Глава 1

Никогда не разговаривайте с неизвестными

            Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе, второй - плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке - был в ковбойке, жеваных белых брюках и в черных тапочках.

            Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенно именуемой Массолит, и редактор толстого художественного журнала, а молодой спутник его - поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный.

            Попав в тень чуть зеленеющих лип, писатели первым долгом бросились к пестро раскрашенной будочке с надписью "Пиво и Воды".

            Да, следует отметить первую странность этого страшного майского вечера. Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице, не оказалось ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, - никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея.

            - Дайте нарзану, - попросил Берлиоз.

            - Нарзану нету, - ответила женщина в будочке и почему-то обиделась.

            - Пиво есть? - Сиплым голосом осведомился Бездомный.

            - Пиво привезут к вечеру, - ответила женщина.

            - А что есть? - Спросил Берлиоз.

            - Абрикосовая, только теплая, - сказала женщина.

            - Ну, давайте, давайте, давайте! ..

            Абрикосовая дала обильную желтую пену, и в воздухе запахло парикмахерской. Напившись, литераторы немедленно начали икать, расплатились и уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Бронной.

            Тут приключилась вторая странность, касающаяся одного Берлиоза. Он внезапно перестал икать, сердце его стукнуло и на мгновенье куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нем. Кроме того, Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки. Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его напугало. Он побледнел, вытер лоб платком, подумал: "Что это со мной? Этого никогда не было... Сердце шалит... Я переутомился. Пожалуй, пора бросить все к черту и в Кисловодск..."

            И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок... Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая.

            Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Еше более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: "Этого не может быть! .."

            Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо.

            Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что все кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца.

            - Фу ты черт! - Воскликнул редактор, - ты знаешь, Иван, у меня сейчас едва удар от жары не сделался! Даже что-то вроде галлюцинации было, - он попытался усмехнуться, но в глазах его еще прыгала тревога, и руки дрожали.

            Однако постепенно он успокоился, обмахнулся платком и, произнеся довольно бодро: "Ну-с, итак..." - повел речь, прерванную питьем абрикосовой.

            Речь эта, как впоследствии узнали, шла об Иисусе Христе. Дело в том, что редактор заказал поэту для очередной книжки журнала большую антирелигиозную поэму. Эту поэму Иван Николаевич сочинил, и в очень короткий срок, но, к сожалению, ею редактора нисколько не удовлетворил. Очертил Бездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, очень черными красками, и тем не менее всю поэму приходилось, по мнению редактора, писать заново. И вот теперь редактор читал поэту нечто вроде лекции об Иисусе, с тем чтобы подчеркнуть основную ошибку поэта. Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича - изобразительная ли сила его таланта или полное незнакомство с вопросом, по которому он собирался писать, - но Иисус в его изображении получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж. Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нем - простые выдумки, самый обыкновенный миф.

            Надо заметить, что редактор был человеком начитанным и очень умело указывал в своей речи на древних историков, например, на знаменитого Филона Александрийского, на блестяще образованного Иосифа Флавия, никогда ни словом не упоминавших о существовании Иисуса. Обнаруживая солидную эрудицию, Михаил Александрович сообщил поэту, между прочим, и о том, что то место в 15-й книге, в главе 44-й знаменитых тацитовых "Анналов", где говорится о казни Иисуса, - есть не что иное, как позднейшая поддельная вставка.

            Поэт, для которого все, сообщаемое редактором, являлось новостью, внимательно слушал Михаила Александровича, уставив на него свои бойкие зеленые глаза, и лишь изредка икал, шепотом ругая абрикосовую воду.

            - Нет ни одной восточной религии, - говорил Берлиоз, в которой, как правило непорочная дева не произвела бы на свет бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Иисуса, которого на самом деле никогда не было в живых. Вот на это-то и нужно сделать главный упор...

            Высокий тенор Берлиоза разносился в пустынной аллее, и по мере того, как Михаил Александрович забирался в дебри, в которые может забираться, не рискуя свернуть себе шею, лишь очень образованный человек, - поэт узнавал все больше и больше интересного и полезного и про египетского озириса, благостного бога и сына неба и земли, и про финикийского бога фаммуза, и про мардука, и даже про менее известного грозного бога вицлипуцли, которого весьма почитали некогда ацтеки в мексике.

            Вот как раз в то время, когда Михаил Александрович рассказывал поэту о том, как ацтеки лепили из теста фигурку вицлипуцли, в аллее показался первый человек.

            Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разные учреждения представили свои сводки с описанием этого человека. Сличение их не может не вызвать изумления. Так, в первой из них сказано, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Во второй - что человек был росту громадного, коронки имел платиновые, хромал на левую ногу. Третья лаконически сообщает, что особых примет у человека не было.

            Приходится признать, что ни одна из этих сводок никуда не годится.

            Раньше всего: ни на какую ногу описываемый не хромал, и росту был не маленького и не громадного, а просто высокого. Что касается зубов, то с левой стороны у него были платиновые коронки, а с правой - золотые. Он был в дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях. Серый берет он лихо заломил на ухо, под мышкой нес трость с черным набалдашником в виде головы пуделя. По виду - лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом иностранец.

            Пройдя мимо скамьи, на которой помещались редактор и поэт, иностранец покосился на них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке, в двух шагах от приятелей.

            "Немец", - Подумал Берлиоз.

            "Англичанин, - подумал Бездомный, - ишь, и не жарко ему в перчатках".

            А иностранец окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймлявшие пруд, причем заметно стало, что видит это место он впервые и что оно его заинтересовало.

            Он остановил свой взор на верхних этажах, ослепительно отражающих в стеклах изломанное и навсегда уходящее от Михаила Александровича солнце, затем перевел его вниз, где стекла начали предвечерне темнеть, чему-то снисходительно усмехнулся, прищурился, руки положил на набалдашник, а подбородок на руки.

            - Ты, Иван, - говорил Берлиоз, - очень хорошо и сатирически изобразил, например, рождение иисуса, сына божия, но соль-то в том, что еще до иисуса родился еще ряд сынов божиих, как, скажем, фригийский аттис, коротко же говоря, ни один из них не рождался и никого не было, в том числе и иисуса, и необходимо, чтобы ты, вместо рождения и, скажем, прихода волхвов, описал нелепые слухи об этом рождении... А то выходит по твоему рассказу, что он действительно родился! ..

            Тут Бездомный сделал попытку прекратить замучившую его икоту, задержав дыхание, отчего икнул мучительнее и громче, и в этот же момент Берлиоз прервал свою речь, потому что иностранец вдруг поднялся и направился к писателям.

            Те поглядели на него удивленно.

            - Извините меня, пожалуйста, - заговорил подошедший с иностранным акцентом, но не коверкая слов, - что я, не будучи знаком, позволяю себе... Но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что...

            Тут он вежливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось, как приподняться и раскланяться.

            "Нет, скорее француз..."- Подумал Берлиоз.

            "Поляк?.."- Подумал Бездомный.

            Необходимо добавить, что на поэта иностранец с первых же слов произвел отвратительное впечатление, а Берлиозу скорее понравился, то есть не то чтобы понравился, а... Как бы выразиться... Заинтересовал, что ли.

            - Разрешите мне присесть?- Вежливо попросил иностранец, и приятели как-то невольно раздвинулись; иностранец ловко уселся между ними и тотчас вступил в разговор.

            - Если я не ослышался, вы изволили говорить, что иисуса не было на свете?- Спросил иностранец, обращая к Берлиозу свой левый зеленый глаз.

            - Нет, вы не ослышались, - учтиво ответил Берлиоз, - именно это я и говорил.

            - Ах, как интересно! - Воскликнул иностранец.

            "А какого черта ему надо?"- Подумал Бездомный и нахмурился.

            - А вы соглашались с вашим собеседником?- Осведомился неизвестный, повернувшись вправо к Бездомному.

            - На все сто! - Подтвердил тот, любя выражаться вычурно и фигурально.

            - Изумительно! - Воскликнул непрошеный собеседник и, почемуто воровски оглянувшись и приглушив свой низкий голос, сказал: простите мою навязчивость, но я так понял, что вы помимо всего прочего, еще и не верите в бога?- Он сделал испуганные глаза и прибавил: - клянусь, я никому не скажу.

            - Да, мы не верим в бога, - чуть улыбнувшись испугу интуриста, ответил Берлиоз.- Но об этом можно говорить совершенно свободно.

            Иностранец откинулся на спинку скамейки и спросил, даже привизгнув от любопытства:

            - вы атеисты?!

            - Да, мы атеисты, - улыбаясь, ответил Берлиоз, а Бездомный подумал, рассердившись: "вот прицепился, заграничный гусь! "

            - Ох, какая прелесть! - Вскричал удивительный иностранец и завертел головой, глядя то на одного, то на другого литератора.

            - В нашей стране атеизм никого не удивляет, - дипломатически вежливо сказал Берлиоз, - большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о боге.

            Тут иностранец отколол такую штуку: встал и пожал изумленному редактору руку, произнеся при этом слова:

            - позвольте вас поблагодарить от всей души!

            - За что это вы его благодарите?- Заморгав, осведомился Бездомный.

            - За очень важное сведение, которое мне, как путешественнику, чрезвычайно интересно, - многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак.

            Важное сведение, по-видимому, действительно произвело на путешественника сильное впечатление, потому что он испуганно обвел глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту.

            "Нет, он не англичанин..."- Подумал Берлиоз, а Бездомный подумал: "где это он так наловчился говорить по-русски, вот что интересно! "- И опять нахмурился.

            - Но, позвольте вас спросить, - после тревожного раздумья спросил заграничный гость, - как же быть с доказательствами бытия божия, коих, как известно, существует ровно пять?

            - Увы! - С сожалением ответил Берлиоз, - ни одно из этих доказательств ничего не стоит, и человечество сдало их в архив. Ведь согласитесь, что в области разума никакого доказательства существования бога быть не может.

            - Браво! - Вскричал иностранец, - браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика иммануила по этому поводу. Но вот курьез: он начисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку над самим собою, соорудил собственное шестое доказательство!

            - Доказательство канта, - тонко улыбнувшись, возразил образованный редактор, - также неубедительно. И недаром шиллер говорил, что кантовские рассуждения по этому вопросу могут удовлетворить только рабов, а штраус просто смеялся над этим доказательством.

            Берлиоз говорил, а сам в это время думал: "но, все таки, кто же он такой? И почему так хорошо говорит по-русски?"

            - Взять бы этого канта, да за такие доказательства года на три в соловки! - Совершенно неожиданно бухнул Иван николаевич.

            - Иван! - Сконфузившись, шепнул Берлиоз.

            Но предложение отправить канта в соловки не только не поразило иностранца, но даже привело в восторг.

            Именно, именно, - закричал он, и левый зеленый глаз его, обращенный к Берлиозу, засверкал, - ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за завтраком: "вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут".

            Берлиоз выпучил глаза. "За завтраком... Канту?.. Что это он плетет?"- Подумал он.

            - Но, - продолжал иноземец, не смущаясь изумлением Берлиоза и обращаясь к поэту, - отправить его в соловки невозможно по той причине, что он уже с лишком сто лет пребывает в местах значительно более отдаленных, чем соловки, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя, уверяю вас!

            - А жаль! - Отозвался задира-поэт.

            - И мне жаль! - Подтвердил неизвестный, сверкая глазом, и продолжал: - но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?

            - Сам человек и управляет, - поспешил сердито ответить бездомный на этот, признаться, не очень ясный вопрос.

            - Виноват, - мягко отозвался неизвестный, - для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок. Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день? И, в самом деле, - тут неизвестный повернулся к Берлиозу, - вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собою, вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у вас... Кхе... Кхе... Саркома легкого...- Тут иностранец сладко усмехнулся , как будто мысль о саркоме легкого доставила ему удовольствие, да, саркома, - жмурясь, как кот, повторил он звучное слово, - и вот ваше управление закончилось! Ничья судьба кроме своей собственной, вас более не интересует. Родные вам начинают лгать, вы, чуя неладное, бросаетесь к ученым врачам, затем к шарлатанам, а бывает, и к гадалкам. Как первое и второе, так и третье - совершенно бессмысленно, вы сами понимаете. И все это кончается трагически: тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи. А бывает и еще хуже: только что человек соберется с"ездить в кисловодск, - тут иностранец прищурился на Берлиоза, - пустяковое, казалось бы, дело, но и этого совершить не может, потому что неизвестно почему вдруг возьмет - поскользнется и попадет под трамвай! Неужели вы скажете, что это он сам собою управил так? Не правильнее ли думать, что управился с ним кто-то совсем другой?- И здесь незнакомец рассмеялся странным смешком.

            Берлиоз с великим вниманием слушал неприятный рассказ про саркому и трамвай, и какие-то тревожные мысли начали мучать его. "Он не иностранец! Он не иностранец! - Думал он, - он престранный суб"ект... Но позвольте, кто же он такой?"

            - Вы хотите курить, как я вижу?- Неожиданно обратился к Бездомному неизвестный, - вы какие предпочитаете?

            - А у вас разные, что ли есть?- Мрачно спросил поэт, у которого папиросы кончились.

            - Какие предпочитаете?- Повторил неизвестный.

            - Ну, "нашу марку", - Злобно ответил Бездомный.

            Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и предложил его Бездомному:

            - "наша марка".

            И редактора и поэта не столько поразило то, что нашлась в портсигаре именно "наша марка", Сколько сам портсигар. Он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый треугольник.

            Тут литераторы подумали разно. Берлиоз: "нет, иностранец! ", А Бездомный: "вот черт его возьми! А?"

            Поэт и владелец портсигара закурили, а некурящий Берлиоз отказался.

            "Надо будет ему возразить так, - решил Берлиоз, - да, человек смертен, никто против этого и не спорит. А дело в том, что..."

            Однако он не успел выговорить этих слов, как заговорил иностранец:

            - да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер.

            "Какая-то нелепая постановка вопроса..."- Помыслил Берлиоз и возразил:

            - ну, здесь уж есть преувеличение. Сегодняшний вечер мне известен более или менее точно. Само собой разумеется, что, если на бронной мне свалится на голову кирпич...

            - Кирпич ни с того ни с сего, - внушительно перебил неизвестный, - никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уверяю вас, вам он ни в коем случае не угрожает. Вы умрете другой смертью.

            - Может быть, вы знаете, какой именно?- С совершенно естественной иронией осведомился Берлиоз, вовлекаясь в какой-то действительно нелепый разговор, - и скажете мне?

            - Охотно, - отозвался незнакомец. Он смерил Берлиоза взглядом, как будто собирался сшить ему костюм, сквозь зубы пробормотал что-то вроде: "раз, два... Меркурий во втором доме... Луна ушла... Шесть- несчастье... Вечер - семь..."- И громко и радостно об"явил: - вам отрежут голову!

            Бездомный дико и злобно вытаращил глаза на развязного неизвестного, а Берлиоз спросил, криво усмехнувшись:

            - а кто именно? Враги? Интервенты?

            - Нет, - ответил собеседник, - русская женщина, комсомолка.

            - Гм...- Промычал раздраженный шуточкой неизвестного берлиоз, - ну, это, извините, маловероятно.

            - Прошу и меня извинить, - ответил иностранец, - но это так. Да, мне хотелось бы спросить вас, что вы будете делать сегодня вечером, если это не секрет?

            - Секрета нет. Сейчас я зайду к себе на садовую, а потом в десять часов вечера в массолите состоится заседание, и я буду на нем председатальствовать.

            - Нет, этого быть никак не может, - твердо возразил иностранец.

            - Это почему?

            - Потому, - ответил иностранец и прищуреными глазами поглядел в небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно чертили черные птицы, - что аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже разлила. Так что заседание не состоится.

            Тут, как вполне понятно, под липами наступило молчание.

            - Простите, - после паузы заговорил Берлиоз, поглядывая на мелющего чепуху иностранца, - при чем здесь подсолнечное масло... И какая аннушка?

            - Подсолнечное масло здесь вот при чем, - вдруг заговорил Бездомный, очевидно, решив об"Явить незванному собеседнику войну, - вам не приходилось, гражданин, бывать когда-нибудь в лечебнице для душевнобольных?

            - Иван! ..- Тихо воскликнул Михаил Александрович.

            Но иностранец ничуть не обиделся и превесело рассмеялся.

            - Бывал, бывал и не раз! - Вскричал он, смеясь, но не сводя несмеющегося глаза с поэта, - где я только не бывал! Жаль только, что я не удосужился спросить у профессора, что такое шизофрения. Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван николаевич!

            - Откуда вы знаете, как меня зовут?

            - Помилуйте, Иван николаевич, кто же вас не знает?- Здесь иностранец вытащил из кармана вчерашний номер "литературной газеты", И Иван николаевич увидел на первой же странице свое изображение, а под ним свои собственные стихи. Но вчера еще радовавшее доказательство славы и популярности на этот раз ничуть не обрадовало поэта.

            - Я извиняюсь, - сказал он, и лицо его потемнело, - вы не можете подождать минутку? Я хочу товарищу пару слов сказать.

            - О, с удовольствием! - Воскликнул неизвестный, - здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу.

            - Вот что, миша, - зашептал поэт, оттащив Берлиоза в сторону, - он никакой не интурист, а шпион. Это русский эмигрант, перебравшийся к нам. Спрашивай у него документы, а то уйдет...

            - Ты думаешь?- Встревоженно шепнул Берлиоз, а сам подумал: "а ведь он прав! "

            - Уж ты мне верь, - засипел ему в ухо поэт, - он дурачком прикидывается, чтобы выспросить кое-что. Ты слышишь, как он по-русски говорит, - поэт говорил и косился, следя, чтобы неизвестный не удрал, - идем, задержим его, а то уйдет...

            И поэт за руку потянул Берлиоза к скамейке.

            Незнакомец не сидел, а стоял возле нее, держа в руках какую-то книжечку в темно-сером переплете, плотный конверт хорошей бумаги и визитную карточку.

            - Извините меня, что я в пылу нашего спора забыл представить себя вам. Вот моя карточка, паспорт и приглашение приехать в Москву для консультации, - веско проговорил неизвестный, проницательно глядя на обоих литераторов.

            Те сконфузились. "Черт, все слышал"- Подумал Берлиоз и вежливым жестом показал, что в пред"явлении документов нет надобности. Пока иностранец совал их редактору, поэт успел разглядеть на карточке напечатанное иностранными буквами слово "Профессор" и начальную букву фамилии- двойное "В".

            - Очень приятно, - тем временем смущенно бормотал редактор, и иностранец спрятал документы в карман.

            Отношения таким образом были восстановлены, и все трое снова сели на скамью.

            - Вы в качестве консультанта приглашены к нам, профессор? Спросил Берлиоз.

            - Да, консультантом.

            - Вы- немец?- Осведомился Бездомный.

            - Я-то?..- Переспросил профессор и вдруг задумался.- Да, пожалуй, немец...- Сказал он.

            - Вы по русски здорово говорите, - заметил Бездомный.

            - О, я вообще полиглот и знаю очень большое количество языков, - ответил профессор.

            - А у вас какая специальность?- Осведомился Берлиоз.

            - Я - специалист по черной магии.

            "На тебе! "- Стукнуло в голове у Михаила Александровича.

            - И... И вас по этой специальности пригласили к нам?- Заикнувшись спросил он.

            - Да, по этой пригласили, - подтвердил профессор и пояснил: - тут в государственной библиотеке обнаружены подлинные рукописи чернокнижника герберта аврилакского, десятого века, так вот требуется, чтобы я их разобрал. Я единственный в мире специалист.

            - А-а! Вы историк?- С большим облегчением и уважением спросил Берлиоз.

            - Я - историк, - подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к городу: - сегодня вечером на патриарших прудах будет интересная история!

            И опять крайне удивились и редактор и поэт, а профессор поманил обоих к себе и, когда они наклонились к нему, прошептал:

            - имейте в виду, что иисус существовал.

            - Видите ли, профессор, - принужденно улыбнувшись, отозвался Берлиоз, - мы уважаем ваши большие знания, но сами по этому вопросу придерживаемся другой точки зрения.

            - А не надо никаких точек зрения! - Ответил странный профессор, - просто он существовал и больше ничего.

            - Но требуется же какое-нибудь доказательство...- Начал Берлиоз.

            - И доказательств никаких не требуется, - ответил профессор и заговорил негромко, причем его акцент почему-то пропал: - все просто: в белом плаще...