Глава 6

Шизофрения, как и было сказано

           когда в приемную знаменитой психиатрической клиники, недавно отстроенной под Москвой на берегу реки, вошел человек с острой бородкой и облаченный в белый халат, была половина второго ночи. Трое санитаров не спускали глаз с Ивана николаевича, сидящего на дИване. Тут же находился и крайне взволнованный поэт рюхин. Полотенца, которыми был связан Иван николаевич, лежали грудой на том же дИване. Руки и ноги Ивана николаевича были свободны.

            Увидев вошедшего, рюхин побледнел, кашлянул, и робко сказал:

            - здравствуйте, доктор.

            Доктор поклонился рюхину, но, кланяясь, смотрел не на него, а на Ивана николаевича.

            Тот сидел совершенно неподвижно, со злым лицом, сдвинув брови, и даже не шевельнулся при входе врача.

            - Вот, доктор, - почему-то таинственным шепотом заговорил рюхин, пугливо оглядываясь на Ивана николаевича, - известный поэт Иван Бездомный... Вот, видите ли... Мы опасаемся, не белая ли горячка...

            - Сильно пил?- Сквозь зубы спросил доктор.

            - Нет, выпивал, но не так, чтобы уж...

            - Тараканов, крыс, чертиков или шмыгающих собак не ловил?

            - Нет, - вздрогнув, ответил рюхин, - я его вчера видел и сегодня утром. Он был совершенно здоров...

            - А почему в кальсонах? С постели взяли?

            - Он, доктор, в ресторан пришел в таком виде...

            - Ага, ага, - очень удовлетворенно сказал доктор, - а почему ссадины? Дрался с кем-нибудь?

            - Он с забора упал, а потом в ресторане ударил одного... И еще кое-кого...

            - Так, так, так, - сказал доктор и, повернувшись к Ивану, добавил: - здравствуйте!

            - Здорово, вредитель! - Злобно и громко ответил Иван.

            Рюхин сконфузился до того, что не посмел поднять глаза на вежливого доктора. Но тот ничуть не обиделся, а привычным, ловким жестом снял очки, приподняв полу халата, спрятал их в задний карман брюк, а затем спросил у Ивана:

            - сколько вам лет?

            - Подите вы от меня к чертям, в самом деле! - Грубо закричал Иван и отвернулся.

            - Почему же вы сердитесь? Разве я сказал вам что-нибудь неприятное?

            - Мне двадцать три года, - возбужденно заговорил Иван, - и я подам жалобу на вас всех. А на тебя в особенности, гнида! Отнесся он отдельно к рюхину.

            - А на что же вы хотите пожаловаться?

            - На то, что меня, здорового человека, схватили и силой приволокли в сумасшедший дом! - В гневе ответил Иван.

            Здесь рюхин всмотрелся в Ивана и похолодел: решительно никакого безумия не было у того в глазах. Из мутных, как они были в грибоедове, они превратились в прежние, ясные.

            "Батюшки! - Испуганно подумал рюхин, - да он и впрямь нормален? Вот чепуха какая! Зачем же мы, в самом деле, сюда-то его притащили? Нормален, нормален, только рожа расцарапана..."

            - Вы находитесь, - спокойно заговорил врач, присаживаясь на белый табурет на блестящей ноге, - не в сумасшедшем доме, а в клинике, где вас никто не станет задерживать, если в этом нет надобности.

            Иван николаевич покосился недоверчиво, но все же пробурчал:

            - слава те господи! Нашелся наконец хоть один нормальный среди идиотов, из которых первый- балбес и бездарность сашка!

            - Кто этот сашка-бездарность?- Осведомился врач.

            - А вот он, рюхин! - Ответил Иван и ткнул грязным пальцем в направлении рюхина.

            Тот вспыхнул от негодования.

            "Это он мне вместо спасибо! - Горько подумал он, - за то, что я принял в нем участие! Вот уж, действительно, дрянь! "

            - Типичный кулачок по своей психологии, - заговорил Иван николаевич, которому, очевидно, приспичило обличать рюхина, - и притом кулачок, тщательно маскирующийся под пролетария. Посмотрите на его постную физиономию и сличите с теми звучными стихами, которые он сочинил к первому числу! Хе-хе-хе... "Взвейтесь! " Да "развейтесь! "... А вы загляните к нему внутрь- что он там думает... Вы ахнете! И Иван николаевич зловеще рассмеялся.

            Рюхин тяжело дышал, был красен и думал только об одном, что он отогрел у себя на груди змею, что он принял участие в том, кто оказался на поверку злобным врагом. И главное, и поделать ничего нельзя было: не ругаться же с душевнобольным?!

            - А почему вас, собственно, доставили к нам?- Спросил врач, внимательно выслушав обличения Бездомного.

            - Да черт их возьми, олухов! Схватили, связали какими-то тряпками и поволокли в грузовике!

            - Позвольте вас спросить, вы почему в ресторан пришли в одном белье?

            - Ничего тут нету удивительного, - ответил Иван, - пошел я купаться на Москва-реку, ну и попятили мою одежу, а эту дрянь оставили! Не голым же мне по Москве идти? Надел что было, потому что спешил в ресторан к грибоедову.

            Врач вопросительно посмотрел на рюхина, и тот хмуро пробормотал:

            - ресторан так называется.

            - Ага, - сказал врач, - а почему так спешили? Какое-нибудь деловое свидание?

            - Консультанта я ловлю, - ответил Иван николаевич и тревожно оглянулся.

            - Какого консультанта?

            - Вы Берлиоза знаете?- Спросил Иван многозначительно.

            - Это... Композитор?

            Иван расстроился.

            - Какой там композитор? Ах да, да нет! Композитор- это однофамилец миши Берлиоза!

            Рюхину не хотелось ничего говорить, но пришлось об"яснить.

            - Секретаря массолита Берлиоза сегодня вечером задавило трамваем на патриарших.

            - Не ври ты, чего не знаешь! - Рассердился на рюхина Иван, я, а не ты был при этом! Он его нарочно под трамвай пристроил!

            - Толкнул?

            - Да при чем здесь "Толкнул"?- Сердясь на общую бестолковость, воскликнул Иван, - такому и толкать не надо! Он такие штуки может выделывать, что только держись! Он заранее знал, что Берлиоз попадет под трамвай!

            - А кто-нибудь, кроме вас, видел этого консультанта?

            - То-то и беда, что только я и Берлиоз.

            - Так. Какие же меры вы приняли, чтобы поймать этого убийцу?- Тут врач повернулся и бросил взгляд женщине в белом халате, сидящей за столом в сторонке. Та вынула лист и стала заполнять пустые места в его графах.

            - Меры вот какие. Взял я на кухне свечечку...

            - Вот эту?- Спросил врач, указывая на изломанную свечку, лежащую на столе рядом с иконкой перед женщиной.

            - Эту самую, и...

            - А иконка зачем?

            - Ну да, иконка...- Иван покраснел, - иконка-то больше всего и испугала, - он опять ткнул пальцем в сторону рюхина, - но дело в том, что он, консультант, он, будем говорить прямо... С нечистой силой знается... И так его не поймаешь.

            Санитары почему-то вытянули руки по швам и глаз не сводили с Ивана.

            - Да-с, - продолжал Иван, - знается! Тут факт бесповоротный. Он лично с понтием пилатом разговаривал. Да нечего на меня так смотреть! Верно говорю! Все видел- и балкон и пальмы. Был, словом, у понтия пилата, за это я ручаюсь.

            - Ну-те, ну-те...

            - Ну вот, стало быть, я иконку на грудь пришпилил и побежал...

            Вдруг часы ударили два раза.

            - Эге-ге! - Воскликнул Иван и поднялся с дИвана, - два часа, а я с вами время теряю! Я извиняюсь, где телефон?

            - Пропустите к телефону, - приказал врач санитарам.

            Иван ухватился за трубку, а женщина в это время тихо спросила у рюхина:

            - женат он?

            - Холост, - испуганно ответил рюхин.

            - Член профсоюза?

            - Да.

            - Милиция?- Закричал Иван в трубку, - милиция? Товарищ дежурный, распорядитесь сейчас же, чтобы выслали пять мотоциклетов с пулеметами для поимки иностранного консультанта. Что? Заезжайте за мною, я сам с вами поеду... Говорит поэт Бездомный из сумасшедшего дома... Как ваш адрес?- Шепотом спросил бездомный у доктора, прикрывая трубку ладонью, - а потом опять закричал в трубку: - вы слушаете? Алло! .. Безобразие! - Вдруг завопил Иван и швырнул трубку в стену. Затем он повернулся к врачу, протянул ему руку, сухо сказал "До свидания" и собрался уходить.

            Помилуйте, куда же вы хотите идти?- Заговорил врач, вглядываясь в глаза Ивана, - глубокой ночью, в белье... Вы плохо чувствуете себя, останьтесь у нас!

            - Пропустите-ка, - сказал Иван санитарам, сомкнувшимся у дверей.- Пустите вы или нет?- Страшным голосом крикнул поэт.

            Рюхин задрожал, а женщина нажала кнопку в столике, и на его стеклянную поверхность выскочила блестящая коробочка и запаянная ампула.

            - Ах так?! - Дико и затравленно озираясь, произнес Иван, ну ладно же! Прощайте...- И головою вперед он бросился в штору окна. Раздался удар, но небьющиеся стекла за шторою выдержали его, и через мгновение Иван забился в руках у санитаров. Он хрипел, пытался кусаться, кричал:

            - так вот вы какие стеклышки у себя завели! .. Пусти! Пусти, говорю!

            Шприц блеснул в руках у врача, женщина одним взмахом распорола ветхий рукав толстовки и вцепилась в руку с неженской силой. Запахло эфиром. Иван ослабел в руках четырех человек, и ловкий врач воспользовался этим моментом и вколол иглу в руку Ивану. Ивана подержали еще несколько секунд, и потом опустили на дИван.

            - Бандиты! - Прокричал Иван и вскочил с дИвана, но был водворен на него опять. Лишь только его отпустили, он опять было вскочил, но обратно уже сел сам. Он помолчал, диковато озираясь, потом неожиданно зевнул, потом улыбнулся со злобой.

            - Заточили все-таки, - сказал он, зевнул еще раз, неожиданно прилег, голову положил на подушку, кулак по-детски под щеку, забормотал уже сонным голосом, без злобы: - ну и очень хорошо... Сами же за все и поплатитесь. Я предупредил, а там как хотите! Меня же сейчас более всего интересует понтий пилат... Пилат... Тут он закрыл глаза.

            - Ванна, сто семнадцатую отдельную и пост к нему, - распорядился врач, надевая очки. Тут рюхин опять вздрогнул: бесшумно открылись белые двери, за ними стал виден коридор, освещенный синими ночными лампами. Из коридора выехала на резиновых колесиках кушетка, на нее переложили затихшего Ивана, и он уехал в коридор, и двери за ним замкнулись.

            - Доктор, - шепотом спросил потрясенный рюхин, - он, значит, действительно болен?

            - О да, - ответил врач.

            - А что же это такое с ним?- Робко спросил рюхин.

            Усталый врач поглядел на рюхина и вяло ответил:

            - двигательное и речевое возбуждение... Бредовые интерпретации... Случай, по-видимому, сложный... Шизофрения, надо полагать. А тут еще алкоголизм...

            Рюхин ничего не понял из слов доктора, кроме того, что дела Ивана николаевича, видно, плоховаты, вздохнул и спросил:

            - а что это он все про какого-то консультанта говорит?

            - Видел, наверно, кого-то, кто поразил его расстроенное воображение. А может быть, галлюцинировал...

            Через несколько минут грузовик уносил рюхина в Москву. Светало, и свет еще не погашенных на шоссе фонарей был уже не нужен и неприятен. Шофер злился на то, что пропала ночь, гнал машину что есть сил, и ее заносило на поворотах.

            Вот и лес отвалился, остался где-то сзади, и река ушла куда-то в сторону, навстречу грузовику сыпалась разная разность: какие-то заборы с караульными будками и штабеля дров, высоченные столбы и какие-то мачты, а на мачтах нанизанные катушки, груды щебня, земля, исполосованная каналами, - словом, чувствовалось, что вот-вот она, Москва, тут же, вон за поворотом, и сейчас навалится и охватит.

            Рюхина трясло и швыряло, какой-то обрубок, на котором он поместился, то и дело пытался выскользнуть из-под него. Ресторанные полотенца, подброшенные уехавшими ранее в троллейбусе милиционером и пантелеем, ездили по всей платформе. Рюхин пытался было их собрать, но, прошипев почему-то со злобой: "Да ну их к черту! Что я, в самом деле, как дурак верчусь?.."- Отшвырнул их ногой и перестал на них глядеть.

            Настроение духа у едущего было ужасно. Становилось ясным, что посещение дома скорби оставило в нем тяжелейший след. Рюхин старался понять, что его терзает. Коридор с синими лампами, прилипший к памяти? Мысль о том, что худшего несчастья, чем лишение разума, нет на свете? Да, да, конечно, и это. Но это- так ведь, общая мысль. А вот есть что-то еще. Что же это? Обида, вот что. Да, да, обидные слова, брошенные Бездомным прямо в лицо. И горе не в том, что они обидные, а в том, что в них за ключается правда.

            Поэт не глядел уже по сторонам, а, уставившись в грязный трясущийся пол, стал что-то бормотать, ныть, глодая самого се бя.

            Да, стихи... Ему- тридцать два года! В самом деле, что же дальше?- И дальше он будет сочинять по нескольку стихотворений в год.- До старости?- Да, до старости.- Что же принесут ему эти стихотворения? Славу? "Какой вздор! Не обманывай-то хоть сам себя. Никогда слава не придет к тому, кто сочиняет дурные сти хи. Отчего они дурные? Правду, правду сказал! - Безжалостно об ращался к самому себе рюхин, - не верю я ни во что из того, что пишу! .."

            Отравленный взрывом неврастении, поэт покачнулся, пол под ним перестал трястись. Рюхин поднял голову и увидел, что они уже в москве и, более того, что над москвой рассвет, что облако подсвечено золотом, что грузовик его стоит, застрявши в колонне других машин у поворота на бульвар, и что близехонько от него стоит на постаменте металлический человек, чуть наклонив голо ву, и безразлично смотрит на бульвар.

            Какие-то странные мысли хлынули в голову заболевшему поэту.

            "Вот пример настоящей удачливости...- Тут рюхин встал во весь рост на платформе грузовика и руку поднял, нападая зачем-то на никого не трогающего чугунного человека, - какой бы шаг он ни сделал в жизни, что бы ни случилось с ним, все шло ему на по льзу, все обращалось к его славе! Но что он сделал? Я не по нимаю... Что-нибудь особенное есть в этих словах: "буря мглою..."? Не понимаю! .. Повезло, повезло! - Вдруг ядовито за ключил рюхин и почувствовал, что грузовик под ним шевельнулся,

            - стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие..."

            Колонна тронулась. Совершенно больной и даже постаревший поэт не более чем через две минуты входил на веранду грибо едова. Она уже опустела. В углу допивала какая-то компания, и в центре ее суетился знакомый конферансье в тюбетейке и с бокалом

            "Абрау" в руке.

            Рюхин, обремененный полотенцами, был встречен арчибальдом арчибальдовичем очень приветливо и тотчас избавлен от проклятых тряпок. Не будь рюхин так истерзан в клинике и на грузовике, он, наверно, получил бы удовольствие, рассказывая о том, как все было в лечебнице, и украшая этот рассказ выдуманными под робностями. Но сейчас ему было не до того, а кроме того, как ни мало был наблюдателен рюхин, - теперь, после пытки в грузовике, он впервые остро вгляделся в лицо пирата и понял, что тот хоть и задает вопросы о бездомном, и даже восклицает "Ай-яй-яй! ",

            Но, по сути дела, совершенно равнодушен к судьбе бездомного и ничуть его не жалеет. "И молодец! И правильно! "- С цинической, самоуничтожающей злобой подумал рюхин и, оборвав рассказ о ши зофрении, попросил:

            - арчибальд арчибальдович, водочки бы мне...

            Пират сделал сочувствующее лицо, шепнул:

            - понимаю... Сию минуту...- И махнул официанту.

            Через четверть часа рюхин, в полном одиночестве, сидел, скорчившись над рыбцом, пил рюмку за рюмкой, понимая и призна вая, что исправить в его жизни уже ничего нельзя, а можно толь ко забыть.

            Поэт истратил свою ночь, пока другие пировали, и теперь понимал, что вернуть ее нельзя. Стоило только поднять голову от лампы вверх к небу, чтобы понять, что ночь пропала безвозврат но. Официанты, торопясь, срывали скатерти со столов. У котов, шнырявших возле веранды, был утренний вид. На поэта неудержимо наваливался день.