Глава 7

 Нехорошая квартирка

            если бы в следующее утро степе лиходееву сказали бы так: "Степа! Тебя расстреляют, если ты сию минуту не встанешь! "Степа ответил бы томным, чуть слышным голосом: "Расстреливайте, делайте со мною, что хотите, но я не встану".

            Не то что встать, - ему казалось, что он не может открыть глаз, потому что, если он только это сделает, сверкнет молния и голову его тут же разнесет на куски. В этой голове гудел тяжелый колокол, между глазными яблоками и закрытыми веками проплывали коричневые пятна с огненно-зеленым ободком, и в довершение всего тошнило, причем казалось, что тошнота эта связана со звуками какого-то назойливого патефона.

            Степа старался что-то припомнить, припоминалось только одно- что, кажется, вчера и неизвестно где он стоял с салфеткой в руке и пытался поцеловать какую-то даму, причем обещал ей, что на другой день, и ровно в полдень, придет к ней в гости. Дама от этого отказывалась, говоря: "Нет, нет, меня не будет дома! "- А степа упорно настаивал на своем: "А я вот возьму да и приду! "

            Ни какая это была дама, ни который сейчас час, ни какое число, ни какого месяца- степа решительно не знал и, что хуже всего, не мог понять, где он находится. Он постарался выяснить хотя бы последнее и для этого разлепил слипшиеся веки левого глаза. В полутьме что-то тускло отсвечивало. Степа наконец узнал трюмо и понял, что он лежит навзничь у себя на кровати, то есть на бывшей ювелиршиной кровати, в спальне. Тут ему так ударило в голову, что он закрыл глаз и застонал.

            Об"Яснимся: степа лиходеев, директор театра варьете, очнулся утром у себя в той самой квартире, которую он занимал пополам с покойным берлиозом, в большом шестиэтажном доме, покоем расположенном на садовой улице.

            Надо сказать, что квартира эта- N 50- давно уже пользовалась если не плохой, то, во всяком случае, странной репутацией. Еще два года тому назад владелицей ее была вдова ювелира де фужере. Анна францевна де фужере, пятидесятилетняя почтенная и очень деловая дама, три комнаты из пяти сдавала жильцам: одному, фамилия которого была, кажется, беломут, и другому- с утраченной фамилией.

            И вот два года тому назад начались в квартире необ"яснимые происшествия: из этой квартиры люди начали бесследно исчезать.

            Однажды в выходной день явился в квартиру милиционер, вызвал в переднюю второго жильца (фамилия которого утратилась) и сказал, что того просят на минутку зайти в отделение милиции в чем-то расписаться. Жилец приказал анфисе, преданной и давней домашней работнице анны францевны, сказать, в случае если ему будут звонить, что он вернется через десять минут, и ушел вместе с корректным милиционером в белых перчатках. Но не вернулся он не только через десять минут, а вообще никогда не вернулся. Удивительнее всего то, что, очевидно, с ним вместе исчез и милиционер.

            Набожная, а откровеннее сказать- суеверная анфиса так напрямик и заявила очень расстроенной анне францевне, что это колдовство и что она прекрасно знает, кто утащил и жильца и милиционера, только к ночи не хочет говорить. Ну, а колдовству, как известно, стоит только начаться, а там уж его ничем не остановишь. Второй жилец исчез, помнится, в понедельник, а в среду как сквозь землю провалился беломут, но, правда, при других обстоятельствах. Утром за ним заехала, как обычно, машина, чтобы отвезти его на службу, и отвезла, но назад никого не привезла и сама больше не вернулась.

            Горе и ужас мадам беломут не поддаются описанию. Но, увы, и то и другое было непродолжительно. В ту же ночь, вернувшись с анфисой с дачи, на которую анна францевна почему-то спешно поехала, она не застала уже гражданки беломут в квартире. Но этого мало: двери обеих комнат, которые занимали супруги беломут, оказались запечатанными.

            Два дня прошли кое-как. На третий же день страдавшая все это время бессонницей анна францевна опять-таки спешно уехала на дачу... Нужно ли говорить, что она не вернулась!

            Оставшаяся одна анфиса, наплакавшись вволю, легла спать во втором часу ночи. Что с ней было дальше, неизвестно, но рассказывали жильцы других квартир, что будто бы в N 50-м всю ночь слышались какие-то стуки и будто бы до утра в окнах горел электрический свет. Утром выяснилось, что и анфисы нет!

            Об исчезнувших и о проклятой квартире долго в доме рассказывали всякие легенды, вроде того, например, что эта сухая и набожная анфиса будто бы носила на своей иссохшей груди в замшевом мешочке двадцать пять крупных бриллиантов, принадлежащих анне францевне. Что будто бы в дровяном сарае на той самой даче, куда спешно ездила анна францевна, обнаружились сами собой какие-то несметные сокровища в виде тех же бриллиантов, а также золотых денег царской чеканки... И прочее в этом же роде. Ну, чего не знаем, за то не ручаемся.

            Как бы то ни было, квартира простояла пустой и запечатанной только неделю, а затем в нее вселились- покойный берлиоз с супругой и этот самый степа тоже с супругой. Совершенно естественно, что, как только они попали в окаянную квартиру, и у них началось черт знает что. Именно, в течение одного месяца пропали обе супруги. Но эти не бесследно. Про супругу берлиоза рассказывали, что ее видели в харькове с каким-то балетмейстером, а супруга степы якобы обнаружилась на божедомке, где, как болтали, директор варьете, используя свои бесчисленные знакомства, ухитрился добыть ей комнату, но с одним условием, чтобы духу ее не было на садовой улице...

            Итак, степа застонал. Он хотел позвать домработницу груню и потребовать у нее пирамидону, но все-таки сумел сообразить, что это глупости... Что никакого пирамидону у груни, конечно, нету. Пытался позвать на помощь берлиоза, дважды простонал: "Миша... Миша...", Но, как сами понимаете, ответа не получил. В квартире стояла полнейшая тишина.

            Пошевелив пальцами ног, степа догадался, что лежит в носках, трясущейся рукою провел по бедру, чтобы определить, в брюках он или нет, и не определил.

            Наконец, видя, что он брошен и одинок, что некому ему помочь, решил подняться, каких бы нечеловеческих усилий это ни стоило.

            Степа разлепил склеенные веки и увидел, что отражается в трюмо в виде человека с торчащими в разные стороны волосами, с опухшей, покрытою черной щетиною физиономией, с заплывшими глазами, в грязной сорочке с воротником и галстуком, в кальсонах и в носках.

            Таким он увидел себя в трюмо, а рядом с зеркалом увидел неизвестного человека, одетого в черное и в черном берете.

            Степа сел на кровать и сколько мог вытаращил налитые кровью глаза на неизвестного.

            Молчание нарушил этот неизвестный, произнеся низким, тяжелым голосом и с иностранным акцентом следующие слова:

            - добрый день, симпатичнейший степан богданович!

            Произошла пауза, после которой, сделав над собой страшнейшее усилие, степа выговорил:

            - что вам угодно?- И сам поразился, не узнав своего голоса. Слово "Что" он произнес дискантом, "Вам" - басом, а "Угодно" у него совсем не вышло.

            Незнакомец дружелюбно усмехнулся, вынул большие золотые часы с алмазным треугольником на крышке, прозвонил одиннадцать раз и сказал:

            - одиннадцать! И ровно час, как я дожидаюсь вашего пробуждения, ибо вы назначили мне быть у вас в десять. Вот и я!

            Степа нащупал на стуле рядом с кроватью брюки, шепнул:

            - извините...- Надел их и хрипло спросил: - скажите, пожалуйста, вашу фамилию?

            Говорить ему было трудно. При каждом слове кто-то втыкал ему иголку в мозг, причиняя адскую боль.

            - Как? Вы и фамилию мою забыли?- Тут неизвестный улыбнулся.

            - Простите...- Прохрипел степа, чувствуя, что похмелье дарит его новым симптомом: ему показалось, что пол возле кровати ушел куда-то и что сию минуту он головой вниз полетит к чертовой матери в преисподнюю.

            - Дорогой степан богданович, - заговорил посетитель, проницательно улыбаясь, - никакой пирамидон вам не поможет. Следуйте старому мудрому правилу, - лечить подобное подобным. Единственно, что вернет вас к жизни, это две стопки водки с острой и горячей закуской.

            Степа был хитрым человеком и, как ни был болен, сообразил, что раз уж его застали в таком виде, нужно признаваться во всем.

            - Откровенно сказать...- Начал он, еле ворочая языком, вчера я немножко...

            - Ни слова больше! - Ответил визитер и от"Ехал с креслом в сторону.

            Степа, тараща глаза, увидел, что на маленьком столике сервирован поднос, на коем имеется нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке и, наконец, водка в об"емистом ювелиршином графинчике. Особенно поразило степу то, что графин запотел от холода. Впрочем, это было понятно-он помещался в полоскательнице, набитой льдом. Накрыто, словом, было чисто, умело.

            Незнакомец не дал степиному изумлению развиться до степени болезненной и ловко налил ему полстопки водки.

            - А вы? - Пискнул степа.

            - С удовольствием !

            Прыгающей рукой поднес степа стопку к устам, а незнакомец одним духом проглотил содержимое своей стопки. Прожевывая кусок икры, степа выдавил из себя слова:

            - а вы что же... Закусить?

            - Благодарствуйте, я не закусываю никогда, - ответил незнакомец и налил по второй. Открыли кастрюлю- в ней оказались сосиски в томате.

            И вот проклятая зелень перед глазами растаяла, стали выговариваться слова, и, главное, степа кое-что припомнил. Именно, что дело вчера было на сходне, на даче у автора скетчей хустова, куда этот хустов и возил степу в таксомоторе. Припомнилось даже, как нанимали этот таксомотор у "Метрополя", был еще при этом какой-то актер не актер... С патефоном в чемоданчике. Да, да, да, это было на даче! Еще, помнится, выли собаки от этого патефона. Вот только дама, которую степа хотел поцеловать, осталась нераз"Ясненной... Черт ее знает, кто она... Кажется, в радио служит, а может быть, и нет.

            Вчерашний день, таким образом, помаленьку высветлялся, но степу сейчас гораздо более интересовал день сегодняшний и, в частности, появление в спальне неизвестного, да еще с закуской и водкой. Вот что недурно было бы раз"яснить!

            - Ну, что же, теперь, я надеюсь, вы вспомнили мою фамилию?

            Но степа только стыдливо улыбнулся и развел руками.

            - Однако! Я чувствую, что после водки вы пили портвейн! Помилуйте, да разве это можно делать!

            - Я хочу вас попросить, чтоб это осталось между нами, заискивающе сказал степа.

            - О, конечно, конечно! Но за хустова я, само собой разумеется, не ручаюсь.

            - А вы разве знаете хустова?

            - Вчера в кабинете у вас видел этого индивидуума мельком, но достаточно одного беглого взгляда на его лицо, чтобы понять, что он- сволочь, склочник, приспособленец и подхалим.

            "Совершенно верно! "- Подумал степа, пораженный таким верным, точным и кратким определением хустова.

            Да, вчерашний день лепился из кусочков, но все-таки тревога не покидала директора варьете. Дело в том, что в этом вчерашнем дне зияла преогромная черная дыра. Вот этого самого незнакомца в берете, воля ваша, степа в своем кабинете вчера никак не видал.

            - Профессор черной магии воланд, - веско сказал визитер, видя степины затруднения, и рассказал все по порядку.

            Вчера днем он приехал из-за границы в москву, немедленно явился к степе и предложил свои гастроли в варьете. Степа позвонил в московскую областную зрелищную комиссию и вопрос этот согласовал (степа побледнел и заморгал глазами), подписал с профессором воландом контракт на семь выступлений (степа открыл рот), условился, что воланд придет к нему для уточнения деталей в десять часов утра сегодня... Вот воланд и пришел!

            Придя, был встречен домработницей груней, которая об"Яснила, что сама она только что пришла, что она приходящая, что берлиоза дома нет, а что если визитер желает видеть степана богдановича, то пусть идет к нему в спальню сам. Степан богданович так крепко спит, что разбудить она не берется. Увидев, в каком состоянии степан богданович, артист послал груню в ближайший гастроном за водкой и закуской, в аптеку за льдом и...

            - Позвольте с вами рассчитаться, - проскулил убитый степа и стал искать бумажник.

            - О, какой вздор! - Воскликнул гастролер и слушать ничего больше не захотел.

            Итак, водка и закуска стали понятны, и все же на степу было жалко взглянуть: он решительно не помнил ничего о контракте и, хоть убейте, не видел вчера этого воланда. Да, хустов был, а воланда не было.

            - Разрешите взглянуть на контракт, - тихо попросил степа.

            - Пожалуйста, пожалуйста...

            Степа взглянул на бумагу и закоченел. Во-первых, собственноручная степина залихватская подпись! Косая надпись сбоку рукою финдиректора римского с разрешением выдать артисту воланду в счет следуемых ему за семь выступлений тридцати пяти тысяч рублей десять тысяч рублей. Более того: тут же расписка воланда в том, что он эти десять тысяч уже получил!

            "Что же это такое?! "- Подумал несчастный степа, и голова у него закружилась. Начинаются зловещие провалы в памяти?! Но, само сабою, после того, как контракт был пред"явлен, дальнейшие выражения удивления были бы просто неприличны. Степа попросил у гостя разрешения на минуту отлучиться и, как был в носках, побежал в переднюю к телефону. По дороге он крикнул в направлении кухни:

            - груня!

            Но никто не отозвался. Тут он взглянул на дверь в кабинет берлиоза, бывшую рядом с передней, и тут, как говорится, остолбенел. На ручке двери он разглядел огромнейшую сургучную печать на веревке. "Здравствуйте! - Рявкнул кто-то в голове у степы. Этого еще недоставало! "- И тут степины мысли побежали уже по двойному рельсовому пути, но, как всегда бывает во время катострофы, в одну сторону и вообще черт знает куда. Головную степину кашу трудно даже передать. Тут и чертовщина с черным беретом, холодной водкой и невероятным контрактом, - а тут еще ко всему этому, не угодно ли, и печать на двери! То есть кому хотите сказать, что берлиоз что-то натворил, - не поверит, ей-ей, не поверит! Однако печать, вот она! Да-с...

            И тут закопошились в мозгу у степы какие-то неприятнейшие мыслишки о статье, которую, как назло, недавно он всучил михаилу александровичу для напечатания в журнале. И статья, между нами говоря, дурацкая! И никчемная, и деньги-то маленькие...

            Немедленно вслед за воспоминанием о статье прилетело воспоминание о каком-то сомнительном разговоре, происходившем, как помнится, двадцать четвертого апреля вечером тут же, в столовой, когда степа ужинал с михаилом александровичем. То есть, конечно, в полном смысле слова разговор этот сомнительным назвать нельзя (не пошел бы степа на такой разговор), но это был разговор на какую-то ненужную тему. Совершенно свободно можно было бы, граждане, его и не затевать. До печати, нет сомнений, разговор этот мог считаться совершеннейшим пустяком, но вот после печати...

            "Ах, берлиоз, берлиоз! -Вскипало в голове у степы.- Ведь это в голову не лезет! "

            Но горевать долго не приходилось, и степа набрал номер в кабинете финдиректора варьете римского. Положение степы было щекотливое: во-первых, иностранец мог обидеться на то, что степа проверяет его после того, как был показан контракт, да и с финдиректором говорить было чрезвычайно трудно. В самом деле, ведь не спросишь его так: "Скажите, заключал ли я вчера с профессором черной магии контракт на тридцать пять тысяч рублей?" Так спрашивать не годится!

            - Да! - Послышался в трубке резкий, неприятный голос римского.

            - Здравствуйте, григорий данилович, - тихо заговорил степа, - это лиходеев. Вот какое дело... Гм... Гм... У меня сидит этот... Э... Артист воланд... Так вот... Я хотел спросить, как насчет сегодняшнего вечера?..

            - Ах, черный маг?- Отозвался в трубке римский, - афиши сейчас будут.

            - Ага, - слабым голосом сказал степа, - ну, пока...

            - А вы скоро придете?- Спросил римский.

            - Через полчаса, - ответил степа и, повесив трубку, сжал горячую голову руками. Ах, какая выходила скверная штука! Что же это с памятью, граждане? А?

            Однако дольше задерживаться в передней было неудобно, и степа тут же составил план: всеми мерами скрыть свою невероятную забывчивость, а сейчас первым долгом хитро выспросить у иностранца, что он, собственно, намерен сегодня показывать во вверенном степе варьете?

            Тут степа повернулся от аппарата и в зеркале, помещавшемся в передней, давно не вытираемом ленивой груней, отчетливо увидел какого-то странного суб"Екта - длинного, как жердь, и в пенсне (ах, если бы здесь был иван николаевич! Он узнал бы этого суб"екта сразу! А тот отразился и тотчас пропал. Степа в тревоге поглубже заглянул в переднюю, и вторично его качнуло, ибо в зеркале прошел здоровеннейший черный кот и также пропал.

            У степы оборвалось сердце, он пошатнулся.

            "Что же это такое?- Подумал он, - уж не схожу ли я с ума? Откуда ж эти отражения?! "- Он заглянул в переднюю и испуганно закричал:

            - груня! Какой тут кот у нас шляется? Откуда он? И кто-то еще с ним??

            - Не беспокойтесь, степан богданович, - отозвался голос, но не груни, а гостя из спальни, - кот этот мой. Не нервничайте. А груни нет, я услал ее в воронеж, на родину, так как она жаловалась, что вы давно уже не даете ей отпуска.

            Слова эти были настолько неожиданными и нелепыми, что степа решил, что ослышался. В полном смятении он рысцой побежал в спальню и застыл на пороге. Волосы его шевельнулись, и на лбу появилась россыпь мелкого пота.

            Гость пребывал в спальне уже не один, а в компании. Во втором кресле сидел тот самый тип, что померещился в передней. Теперь он был ясно виден: усы-перышки, стеклышко пенсне поблескивает, а другого стеклышка нет. Но оказались в спальне вещи и похуже: на ювелиршином пуфе в развязной позе развалился некто третий, именно-жутких размеров черный кот со стопкой водки в одной лапе и вилкой, на которую он успел поддеть маринованный гриб, в другой.

            Свет, и так слабый в спальне, и вовсе начал меркнуть в глазах степы. "Вот как, оказывается, сходят с ума! " - Подумал он и ухватился за притолоку.

            - Я вижу, вы немного удивлены, дражайший степан богданович?- Осведомился воланд у лязгающего зубами степы, - а между тем удивляться нечему. Это моя свита.

            Тут кот выпил водки, и степина рука поползла по притолоке вниз.

            - И свита эта требует места, - продолжал воланд, - так что кое-кто из нас здесь лишний в квартире. И мне кажется, что этот лишний- именно вы !

            - Они, они! - Козлиным голосом запел длинный клетчатый, во множественном числе говоря о степе, - вообще они в последнее время жутко свинячат. Пьянствуют, вступают в связи с женщинами, используя свое положение, ни черта не делают, да и делать ничего не могут, потому что ничего не смыслят в том, что им поручено. Начальству втирают очки!

            - Машину зря гоняет казенную! - Наябедничал и кот, жуя гриб. Когда степа, совсем уже сползший на пол, ослабевшей рукой царапал притолоку.

            Прямо из зеркала трюмо вышел маленький, но необыкновенно широкоплечий, в котелке на голове и с торчащим изо рта клыком, безобразящим и без того невиданно мерзкую физиономию. И при этом еще огненно-рыжий.

            - Я, - вступил в разговор этот новый, - вообще не понимаю, как он попал в директора, - рыжий гнусавил все больше и больше, - он такой же директор, как я архиерей!

            - Ты не похож на архиерея, азазелло, - заметил кот, накладывая себе сосисек на тарелку.

            - Я это и говорю, - прогнусил рыжий и, повернувшись к воланду, добавил почтительно: - разрешите, мессир, его выкинуть ко всем чертям из москвы?

            - Брысь!! - Вдруг рявкнул кот, вздыбив шерсть.

            И тогда спальня завертелась вокруг степы, и он ударился о притолоку головой и, теряя сознание, подумал: "Я умираю..."

            Но он не умер. Открыв слегка глаза, он увидел себя сидящим на чем-то каменном. Вокруг него что-то шумело. Когда он открыл, как следует, глаза, он увидел, что шумит море, и что даже больше того, - волна покачивается у самых его ног, и что, короче говоря, он сидит на самом конце мола, и что под ним голубое сверкающее море, а сзади - красивый город на горах.

            Не зная, как поступают в таких случаях, степа поднялся на трясущиеся ноги и пошел по молу к берегу.

            На молу стоял какой-то человек, курил, плевал в море. На степу он поглядел дикими глазами и перестал плевать. Тогда степа отколол такую штуку: стал на колени перед неизвестным курильщиком и произнес:

            - умоляю, скажите, какой это город?

            - Однако! - Сказал бездушный курильщик.

            - Я не пьян, - хрипло ответил степа, - я болен, со мной что-то случилось, я болен... Где я? Какой это город?..

            - Ну, ялта...

            Степа тихо вздохнул, повалился на бок, головою стукнулся о нагретый камень мола.