Глава 11

 Раздвоение Ивана

            бор на противоположном берегу реки, еще час назад освещенный майским солнцем, помутнел, размазался и растворился.

            Вода сплошной пеленой валила за окном. В небе то и дело вспыхивали нити, небо лопалось, комнату больного заливало трепетным пугающим светом.

            Иван тихо плакал, сидя на кровати и глядя на мутную, кипящую в пузырях реку. При каждом ударе грома он жалобно вскрикивал и закрывал лицо руками. Исписанные иваном листки валялись на полу; их сдуло ветром, влетевшим в комнату перед началом грозы.

            Попытки поэта сочинить заявление насчет страшного консультанта не привели ни к чему. Лишь только он получил от толстой фельдшерицы, которую звали прасковьей федоровной, огрызок карандаша и бумагу, он деловито потер руки и торопливо пристроился к столику. Начало он вывел довольно бойко:

            "в милицию. Члена массолита ивана николаевича бездомного. Заявление. Вчера вечером я пришел с покойным м. А. Берлиозом на патриаршие пруды..."

            И сразу поэт запутался, главным образом из-за слова "покойным". С места выходила какая-то безлепица: как это так пришел с покойным? Не ходят покойники! Действительно чего доброго, за сумасшедшего примут!

            Подумав так, иван николаевич начал исправлять написанное. Вышло следуюющее: "... С м. А. Берлиозом, впоследствии покойным...". И это не удовлетворило автора. Пришлось применить третью редакцию, а та оказалась еще хуже первых двух: "... Берлиозом , который попал под трамвай... "- А здесь еще прицепился этот никому не известный композитор-однофамилец, и пришлось выписать: "... Не композитором..."

            Намучавшись с этими двумя берлиозами, иван все вычеркнул и решил начать сразу с чего-то очень сильного, чтобы немедленно привлечь внимание читающего, и написал, что кот садился в трамвай, а потом вернулся к эпизоду с отрезанной головой. Голова и предсказание консультанта привел его к мысли о понтии пилате, и для вящей убедительности иван решил весь рассказ о прокураторе изложить полностью с того самого момента, как тот в белом плаще с кровавым подбоем вышел в колоннаду иродова дворца.

            Иван работал усердно и перечеркивал написанное, и вставлял новые слова, и даже попытался нарисовать понтия пилата, а затем кота на задних лапах. Но и рисунки не помогли, и чем дальше тем путанее и непонятнее становилось заявление поэта.

            К тому времени, как появилась издалека пугающая туча с дымящимися краями и накрыла бор и дунул ветер, иван почувствовал, что обессилел, что с заявлением ему не совладать, не стал поднимать разлетевшихся листков и тихо и горько заплакал.

            Добродушная фельдшерица прасковья федоровна навестила поэта во время грозы, встревожилась, видя, что он плачет, закрыла штору, чтобы молнии не пугали больного, листки подняла с полу и с ними побежала за врачом.

            Тот явился, сделал укол в руку ивана и уверил его, что он больше плакать не будет, что теперь все пройдет, все изменится и все забудется.

            Врач оказался прав. Вскоре заречный бор стал прежним. Он вырисовался до последнего дерева под небом, расчистившимся до прежней полной голубизны, а река успокоилась. Тоска начала покидать ивана тотчас после укола, и теперь поэт лежал спокойно и глядел на радугу, раскинувшуюся по небу.

            Так продолжалось до вечера, и он даже не заметил, как радуга растаяла и как загрустило и полиняло небо, как почернел бор.

            Напившись горячего молока, иван опять прилег и сам подивился тому, как изменились его мысли. Как-то смягчился в памяти проклятый бесовский кот, не пугала более отрезанная голова, и, покинув мысль о ней, стал размышлять иван о том, что, по сути дела, в клинике очень неплохо, что стравинский умница и знаменитость и что иметь с ним дело черезвычайно приятно. Вечерний воздух к тому же и сладостен и свеж после грозы.

            Дом скорби засыпал. В тихих коридорах потухли матовые белые лампы, и вместо них согласно распорядку зажглись слабые голубые ночники, и все реже за дверями слышались осторожные шажки фельдшериц на резиновых половиках коридора.

            Теперь иван лежал в сладкой истоме и поглядывал то на лампочку под абажуром, льющую с потолка смягченный свет, то на луну, выходящую из-за черного бора, и беседовал сам с собою.

            - Почему, собственно, я так взволновался из-за того, что берлиоз попал под трамвай?- Рассуждал поэт.- В конечном счете, ну его в болото! Кто я, в самом деле, кум ему или сват? Если как следует провентилировать этот вопрос, выходит, что я, в сущности, даже и не знал как следует покойника. В самом деле, что мне о нем было известно ? Да ничего, кроме того, что он был лыс и красноречив до ужаса. И далее, граждане, - продолжал свою речь иван, обращаясь к кому-то, - разберемся вот в чем: чего это я, об"ясните, взбесился на этого загадочного консультанта, мага и профессора с пустым и черным глазом? К чему вся нелепая погоня за ним в подштаниках и со свечкой в руках, а затем и дикая петрушка в ресторане?

            - Но-но-но, - вдруг сурово сказал где-то, не то внутри, не то над ухом, прежний иван ивану новому, - про то, что голову берлиозу-то отрежет, ведь он все-таки знал заранее? Как же не взволноваться?

            - О чем, товарищи, разговор! - Возражал новый иван ветхому, прежнему ивану, - что здесь дело нечисто, это понятно даже ребенку. Он личность незаурядная и таинственная на все сто. Но ведь в этом-то самое интересное и есть! Человек лично был знаком с понтием пилатом, чего же вам еще интереснее надобно? И вместо того, чтобы поднимать глупейшую бузу на патриарших, не умнее ли было бы вежливо распросить о том, что было далее с пилатом и этим арестованным га-ноцри?

            А я черт знает чем занялся! Важное, в самом деле, происшествие - редактора журнала задавило! Да что от этого, журнал, что ли, закроется? Ну, что ж поделаешь: человек смертен и, как справедливо сказано было, внезапно смертен. Ну, царство небесное ему! Ну, будет другой редактор и даже, может быть, еще красноречивее прежнего.

            Подремав немного, иван новый ехидно спросил у старого ивана:

            - так кто же я такой выхожу в этом случае?

            - Дурак! - Отчетливо сказал где-то бас, не принадлежащий ни одному из иванов и чрезвычайно похожий на бас консультанта.

            Иван, почему-то не обидевшись на слово "Дурак", но даже приятно изумившись ему, усмехнулся и в полусне затих. Сон крался к ивану, и уж померещилась ему и пальма на слоновой ноге, и кот прошел мимо - не страшный, а веселый, и, словом, вот-вот накроет сон ивана, как вдруг решетка беззвучно поехала в сторону, и на балконе возникла таинственная фигура, прячущаяся от лунного света, и погрозила ивану пальцем. Иван без всякого испуга приподнялся на кровати и увидел, что на балконе находится мужчина. И этот мужчина, прижимая палец к губам, прошептал:

            - тссс!