Глава 6.
КАТАСТРОФА
Да, эта глава будет, пожалуй,
самой короткой. На рассвете я почувствовал, что по спине моей
прошел озноб. Потом он повторился. Я скорчился и влез под одеяло
с головой, стало легче, но только на минуту. Вдруг сделалось
жарко. Потом опять холодно, и до того, что зубы застучали. У
меня был термометр. Он показал 38, 8. Стало быть, я заболел.
Совсем под утро я попытался заснуть и до сих пор помню это утро.
Только что закрою глаза, как ко мне наклоняется лицо в очках и
бубнит: "Возьми", а я повторяю только одно: "Нет, не возьму".
Василий Петрович не то снился, не то действительно поместился в
моей комнате, причем ужас заключался в том, что он наливал
коньяк себе, а пил его я. Париж стал совершенно невыносим.
Гранд-Опера, а в ней кто-то показывает кукиш. Сложит, покажет и
спрячет опять. Сложит, покажет.
- Я хочу сказать
правду, - бормотал я, когда день уже разлился за драной
нестираной шторой, - полную правду. Я вчера видел новый мир, и
этот мир мне был противен. Я в него не пойду. Он - чужой мир.
Отвратительный мир! Надо держать это в полном секрете, т-сс!
Губы мои высохли
как-то необыкновенно быстро. Я, неизвестно зачем, положил рядом
с собою книжку журнала; с целью читать, надо полагать. Но ничего
не прочел. Хотел поставить еще раз термометр, но не поставил.
Термометр лежит рядом на стуле, а мне за ним почему-то надо идти
куда-то. Потом стал совсем забываться. Лицо моего сослуживца из
"Пароходства" я помню, а лицо доктора расплылось. Словом, это
был грипп. Несколько дней я проплавал в жару, а потом
температура упала. Я перестал видеть Шан-Зелизе, и никто не
плевал на шляпку, и Париж не растягивался на сто верст.
Мне захотелось есть, и
добрая соседка, жена мастера, сварила мне бульон. Я его пил из
чашки с отбитой ручкой, пытался читать свое собственное
сочинение, но читал строк по десяти и оставлял это занятие.
На двенадцатый
примерно день я был здоров. Меня удивило то, что Рудольфи не
навестил меня, хотя я и написал ему записку, чтобы он пришел ко
мне.
На двенадцатый день я
вышел из дому, пошел в "Бюро медицинских банок" и увидел на нем
большой замок. Тогда я сел в трамвай и долго ехал, держась за
раму от слабости и дыша на замерзшее стекло. Приехал туда, где
жил Рудольфи. Позвонил. Не открывают. Еще раз позвонил. Открыл
старичок и поглядел на меня с отвращением.
- Рудольфи дома?
Старичок посмотрел на
носки своих ночных туфель и ответил:
- Нету его.
На мои вопросы - куда
он девался, когда будет, и даже на нелепый вопрос, почему замок
висит на "Бюро", стари к как-то мялся, осведомился, кто я таков.
Я объяснил все, даже про роман рассказал. Тогда старичок сказал:
- Он уехал в Америку
неделю тому назад.
Можете убить меня,
если я знаю, куда девался Рудольфи и почему.
Куда девался журнал,
что произошло с "Бюро", какая Америка, как он уехал, не знаю и
никогда не узнаю. Кто таков старичок, черт его знает!
Под влиянием слабости
после гриппа в истощенном моем мозгу мелькнула даже мысль, что
не видел ли я во сне все - то есть и самого Рудольфи, и
напечатанный роман, и Шан-Зелизе, и Василия Петровича, и ухо,
распоротое гвоздем. Но по приезде домой я нашел у себя девять
голубых книжек. Был напечатан роман. Был. Вот он.
Из напечатавшихся в
книжке я, к сожалению, не знал никого. Так что ни у кого не мог
и справиться о Рудольфи.
Съездив еще раз в
"Бюро", я убедился, что никакого бюро там уже нет, а есть кафе
со столиками, покрытыми клеенкой.
Нет, вы объясните мне,
куда девались несколько сот книжек? Где они?
Такого загадочного
случая, как с этим романом и Рудольфи, никогда в моей жизни не
было.
|