Симпозиум по молекулярным основам наследственности проходил в академическом пансионате под Москвой. Возрастом участников симпозиум был молод, и даже солидные корифеи старались соответствовать общему его духу скатывались с исполосованного лыжнями склона на лед реки, слепили смешную снежную бабу, прозванную доньей Ревертазой, танцевали до утра в маленьком холле, уступая старинный мраморный бильярд бородатым аспирантам, цепляли на лацканы самодельные значки с изображением слона на велосипеде с надписью "Ну и что?".

            Заседания шли в кинозале, где над экраном висел, длинный плакат: "От ложного знания к истинному незнанию! ". Во всем подчеркивался современный дух дозволенного академического скепсиса, интеллигентного подшучивания над слишком серьезными проблемами и яростной преданности еще не апробированным постулатам.

            Суслин выборочно ходил на заседания, едкими репликами и острыми вопросами рвался к скандалам. но у него ничего не получалось, потому что после первой же стычки с корректным Траубе Суслину была отведена в этом улье сота залетного склочника.

            Когда Лера Данилевская из института экспертизы, скорее милый и приятный гость, чем полноправный член этого сообщества, спросила Траубе, откуда этот Суслин, тот красиво пожал мускулистыми плечами, обтянутыми модным свитером, и сказал:

            - По-моему, кто-то говорил мне, что он преподает биологию в техникуме, что равнозначно пенсии.

            Траубе говорил о Суслине со снисходительностью восходящей научной звезды, которая успевает сиять и в альпинистских лагерях, и на теннисном корте, не говоря уж о спонтанно родившемся комитете по организации гигантского пикника.

            - Он избрал себе незавидную роль стареющего энфан террибль. Умудрился за двадцать лет поработать во всех мыслимых и немыслимых институтах и ни из одного не ушел без скандала.

            - Он талантлив?

            - Ах, Лерочка, и почему прекрасных дам так тянет к неудачникам?

            - Значит, все-таки талантлив.

            В этот момент Суслин брел неподалеку с видом опозоренной девушки, которая осмелилась явиться на бал и ловит обнаженной спиной злобный шепот светских кумушек.

            - Вы - сами злой мальчик, - сказала Лера.

            - Ошибаетесь. Просто мое сердце свободно от российский бабьей жалости. Я убежден, что его привел сюда мазохизм. Он не может не быть гонимым - комплекс христианина.

            Суслин, словно услышав, обернулся и встретился взглядом с Лерой. Лицо у него было правильное, с небольшим, прямым носом и маленькими светлыми глазами.

            Ударившись о зрачки Леры, его глаза тут же метнулись вбок, к столу, уставленному стаканами с вечерним кефиром, и Суслин даже сделал танцевальное движение туловищем, словно собирался повернуть, но остановился, и Лера поняла почему: верхняя губа под усами была подчеркнута голубой кефирной полоской - он вспомнил, что положенный ему кефир он уже выпил.

            - Так чем же он занимается - как ученый?

            Траубе протянул ей стакан с кефиром

            - Сахару жалеют, - сказал он. - Чем он занимается? Чайниковыми идеями. Как и положено. Ищет биоволны мозга. С таким же успехом мог изобретать вечный двигатель.

            - Их нет?

            - Вечное движение тоже существует. Но вряд ли удастся сделать машину, которая могла бы использовать это движение для молки кофе. Давайте мне стакан, поставлю его на место. Вы после кино пойдете на реку? Говорят, здесь есть финские сани.

            На следующий день Лера должна была уехать.

            Дорога до шоссе была пробита в строю одинаковых, лет двадцать назад посаженных сосен. Почти весенние тени вырисовывались на снегу, под ногами уютно похрустывало - пейзаж казался знакомым, виденным в детстве и добрым.

            А на обочине шоссе, противоречащего голубому снегу и рыжим соснам, стояла прямая, напряженная фигура Суслина с вызывающе поднятой рукой. К его ногам собачонкой прижался толстый. потертый портфель, вызвавший раздражение в аккуратном сердце Леры. Она представила, как в нем смяты, сжаты в тугой комок рубашка, зубная щетка, полотенце, журналы и, может, ночные туфли.

            Суслин заметил Леру, только когда она подошла к нему и задала ненужный вопрос:

            - Вы ловите машину?

            - Да, ловлю, - ответил Суслин с вызовом, словно она застала его за недозволенным занятием, словно машины были дичью, сезон охоты на которую еще не открыт. - Уже пятнадцать минут.

            - Ничего страшного, - сказала Лера, которой почему-то стало неловко. - Сейчас придет. Я везучая.

            - Везучая? - он повторил это серьезно, также, как вчера, впился на мгновение ей в глаза и отбросил взгляд в сторону.

            Через минуту возле них затормозил пустой автобус.

            Некоторое время они молчали. Сосновый лес кончился, по обе стороны потянулись белые пустые поля.

            - Если не ошибаюсь, я вас видел на этом, простите за выражение, симпозиуме.

            - Да.

            - Надоело?

            - Нет, мне пора возвращаться в Москву. На работу.

            - А мне надоело.

            Он будто ждал возражений, напрашивался на спор.

            - Мне надоела болтовня, все эти разговоры обо всем и ни о чем, пустая трата времени.

            - А почему вы сюда приезжали?

            - Я?

            Почему-то вопрос его озадачил. Словно такого подвоха он от собеседницы не ждал. Молчал до самой станции. А на перроне, пока ждали электричку, отошел от Леры и долго, тщательно изучал расписание.

            Вагон был почти пуст, пушистый покой плавно тек за окнами. Суслин поставил портфель на колени и удивил Леру, сказав:

            - Вы, Данилевская, спросили меня, почему я тут оказался? А вот вы не знаете, что я редко пропускаю симпозиумы, банкеты, защиты, юбилеи и прочие торжества, на которых в центре внимания блистают мои удачливые сверстники?

            Как же он мог узнать мою фамилию? Он должен был спросить ее еще вчера...

            - Вашу фамилию я подслушал случайно. Вы думаете, я завистлив? Нет, завидую не их земной славе. Я хочу встретить среди них человека, которому бы она досталась заслуженно, и примеряю ее по себе. Каждый раз примеряю. Порой ловлю на себе удивленный взгляд - что нужно этому несостоявшемуся таланту, этому неудачнику среди нас, правильных и обеспеченных наградами и признанием людей?

            Лера молчала, глубоко убежденная в том, что он будет говорить дальше.

            - Я вам не надоел? - спросил Суслин, рассчитывая на отрицательный ответ.

            - А сами вы занимаетесь биоволнами мозга? - Лера попыталась перевести разговор в иную плоскость.

            - Вам уже сообщили? И с соответствующими эпитетами?

            - Я сама спросила.

            - Спросили? Обо мне?

            Суслин задумался. Будто искал оправдания ее странному поступку.

            - Вы из газеты? - догадался он наконец.

            - Нет, я же говорила, что работаю в институте экспертизы.

            - Да, да, слышал, у Петровичева. Он меня звал, но я отказался. Свободное время мне нужнее. На этом этапе. В сущности, эксперимент завершен, но теоретическое обоснование требует времени. Я чрезвычайно интуитивен. Решения приходят ко мне как озарения. А потом доказывай что ты не фокусник. На моих идеях написано десятка два диссертаций и монографий, а я преподаю химию в пищевом техникуме. Не веду себя, как положено, и не намерен быть, как все.

            На скамейке напротив уселась бабушка с сеткой, в которой поблескивала большая банка с маринованными огурцами. Бабушка обняла банку и смотрела на Суслика с осуждением, словно он был пьяным, склонным к буйству.

            - Представьте себе, - продолжал Суслин, доверительно положив узкую ладонь на руку Лере, - что я, большой ученый, завтра умру. Что останется от меня на этом свете?

            - Ваша работа, - осторожно сказала Лера.

            - Вы уверены, что она моя? Нет, она не моя. Она того, кто первым успел наложить на нее лапу. Кто первый убежал с тризны, унося в кармане ключ от сундука с драгоценностями. И все. Даже в "Вечерней Москве" не будет рамочки с мелким шрифтом "Пищевой техникум номер такой-то с прискорбием извещает..." Я же не доктор наук.

            Электричка медленно ползла среди окраинных корпусов Москвы. На огороженной деревянными щитами площадке ребята играли в хоккей. Лера почему-то подумала, что если она завтра умрет, кто-то другой будет ехать в этой электричке, в этом вагоне, на этой скамейке и такие же ребята будут играть в хоккей...

            - Я не совсем поняла вас...

            - Сергей Семенович.

            - ... Сергей Семенович. Вас влечет к земной славе, но вы отвергаете ее. Может, опасаетесь, что в ней вам откажут?

            - Сегодня - да. Завтра, когда я буду готов к разговору с ними, они не посмеют отказать.

            "Они" стояли за каждой фразой Суслина, одинаково одетые, в одинаковых галстуках, поднимавшие тосты на одинаковых банкетах. Он вел с ними войну, о которой противная сторона вернее всего не подозревала.

            - Я не жду подарков, но и сам их никому делать не намерен. Они не имеют права воспользоваться тем, что мучило меня, рождалось в родовых схватках, но за что я не получил ни признания, ни благодарности.

            - Какое отношение это имеет к науке?

            - Не к науке. К личности. Вы знаете, в чем заключалась последняя просьба Левитана?

            - Это художник такой, - неожиданно сообщила бабушка с огурцами.

            Рельсы за окном уже размножились, заполнили пространство вплоть до стоявших в стороне пустых составов - поезд подходил к вокзалу.

            - Левитан попросил брата сжечь все письма, полученные им от женщин, от родных, от друзей, от Чехова, наконец, И брат на глазах умирающего выполнил его просьбу. Принято осуждать Левитана, биографы обижаются. А для меня он - пример.

            Лера непроизвольно взглянула на бабушку. Но та только покачала головой и ничего не сказала. Тогда сказала Лера:

            - Но Левитан не жег своих картин.

            - Уже никто не мог на них покуситься. А вот на его личную жизнь набросились бы, как гиены. И уверяю вас, когда я умру непризнанным, а они прибегут за добычей - добычи не будет. Ни листочка.

            Лера поднялась. Поезд, дернувшись, замер у платформы.

            Суслин шел по платформе рядом, молчал, как человек, наговоривший глупостей на вечеринке и теперь переживающий тяжелое и стыдное похмелье. Только на стоянке такси он вдруг потребовал, чтобы Лера дала ему свой телефон.

            После этого Суслин раза два звонил ей, но умудрялся попасть в неподходящее время. Первый раз дома были гости, и надо было их срочно кормить. Второй раз заболел гриппом Мишка. И все-таки Лера должна была себе признаться, что она благодарна обстоятельствам, заставившим ее после первых же фраз вешать трубку.

            Как-то, встретившись на улице с Траубе, в необязательном и коротком разговоре она почему-то спросила:

            - А как там ваш Суслин поживает? Открыл свои биоволны?

            - Если и открыл, то таит от окружающих. - сказал Траубе.

            Он нес в руках связанные шнурками австрийские горнолыжные ботинки. В первую же минуту успел сообщить профану - Лере, сколько они стоят и как невероятно трудно их было достать. Суслин был для него ненужным отвлечением, а Лера - субъектом, которого можно было приобщить к поклонению ботинкам.

            - Я ехала с Суслиным в Москву с симпозиума, он делился со мной своими черными мыслями.

            - Нечем делиться, - сказал Траубе уверенно.

            Он был так весел и доволен собой, что Лере стало вдруг стыдно, словно она легкомысленно выдала доверенную ей Суслиным тайну. И еще пожалела, что не взяла у Суслина телефона, теперь не сможет его найти. У нее сотни приятелей, а Суслин приходит в свой пустой дом (почему-то она решила, что он живет один) к несуществующим биовилнам.

            С утра, обзвонив все пищевые техникумы, она нашла нужный и узнала, что Суслин там больше не работает, два месяца как уволился.

            Суслин сам позвонил через неделю. Разумеется, снова дома были гости, но Лера, обрадовавшись звонку, унесла телефон на кухню, сказала, что разыскивала его.

            - Зачем звонили? - спросил Суслин настороженно, и она сразу представила себе укол маленьких острых глаз и рыжеватую тусклую бородку.

            - Вы куда-то исчезли, - сказала Лера. - А я вдруг испугалась.

            - А когда вы обо мне подумали?

            Этого человека не размягчишь нежностью.

            - Неделю назад.

            - Поздно, - сказал Суслин разочарованно. - Не сходится.

            - Что не сходится?

            - Неделю назад со мной ничего не случилось.

            - А когда случилось?

            - Больше месяца назад. Месяц и три дня.

            - Так что же?

            - У меня был инфаркт. - сказал Суслин. - Самый настоящий. Очень обширный. Я вас не обманываю.

            - Какой ужас. Но теперь вы поправляетесь? Вас можно навестить?

            - Разумеется. Кстати, обязательно принесите мне двухкопеечных монет. Здесь автомат на лестничной площадке, и ни у кого нет двухкопеечных монет.

            Когда Лера пришла в больницу, Суслин в синем тренировочном костюме сидел в холле, смотрел телевизор, и на его физиономии было написано крайнее презрение к тому, что происходит на экране. Показывали футбольный матч.

            Они сели на диван у окна, Лера начала вытаскивать из сумки апельсины и парниковые огурцы, а Суслин после первых неуверенных попыток запихнуть ее дары обратно в сумку передумал, принял их и отнес в палату. А когда вернулся, обнаружилось, что говорить им не о чем, словно оба выполнили ритуальное действо, после которого положено еще некоторое время пребывать в обществе друг друга, ожидая момента, когда можно откланяться.

            Вместо повести о своей болезни Суслин, помолчав, вдруг сказал:

            - Вы не представляете, как много для меня значит ваш визит.

            - Ну, что вы...

            Лера осеклась, чтобы не сказать: "На моем месте так поступил бы каждый".

            - Честное слово...

            Она вдруг поняла, что Суслин близок к слезам и боится, как бы голос его не выдал

            - Ну вот. совсем забыла. Я же вам последний номер "Иностранной литературы" принесла, - пробормотала Лера.

            Она закопалась в сумке, чтобы не смотреть на него, но он уже овладел своим голосом и продолжал:

            - Потом, потом. Я хотел вам сказать, что уже первая наша встреча произвела на меня большое впечатление. Это отношение искреннего участия, которое... Простите, я сегодня весь день репетировал эту речь, и получалось очень складно.

            Он робко улыбнулся, и Лера поняла, что не видела ни разу его улыбки. Лицо Суслина не было для этого приспособлено, и мышцы щек двигались неуверенно, словно он был актером, который так давно не играл роль, что теперь мучается вспоминая.

            - Мы говорили о том, что после меня ничего не должно остаться. помните?

            - Да.

            - Д я ведь чуть не умер. И много размышлял потом.

            Лере хотелось бы найти какие-то правильные, точные, нужные ему сейчас слова. От того, что она не знала, какие слова правильны, возникал страх все испортить, н она молчала.

            - А ведь вы не все знаете, - сказал Суслин. Он снова улыбался, теперь куда уверенней. - И воспринимаете мою речь в плане абсолютной абстракции.

            Лера послушно кивнула.

            - Так знайте же: я не только нашел биоволны мозга, но и научился их улавливать. Уже есть приемник биоволн.

            - Биоволн не существует, уверял Траубе, который все знает. Это все равно, что построить вечный двигатель.

            - Валерия Петровна, - продолжал Суслин. не смущаясь отсутствием энтузиазма. - Вы мне не верите? Мне никто не верил. даже куда более знающие люди, чем вы. Вот выйду отсюда и все вам покажу. Я ушел из техникума, потому что настало время для последнего наступления н почти написал свою статью. Короткую, три страницы на машинке. Этого достаточно.

            - И земная слава?

            - Ах, как вы злопамятны! Черт с ней, с земной славой. Хотя я от нее не намерен отказываться. Знаете, куда я пойду первым делом? К академику Чхеидзе. Три года он терпел мою лабораторию. А ведь я сам от него ушел. Озлился и ушел. Я приду к нему нему и скажу: по справедливости вы должны стать моим соавтором.

            - А ваш приемник? - спросила она. - Вы его покажете Чхеидзе?

            - Я его покажу вам. Вы будете первая, кто его увидит в работе. И тогда вы мне поверите.

            Когда Суслин провожал Леру к лестничной площадке, шагая с преувеличенной осторожностью сердечника, он остановился у телефона-автомата и строго спросил:

            - Вы двухкопеечные монеты принесли? Мне их много надо. Штук пять.

            Лера высыпала ему на ладонь кучку монеток, и он быстро сжал пальцы, словно поймал муку.

            - Погодите, вы же главного не знаете. - сказал он вдруг. - Мой приемник работает. Всегда работает. Пока я был здесь, он тоже работал. Не верите? И он настроен на биоволны моего мозга. Их можно определять, как отпечатки пальцев. - Вы придете. когда меня будут выписывать?

            - Обязательно.

            - Это очень важно. Будет нелепо, если я на обратном пути попаду под машину. Понимаете?

            - Нет.

            - Неужели не поняли? Мой приемник соединен с металлическим сейфом, в котором хранятся все мои работы, все расчеты - все. Если мой мозг прекращает посылать биоволны, включается цепь, это элементарно, - и в ящике все сгорает. Я бы умер, и не осталось бы ни строчки. Только об этом никому ни слова. Я вам доверяю.

            И он почти игриво погрозил ей пальцем.

            Ну и чудак, бормотала про себя Лера, спускаясь по лестнице, какой нелепый чудак!

            - Девушка, - остановил ее гулкий бас. Это вы навешали Суслина?

            - Да, - сказала Лера

            - Где же вы раньше были?

            - Я только два дня назад узнала, что он здесь.

            Врач схватил ее за руку.

            - Поймите меня правильно, - ворковал он, не без удовольствия разминая в руках пальцы Леры. - Суслин - моя гордость. Восемь минут клинической смерти.

            - А он мне ничего не сказал...

            - Он и сам этого не знает. Когда-нибудь потом, когда он будет вне опасности, мы порадуемся вместе. Восемь минут - и никаких последствий!

            Этот разговор тут же вылетел из памяти. Чему, впрочем, было вполне прозаическое объяснение. Лерин взгляд упал на стенные круглые часы. А часы показывали половину восьмого. Дома голодный Олег и Мишка, которые не представляют, куда девалась их жена н мать. А ведь она должна еще купить чего-нибудь на ужин.

            Навестить Суслина еще раз Лера не собралась, но обещание, встретить его при выписке выполнила. Даже успела купить букет сирени, чем привела Суслина в полную растерянность, потому что он совершенно не представлял, что положено делать с букетом.

            В такси Суслин сказал:

            - Сейчас покажу вам свою установку, вы будете первым человеком.

            И уколол Леру настороженным взглядом.

            "Какая я дура! - Гулкий бас доктора зазвучал в ушах. - Ведь Суслин был восемь минут мертв. И если железный ящик не плод его тщеславного воображения - все сгорело! "

            У двери Сергей Семенович сунул ей в руку ключ, сказав:

            - Мне вредно волноваться.

            Дверь отворилась. Не раздеваясь, Суслин бросился в комнату (помесь неустроенного холостяцкого логова и лаборатории), опрокинул стул, откинул локтями руки Леры, старавшейся его удержать или поддержать, и ринулся к приборам, громоздившимся на длинном, во всю стену, столе. Он долго возился с задвижками и запорами черного ящика, из которого, подобно разноцветным червякам, лезли во все стороны провода. Время ощутимо замедлило ход, и Лере казалось, что он уже никогда не сможет этот ящик открыть - и лучше бы, чтобы не смог, потому что она понимала: если Суслин не сумасшедший, в ящике ничего нет.

            Тонкие пальцы Суслина замерли над сейфом. Они дрожали.

            - Может, вы, а?

            Тут же поморщился, охваченный негодованием к собственной слабости, и рванул крышку.

            Лере не было видно, что там, внутри. Она шагнула, чтобы заглянуть Суслину через плечо, но он уже запустил обе руки в ящик и, вытащив пригоршню черного пепла, с каким-то мрачным торжеством обернулся к ней.

            - Ну вот, - сказал он, протягивая вперед руки и держа пепел бережно, словно птенца. - Вы же видите!

            - Может, что-нибудь осталось? - сказала Лера.

            - Осталось! Температура восемьсот градусов! Осталось... Ничего не осталось. И не могло остаться. Вы вот не знаете, а я почти восемь минут был на том свете. Меня реаниматоры зачем-то вытащили, до сих пор гордятся, а скрывают, берегут мои нервы. Мне санитарка рассказала. Что же, вы полагаете, восьми минут было мало, чтобы принять сигнал?

            - Так вы знали?

            Лера открыла сумочку. Куда же она сунула валидол? Ведь специально клала валидол...

            - Иначе бы не просил вас со мной поехать. Обошелся бы. Знал и трясся.

            - Успокойтесь, - сказала Лера. Вот он. этот проклятый валидол. Теперь надо заставить его принять таблетку. - Мы все восстановим.

            - Восстановим, восстановим... разве в этом суть? Чем, вы думаете, я занимался последние две недели в больнице? Всех знакомых обзвонил, засадил за расчеты.

            Он метнулся к своей сумке, рванул молнию так, что она чуть не вылетела из швов. Пепел кружился по всей комнате, словно после большого пожара. Лера сказала, протягивая ему таблетку:

            - Вот валидол, обязательно надо...

            - Спасибо, - сказал он, роясь в сумке, повернул к ней голову, приоткрыл рот, чтобы она положила туда таблетку. - Вот!

            В его руке трепетала пачка исписанных листков.

            - Разумеется, многое можно восстановить. И восстановлено.

            - Вы не грызите таблетку, пускай лежит под языком.

            - Не учите. Я же сердечник.

            - Я буду вам помогать, если надо...

            - Нет, она ни черта не поняла! - Суслин смотрел на Леру с искренним изумлением. - Ни черта!

            - Успокойтесь, Сергей Семенович...

            - Ведь установка сработала! Понимаете, сработала. Она приняла волны за пять километров! Вы представляете, какая физиономия будет у вашего любимого Траубе, когда он узнает, что я принимаю за пять километров!