3. ЛЮБИМЕЦ НА ФАБРИКЕ

            Грузовик, который вез новых работников Марии Кузьминичны, был открытым, стареньким, и на подъемах его двигатель страдал, пыхтел, отказывался трудиться. Лысый сидел в грузовике с бродягами, хотя пока никто не собирался убегать - все были голодны и замерзли. На людской лотерее, через которую, как я понял, некоторым пришлось пройти уже не раз, нам всем повезло. И работа, на которую везли, была сносная, да и директор Мария Кузьминична, по слухам, была не вредная. На ее фабрике тоже умирали от болезней, а кто не помирал, сбегали, но так, чтобы помереть от голода или чтобы тебя замучили - такого не бывало.

            - Ты Лысого бойся, Лысого, - предупредила беззубая женщина, которая как бы взяла надо мной опеку, и я не возражал - по крайней мере, пока она мне помогала. - Он подлый и ревнивый.

            - С чего ревнивый? - не понял я.

            - Он с мадамкой живет, а она все ищет из трудящихся себе нового друга. Он же сам трудящимся был. На свалке вырос, на помойке помирать не желает.

            - Ирка, заткнись! - крикнул Лысый. - Я тебя узнал, халява!

            Женщина понизила голос, но говорить не перестала.

            - Мы с тобой отлежимся, откормимся, - и в лес!

            - Зачем? - спросил я.

            - За свободой, - ответила Ирка.

            Она провела кончиками пальцев по тыльной стороне моей руки и добавила:

            - Нежненький... любимец.

            - Я обыкновенный.

            Грузовик трясло, и время от времени нам приходилось хвататься друг за друга, чтобы не упасть.

            - А что это за место? - спросил я, чтобы переменить тему разговора. Место, куда нас везут?

            - А я тебе разве не сказала? Кондитерская фабрика.

            - Там конфеты делают?

            - Конфет я не пробовала за всю жизнь, - сказала Ирка, - и если это конфеты - то не для нас с тобой.

            - А для кого?

            - Темный ты! Как хоть зовут тебя?

            - Тим.

            - Тимошка?

            - Лучше Тим.

            - Как хочешь.

            - А для кого конфеты?

            - Это не совсем конфеты, - сказала Ирка. - Это конфеты для жаб.

            - Для спонсоров?

            - Ты точно с другой планеты - вот в чем дело!

            Машина катила по неширокой дороге, которую давно не чинили, поэтому грузовику то и дело приходилось тормозить или объезжать ямы и трещины в асфальте. Я смотрел через борт, и мой глаз искал привычные пейзажи: серые кубы - дома спонсоров; сизые, врытые в землю купола - их базы.

            Две башни наблюдения все время маячили на горизонте, но что касается других примет нашего мира - их не было видно. Местность вокруг была пустынной: кое-где из-под травяного покрова или из зарослей орешника поднимались металлические конструкции или валялись бетонные плиты. Я понимал, что это следы той великой и трагической эпохи, когда спонсоры, чтобы спасти Землю, были вынуждены закрыть и ликвидировать все ее вредные заводы и комбинаты, и люди получили возможность свободно дышать, а дети рождаться здоровыми. Мне было известно, что по договоренности между спонсорами и теми людьми, которые предпочли самостоятельное, полное невзгод и случайностей существование, было заключено соглашение, что люди вывезут мусор и закопают его. Но люди, в силу свойственного им легкомыслия и неумения подолгу сконцентрироваться на одной мысли, забывали выполнить свой долг - теперь же, когда время упущено, и природа сама залечила свои раны, уборка потеряла смысл. Да и диких людей почти не осталось.

            Фабрика, на которую нас привезли, была окружена изгородью с высокой сеткой в три ряда, а над сеткой тянулись провода - я сразу понял, что по проводам пропущен электрический ток, я видел нечто подобное по телеку там вредители лезли на проволоку и обугливались.

            Наш грузовик прерывисто загудел, и через некоторое время к воротам лениво вышел человек в одежде. Госпожа Мария Кузьминична выскочила из кабины грузовика и принялась его бранить. А я смотрел на этих людей и думал: неужели власть спонсоров не так безгранична? Ведь сколько раз они повторяли и показывали по телеку - одеваться людям нельзя! И дело здесь не столько в нашем низком духовном и умственном развитии, сколько в гигиене. В одежде людей скрывалась масса паразитов и заразных грибков. До прилета спонсоров почти все люди были больны и вымирали - в частности, из-за того, что носили одежду. Как только спонсоры приказали людям раздеться и выкинуть одежду, все эти болезни как рукой сняло.

            Для того чтобы человек успешно продвигался по пути совершенствования и превращения в разумное существо, он должен закаляться, заниматься гимнастикой и следить за чистотой своего тела.

            Миновав ворота, грузовик остановился на пыльной площадке перед длинными строениями из красного кирпича. Окованная железными полосами дверь открылась, и изнутри вышел еще один одетый человек! Я представил себе, какое количество микробов развелось на этих людях, и мне чуть не стало дурно.

            - Новых привезли? - спросил он.

            - А ты как думал? Арбузы? - огрызнулся Лысый.

            - Лучше бы арбузы. А то вы таких немощных возите, что от них пользы никакой.

            - Дурак ты, Хенрик, - сказал Лысый, - пока живы, из них всегда можно пользу выколотить.

            - Мальчики, мальчики, без ссор! - окликнула их Мария Кузьминична. - В какой барак мы их определим?

            - Во втором почти пусто, - сказал Хенрик.

            Пока они разговаривали, я осматривался. С трех сторон двор был окружен красными строениями, над одним поднималась высокая труба, из нее валил дым - он рвался в небо столбом, словно внутри работали мехи, которые гнали его наверх.

            Одно из зданий пониже и поновее других явно было складским - вдоль него тянулась крутая галерея, приподнятая на метр. Возле нее стояло несколько трейлеров, из открытых дверей склада люди вытаскивали алюминиевые контейнеры и заносили их в кузова машин.

            Ирка заметила среди рабочих своего знакомого, помахала ему и закричала:

            - Ты живой еще, хромой черт!

            - Тебе самой на живодерню пора! - радостно закричал человек из галереи.

            - А ты мне поговори, поговори! - рявкнул Лысый. - А ну, пошли!

            Он погнал нас к низкой двери строения, что было прямо перед нами, и никто не спорил - все замерзли на ветру и хотели поскорее в тепло.

            По грязным скользким ступенькам мы спустились в подвал. Там было влажно, сыро, воняло человеческими нечистотами, единственная лампа, висевшая под сводчатым потолком, тускло освещала этот приют. По обе стороны прохода тянулись деревянные скамьи в два этажа, кое-как покрытые грязными тряпками. Вскоре я узнал, что они называются нарами.

            При нашем появлении над одной из нар поднялась голова - все остальные нары были пустыми.

            - Ты чего прохлаждаешься? - крикнул Лысый.

            - Больной я, староста разрешил, - сказал человек и закашлялся.

            - Ох и распустились без меня! - крикнул Лысый. - Чтобы завтра был на работе!

            Потом Лысый поглядел на нас, покачал сокрушенно головой и сказал:

            - А вы до обеда здесь, а после обеда - на трудовых постах, а то запорю.

            - Зверь, - сказала Ирка, стоявшая рядом со мной. - Истинный зверь, если сказал запорет, значит, запорет.

            Мне показалось, что она улыбнулась.

            Хлопнув дверью, Лысый ушел, а тот человек, что был простужен, стал, не вставая, показывать нам, какие нары пустые, а какие заняты, чтобы мы не поссорились с их хозяевами.

            Окошки были забраны решетками и тянулись под самым потолком - видно, раньше в этом подвале что-то хранили, вряд ли его могли с самого начала замыслить как жилище. Хотя, впрочем, этому зданию куда больше ста лет оно еще доспонсорское, а тогда люди жили плохо, грязно, безыдейно.

            Ирка выбрала себе нары в самом углу, подальше от двери и вонючего ведра, а мне велела устраиваться над ней - она уже распоряжалась моими действиями, как добрая приятельница или даже родственница. Впрочем, так оно и было - сейчас мне на всем свете не найти человека ближе, чем эта бродяжка, которая почему-то прониклась ко мне сочувствием и взяла надо мной опеку. И хоть она была страшно грязная и передних зубов у нее нет, шрам через лицо, а вместо волос - космы, у меня не было к ней отвращения и презрения. Мне она помогала.

            - Жрать охота? - спросила она, став рядом с нарами и проверяя, удобно ли я устроился. - Здесь кормят. В других местах не кормят, ждут, когда мы копыта откинем, а здесь даже пожрать дают. А это потому, что Машка-мадамка вовсе не злая. Даже непонятно, как в директорах держится, у них установка - истребление генетического фонда, смекаешь?

            Я ничего пс смекал, я половину ее слов не понял, но кивал головой, не спорил. Я улегся во всю длину на нарах - они были мне коротки, и пятки высовывались наружу. Ирка стояла возле, уткнув подбородок в край нар. Вокруг стоял негромкий гул голосов и шум, производимый людьми, которые обустраивали свой нищенский быт. Я подумал, хорошо бы сейчас рассказать этой Ирке, как может жить цивилизованный человек, рассказать ей о моей чистой и мягкой подстилке, о ковре, на котором я лежал и смотрел телевизор, о том, что у меня было по крайней мере три различные миски, и хозяйка их сама мыла, потому что не доверяла моей аккуратности.

            Но выполнить своего намерения я не успел, потому что Ирка вдруг наклонила голову и, прищурившись, заявила:

            - В баню бы тебя!

            - Меня?

            - А то кого же! Я еще такого грязного мужика и не встречала.

            Я сначала не понял, шутка это или издевка надо мной, но все мое расположение к этой бродяжке как рукой сняло.

            - Уйди! - сказал я. - А то я тебе скажу, на кого ты похожа.

            - На кого похожа, на того и похожа, - ответила, нахмурившись, Ирка.

            - На бабу-ягу беззубую, из помойки! - сказал я.

            - Ну и мерзкая ты вонючка, - сказала Ирка.

            Я думал, что она взбеленится, а она так печально сказала...

            Если бы она этим ограничилась, я бы не стал сердиться. Но она сложила лицо в какую-то дулю и сильно плюнула в меня.

            В меня еще никто никогда не плевал.

            Я вскочил, сильно ударился головой о свод потолка, свалился кулем с нар и кинулся за ней, чтобы убить. Я не преувеличиваю - я знаю, что любой любимец имеет право убить бродягу или преступника, и ничего ему за это не будет, потому что он проявляет верность спонсору.

            Я бежал за Иркой, не понимая, что я уже давно не любимец.

            Все в нашей спальне сообразили, что происходит, но мне никто не сочувствовал и не помогал. Некоторые подставляли мне ножки, пихались, ругались, даже били меня.

            Ирка обернулась на бегу, и, могу поклясться Всемогущим спонсором, она улыбалась!

            Ее щербатая улыбка придала мне сил, и я кинулся за ней к дверям.

            Но, как назло, именно в этот момент в дверь въезжала тележка, на которой стоял котел с похлебкой для всех пленников. Тот мужчина, что толкал перед собой тележку, конечно же, не ожидал, что на него кинется разъяренный молодец.

            На мое счастье похлебка была не очень горячей. Так что, когда котел опрокинулся, мы с поваром почти не обожглись, но грохот стоял невероятный - ведь котел покатился между нар, выплескивая на ходу похлебку с капустой и свеклой. В этом широком, но мелком потоке плыл, вернее, ехал на заду я сам, за мной катился котел, а держась за край котла в безнадежной попытке удержать его, скользил повар.

            Я убежден, что со стороны зрелище было комическим, но смеяться было некому - сначала все перепугались, но скоро догадались, что по моей милости они остались без обеда. И еще не успел я завершить свое движение в потоке похлебки, как на меня со всех сторон кинулись разъяренные рабы они рвали меня когтями, пинали, старались удушить, растоптать, оторвать мне руки и выцарапать глаза! Наверное, никогда в моей жизни я не был так близок к гибели, как в тот момент, - я пытался спасти глаза и наиболее уязвимые части тела, но у меня не хватало рук, чтобы спасти все, и я катался по скользкому полу, стараясь избегнуть гибели.

            Сколько это мучение продолжалось, я не знаю. Да и как я мог узнать об этом! Сквозь шум истязания до меня донесся крик:

            - А ну, прекратить! А ну, по нарам! Я кому сказал!

            Хватка рабов ослабла, меня отпустили, я смог открыть глаза и увидел, что Лысый разгоняет плетью рабов по нарам и что ему помогает Ирка, которая также старалась меня спасти.

            Лысому не потребовалось много времени, чтобы понять, что же произошло. И тогда он совершил поступок, который еще больше унизил мое человеческое достоинство и еще более усилил мою ненависть к этому порождению Зла.

            С наглой ухмылкой на лице он подошел ко мне и очень больно - вы не представляете как больно! - огрел меня своим бичом. И снова. И снова! Бич свистел в воздухе столь грозно, что я думал, что каждый удар будет для меня последним, и все вокруг притихли, ожидая того же, только Ирка вдруг завопила:

            - Не надо! Ему уже хватит! Он не нарочно.

            Лысый как будто послушался ее и сказал:

            - Только у меня для вас второго обеда не будет. Обходитесь, как знаете.

            Вокруг поднялся угрожающий гул. Я сжался.

            - А работать вы будете как миленькие, - добавил Лысый.

            И ушел.

            Я поднялся и пошел к своим нарам. Но забираться на нары не хотелось такой я был измазанный. Некоторые, кто самый голодный, стали ползать по полу и собирать гущу из похлебки, а другим повар смог набрать со дна котла. Я стоял в углу между стеной и нарами и никуда не смотрел. Я ненавидел эту проклятую Ирку, которая была во всем виновата, из-за нее я ударился о котел. Вот бы сейчас она подошла, я бы ее задушил.

            Ирка пришла позже. Я был рад ее задушить, даже руки дрожали от боли и ненависти. Но я ее не задушил, потому что она принесла мне свою миску, а в ней на дне - похлебка.

            - Жри, чучело, - сказала она мне.

            Я хотел выплеснуть похлебку ей в рожу и посмотреть, как она запрыгает, и она видно угадала это желание в моем взгляде, потому что отпрянула. Но потом голод взял свое, и я выхлебал похлебку и даже облизал миску языком.

            Мы помолчали. Потом Ирка сказала:

            - Давай сюда миску, чучело, мне ее отдавать надо.

            Я отдал миску, хоть совершенно не наелся. Я все еще хотел избить эту дрянь, но если ты съел из рук, то ты признал хозяйку, хотя, конечно, Ирка не имела ничего общего со спонсорами.

            - Где бы помыться? - спросил я.

            - А я думаю, что нас вот-вот в баню погонят, - сказала Ирка. - Только ты поосторожнее, люди на тебя злые, голодные, они тебя задушить могут.

            И на самом деле нас вскоре погнали в баню, только Ирку и еще одну женщину задержали, чтобы подмыть пол. Меня это расстроило, мне было страшно одному идти в баню.

            Мое живое воображение строило картины, как они накидываются на меня и душат. Я шел последним и обратил внимание, что, сворачивая к двери в баню, все на секунду или две останавливаются перед какой-то дверью. И только поравнявшись с ней, я догадался, что это не дверь, а зеркало. Когда я в него заглянул, то вместо себя увидел страшное, черное, пятнистое, окровавленное существо, порождение дурного сна или грязного зверинца. И лишь когда я в ужасе отшатнулся и существо отшатнулось тоже, я догадался, что это и есть я - самый красивый любимец на нашей улице! Неудивительно, что они меня бьют и ненавидят. Такого урода и я бы возненавидел! Поможет ли мне баня?

            Баня была невелика и так наполнена паром, что в двух шагах не разглядишь человека. Там было жарко и душно. Дома я мылся в тазу, который ставили в ванной комнате, а еще мне разрешали плавать в бассейне, я всегда был чистый и без блох.

            На полке возле входа стояли алюминиевые тазы. Я сначала не знал, что они называются шайками и в них наливают воду, когда моются. Поэтому я стоял посреди бани, не представляя, как мне набрать воду из котлов, вмазанных в пол - один с ледяной водой, второй с кипятком. Другие смешивали воду в шайках и потом мылись.

            Я увидел пустую шайку - возле нее никого, решил последовать примеру других людей и в тот момент шкурой почувствовал опасность. Чувство было настолько острым - такое чувство развивается чаще всего у любимцев, а у людей обыкновенных его не бывает, - что я отпрянул в сторону, и тут же на место, где я только что стоял, обрушилась шайка крутого кипятка.

            Брызги разлетелись во все стороны - обожгло и меня, и других людей, которые стали чертыхаться, и кто-то из женщин завопил:

            - Опять он!

            - Это не я! Это меня хотели убить! Обварить!

            И что странно - они сразу поверили и отвернулись к своим шайкам, будто согласились оставить меня наедине со смертью.

            На мое счастье тут пришла Ирка, она сразу подтащила свою шайку ко мне поближе и спросила удивленно:

            - Ты живой, что ли?

            При этом она опять нагло улыбалась. С каким бы удовольствием я сунул ее головой в кипяток! Но удержался и только отвернулся от нее.

            - А ты гладкий, - сказала она и провела рукой по моей спине.

            - Отстань, - сказал я.

            Она ударила меня кулачком по лопатке и сказала:

            - Нужен ты мне очень!

            Все были голодные и злые и, кто мог, норовили толкнуть меня или обругать, но я ведь тоже был голодный и тоже терпел. На пинки я не отвечал, не хотел, чтобы опять они навалились на меня скопом; ведь рабы они как животные, они не знают правил и чести. Так я и не узнал, кто хотел меня ошпарить кипятком.

            Когда мы вышли из бани в холодный мокрый предбанник, там стояли два раба из тех, что жили здесь раньше. Перед первым возвышалась куча застиранных тряпок - каждому из нас досталось по тряпке, а второй вытаскивал из кучи и протягивал серую мешковину.

            Это обрадовало бродяг, и они начали вытирать себя тряпками как полотенцами, а мешковина, оказывается, была сшита как штаны. Мы сразу стали неуклюжими, но когда пар рассеялся, я с удивлением понял, что не узнаю спутников по загону и подземельям - горячая вода и мыло совершили с людьми волшебные превращения, и я с трудом угадывал тех, кто меня колотил или хотел убить.

            Вошел еще один раб, он принес большую корзину с ломтями серого, дурно пропеченного хлеба. Он вынимал ломти и раздавал - люди бросились к нему.

            - Давайте, жрите! - сказал раб. - Лысый велел, сказал, а то помрете в цехе.

            Многие засмеялись. Люди были рады.

            Но когда я подошел за куском, сразу воцарилась тишина.

            - А тебе, длинный, - сказал раб, - не положено. Ты людей без шамовки оставил, а хозяину сделал большой убыток. Вали отсюда!

            И я отошел, хотя был на две головы выше раба и мог бы свалить его одним ударом.

            Одетые и вытертые, мы вышли из бани и пошли обратно к себе в спальню. Люди на ходу жевали хлеб и уже забыли о своих невзгодах. Удивительно, до чего легкомысленны эти особи! - думал я. Не зря спонсоры неоднократно обращали мое внимание на то, что люди могут бунтовать, бороться, подняться на войну - но только покажи им кусочек хлеба, они забудут о принципах! Таким суждено быть рабами! И я был согласен с господами спонсорами.

            Молодая женщина в неловко и грубо сшитых из мешковины штанах обогнала меня. Мокрые волосы этой женщины завивались в кольца, и казалось, что вместо головы у нее солнце с лучами - такого ослепительно рыжего цвета были эти кудри.

            Будто почувствовав мой взгляд, женщина обернулась.

            У нее было треугольное лукавое лицо, большие зеленые глаза и множество веснушек на белых щеках. Правую щеку пересекал шрам. Я любовался этой женщиной, а она вдруг сказала:

            - Чего уставился, красавчик?

            И тогда я сообразил, что это всего-навсего моя подруга Ирка.

            - Тебя не узнаешь, - сказал я.

            - А тебя что, узнаешь, что ли? - Она рассмеялась, и я увидел, что у нее нет передних зубов.

            - А где зубы? - спросил я.

            - А вышибли. Били и вышибли.

            Мы дошли до нашей комнаты, положили полотенца па свои нары, и тут же вошел надсмотрщик Хенрик и велел выходить к двери. Отмытые, мы ему понравились:

            - На людей похожи, - сказал он. - Я уж не надеялся, что людей увижу! - Он расхохотался тонким голосом, и мы все засмеялись. Глядя друг на друга, мы понимали, что он имел в виду.

            - Кто здесь уже был? - спросил Хенрик. - Не бойтесь, шаг вперед. Я драться не буду. Я и без вас знаю, что вы все беглые.

            Ирка и еще человек пять шагнули вперед.

            - Вы работу знаете, - сказал он. - Вам и быть бригадирами. А потом разберемся. У нас сейчас работы много, не управляемся. Кто норму сделает, получит лишнюю пайку, мы не жадные. Кто будет волынить, пеняйте на себя. Поголодаете... как сегодня! - он засмеялся вновь, видно, уже знал, что у нас приключилось.

            Когда мы проходили мимо него, он легонько дернул бичом, ожег меня по ноге и спросил:

            - Это ты, красавчик, котлы опрокидываешь?

            Он спросил без злобы, и во мне тоже не было зла, и я сказал:

            - Я нечаянно.

            - Ты у меня в бригаде будешь, - сказала рыжая Ирка. - Нас, я думаю, на перегрузке будут держать. На забой не возьмут - слишком сложная работа, понял?

            - Нет.

            - Я так и думала, что нет.

            Мы спустились еще на этаж ниже. Под потолком горели яркие лампы, но от этого подвал был еще более неприглядным. Стены его были до половины испачканы бурыми пятнами и полосами, пол был покрыт бурой жижей. Через весь сводчатый зал тянулся широкий транспортер, грязный, старый, даже порванный и неаккуратно скрепленный в некоторых местах. В тот момент, когда мы, числом с полдюжины, вошли в зал, навстречу нам поднимались люди из предыдущей смены. Они были также измазаны, как и все в том зале, их шатало от усталости, а одного из сменщиков, невысокого молодого человека, одетого, как и все мы, в мешковину, вдруг вырвало чуть ли не нам под ноги. Он корчился, отвернувшись к стене, но никто не обращал внимания, а когда пришедший с нами жирный раскоряка с одутловатым лицом начал было материться, Ирка прикрикнула на него:

            - Заткнись, не знаешь - не лезь.

            В подвале царил тяжкий запах страха и смерти - я не мог объяснить, из чего он складывался...

            Транспортер уходил в соседнее, не видное мне помещение, отделенное от нашего подвала резиновой занавеской. Оттуда доносился глухой шум - редкие удары, тонкий крик, ругань, возня, снова удары... будто там кипел бой.

            По обе стороны транспортера стояли два могучих мужика, единственной одеждой которых были кожаные, вымазанные чем-то бурым, передники, а в руках они держали металлические дубинки.

            Вся эта обстановка подействовала на меня удручающе. Лишь одно желание руководило мной - удрать.

            Я с трудом проглотил слюну и спросил Ирку:

            - Что здесь?

            - Увидишь, - коротко сказала она, подходя к груде резиновых фартуков, лежавших на столе у транспортера, беря и завязывая его сзади.

            - Мне тоже? Он же грязный.

            - А ты думал, теперь всегда чистым будешь?

            Мне показалось, что Ирка тоже боится, но не смеет признаться мне в своей слабости. Она же бригадир и старожил к тому же.

            - Что надо делать?

            - Фартук надень, а то себя не узнаешь.

            Я подчинился ей, как уже привыкал подчиняться. Она завязала мне фартук на спине - запах смерти и мучений был теперь близок, я как бы закутался в смерть.

            По виду других моих спутников я понял, что они испытывали такие же, как я, отвратительные чувства.

            И вдруг транспортер дернулся и со скрипом двинулся в нашу сторону. Мужики у резинового занавеса подняли дубинки - они были наготове...

            И тут... неожиданно! ..

            Раздвинув своим весом занавес, на транспортере закрутился серый метровый червяк - ничего подобного мне видеть еще не приходилось. Он был страшен и, наверное, ядовит. Я не знал, как он попал в наш подвал, и рванулся было бежать, но тут увидел, что мужики ждали его появления, потому что один из них, примерившись, ловко ударил металлической дубинкой червяка по голове, и он, дернувшись, замер.

            Пока червяк медленно плыл на транспортере, я успел разглядеть его.

            Убитое существо более всего напоминало громадную метровую гусеницу, покрытую серой шерстью и снабженную сотнями маленьких ножек. Некоторые из ножек еще дергались. Голова гусеницы была относительно велика, глаза выпученные, как у стрекозы... Я бы и далее с отвращением рассматривал это животное, но тут резиновый занавес раздался снова, и появилось сразу несколько таких существ, на этот раз мертвых.

            Как только гусеница доехала до конца транспортера, Ирка приказала:

            - Хватай! Тимка - за голову, Жирный - за хвост, а ну!

            Сама она толкнула широкую плоскую тележку на низких колесах таким образом, чтобы она оказалась у конца транспортера. И тогда, частично от собственного веса, а частично от наших с Жирным усилий, тело гусеницы кулем свалилось на тележку.

            Так как к концу транспортера уже подъезжали сразу несколько наваленных друг на дружку гусениц, то в дело пришлось вступить и другим членам Иркиной бригады. Гусеницы оказались страшно тяжелыми - по пуду, не меньше, и уже через полчаса я вымотался.

            В наши обязанности входило грузить битых гусениц на тележки и выкатывать тележки в боковой зал, где за длинными оцинкованными столами со сливами, ведущими в эмалированные ванны под ними, стояли подобные нам бродяги, которые взваливали гусениц на столы и свежевали их.

            Если какая-нибудь из гусениц оказывалась недобитой, мужики у начала транспортера должны были ее уничтожить. Почти всегда это им удавалось, но одна из гусениц, которую я подхватил было, чтобы перевалить на тележку, приоткрыла стрекозиные глаза, как будто зевнула, показав острые, длинные, как у хищной рыбы, зубы. Я испугался и отпрыгнул в сторону - а вдруг она ядовитая? На мой крик подскочил мужик с дубинкой и добил гусеницу.

            Так мы бегали, сваливали, грузили, отвозили гусениц часа два-три точно не скажу. Я только знаю, что сначала я смертельно устал, руки отваливались, и все время мутило от запаха крови гусениц - из них вытекало много крови. Но потом я постепенно вошел в тупой ритм работы и даже научился отдыхать - ведь транспортер нередко ломался, да и гусеницы шли неровным потоком.

            Один раз транспортер сломался, и после всяких криков и ругани пришел человек с чемоданчиком - он достал инструменты и принялся чинить транспортер. Мы смогли отдохнуть.

            - Лучше помереть, чем такая работа, - сказал я, прислоняясь спиной к транспортеру.

            Ирка достала из волос сигарету, Жирный чиркнул спичкой и сказал:

            - Оставишь затянуться?

            - Вы курите? - удивился я.

            - Нет, выпиваем, - сказала Ирка. - Еще вопросы будут?

            - Зачем мы это делаем? - спросил я.

            - Так это же ползуны!

            - Конечно, ползуны, - вторил ей Жирный, глядя на сигарету. - А ты, Ирка, почаще затягивайся, чтобы зазря не горело.

            - Откуда они?

            - Спонсоры их с собой привезли, из икры разводят, откармливают, а потом, когда они в тело войдут, их убивают.

            - Спонсоры не едят мяса!

            - Ах ты, любимчик! - Ирка усмехнулась.

            - Спонсоры - вегетарианцы.

            - Спонсоры едят пруст. Едят?

            - Но это печенье.

            - Что в лоб, что по лбу, - сообщила мне Ирка. - Но делается это самое печенье из ползунов. Неужели они тебя ни разу не угостили?

            И тут меня вырвало, и я постарался убежать в угол, а надо мной многие засмеялись. Конечно же, я ел пруст - круглые такие лепешки. Бывают сладкие, бывают соленые.

            Я еще не пришел в себя, как заявилась мадамка в сером ворсистом платье. Она была встревожена поломкой транспортера.

            - Дурачье! - кричала она на механика. - У меня разделочные сейчас встанут! Ты хочешь, чтобы меня вместо этих тварей в расход пустили! А ну, поторапливайся. А вы что расселись?

            Мы уже не расселись, мы стояли смущенные от того, что не работаем, хотя делать нам было нечего.

            - А ну, в тот зал, помогайте свежевать!

            Мысль о том, что я должен буду резать этих отвратительных гусениц, была столь ужасна, что я предпочел бы сам умереть, но тут, к счастью, транспортер двинулся вновь, и я был рад, что занимаюсь хоть и трудным, но относительно чистым трудом. А потом, от усталости, радость испарилась...

            Дальнейшее я помню урывками - я даже о голоде забыл, и тут Ирка хрипло закричала:

            - А ну, шабаш работе, пошли в казарму.

            Я не сразу сообразил, что это относится и ко мне. У меня даже не было времени осмыслить удивительный факт, с которым я столкнулся: Яйблочки и их телевизор учили меня, что спонсоры вегетарианцы, к чему они всегда призывали и нас, людей.

            Мы с трудом сбросили намокшие фартуки и потянулись к лестнице.

            Каждый шаг давался мне со страшным трудом. Я помню, как мылся в душе, чтобы отделаться от зловония. Но как мне удалось взобраться на верхние нары - загадка. И я сразу заснул. Ирка, как она потом сказала, даже не смогла меня растолкать, когда привезли ужин и раздавали хлеб.

            Я просыпался, представляя себе, что нежусь на мягкой подстилке у кухонных дверей, и госпожа Яйблочко мирно возится у плиты, готовя завтрак из концентратов для себя и мужа - спонсорам наша пища, как правило, непригодна, и они питаются консервами... Вот с этим чувством жалости к моей госпоже я проснулся и в то же время почувствовал что-то неладное запах! звуки! холод! духота!

            И тут же весь ужас моего положения обрушился на меня, как лавина.

            Я уже не любимец - я раб... я изгой, которому суждено погибнуть на бойне, таская туши вонючих гусениц, я скоро умру, и ни одна живая душа не подумает обо мне... Одиночество, вот самая страшная беда на свете - как же я не думал об этом раньше? Неужели жизнь моя возле спонсоров была столь согрета лаской, что я не чувствовал одиночества? Чушь! Я никогда их не любил, но до встречи с соседской любимицей не подозревал, что нуждаюсь в других людях. Основное качество домашнего животного, подумал я сквозь сон, - это естественность одиночества, ненужность других... Я сам удивился тому, как красиво складываются мои мысли - раньше я никогда так не думал.

            - Подвинься, - услышал я шепот. - Разлегся, тоже мне!

            Я не испугался и не удивился - это Ирка лезла ко мне на верхние нары.

            - Так и помереть можно от холода, - шептала она.

            Она притащила с собой на второй этаж старый мешок, которым накрывалась. Вместе с моим мешком у нас получалось настоящее одеяло, а Иркиной тело было горячим, как грелка, которую я когда-то наполнял для ног госпожи Яйблочки.

            - Ты только меня не столкни, - сказала Ирка.

            - Нет, я не ворочаюсь, - сказал я, прижимаясь к ней, чтобы не свалиться с нар.

            Я хотел поговорить с ней, и мне даже мерещилось, что я говорю, но на самом деле я уже спал - согревшийся и оттого почти счастливый.

            Утром загудела сирена - всем вставать!

            Я проснулся от воя сирены и от того, что обитатели нашего подвала начали шевелиться и чертыхаться, а Ирка скользнула вниз на свои нары, утащив с собой мешок. Сразу стало холодно, и я после нескольких бесплодных попыток скорчиться так, чтобы сохранить ночное тепло, вынужден был соскочить с нар.

            Ирка уже побежала в коридор и крикнула мне по пути:

            - Скорей, красавчик! Я очередь к параше займу, а ты к умывальнику!

            Она была опять права - хоть я провел всего сутки в этом мире, но уже понял, что без Ирки я бы пропал.

            Она еще не успела скрыться в дверях, как целая толпа обитателей подвала понеслась в сортир и к умывальне. Оба помещения были невелики, в одном - три крана, в другом - три очка. А нас в подвале полсотни. И всем надо.

            Я побежал следом за Иркой. Она уже стояла в начале большой очереди к параше. Очередь в умывалку была меньше, но я знал, что она увеличится, потому что люди будут переходить в нашу очередь. За мной, к счастью, оказался старый знакомец - Жирный из нашей бригады. Когда подошла Иркина очередь войти в сортир, я сказал ему, что мы с Иркой сейчас вернемся. И побежал к ней. В очереди сразу начали кричать: "Он здесь не стоял! Он еще откуда взялся?" А Ирка начала визжать: "Я предупреждала! Где твои уши были, старый козел?"

            Завязалась перебранка, но она не помешала мне воспользоваться сортиром и благополучно вернуться в очередь к умывалкам. Ирка была веселая, а я расстроен - что же, думал я, теперь мне доживать свои дни в этой вони и холоде? Я же рожден благородным и красивым домашним животным! Я не желаю превращаться в грязного раба!

            - Ты что? Тебе плохо? - спрашивала Ирка. Глаза у нее были добрые. Я вырвал руку - ну что объяснишь этому примитивному созданию, которое, может, никогда в жизни не видело телевизора или кофемолки?

            - Ты как хочешь, я тебе не навязывалась, - сказала Ирка. - Я хотела, как лучше.

            - Знаю, - сказал я. Я уже не сердился на нее - я сердился на свою судьбу. Вновь так остро я ощущал запах смерти, и все во мне сжималось от отвращения, что сегодня придется заниматься тем же, чем и вчера.

            Совершив утренний туалет, мы вернулись в наш подвал, куда два раба вкатили бак с желтоватой водой, которую именовали чаем, и второй бак - с кашей. Каждому дали по миске и по ложке - потом их надо было вернуть.

            Ирка облизала ложку, потом отвалила мне в миску каши из своей миски.

            - Ты что? Зачем?

            - Мне много, а ты не наешься!

            Я, наверное, должен был отказаться, но был голоден.

            Ирка смотрела на меня с интересом, глаза у нее зеленые, через щеку от века до подбородка - тонкий шрам.

            - Ешь, - сказал я ей, - а то остынет.

            - Я холодное люблю, - сказала она.

            Каша была безвкусная, скользкая и недосоленная.

            - А ты как сюда попала? - спросил я у Ирки, прихлебывая теплый чай.

            - Как и ты, - сказала она, - со свалки.

            - А на свалку?

            - Я бродячая, - ответила Ирка. - Как наших сократили, я тогда девчонкой была, я по свалкам пошла.

            - Кого сократили? - спросил я. - И как сократили?

            - Учи тебя, учи, - сказала Ирка удивленно. - Я еще такого не видала! Простых вещей не понимает. Мы в поселке жили, в агросекторе. А по программе поселок шел под девственную местность - вот нас и разломали. Мужчин ликвидировали, а женщин - в резерв. Мы с сестрой в Москву убежали. Нам говорили, что в Москве жизнь клевая. А врали... Ты в Москве не был?

            - Москва - это тоже свалка?

            - Москва - это такая свалка, что никто ее конца не видел - охренеешь, какая свалка!

            В дверях подвала появился Лысый, он прошел внутрь и стоял, похлопывая себя по ногам плетью, - я в жизни еще не видел такого злобного существа, как он.

            Он молчал, а все, кто сидел за столом, замерли, даже есть перестали. Лысый ждал. Вошла мадамка. Веселая улыбка во всю широкую физиономию, тридцать золотых зубов!

            - Ну и как, мои цыпляточки? - гаркнула она с порога.

            - Спасибо... спасибо, - откликнулись работники.

            - Плохо работаете, - заявила мадамка. - На мыло захотелось? Я вас быстренько туда спроважу. Нормы не выполняете - жабы голодные сидят!

            Я поежился - даже в мыслях нельзя было именовать спонсоров жабами, хотя про себя все их так называли.

            - Сегодня конвейер потянет быстрее. Так что держитесь, мазурики. Но если не подохнете, к обеду будет картошка, поняли?

            Все стали благодарить эту наглую квадратную женщину. Мне она совсем не нравилась.

            Машка-мадамка ушла в следующий подвал - она по утрам часто проходила по подвалам, смотрела, как живут ее рабы, даже разговаривала с ними, Ирка обернулась ко мне:

            - Смотри, что я сейчас у одной тетки за полкуска выменяла!

            Она показала мне обломок гребенки.

            И тут же за столом принялась причесывать свои пышные рыжие волосы.

            - Я тебе ползунов покажу. Их из яиц выводят, а откуда яйца - не знаю, наверное, инкубатор есть.

            - Они противные, - сказал я. - Меня от их вида воротит.

            - А я в простых местах выросла, - сказала Ирка, - там, где деревья, трава и лес. Большая гусеница - разве это плохо?

            Меня всего передернуло от этих слов. Эти стрекозиные умершие глаза и короткая серая шерсть... Я понял, из чего сшита шубка госпожи Яйблочко, я понял также, из чего сделано платье Машки-мадамки... и я понял, что раньше был ничего не ведающим сосунком, и если бы не беда, так бы и остался сосунком до старости, подобно всем прочим домашним любимцам.

            Но может это ошибками Может быть, моих дорогих спонсоров кто-то оболгал? Их, убежденных вегетарианцев, их, выше всего ставящих жизнь на нашей планете, облили грязью подозрения... А кто тогда убил одноглазого? Одноглазого убили милиционеры, которые всего-навсего люди. А кто убивает гусениц-ползунов? Их убивают бродяги и подонки, такие, как мы. А когда из них делают печенье, мои спонсоры и не подозревают, что им приходится вкушать. Надо срочно сообщить об этом, раскрыть заговор, надо бежать к спонсорам...

            - Ты что? - спросила Ирка. - Глаза выпучил, губа отвисла, слюни текут...

            Я замахнулся на нее - она отпрыгнула, чуть не свалилась на пол и зло сказала:

            - Поосторожнее. Я и ответить могу!

            Тут загудела сирена, и мы пошли надевать грязные фартуки. Все послушно, лишь я один - с ненавистью и надеждой вырваться отсюда.

            Второй рабочий день с самого начала был тяжелее вчерашнего. Машка-мадамка выполнила свою угрозу - транспортер катился быстрее, чем вчера, но, правда, разницу в скорости до какой-то степени съедали частые поломки и остановки транспортера. Выросло число недобитых гусениц мужикам у занавески пришлось потрудиться до седьмого пота. Я помню, как один ползун оказался страшно живучим, он очнулся, когда Жирный уже хотел подхватить его, чтобы кинуть на тележку. Тут-то он подпрыгнул и решил убежать. Мужики чуть с хохоту не померли, пока Жирный его добивал - он за ним с дубиной, а гусеница под транспортер! Второй мужик тоже под транспортер!

            Но добили в конце концов. Все-таки двое разумных на одну тварь, лишенную разума.

            Через час или около того я начал выдыхаться, и, как назло, транспортер больше не ломался - руки онемели от тяжелой ноши... И тут вошли два спонсора.

            Когда вошли спонсоры, я от усталости сразу и не сообразил, что это именно спонсоры. Я только удивился: откуда здесь взялись две огромные туши, которым приходится нагибаться, чтобы пройти в высокую и широкую подвальную дверь. Оба спонсора были в их цивильной одежде, но в колпачках с поднятыми гребнями - значит, они при исполнении обязанностей.

            Вряд ли кто в подвале кроме меня понимал все эти условные знаки и обычаи спонсоров - мне же сам Бог велел это знать, а то спутаешь гостя с инспектором лояльности - выпорют обязательно. Я еще щенком, мне лет десять было, полез на колени к одному спонсору, который был при исполнении, - до сих пор помню, как он наподдал мне! А когда я заплакал, мне еще добавил сам господин Яйблочко...

            Спонсоры были при исполнении. Машка-мадамка это понимала - шла на шаг сзади и готова была ответить на любой вопрос. Она была бледней обычного, руки чуть дрожали.

            Они остановились в дверях. Впереди - два спонсора в позе внимания и презрения, на шаг сзади - Машка-мадамка, еще позади - Лысый и надсмотрщик Хенрик. Мужики с дубинками стали по стойке смирно, ели глазами высоких гостей. Какого черта они сюда приперлись - проверить, не жестоки ли мы к гусеницам?

            Резиновая занавеска дернулась, и транспортер, придя в движение, вывез из-за нее груду дохлых гусениц.

            Первый спонсор завопил на плохом русском языке:

            - Он живой, он есть живой! Бей его!

            В его голосе звучал ужас - словно гусеница могла броситься на него.

            Одна из гусениц на транспортере дернулась - практически она была уже дохлой, она бы и без дополнительного удара сдохла. Но мужики с дубинками так перепугались, что принялись колотить с двух сторон эту гусеницу, превращая ее в месиво.

            - Идиот, - громко сказал по-русски второй спонсор.

            Спонсоры всегда говорили с людьми по-русски. Это объяснялось не только их глубоким убеждением, что мы, аборигены, не способны к языкам, но и соображениями безопасности. Тот, кто выучивает чужой язык, вторгается в мир существ, которые общаются на этом языке, - он нападает. Я об этом догадался давно, но не давал себе труда выразить это в мыслях даже для себя. Зачем? Мне было тепло, сытно и уютно. Человек начинает думать, когда ему плохо и холодно.

            - Скоты, - сказал первый, и оба, повернувшись, пошли прочь из подвала. А я, потеряв на минуту способность думать, забыв, где нахожусь, вдруг ужаснулся, что сейчас спонсоры уйдут, и я навсегда останусь в вонючем подвале, во власти грубых, жестоких людей. Уход спонсоров был как бы разрывом последней нити, которая соединяла меня с цивилизацией.

            Все смотрели вслед спонсорам, и никто не успел меня остановить, хоть все в подвале видели, куда я побежал.

            Лишь Ирка крикнула:

            - Тимошка, Тима, ты себя погубишь! Что ты делаешь, дурак?

            Остальные рабы тупо смотрели, ожидая, когда вновь двинется транспортер и начнется работа.

            Выбежав следом за спонсорами из подвала, я оказался в широком и высоком коридоре. Шедшие впереди спонсоры почти доставали головами до потолка. Машка-мадамка семенила рядом, как любимица, а Лысый шел чуть сзади.

            Они не оборачивались и не видели меня.

            Я находился в неуверенности. Казалось бы, сейчас лучший момент, чтобы криком обратить на себя внимание. Но что, если спонсоры мне не поверят? И оставят меня в руках людей? Лысый меня убьет, как гусеницу!

            Они дошли до двери. По очереди наклонившись, чтобы не задеть за притолоку, спонсоры вышли во двор кондитерской фабрики. Я прижался к косяку двери. День был теплым, солнечным, свежим. Гладкие и такие скользкие - я помню, как в детстве это меня завораживало, - мундиры спонсоров, в покрое и деталях которых лишь опытный глаз, подобный моему, мог различить чин и положение, блестели на солнце, отражая его лучи. Мой взгляд, натренированный за много лет на гостях господина Яйблочко, безошибочно сообщил мне, что спонсоры, нагнавшие такой страх на наш цех, относятся к низшему эшелону их власти - это простые исполнители. Эти спонсоры и не были военными - они были снабженцами, то есть Существами, не пользующимися большим доверием и уважением в гарнизонах. В дом Яйблочков их бы и не пригласили.

            Для жителей Земли все спонсоры равны и тем непобедимы. Каждый из них, как боевой муравей, несет свою службу. Все одинаковы: безжалостны и непобедимы. На самом деле это совсем не так, но человеку об этом не догадаться - ведь человек судит по выражению лица, по нормам поведения, которые у людей и спонсоров совсем разные. Ну что будешь делать, если у спонсора лицо лишено мышц и не может выражать эмоций, зато длинные средние пальцы рук беспрестанно движутся и очень выразительны. Зачастую они могут сказать о настроении, намерениях и чувствах (да, да, и спонсоры способны на чувства! ) спонсора куда больше, чем слова.

            - Сколько у вас работает эта партия? - спросил Машку-мадамку старший спонсор.

            - Только второй день.

            - Плохо работают, плохо, - сказал второй спонсор.

            - А где взять лучше? Я была на распределении, - пожаловалась мадамка. - Пронин всех крепких взял на рудники.

            - Люди везде нужны, - сказал спонсор.

            - Это вы решайте, - сказала мадамка, и я понял, что она не испытывает трепета перед спонсорами. И если бы я не знал, что люди - не более как отсталые дикари, которых спонсорам приходится учить и опекать, я бы подумал, что идет деловая беседа между равными.

            - Но у вас легкая работа. А в шахте трудно. Они там быстро отмирают, - сказал первый спонсор.

            - Тут только еда, - сказал строго второй спонсор, и в голосе его я услышал фон - жужжание - это означало, что он начал сердиться, но я не знал, уловила ли мадамка эту угрожающую нотку. - Мы готовы жертвовать собственными интересами и даже питанием для большой жертвы - для продукции, которая нужна всему обществу, всей галактике. Мы готовы на жертвы, а вы? Где ваши жертвы?

            - Люди работают не покладая рук.

            - Ползунов переращиваем, - сказала мадамка. - Их на неделю раньше забивать надо, тогда мясо нежнее и концентрат лучше. Вы это лучше меня знаете. А вам вес подавай!

            - Нам нужен вес. Гарнизоны растут.

            - Есть опасность - они уже кричат.

            - Эту опасность нельзя допускать.

            - Так что же делать? - спросила мадамка.

            - Если будете плохо делать, мы отрываем вашу прекрасную голову. Спонсор постучал концом среднего пальца по своей шее - это было признаком веселья. Не знаю, догадалась ли о том мадамка, которая была занята своими невеселыми мыслями.

            - Если оторвете мою прекрасную голову, - сказала она, - вам придется искать другого директора фабрики.

            - Найдем, - сказал второй спонсор.

            - Ищите, - сказала мадамка.

            - Не будем спорить, - сказал первый спонсор. - Мы довольны. Вы хорошо работаете. Мы пришлем новых людей. Эти должны работать не больше пяти недель. Затем прошу подготовить их к ликвидации.

            - Вы с ума сошли! - воскликнула мадамка. - У меня не проходной двор. Только человек научился работать - а вы его на живодерню. Это неумно.

            - Не надо спорить!

            - Вы боитесь, что кто-то проговорится? Кому проговорится? Тростнику?

            - Не надо разговоров, - сказал спонсор. - Знающие тайну не живут.

            - Я сегодня принимала яйца, - сказала мадамка. - Семь тысяч ящиков.

            - Вас мы тоже убьем, - сказал спонсор, - немного потом. Это шутка.

            - Знаем, какие с вами шутки, - сказала Машка-мадамка.

            Спонсоры мерно покачивались от смеха.

            Они двинулись дальше от двери к ожидавшему их военному вертолету, мадамка с Лысым, не сказавшим ни слова, пошли за ними. С каждым шагом мне труднее было слышать и труднее бороться с желанием выбежать вслед за ними...

            - ... Я говорю с вами откровенно, - донесся до меня голос спонсора, вы наш человек. Есть случай бегства домашнего любимца от одного нашего специалиста.

            - Мне говорили, его вчера утром убили.

            - Его по ошейнику опознали, - добавил Лысый.

            - Так все думают. Пускай думают. Мы послали его фотографии на опознание хозяевам. Хозяева сказали - не тот. Тот молодой, высокого роста. Чистый, без следов на теле и без болезней. Он из хорошего дома.

            - А зачем вы это нам говорите?

            - Если он попал к вам, вы легче его найдете.

            - Зачем?

            - Немедленно сообщите нам. Он не должен жить.

            - Почему? Что он сделал?

            Мне совсем трудно было улавливать их слова. Они отошли к самому вертолету, по двору проезжали машины с какими-то ящиками и сосудами, винт начал медленно поворачиваться, я готов был высунуться на двор.

            - Сообщите нам, а если есть подозрения - убейте его сразу! Убейте! спонсор старался перекричать шум мотора. - Мы будем проверять!

            - Поняла! - кричала в ответ мадамка. - Лучше ищите его на шахте! У меня все старики и инвалиды.

            И только тогда, с роковым опозданием, я понял, что разговор шел именно обо мне. Они уже знают, что спасла меня случайность - лишь отсрочка! А здесь, на фабрике, я и не думал притворяться - я не хромаю и не изгибаюсь... Мадамка и Лысый почти наверное могут сложить два и два и догадаться, кто из нас - беглый любимец.

            Но почему такая ненависть? Почему надо убивать меня? Урок другим любимцам?

            Я понял, что не побегу за ними, я пошел назад по коридору.

            ... Ноги были как ватные. Надо было торопиться, а я медленно и обреченно брел обратно к цеху, потому что там был единственный близкий мне человек - бродяжка Ирка. Но что ей сказать?

            В дверях меня встретил надсмотрщик Хенрик:

            - Ты где шатался?

            Жирный заворчал на меня:

            - Я что, один их переваливать должен?

            Ирка сказала:

            - А я испугалась, что ты пропал - бежать хотела.

            Она помогала Жирному вместо меня.

            Я взялся за хвост ползуна - шерсть его была теплой, тело мягким. Он все выскальзывал из рук.

            - Они знают, что Кривой не любимец, - сказал я, повернувшись к Ирке.

            Я ведь ни разу не признавался, что я - бывший любимец. Она и без меня догадалась. Ей ничего не надо было объяснять.

            - Теперь тебя ищут?

            - Они сказали мадамке, что я должен быть здесь, на фабрике.

            - Найдут, - сказала Ирка. - Уходить надо.

            - Они и вас хотят убить.

            - Когда?

            - Через пять недель.

            - Почему?

            - Чтобы не рассказывали, где побывали, что кушали.

            Мужики с дубинками снова устроили гонки за недобитой гусеницей ползун свалился на пол, и началась такая суматоха, что мы могли с Иркой говорить спокойно, не опасаясь, что нас подслушают.

            - Давай убежим, - сказал я.

            - Обязательно убежим! Только погодим. У меня тут дела есть.

            - Дела?

            - А что, разве у человека не бывает дел?

            - Они за мной придут!

            - Пускай приходят, - сказала Ирка равнодушно. - Да не суетись ты, как господская собачонка. Важно не когда приходят, а кто приходит. Подумай ты, голова садовая, зачем мадамке тебя спонсорам сдавать. Она что-нибудь лучше придумает.

            - Они ее не будут допрашивать?

            - Ты жизни не знаешь. И уж Машкиной жизни тем более.

            Транспортер поехал вновь, выплевывая трупы гусениц, и я был вынужден включиться в работу.

            Человек ко всему привыкает. К жизни на кондитерской фабрике тоже можно привыкнуть. К концу смены я уже не валился с ног от усталости, а сохранил в себе достаточно сил, чтобы пойти по фабричным дворам и закоулкам, разыскивая место, где можно убежать.

            За фабричными корпусами тянулась изгородь из колючей проволоки. За ней были бетонные корпуса, низкие, приземистые; там таились инкубаторы и теплицы, где из яиц выводили гусениц, а потом подземными коридорами подросших насекомых перевозили к нам в цех, на убой, оттуда - на разделку и переработку. Фабрика у нас была не маленькая!

            Я пошел вдоль изгороди. Все здесь было пропитано застарелым запахом падали.

            Изгородь кончалась у ворот. По ту сторону шел красный кирпичный забор. Он был старый, кое-где верхние кирпичи выпали, и если бы отыскать лестницу или хотя бы большой ящик, то можно будет перелезть через забор. Я не задумывался над тем, что я буду делать, когда убегу с фабрики, - я находился но власти страха. Мне казалось, что спонсоры вот-вот вернутся, чтобы забрать меня с собой или пристрелить на месте.

            Рассуждая так и крутя головой в поисках лестницы, я зашел в узкий проход между забором и складом и тут услышал впереди голоса.

            Я остановился.

            - Ты с ней поговорил? - произнес женский голос.

            Собеседники были отделены от меня высокой кучей ржавого металлолома.

            - Она согласна отправить его к Маркизе. А что ты ей обещала?

            - Мое дело.

            - Она не обманет?

            - Я ей достаточно пообещала.

            Тут я узнал голос Ирки. Конечно, это голос Ирки! Я не узнал его сразу только потому, что слова, произнесенные этим голосом, не могли принадлежать жалкой бродяжке. Это были слова уверенной в себе особы. А кто же второй?

            Я подошел поближе и постарался заглянуть в щель между грудой железа и кирпичной стеной.

            Мужчина стоял ко мне спиной. В руке у него был хлыст, и он постукивал им себя по ноге. Хлысты есть у надсмотрщиков и Лысого. Нет, это был не Лысый. Для Лысого он слишком худ и мал ростом.

            - Надо спешить, - сказала Ирка.

            Я мог хорошо разглядеть ее, Ирка была серьезна. Она не стояла на месте, а медленно ходила, как зверь, загнанный в клетку, - два шага вправо, два шага влево.

            - Завтра утром, - сказал мужчина с хлыстом. Он оглянулся и я узнал Хенрика - нашего надсмотрщика.

            - Кто его повезет? - спросила Ирка.

            - Лысый. Кто же еще?

            - А нельзя, чтобы ты?

            - Нет, мадамка не согласится. Она только Лысому доверяет.

            - Тут уж ничего не поделаешь. Мы не можем мадамке приказывать. Просить можем, а приказывать - нет.

            Они говорят обо мне! Как же я сразу не догадался! Они договорились с Машкой-мадамкой, чтобы меня отсюда увезти.

            Великое облегчение и благодарность к Ирке и Хенрику охватили меня. И мне вовсе не было страшно, что везти меня к новому месту жительства должен был Лысый. Как-нибудь справимся...

            К Хенрику и Ирке спешил по проходу громоздкий мужчина, в котором я узнал одного из мужиков, добивавших гусениц.

            - Ну сколько тебя ждать! - накинулся на него Хенрик. Они сразу забыли обо мне.

            - Все в порядке. - Мужик тяжело дышал, будто бежал издалека.

            - Говори.

            - Ящики разгружали у первого блока. Сначала хорошо считали, а потом господа спонсоры ушли обедать...

            - Короче, где ящик?

            - Жан тащит.

            В дальнем конце прохода появился второй мужик, который прижимал к животу большой плоский ящик.

            Хенрик пошел к нему навстречу.

            - Тебя никто не видел?

            - Вроде не видел.

            - Они считать не будут?

            - Чего считать, мы их сами складывали. Где деньги?

            - Ирка, отдай ему, - сказал Хенрик.

            Ирка протянула первому мужику заранее отсчитанную и стянутую резинкой пачку денег.

            - Считать не надо, - сказала она.

            И тут я совершил глупый поступок. Желая получше видеть, я неловко оперся о ржавую трубу и вся куча железа начала угрожающе крениться.

            - Беги! - закричал Хенрик.

            Я пытался за что-нибудь зацепиться, удержаться и, конечно же, лишь делал себе хуже - мне казалось, что я лечу с горы в лавине, состоящей из гвоздей и гирь... Сколько это продолжалось, не знаю, но закончилось мое падение на земле. Я не двигался, стараясь сообразить, что у меня сломано.

            Потом я осторожно пошевелил правой рукой, в кулаке у меня было зажато что-то острое. Я приоткрыл глаза и увидел, что, как букет цветов, сжимаю пук колючей проволоки.

            Я хотел было продолжать осмотр своих ран, но тут услышал голос:

            - И как, нам нравится лежать?

            Я испугался и постарался сесть. Сел я на железный костыль, подскочил и с жуткой болью, исцарапанный и сочащийся кровью, вырвался из ржавого плена.

            Оказалось, что я стою перед надсмотрщиком Хенриком.

            Узколицый, почти лысый, с короткими усами и бородкой, он раскачивался на ступнях - вперед-назад, постукивая себя по штанине хлыстом.

            - Простите, - сказал я. - Я нечаянно.

            - Врешь, - спокойно возразил Хенрик. - Подслушивал. А ну, к стенке!

            - Больно, - пожаловался я.

            - Не послушаешься - будет больнее.

            Я отступил к стене.

            - И что же ты услышал?

            - Ничего!

            Глаза Хенрика, маленькие, светлые и настойчивые, буквально пронзали меня. Я боялся сознаться.

            - А что видел? - спросил Хенрик.

            - Я случайно здесь шел, - заныл я. Из собственного опыта я знал, что перед спонсором или сильным любимцем надо показать себя слабым, несчастным, совершенно безвредным. - Я случайно шел...

            - Зачем? Здесь никто не ходит.

            - Я шел... потому что я хотел убежать!

            - Ты хотел убежать? Не отходи от стены! Ты куда хотел убежать?

            - Через забор.

            - Почему?

            - Потому что я никому не верю. И вам тоже не верю!

            - Правильно. Никому верить нельзя. Ну продолжай, продолжай. Значит, ты шел здесь и думал: как бы мне убежать? А тут перед тобой куча железа ты сразу в нее носом...

            - Я задумался!

            - Врешь! - Хенрик замахнулся хлыстом.

            Я бы никогда не напал на начальника, но я очень испугался, что мне будет больно. Я оскалился, прыгнул на него, вырвал хлыст и сломал его рукоятку о колено. Хенрик пытался мне помешать, но я отбросил его, потом кинул ему в лицо хлыст.

            Хенрик поймал хлыст и сказал почему-то:

            - Хороший кнут был. Дурак ты, любимчик!

            И тут я понял, как я виноват. Я начал отступать, прижимаясь спиной к кирпичной стене. Хенрик не нападал на меня. Он рассматривал хлыст.

            А я, почувствовав, что отошел от него на достаточное расстояние, кинулся бежать.

            Я раскаивался в том, что не сдержался и напал на Хенрика. Он мне теперь отомстит. Мне еще одного врага не хватало!

            Подавленный, я вернулся в наш подвал. Люди уже возвращались со смены. Было душно, и воняло потом и всякой гадостью. Некоторые спали на нарах, другие сидели за длинным столом посреди подвала - разговаривали, играли в кости... На меня никто и не посмотрел.

            Я прошел к нарам. Нижние - Иркины - были пусты. Ирка еще не вернулась. И это хорошо. Она уже знает, что я сломал хлыст Хенрику. Они не захотят меня спасти. И отдадут спонсорам. А спонсоры пустят меня на мыло...

            Я так погрузился в свои мысли, что не заметил, как последние остатки дневного света покинули подвал, и лишь коптилка, стоявшая на столе, странно и неровно освещала лица сидевших за столом. Чего ж, уже достаточно темно. Надо встать и пойти и сортир, оттуда выскочить во двор и бежать к кирпичному забору.

            Опасно пропустить момент - я уже знал, что дверь нашего корпуса на ночь запирали.

            Я поднялся и сделал первый шаг к двери...

            Навстречу мне быстро шла маленькая фигурка - даже в темноте я узнал Ирку. Она тоже меня узнала.

            Я отступил назад, к нарам. Как мне не хотелось бы, чтобы она была моим врагом!

            - Тим? - спросила она шепотом.

            - Здравствуй, - сказал я, будто еще не виделся с ней.

            Ирка взяла меня за руку и потащила к нарам.

            - Садись!

            Я послушно сел. Мне хотелось как-то оправдаться перед ней, и я сказал:

            - Я могу ему починить хлыст. Я умею. Меня госпожа Яйблочко учила плести из кожи.

            - Какой еще хлыст?

            - А он тебе не сказал?

            - А ты дикий...

            - Я испугался. Он строго со мной говорил.

            - Ты куда шел? - прошептала Ирка.

            - Я хотел убежать.

            - Не надо, - сказала Ирка. - Тебя завтра увезут к Маркизе.

            - Я думал, что вы теперь не захотите мне помогать.

            - Я верю. А что ты видел?

            - Я мужиков видел. С коробкой.

            - А что в коробке?

            - Я не знаю. Она закрытая была.

            - Ты не бойся, любимчик, - сказала Ирка и хихикнула. - Тебя никто не обидит. Тебя завтра увезут, как и договаривались.

            - А если они тебя не послушаются? Ты ведь кто?

            - Я - никто, - сказала Ирка. - Но Хенрика они обязательно послушаются.

            - Давай я ему кнут починю?

            - Успеешь. А теперь давай будем спать.

            Когда все заснули, Ирка забралась ко мне на нары.

            Я уж ждал ее - мне без нее было холодно. Она прижалась ко мне, сначала дрожала, а потом согрелась. Я сказал:

            - Не могу с ползунами. Один на меня как человек глядел.

            - Нет, - сказала Ирка твердо. - Они не соображают. Ты, видно, убивать не любишь и не умеешь. Все убивать умеют, жизнь такая, что надо убивать, а ты не умеешь - тебя кто-нибудь пришьет, а ты и не заметишь.

            Она теснее прижалась ко мне.

            - Ты теплый, - сообщила она шепотом.

            Вокруг на нарах спали или не спали люди. Запах в подвале был тяжелый - мылись-то мы кое-как, без мыла. Но было совсем темно, и можно вообразить, что ты один или в настоящем доме.

            - Мне их жалко, - сказал я.

            - Вы бы потише! - зашипел человек с соседних нар - я даже лица его не знал. - Бы тише, вы людям спать мешаете, вы свое делайте... а людям не мешайте.

            Ирка его шепотом отругала словами, которых я и не знал, но точно понимал, что это неприличные слова, просто страшно подумать, что они значат. Потом снова стало тихо - только храп и дыхание людей.

            - Может, я уйду? - спросила Ирка.

            - Нет, не уходи, - сказал я. - Ты не уходи, а то нам поодиночке холодно.

            - Боюсь я за тебя, - сказала Ирка.

            От ее маленького горячего тела во мне начало подниматься непонятное сладкое, тягучее чувство, странное желание обхватить Ирку руками - но не для тепла, а для того, чтобы целовать и прижиматься сильнее.

            Я повернулся к ней и не чувствовал больше вони и тяжелого воздуха.

            Я нашел губами ее губы и мы начали целоваться так, что совсем перехватило дыхание, но мы не могли остановиться - я чувствовал, что от желания теряю сознание.

            И тут Ирка вдруг сильно оттолкнулась от меня коленками и одним махом спрыгнула вниз с нар, только слышно было, как сильно ударились ее пятки о цементный пол.

            - Ты что? - Я чуть было не кинулся за ней следом.

            Но рядом кто-то выругался.

            Ирка подошла к нарам, встала на цыпочки, я увидел ее лицо над краем нар.

            - Не надо, - сказала она. - Мы же люди с тобой, правда?

            - Люди? Конечно, люди, - не понял я.

            - И если что будет, то по-людски, хорошо, любимчик?

            - Да, - согласился я и все равно в ту ночь не понял, что она хотела сказать.

            Мы помолчали. Она погладила меня жесткой узкой ладошкой по лицу, и я поцеловал ее ладонь.

            - Возьми мешок, - сказал я. - Замерзнешь.

            Она взяла мешок, и я скоро заснул. Было очень холодно, я бы мог спуститься к ней на нары, но я понимал, что она этого не хочет. Лучше она будет мерзнуть... Была ли у меня на нее обида? Пожалуй, если и была, то маленькая, потому что я, не понимая в чем она права, соглашался с ее правотой.

            Ночью мне снилась чистенькая, завитая любимица из соседнего дома. С ней я тоже целовался, но как только мы начинали целоваться сильно, откуда-то выбегал спонсорский жабеныш, и приходилось убегать.

            Утром, когда я проснулся от сирены, Ирки уже не было - она убежала занимать для нас очередь в сортир и в умывальню. И я поспешил, чтобы ей помочь. И понимал, как хорошо, что у меня есть Ирка. Я сейчас увижу ее и обрадуюсь.

            Но я ее не увидел, потому что в сортире и в умывальне ее не было, а когда я пошел обратно в подвал, чтобы позавтракать, там меня уже ждал Хенрик. Он был без хлыста.

            Я хотел пройти мимо, не глядя на него, но Хенрик сам подошел ко мне, и он не сильно сердился.

            - Пошли, - сказал он.

            - Я голодный, - сказал я.

            - Нельзя задерживаться, - сказал Хенрик.

            Он взял со стола горбушку хлеба и отдал мне. Кто-то из сидевших за столом огрызнулся, сказал, что такой кусок - на троих. Хенрик велел ему молчать и повел меня прочь.

            Мне было страшно, но я старался утешать себя тем, что Ирка обещала, что все хорошо кончится. А она знает. Хенрик с ней разговаривает как с равной.

            Во дворе стоял старенький грузовичок. За рулем уже сидел Лысый.

            - Сколько вас ждать! - зло оскалился он. - Вот-вот патрули поедут.

            - Садись! - приказал мне Хенрик.

            Он подсадил меня в кузов. Потом впрыгнул за мной.

            - Вы тоже поедете? - спросил я.

            - Прокачусь немного, - ответил Хенрик.

            Машка-мадамка подошла к открытому окну конторы на втором этаже. Помахала Хенрику. Он помахал в ответ.

            - Осторожно, - крикнула она. - Вечером жду!

            Эти слова были для Хенрика, а может, для Лысого. Но не для меня.

            Машина подъехала к воротам. Охранник, стоявший там, сначала подошел к грузовичку, заглянул в кузов и в кабину. Только потом пропустил.

            - А чего он ищете - спросил я.

            - Черт его знает, - ответил Хенрик.

            Грузовик выехал из ворот и затрясся по колдобинам дороги.

            Через несколько метров дорога повернула в сторону, и с обеих сторон к ней сбежался еловый лес.

            Мы ехали по этой дороге совсем недолго - над деревьями еще видна была дымившая труба кондитерской фабрики. Вдруг Хенрик наклонился вперед и постучал в заднюю стену кабинки. Грузовичок затормозил.

            Хенрик подошел к борту грузовика и посмотрел в сторону кустов.

            Хлопнула дверца кабины - значит, следом на дорогу выбрался Лысый.

            Тут же кусты раздались, и оттуда вышел мужик с картонным ящиком - тем самым, который я видал вечером на фабрике.

            За мужиком шла Ирка. Она была одета в мужские штаны и сапоги. Рыжие волосы были убраны под платок.

            - Осторожнее! - прикрикнула она на мужика, когда тот передавал ящик Хенрику. Хенрик наклонился, мужик поднял ящик на вытянутых руках, и Хенрик принял ящик, который был, как я понимал, не очень тяжелым.

            Ирка легко прыгнула в кузов и предупредила Хенрика:

            - На пол не ставь. Сядь и держи на коленях.

            Хенрик послушно сел, а Ирка села рядом, чтобы поддерживать ящик.

            - Я пошел? - спросил мужик. Его физиономия показалась над бортом грузовика.

            - Иди, - сказал Хенрик.

            Лысый все стоил на дороге.

            - А тебе что, отдельное приглашение? - спросил Хенрик.

            - Поезжай осторожнее, пожалуйста, - попросила Лысого Ирка.

            Грузовик поехал дальше. Дорога была такой плохой, что ничто не могло помочь. Ирка и Хенрик старались оградить ящик от ударов, я им помогал. Они сначала гнали меня, но потом перестали.

            Грузовик ехал медленно, но я не мог смотреть по сторонам - мне было интереснее смотреть на Ирку и на ящик.

            В конце концов я не выдержал:

            - А что там? - спросил я.

            - Неважно, - сказал Хенрик.

            Время от времени Ирка поднималась и смотрела вперед, будто боялась какой-то преграды или опасности.

            Но дорога, хоть и разбитая, была совершенно пустынна, и стены леса по обе стороны ее создавали впечатление узкого, темного ущелья.

            Так мы ехали довольно долго. Все молчали. Мне о многом хотелось спросить, но я понимал, что вряд ли получу ответ.

            Возможно, через полчаса или несколько более того я первым увидел, как далеко впереди из леса вышел человек и встал посреди дороги.

            - Стой! - крикнула Ирка.

            Но Лысый уже замедлял ход грузовика, и, не доезжая до незнакомца несколько метров, грузовик встал.

            Человек пошел к машине.

            - Ты уходишь? - спросил я Ирку.

            Только тут она вспомнила о моем существовании.

            - Не беспокойся. Послезавтра я уже буду у Маркизы, - сказала она. - И тебя увижу.

            - А что в ящике? - спросил я.

            - Ты упрямый.

            - Посмотрим, все ли там в порядке, - сказал Хенрик.

            Не дожидаясь ответа, он открыл крышку ящика, откинул слой мягкой материи, и я увидел, что внутри ящика - одинаковые углубления, в каждом из которых помещается белый шар размером с кулак.

            Ирка наклонилась к шарам.

            - Все в порядке, - сказала она.

            Мужчина подошел к грузовику и сказал:

            - Давайте быстрее! Здесь уже пролетал вертолет.

            - Что это? - на этот раз я спросил только у Ирки, тихо.

            Она поглядела на меня, глаза у нее были грустные.

            - До свидания, любимчик, - сказала она. - Веди себя хорошо. Я буду скучать по тебе.

            - Я тоже.

            - А в ящике яйца, - сказала она.

            - Какие же это яйца!

            - Помолчи! - оборвал меня Хенрик, обернулся к Ирке и сказал: - Ты чего заговорила. Чем он меньше знает, тем спокойнее. И нам и ему.

            Мужчина на дороге принял ящик с яйцами - и зачем мы везли ящик с яйцами? - и пошел в сторону.

            Затем выскочил из грузовика Хенрик и помог выбраться Ирке.

            Мне не хотелось оставаться одному. Я тоже выпрыгнул из грузовика. Но Ирка сказала:

            - Садись в кабинку, к Лысому.

            Тот открыл дверь мне навстречу.

            - Не скучай, - сказала Ирка.

            Лысый перегнулся через меня, захлопнул дверь и сказал мрачно:

            - Я позабочусь, чтобы не соскучился.

            Мы с ним смотрели, как остальные скрылись в кустах, унося ящик с яйцами.

            День был серый, хоть без ветра и дождя. По обе стороны дороги тянулся редкий еловый лес. Порой к дороге подходило болотце, и из бурой воды поднимались тонкие стволы осин и берез. Земля еще не просохла.

            Раза два я видел у дороги строения. Одно большое, в несколько этажей. Они были оставлены людьми. Окна разбиты, пусты, двери вышиблены, ступеньки заросли крапивой... В одном месте направо отходила асфальтовая дорожка и терялась в зарослях, но я успел увидеть проржавевший и как будто обугленный остов какой-то машины.

            - Плохо мы убираем нашу родину, - сказал я Лысому.

            Тот не понял и сказал:

            - Поясни.

            - Сколько господа спонсоры нас учили, чтобы мы навели порядок на планете, чтобы мы все собрали и обезвредили - у них же рук не хватает!

            - А на что хватает?

            Я вдруг подумал, что не знаю ответа на этот вопрос и мне самому не приходило в голову его задать. Хотя бы себе самому.

            - Чтобы кормить нас и охранять, - сказал я неуверенно.

            Лес перешел в кустарник, чаще попадались развалины домов, а в одном месте до самого неба торчала бетонная труба. Я вдруг увидел, что в развалинах у подножья трубы что-то шевелится.

            - Смотри!

            Лысый повернул голову и тут же нагнулся к самому рулю и до отказа вывернул газ. Грузовик буквально прыгнул вперед. Я успел заметить, что в развалинах стоял человек, который выстрелил в нас из лука. Я обернулся стальная стрела упала на асфальт.

            - Он стрелял! - крикнул я, испытывая неожиданное возбуждение.

            - Помолчи!

            Потом нам пришлось спешиться. Мост через реку был разрушен, и из нее торчали только опоры и углы ушедших в воду бетонных плит. К счастью, справа был брод, к которому вели накатанные колеи. Когда мы уже спустились к воде, Лысый крикнул:

            - Замри! - И сам уронил голову на руль. Я тоже замер.

            Оказывается, слух Лысого не подвел - не высоко и медленно летел большой вертолет спонсоров.

            Нас они не заметили или не сочли целью, достойной внимания.

            - Это хорошо, что не заметили, - сказал Лысый, снова заводя двигатель, - а то они стреляют без предупреждения.

            Мы поехали дальше. Благополучно миновали брод, поднялись на противоположный берег. Там между двух бетонных столбов было натянуто вылинявшее алое полотно с большими белыми буквами: "Порадуем спонсоров достижениями в труде и отдыхе! "

            Неожиданно мы увидели, как навстречу нам катит какой-то экипаж, запряженный лошадью. Мы не стали прятаться, да и те люди в экипаже телеге с высокими бортами - не желали нам вреда.

            Потом встретились пешие люди - они-то при звуке нашего кашляющего мотора нырнули было в кювет, но Лысый закричал гортанно и непонятно, и люди, кто голый, а кто и одетый, стали вылезать из кювета.

            - Скоро будем на месте. Там я тебя оставлю. Будешь ждать человека от Маркизы, - сказал Лысый и неприятно улыбнулся. Слова его звучали лживо. Словно человек - это не человек, а "якобы человек", и Маркиза - всего лишь "так называемая маркиза".

            На покосившемся и выцветшем от бесчисленных лет металлическом указателе я прочел странное и непонятное слово "Мытищи". Туда и свернули. Дорога шла лесом, в котором я видел отдельные дома, большей частью разрушенные. Заем мы съехали на еще более узкую и запущенную дорожку, грузовик подпрыгивал так, словно хотел нас выкинуть из кабины.

            Наконец, под сенью раскидистых деревьев мы остановились.

            - Пронесло, - сказал Лысый. - Говорил я мадамке, что надо было затемно выезжать - а ей что люди? Ей технику жалко - в яму влетишь, и не будет мотора!

            Он передразнил свою хозяйку. Точно так, как мы, любимцы, передразниваем своих спонсоров.

            К нам уже шел человек в кожаных штанах, с резиновой дубинкой на перевязи. Он был широк, приземист и горбат.

            - Привет, - сказал он.

            - Тебе то же, - сказал Лысый.

            - Привез? - спросил человек с дубинкой.

            Лысый приказал мне:

            - Вылезай.

            - Вот, видишь, - сказал он горбуну. - И как?

            - Ничего, нормально, - ответил горбун, осматривая меня, как поросенка на рынке.

            Мы подошли к дому, сложенному из толстых бревен. Окна в нем были маленькие. Внутри, за прихожей, в которой стояли пустые кадки и ящики и пахло гнилой картошкой, была большая комната с низким потолком. У стены был камин. Такие, только побольше, делали в домах спонсоров. Возле камина на полу лежали звериные шкуры и шкурки ползунов. На них сидели люди человек пять. Они встретили нас невнятными приветствиями. Лысый был здесь свой.

            - Привез? - спросил человек с черной курчавой шевелюрой и очень черными глазами, близко посаженными к тонкому горбатому носу.

            - Посмотри, - Лысый показал на меня.

            Курчавый подошел ко мне, но я на него не смотрел, потому что меня поразила его одежда. Этот человек не только осмелился покрыть свою наготу, но сшил себе костюм, поражающий воображение. Материя, из которого он был сделан, поблескивала и переливалась радугой, по ней тянулись узоры из серебряного и золотого шитья, а узкие, в обтяжку, штаны были заправлены в особый род обуви, такой высокой и неудобной, что я не удержался и невпопад спросил:

            - А это как называется?

            - Это называется ботфорты, сапоги такие, - сказал курчавый. - А ты не видал?

            - Нет, не видал.

            - Ты в лесу жил, да?

            - Нет, не в лесу.

            Человек этот мне не нравился, он был недобрый. Как у всякого домашнего животного, зависящего от милости сильных, у меня был нюх на людей и спонсоров. Ведь спонсоры тоже разные бывают.

            - Ну что ж, тогда с благополучным прибытием, - сказал курчавый. Неожиданно он крепко сжал мое предплечье, и я инстинктивно отбросил его руку.

            - Правильно, - сказал курчавый, отходя от меня. - Реакция отменная. И мышцы нормальные. А то теперь все больше уроды попадаются. Мутанты корявые!

            Я не знал, зачем ему моя реакция.

            - Угостите парня, - сказал курчавый.

            На небольшом возвышении перед теми людьми стояли какие-то глиняные сосуды и лежала еда. Я подумал сразу, что так и не успел позавтракать.

            - Чего хочешь? - спросил курчавый.

            - Я голодный, - сказал я.

            - Я знаю, что голодный. У мадамки не нажрешься.

            Остальные засмеялись, и Лысый вторил им.

            Курчавый отломил ногу вареной курицы (такое я пробовал только тайком - утащил из соседской кухни) и я вгрызся в нее, а горбун взял со стола картофелину и кинул мне. Я с благодарностью поймал картофелину и стал ее есть.

            - Он что, из этих, баптистов? - спросил вдруг курчавый Лысого.

            - Нет, псих немного, дикий, а так нормальный, не баптист. Натренируешь, меня благодарить будешь. Я ж его за гроши отдаю.

            Они отошли от меня и продолжали говорить. Они спорили. И я даже понимал, что разговор идет обо мне и почему-то Лысый хочет получить за меня деньги. Наверное, подумал я, за то, что он потратил столько времени, чтобы довезти меня сюда. Курчавый достал кошелек, стал вытаскивать оттуда монеты, потом перехватил мой взгляд и сказал одному из сидевших у стола:

            - Налей ему - дорога трудная.

            Тот - фигура мрачная, неприятная, разбойничьего вида, лба вообще не видно, глаза утоплены в глазницах - налил мне в глиняный стакан прозрачной жидкости из кувшина, и я был ему благодарен, потому что после картофелины захотел пить.

            - Спасибо, - сказал я и сделал большой глоток.

            ... И туг понял, что помираю!

            Я знал, что бывает водка, и знал со слов спонсоров, какое ужасное влияние алкоголизм оказывал на людей, но я не подозревал, что в наше цивилизованное время кто-то осмеливается изготавливать водку.

            Впрочем, в тот момент я так не думал - я кашлял, задыхался, скорчившись пополам.

            - Дай ему воды запить! - крикнул курчавый.

            Мне протянули другой стакан, в нем была вода, я глотнул, стало легче.

            - А теперь допивай, - приказал курчавый.

            Я не знал, что мне допивать - воду или водку, но спросить не посмел.

            Меня обожгло, мне хотелось умереть от отвращения к себе...

            Я сел в угол, скорчился там и решил дождаться смерти.

            Как сквозь сон я слышал, как прощается с остальными и уходит Лысый.

            - Прощай, любимец корявый, - сказал он мне. - Надеюсь, тебя быстро здесь поломают.

            И я понял, что он полон ненависти ко мне.

            Неожиданно он больно ударил меня носком башмака в бок, и я хотел возразить, но голова кружилась, и я решил, что если останусь жив, я его тоже ударю. Он ушел, какие-то люди входили и выходили. Настроение у меня постепенно улучшилось, и я даже смог встать на ноги, хотя меня тут же повело в сторону, и мне пришлось искать стену, чтобы за нее держаться.

            Вошел курчавый, вернее, он появился в поле моего зрения. Его глаза были близко от моих.

            - Живой? - спросил он.

            - Даже очень живой, - я глупо ухмылялся.

            - Вот и отлично, - сказал он. - Пошли, я тебя устрою.

            - Она скоро придет? - спросил я.

            - Кто?

            - Госпожа Маркиза, кто же еще, меня хозяйка-мадамка к ней направила.

            - Скоро, скоро, - сказал курчавый лживым голосом, как говорят с маленькими, чтобы от них отвязаться.

            Я пошел за курчавым наружу, а ноги не слушались. Было смешно.

            Грузовик Лысого уехал. В кустах я увидел черную крытую повозку.

            - Залезай, - сказал курчавый, - и спи.

            - Простите, - возразил я. - Мы друг другу не представлены.

            Я протянул ему руку и представился:

            - Тимофей. Кислых щей!

            - А ты меня теперь до самой смерти будешь звать хозяином, - сказал курчавый. - Или господином Ахметом.

            Он что-то делал с моими руками - щелкнул замок, мои руки оказались в железных браслетах, скрепленных короткой цепью.

            - Вы что? - спросил я. - С ума здесь все посходили?

            - Чтобы быть спокойным, что не сбежишь - а ну иди, ложись!

            Продолжая смеяться, я попытался влезть в повозку, но руки мешали. Господин Ахмет подсадил меня. Внутри было сено. Я лег и сказал, что буду спать.