Мир литературы. Коллекция произведений лучших авторов: Стивен Кинг
Главная

 

 

Стивен Кинг

 

Армагеддон

Часть первая

 

 Пролог

КРУГ РАЗМЫКАЕТСЯ

 

Нам нужна помощь, - считал Поэт.

Эдвард Дорн

 

                - Салли.

                В ответ неясное бормотание.

                - Просыпайся же, Салли.

                Бормотание стало громче: "...оставь меня в покое! "

                Он потряс ее посильнее.

                - Просыпайся. Немедленно просыпайся!

                "Чарли."

                "Голос Чарли. Зовет ее. В который раз?"

                Салли выплыла из пучины сна.

                Первым делом она посмотрела на часы на ночном столике и увидела, что на них было четверть третьего утра. Чарли вообще непонятно откуда взялся: ведь была его смена. Затем она наконец-то внимательно взглянула на него, и что-то встрепенулось в ней, какая-то ужасная догадка.

                Ее муж был смертельно бледен. Глаза его вылезли из орбит. В одной руке он держал ключи от машины, а другой все еще тряс ее несмотря на то, что она уже проснулась.

                - Чарли, в чем дело? Что случилось?

                Он словно бы не знал, что ответить. Его адамово яблоко двигалось, но единственным звуком, раздававшимся в небольшом служебном коттедже, было тиканье часов.

                - Пожар? - глупо спросила она.

                - В некотором роде, - сказал он. - В некотором роде гораздо хуже. Тебе надо одеться, милая. Буди крошку Ла Вон. Надо убираться отсюда.

                - Почему? - спросила она, вставая с постели. Темный ужас охватил ее. Все было не так. Все, как во сне. - Куда? Во двор? - Но она знала, что он не это имел в виду. Никогда еще не видела она Чарли таким испуганным. Она втянула ноздрями воздух, но не почувствовала запаха дыма.

                - Салли, милая, не задавай вопросов. Нам надо уезжать. Чем дальше, тем лучше. Буди крошку Ла Вон и одевай ее.

                Новая догадка озарила ее. Раз Чарли собирается уехать под покровом ночи, то это значит, что он хочет оставить пост САМОВОЛЬНО.

                Она вошла в небольшую комнатку, которая служила детской крошке Ла Вон. Она все еще цеплялась за слабую надежду, что все это - лишь удивительно явственный сон. Он кончится, и она проснется как обычно в семь часов утра, покормит крошку Ла Вон и поест сама, наблюдая за первым часов программы "Сегодня" и варя яйца для Чарли, которого сменят на посту в восемь утра. А через две недели у него будут дневные смены, и когда они будут спать вместе, у нее больше не будет таких кошмарных снов, как сегодня, и...

                - БЫСТРЕЕ! - зашипел он, разбивая ее слабую надежду. Он нервно кашлянул и начал вытаскивать вещи из комода и в беспорядке запихивать их в пару старых чемоданов.

                Она разбудила крошку Ла Вон. Малышка выглядела раздраженной и удивленной тем, что ее разбудили посреди ночи. Звук ее плача испугал Салли еще сильнее, о испуг медленно перешел в гнев, когда она увидела, как Чарли пронесся, сжимая в руках ее белье. Застежки лифчика болтались, как серпантин на новогодних хлопушках. Из груди свисала кружевная оборка ее лучшей комбинации, и Салли готова была поклясться, что она порвана.

                - В _ч_е_м_ все-таки дело? - закричала она. - Ты что, спятил? За нами в погоню отправят солдат, Чарли! Понимаешь, _с_о_л_д_а_т_!

                - Вряд ли это произойдет сегодня ночью, - сказал он, и голос его был таким уверенным, что в нем чувствовалось что-то ужасное. - Пойми, радость моя, если мы сейчас не смотаемся отсюда, нам уже никогда не выбраться с базы. Я вообще не понимаю, как мне удалось выбраться из вышки. Надо полагать, что-то не сработало. Почему бы и нет? Все на свете может сломаться. - И он издал тонкий, птичий смешок, который испугал ее сильнее, чем все остальное. - Крошка одета? Хорошо. Пора убираться. Надеюсь, с нами все в порядке: слава Богу, ветер дует с востока на запад.

                Он снова кашлянул.

                - Папочка! - потребовала Ла Вон, протягивая вверх руки. - Папочка! Я хочу покататься на лошадке!

                - Не сейчас, - ответил Чарли и исчез на кухне. Салли услышала шум: он доставал деньги из голубой супницы на верхней полке. Тридцать или сорок отложенных ею долларов. Деньги, которые она откладывала на покупку д_о_м_а_. Итак, все это не было сном. В чем бы ни было дело, все это было явью.

                Чарли вернулся в спальню. Он все еще комкал и запихивал одно- и пятидолларовые купюры в карман своих брюк. Салли взяла крошку Ла Вон на руки. К тому моменту крошку уже совсем проснулась и могла бы идти сама, но Салли хотела прижать ее к себе.

                - Куда мы едем, папочка? - спросила крошка Ла Вон. - Я спала.

                - Ты можешь поспать и в машине, - сказал Чарли, подхватывая чемоданы. Из одного свисало оборванное кружево. Страшная догадка, переходящая в уверенность, зародилась в сознании Салли.

                - Произошел несчастный случай? - прошептала она. - О, пресвятая Богородица, ведь так? Несчастный случай. _Т_а_м_.

                - Я раскладывал пасьянс, - произнес он. - Я поднял взгляд и увидел, что циферблат из зеленого стал красным. Я включил монитор. Салли, они все были...

                Он выдержал паузу и взглянул на крошку Ла Вон.

                - Они все были М-Е-Р-Т-В-Ы, - сказал он. - Все, за исключением одного или двух, да и тех, наверное, уже нет в живых.

                - Что значит М-И-Р-Т-В-Ы, папочка? - спросила крошка Ла Вон.

                - Не обращай внимания, моя радость, - сказала Салли. Ее собственный голос доходил до нее словно из очень длинного ущелья.

                - Когда циферблат становится красным, все выходы должны блокироваться. Я посмотрел на монитор и выскочил за дверь. Я думал, эта чертова штука перережет меня пополам. Она должна была закрыться в тот же миг, когда покраснел циферблат. Но я уже был почти рядом со стоянкой, когда услышал позади глухой удар.

                - Но что случилось? Что...

                - Я не знаю. Я _н_е _х_о_ч_у_ этого знать. Я знаю только, что это убило их быстро. Мы едем на восток. Пошли.

                Все еще чувствуя себя как в кошмарном сне, она пошла за ним к подъездной площадке, где стоял их старенький "Шевроле", тихо ржавея в благоуханной, пустынной тьме калифорнийской ночи.

                Чарли положил чемоданы в багажник, а сумку - на заднее сиденье. Салли с малышкой на руках на мгновение помедлила перед машиной, глядя на коттедж, где они провели последние четыре года. Она подумала, что когда они въехали, крошка Ла Вон сидела у нее в животе и все катанья на лошадке еще только предстояли ей.

                - Давай! - сказал он. - Садись скорее!

                Она повиновалась. Он подал машину назад, полоснув фарами по дому. Блики в окнах были похожи на глаза какого-то загнанного зверя.

                Он напряженно нагнулся над рулем, и лицо его слабо осветилось тусклым светом приборной доски.

                - Если ворота базы закрыты, я попробую их протаранить.

                Он так и сделает. Она может поручиться.

                Но не было никакой необходимости в таких отчаянных мерах. Ворота были открыты. Один из сторожей дремал над журналом. Другого она не разглядела. Возможно, он находился во внешней части помещения. Это была граница базы, выглядевший как самый обыкновенный склад военной техники. То, что происходило на самой базе, никак не касалось этих парней.

                Я ПОДНЯЛ ВЗГЛЯД И УВИДЕЛ, ЧТО ЦИФЕРБЛАТ ПОКРАСНЕЛ.

                Она поежилась и положила руку ему на бедро. Крошка Ла Вон снова спала. Чарли слегка похлопал ее по руке и сказал:

                - Все будет в порядке, дорогая.

                Когда взошло солнце, они ехали на восток, пересекая Неваду. Чарли непрерывно кашлял.

 

 

 

 

Часть первая

КАПИТАН ШУСТРИК. 16 ИЮНЯ - 4 ИЮЛЯ 1990 ГОДА 

 

 

Крошка, поймешь ли ты своего парня?

Он - парень что надо,

Он - парень шикарный.

Крошка, поймешь ли ты своего парня?

Ларри Андервуд

 1

 

                Заправочная станция Хэпскома была расположена на шоссе N_93 на северной границе Арнетта, захудалого городишки из четырех улиц в ста десяти милях от Хьюстона. В тот вечер завсегдатаи собрались у Хэпскома и, усевшись рядом с кассой, принялись пить пиво, лениво болтать и наблюдать за полетом жуков.

                Тяжелые времена наступили в Арнетте. В 1980 году в городе было два промышленных предприятия: бумажная фабрика и завод по выпуску калькуляторов. Теперь бумажная фабрика была закрыта, а калькуляторный завод переживал не лучшие времена. Как выяснилось, тайваньские калькуляторы требуют куда меньших затрат на производство.

                Норман Брюетт и Томми Уоннамейкер, раньше работавшие на бумажной фабрике, недавно сумели найти себе новую работу. Генри Кармайкл и Стью Редман оба работали на калькуляторном заводе, но у них редко набегало более тридцати рабочих часов в неделю. Виктор Палфри был на пенсии и курил самокрутки из вонючего табака - все, что он мог себе позволить.

                Хэп и Вик Палфри спорили о деньгах и об их загадочной способности исчезать куда-то, лишь только они появятся. Слушая их, Стюарт Редман, едва ли не самый тихий человек во всем Арнетте, вспоминал о том, как кровоточили его руки, когда в девятилетнем возрасте он после занятий помогал разгружать грузовики за тридцать пять центов в час. Он знал, что такое нищета. Он пытался спрятать свои руки от матери, но не прошло и недели после того, как он начал работать, и она все поняла. Она поплакала немного, но не упрашивала его оставить работу. Она понимала, в каком положении они находятся. Она была реалистом.

                Стью был молчалив - отчасти потому, что у него никогда не было ни друзей, ни времени, чтобы их найти. Сначала школа, потом работа. Его младший брат Дэв умер от пневмонии в тот самый год, когда он начал работать. Стью так и не смог его забыть. Может быть, дело в чувстве вины, - думал он. Он любил Дэва больше всех на свете... но его смерть означало также и то, что одним ртом стало меньше.

                В средней школе он увлекся футболом. Его мать поддержала это увлечение, даже несмотря на то, что оно отнимало время у его работы.

                - Играй, - сказала она. - Если ты и сумеешь выбраться отсюда, то только благодаря футболу, Стюарт. Играй. Помни об Эдди Уорфилде.

                Эдди Уорфилд был местным героем. Он вырос в очень бедной семье, прославился как защитник районной школьной команды и десять лет играл за "Грин Бэй Пэкерс". В настоящий момент Эдди был владельцем целой сети забегаловок на западе и юго-западе. Когда в Ариетте произносили слово "успех", то имели ввиду Эдди Уорфилда.

                Стью не был защитником и не годился на роль Эдди Уорфилда. Но ему казалось, что у него есть хоть какой-то шанс получить спортивную стипендию.

                Тогда заболела его мать. Она не могла продолжать работу. Это был рак. За два месяца до того, как он окончил среднюю школу, она умерла, оставив его с братом Брюсом на руках. Стью послал куда подальше спортивную стипендию и пошел работать на калькуляторный завод. И в конце концов именно Брюс, который был на три года его младше, сумел выбраться из этого дерьма. Теперь он работал в Миннесоте системным аналитиком компании IBM. В последний раз он видел Брюса на похоронах своей собственной жены, умершей от той же самой разновидности рака, которая убила его мать. Он размышлял о том, что у Брюса тоже может быть свое чувство вины... и что, возможно, он немного стыдится того, что его брат превратился в очередного добродушного старожила вымирающего техасского городка, который проводит свои дни за работой на калькуляторном заводе, а вечера - у Хэпа или в баре за пивом.

                Семейная жизнь была самым счастливым его временем, но длилась она только восемнадцать месяцев. Утроба его жены породила только одного темного и зловещего - ребенка. Было это четыре года назад.

                В четверти мили от них Стью заметил машину. У Стью было хорошее зрение, и он определил автомобиль как очень старый "Шевроле", возможно, 75-го года выпуска. Фары были выключены, скорость - не более пятнадцати миль в час, машина виляла из стороны в сторону. Вот она пересекла белую линию и подняла пыль на обочине. Потом она свернула в другую сторону и чуть не свалилась в кювет. Затем, словно бы водитель принял освещенное здание заправочной станции за маяк, она двинулась прямо по шоссе, напоминая пулю на излете. Миновав подъездной путь, машина въехала на тротуар. Флуоресцентные лампы над колонками отражались в забрызганном грязью ветровом стекле, так что было трудно разобрать, что там внутри, но Стью разглядел смутные очертания водителя, тело которого мешковато подпрыгнуло на ухабе. Машина шла все с той же скоростью, по-видимому, не собираясь останавливаться.

                - Лучше отключить колонки, Хэп, - мягко сказал Стью.

                - Колонки? Почему?

                Норм Брюетт повернулся и посмотрел в окно.

                - Христос на осле, - сказал он.

                Стью встал со стула, подался вперед и нажал на восемь пусковых кнопок одновременно. Так что он оказался единственным человеком, который не видел, как "Шевроле" врезался в ряд заправочных колонок, сбивая их одну за другой.

                Все они заметили искры, которые вырывались из-под выхлопной трубы, цеплявшейся за бетон, и Хэп, видевший взрыв заправочной станции в Мексике, инстинктивно закрыл глаза в ожидании огненного шара.

                "Шевроле" сшиб три заправочных колонки и остановился. Тишина была такой глубокой, что нервы не выдерживали.

                - Твою мать, - беззвучно выдохнул Томми Уоннамейкер. - Она взлетит на воздух, Хэп?

                - Если б она собиралась, она давно бы уже взорвалась, - сказал Хэп, поднимаясь с места. Хэп был охвачен опасливым ликованием. Колонки были застрахованы, а взнос выплачен.

                - Парень, должно быть, чертовски пьян, - сказал Норм.

                - Я следил за задними фарами, - сказал Томми возбужденным тоном. Они ни разу не загорелись. Твою мать! Если бы он ехал со скоростью шестьдесят миль, нас бы уже не было на свете.

                Они быстро вышли из помещения, Хэп - впереди, Стью - замыкая шествие. В воздухе пахло бензином. Хэп открыл левую переднюю дверь, и человек, бывший за рулем, выпал оттуда, как мешок с грязным бельем.

                - ЧЕРТ ВОЗЬМИ! - завопил Норм Брюетт, срываясь на визг. Он отвернулся, схватился за свой объемистый живот, и его стошнило.

                Дело было не в выпавшем человеке (Хэп подхватил его как раз вовремя, чтобы не дать ему удариться о тротуар), дело было в запахе, исходящем из машины, в тошнотворном зловонии, в котором смешались запахи крови, фекалий, рвоты и разлагающегося человеческого тела.

                Хэп повернулся и потащил водителя, ухватив его под руки. Томми торопливо схватил волочащиеся ноги, и вместе они понесли его в помещение. На лицах их было написано отвращение. Хэп забыл о страховке.

                Вик и Стью заглянули в машину, потом посмотрели друг на друга и снова в машину. Справа от водителя сидела молодая женщина. К ней прислонился ребенок лет трех. Оба были мертвы. Шеи их распухли, а кожа была пурпурно-красной, как один большой синяк. Глаза их были бессмысленно вытаращены. Женщина держала ребенка за руку. Из ноздрей у них вытекала густая слизь, теперь она подсохла и застыла. Вокруг них жужжали мухи, время от времени опускаясь на корку слизи и вползая в их открытые рты. Стью был на войне, но никогда ему не доводилось видеть более жалкого зрелища. Взгляд его постоянно возвращался к этим сцепленным рукам.

                Он и Вик одновременно подались назад и тупо посмотрели друг на друга. Затем они повернулись к станции. Им был видел Хэп, который яростно кричал что-то в телефонную трубку. Левая передняя дверь "Шевроле" так и осталась открытой. Пара детских туфелек свисала с зеркала заднего вида.

                Хэп повесил трубку. Водитель "Шевроле" лежал на полу.

                - Скорая помощь будет здесь через десять минут. Ты думаешь, они?.. Он указал пальцем на "Шевроле".

                - Абсолютно мертвы, - кивнул Вик. Его морщинистое лицо было изжелта-бледным, и он просыпал табак на пол, пытаясь скрутить одну из своих дерьмовых папиросок.

                Человек на полу хрипло застонал, и все посмотрели на него. Спустя мгновение, когда стало ясно, что человек говорит или, по крайней мере, пытается что-то сказать, Хэп наклонился к нему.

                Что бы это ни было, но то, что случилось с женщиной и ребенком в машине, происходило и с этим человеком. Из его носа текло, а дыхание сопровождалось странным звуком, исходившим из его груди. Плоть под глазами набухла, но еще не почернела. Она была воспаленно-красного цвета. Шея его казалась слишком толстой. Он был в лихорадке. Находиться рядом с ним было все равно что наклоняться над раскаленными угольями, на которых жарят шашлык.

                - Собака, - пробормотал он. - Вы выпустили ее?

                - Мистер, - сказал Хэп, слегка встряхнув его. - Я вызвал скорую помощь. С вами все будет в порядке.

                - Циферблат покраснел, - прохрюкал человек на полу и закашлялся, извергая изо рта густую слизь, выходившую длинными волокнистыми сгустками. Хэп отодвинулся с безнадежной гримасой.

                - Лучше перевернуть его, - сказал Вик. - А не то он задохнется.

                Но прежде чем они сделали это, кашель вновь перешел в хриплое, неровное дыхание. Он медленно моргнул и посмотрел на склонившихся над ним мужчин.

                - Где... я?

                - Ариетт, - ответил Хэп. - Заправочная станция Билла Хэпскома. Вы свернули несколько моих колонок. - А затем торопливо добавил: - Но это не страшно. Они были застрахованы.

                Человек на полу пытался сесть, но не смог этого сделать.

                - Моя жена... моя малышка...

                - С ними все в порядке, - сказал Хэп, глупо улыбаясь.

                - Я вроде как сильно болен, - сказал человек. Воздух входил и выходил из его легких с тихим рокотом. - Они тоже заболели. С того самого момента, как мы выехали два дня назад. Солт Лейк Сити... - Его глаза медленно закрылись. - Заболели... в конце-концов похоже, что мы не успели...

                Где-то вдалеке они расслышали приближающуюся сирену арнеттской скорой помощи.

                - Господи, - сказал Томми Уоннамейкер. - О, Господи.

                Хэп и Хэнк помогли человеку перевернуться набок, и, похоже, ему стало чуть-чуть легче дышать.

                - До прошлой ночи я чувствовал себя нормально. Кашлял, но не более. Не успели убраться вовремя. С крошкой Ла Вон все в порядке?

                Последние слова перешли в неразличимое бормотание. Сирена завывала все ближе и ближе. Стью отошел к окну, чтобы увидеть, когда подъедет скорая помощь. Остальные сомкнулись вокруг человека на полу.

                - Что с ним. Вик, как ты думаешь? - спросил Хэп.

                - Не знаю.

                - Наверное, съели что-нибудь, - сказал Норм Брюетт. - На машине калифорнийские номера. Им, наверное, пришлось много раз подкрепляться в придорожных забегаловках. Может, они съели отравленный гамбургер. Это бывает.

                Скорая помощь обогнула разбитый "Шевроле" и остановилась неподалеку от входа на заправку. Комната запульсировала красным светом. На улице уже совсем стемнело.

                - Дай мне руку, и я вытащу тебя отсюда, - внезапно закричал человек на полу.

                - Пищевое отравление, - сказал Вик. - Да, возможно. Надеюсь, что это так, иначе...

                - Иначе что? - спросил Хэнк.

                - Иначе это может быть что-нибудь заразное. - Вик посмотрел на них обеспокоенно. - Я видел холеру в 1958 году, и это выглядело очень похоже.

                Три человека вошли с носилками.

                - Хэп, - сказал один из них. - Тебе повезло, что твоя тощая задница не взлетела на небо. Вот этот парень, да?

                Они подались в сторону, чтобы пропустить их - Билли Верекера, Монти Салливана, Карлоса Ортегу - людей, которых все они прекрасно знали.

                - Двое людей в машине, - сказал Хэп, отводя Монти в сторону. Женщина и маленькая девочка. Обе мертвы.

                - Ни хрена себе! Ты уверен?

                - Да. Этот парень, он еще не знает. Вы отвезете его в Брейнтри?

                - Ну да. - Монти посмотрел на него в недоумении. - Что мне делать с этими двумя в машине? Я не знаю, как надо поступать в таких случаях, Хэп.

                - Стью вызовет патрульную машину. Ты не против, если я поеду с вами?

                - Нет, черт возьми.

                Они уложили человека на носилки и понесли его к машине. Хэп повернулся к Стью.

                - Я поеду в Брейнтри с этим парнем. Ты не мог бы вызвать патруль?

                - Разумеется.

                - И позвони Мэри. Расскажи ей, что произошло.

                - О'кей.

                Хэп заторопился к скорой помощи и влез внутрь. Билли Верекер закрыл за ним двери и позвал своих напарников. Они смотрели в разбитый "Шевроле" как зачарованные.

                Через несколько секунд скорая помощь уехала. Стью подошел к телефону и опустил монетку.

 

 

                Человек из "Шевроле" умер в двадцати милях от госпиталя. Он сделал последний шумный вдох, затем выдохнул, попытался вдохнуть снова и просто замолк. Хэп достал бумажник из его кармана и заглянул в него. Там было семнадцать долларов наличными. Водительские права были выданы в Калифорнии на имя Чарльза Д. Кэмпиона. Там был еще военный билет и фотографии жены и дочери. Хэпу не хотелось их рассматривать.

                Он запихнул бумажник обратно в карман мертвеца и сказал Карлосу выключить сирену Было десять минут десятого.

 

 

 2

 

                С побережья в Атлантический океан уходил длинный каменный пирс, расположенный неподалеку от городка Оганквит, штат Мэн. Сегодня пирс напомнил ей серый укоризненный палец. Когда Фрэнни Голдсмит запарковала машину на стоянке, она наконец увидела Джесса. Он сидел на конце пирса, его силуэт вырисовывался в лучах послеполуденного солнца. Чайки кружились и кричали над ним, и она подумала, что едва ли хоть одна из птиц осмелится осквернить белым пометом его безупречную синюю рубашку.

                Гус, лысоватый и толстоватый городской старожил, вышел встретить ее. Плата для приезжих составляла один доллар с машины, но сторож знал, что Фрэнни живет в городе. Фрэн приезжала сюда часто.

                Ну разумеется, я часто сюда приезжаю, - думала Фрэн. Собственно говоря, я и забеременела-то прямо здесь, на этом пляже, футах в двенадцати от верхней границы прилива.

                Гус вскинул руку в приветственном жесте.

                - Ваш парень на самом конце пирса, мисс Голдсмит.

                - Спасибо, Гус. Как дела?

                Улыбаясь, он махнул рукой в направлении автостоянки. Там стояло не более двух дюжин машин, и большинство из них принадлежало местным жителям.

                - Клиентов сегодня не слишком-то много, - сказал он. Было семнадцатое июня. - Подождите недельки две, и мы принесем городу немного денег.

                - Не сомневаюсь. Если только вы их все не пропьете.

                Гус расхохотался и вернулся в сторожку.

                Фрэнни оперлась одной рукой о теплый металл своей машины, сняла теннисные туфли и обула пару вьетнамок. Она была высокой девушкой с каштановыми волосами, хорошей фигурой и длинными ногами, которые часто удостаивались оценивающих взглядов мужчин. Мисс Колледжа, 1990.

                Его звали Джесс Райдер. Было ему двадцать лет, на один год меньше, чем Фрэн. Он был студентом и поэтом. Что, впрочем, легко было отгадать по его безупречной синей рубашке.

                Она остановилась на песке, чувствуя, как жар обжигает подошвы ее ног даже сквозь резину. Силуэт на дальнем конце пирса все еще был занят тем, что швырял в воду небольшие камушки. Мысль, пришедшая ей в голову, была отчасти забавна, но в целом встревожила ее.

                Он знает, как он выглядит со стороны, - подумала она. Лорд Байрон, одинокий, но несломленный. Пребывающий в одиночестве и взирающий на море, которое ведет обратно, туда, где лежит родная Англия. Но я, изгнанник, быть может, никогда...

                Ее расстроила не столько сама мысль, сколько то состояние сознания, о котором она свидетельствовала. Молодой человек, которого она думала, что любит, сидел там, вдалеке, а она стояла здесь и смеялась над ним у него за спиной.

                Она пошла вдоль по пирсу, осторожно выбирая путь среди глыб и трещин. Пирс был древним и когда-то составлял часть волнолома. Теперь же большинство лодок было привязано у южной оконечности города, где было три бухточки для стоянки и семь шумных мотелей, которые гудели все лето напролет.

                Она шла медленно, изо всех сил стараясь справиться с мыслью о том, что она могла разлюбить его за время тех одиннадцати дней, которые прошли с тех пор, как она узнала, что "слегка беременна", как выражалась Эми Лаудер. Ну что ж, в конце концов ведь он несет за это ответственность, не так ли?

                Но не он один - это уж наверняка. Она приняла таблетку. Это было проще всего на свете. Она сходила в поликлинику кампуса, сказала врачу, что у нее болезненно протекают менструации и на коже появилась сыпь. Доктор выписал ей рецепт. В действительности же, он выписал ей месяц сексуальной свободы.

                Она вновь остановилась, на этот раз у воды - волны разбивались о побережье справа и слева от нее. Ей пришло с голову, что доктора из поликлиники, возможно, столько же раз слышали о болезненной менструации и прыщах на коже, сколько аптекари слышали о том, как мой брат попросил меня купить эти презервативы - а в последние годы, наверное, еще чаще. Ей ничего не стоило просто пойти к нему и сказать: "Дайте мне таблетки. Я собираюсь трахаться". Она была уже достаточно взрослой. К чему эта стеснительность? Она посмотрела Джессу в спину и вздохнула. Это потому, что стеснительность становится образом жизни.

                Но как бы то ни было, таблетка не подействовала. Кто-то в отделе технического контроля на старой доброй Оврилской фабрике заснул не вовремя. Или она забыла принять таблетку, а потом забыла о том, что забыла это сделать.

                Она неслышно подошла к нему сзади и положила руки ему на плечи.

                Джесс, сжимавший камушки в левой руке, а правой отправляющий их в глубины Атлантики, вскрикнул и вскочил на ноги. Камушки усыпали все вокруг, и он чуть не сшиб Фрэнни в воду. Он и сам чуть не упал вниз головой.

                Она начала беспомощно хихикать и подалась назад, прикрывая руками рот. Джесс, хорошо сложенный молодой человек с черными волосами, очками в тонкой золотой оправе и правильными чертами лица, которые к вечному его сожалению не могли выразить всей чуткости его натуры, в ярости обернулся.

                - Ты меня _д_ь_я_в_о_л_ь_с_к_и_ испугала! - прогрохотал он.

                - О, Джесс, - захихикала она. - О, Джесс, извини меня, но это было так забавно, действительно забавно.

                - Мы чуть не упали в воду, - сказал он, делая негодующий шаг по направлению к ней.

                Она отступила назад, чтобы сохранить дистанцию, споткнулась о камень и больно ушиблась. Зубами она прикусила язык - Боже, что за боль! - и перестала смеяться так внезапно, словно звук ее смеха отхватили ножом. Сам факт такого внезапного молчания - я радио, ты выключаешь меня - показался ей еще более забавным, и она вновь начала хихикать, несмотря на то что язык кровоточил и слезы боли хлынули у нее из глаз.

                - Ты в порядке, Фрэнни? - Он озабоченно наклонился к ней.

                "Я _в_с_е_-_т_а_к_и_ люблю его", - подумала она с некоторым облегчением. Ну что ж, тем лучше для меня.

                - Ты ушиблась, Фрэн?

                - Ушиблась только моя гордость, - сказала она, позволив ему помочь ей встать. - И еще я прикусила язык. Видишь? - Она показала ему язык, рассчитывая получить в обмен улыбку, но он нахмурился.

                - Господи, Фрэн, да ты истекаешь кровью. - Он достал из заднего кармана носовой платок и с сомнением посмотрел на него. Потом положил обратно.

                Она представила себе, как они рука об руку возвращаются к стоянке, молодые возлюбленные под ярким солнцем, а во рту у нее - скомканный платок. Она приветствует улыбающегося, снисходительного смотрителя и пытается что-то сказать: Гу-гу-гу.

                Она снова захихикала, несмотря на то, что язык сильно болел, а во рту чувствовался слегка тошнотворный запах крови.

                - Отвернись, - сказала она строго. - Я собираюсь нарушить правила хорошего тона для молодых леди.

                Слегка улыбаясь, он театрально прикрыл глаза. Опираясь на одну руку, она наклонилась над водой и сплюнула - слюна была ярко-красной. Еще. И еще раз. Наконец ее рот вроде бы очистился, она оглянулась и увидела, что он подсматривает сквозь пальцы.

                - Извини, - сказала она. - Я такая идиотка.

                - Нет, - сказал Джесс, явно имея в виду "да".

                - Можем мы найти где-нибудь мороженое? - спросила она. - Ты поведешь машину. Я покупаю.

                - Решено. - Он встал сам и помог подняться ей. Она снова сплюнула. Ярко-красная.

                С опаской Фрэн спросила его:

                - Я ведь не откусила кусок?

                - Не знаю, - ответил Джесс весело. - Ты не почувствовала, как ты его проглотила?

                - Это не смешно.

                - Да. Извини меня. Ты просто прикусила его, Фрэнни.

                - В языке проходят какие-нибудь артерии?

                Рука об руку они шли обратно по пирсу. Она то и дело останавливалась и сплевывала в сторону. Слюна была ярко-красной. Но больше она не будет глотать эту дрянь, это уж точно.

                - Нет.

                - Хорошо. - Она сжала его руку и ободряюще улыбнулась. - Я беременна.

                - Правда? Это хорошо. Знаешь, что я видел в Порт...

                Он остановился и посмотрел на нее, его лицо внезапно стало жестким и очень, очень внимательным. Ее слегка задело его осторожное выражение.

                - Что ты сказала?

                - Я беременна. - Она широко улыбнулась ему и сплюнула с пирса в воду. Ярко-красная.

                - Хорошая шутка, Фрэнни, - сказал он неуверенно.

                - Это не шутка.

                Он продолжал внимательно изучать ее. Через некоторое время они вновь двинулись. Когда они шли по стоянке, Гус вышел и помахал им. Фрэнни помахала в ответ. Джесс тоже.

 

 

                Они остановились в Дейри Куин на шоссе N_1. Джесс купил кока-колы и глубокомысленно попивал ее за рулем "Вольво". По просьбе Фрэн, он купил ей мороженое. Она сидела, прислонившись к двери, в двух футах от Джесса и ела ложкой орехи, ананасовый джем и местное мороженое плохого качества.

                - Ты знаешь, - сказала она, - мороженое в Дейри Куин - это сплошное надувательство. Ты знал об этом? Многие люди даже и не подозревают.

                Джесс посмотрел на нее и ничего не ответил.

                - Так что, если ты хочешь настоящего мороженого, то тебе надо пойти в какое-нибудь место вроде магазина "Диринг" и там...

                Она разрыдалась.

                Он придвинулся к ней и обнял ее за шею.

                - Фрэнни, не надо. Пожалуйста.

                Вновь был извлечен на свет божий платок, и он вытер ее слезы. К тому времени рыдания перешли во вздохи.

                - Мороженое с кровью, - сказала она, взглянув на него покрасневшими глазами. - Больше не могу. Извини, Джесс, ты не выбросишь?

                - Разумеется, - сказал он холодно.

                Он взял мороженое, вышел из машины и выбросил его в урну. У него забавная походка, - подумала Фрэн, - словно его сильно двинули в то место, которое у парней наиболее чувствительно. В какой-то степени, его действительно ударили именно туда. Но если взглянуть на все это с другой стороны, то именно такая походка была у нее, когда он лишил ее девственности на пляже.

                Он вернулся и сел в машину.

                - Ты действительно беременна, Фрэн? - спросил он резко.

                - Действительно.

                - Как это случилось? Я думал, ты приняла таблетку.

                - Что ж, одно из трех: или кто-то из отдела технического контроля старой доброй Оврилской фабрики заснул, когда моя пачка таблеток проходила по конвейеру, или в университетской столовой вас кормят чем-то таким, что активизирует сперматозоиды, или я забыла принять таблетку, а потом забыла о том, что забыла это сделать.

                Она улыбнулась ему твердой, сдержанной, солнечной улыбкой, которую он вернул ей лишь отчасти.

                - Что ты так сходишь с ума, Фрэн? Я ведь только спросил.

                - Ну что ж, попробую ответить на твой вопрос иначе: теплой апрельской ночью, должно быть, это было двенадцатое, тринадцатое или четырнадцатое число, ты ввел член в мое влагалище, испытал оргазм и изверг сперму, содержащую миллионы...

                - Прекрати, - сказал он резко. - Ты не должна...

                - Не должна что? - При всем своем внешнем каменном спокойствии, внутренне она была обескуражена. Представляя в воображении эту сцену, она никогда не думала, что все произойдет именно так.

                - Сходить с ума, - сказал он нерешительно. - Я не собираюсь обвинять тебя.

                - Хорошо, - сказала она более мягко. В тот момент она могла оторвать его руку от руля, сжать ее и полностью устранить образовавшуюся между ними трещину. Но она не могла заставить себя сделать это. У него не было никакого права рассчитывать на то, что она будет утешать его, каким бы бессознательным и тайным не было это желание.

                - И что ты собираешься делать? - спросил Джесс, доставая сигареты.

                - Что _т_ы_ собираешь делать?

                - О, черт, - сказал он.

                - Вот известные мне альтернативы, - сказала она. - Мы можем пожениться и сохранить ребенка. Мы можем пожениться и отказаться от ребенка. Или мы не поженимся, но я сохраню ребенка. Или...

                - Ф_р_э_н_н_и_...

                - И_л_и_ мы не поженимся, и я откажусь от ребенка. Или я сделаю аборт. Это исчерпывает все возможности? Я ничего не пропустила?

                - Фрэнни, разве мы не можем просто поговорить.

                - Мы и _р_а_з_г_о_в_а_р_и_в_а_е_м_! - взорвалась она. - Твоя очередь уже была, и ты сказал "О, черт". Вот в точности твои слова. А я просто описала тебе возможные альтернативы. Разумеется, у меня было больше времени, чтобы поработать над повесткой дня.

                - Хочешь сигарету?

                - Нет. Это вредно для ребенка.

                - Черт возьми, Фрэнни.

                - Почему ты орешь? - спросила она мягко.

                - Потому что ты хочешь довести меня до белого каления, - сказал Джесс гневно. Потом он взял себя в руки. - Извини. Я просто не могу согласиться с тем, что это моя вина.

                - Не можешь? - Она посмотрела на него, приподняв бровь.

                - Се, Дева во чреве приимет.

                - Почему ты все время издеваешься? Ты сказала, что приняла таблетку. Я поверил тебе на слово. Я был неправ?

                - Нет. Ты не был неправ. Но это не меняет дела.

                - Это точно, - сказал он мрачно и выбросил за окно недокуренную сигарету. - Ну и что мы будем делать?

                - Ты все спрашиваешь меня, Джесс. Я уже обрисовала вкратце возможные варианты так, как я их вижу.

                Я думала, может, у тебя тоже появились какие-нибудь соображения. Есть, правда, еще один выход - самоубийство, но в настоящий момент я исключаю его из рассмотрения. Так что выбирай, что тебе больше понравилось, и давай обсудим.

                - Давай поженимся, - сказал он неожиданно решительным голосом. Он выглядел как человек, который окончательно понял, что распутать Гордиев узел можно только разрубив его посередине. Полный вперед, а нытиков загоним в трюм.

                - Нет, - сказала она. - Я не хочу выходить за тебя замуж.

                Его лицо словно бы держалось на невидимых болтах, и вот внезапно каждый из них отвернули на полтора оборота. Все немедленно провисло. Вид его был так зверски смешон, что ей пришлось потереться израненным кончиком языка о шершавое небо, чтобы не захихикать снова. Ей не хотелось смеяться над Джессом.

                - Но почему же нет? - спросил он. - Фрэн...

                - Мне надо подумать, почему. Я не дам тебе втянуть меня в обсуждение причин, по которым я говорю тебе "нет", потому что сейчас они мне неизвестны.

                - Ты не любишь меня, - сказал он обиженно.

                - В большинстве случаев любовь и брак исключают друг друга. Выбери другую альтернативу.

                Он долго молчал, вертя в пальцах новую сигарету, но не закуривая. Наконец он сказал:

                - Я не могу выбрать другой вариант, Фрэнни, так как ты не хочешь обсуждать этот. Ты хочешь одержать надо мной верх.

                Это ее слегка задело. Она кивнула.

                - Может быть, ты и прав. Надо мной уже одержали верх за последние две недели. А ты, Джесс, ведешь себя как зануда-отличник. Если на тебя нападет грабитель с ножом, ты захочешь созвать семинар на месте преступления.

                - Ради Бога!

                - Предложи другой вариант.

                - Нет. Ты уже все обдумала. Может быть, и мне надо немного времени на размышления.

                - О'кей. Отвезешь нас обратно к стоянке? Я тебя высажу и займусь кое-какими делами.

                Он удивленно уставился на нее.

                - Фрэнни, я притащился сюда из Портленда на велосипеде. Я снял комнату в загородном мотеле. Я думал, мы проведем уик-энд вместе.

                - В номере мотеля. Нет уж, Джесс. Положение изменилось. Ты просто отправишься обратно в Портленд на своем велосипеде и дашь мне знать, когда какие-нибудь мысли придут тебе в голову. Можешь не торопиться.

                - Прекрати издеваться надо мной, Фрэнни.

                - Нет, Джесс, это ты надо мной издевался, - она презрительно засмеялась во внезапном, яростном приступе гнева.

                Он ударил ее по щеке.

                Она удивленно уставилась на него.

                - Прости меня, Фрэн.

                - Прощаю, - холодно сказала она. - Поехали.

 

 

                Они приехали на стоянку, и Гус помахал им. Они помахали ему в ответ.

                - Мне очень стыдно за то, что я ударил тебя, - сказал Джесс глухо. Я не хотел этого.

                - Я знаю. Ты вернешься в Портленд?

                - На ночь я останусь здесь и позвоню тебе утром. Принимать решение должна ты, Фрэн. Знаешь, если ты решишь делать аборт, я наскребу денег.

                - Наскребу? Это сознательный каламбур?

                - Нет, - сказал он. - Совсем нет. - Он подался к ней и целомудренно поцеловал ее. - Я люблю тебя, Фрэн.

                Я не верю тебе, - подумала она. Я нисколько не верю тебе сейчас... но принимаю твои слова благосклонно. Это вполне в моих силах.

                - Прекрасно, - сказала она спокойно.

                - Я буду в мотеле "Лайтхаус". Позвони, если захочешь.

                - О'кей. - Она пересела за руль и внезапно почувствовала, как сильно она устала. Язык сильно болел.

                Он подошел к велосипеду, прикованному к железным перилам.

                - Мне очень хотелось бы, чтобы ты позвонила.

                Она деланно улыбнулась.

                - Посмотрим. Пока, Джесс.

                Она завела двигатель, развернулась и поехала по стоянке в сторону шоссе, идущего по побережью. Ей был виден Джесс, все еще стоящий рядом с велосипедом на фоне океана, и уже во второй раз за этот день она мысленно обвинила его в том, что он знает, как выглядит со стороны. Но на этот раз она почувствовала себя не раздраженно, а немного грустно. Она ехала, размышляя о том, сможет ли она когда-нибудь воспринимать океан так же, как раньше, до того, как все это произошло. Язык ужасно болел. Она опустила боковое стекло пониже и сплюнула. На этот раз слюна была белой. Она вдыхала соленый запах океана, запах горьких слез.

 

 

 3

 

                Норм Брюетт проснулся в четверть десятого утра. Его разбудила ссора детей за окном и музыка кантри, доносившаяся с кухни.

                Он подошел к двери и заорал:

                - Эй вы, заткнитесь немедленно!

                Люк и Бобби обернулись, оторвавшись от старого ржавого грузовичка, из-за которого они и ссорились. Каждый раз, когда Норм смотрел на детей, он чувствовал в себе два противоположных стремления. Сердце его ныло, когда он видел, как его дети носят обноски, полученные в подарок от Армии спасения, наподобие тех, которые носит негритянское отродье на востоке Арнетта. Но в то же самое время ужасный, исступленный гнев захлестывал его и внушал ему выбежать на улицу и избить их до полусмерти.

                - Да, папочка, - сказал Люк глухо. Ему было девять.

                - Да, папочка, - эхом отозвался Бобби. Ему пошел восьмой.

                Норм задержался на мгновение, глядя на них. Потом он захлопнул дверь и нерешительно оглядел сваленную в беспорядке одежду.

                Эта грязная сука, - подумал он. Не могла даже убрать мои лохмотья.

                - Лила! - завопил он.

                Ответа не последовало. Норм чувствовал себя усталым и ощущал тошнотворную, пульсирующую головную боль. Похоже на похмелье, но ведь вчера он выпил только три банки пива у Хэпа. Чертовски неприятный случай. Мертвые женщина и ребенок в машине, и этот парень, Кэмпион, так и не доехал до госпиталя. Вик Палфри дал показания от имени всех пятерых. Коронер отказался делать предположения о том, что могло убить этих людей.

                - Во всяком случае, не холера. И не пугайте людей подобными россказнями. Будет вскрытие, и вы обо всем прочтете в газетах.

                Он поразмыслил о том, стоит ли заправлять рубашку в штаны, решил, что вряд ли президент заглянет сегодня к ним на огонек, и шаркающей походкой отправился на кухню, даже не надев тапочки. Яркие лучи солнца из восточных окон заставили его поморщиться.

                Радио над плитой голосило:

 

Но, крошка, если не ты, то кто же мне ответит?

Крошка, поймешь ли ты своего парня?

Он - парень что надо.

Он парень шикарный.

Крошка, поймешь ли ты своего парня?

 

                Дела чертовски плохи, если по местной радиостанции передают какой-то паршивый негритянский рок. Норм выключил музыку, опасаясь, что иначе его голова расколется на части. Рядом с радио лежала записка, и он напряг глаза, чтобы прочесть ее.

 

                "Дорогой Норм,

                Салли Ходжес гаварит что ей нужно чтобы кто нибудь поседел с детми сегодня утром и гаварит что даст за это долар. Вернусь к лентчу. Хочеш съеш колбасу. Цалую. Лила."

 

                Норм отложил записку и застыл в неподвижности, пытаясь понять ее смысл. Чертовски трудно думать, когда в голове у тебя гудит мотор. Посидеть с ребенком... доллар. Жена Ральфа Ходжеса.

                Три этих обстоятельства постепенно сложились у него в голове в более или менее связную картину. Лила ушла присмотреть за тремя детьми Салли Ходжес, чтобы заработать какой-то вшивый доллар, и оставила его с Люком и Бобби на руках. Ей Богу, трудные времена наступили, если мужчина должен сидеть дома и утирать носы мальчишкам для того, чтобы его жена могла добыть этот чертов доллар, за которые не купишь даже галлон газа. Чертовски трудные времена.

                Он заглянул в холодильник. Колбаски были похожи на отрезанные члены этих поганых пигмеев, которые живут в Африке или в Южной Америке или хер их знает где. Так или иначе ему не хотелось есть. Он чувствовал себя тяжело больным.

                Он зажег конфорку и поставил кофе. Потом он присел и стал тупо наблюдать за тем, как оно варится. Перед тем, как оно закипело, ему пришлось срочно выхватить из кармана носовой платок - Норм сочно чихнул. Похоже, простудился, - подумал он. Только этого не хватало. Но ему так и не пришло в голову вспомнить о потоке слизи, хлеставшем из дыхалки этого парня Кэмпиона вчера вечером.

 

 

                Хэп работал в гараже: он ставил новую выхлопную трубу на "Скаут" Тони Леоминстера. Вик Палфри раскачивался на походном раскладном стульчике, наблюдал за Хэпом и потягивал пиво. В этот момент зазвенел звонок у входа на станцию.

                Вик скосил взгляд.

                - Это патруль, - сказал он. - Похоже, там твой двоюродный брат.

                - О'кей.

                Хэп вылез из-под машины. По пути на станцию он глубоко чихнул. Он терпеть не мог летние простуды. Самая поганая вещь на свете.

                Джо Боб Брентвуд, ростом почти в шесть с половиной футов, стоял у багажника патрульной машины и заправлял бак. За ним, словно мертвые солдаты, лежали три сбитые Кэмпионом колонки.

                - Привет, Джо Боб, - сказал Хэп, подойдя поближе.

                - Хэп, сукин ты сын, - сказал Джо Боб, переключая колонку в автоматический режим и перешагивая через шланг. - Повезло же тебе, что ты не взлетел на воздух.

                - Да, черт побери. Стью Редман заметил, как этот парень подъезжает, и вырубил колонки. Была целая туча искр.

                - Все равно повезло. Слушай, Хэп, я ведь приехал не только для того, чтобы заправиться.

                - Да?

                Джо Боб перевел глаза на Вика, который стоял в дверях станции.

                - Этот чудак был здесь прошлым вечером?

                - Кто? Вик? Да, он приходит почти каждый вечер.

                - Может он держать язык за зубами?

                - Ну да. Ему можно доверять.

                Автоматическая подача отключилась. Хэп выдавил из шланга остатки бензина центов на двадцать, затем повесил пистолет на место и выключил колонку.

                - Ну? Так в чем же дело?

                - Пошли-ка лучше внутрь. Старик тоже может пойти с нами. И если есть возможность, позвони всем остальным, кто был вчера здесь.

                Они вошли в помещение.

                - С добрым утром, шеф, - сказал Вик.

                Джо Боб кивнул.

                - Кофе? - спросил Хэп.

                - Да нет, пожалуй. - Он оглядел их тяжелым взглядом. - Не знаю, понравится ли моему начальству, что я тут с вами разговариваю. Не думаю, что они будут очень рады этому. Так что, когда эти ребята заявятся сюда, не говорите им, что я был у вас, ладно?

                - Какие ребята, шеф?

                - Ребята из департамента здравоохранения, - пояснил Джо Боб.

                - О, Господи, так это _в_с_е_-_т_а_к_и_ холера. Я так и _з_н_а_л_, сказал Вик.

                Хэп перевел глаза с Вика на своего двоюродного брата.

                - Джо Боб?

                - Я ничего не знаю, - сказал Джо Боб, усаживаясь на один из пластиковых стульев. Его костистые колени доставали чуть ли не до подбородка. Он вытащил пачку "Честерфильда" из кармана куртки и закурил. Финнеган, коронер, позвал доктора Джеймса, чтобы тот взглянул на Кэмпиона, а потом они вдвоем позвали третьего доктора, которого я не знаю. Потом они позвонили в Хьюстон. Около трех часов ночи эти люди приземлились в маленьком аэропортике неподалеку от Брейнтри.

                - Какие люди?

                - Патологоанатомы. Трое. Они провозились с трупами до восьми часов. Вскрывали, наверное. Затем они связались по телефону с центром по изучению чумы в Атланте, тамошние ребята приедут сюда сегодня днем. А пока они сказали, что департамент здравоохранения должен прислать сюда людей, чтобы осмотреть тех, кто был на станции прошлым вечером, и тех, кто отвозил Кэмпиона в Брейнтри. Точно не знаю, но мне кажется, что вас хотят посадить на карантин.

                - Пресвятая Богородица, - сказал Хэп испуганно.

                - Чумной центр в Атланте имеет федеральный статус, - сказал Вик. Стали бы они присылать целый самолет государственных служащих из-за обычной холеры?

                - А что сказали Джеймс и тот, другой доктор? - спросил Хэп.

                - Не слишком много. Но выглядели они испуганно. Я никогда не видел докторов такими испуганными.

                Наступило тяжелое молчание. Джо Боб подошел к автомату и купил бутылку "Фрески". Слабый шипящий звук пенящейся газировки стал слышен, когда он открыл пробку. Когда Джо Боб вернулся на место, Хэп вытащил бумажную салфетку из ящичка рядом с кассовым автоматом и высморкался.

                - А что вы выяснили про Кэмпиона? - спросил Вик. - Кто он такой?

                - Все еще выясняем, - сказал Джо Боб важно. - В документах значится, что он из Сан-Диего, но удостоверения, найденные в бумажнике, почти все просрочены на два-три года. Срок действия водительских прав давно истек. Кредитная карточка была выдана ему в 1986 и оказалась недействительной. У него был военный билет, так что мы наводим справки в их ведомстве. Капитан подозревает, что Кэмпион не был в Сан-Диего уже года четыре.

                - Дезертир? - спросил Вик. Он вынул из кармана большой цветной платок и, откашлявшись, сплюнул в него.

                - Еще не знаем. Но в его военном билете указано, что он находится на действительной службе до 1997 года. А ведь он был в гражданской одежде, да и, к тому же, далековато от Калифорнии.

                - Что ж, я свяжусь с остальными и расскажу им обо всем, что ты сообщил, - произнес Хэп. - Спасибо тебе.

                Джо Боб поднялся.

                - Не за что. Только не упоминай мое имя. Мне что-то не хочется потерять работу. Твоим дружкам ведь не обязательно знать о том, кто рассказал тебе все это?

                - Нет, конечно, - сказал Хэп.

                В тот момент, когда Джо Боб направился к двери, Хэп сказал слегка извиняющимся тоном:

                - С тебя пятерка за бензин, Джо Боб. Я не хотел бы брать с тебя деньги, но раз уж дела обстоят так хреново...

                - Все в порядке. - Джо Боб протянул ему кредитную карточку. Государство платит. Да и будет потом, чем оправдать свой визит к вам.

                Заполняя бланк, Хэп чихнул два раза.

                - Будь поосторожней, - сказал Джо Боб. - Нет ничего хуже, чем летние простуды.

                - Мне ли не знать этого?

                Неожиданно Вик, стоявший позади них, сказал:

                - Может быть, это и не простуда.

                Они повернулись к нему. Вик выглядел испуганно.

                - Я проснулся сегодня утром, чихая и кашляя так, словно мне уже шестьдесят, - сказал Вик. - Да и голова сильно болела. Я принял аспирин, и стало немного полегче, но я все еще набит соплями. Может быть, все мы заразились. Той самой болезнью, которая была у Кэмпиона. От которой он умер.

                Хэп посмотрел на него долгим взглядом, и в тот самый момент, когда он собирался изложить ему все те причины, по которым этого быть не могло, он снова чихнул.

                Джо Боб серьезно посмотрел на них и сказал:

                - Знаешь, было бы нелишним закрыть станцию, Хэп. Только на один день.

                Хэп взглянул на него испуганно и попытался вспомнить все свои возражения. Но ни одно из них не приходило ему на ум. Он смог вспомнить только то, что сегодня он тоже проснулся с головной болью и насморком. Что ж, просто все одновременно простудились. Но ведь до случая с этим Кэмпионом он чувствовал себя нормально. Абсолютно нормально.

 

 

                Шесть лет, четыре года и восемнадцать месяцев - таков был возраст троих маленьких Ходжесов. Двое младших спали, а старший копал яму во дворе. Лила Брюетт сидела в гостиной и смотрела телевизор. Она затянулась сигаретой и закашлялась. Кашель мучил ее сегодня с утра, словно кто-то щекотал гортань перышком.

                Лила оторвалась от телевизора и оглядела комнату. Ей захотелось, чтобы ее собственный дом выглядел так же мило. У Салли было увлечение: она рисовала по журнальным заготовкам изображения Христа, и ими была увешана вся гостиная. Больше всего Лиле нравилась большая картина с изображением Тайной Вечери, висевшая над телевизором. Салли сказала ей, что на картину пошло шестьдесят разных масляных красок и работать пришлось почти три месяца. Это было настоящее произведение искусства.

                Как раз когда кончилась реклама и на экране появился фильм, крошка Черил начала плакать - прерывистый, безобразный визг, перемежающийся со взрывами кашля.

                Лила отложила сигарету и заспешила в спальню. Четырехлетняя Ева продолжала спать, но Черил лежала на спине в своей кроватке, и лицо ее приобрело зловещий красный оттенок. Крики стали звучать придушенно.

                Лила не боялась крупа с тех пор как им переболели оба ее ребенка. Она перевернула крошку Черил вниз головой и сильно похлопала ее по спине. Черил квакнула, как лягушка, и неожиданно выплюнула на пол сгусток желтой слизи.

                - Лучше? - спросила Лила.

                - Да-а-а, - протянула крошка Черил. Она уже почти заснула вновь.

                Лила вытерла пол бумажной салфеткой. Ей никогда не приходилось видеть такой обильной мокроты у ребенка. Лила закурила новую сигарету, чихнула на первой же затяжке и сама уже зашлась в приступе кашля.

 

 

 4

 

                Уже час, как стемнело.

                Старки в одиночестве сидел за большим письменным столом, роясь в ворохе телеграмм. Их содержание пугало его. Он служил своей стране уже тридцать шесть лет, начав с роли запуганной шестерки в Вест-Пойнте. Его награждали медалями. Он разговаривал с президентами, давал им советы, и иногда эти советы принимались. Ему и раньше приходилось попадать в трудные ситуации, но эта...

                Он был напуган, так сильно напуган, что едва позволял признаться в этом самому себе. Он нажал кнопку под центральным монитором. Изображение появилось с обескураживающей быстротой, свойственной солидному государственному оборудованию. На экране возникла калифорнийская пустыня. Ее безлюдность выглядела жутковато из-за пурпурно-красного оттенка, который придавала изображению инфракрасная съемка.

                Вон он там, впереди, - подумал Старки. Проект Блу.

                Страх вновь попытался захлестнуть его. Он полез в карман и вытащил синюю таблетку. Дочь называла их "отрубонами". Впрочем, названия не имеют значения, важны результаты. Он проглотил таблетку, не запивая, и поморщился.

                Проект Блу.

                Он оглядел остальные, выключенные мониторы, а затем нажал кнопку под каждым из них. Четвертый и пятый показывали лаборатории. На четвертом физическая, на пятом - биологии вирусов. Лаборатория биологи вирусов была вся заставлена клетками животных, в основном - морских свинок и обезьян. Было и несколько собак. В лаборатории физики небольшая центрифуга до сих пор продолжала вращаться. Старки пожалел об этом. Он горько пожалел об этом. Было что-то кошмарное в том, как эта штука весело крутилась, не останавливаясь ни на одну секунду, в то время как доктор Эзвик лежал рядом на полу, неуклюже раскинувшись, словно воронье пугало, не устоявшее под напором сильного ветра.

                Они объяснили ему, что центрифуга работает от того же источника, что и освещение, поэтому если они ее выключат, то погаснет и свет. А камеры там внутри не приспособлены для инфракрасной съемки. Старки все понял. Еще какие-нибудь ублюдки могут заявиться из Вашингтона, чтобы посмотреть на труп лауреата Нобелевской премии, лежащий в четырехстах футах под землей, меньше, чем в миле отсюда. Если выключим центрифугу, выключим и профессора. Элементарно. Дочь называла такие ситуации "Уловка-22" [бестселлер американского писателя Джозефа Хеллера].

                Он принял еще один "отрубон" и посмотрел на монитор номер два, который ему нравился меньше всего. Ему не нравился человек, упавший лицом в тарелку супа. Представьте, что кто-нибудь подойдет к вам и скажет: "Вы проведете вечность с физиономией, погруженной в миску супа". Это как старый киношный комический трюк, когда тортом попадают кому-нибудь в лицо. Перестает быть смешным, когда этим кем-то становишься ты сам.

                На первом мониторе были только электронные часы. До тринадцатого июня все цифры на них были зеленого цвета. Теперь они стали ярко-красными. Часы остановились. Они показывали: 06-13-90 02: 37: 16.

                13 июня 1990 года. Два часа тридцать семь минут утра. И еще шестнадцать секунд.

                Позади раздался стук.

                Старки выключил мониторы один за другим и обернулся. Он увидел, что одна из телеграмм упала на пол, и поднял ее.

                - Войдите.

                Это был Крейтон. Он был бледен, как мел. Опять плохие новости, равнодушно подумал Старки. Еще кто-нибудь совершил затяжной прыжок с вышки в миску холодного супа.

                - Привет, Лен, - сказал он спокойно.

                Лен Крейтон кивнул в ответ.

                - Билли. Эти... Боже, я не знаю, как тебе об этом сказать.

                - Чем яснее, тем лучше.

                - Эти люди, которые переносили тело Кэмпиона, проходят предварительные исследования в Атланте, и новости не очень утешительны.

                - Все заражены?

                - По крайней мере, пятеро. Есть там один парень - его зовут Стюарт Редман - так вот, у него пока отрицательная реакция.

                - Если бы Кэмпион не сбежал, - сказал Старки. - Там оказалась хреновая система безопасности. На редкость хреновая.

                Крейтон кивнул.

                - Продолжай.

                - В Арнетте введен карантин. Мы уже выявили шестнадцать случаев гриппа, вызванного постоянно мутирующим вирусом А-Прайм. А ведь это пока только больные в открытой форме.

                - Средства массовой информации?

                - Пока никаких проблем. Они верят в то, что это сибирская язва.

                - Что еще?

                - Одна очень серьезная проблема. В Техасе есть патрульный полицейский по имени Джозеф Роберт Брентвуд. Его двоюродному брату принадлежит как раз та самая заправка, где Кэмпион закончил свое путешествие. Он заехал вчера утром к Хэпскому предупредить о том, что приезжают люди из департамента здравоохранения. Мы задержали его три часа назад, и сейчас он на пути в Атланту. А до этого он объехал на патрульной машине половину Восточного Техаса. Одному Богу известно, со сколькими людьми он вступал в контакт за это время.

                - О, черт, - сказал Старки и сам испугался водянистой слабости своего голоса. Вероятность заражения - 99, 4%, - вспомнил он строчку из телеграммы. А это, в свою очередь, означало 99, 4% смертности, так как человеческий организм не в силах производить антитела, способные уничтожить постоянно мутирующий антигенный вирус. Как только организм вырабатывал нужные антитела, вирус просто мутировал в новую, слегка отличную от предыдущей, форму. По этой же причине создание вакцины представлялось практически невыполнимой задачей.

                99, 4%.

                - Ну же, продолжай. Что там еще?

                И тогда Крейтон мягко произнес:

                - Хаммер мертв. Билли. Самоубийство. Он выстрелил себе в глаз из табельного оружия. Материалы по Проекту Блу были у него на письменном столе. Мне кажется, он подумал, что они представляют собой вполне исчерпывающую предсмертную записку.

                Старки закрыл глаза. Вик Хаммер был его пасынком. Интересно, как он скажет об этом Цинтии? Мне очень жаль, Синди. Вик сегодня нырнул в миску холодного супа. Вот, прими "отрубон". Я хочу сказать тебе, что это была просто цепь досадных случайностей. Ни одна из них не произошла по вине твоего парня. Но он возглавлял проект, и он понял, что ситуация ухудшается, и тогда...

                - Спасибо, Лен, - сказал он.

                - Билли, не хочешь ли ты...

                - Я поднимусь через десять минут. Я хочу назначить заседание общевойскового штаба через пятнадцать минут. Если они в постелях, вышиби их оттуда.

                - Да, сэр.

                - И, Лен...

                - Да?

                - Я рад, что именно ты сообщил мне об этом.

                - Да, сэр.

                Крейтон вышел. Старки посмотрел на часы. Потом он подошел к мониторам, вмонтированным в стену. Он включил монитор номер два и задумчиво уставился на безмолвный кафетерий Проекта Блу.

 

 

 5

 

                Ларри Андервуд повернул за угол и нашел место для стоянки, достаточно обширное, чтобы втиснуть свой "Датсун Зед" между пожарным гидрантом и чьим-то мусорным контейнером. Ларри попытался убедить себя в том, что в действительности он не заметил распухший труп кошки, в белый живот которой вгрызалась крыса. Крыса так быстро исчезла в свете его фар, что вполне можно было бы поверить в то, что ее там и не было. Кошка, однако, осталась на месте.

                ДОРОГОЙ НЬЮ-ЙОРК, ЭТО ОПЯТЬ Я.

                Может быть, "Янки" в городе. Хоть какое-то оправдание для его путешествия. Доехать на метро до стадиона, пить пиво, есть горячие сосиски и наблюдать за тем, как "Янки" вышибают дурь из Кливленда или Бостона...

                На фасаде здания с помощью пульверизатора с краской были написаны воззвания загадочного и зловещего содержания: ЧИКО 116, ЗОРРО 93, МАЛЫШ ЭБИ N_1! Когда он был еще мальчиком, перед тем, как умер его отец, этот район был вполне приличным. Две каменные собаки охраняли ступени, ведущие к двойным дверям. За год до того, как он уехал на побережье, хулиганы разбили туловище собаки справа. Теперь не было ни той, ни другой, за исключением одной задней лапы собаки слева.

                Ларри подумал, что ему надо выйти из машины и убедиться в том, что имя его матери до сих пор значится под почтовым ящиком квартиры номер пятнадцать, но он чувствовал себя слишком усталым для этого. Нет, он будет сидеть здесь и дремать до семи часов утра. В семь он выйдет из машины и посмотрит, здесь ли еще его мать. Может быть, даже лучше, если она умерла. Может быть, тогда он даже забудет про "Янки". Может быть, он просто снимет комнату в отеле, проспит три дня подряд, а потом отправится обратно на Золотой Запад.

                Его ум вновь обратился к прошлому, размышляя о прошедших девяти неделях (или около того) и пытаясь объяснить себе, как это можно биться головой о каменные стены в течение шести долгих лет, играть в клубах, записывать демонстрационные кассеты, а потом добиться всего, о чем мечтал, за каких-нибудь девять недель. Он думал о том, что должен же быть какой-то ответ, какое-то объяснение, которое позволило бы ему отвергнуть отвратительную точку зрения, с которой все это выглядело лишь капризом, просто причудой судьбы, как говорил Дилан.

                На самом деле, все началось еще полтора года назад. Он выступал с "Тэттерд Ремнантс" в клубе Беркли, и ему позвонил один человек из "Колумбии". Не слишком большая шишка, просто один из тружеников виниловых виноградников. Нейл Дайамонд собирался записать одну из его песен под названием "Крошка, поймешь ли ты своего парня?"

                Дайамонд делал альбом. Кроме своих песен, он хотел включить туда "Пегги Сью вышла замуж" Бадди Холли и, возможно, песенку Ларри Андервуда. Вопрос был в том, захочет ли Ларри приехать и принять участие в записи фонограммы. Дайамонд хотел добавить вторую акустическую гитару. Мелодия ему очень нравилась.

                Ларри согласился.

                Запись продолжалась три дня. Все прошло хорошо. Ларри встретился с Нейлом Дайамондом, Робби Робертсоном и Ричардом Перри. Фамилия Ларри была упомянута на внутренней обложке, да и заплатили ему неплохо. Но "Крошка, поймешь ли ты своего парня?" так и не вошла в альбом. На второй вечер записи Дайамонд пришел с новой мелодией собственного сочинения, и она-то и заменила песенку Ларри.

                - Ну что ж, это бывает, - сказал человек из "Колумбии". - Знаешь, что я тебе скажу - почему бы нам все-таки не сделать запись? Посмотрим, может быть, я и смогу что-то предпринять.

                Ларри записал фонограмму своей песни и вновь оказался на улице. Дела в Лос-Анджелесе шли плохо.

                Наконец он все-таки устроился гитаристом в вечерний клуб. Потом, девять недель назад, позвонил человек из "Колумбии". Они хотят выпустить его сингл. Может ли он приехать и записать песенку для другой стороны? Конечно, - ответил Ларри. Конечно, он сможет приехать. В воскресенье вечером он вошел в студию "Колумбии" в Лос-Анджелесе, за один час продублировал на второй дорожке свой голос в "Крошке" и записал для обратной стороны песню "Карманный Спаситель", которую он сочинил еще для "Тэттерд Ремнантс". Человек из "Колумбии" вручил Ларри чек на пятьсот долларов и вонючий контракт, который связывал Ларри по рукам и ногам.

                Семь недель назад человек из "Колумбии" позвонил снова и велел ему пойти купить номер "Биллборда". Ларри ринулся на улицу. "Крошка, поймешь ли ты своего парня?" была признана одной из трех лучших новинок недели. Ларри перезвонил человеку из "Колумбии", и тот спросил его, не хочет ли он позавтракать в обществе настоящих шишек, чтобы обсудить будущий альбом.

                На ленче он напился и едва ощутил вкус своей порции семги. Кто-то из шишек сказал, что не удивится, если в следующем году "Крошка, поймешь ли ты своего парня?" получит приз Грэмми. Ларри ощущал себя как во сне, и когда он возвращался в номер, у него появилась странная уверенность, что сейчас его собьет грузовик. Шишки из "Колумбии" вручил ему еще один чек, на этот раз на две с половиной тысячи долларов. Придя к себе, Ларри снял телефонную трубку и сделал несколько звонков. Первым делом он позвонил хозяину ночного клуба, в котором играл на гитаре, и сообщил, что ему придется подыскать другого мудака, который будет исполнять "Желтую птицу", пока посетители будут жевать непрожаренную пиццу. Потом он позвонил всем, о ком только мог вспомнить, в том числе и Барри Григу из "Ремнантс". Потом он вышел и напился, как свинья.

                Пять недель назад сингл вошел в Сотню хит-парада "Биллборда". На восемьдесят девятом месте. В ту неделю в Лос-Анджелес по-настоящему пришла весна. В ослепительно сверкающее майское утро, когда дома выглядят такими белоснежными, а океан таким синим, что кажется, будто глаза вышибет из глазниц, он впервые услышал свою запись по радио. С ним было три или четыре приятеля, и среди них - его тогдашняя девушка. Все они были слегка под кокаином.

                НООООООВАЯ МУУУУУЗЫКА! - из радиоприемника донеслись традиционные позывные КЛМТ. А затем Ларри замер, услышав звук своего голоса:

 

Да, я не предупредил тебя, что снова еду домой,

Да, я не сказал тебе, что снова буду с тобой,

Но, крошка, если ты не ты, то кто же мне

ответит?

Крошка, поймешь ли ты своего парня?

Он - парень что надо.

Он парень шикарный

Крошка, поймешь ли ты своего парня?

 

                - Господи, это же я, - сказал он.

                Четыре недели назад его песня поднялась на семьдесят третье место в хит-параде "Биллборда". У него появилось ощущение что его запихнули в старый немой фильм, в котором все происходит слишком быстро. "Колумбия" срочно требовала записи альбома, стремясь извлечь выгоду из успеха сингла.

                Неожиданно трудно оказалось избавиться от Джулии - девушки, с которой он начал встречаться в тот период, когда играл на гитаре в ночном клубе. Она знакомила его с самыми разными людьми, из которых лишь очень немногих он действительно хотел видеть. Ее голос стал напоминать ему голоса сладкоречивых агентов, которые звонили ему по телефону. После долгого, шумного и желчного скандала он расстался с ней. Она угрожала покончить жизнь самоубийством. После разрыва Ларри чувствовал себя так, словно принял участие в затяжной битве подушками, каждая из которых была обработана газом, вызывающим легкое отравление.

                Они начали записывать альбом три недели назад, и Ларри сумел отвертеться от большинства предложений типа "ради вашего же блага". Он использовал ту относительную свободу действий, которую оставил ему контракт. Он вызвал троицу из "Тэттерд Ремнантс" - Барри Грига, Эла Спеллмана и Джонни МакКолла - и двух других музыкантов, с которыми ему приходилось играть в прошлом - Нейла Гудмана и Уэйна Стаки. Они записали альбом за девять дней. "Колумбия", похоже, хотела, чтобы альбом состоял из тех песен, которым, по их мнению, была обеспечена двадцатинедельная карьера - начиная с "Крошки" и кончая "Держись, Слупи". Ларри хотел большего.

                На обложке альбома была фотография Ларри в наполненной пеной антикварной ванне. На кафеле сверху были написаны слова КАРМАННЫЙ СПАСИТЕЛЬ и ЛАРРИ АНДЕРВУД. "Колумбия" хотела назвать альбом "Крошка, поймешь ли ты своего парня?", но Ларри твердо стоял на своем, и они в конце концов согласились на наклейку В АЛЬБОМ ВХОДИТ ХИТОВЫЙ СИНГЛ на полиэтиленовой упаковке.

                Две недели назад сингл переместился на сорок седьмую позицию, и праздник начался. Он снял на месяц дом на побережье. События, которые последовали вслед за этим, словно плавали в каком-то тумане. Все больше и больше людей бродило по дому. Некоторых Ларри знал, но большинство из них были ему незнакомы. Он смутно вспоминал, как к нему один за другим приставали агенты, желавшие "продолжить его великую карьеру". Он смутно вспоминал, как нюхал кокаин и запивал его текилой. Он смутно вспоминал, как его разбудили субботним утром, должно быть, неделю или около того назад, чтобы он послушал, как Кейзи Касем прокручивает его запись, занявшую тридцать шестое место в "Америкэн Топ Форти". Он смутно вспоминал, как с полученным по почте чеком на четыре тысячи долларов в кармане он долго и нудно торговался, покупая "Датсун Зед".

                А затем, тринадцатого июня, шесть дней назад, Уэйн Стаки попросил Ларри прогуляться вместе с ним к морю. Было еще девять часов утра, но уже врубили магнитофон и два телевизора. Стоял такой грохот, словно на первом этаже шла оргия. Ларри в одних трусах сидел в кресле и осоловело пытался выудить хоть какой-нибудь смысл из комикса "Супербой". Ему казалось, что он очень внимателен, но ни одно из слов не желало означать что-либо. Вагнер грохотал из квадрофонических колонок, и Уэйну пришлось прокричать три или четыре раза, прежде чем Ларри его услышал. Ларри кивнул. Он чувствовал себя способным пройти долгие мили.

                Но когда солнечный свет иголками пронзил его глаза, Ларри неожиданно передумал. Никаких прогулок. Ну уж нет. Его глаза превратились в увеличительные стекла, и вскоре солнце, проходящее сквозь них, испепелит его мозги.

                Уэйн, твердо взяв его за руку, настаивал.

                - Пошли.

                У Ларри отвратительно болела голова, а позвоночник онемел. Его глазные яблоки пульсировали, а почки нудно болели. Если принять еще парочку доз амфетамина, то, пожалуй, он вновь почувствует себя нормально. Он полез в карман брюк за амфетамином, и лишь тогда впервые понял, что одет в одних лишь трусах, которые он менял в последний раз три дня назад.

                - Уэйн, я хочу назад.

                - Давай пройдем чуть-чуть подальше. - Ему пришло в голову, что Уэйн как-то странно смотрит на него, со смесью раздражения и жалости.

                - Нет, дружок. Сам видишь, я в одних трусах. Меня арестуют за появление в непотребном виде в общественном месте.

                - На этой части побережья ты можешь повязать свой член цветным шейным платком и сверкать яйцами, не опасаясь ареста за непотребный вид. Пошли, парень.

                - Я устал, - раздраженно сказал Ларри. Он начинал злиться на Уэйна. Уэйн ему мстит за то, что Ларри написал хит, а он, Уэйн, был всего лишь клавишником на новом альбоме. Он такая же сука, как Джулия. Теперь все его ненавидят. Все стремятся уколоть его. Глаза его затуманились легкими слезами.

                - Пошли, парень, - повторил Уэйн, и они потащились дальше по пляжу.

                Они прошли еще около мили, когда мощные мускулы бедер Ларри свело двойной судорогой. Он вскрикнул и рухнул на песок.

                - Судороги, - завопил он. - О, Господи, судороги!

                Уэйн присел рядом с ним на корточки и выпрямил его ноги. Агония повторилась, и тогда Уэйн принялся за работу, массируя сжавшиеся в узел мускулы. Наконец плоть, долгое время испытывавшая кислородное голодание, расслабилась.

                Ларри, у которого сначала перехватило дух, наконец-то начал судорожно ловить воздух ртом.

                - О, Господи, - сказал он. - Спасибо. Это было... это было чертовски больно.

                - Разумеется, - ответил Уэйн без особого сочувствия в голосе. - Держу пари, что так оно и было. Ларри. Как ты сейчас?

                - О'кей. Но давай теперь просто посидим. А потом пойдем назад.

                - Я хочу поговорить с тобой. Мне надо было вытащить тебя сюда, чтобы ты понял, что я хочу тебе сообщить.

                - В чем дело, Уэйн?

                - Праздник подошел к концу, Ларри.

                - Чего?

                - Праздник. Когда ты вернешься, ты выдернешь все штепсели, выдашь всем ключи от машин, поблагодаришь всех за приятно проведенное время и проводишь их до парадной двери. Избавься от них.

                - Но я не могу этого сделать! - изумленно сказал Ларри.

                - И все-таки лучше тебе это сделать, - сказал ему Уэйн.

                - Но почему? Дружище, праздник только-только набрал ход!

                - Сколько "Колумбия" заплатила тебе?

                - А почему это тебя интересует? - с хитрой интонацией спросил Ларри.

                - Ты что, думаешь, что я хочу поживиться за твой счет? Подумай хорошенько.

                Ларри подумал и со все возрастающим удивлением понял, что Уэйну Стаки незачем зариться на его деньги. Отцу Уэйна принадлежала половина третьей в Америке по величине компании по производству электронных игр, и у семьи Стаки был скромный дворец в Бель Эре. С удивлением Ларри осознал, что неожиданно свалившееся на него богатство в глазах Уэйна могло значить не так уж много.

                - Нет, разумеется нет, - сказал он грубо. - Извини, конечно. Просто у меня такое впечатление, что каждый вшивый мудак к западу от Лас-Вегаса...

                - Так сколько же?

                Ларри поразмыслил.

                - К этому моменту мне выплатили семь тысяч.

                - Раз в четыре месяца тебе выплачивают отчисления за сингл и раз в полгода - за альбом, так?

                - Так.

                Уэйн кивнул.

                - Тянут, пока рак на горе не свистнет, суки. Сигарету?

                Ларри взял одну и закурил.

                - Знаешь, сколько тебе стоит этот праздник?

                - Конечно, - сказал Ларри.

                - Дом ты снял не меньше, чем за штуку.

                - Да, правда. - На самом деле это стоило ему тысячу двести долларов за аренду плюс пятьсот долларов залога на случай порчи имущества. Он внес залог и уплатил половину арендной платы. Всего - тысячу сто долларов и шестьсот долларов долга.

                - Сколько за наркотики?

                - Ну, дружище, ты же понимаешь, что без этого нельзя. Это как креветки к пиву. Большая часть уже израсходована, но...

                - Была марихуана и был кокаин. Ну так сколько же?

                - Пятьсот и пятьсот.

                - А на следующий день уже ничего не осталось.

                - Да, черт возьми! - сказал Ларри в удивлении. - И сколько же я всего потратил?

                - С травкой дела обстоят не так уж плохо. Она дешевая. Двенадцать сотен. Восемь штук за кокаин.

                На секунду Ларри подумал, что его стошнит. Он молча вытаращился на Уэйна. Он попытался заговорить, но смог только выдавить из себя:

                - ДЕВЯТЬ ШТУК И ДВЕ СОТНИ?

                - Инфляция, дружище, - сказал Уэйн. - Перечислить тебе остальное?

                Ларри неохотно кивнул.

                - Кто-то разбил цветной телевизор наверху. Я думаю, сотни три за ремонт. Деревянные панели внизу превратили черт знает во что. Четыре сотни. Если повезет. Позавчера разбили витраж. Три сотни. Ковер в гостиной прожжен пеплом и залит пивом и виски. Четыре сотни. Я позвонил в винную лавку. Шесть сотен.

                - Шесть сотен за выпивку? - прошептал Ларри. Его охватил ужас.

                - Скажи еще спасибо, что все пили только пиво и вино. Короче, общая сумма затрат на эту скромную вечеринку превышает двенадцать тысяч долларов, - сказал Уэйн. - Ты купил себе машину... сколько ты за нее отдал?

                - Две с половиной, - тупо сказал Ларри. Он готов был расплакаться.

                - Ну, что у тебя осталось до следующего чека? Тысячи две?

                - Примерно, - сказал Ларри, не в силах признаться Уэйну, что на самом деле у него осталось гораздо меньше: что-то около восьмисот долларов.

                - Слушай меня внимательно, Ларри, потому что я не стану повторять. Здесь все только и ждут очередного праздника. В этом мире только две вещи постоянны: постоянный обман и постоянный праздник. Они слетаются, как птички, высматривающие жуков на спине у гиппопотама. Стряхни их с себя, и пусть идут своей дорогой. Ты скажешь им, чтобы они убирались. Ты сделаешь это. Потому что в тебе есть стержень. В тебе есть что-то такое... ты способен грызть жесть. Чего бы тебе не стоил успех, ты достигаешь его. У тебя будет скромная симпатичная карьера. Средненький поп, который через пять лет уже никто не вспомнит. Любители би-бопа будут собирать твои записи. Ты будешь делать деньги.

                Ларри сжал кулаки. Ему хотелось ударить в это спокойное лицо. От слов Уэйна он чувствовал себя как кусок собачьего дерьма на обочине.

                - Вернись и выдерни штепсель, - мягко сказал Уэйн. - А потом садись в свою машину и уезжай. Просто уезжай. Просто уезжай, парень. И побудь в сторонке, пока ты не будешь знать, что новый чек ждет тебя.

                Ларри поднялся и, сделав над собой усилие, сказал спасибо. Слово вышло у него изо рта, как кирпич.

                - Ты просто поедешь куда-нибудь и соберешься с мыслями. Тебе есть, о чем подумать: какой тебе нужен менеджер, какие гастроли, какой контракт после того, как "Карманный Спаситель" станет хитом. А он станет. В нем есть такой аккуратный, ненавязчивый ритм. Если дашь себе передышку, ты все это сообразишь. Такие, как ты, соображают неплохо.

                Такие, как ты...

 

 

                Кто-то постучал пальцем по стеклу.

                Ларри дернулся. Оказывается, он не просто дремал, он уснул. Ему снилась Калифорния. Но вокруг него был серый нью-йоркский денек.

                Он осторожно повернул голову и увидел свою мать. Мгновение они просто смотрели друг на друга, и Ларри почувствовал себя голым, словно он был животным, которого разглядывают в зоопарке. Он опустил стекло.

                - Мама?

                - Я так и знала, что это ты, - произнесла она странно бесстрастным тоном. - Выходи-ка оттуда и покажись мне в полный рост.

                Обе ноги его онемели. Тысячи иголок вонзились в его ступни, когда он открыл дверь и вылез из машины. Он никогда не думал, что их встреча пройдет именно так, что он окажется таким неподготовленным и уязвимым. Он почувствовал себя как часовой, уснувший на посту и внезапно приведенный в чувство.

                Ему стало не по себе. Когда ему было десять лет, она будила его субботними утрами, постучав одним пальцем по закрытой двери спальни. И точно так же она разбудила его четырнадцать лет спустя.

                И вот он стоял перед ней, а иголки продолжали вонзаться в ступни, заставляя его переступать с ноги на ногу. Он вспомнил, что когда он так делал, она всегда спрашивала, не надо ли ему в туалет, и немедленно застыл на месте.

                - Привет, ма, - сказал он.

                Она посмотрела на него молча, и ужас неожиданно опустился на его сердце, как зловещая птица на старое гнездо. Ужас, что она может отвернуться от него, отвергнуть его, показать ему свою спину в дешевом пальто и просто-напросто уйти за угол в метро, оставив его в одиночестве.

                - Привет, Ларри, - сказала она и, поманив его за собой, пошла вверх по лестнице.

                - Ма?

                Она обернулась к нему, стоя между исчезнувшими каменными собаками, и он обнял ее. В первое мгновение страх слегка исказил черты ее лица, словно она ожидала не объятий, а ударов. Потом выражение страха исчезло, и она ответила на его объятия. На мгновение ему показалось, что сейчас он заплачет, и уж во всяком случае, он был уверен, что она-то заплачет точно. Это был Трогательный Момент. Поверх ее склонившегося плеча ему была видна дохлая кошка, наполовину вывалившаяся из мусорного контейнера. Когда она высвободилась из объятий, глаза ее были сухими.

                - Пошли, я приготовлю тебе завтрак. Ты ехал на машине всю ночь?

                - Да, - ответил он, и голос его слегка дрожал от избытка чувств.

                - Ну что ж, пошли. Не забудь вытереть ноги. Если ты наследишь, мистер Фримен просто убьет меня.

                Он прошел за ней мимо уничтоженных каменных собак и немного настороженно посмотрел на то место, где они стояли, просто чтобы убедиться в том, что они действительно исчезли, что его рост не стал меньше на два фута и что десятилетие восьмидесятых не вернулось обратно в область будущего. Она распахнула двери, и они вошли.

 

 

                После завтрака он стал стряхивать пепел в кофейную чашку, но она выхватила ее и поставила перед ним пепельницу. Чашка была полна гущей, и в нее вполне можно было стряхивать пепел. Пепельница была чистой, без единого пятнышка, и он стряхнул в нее пепел с некоторым угрызением совести. Его мать умела расставлять по всему пути небольшие капканы, так что скоро лодыжки начинали кровоточить, а ум заходил за разум.

                - Итак, ты вернулся, - сказала Элис. - Что привело тебя сюда?

                - Я скучал по тебе, ма.

                Она фыркнула.

                - Так вот почему ты писал мне так часто?

                - Я не очень-то большой мастер по части писем.

                - Но ты по-прежнему внимателен к своей матери. Этого у тебя не отнять.

                - Извини, - сказал он. - Как тебе жилось, ма?

                - Не так плохо. Спина побаливает, но у меня есть лекарства. Я справлюсь.

                - А выглядишь ты по-прежнему, как девушка, - сказал он с оттенком своей прежней добродушной лести. Ей всегда это нравилось, но сейчас лишь тень улыбки тронула ее губы. - Новые мужчины в твоей жизни?

                - Несколько, - сказала она. - Ну, а как насчет тебя?

                - Нет, - сказал он серьезно. - Никаких новых мужчин. Девушки - да, но никаких новых мужчин.

                Он надеялся рассмешить ее, но опять вызвал лишь призрачную улыбку. Мое появление беспокоит ее, - подумал он. Она не знает, зачем я здесь. Не для того она ждала меня три года, чтобы я наконец появился. Ей хотелось бы, чтобы я оставался пропавшим без вести.

                - Видишься с кем-нибудь постоянно?

                - Живу в свое удовольствие.

                - Ты всегда так и поступал. Во всяком случае, ты ни разу не пришел домой сказать мне, что поставил какую-нибудь симпатичную девушку-католичку в интересное положение. В этом тебе надо отдать должное. Ты либо был очень осторожен, либо тебе везло, либо ты был очень вежлив.

                Он попытался сохранить бесстрастное лицо. В первый раз за всю жизнь она заговорила с ним о сексе.

                - Так или иначе, рано или поздно тебе придется это сделать, - сказала Элис. - Говорят, что холостяки живут прекрасно. Это не так. Ты просто становишься старым и безобразным, полным песка, как мистер Фримен.

                Ларри фыркнул.

                - Я слышала твою песню по радио. Я говорила всем, что это мой сын. Это Ларри. Большинство мне не верило.

                - Ты слышала?

                - Ну, конечно. Ее постоянно передают по этой рок-н-рольной радиостанции, которую слушают юные девицы.

                - Тебе понравилось?

                - Не больше, чем вся музыка этого сорта. - Она посмотрела на него твердо. - Думаю, что какие-то места звучат очень впечатляюще. Похотливо.

                Он заметил, что переступает с ноги на ногу, и заставил себя остановиться.

                - Мне просто хотелось, чтобы это звучало... страстно, ма. Вот и все. - Лицо его покраснело. Он никогда не думал, что будет сидеть на кухне у матери, обсуждая страсть.

                - Страсти место в спальне, - сказала она отрывисто, прекращая искусствоведческий разговор о его хите. - Кроме того, ты что-то сделал со своим голосом. Он звучит так, словно ты черномазый.

                - Сейчас? - спросил он удивленно.

                - Нет, по радио.

                - Вот так? - спросил Ларри с улыбкой, понизив свой голос до уровня Билла Уиверса.

                - Вот-вот, - кивнула она. - Когда я была девушкой, нам казалось, что Фрэнк Синатра - это очень смело. А теперь появился этот _р_э_п_. Рэп - так его называют они. _В_о_п_л_и_ - вот как называю это я. - Она посмотрела на него неодобрительно. - В твоей песне, по крайней мере, нет воплей.

                - Мне платят гонорар, - сказал он. - Отчисления с каждой проданной пластинки. В целом это составляет до...

                - Ой, прекрати, - сказала она, отмахнувшись от него рукой. - Я всегда заваливала математику. Тебе уже заплатили, или ты купил эту маленькую машину в кредит?

                - Мне заплатили не так уж много, - сказал он, совсем близко подойдя к границе лжи, но пока не переступая ее. - Я сделал первый взнос за машину.

                - Излишняя уступчивость к тем, кто покупает в кредит, - сказала она зло. - Это и сгубило твоего отца. Доктор сказал, что он умер от сердечного приступа, но дело было не в этом. Его сердце _р_а_з_б_и_л_о_с_ь_. Твой отец сошел в могилу, отпуская товары в кредит.

                Это была старая песня, и Ларри пропускал ее мимо ушей, кивая в нужных местах. У его отца был галантерейный магазинчик. Неподалеку открылся "Роберт Холл", и через год его дело обанкротилось. За утешением он обратился к еде и потолстел за три года на сто десять фунтов. Когда Ларри было девять, он умер в забегаловке на углу, оставив перед собой на тарелке недоеденный сэндвич с фрикадельками. На поминках, когда ее сестра пыталась утешить женщину, у которой был такой вид, словно она абсолютно не нуждается в утешениях, Элис Андервуд сказала, что дело могло обернуться и хуже. Ведь это мог быть не сэндвич, - сказала она, глядя через плечо сестры прямо на ее мужа, - а бутылка.

                После смерти мужа Элис воспитывала Ларри сама, давя на него всем весом своих прописных истин и предрассудков до тех пор, пока он не ушел из дома. Напоследок она сказала ему, когда он и Руди Шварц уезжали на старом форде Руди, что в Калифорнии тоже есть приюты для бедных.

                - Ты устал, - сказала она. - Пойди умойся. А я пока уберу коробки из задней комнаты, чтобы ты мог поспать.

                Она прошла через небольшую прихожую в заднюю комнату, его старую спальню, и Ларри услышал, как она кряхтит, переставляя коробки. В окно доносились звуки уличного движения. Он вспомнил о дохлой кошке. Она была права. Он устал. Никогда в жизни он так не уставал. Он лег спать и проспал около восемнадцати часов подряд.

 

 

 6

 

                Дело клонилось к вечеру, когда Фрэнни подошла к тому месту, где ее отец терпеливо полол горох и бобы. Она была поздним ребенком, и сейчас ее отцу пошел уже седьмой десяток. Ее мать уехала в Портленд за белыми перчатками. Лучшая подруга Фрэн, Эми Лаудер, выходила замуж в начале следующего месяца.

                Фрэнни откашлялась.

                - Нужна помощь?

                Он повернулся к ней и усмехнулся.

                - Привет, Фрэн. Что, застала меня врасплох?

                - Похоже на то.

                - Твоя мама уже вернулась? - Он неопределенно нахмурился, но потом его лицо прояснилось. - Да нет, все в порядке, она ведь только недавно уехала, верно? Конечно, помоги немного, если хочешь. Главное, не забудь потом умыться.

                - Руки леди выдают ее привычки, - с легкой насмешкой произнесла Фрэн и фыркнула. Питер попытался неодобрительно нахмуриться, но не особо преуспел в этом.

                Она опустилась на соседней грядке и принялась полоть. Вокруг чирикали воробьи, а с шоссе N_1, меньше чем в одном квартале отсюда, доносился постоянный гул движения. Он, конечно, еще не достиг той силы, которую приобретет в июле, когда почти ежедневно между ними и Киттери происходит катастрофа, но с каждым днем он усиливался.

                Питер рассказал ей о том, как прошел день, и она задавала ему нужные вопросы и кивала в нужных местах. Погруженный в работу, он не видел, как она кивала, но краешком глаза замечал, как кивает ее _т_е_н_ь_. Он работал слесарем на большой сэнфордской фирме по производству автомобильных запчастей, самой крупной к северу от Бостона. Ему было шестьдесят четыре года, и скоро должен был пойти последний год его работы перед уходом на пенсию.

                Питер Голдсмит был недоволен службой социального обеспечения. Он никогда не доверял ей, даже раньше, когда система еще не начала трещать под ударами экономического спада, инфляции и безработицы. Не так уж много демократов было в Мэне в тридцатых и сороковых, - сказал он дочери. Но ее дедушка был демократом и уж точно сделал демократа из ее отца. В лучшие дни Оганквита это превратило их в своего рода парий. Но у его отца была одна поговорка, которую он повторял с упорством, столь же несгибаемым, как и республиканская философия Мэна: Не доверяй сильным мира сего, ибо и сами они, и их правительства вздрючат тебя, и так будет до скончания века.

                Фрэнни засмеялась. Ей нравилось, когда отец разговаривал с ней так.

                Ты должен доверять самому себе, - продолжал он, - и пусть сильные мира сего катятся своей дорогой вместе с теми людьми, которые их выбрали. В большинстве случаев эта дорога не слишком хороша, но все обстоит нормально: они стоят друг друга.

                Он продолжал говорить о том, о сем, и его голос звучал приятно и успокаивающе. Тени их удлинились и двигались по грядкам вперед них. Все это приносило ей облегчение. Она пришла сюда сказать нечто, но с раннего детства она часто приходила сказать и оставалась, чтобы слушать. Ей не было с ним скучно. Насколько она знала, никому не было с ним скучно, разве что ее матери. Он был прирожденным рассказчиком.

                Она осознала, что он перестал говорить. Он сидел на камне в конце своей грядки, набивал трубку и смотрел на нее.

                - Что у тебя на уме, Фрэнни?

                Мгновение она смотрела на него неуверенно, не зная, как начать. Она пришла, чтобы сказать ему, но теперь не была уверена, что сможет сделать это. Молчание повисло между ними, разрастаясь все больше и больше, и наконец расширилось до размеров пропасти, которую она не могла больше выносить. Она прыгнула.

                - Я беременна.

                Он перестал набивать трубку и просто посмотрел на нее.

                - Беременна, - повторил он так, словно никогда не слышал этого слова раньше. Потом он сказал: - Ну, Фрэнни... это шутка? Или такая игра?

                - Нет, папочка.

                - Подойди-ка ко мне и сядь рядом.

                Она послушно повиновалась.

                - Это точно? - спросил он ее.

                - Точно, - сказала она, а потом - в этом не было и следа наигранности, она просто ничего не могла с собой поделать - она громко разрыдалась. Он обнял ее одной рукой. Когда слезы понемногу начали иссякать, она задала вопрос, который беспокоил ее больше всего.

                - Папочка, ты по-прежнему любишь меня?

                - Что? - Он посмотрел на нее удивленно. - Ну да, я по-прежнему очень люблю тебя.

                Она снова разрыдалась, но на этот раз он предоставил ее самой себе, а сам принялся раскуривать трубку.

                - Ты расстроен? - спросила она.

                - Я не знаю. У меня никогда раньше не было беременной дочери, и я толком еще не уверен в том, как это следует воспринимать. Это тот самый Джесс?

                Она кивнула.

                - Ты сказала ему?

                Она снова кивнула.

                - Ну и что он говорит?

                - Он говорит, что женится на мне. Или заплатит за аборт.

                - Женитьба или аборт, - сказал Питер Голдсмит и затянулся трубкой. Малый не промах.

                Она посмотрела на свои руки. Грязь забилась в небольшие морщинки на костяшках и под ногти. Руки леди выдают ее привычки, - услышала она внутри себя голос своей матери. Мне придется выйти из церковной общины. Беременная дочь. Руки леди...

                Ее отец сказал:

                - Я не хотел бы совать нос не в свое дело, но все-таки он... или ты... вы соблюдали какие-нибудь предосторожности?

                - Я приняла противозачаточную таблетку, - сказала она. - Но она не подействовала.

                - Ну тогда здесь нет ничьей вины, разве что ваша общая, - сказал он. - И я не могу обвинять тебя в чем-нибудь, Фрэнни. В шестьдесят четыре забываешь, что такое двадцать один. Так что оставим разговоры о вине.

                Она почувствовала огромное облегчение. Ощущение было немножко похоже на обморок.

                - Твоя мама найдет, что сказать тебе о вине, и я не остановлю ее, но я не буду с ней заодно. Ты понимаешь это?

                Она кивнула. Ее отец больше уже не пытался возражать матери. Только не вслух. Все дело было в ее язвительности. Он однажды сказал Фрэнни, что когда ей перечат, то ситуация иногда выходит из-под контроля. А когда ситуация выходит из-под контроля, то она может сказать такое, что зарежет человека без ножа, а пожалеет она об этом только тогда, когда будет уже слишком поздно залечивать рану. Фрэнни подумала, что, вероятно, много лет назад перед ее отцом стоял выбор: продолжать сопротивление, что неминуемо приведет к разводу, или сдаться. Он предпочел второе - но на своих собственных условиях.

                Она спросила спокойно:

                - Ты уверен, что в этой ситуации ты сможешь остаться в стороне, папочка?

                - Ты просишь меня занять твою сторону?

                - Я не знаю.

                - Что ты собираешься со всем этим делать?

                - С мамой?

                - Нет. С собой, Фрэнни.

                - Я не знаю.

                - Выйдешь за него? Вдвоем можно жить на те деньги, что и в одиночку. Так говорят, во всяком случае.

                - Не думаю, что смогу сделать это. Мне кажется, я разлюбила его, если вообще любила когда-нибудь.

                - Ребенок? - Трубка его хорошо раскурилась, и в летнем воздухе разлился сладкий запах дыма. В саду сгустились тени и загудели сверчки.

                - Нет, дело тут не в ребенке. Это случилось бы и так, и так. Джесс... - Она задумалась, пытаясь определить, что же все-таки не так в Джессе, что-то, на что сейчас она может не обратить внимания в этом порыве, к которому вынуждал ее будущий ребенок, порыве решать и действовать, стараясь выбраться из-под угрожающей тени ее матери, которая сейчас покупала перчатки на свадьбу лучшей подруги детства Фрэн. Что-то, что сейчас можно похоронить, но что тем не менее будет беспокойно ворочаться под землей шесть месяцев, шестнадцать месяцев или двадцать шесть лишь для того, чтобы в конце концов подняться из могилы и наброситься на них обоих. Жениться в спешке, раскаиваться всю жизнь. Одна из любимых пословиц ее матери.

                - Он слабый, - сказала она. - Точнее я не могу объяснить.

                - Ты не можешь доверить ему себя, Фрэнни?

                - Да, - сказала она, думая о том, что ее отец ближе подобрался к тому, что она хотела выразить. Она не доверяла Джессу, который происходил из богатой семьи и носил синие рубашки. - Джесс хочет, как лучше. Он хочет поступить правильно, это действительно так, но... Два семестра назад мы пошли на вечер поэзии. Его устраивал человек по имени Тед Энслин. Зал был переполнен. Все слушали очень торжественно... очень внимательно... так, чтобы не пропустить ни одного слова. Ну а я... ну ты же меня знаешь...

                Он успокаивающе обнял ее одной рукой и сказал:

                - Фрэнни попала в рот смешинка.

                - Да, так оно и было. Похоже, ты очень хорошо меня знаешь.

                - Немного знаю, - сказал он.

                - Она - смешинка, я хочу сказать - появилась неизвестно откуда. Я сама не хотела этого. Это никак не относилось к поэзии мистера Энслина, поэзия была в полном порядке. Дело было в том, как _о_н_и_ смотрели на н_е_г_о_.

                Она посмотрела на отца, чтобы увидеть его реакцию. Он просто кивнул ей, чтобы она продолжала.

                - Короче, мне пришлось убраться оттуда. Джесс просто взбесился. И я считаю, у него было право на это... с моей стороны это был такой детский поступок, такой детский способ _в_о_с_п_р_и_я_т_и_я_, все это так... но со мной это часто бывает. Не всегда, конечно. Я могу серьезно заниматься делом...

                - Да, ты можешь.

                - Но иногда...

                - Иногда смешинка залетает тебе в рот, а ты одна из тех, кто не может выплюнуть ее обратно, - сказал Питер.

                - Наверное, я такая. Так или иначе, но Джесс не такой. И если мы поженимся... он раз за разом будет обнаруживать дома этого непрошеного гостя, которого я впустила. Не каждый день, но достаточно часто для того, чтобы он вышел из себя. Тогда я попытаюсь... и мне кажется...

                - Мне кажется, это сделает тебя несчастной, - сказал Питер, крепче обняв ее.

                - Да, это так, - сказала она.

                - Тогда не позволяй своей матери себя переубедить.

                Она закрыла глаза и почувствовала еще большее облегчение, чем в прошлый раз. Он понял. Каким-то чудом.

                - Как бы ты отнесся к тому, чтобы я сделала аборт? - спросила она после паузы.

                - У меня такое впечатление, что именно этот вариант ты и хочешь обсудить.

                Она посмотрела на него удивленно.

                - Может быть, ты и прав, - сказала она медленно.

                - Слушай, - сказал он и впал в парадоксальное молчание. Но она с_л_у_ш_а_л_а_ и слышала воробьев, сверчков, гудение самолета высоко в небе, чей-то призыв к Джеки, чтобы он немедленно шел домой, шум косилки, машину, несущуюся по шоссе N_1.

                Она как раз хотела спросить, все ли с ним в порядке, когда он взял ее за руку и заговорил.

                - Фрэнни, тебе, конечно, нужен бы отец помоложе, но тут я ничем не могу помочь. Я женился только в пятьдесят шестом.

                Он задумчиво посмотрел на нее в свете сумерек.

                - Карла была не такой в те дни. Она была... черт возьми, она была молода. Она не менялась до тех пор, пока не умер твой брат Фредди. До того момента она была молодой. После того, как Фредди умер, внутри у нее все застыло. И... ты не должна думать, что я хочу сказать о твоей матери что-нибудь плохое, Фрэнни, даже если со стороны это выглядит отчасти и так. Но мне кажется, что Карла... окаменела... после того, как умер Фредди. Она покрыла свои взгляды на мир тройным слоем лака и одним слоем быстро застывающего цемента и объявила, что это хорошо. А сейчас она похожа на смотрителя в музее, и если она видит, как кто-то трогает выставленные там экспонаты-идеи, то взирает на это крайне неодобрительно. Но она не всегда была такой. Тебе придется поверить мне на слово, но это действительно так.

                - А какой она была, папочка?

                - Ну... - Он рассеянно оглядел сад. - Она была во многом такая же, как ты, Фрэнни. В ней была смешинка. Мы часто ездили в Бостон поболеть за "Ред Сокс" и выпить пива.

                - Мама... пила пиво?

                - Ну да, пила. А потом оставшуюся часть игры проводила в женском туалете и выходила оттуда, проклиная меня за то, что по моей вине она пропустила самую интересную часть матча, хотя на самом-то деле это она постоянно упрашивала меня сходить в буфет за пивом.

                Фрэнни попыталась представить себе свою мать с кружкой пива в руке, когда она смотрит на отца и смеется, как девчонка на свидании. Но у нее ничего не получилось.

                - Она никогда не скандалила, - сказал он смущенно. - Мы с ней ходили к доктору, чтобы выяснить, кто из нас не в порядке. Доктор сказал, что никаких отклонений нет. Потом, в шестидесятом, появился на свет твой брат Фред. Она любила этого мальчишку до смерти, Фрэн. Фред - так ведь звали ее отца, ты знаешь. У нее был выкидыш в шестьдесят пятом, и мы оба решили, что с детьми покончено. Потом ты появилась на свет в шестьдесят девятом, на месяц раньше, чем нужно, но, в общем, все было в порядке. И я полюбил тебя до смерти. У каждого из нас было по ребенку, но она своего потеряла.

                Он замолчал, погрузившись в размышления. Фред умер в 1973 году. Ему было тринадцать, Фрэнни - четыре. Человек, сбивший Фреда, был пьян. За ним был долгий список дорожных нарушений. Фред прожил семь дней.

                - Я думаю, что аборт - слишком мягкое словечко для этой операции, сказал Питер Голдсмит. Он медленно выговаривал каждое слово, словно оно причиняло ему боль. - Я думаю, что это - детоубийство, простое и откровенное. Прости, что я говорю так, что я так... несгибаем, упрям... Я же говорил тебе, что я уже стар.

                - Ты совсем не стар, папочка, - пробормотала она.

                - Нет, я стар, я стар! - сказал он резко. Вид его неожиданно стал совсем убитым. - Я старик, который пытается дать совет молодой дочери, и это как если бы обезьяна пыталась научить медведя, как вести себя за столом. Пьяный водитель убил моего сына семнадцать лет назад, и моя жена так от этого никогда и не оправилась. Я всегда рассматриваю вопрос аборта, думая о Фреде. И я не могу смотреть на это с другой точки зрения, точно так же, как ты не могла избавиться от смешинки на поэтическом вечере, Фрэнни. Я просто вижу перед собой Фреда. Он был весь исковеркан внутри. У него не было никакого шанса. Жизнь дешево стоит, а аборт делает ее еще дешевле. То, что мы делаем, и то, что мы думаем... эти вещи так часто основываются на произвольных суждениях. Я просто не могу перешагнуть через себя. У меня словно кирпич застрял в глотке. В истоке любой справедливой логики лежит что-то иррациональное. Вера. Что-то я совсем запутался, да?

                - Я не хочу делать аборт, - сказала она спокойно. - По своим собственным причинам.

                - Что это за причины?

                - Ребенок - это часть меня, - сказала она, слегка подняв подбородок.

                - Ты откажешься от него, Фрэнни?

                - Я не знаю.

                - Но ты хочешь этого?

                - Нет, я хочу оставить его с собой.

                Он молчал. Ей показалось, что она чувствует его неодобрение.

                - Ты думаешь о моем образовании, так? - спросила она.

                - Нет, - сказал он, поднимаясь. Он потер руками поясницу и скорчил довольную гримасу, когда затрещал его позвоночник. - Я думаю о том, что мы с тобой уже достаточно поговорили. И что пока тебе не стоит принимать окончательное решение.

                - Мама вернулась, - сказала она.

                Он повернулся, чтобы проследить ее взгляд. Машина завернула на подъездную дорожку, хромированные поверхности засверкали в свете заходящего солнца. Карла заметила их, посигналила и весело махнула рукой.

                - Я должна сказать ей.

                - Да, но подожди денек-другой, Фрэнни.

                - Ладно.

                Она помогла ему собрать садовые инструменты, и они вместе направились к машине.

 

 

 7

 

                В мягком свете, который озаряет землю сразу же после захода солнца, но до настоящей темноты, и который киношники называют "режимом". Вик Палфри на короткое время вернулся в сознание.

                "Я умираю", - подумал он, и слова странно залязгали у него в мозгу, убеждая его в том, что он произнес их в слух, хотя на самом деле это было не так.

                Вокруг его шеи был повязан нагрудник, покрытый сгустками слизи. Голова его болела. Странные мысли плясали у него в мозгу. Он знал, что был в бреду... и скоро вернется в прежнее состояние. Он был болен, и выздоровления не предвиделось: это была лишь краткая передышка.

                Он поднес руку ко лбу и отдернул ее, как от печки. Весь раскаленный, и к тому же напичкан трубками. Две чистеньких пластиковых трубочки выходили из ноздрей. Еще одна змеилась из-под больничной простыни к бутыли на полу, и он мог точно сказать, к _ч_е_м_у_ присоединен другой ее конец. Две капельницы были закреплены в штативе, их трубки соединялись в одну, а та в свою очередь впивалась в его руку чуть пониже локтя.

                На мой взгляд, этого вполне достаточно, - подумал он. Но на нем были и провода. Они были укреплены у - него на черепе, на груди, на левой руке. Один из них, похоже, забрался к нему в пупок. И ко всему прочему он был абсолютно уверен, что какая-то штука сжимает его задницу. Что бы это могло быть? Радар для определения дерьма?

                - Эй!

                Он собирался издать громкий, негодующий вопль. Но изо рта у него вырвался еле слышный шепот смертельно больного человека.

                "Мама, Джордж завел лошадь в стойло?"

                Опять начинается бред. Иррациональная мысль, пронесшаяся сквозь сознание как метеор. Долго ему не продержаться. Эта штука убьет его. Мысль о том, что он умрет, бормоча всякую чушь, как выживший из ума старик, наполнило его ужасом.

                "Джордж уехал на свидание с Нормой Уиллис. Ты заведешь лошадь сам. Вик, и повесишь ей торбу. Будь хорошим мальчиком."

                "Это не моя работа."

                "Виктор, ты ведь любишь свою мать."

                "Люблю. Но это не значит..."

                "Ты должен любить свою маму. У мамы грипп.

                Нет, мама, у тебя не грипп. У тебя туберкулез, и он убьет тебя. В девятнадцать сорок семь. А Джордж умрет ровно через шесть дней после того, как попадет в Корею. Этого времени как раз хватит на одно письмо, а потом - бах-бах-бах."

                "Вик, ты поможешь мне и заведешь эту лошадь сейчас, и это мое последнее слово."

                - Это у меня грипп, а не у нее, - прошептал он, вновь выныривая на поверхность.

                Он смотрел на дверь и думал о том, что даже для госпиталя она выглядит чертовски забавно. У нее были закругленные углы, по краям которых шли заклепки, а нижний косяк поднимался над кафельным полом дюймов на шесть.

                Даже такой плотник, как Вик Палфри мог бы

                 (дай мне комиксы, Вик, ты уже насмотрелся вдоволь)

                 (мама, он отнял у меня комиксы! Отдай назад! Отдааай, говорю тебе) соорудить дверь и получше. Да она ведь

                 (стальная)

                Мысль вонзилась ему гвоздем в мозг, и он попытался приподняться, чтобы разглядеть дверь получше. Ну да, так и есть. Именно так и есть. Стальная дверь. Зачем это в госпитале нужна стальная дверь? Почему его здесь заперли? Что случилось? Действительно ли он смертельно болен? Не пора ли ему подумать о том, как он предстанет перед Господом? Господи, что с_л_у_ч_и_л_о_с_ь_? Он безуспешно попытался проникнуть сквозь серый туман, но лишь голоса доносились до него, очень далеко, голоса, обладателей которых он не мог вспомнить.

                "А я вам говорю, что... им просто надо сказать... на хрен эту инфляцию-мудацию..."

                "Лучше отключить колонки, Хэп."

                 (Хэп? Билл Хэпском? Кто это такой? Я знаю это имя)

                "твою мать..."

                "абсолютно мертвы..."

                "Дай мне руку, и я вытащу тебя отсюда..."

                "Дай мне комиксы, Вик, ты уже..."

                В комнате Вика зажегся свет. При свете он увидел два ряда лиц, напряженно наблюдавших за ним сквозь двойное стекло, и вскрикнул, сперва подумав, что это те самые люди, которые ведут разговоры у него в мозгу. Один из них, в белом докторском халате, делал энергичные знаки кому-то, кто оставался за пределами поля зрения Вика, но Вик уже преодолел свой страх. Он был слишком слаб, чтобы долго оставаться испуганным. Но внезапное потрясение расчистило часть завалов в его мозгу, и он понял, где находится. Атланта. Атланта, штат Джорджия. Они приехали и забрали его его и Хэпа, и Норма, и жену Норма, и детей Норма. Они забрали Хэнка Кармайкла. Стью Редмана. И одному Богу известно, сколько еще людей они увезли с собой. Вик был напуган и негодовал. Конечно, у него обычный насморк, конечно, он чихает, но уж наверняка у него нет холеры или какой-нибудь другой заразы, которая была у бедняги Кэмпиона и его семьи. Он вспомнил, как Норм Брюетт споткнулся, поднимаясь на самолет, и ему пришлось оказать помощь. Жена его была напугана и плакала, и маленький Бобби Брюетт тоже плакал - плакал и кашлял. Скрежещущий, крупозный кашель. Самолет поджидал их на небольшой взлетной полосе за пределами Брейнтри, но чтобы выбраться из Арнетта, им пришлось проехать дорожный пост на шоссе N_93, и люди там натягивали колючую проволоку... натягивали колючую проволоку прямо в пустыне...

                Красная лампочка вспыхнула над странной дверью. Раздался шипящий звук, а потом словно заработал насос. Когда все смолкло, дверь открылась. Вошедший человек был одет в огромный белый скафандр с прозрачным окошком для лица. На спине у него были баллоны с кислородом, и когда он заговорил, то его голос оказался металлическим, лишенным всех человеческих интонаций. Этот голос был похож на тот, что раздается из видеоигр, что-нибудь типа "Попытайся снова. Космический Курсант", когда ты использовал свою последнюю попытку.

                Голос проскрежетал:

                - Как вы себя чувствуете, мистер Палфри?

                Но Вик не смог ничего ответить. Вик погрузился обратно в свои зеленые бездны. За прозрачным окошечком белого костюма он видел свою мать. Мамочка была одета в белом, когда папочка отвез его и Джорджа в санаторий на последнее свидание с ней. Ей пришлось поехать в санаторий, чтобы никто из них не мог заразиться от нее. Туберкулез заразен. От него можно умереть.

                Он разговаривал с мамой... сказал, что будет послушным и заведет лошадь в стойло... сказал, что Джордж отнял комиксы.... спросил, не лучше ли ей... спросил, скоро ли она сможет приехать домой... и человек в белом костюме сделал ему укол, и он еще глубже погрузился в бездну, а слова его стали бессвязными. Человек в белом костюме оглянулся на лица за стеклом и покачал головой.

                Подбородком он включил переговорное устройство и произнес:

                - Если это не подействует, к полночи его не будет в живых.

                Для Вика Палфри "режим" закончился.

 

 

                - Просто закатайте рукав, мистер Редман, - сказала ему хорошенькая темноволосая медсестра. - Это не займет и минуты. - Она держала в руках браслет для измерения кровяного давления. Руки были в перчатках. За пластиковой маской лицо ее улыбалось, словно у них был какой-то общий секрет.

                - Нет, - сказал Стью.

                Улыбка частично сошла с ее лица.

                - Нам надо только измерить давление. Это не займет и минуты.

                - Нет.

                - Распоряжение доктора, - сказала она, переходя на деловой тон. Прошу.

                - Если это распоряжение доктора, то дайте мне поговорить с ним.

                - Боюсь, что сейчас он занят. Если б вы только...

                - Я подожду, - сказал Стью ровно.

                - Это просто моя работа. Вы ведь не хотите, чтобы у меня были неприятности, не правда ли? - Она снова улыбнулась. - Если б вы только позволили мне...

                - Не позволю, - сказал Стью. - Идите и скажите им. Пусть они пришлют кого-нибудь.

                С обеспокоенным видом сестра подошла к стальной двери и повернула в замочной скважине ключ квадратной формы. Когда дверь снова закрылась, он встал и подошел к окну - но на улице было уже совсем темно. Он был не против того, чтобы его подвергли обследованию. Но он был против того, что его держат в страхе и неведении. Он не чувствовал себя больным, по крайней мере пока, но он был очень напуган.

                Они ожидали, что он станет расспрашивать их раньше - он прочитал это у них в глазах. Они умеют скрывать от тебя правду, когда ты в больнице. Четыре года назад его жена умерла от рака в возрасте двадцати семи лет. Он зародился у нее в матке, а потом распространился с быстротой молнии по всему организму. Стью видел, как они обходили ее вопросы, либо меняя тему, либо пускаясь в долгие, пересыпанные терминами объяснения. Поэтому он и не спрашивал ни о чем, отмечая про себя, как это их беспокоит. А сейчас настало время спросить и время получить ответы. Выраженные в односложных словах.

                Некоторые пробелы он мог заполнить самостоятельно. У Кэмпиона с женой и ребенком была какая-то чертовски опасная болезнь. Начиналась она как обычный грипп или летняя простуда, но дальше дело шло все хуже и хуже до тех пор, пока, по всей видимости, ты не захлебывался в собственных соплях или тебя не испепеляла лихорадка. Болезнь была чрезвычайно заразной.

                Он терпеливо сидел на стуле рядом с больничной койкой и ждал, пока сестра приведет кого-нибудь. Но скорее всего никто не придет. Может быть, к утру они наконец-то пришлют к нему кого-нибудь, кто сможет сообщить ему то, что он должен знать. Он может подождать. Терпение всегда было сильной чертой Стюарта Редмана.

                Красная лампочка вспыхнула над дверью. Когда компрессор или насос (или что там у них за штука?) наконец прекратил работать, внутрь шагнул человек в белом скафандре. Доктор Деннинджер. Он был молод. У него были темные волосы, кожа оливкового цвета, резкие черты лица и бледные губы.

                - Патти Греер говорит, что вы доставляете ей много хлопот, донеслось из динамика на груди у Деннинджера. - Она очень расстроена.

                - Не из за чего ей расстраиваться, - сказал Стью непринужденно. Трудно было сделать так, чтобы голос звучал непринужденно, но он чувствовал, что очень важно скрыть свой страх от этого человека.

                - Я хотел бы получить кое-какие ответы, - сказал Стью.

                - Извините, но...

                - Если вы хотите, чтобы я с вами сотрудничал, ответьте мне на мои вопросы.

                - Со временем вам...

                - Я могу причинить вам много неприятностей.

                - Мы знаем это, - сердито произнес Деннинджер. - У меня просто нет возможности сообщить вам что-либо, мистер Редман. Я и сам знаю очень мало.

                - Думаю, вы брали на анализ мою кровь. Все эти иголки...

                - Это так, - осторожно сказал Деннинджер.

                - Для чего?

                - Повторяю, мистер Редман, я не могу сказать вам то, чего сам не знаю. - Вновь в его голосе появились сварливые нотки, и Стью склонен был ему поверить. В этой работе его использовали просто как хорошего специалиста, и все это, похоже, ему не слишком-то нравилось.

                - Мой город сейчас в карантине.

                - Об этом мне также ничего не известно. - Но Деннинджер отвел свой взгляд в сторону, и Стью подумал, что на этот раз он лжет.

                - Почему об этом до сих пор ничего не передали? Он указал на привинченный к стене телевизор.

                - Прошу прощения?

                - Когда блокируют выезды из города и натягивают вокруг колючую проволоку, то это из ряда новостей, - сказал Стью.

                - Мистер Редман, если б вы только позволили Патти смерить вам давление...

                - Нет. Если вам что-нибудь от меня понадобится, то вам лучше послать ко мне двух здоровых мужиков. Но сколько бы вы их не послали, изо всех сил постараюсь проделать несколько дырок в ваших защитных костюмах. Они не выглядят слишком уж прочными, вы об этом знаете?

                Он шутливо протянул руку к костюму Деннинджера. Тот отскочил, чуть не упав.

                - Думаю, вы можете подсыпать мне что-нибудь в еду, чтобы я отрубился, но ведь это скажется на результатах анализов, разве нет?

                - Мистер Редман, вы ведете себя неблагоразумно! - Деннинджер старался держаться на приличном удалении. - Ваше нежелание сотрудничать с нами может причинить всей стране много вреда. Вы понимаете меня?

                - Нет, - сказал Стью. - В настоящий момент похоже на то, что моя страна причиняет мне много вреда. Меня заперли в больничной палате в Джорджии в компании с кретином-доктором, который не может отличить дерьмо от шоколада. Уноси отсюда свою грязную задницу и пришли мне сюда кого-нибудь, кто поговорит со мной, или пришли сюда дюжих молодцов, которые смогут силой добиться того, что вам нужно. Но я буду сопротивляться, это уж точно.

                Когда Деннинджер ушел, он продолжал неподвижно сидеть на стуле. Страх внутри него разрастался. Два дня он ждал, что начнет чихать, кашлять и отхаркивать желтую слизь. Он думал и о других - о людях, которых он знал всю свою жизнь. Он думал о том, чувствует ли кто-нибудь из них себя так же плохо, как Кэмпион. Он вспоминал мертвую женщину с ребенком в старом "Шевроле". У женщины было лицо Лилы Брюетт, а у ребенка - Черил Ходжес, какими он запомнил их во время перелета в Атланту.

                Он чувствовал, как страх извивается и ворочается под его бесстрастным лицом. Иногда он был огромным и паническим, сокрушающим все на своем пути, как слон. Иногда он был маленьким и гложущим, с острыми зубками, как крыса.

                Только через сорок часов к нему прислали человека, согласного отвечать на вопросы.

 

 

 8

 

                Они напали на него через некоторое время после наступления сумерек, когда он шел по обочине шоссе N_27. Через одну-две мили он собирался повернуть на запад по N_63. Возможно, чувства его были несколько притуплены двумя порциями пива, но он сразу понял, что дело пахнет керосином. Он как раз вышел на шоссе, вспоминая о четырех или пяти здоровяках в дальнем конце бара, когда они оставили свое укрытие и бросились за ним.

                Ник дрался изо всех сил, украсив одного из нападавших фингалом, а другому сломав нос. В один из счастливых моментов ему даже показалось, что он сможет победить. То обстоятельство, что он дрался, не издавая ни звука, слегка их встревожило. Они дрались вяло, может быть, потому, что раньше такие победы давались им без труда, и они не ожидали серьезного сопротивления от тощего сосунка с рюкзаком.

                Потом один из них сумел ударить его в подбородок, рассекая нижнюю губу чем-то вроде университетского перстня, и теплый вкус крови наполнил его рот. Он оступился, и кто-то схватил его за руки. Он как раз успел освободить одну из них, когда кулак, словно покинувшая свою орбиту луна, врезался ему в лицо. Прежде чем кулак закрыл его правый глаз, он успел заметить все то же кольцо, тускло мерцающее в свете звезд. Из глаз у него посыпались искры, и сознание стало медленно растворяться, уплывая в неизвестном направлении. Испугавшись, он стал драться еще отчаяннее. Человек с кольцом вновь оказался напротив него, и Ник ударил его в живот. У Перстня захватило дух, и он согнулся пополам.

                - Держите его, - сказал Перстень, с трудом поднимаясь на ноги. Держите его за волосы.

                Кто-то запустил обе руки в жесткие черные волосы Ника.

                - Почему он не орет? - спросил один из них с беспокойной заинтересованностью. - Почему он не орет, Рэй?

                - Я же сказал не называть имен, - сказал Перстень. - Мне плевать, почему он не орет. Сейчас я его отхерачу. Сосунок ударил меня. Он за это поплатится.

                Кулак понесся на него. Ник отдернул голову в сторону, и кольцо оставило борозду у него на щеке.

                - Я же говорю, держите его, - сказал Рэй. - С кем я имею дело? С компанией шлюх?

                Кулак опустился. Нос Ника превратился в лопнувший помидор. Кулак опустился снова. Два передних зуба искрошились, приняв на себя таран школьного перстня.

                - Рэй, кончай! Ты что, хочешь его убить?

                - Держите его. Сосунок ударил меня. Сейчас я его отхерачу.

                На шоссе показались огни приближающейся машины.

                - О, Господи!

                - Швыряй его, швыряй!

                Это был голос Рэя, но самого Рэя перед ним не было. Ник был смутно благодарен за это судьбе, но большая часть сохранившегося у него сознания была занята агонией у него во рту. Он ощущал на языке осколки своих зубов.

                Чьи-то руки тянули его на середину дороги. Приближающиеся фары осветили его, как актера на сцене. Завизжали тормоза. Он тупо ждал удара. Во всяком случае, это положило бы конец боли во рту.

                Он смотрел на шину, остановившуюся меньше чем в футе от его лица. Он видел застрявший в покрышке белый камешек.

                - Кусок кварца, - подумал он отрывочно и потерял сознание.

 

 

                Когда Ник пришел в себя, он обнаружил, что лежит на койке. Койка была жесткой, но за последние три года ему приходилось испробовать и похуже. С огромным усилием ему удалось открыть глаза.

                Над ним был серый потрескавшийся цементный потолок. Под потолком шли зигзаги труб, обернутых теплоизоляционным материалом. Его поле зрения пересекала цепь. Он слегка приподнял голову, которую тут же пронзила чудовищная молния боли, и увидел другую цепь, которой койка крепилась к стене.

                Он повернул голову налево (еще один приступ боли, но на этот раз не такой убийственный) и увидел шероховатую бетонную стену. Она была густо исписана разными надписями. Там были изображения фаллосов, огромных грудей, грубо нарисованных влагалищ. Ник понял, где он находится. Он был в тюремной камере.

                Он осторожно приподнялся на локтях, а потом присел. Переждав новый приступ боли, Ник дотащился до решетчатой двери и выглянул в коридор. На стене выросла чья-то тень, а затем массивный человек в шортах цвета хаки появился в конце коридора. Подойдя к камере Ника, он остановился и молча смотрел на него почти целую минуту. Потом он сказал:

                - Когда я был мальчишкой, мы выследили в горах пуму и застрелили ее. На обратном пути в город мы протащили ее двадцать миль по грязи. То, что осталось от зверя, когда мы пришли домой, было самым печальным зрелищем, которое я когда-либо видел в своей жизни. Ты занимаешь второе место после пумы, паренек.

                Ник подумал про себя, что это похоже на хорошо подготовленный и заученный монолог, приберегаемый специально для заезжих посетителей тюремных камер.

                - Как тебя зовут?

                Ник указал пальцем на свои распухшие и разодранные губы и покачал головой.

                - Ты что, не можешь говорить?

                Ник сделал жест, словно он пишет в воздухе невидимой ручкой.

                - Тебе нужен карандаш?

                Ник кивнул.

                - Если ты немой, то почему у тебя нет специальных карточек?

                Ник пожал плечами. Он вывернул свои пустые карманы. Потом сжал кулаки, поднес их к вискам, закатил глаза и прислонился к прутьям решетки. Потом он указал на пустые карманы.

                - Тебя ограбили.

                Ник кивнул.

                Человек в хаки повернулся и отправился с свой кабинет. Через мгновение он вернулся с тупым карандашом и блокнотом. Все это он просунул Нику между прутьями решетки. На каждом листке блокнота вверху было написано: "Канцелярия шерифа Джона Бейкера".

                Ник указал карандашом на имя и вопросительно поднял брови.

                - Да, это я. А ты кто?

                "Ник Андрос", - написал Ник и просунул руку сквозь прутья решетки.

                Бейкер покачал головой.

                - Я не буду с тобой здороваться за руку. Ты и глухой к тому же? Что случилось с тобой этим вечером? Доктор Сомс с женой чуть не переехали тебя, как полено.

                "Избит и ограблен. Рядом с баром Зака".

                - В этом притоне такому пареньку, как ты, делать нечего. Тебе и пить-то еще рано.

                Ник возмущенно потряс головой. "Мне двадцать два, - написал он. - И я имею право выпить пару кружек пива, не рискуя при этом быть избитым и ограбленным, не так ли?.."

                - А что ты вообще делаешь в этих местах, паренек?

                Ник вырвал первую страничку блокнота, смял ее в комок и бросил на пол. Прежде чем он успел начать писать ответ, рука молнией метнулась сквозь прутья и железной хваткой сжала его плечо.

                - Эти камеры убирает моя жена, - сказал Бейкер, - и тебе нет никакой необходимости здесь сорить. Пойди и выброси в парашу.

                Ник наклонился, поморщившись от боли в спине, и поднял бумажный шарик с пола. Он выбросил его в туалет, а затем вопросительно посмотрел на Бейкера. Бейкер кивнул.

                Бейкер подумал, что это, наверное, чертовски трудный трюк - научить глухонемого ребенка читать и писать. Здесь в Шойо, штат Арканзас, были и нормальные парни, которые так и не научились этому, и большинство из них обычно проводило время у Зака.

                Ник кончил писать и протянул блокнот Бейкеру.

                "Я путешествую, но я не бродяга. Весь день работал на человека по имени Ричард Эллертон, в шести милях к западу отсюда. Вычистил хлев и таскал сено на сеновал. На прошлой неделе я был в Уаттсе, Оклахома, ставил забор. Те, кто избил меня, забрали весь мой недельный заработок."

                - Ты уверен, что работал на Ричарда Эллертона? Я ведь могу и проверить.

                Ник кивнул.

                - Ты видел его собаку?

                Ник кивнул.

                - Какой она породы?

                Ник протянул руку за блокнотом.

                "Большой доберман", - написал он.

                Бейкер кивнул, повернулся и пошел обратно в кабинет. Ник обеспокоено смотрел ему вслед, стоя у двери. Через мгновение Бейкер вернулся с большой связкой ключей, отпер камеру и отодвинул в сторону решетку.

                - Пошли в кабинет, - сказал Бейкер. - Не хочешь позавтракать?

                Ник покачал головой, а затем показал жестами, как наливает и пьет.

                - Кофе? Понял. Сливки, сахар?

                Ник покачал головой.

                - Прими все это как настоящий мужчина, - Бейкер засмеялся. - Пошли.

                Бейкер шел по коридору, но хотя он продолжал говорить, Ник не мог разобрать его слов, так как не видел губ.

                - Я не против хорошей компании. У меня бессонница. Редкую ночь я сплю больше трех-четырех часов. Жена хочет, чтобы я съездил к медицинскому светилу в Пайн Блаффе. Если не пройдет, я так и сделаю. Сам видишь - время пять часов утра, еще даже не рассвело, а я уже сижу, ем яйца из столовки для водителей грузовиков.

                На последней фразе он обернулся, и Ник успел уловить:

                - ...столовки для водителей грузовиков. - В знак непонимания он поднял брови и пожал плечами.

                - Не имеет значения, - сказал Бейкер. - Во всяком случае, не для такого молодого парня, как ты.

                В кабинете шериф налил ему чашку кофе из огромного термоса. Тарелка с недоеденным завтраком стояла на столе, и он пододвинул ее к себе. Ник глотнул кофе. Кофе обжог ему рот, но был вкусным.

                - Я не собираюсь задерживать тебя, - сказал Бейкер. - Но вот что я тебе скажу. Если ты согласен ненадолго остаться, то мы с тобой попробуем поймать тех парней. Ну как, согласен?

                Ник кивнул и написал: "Думаете, смогу я получить свои деньги обратно?"

                - Ни малейшего шанса, - равнодушно сказал Бейкер. - Я ведь обычный провинциальный шериф, паренек. Для таких штучек тебе понадобился бы Орал Робертс.

                Ник кивнул и пожал плечами.

                - Сколько их было?

                Ник показал четыре пальца, потом пожал плечами и показал пять.

                - Ты думаешь, что сможешь опознать кого-нибудь из них?

                Ник показал один палец и написал: "Большой, светлые волосы. Как вы, может, чуть-чуть потяжелее. Серая рубашка и брюки. Большой перстень на третьем пальце правой руки. Красный камень. Им-то он и порезал меня."

                Пока Бейкер читал все это, лицо его менялось. Сначала на нем появилось выражение озабоченности, потом гнева. Ник, думая, что гнев направлен против него, снова испугался.

                - Господи Боже мой, - сказал Бейкер. - Все совпадает. Ты уверен?

                Ник неохотно кивнул.

                - Заметил еще какие-нибудь приметы?

                Ник задумался, а потом написал: "Небольшой шрам. У него на лбу."

                Бейкер взглянул на надпись.

                - Это Рэй Бут, - сказал он. - Мой шурин. Спасибо тебе, малыш. Еще только пять часов утра, а день уже безнадежно испорчен.

                Глаза Ника открылись чуть-чуть пошире, и он сделал осторожный жест соболезнования.

                - Да ладно, чего уж там, - сказал Бейкер, обращаясь скорее к самому себе, чем к Нику. - Он дрянной человек. Джени знает об этом. Он столько раз бил ее, когда они были еще детьми. Но они все-таки брат и сестра, так что мне придется рассориться со своей благоверной на этой неделе.

                Ник посмотрел себе под ноги в смущении. Бейкер потряс его за плечо, чтобы он следил за губами.

                - Возможно, ничего у нас и не получится. Рэй со своей оравой просто поручатся друг за друга. Твое слово против их. Ты достал кого-нибудь?

                "Двинул Рэю поддых, - написал Ник. - Другому двинул в нос. Похоже, сломал."

                - Рэй обычно шатается с Винсом Хоганом, Билли Уорнером и Майком Чайлдресом, - сказал Бейкер. - Я могу заняться одним Винсом и расколоть его. У него хребет как у медузы. А если я расколю его, то смогу добраться до Майка и Билли. Рэй получил этот перстень в студенческой организации Лос-Анджелесского университета. Вылетел со второго курса. - Он выдержал паузу, барабаня пальцами по краю тарелки. - Мы можем дать этому делу ход, паренек, если ты хочешь. Но заранее тебя предупреждаю: мы можем их упустить. Они злы и трусливы, как собаки, но они местные, а ты - всего лишь глухонемой бродяга. И если они отвертятся, то тебе несдобровать.

                "Давай попробуем", - написал Ник.

                Бейкер со вздохом кивнул.

                - О'кей. Винс Хоган работает на лесопилке. Мы съездим туда часов в девять. Может, нам и удастся запугать его так, что он расколется.

                Ник кивнул.

                - Как твой рот? Док Сомс оставил какие-то таблетки. Он сказал, что наверное, будет очень больно.

                Ник уныло кивнул.

                - Сейчас достану. Это... - Он прервался, и в своем бесшумном мире Ник увидел. Как шериф несколько раз чихнул в платок. - Только этого не хватало. Похоже, я сильно простудился. Господи Иисусе, ну разве жизнь не прекрасна и удивительна? Добро пожаловать в Арканзас, паренек.

 

 

 9

 

 

                Ларри проснулся с ощущением, что маленький дракончик использовал его рот вместо ночного горшка, и что он находился там, где ему не следует быть.

                Кровать была одноместной, но на ней лежали две подушки. Он ощутил запах поджаривавшегося бекона. Прошлая ночь постепенно всплывала у него в памяти. Он был в квартире на втором этаже в доме по авеню Тремонт, и его мать весьма заинтересуется тем, где он провел ночь. Позвонил ли он ей, предупредил ли ее?

                Девушку звали Мария, и она сказала, что работает... кем? Специалистом по оральной гигиене, так что ли? Ларри не знал, что много ли она смыслит в гигиене, но по оральной части она проявила себя неплохо. Когда она узнала, что это тот самый Ларри Андервуд, она слегка сдвинулась. Разве не искали они вчера открытый магазин пластинок, чтобы купить сингл "Крошка, поймешь ли ты своего парня?"

                Он попытался восстановить в памяти весь вчерашний день, начиная с невинной завязки и кончая неистовым финалом.

                "Янки" в городе не было, это он помнил. Его мать ушла на работу, оставив ему на столе в кухне расписание игр "Янки" вместе с запиской: "Ларри. Как видишь, "Янки" не вернутся в город до первого июля. Четвертого они играют двойную игру. Если этот день у тебя ничем не занят, то почему бы тебе не сводить свою маму на стадион? Я куплю сосиски и пиво. Яйца и колбаса в холодильнике. Береги себя, малыш". У записки был характерный для Элис Андервуд постскриптум: "Большинство ребят, с которыми ты дружил, разъехались, и скатертью дорожка этой банде. Но мне кажется, что Бадди Маркс работает в типографии на Стрикер Авеню".

                Одно воспоминание об этой записке заставило его поморщиться. Перед его именем не стояло слово "дорогой". Перед ее подписью не было слов "с любовью". Она не верила в громкие слова. То, во что она верила, лежало в холодильнике. Пока он отсыпался после своего путешествия через всю Америку, она успела сходить в магазин и купить все то, что он любил. Ее память была настолько безупречна, что это пугало. Ветчина в банке. Два фунта настоящего масла - как это она интересно может позволять себе такие вещи на свою зарплату? Две упаковки кока-колы. Колбаски Дели. Ростбиф, замоченный в соусе, состав которого Элис отказывалась назвать даже своему сыну. Галлон мороженого "Персиковый Восторг Баскина-Роббинса" в морозилке. И вдобавок, сырный пирог Сары Ли. Тот, что с земляникой наверху.

                Подчиняясь внезапному импульсу, он прошел в ванную. Новая зубная щетка "Пепсодент", висящая на том же самом месте, что и в детстве. Пачка лезвий. Крем для бритья "Барбазол". Даже одеколон "Олд Спайс". Не Бог весть что, - сказала бы она, - но пахнет неплохо для своей цены. Ларри почти слышал, как она произносит эти слова.

                Специалист по оральной гигиене в розовых нейлоновых трусах - больше на ней ничего не было - вошла в комнату.

                - Привет, Ларри, - сказала она. Она была низкого роста, симпатичная, с крепкой грудью.

                - Привет, - ответил он и встал с постели.

                - У меня есть халат для тебя, если хочешь. На завтрак у нас копченая рыба и бекон.

                Копченая рыба и бекон? Его желудок съежился и стал выворачиваться наизнанку.

                - Нет, радость, мне надо бежать. Мне надо повидать одного человека.

                - Эй, но ты не можешь так вот просто удрать от меня?

                - Послушай, это очень важно.

                - Что значит, важно? - В кулаке у нее была зажата покрытая жиром металлическая лопаточка, похожая на стальной цветок.

                - Послушай, человек, с которым мне надо увидеться, - это моя мама. Я приехал в город всего лишь два дня назад, а вчера вечером не позвонил ей... или позвонил? - добавил он с надеждой.

                - Ты никому не звонил, - сказала она угрюмо. - Держу пари, что ты не тот Ларри Андервуд.

                - Можешь верить во что хочешь. Мне надо бежать.

                - Ах ты, сукин сын! - вспыхнула она. - А что мне делать со всей этой дурацкой едой?

                - Может, выбросить в окно? - предложил он.

                Она швырнула в него лопаточкой. В любой другой день его жизни лопаточка пролетела бы мимо. В сущности, один из основополагающих законов физики состоит в том, что лопаточка, брошенная рукой разъяренного специалиста по оральной гигиене, не может попасть в цель. Но случилось исключение, которое, как известно, только подтверждает правило. Лопаточка Ларри прямо в лоб. Потом он заметил, как две капли крови упали на коврик, когда он наклонился поднять ее.

                Он сделал два шага по направлению к ней.

                - Тебя надо бы отшлепать этой штукой! - заорал он на нее.

                - Ну, конечно, - сказала она, съежившись от страха и начиная плакать. - Почему бы и нет? Ты звезда. Трахнул и убежал. Я думала, ты симпатичный парень. Никакой ты не симпатичный парень. - Слезы побежали у нее по щекам, падая на грудь. Одна из них скатилась по ее правой груди и повисла на соске. Это зрелище заворожило его.

                - Я должен идти, - сказал он.

                - Никакой ты не симпатичный парень! - крикнула она ему вслед, когда он направился в гостиную. - Я пошла с тобой потому, что думала - ты симпатичный парень!

                Вид гостиной заставил его застонать. На кушетке лежало по крайней мере двадцать экземпляров сингла "Крошка, поймешь ли ты своего парня?" Еще три стояли на проигрывателе. На противоположной стене висел огромный плакат с Райаном О'Нилом и Али МакГро.

                Она стояла в дверном проеме спальни, все еще плача. Он различал порез от бритвы на одной из ее голеней.

                - Послушай, позвони мне, - сказала она. - Не думай, я не сумасшедшая.

                Ему надо было бы сказать "Ну, конечно", и все бы кончилось хорошо. Вместо этого он услышал, как изо рта у него вырывается сумасшедший смех, а потом слова: "Твоя рыба горит".

                Она закричала на него и пошла к двери, но споткнулась о лежавшую на полу подушку и неуклюже растянулась. Одной рукой она сшибла полупустую бутылку молока и качнула стоявшую рядом пустую бутылку виски. "Боже мой, подумал Ларри, - неужели мы это смешивали?"

                Он быстро вышел и затопал вниз по лестнице. На последних шести ступеньках, ведущих к парадной двери, он услышал, как она кричит вниз с верхней лестничной площадки:

                - НИКАКОЙ ТЫ НЕ СИМПАТИЧНЫЙ ПАРЕНЬ! НИКАКОЙ ТЫЫ НЕ...

                Он захлопнул дверь, и туманное, влажное тепло окутало его, неся с собой запахи распускающихся деревьев и автомобильных выхлопов. По сравнению с запахами жарившегося жира и застоявшегося сигаретного дыма, это были духи. Он глубоко вдохнул воздух. Как прекрасно выбраться из этого безумия.

                Вверху с треском распахнулось окно, и он догадался, что за этим последует.

                - Я надеюсь, что ты сгниешь! - крикнула она ему. - Я надеюсь, ты упадешь на рельсы в метро! Никакой ты не певец! В постели ты просто дерьмо! Эй ты, вшивый мудак! Засунь себе это в жопу! Отнеси это своей мамочке, вшивый мудак!

                Бутылка с молоком разбилась об асфальт.

                Он ускорил шаги. Сзади донесся финальный протяжный вопль:

                - ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ В ЖОПУ, УБЛЮУУУУУУДОК!

                Потом он завернул за угол и оказался над проходившим внизу скоростным шоссе. Наклонившись над перилами, он трясся от истерического смеха, провожая взглядом машины, проносившиеся внизу.

                - Неужели ты не мог вести себя получше? - спросил он себя, не подозревая о том, что говорит вслух. - Слушай, парень, это была отвратительная сцена. Насри на это, парень. - Он осознал, что говорит вслух, и перестал смеяться. Он вдруг почувствовал головокружительную тошноту в желудке и плотно зажмурил глаза. Один из ящичков в департаменте мазохизма открылся, и он услышал слова Уэйна Стаки: "В тебе есть что-то такое... ты способен грызть жесть".

                Никакой ты не симпатичный парень.

                Неправда. Неправда.

                Но когда эти люди воспротивились его намерению выставить их за дверь, он пригрозил позвонить в полицию и вполне был способен привести эту угрозу в исполнение. Способен? Да, способен. Большинство из них он не знал, но несколько человек были его старыми знакомыми. А Уэйн Стаки, этот ублюдок, стоял в дверях со скрещенными руками, как Господь Бог на Страшном суде.

                Сэл Дориа, уходя, сказал: "Если успех действует на таких, как ты, подобным образом, Ларри, то я бы предпочел, чтобы ты по-прежнему играл в кабаках."

                Он открыл глаза и отвернулся от перил, высматривая такси. Ну конечно. Оскорбленный друг отомстил ему. Но начнем с того, что если Сэл был ему таким верным другом, то что он делал там, высасывая из него деньги? Я был глуп, а никому не нравится видеть, как глупый умнеет. Вот в чем тут дело.

                НИКАКОЙ ТЫ НЕ СИМПАТИЧНЫЙ ПАРЕНЬ.

                - Я симпатичный парень, - сказал он мрачно. - И в конце концов, кому до этого есть дело?

                Ларри остановил такси. Таксист, казалось, испытал секундное колебание, прежде чем прижаться к обочине, и Ларри вспомнил о крови на лбу. Он открыл заднюю дверь и залез внутрь, пока таксист не успел передумать.

                - Манхэттен, Кемикал Бэнк Билдинг, - сказал он.

                Такси тронулось.

                - Парень, у тебя порез на лбу, - сказал водитель.

                - Девушка швырнула в меня лопаточкой, - сказал Ларри с отсутствующим видом.

                Таксист одарил его странной, фальшивой улыбкой соболезнования и отвернулся, предоставив Ларри возможность в одиночестве собираться с мыслями и думать о том, как он отчитается за эту ночь перед своей мамой.

 

 

 10

 

                В вестибюле Ларри обнаружил усталую негритянку, которая сообщила ему, что, по ее мнению, Элис Андервуд сейчас находится на двадцать четвертом этаже и составляет опись. Он поехал наверх на лифте, ощущая настороженные взгляды других пассажиров, обращенные на его лоб.

                Двадцать четвертый этаж был отведен под исполнительные конторы японской компании по производству фотоаппаратов. Ларри чуть ли не двадцать минут бродил из помещения в помещение в поисках матери. Маленькие мужчины и женщины с узкими глазами смотрели на запекшуюся кровь на лбу и на окровавленный рукав пиджака с неприятной восточной вкрадчивостью.

                Наконец за огромным папоротником он нашел дверь с надписью ОХРАНА И ХОЗЯЙСТВЕННАЯ СЛУЖБА. Он дернул за ручку. Дверь была не заперта, и он заглянул внутрь. Его мать была там, в своей бесформенной серой униформе, плотных чулках и туфлях на резиновой подошве. Ее волосы были собраны в тугой пучок под черной сеточкой. В руке у нее была папка с бумагами. Похоже, она пересчитывала баллончики с чистящим средством на верхней полке.

                Ларри почувствовал внезапное желание просто повернуться и убежать, но вместо этого сказал:

                - Привет, ма.

                Она слегка вздрогнула, но не повернулась к нему.

                - Я хочу попросить у тебя прощения. Я должен был позвонить тебе вчера вечером...

                - Да, неплохая мысль.

                - Я был у Бадди. Мы... ну... мы прогуливались. Просто ходили по городу.

                - Нечто подобное я и предположила. Это все, что ты мне хотел сказать?

                - Ну, я хотел извиниться. Я гадко поступил, что не позвонил тебе.

                - Да, - сказала она. - Но ведь в твоем характере есть гадкие черты, Ларри. Ты думаешь, я забыла об этом?

                Он вспыхнул.

                - Ма, послушай...

                - У тебя кровь на лбу. Какой-то бандит заехал тебе цепью? - Она повернулась обратно к полке и, пересчитав до конца ряд бутылочек, сделала пометку в своей папке. - Кто-то позаимствовал на прошлой неделе две банки с мастикой, - отметила она.

                - Я пришел сказать, что мне очень жаль! - сказал Ларри очень громко.

                - Да, ты уже говорил. Мистер Джоган разорвет нас на части, если банки с мастикой не перестанут исчезать.

                - Я не ввязывался в пьяную драку и не имел дела с бандитами. Ничего похожего. Просто... - Он запнулся.

                Она обернулась, сардонически приподняв брови. - Так что это было?.

                - Ну... - Он не смог быстро придумать убедительную ложь. - Просто это была... ну... металлическая лопаточка.

                - Кто-то принял тебя за яичницу? Хорошенькая же ночь была у вас с Бадди.

                - Это была девушка, ма. Она швырнула ее в меня.

                - Должно быть, у нее орлиный глаз, - сказала Элис Андервуд и вновь отвернулась.

                - Ма, ты очень сердишься на меня?

                Руки ее неожиданно опустились, плечи сгорбились.

                - Не сердись на меня, - прошептал он. - Пожалуйста, не надо. Хорошо?

                Она повернулась к нему, и он заметил у нее в глазах неестественный блеск (впрочем, - подумал он, - может быть, и вполне естественный), но источником его были никак не лампы дневного освещения. Он снова услышал, как специалист по оральной гигиене еще раз, с окончательной решимостью, произносит: "Никакой ты не симпатичный парень".

                - Ларри, - сказала она нежно. - Ларри, Ларри, Ларри.

                На мгновение ему показалось, что больше она ничего не скажет; он даже позволил себе надеяться на это.

                - Неужели это все, что ты можешь сказать? Не сердись, пожалуйста, мама? Я слушаю тебя по радио, и хотя мне не нравится то, что ты поешь, я горжусь, что это поешь ты. Люди спрашивают меня, действительно ли это мой сын, и я отвечаю: да, это Ларри. Я говорю им, что ты всегда хорошо пел, и это правда, верно?

                Он с несчастным видом кивнул головой, не доверяя своему голосу.

                - Я рассказываю им, как, когда ты учился в младшем классе, ты взял гитару Донни Робертса и полчаса подряд играл лучше, чем он, несмотря на то, что он брал уроки со второго класса. Ты талантлив, Ларри. Для того, чтобы убедиться в этом, мне не нужно ничье подтверждение, и меньше всего твое собственное. Я думаю, ты и сам это знаешь. Потом ты уехал. Что, я поносила тебя за это на чем свет стоит? Нет. Молодые всегда уезжают. Таков закон природы. Иногда это больно, но это естественно. Потом ты вернулся. Разве кто-нибудь должен отчитываться передо мной, почему это произошло? Нет. Ты вернулся домой, потому что, написал ты хит или нет, но ты попал в какую-то неприятную ситуацию там, на Западном Побережье.

                - Нет у меня никаких неприятностей! - возмущенно сказал он.

                - Нет, есть. Я знаю симптомы. Я достаточно долго была твоей матерью, и ты не сможешь одурачить меня, Ларри. Ты всегда искал неприятностей, если только они сами не находили тебя. Иногда мне кажется, что ты специально перейдешь улицу, чтобы вляпаться в собачье дерьмо. Бог простит мне мои слова, потому что Бог знает, что я говорю правду. Сержусь ли я на тебя? Нет. Разочарована ли я? Да. Я надеялась, что там ты изменишься. Но ты не изменился. Ты уехал отсюда ребенком в теле взрослого человека и вернулся таким же, разве что взрослый человек сделал себе прическу. Знаешь, что я думаю насчет того, почему ты вернулся домой?

                Он посмотрел на нее, желая заговорить, но зная, что единственная вещь, которую он способен сейчас сказать, выведет их обоих из себя: "Не плачь, мамочка, ладно?"

                - Я думаю, ты приехал домой, потому что не знал другого места, куда бы ты мог поехать. Ты не знал, кто еще может принять тебя. Никому и никогда я не говорила о тебе ничего плохого, Ларри, даже моей сестре, но раз ты меня вынудил, я скажу тебе все, что думаю. Я думаю, ты создан для того, чтобы брать. Когда Бог создавал тебя у меня внутри, он словно недовложил в тебя какую-то часть. Я вовсе не хочу сказать, что ты п_л_о_х_о_й_. Я думаю, что самым плохим твоим поступком, за которым я тебя застала, был тот случай, когда ты написал неприличное слово на нижней лестничной площадке в доме по Карстерс Авеню. Ты помнишь это?

                Он помнил. Мелом она написала то же самое слово у него на лбу и заставила его три раза обойти с ней квартал.

                - Самое худшее, Ларри, в том, что ты хочешь, как лучше. Иногда мне кажется, что это было бы почти благом, если бы ты стал плохим. А так - ты вроде бы и знаешь, что такое плохо, но не знаешь, как противостоять этому. Да я и сама не знаю. Всеми известными _м_н_е_ способами я пыталась сделать это, когда ты был маленьким. Написать это слово у тебя на лбу - был один из этих способов... а к тому времени я уже начала отчаиваться, иначе я никогда бы не поступила с тобой так зло. Ты создан для того, чтобы брать, и этим все сказано. Ты пришел домой потому, что знал, что я могу тебе что-то дать.

                - Я уеду, - сказал он, выплевывая каждое слово, как сухой комок корпии. - Сегодня.

                Потом ему пришло в голову, что, возможно, он не сможет п_о_з_в_о_л_и_т_ь_ себе уехать, по крайней мере до тех пор, как Уэйн не вышлет ему его следующий гонорар или, скорее, то, что от него осталось после того, как он перестал кормить свору самых голодных собак Лос-Анджелеса. Наличных денег у него почти не было. Эта мысль вселила в него панику. Если он уедет от матери, то куда он отправится? В отель? Да любой швейцар самого захудалого отеля посмеется над ним и пошлет его к черту. На нем была хорошая одежда, но они знали. Каким-то непонятным способом эти ублюдки все знали. Они _ч_у_в_с_т_в_о_в_а_л_и_ запах пустого бумажника.

                - Не уезжай, - сказала она мягко. - Мне хотелось бы, чтобы ты не уезжал, Ларри. Я купила кое-какую еду специально для тебя. Может, ты уже видел. И я надеялась, что, может быть, нам удастся сыграть сегодня вечером партию в джин.

                - Ма, ты не умеешь играть в джин, - сказал он, слегка улыбаясь.

                - По центу за очко я тебя разделаю в пух и прах.

                - Ну, если я дам тебе фору в четыреста очков...

                - Послушайте этого сосунка, - мягко усмехнулась она. - Может быть, если я дам тебе фору в четыреста очков? Ну, Ларри. Что ты скажешь?

                - Ладно, - сказал он. В первый раз за сегодняшний день он почувствовал себя хорошо, по-настоящему хорошо. - Знаешь, что я тебе скажу? Я заплачу за билеты на игру четвертого июля. На это пойдет небольшая часть моего сегодняшнего выигрыша.

                - Внизу, в холле есть уборная. Почему бы тебе не сходить туда и не смыть кровь со лба? Потом возьми у меня из кошелька десять долларов и отправляйся в кино. На Третьей Авеню еще осталось несколько хороших кинотеатров. Но держись подальше от этих гнусных притонов на Сорок Девятой и на Бродвее.

                - Скоро я буду давать тебе деньги, - сказал Ларри. - Восемнадцатый номер в хит-параде "Биллборда" на этой неделе. Я проверил у Сэма Гуди по дороге сюда.

                - Это замечательно. Если ты такой богатый, почему ж ты только просмотрел журнал вместо того, чтобы купить себе номерок?

                Он почувствовал себя так, словно что-то внезапно застряло у него в горле. Он откашлялся, но ощущение не исчезло.

                - Ну ладно, не обращай внимания, - сказала она. - У меня язык, что твоя норовистая лошадка. Если уж понесет, то не остановится, пока не устанет. Ты ведь знаешь. Возьми пятнадцать, Ларри. Считай, что берешь взаймы. Я думаю, что так или иначе они ко мне вернутся.

                - Обязательно вернутся, - сказал он. Он подошел к ней и подергал край ее платья, совсем как маленький. Она посмотрела вниз. Он приподнялся на цыпочках и поцеловал ее в щеку. - Я люблю тебя, ма.

                Она выглядела удивленной, но не из-за поцелуя, а либо из-за его слов, либо из-за того тона, которым он их произнес.

                - Ну, я знаю это, Ларри.

                - Теперь о том, что ты говорила. О неприятностях. Я действительно слегка...

                Ее ответ прозвучал холодно и неумолимо. Настолько холодно, что это его немного испугало.

                - Я ничего не желаю об этом слышать.

                - Ладно, - сказал он. - Послушай, ма, какой здесь лучший кинотеатр поблизости?

                - Люкс Твин, - сказала она. - Но я не знаю, что там сейчас идет.

                - Неважно. Знаешь, что я подумал? Существуют три вещи, которые доступны по всей Америке, но лишь в Нью-Йорке они хорошего качества.

                - И что же это за вещи?

                - Фильмы, бейсбол и сосиски от Недика.

                Ларри взял пятнадцать долларов и отправился в кино на фильм с Фредди Крюгером. Человек, сидевший в следующем за ним ряду, кашлял на протяжении всего сеанса.

 

 

 11

 

                В углу гостиной стояли дедушкины часы. Всю свою жизнь Фрэнни Голдсмит слушала их размеренное тиканье. Оно заполняло комнату, которая ей никогда не нравилась, а в такие дни, как этот, была просто ненавистна.

                Ее любимым помещением была мастерская отца. Она была в сарайчике, соединявшем дом и амбар. Туда можно было пройти через маленькую дверку, почти спрятавшуюся за кухонной плитой. Это была дверь, похожая на те, которые встречаются в сказках и фантастических историях. Это была дверь из "Алисы в стране чудес", и какое-то время Фрэнни играла в игру, воображая, что однажды, когда она откроет ее, за ней окажется совсем не мастерская отца. Вместо мастерской там будет подземный путь из Страны Чудес в Хоббитанию - низкий, но уютный тоннельчик с закругленными земляными стенками и земляным потолком, оплетенным мощными корнями. Тоннельчик, который кончается где-нибудь в кладовой Бэг Энда, где мистер Бильбо Бэггинс празднует свой семьдесят первый день рождения...

                Уютный тоннельчик так ни разу и не появился, но для Фрэнни Голдсмит, выросшей в этом доме, было достаточно и мастерской отца ("Грязная дыра, в которую твой папа ходит хлестать пиво", - так называла это место ее мать). Странные инструменты и загадочные механизмы. Огромный шкаф с тысячей ящичков, и каждый забит доверху. Гвозди, шурупы, лезвия, наждачная бумага, рубанки, уровни и много еще разных вещей, названий которых она не знала ни тогда, ни сейчас. В мастерской стояли запахи пыли, масла и табачного дыма, и ей казалось теперь, что должно быть такое правило: каждый отец обязан курить. Что угодно: трубку, сигары, сигареты, марихуану, гашиш, сушеные листья салата-латука. Потому что запах дыма был одной из составных частей ее детства.

                "Дай-ка мне тот ключ, Фрэнни. Нет, маленький. Чем ты занималась сегодня в школе?.. Вот как?.. С чего бы это Руфи Сиерс толкать тебя?.. Да, это очень неприятно. Очень неприятная царапина. Но зато подходит по цвету к твоему платью, тебе не кажется? Если б только ты смогла разыскать Руфь Сиерс и заставить ее снова толкнуть тебя, чтобы поцарапать другую ногу. Тогда было бы симметрично. Дай-ка мне большую отвертку... Да нет, другую, с желтой ручкой."

                "Фрэнни Голдсмит! Ты немедленно уберешься из этой отвратительной дыры и переоденешь школьную форму! НЕМЕДЛЕННО! Ты испачкаешься! "

                Если мастерская отца была светлым пятном в ее детстве, воплощенном в призрачном запахе дыма из отцовской трубки, то гостиная была связана с такими детскими воспоминаниями, которые хотелось бы забыть. Отвечай, когда с тобой говорят! Ломать - не строить! Немедленно отправляйся на верх и переоденься! Фрэнни, не копайся в одежде, люди подумают, что у тебя вши. Что подумают дядя Эндрю и тетя Карлин? Из-за тебя я смутилась до полусмерти! Гостиная была местом, где надо держать язык за зубами, где нельзя почесаться, если у тебя зуд. Там были жесткие приказы, скучные разговоры, родственники, которые щиплют тебя за щечки, там нельзя было чихать, кашлять и зевать.

                В центре гостиной стояли часы. В 1889 году их сделал Тобиас Даунз, дедушка Карлы, и они почти сразу же приобрели статус семейной реликвии. В гостиной они стояли с тех пор, как тридцать шесть лет назад Питер и Карла Голдсмиты въехали в этот дом. Когда-нибудь часы перейдут ко мне, - думала Фрэнни, глядя в бледное, негодующее лицо своей матери. Но я не хочу этого! Они мне не нужны!

                В этой комнате под стеклянными колпаками лежали сухие цветы. В этой комнате был сизо-серый ковер с тусклыми розами. Там был и изящный эркер, выходивший на шоссе N_1. На обоях был узор из зеленых листьев и розовых цветов почти того же самого оттенка, что и на ковре. Мебель в старом американском стиле и двойные двери из темного красного дерева. Камин, в котором лежало вечное березовое полено и который никто никогда не топил. Фрэнни подумалось, что бревно, наверное, уже так высохло, что вспыхнет, как газета, если его поджечь.

                Одно из самых первых ее воспоминаний было связано с тем, как она пописала на сизо-серый ковер с тусклыми розами. Ей было около трех, ее не так давно приучили проситься в туалет, и, по всей вероятности, пускали в гостиную лишь по торжественным случаям, опасаясь возможных инцидентов. Но каким-то непостижимым образом она умудрилась туда пролезть, и появление ее матери, которая не просто побежала, но ринулась, чтобы предотвратить немыслимое, привело немыслимое в исполнение. Увидев расплывающееся под ней пятно, ее мать заверещала. Пятно в конце сошло, но одному Богу известно, сколько стирок для этого потребовалось.

                Именно в гостиной у Фрэнни состоялся с матерью беспощадный, подробный и долгий разговор, после того, как мать застала ее с Норманом Берстейном в амбаре, когда они внимательно изучали друг друга, сложив свою одежду в одну кучу на стоге сена. Как ей понравится, - спросила Карла, - если она проведет Фрэнни в таком виде к шоссе N_1 и обратно? Фрэнни, которой было шесть, зарыдала.

                Когда ей было десять, она врезалась в почтовый ящик на велосипеде, обернувшись назад, чтобы что-то крикнуть Джорджетте МакГур. Она поранила голову, разбила до крови нос и содрала обе коленки. На несколько секунд она от шока потеряла сознание. Подойдя к дому, она заковыляла по подъездной дорожке, заплаканная и испуганная тем потоком крови, который хлынул из нее. Она пошла бы к отцу, но так как он был на работе, она дотащилась до гостиной, где ее мать угощала чаем миссис Веннер и миссис Принн. "Убирайся! " - закричала мать. А в следующее мгновение она уже подбежала к Фрэнни, обнимая ее, крича: "Ой, Фрэнни, любимая, что случилось, ой, бедный носик! " Но при этом она уводила Фрэнни на кухню, где пол можно было без последствий закапать кровью, и Фрэнни никогда не забыла, что ее первым возгласом было не "Ой, Фрэнни", а "Убирайся! ". Возможно, миссис Принн также этого не забыла, так как даже сквозь слезы Фрэнни увидела ошеломленное выражение ее лица. С того случая миссис Принн стала бывать у них значительно реже.

                В младшем классе она получила плохую оценку за поведение и, разумеется, была приглашена в гостиную для того, чтобы обсудить это со своей матерью. В старшем классе ее три раза оставили после уроков за передачу записок, и это также обсуждалось с матерью в гостиной. Именно там они обсуждали амбиции Фрэнни, которые в конце концов оказывались слегка поверхностными; именно там они обсуждали надежды Фрэнни, которые в конце концов начинали выглядеть слегка низменными; они там обсуждали жалобы Фрэнни, которые в конце концов представлялись почти ни на чем не основанными.

                Именно в гостиной стоял на козлах гроб ее брата, украшенный розами, хризантемами и ландышами, и их сухой аромат наполнял комнату, в углу которой бесстрастные часы отсчитывали мгновения.

                - Ты беременна, - во второй раз повторила Карла Голдсмит.

                - Да, мама, - сказала Фрэнни. Ее голос звучал очень сухо, но она никогда не осмелилась бы облизать губы. Вместо этого она сжала их. Она подумала: "В мастерской моего отца есть маленькая девочка в красном платье, и она всегда будет там, смеясь и прячась за столом, на котором укреплены тиски, или сгорбившись за шкафом с тысячами ящичков для инструментов, прижав к груди свои коленки. Эта девочка очень счастлива. Но в гостиной моей матери есть другая, еще более маленькая девочка, которая не может удержаться от того, чтобы не написать на ковер, как гадкая собачонка. И она всегда будет там, как бы мне ни хотелось, чтобы она ушла."

                - Ой-Фрэнни, - сказала ее мать, очень быстро произнося слова. Как-это-случилось?

                Это был вопрос Джесса. Вот что ее на самом деле оттолкнуло от него. Это был тот же самый вопрос, который он задавал ей.

                - Так как у тебя самой было двое детей, мама, то я думаю, ты знаешь, как это случилось.

                - Не дерзи! - закричала Карла. Ее глаза широко раскрылись, и из них полыхнуло жаркое пламя, которое так пугало Фрэнни в детстве. Она встала и подошла к каминной доске. На каминной доске, прямо под кремневым ружьем, лежал толстый фолиант для вырезок. У Карлы было хобби - составлять генеалогическое дерево своей семьи. Вся ее семья была записана в этой книге... по крайней мере, вплоть до 1638 года, когда наиболее древний из известных ее предков поднялся над безымянной толпой лондонцев на достаточно долгий срок, чтобы его успели занести в какие-то очень старые церковные книги под именем Мертона Даунза, вольного каменщика.

                Теперь она прикасалась пальцами к этой книге с таким трудом собранных имен, к этой обетованной земле, куда не мог вторгнуться ни один враг. Интересно, нет ли там где-нибудь воров? - подумала Фрэнни. Алкоголиков? Матерей, не состоявших в браке?

                - Как ты могла так поступить со мной и с отцом? - спросила она наконец. - Это был этот паренек Джесс?

                - Это был Джесс. Джесс - отец ребенка.

                Карла вздрогнула при слове "отец".

                - Как ты могла так поступить? - повторила Карла. - Мы сделали все, чтобы вывести тебя на правильный путь. Это просто... просто...

                Она закрыла лицо руками и начала плакать.

                - Как ты могла _т_а_к_ поступить? - закричала она. - После всего того, что мы для тебя сделали? И это твоя благодарность? Уйти из дома и... и... совокупляться с этим мальчишкой, как сука в период течки? Дрянная девчонка! Дрянная девчонка!

                Слова растворились в рыданиях. Она оперлась на каминную доску, одной рукой прикрывая глаза, а другой продолжая водить по зеленому коленкоровому переплету. Дедушкины часы продолжали тикать.

                - Мама...

                - Не говори мне ничего! Ты уже достаточно сказала!

                Ноги Фрэнни одеревенели. Слезы начали течь у нее из глаз, ну и пусть текут; она не позволит этой комнате еще раз одержать верх над ней.

                - Я пойду.

                - Ты ела за нашим столом! - неожиданно крикнула Карла. - Мы любили тебя... и поддерживали тебя... и вот что мы получили в награду! Дрянная девчонка! _Д_р_я_н_н_а_я_ девчонка!

                Ослепленная слезами, Фрэнни споткнулась. Правая нога ее зацепилась за левую лодыжку. Она потеряла равновесие и упала, раскинув руки. Головой она ударилась о кофейный столик, а одной рукой сбила вазу с цветами. Ваза не разбилась, но на ковре расплылось темное пятно.

                - Смотри, что ты наделала! - закричала Карла почти торжествующе. Слезы проложили дорожки на ее лице, вымазанном косметикой. Она выглядела осунувшейся и полубезумной. - Смотри, что ты наделала, ты испортила ковер, ковер твоей бабушки...

                Фрэнни сидела на ковре, изумленно потирая голову, все еще плача и желая сказать своей матери, что это ведь обычная вода, но нервы совсем изменили ей, и уверенности не было. _О_б_ы_ч_н_а_я_ вода? Или моча?

                - Каков будет ваш следующий шаг, мисс? Собираетесь оставаться здесь? Думаете, мы будем содержать и кормить вас, а вы будете шляться по городу? Так, я полагаю? Ну уж нет! Нет! Я этого не потерплю!

                - Я не хочу здесь оставаться, - пробормотала Фрэнни. - Неужели ты думаешь, что я останусь?

                - И куда же ты отправишься? К нему? Сомневаюсь.

                - К Бобби Ренгартен в Дорчестере или к Дебби Смит в Самерсворте, я думаю. - Фрэнни медленно собралась с силами и встала. Она продолжала плакать, но и сама уже стала выходить из себя. - Впрочем, это не твое дело.

                - Не мое дело? - эхом отозвалась Карла, все еще с вазой в руках. Лицо ее было белым, как пергамент. - Не _м_о_е_ дело? То, что ты вытворяешь в моем доме, - не _м_о_е_ дело? Ах ты неблагодарная маленькая _с_у_ч_к_а_!

                Она ударила Фрэнни по щеке, и ударила сильно. Голова Фрэнни откинулась назад. Она перестала потирать голову и принялась потирать щеку, недоверчиво глядя на мать.

                - Вот твоя благодарность за то, что мы отправили тебя в приличный колледж, - сказала Карла, обнажая зубы в безжалостной и пугающей ухмылке. - Теперь ты _н_и_к_о_г_д_а_ его не закончишь. После того, как выйдешь за него замуж...

                - Я не собираюсь выходить за него замуж. И я не собираюсь уходить из колледжа.

                Глаза Карлы расширились. Она уставилась на Фрэнни, как на сумасшедшую.

                - Что ты несешь? Аборт? Ты собираешься сделать аборт? Мало того, что ты шлюха, так ты еще решила стать и убийцей?

                - У меня будет ребенок. Мне придется перенести весенний семестр, но я смогу кончить следующим летом.

                - А на какие шиши ты думаешь кончать? На _м_о_и_ деньги? Если это так, очевидно, ты чего-то не поняла. Такой современной девушке, как ты, едва ли понадобится поддержка ее родителей, не так ли?

                - Как-нибудь выкручусь, - мягко сказала Фрэнни.

                - В тебе нет ни капли стыда! Ты думаешь только о себе! - закричала Карла. - Боже, что будет со мной и с твоим отцом! Но тебе до этого нет никакого дела! Это разобьет сердце твоего отца и...

                - Я не чувствую себя таким уж разбитым. - Спокойный голос Питера Голдсмита доносился из дверного проема, и они обе повернулись туда. Он действительно стоял в дверях, но за пределами комнаты. Носы его рабочих ботинок лишь слегка заступили за ту границу, где потрепанный коридорный коврик переходил в ковер гостиной. Фрэнни неожиданно поняла, что именно на этом месте она видела его много раз. Когда он в последний раз заходил в гостиную? Она не могла вспомнить.

                - Что ты там делаешь? - спросила Карла, неожиданно позабыв о возможном ущербе, который могло понести сердце ее мужа. - Я думала, ты работаешь сегодня вечером.

                - Меня подменил Гарри Мастерс, - сказал Питер. - Фрэн уже сказала мне, Карла. Скоро мы будем дедушкой и бабушкой.

                - Дедушкой и бабушкой! - взвизгнула она. Она захохотала отвратительным, скрежещущим смехом. - Так ты предоставил это мне. Она сказала тебе первому, а ты это от меня скрыл. Ну а теперь я закрою дверь, и мы выясним все вопросы вдвоем.

                Она улыбнулась Фрэнни сияющей, язвительной улыбкой.

                - Между нами... _д_е_в_о_ч_к_а_м_и_.

                Она взялась за ручку двери и стала медленно закрывать ее. Фрэнни наблюдала, все еще удивленная и с трудом понимающая причину внезапной вспышки гнева и сарказма со стороны ее матери.

                Питер медленно и неохотно поднял руку и остановил дверь на полпути.

                - Питер, я хочу, чтобы ты предоставил это мне.

                - Я знаю, что ты хочешь. В прошлом так и было. Но не сейчас, Карла.

                - Это не твоя область.

                - Моя, - спокойно ответил он.

                - Папочка...

                Карла повернулась к ней. Пергаментно-белая кожа ее лица теперь покрылась красными пятнами на щеках.

                - НЕ СМЕЙ С НИМ ГОВОРИТЬ! - закричала она. - Ты имеешь дело не с ним, а со мной! Я знаю, что ты всегда можешь подольститься к нему с любой сумасшедшей идеей и переманить его на свою сторону, чтобы ты ни натворила, НО СЕГОДНЯ ТЕБЕ НЕ С НИМ ПРИДЕТСЯ ИМЕТЬ ДЕЛО, МИСС!

                - Прекрати, Карла.

                - УБИРАЙСЯ ОТСЮДА!

                - Я сюда и не входил. Можешь убедиться, что...

                - Не смей надо мной насмехаться! УБИРАЙСЯ ИЗ МОЕЙ ГОСТИНОЙ!

                И с этими словами она принялась толкать дверь, нагнув голову и упершись в нее плечами так, что стала похожа на быка. Сначала он с легкостью удерживал дверь, потом с усилием. Наконец жилы вздулись у него на шее, и это несмотря на то, что она была женщиной и весила на семьдесят фунтов меньше, чем он.

                Фрэнни хотела крикнуть им, чтобы они прекратили, и попросить отца уйти, так чтобы им обоим не пришлось видеть Карлу в таком внезапном и безрассудном ожесточении, которое всегда угрожало ей, а сейчас захлестнуло ее с головой. Но слова застряли у нее в горле.

                - Убирайся! Убирайся из моей гостиной! Вон! Вон! Вон! ЭЙ ТЫ, УБЛЮДОК, ОТПУСТИ ЭТУ ЧЕРТОВУ ДВЕРЬ И _У_Б_И_Р_А_Й_С_Я _В_О_Н_!

                И в этот момент он дал ей пощечину. Раздался глухой, незначительный звук. Дедушкины часы не рассыпались от ярости в пыль. Мебель не застонала. Но яростные крики Карлы прекратились, словно их отрезало скальпелем. Она упала на колени, и дверь настежь распахнулась, слегка ударившись о викторианский стул с высокой спинкой и с вышитой салфеткой на сиденье.

                - Нет, не надо, - тихо сказала Фрэнни.

                Карла прижала ладонь к щеке и уставилась на мужа.

                - Ты добивалась этого десять лет, - сказал Питер. Голос его слегка дрожал. - Я всегда убеждал себя не делать этого, потому что бить женщин не в моих правилах. Я и сейчас так думаю. Но когда человек - мужчина или женщина - превращается в собаку и начинает кусаться, кому-то надо поставить его на место. Мне только жаль, Карла, что я не сделал этого раньше.

                - Папочка...

                - Помолчи, Фрэнни, - сказал он с безразличной суровостью, и она умолкла.

                - Ты говоришь, что она эгоистка, - сказал Питер, продолжая смотреть прямо в окаменевшее, изумленное лицо жены. - На самом деле _т_ы_ эгоистка. Ты перестала любить Фрэнни, когда умер Фред. Именно тогда ты решила, что любовь может принести слишком много страданий и что жить для себя гораздо безопаснее. И тогда ты посвятила себя этой комнате. Ты обожала умерших членов своей семьи и совсем забыла о живых. Боль - причина перемен, но вся боль мира не способна изменить фактов. Ты была эгоистична.

                Он подошел и помог ей встать. Выражение ее лица не изменилось. Глаза по-прежнему были широко раскрыты, и в них застыло выражение недоверия.

                - Я виноват в том, что не остановил тебя. Чтобы не доставлять лишних хлопот. Чтобы не раскачивать лодку. Видишь, я тоже был эгоистом. И когда Фрэн поступила в колледж, я подумал: Ну что ж, Карла теперь может жить как хочет, и от этого никому не будет плохо, кроме нее самой, а если человек не знает, что ему плохо, то, возможно, с ним все в порядке. Я ошибся. Я и раньше ошибался, но никогда моя ошибка не была такой непростительной. Мягко, но с силой он взял ее за плечи. - А теперь, я скажу тебе как муж. Если Фрэнни нужно пристанище, то она найдет его здесь - как и было всегда. Если ей нужны деньги, она сможет найти их в моем кошельке - как и было всегда. И если она захочет оставить ребенка, она так и сделает. Более того, я скажу тебе одну вещь. Если она захочет покрестить ребенка, обряд будет совершен прямо здесь. Прямо здесь, в этой чертовой гостиной.

                Рот Карлы широко раскрылся, и теперь из него стали доноситься звуки. Сначала они звучали странно, как свисток закипающего чайника. Потом они перешли в пронзительный вопль.

                - ПИТЕР, ТВОЙ СОБСТВЕННЫЙ СЫН ЛЕЖАЛ В ГРОБУ В ЭТОЙ КОМНАТЕ!

                - Да. И именно поэтому я считаю, что не найти лучше места для того, чтобы покрестить новую жизнь, - сказал он. - Кровь Фреда. _Ж_и_в_а_я кровь. А сам Фред, он уже много лет как мертв. Карла. Его давно уже съели черви.

                Она вскрикнула и закрыла уши руками. Он наклонился и отвел их.

                - Но червям не досталась твоя дочь вместе со своим ребенком. Неважно, откуда он взялся, но он _ж_и_в_о_й_. Ты, похоже, собралась ее прогнать, Карла. Что у тебя останется, если ты это сделаешь? Ничего, кроме этой комнаты и мужа, который будет ненавидеть тебя за то, что ты сделала. Если ты это сделаешь, то это будет все равно как если бы в тот день мы оказались втроем - я и Фрэнни вместе с Фредом.

                - Я хочу подняться наверх и прилечь, - сказала Карла. - Меня тошнит. Думаю, мне лучше прилечь.

                - Я тебе помогу, - сказала Фрэнни.

                - Не смей ко мне прикасаться. Оставайся со своим отцом. Похоже, вы вместе с ним все продумали. Как вы расправитесь со мной. Почему бы тебе просто не поселиться в моей гостиной, Фрэнни? Не запачкать ковер? Не швырнуть угли из печи в мои часы? Почему бы и нет?

                Она захохотала и протиснулась в коридор мимо Питера. Она шаталась, как пьяная. Питер попытался взять ее одной рукой за плечи. Она оскалилась и зашипела на него, как кошка.

                Пока она медленно поднималась по лестнице, опираясь на перила красного дерева, ее смех перешел в рыдания. Они были такими безутешными и отчаянными, что Фрэнни чуть не закричала, одновременно почувствовав, что ее сейчас вырвет. Лицо ее отца было цвета грязного белья. Наверху Карла обернулась и пошатнулась так сильно, что Фрэнни подумала, что сейчас она скатится вниз. Она посмотрела на них, как будто собиралась что-то сказать, но потом снова отвернулась. Мгновение спустя дверь ее спальни приглушила бурные звуки горя и боли.

                Фрэнни и Питер потрясение уставились друг на друга. Дедушкины часы продолжали тикать.

                - Это подействует, - сказал Питер. - Скоро она придет в себя.

                - Ты уверен? - спросила Фрэнни. Она медленно подошла к отцу, прислонилась к нему, и он обняв ее одной рукой. - Мне так не кажется.

                - Это неважно. Сейчас мы не будем об этом думать.

                - Я должна уйти. Она не хочет видеть меня здесь.

                - Ты должна остаться. Ты должна быть здесь в тот момент, когда если, конечно, это случится - она придет в себя и поймет, что ты по-прежнему _н_у_ж_н_а_ ей. - Он выдержал паузу. - Что касается меня, то я давно это понял, Фрэн.

                - Папочка, - сказала она и положила голову ему на грудь. - Папочка, мне так жаль, я чувствую себя такой виноватой, такой виноватой...

                - Тсс, - сказал он и погладил ее по волосам. Ее волосы были освещены мягким вечерним светом, золотым и спокойным, таким, какой обычно освещает музеи. - Тсс, Фрэнни, я люблю тебя. Я люблю тебя.

 

 

 12

 

                Снова зажглась красная лампочка. Насос зашипел. Дверь открылась. На вошедшем человеке не было белого скафандра, но в нос ему был вставлен блестящий фильтр, немного похожий на серебряную вилку с двумя зубцами.

                - Привет, мистер Редман, - произнес он, пересекая комнату. Он протянул руку в прозрачной резиновой перчатке, и Стью удивленно пожал ее. - Меня зовут Дик Дитц. Деннинджер сказал, что вы не будете играть в футбол, пока не узнаете, какой счет.

                Стью кивнул.

                - Хорошо. - Дитц присел на краешек кровати. Он был большим смуглым человечком, немного похожим на гнома из диснеевского мультфильма. - Так что вы хотите знать?

                - Во-первых, я хочу знать, почему на вас нет скафандра?

                - Потому что Джеральдс утверждает, что вы не заразны. - Дитц указал на морскую свинку за двойным стеклом. Морская свинка сидела в клетке, а за ней стоял сам Деннинджер с бесстрастным лицом.

                - Джеральдс?

                - Джеральдс последние три дня дышал одним с вами воздухом, который поступал к нему через конвектор. Болезнь, которой заразились ваши друзья, легко передается от людей морским свинкам и наоборот. Если б вы были заразны, Джеральдс давно бы сдох.

                - Что у меня?

                - Черные волосы, голубые глаза, смуглая кожа, - стал плавно перечислять Дитц, но, прервавшись, повнимательнее посмотрел на Стью. - Не смешно, да?

                Стью ничего не ответил.

                - Хотите ударить меня?

                - Не думаю, что в этом будет толк.

                Дитц вздохнул и потер переносицу.

                - Послушайте, - сказал он. - Когда дела плохи, я начинаю шутить. Кто-то курит, кто-то жует жвачку. Это помогает мне держать себя в руках, вот и все. А что до болезни, которой вы больны, то, насколько смогли установить Деннинджер и его коллеги, вы абсолютно здоровы.

                Стью невозмутимо кивнул. Но ему показалось, что этот маленький гном сумел угадать под его бесстрастным лицом то внезапное и глубокое облегчение, которое он испытал.

                - Что у других?

                - Извините, это секретная информация.

                - Как заразился Кэмпион?

                - Это тоже засекречено.

                - Я думаю, он был военным. И где-то там произошел несчастный случай. Типа того, что был с этими олухами из Уты тридцать лет назад, только посерьезнее.

                - Мистер Редман, меня могут посадить в тюрьму только за то, что я буду говорить вам "горячо" или "холодно".

                Стью задумчиво почесал покрывшийся щетиной подбородок.

                - Вам надо радоваться, что мы вам ничего не говорим, - сказал Дитц. Вы ведь не понимаете это?

                - Чтобы я мог лучше служить своей стране, - сухо произнес Стью.

                - Нет, это дело исключительно Деннинджера, - сказал Дитц. - В общей системе ни я, ни Деннинджер не являемся шишками, но Деннинджер стоит даже ниже, чем я. Он всего лишь сервопривод, не более того. У вас есть более прагматическая причина радоваться. Вы ведь тоже засекречены. Вы исчезли с лица земли. Если б вы знали достаточно много, то большие шишки наверху могли бы решить, что надежнее всего вам исчезнуть окончательно.

                Стью ничего не сказал. Он был потрясен.

                - Но я пришел сюда не для того, чтобы угрожать вам, мистер Редман. Нам очень необходимо ваше сотрудничество. Мы в нем нуждаемся.

                - Где находятся остальные люди, с которыми я прибыл?

                Дитц вытащил из кармана лист бумаги.

                - Виктор Палфри, скончался. Норман Брюетт, Роберт Брюетт, скончались. Томас Уоннамейкер, скончался. Ральф Ходжес, Берт Ходжес, Черил Ходжес, скончались. Кристиан Ортега, скончался. Энтони Леоминстер, скончался.

                - ВСЕ? - услышал он звук своего собственного голоса. - Вся семья Ральфа?

                Дитц перевернул бумагу.

                - Нет, осталась маленькая девочка, Ева. Четырех лет. Она жива.

                - Ну, и как она?

                - Извините, но эта информация засекречена.

                Его охватил внезапный приступ ярости. Он вскочил, схватил Дитца за лацканы пиджака и начал трясти его из стороны в сторону. Боковым зрением он уловил смятенное движение за двойным стеклом. Он услышал, как в отдалении завыла сирена.

                - Что же вы, черти, вытворяете? - закричал он. - Что же вы делаете? Что вы _д_е_л_а_е_т_е_, сукины дети?

                - Мистер Редман...

                - Что? Что же вы, сволочи, _в_ы_т_в_о_р_я_е_т_е_?

                Дверь с шипением распахнулась. Трое мощных людей в оливкового цвета форме вошли внутрь. У всех были носовые фильтры.

                Дитц увидел их и резко крикнул:

                - Убирайтесь отсюда к чертовой матери!

                Троица выглядела нерешительно.

                - Нам приказали...

                - Убирайтесь отсюда - _в_о_т_ ваш приказ!

                Они ретировались. Дитц спокойно сел на кровать.

                - Послушайте меня, - сказал он. - Не я виноват в том, что вы здесь. Ни я, ни Деннинджер, ни медсестры, которые приходят измерить вам кровяное давление. Если кто и виноват, так это Кэмпион, а с него вам вряд ли удастся спросить. Он сбежал, но в таких обстоятельствах вы или я также могли сбежать. Техническая неполадка позволила ему сбежать. Такова ситуация. Мы пытаемся исправить ее, все мы. Но это не значит, что мы в чем-то виноваты.

                - Тогда кто виноват?

                - Никто, - ответил Дитц и улыбнулся. - Ответственность лежит на стольких людях, что ее как бы и не существует. Это был несчастный случай.

                - Несчастный случай, - повторил Стью почти шепотом. - А что с остальными? Хэп и Хэнк Кармайкл и Лила Брюетт? Их парень Люк? Монти Салливан...

                - Засекречено, - сказал Дитц. - Еще хочешь потрепать меня? Если тебе от этого станет легче, то давай.

                Стью ничего не сказал, но то, как он посмотрел на Дитца, заставило его опустить глаза и заняться складками своих брюк.

                - Они живы, - сказал он. - Может быть, со временем вы их увидите.

                - Что с Арнеттом?

                - Карантин.

                - Сколько там умерло?

                - Нисколько.

                - Вы лжете.

                - Мне жаль, что вы так думаете.

                - Когда я смогу уйти отсюда?

                - Я не знаю.

                - Засекречено? - горько спросил Стью.

                - Нет, просто неизвестно. Вы, похоже, не заразились. Мы хотим узнать, почему это так. После этого мы свободны.

                - Могу я побриться?

                Дитц улыбнулся.

                - Если вы позволите Деннинджеру начать обследование, я отдам распоряжение побрить вас прямо сейчас.

                - Я и сам умею держать бритву в руках. Я занимаюсь этим с пятнадцати лет.

                Дитц твердо покачал головой.

                - Боюсь, это невозможно.

                Стью сухо улыбнулся.

                - Опасаетесь, что я перережу себе глотку?

                - Давайте просто назовем это...

                Стью прервал его речь приступом сухого кашля. Кашель был таким сильным, что Стью согнуло пополам.

                Это оказало на Дитца гальваническое действие. Он вскочил с кровати и пулей понесся к двери, казалось, не касаясь ногами пола.

                - Не бойтесь, - мягко сказал Стью. - Я просто пошутил.

                Дитц медленно повернулся к нему. Лицо его изменилось. Губы сжались от гнева, глаза горели.

                - Ч_т_о_ ты сказал?

                - Пошутил, - сказал Стью. Улыбка его стала еще шире.

                Дитц сделал по направлению к нему два нерешительных шага.

                - Но почему? Почему ты сделал это?

                - Прошу прощения, - ответил Стью с улыбкой. - Эта информация засекречена.

                - Ах ты, сукин сын, - проговорил Дитц слегка изумленно.

                - Иди. Или и скажи им, что они могут приступать к своим анализам.

 

 

 13

 

                Было четверть двенадцатого. Дитц в одиночестве сидел в кабинете. В руках он держал микрофон.

                - Говорит полковник Дитц, - сказал он. - Место нахождения - Атланта. Код - ПиБи-2. Сообщение N_16. Файл "Проект Блу". Подфайл "Принцесса/Принц". Сообщение, файл и подфайл совершенно секретны. Если у вас нет допуска к этому материалу, то пошел в жопу, парень.

                Он прервался и секунду закрыл глаза. Магнитофон плавно работал.

                - Принц меня чертовски напугал, - сказал он наконец. - Не стану вдаваться в это, пусть Деннинджер докладывает. До сих пор тесты не показали наличия вируса.

                Он вновь прервался, борясь со сном. За последние трое суток ему удалось поспать только четыре часа.

                - Генри Кармайкл умер, пока я разговаривал с Принцем. Полицейский, Джозеф Роберт Брентвуд, умер полчаса назад. У Брентвуда неожиданно наблюдался положительный результат на вакцину типа... как ее там... - Он зашуршал бумагами. - Ага, вот она. 63-А-3. Лихорадка спала. Характерная припухлость гландов прошла. Он сказал, что голоден, и съел вареное яйцо с жареным хлебом. Разговаривал вполне осмысленно, хотел узнать, где находится. Потом лихорадка внезапно возобновилась. Начался бред. Он сорвался с кровати и бегал по комнате, крича, кашляя и выплевывая слизь. Потом он упал и умер.

                Он сделал паузу.

                - Худшее я приберег под конец. Мы можем рассекретить Принцессу обратно в Еву Ходжес. Ее карета с четверней сегодня превратилась в тыкву, запряженную мышами. А посмотреть на нее, скажешь, что у нее все в порядке, даже насморка нет. Конечно, она переживает - скучает по маме. В остальном с ней с виду все в порядке. И однако, она больна. После завтрака измерение артериального давления показало сначала спад, а потом подъем. В настоящее время это единственный способ диагностирования, которым располагает Деннинджер. Перед ужином Деннинджер показал мне слайды ее мокроты - как способ похудеть, слайды мокроты просто восхитительны, поверьте мне - и они кишат этими круглыми микробами, которые, по его словам, совсем не микробы, а инкубаторы. Не понимаю, как он может знать, как эта штука выглядит и где она находится, и не уметь ее остановить. Он сыплет терминами, но мне кажется, что он сам их не понимает.

                Дитц закурил.

                - Ну и к чему мы пришли на сегодняшний день? Есть болезнь, у которой есть несколько ярко выраженных стадий... но некоторые люди минуют одну из стадий. Некоторые могут вернуться на одну стадию назад. С некоторыми случается и то, и то. Некоторые задерживаются на одной стадии в течение сравнительно долгого промежутка времени, другие же проносятся через все четыре, словно на реактивных санях. Один из наших "чистых" объектов уже больше не является "чистым". Другой же представляет собой тридцатилетнего грубияна, который здоров, как я. Деннинджер сделал ему миллионов тридцать анализов и определил только четыре отклонения от нормы: у Редмана очень много родинок на теле. У него легкая склонность к гипертонии, настолько легкая, что нет смысла лечить ее сейчас. Когда он нервничает, у него появляется небольшой тик под левым глазом. И Деннинджер утверждает, что он видит сны гораздо чаще среднестатистической нормы - почти всю ночь подряд, каждую ночь. Они выяснили это из электроэнцефалограмм, которые они успели снять, прежде чем он забастовал. Вот такие дела. Я ничего не могу из этого извлечь. В том же положении и доктор Деннинджер, и люди, которые проверяют его работу. Все это пугает меня. Старки. Это пугает меня потому, что никто, за исключением очень классного врача, посвященного во все факты, не определит ничего, кроме обыкновенной простуды, у людей, зараженных этой штукой. И, Бог мой, ведь никто не пойдет к врачу, если только у него не воспаление легких, или подозрительная опухоль на груди, или тяжелый случай крапивницы. Слишком дорого обходится визит. Вот они и останутся дома, будут пить побольше жидкости и соблюдать постельный режим. А потом они умрут. Но перед тем, как умереть, они загрязнят каждого, кто заглянет к ним в комнату. Все мы по-прежнему ждем, что Принц - мне кажется, я где-то использовал его настоящее имя, но сейчас мне на это глубоко плевать свалится сегодня ночью, или завтра, или - самое позднее - послезавтра. А вплоть до настоящего момента никто из заболевших не проявил никаких признаков улучшения. На мой взгляд, эти сукины дети из Калифорнии слегка перестарались".

                Дитц, Атланта, ПиБи-2, конец сообщения.

                Он выключил магнитофон и долго-долго смотрел на него. Потом он снова закурил.

 

 

 14

 

                Было без двух минут полночь.

                Патти Гриер, медсестра, пытавшаяся смерить Стью давление, когда он объявил забастовку, пролистывала свежий выпуск "МакКолл" и ожидала того момента, когда надо будет идти и проверить мистера Салливана и мистера Хэпскома. Хэп будет сидеть и смотреть телевизор, и с ним не возникнет никаких проблем. Ему нравилось подшучивать над ней, интересуясь, насколько сильно надо ущипнуть ее задницу, чтобы она почувствовала это сквозь свой белый скафандр. Мистер Салливан будет спать, и ей предстоит отвратительная процедура. Ведь не она виновата в том, что ей приходится его будить, и ей казалось, что мистер Салливан должен бы отдавать себе в этом отчет. Ему надо бы гордиться тем, что правительство так о нем заботиться, и тем более бесплатно. И она ему так и скажет, если он опять будет выражать недовольство. Стрелка указывала на двенадцать - пора идти.

                Она оставила пост медсестры и пошла по коридору к белой комнате, где ее сначала обрызгают из пульверизатора, а потом помогут ей надеть белый костюм. На полпути туда в носу у нее защекотало. Она вынула из кармана носовой платок и три раза несильно чихнула.

                Поглощенная предстоящей встречей с капризным мистером Салливаном, она не придала этому никакого значения. Возможно, это был легкий приступ сенной лихорадки. На посту медсестры висел плакат, на котором большими красными буквами было написано: НЕМЕДЛЕННО ДОЛОЖИТЕ ВЫШЕСТОЯЩЕМУ ЛИЦУ О ЛЮБЫХ ПРОСТУДНЫХ СИМПТОМАХ, КАКИМИ БЫ НЕЗНАЧИТЕЛЬНЫМИ ОНИ НИ БЫЛИ. Но мысль об этой надписи не пришла ей в голову. Она твердо знала, что даже мельчайший вирус не может проникнуть сквозь замкнутую оболочку белого костюма.

                И тем не менее, по пути в белую комнату она заразила санитара, доктора, который собирался уходить, и другую медсестру как раз в преддверии ее полночного путешествия по городу.

                Начинался новый день.

 

 

 15

 

                Днем позже, двадцать третьего июня, большой белый "Конни" несся на север по шоссе N_180. Скорость была где-то между девяносто и сто.

                Путь, который проделал "Конни" с тех пор, как Поук и Ллойд убили его владельца к югу от Хачиты, был петляющим и лишенным всякого смысла. За последние шесть дней они убили шесть человек, в том числе владельца "Континенталя", его жену и дочку. Но не из-за этого они нервничали на заставе между штатами. Дело было в наркотиках и оружии. Пять граммов гашиша, жестяная баночка с кокаином и шестнадцать фунтов марихуаны. Два пистолета тридцать восьмого калибра, три - сорок пятого и один "Магнум-.357".

                Они свернули на север у Деминга, проехали Херли и Байард, а также несколько больший по размеру Сильвер Сити, где Ллойд купил пакет гамбургеров и восемь молочных коктейлей. После Сильвер Сити дорога стала уклоняться на запад, как раз в том направлении, куда ехать им не хотелось.

                - У нас осталось мало бензина, - сказал Поук.

                - Осталось бы больше, если б ты не гнал с такой скоростью, - сказал Ллойд.

                - Но! Но! - закричал Поук и нажал на газ.

                - Вперед, ковбой, - завопил Ллойд.

                - Но! Но!

                - Хочешь покурить?

                Между ногами у Ллойда лежал большой зеленый пакет. В нем было шестнадцать фунтов марихуаны. Ллойд дотянулся до пакета, вытащил горсть и стал сворачивать самокрутку.

                - Ннннноооо! - Машину болтало из стороны в сторону.

                - Кончай это дерьмо! - крикнул Ллойд. - Повсюду сыплется эта дрянь.

                - Ннннооо!

                - Давай, нам надо сбыть с рук эту штуку, иначе нас поймают и запихнут в багажник.

                - О'кей, парень. - Поук выровнял машину, но выражение лица у него было обиженным. - Это была твоя мысль, твоя идиотская мысль.

                - Раньше тебе казалось, что это _х_о_р_о_ш_а_я_ мысль.

                - Да, но я не знал, что дело кончится тем, что мы будем колесить по этой чертовой Аризоне. Как мы вообще доберемся до Нью-Йорка этой дорогой?

                - Мы сбиваем погоню со следа, парень, - сказал Ллойд.

                - Чертовская удача, - сказал Поук, все еще дуясь. - Адская же у нас работенка. Знаешь, что у нас есть, кроме зелья и пушек? У нас шестнадцать долларов и три сотни кредитных карточек, которые мы никогда не посмеем использовать. Черт, у нас даже нет денег, чтобы наполнить бак этого борова.

                - Бог пошлет, - сказал Ллойд и закурил самокрутку.

                - А если ты собираешься продать ее, то какого черта мы ее курим? продолжал Поук, не слишком-то успокоенный мыслью о божественном милосердии.

                - Ну, продадим несколькими унциями меньше - какая разница? Давай, Поук. Затянись.

                Это был верный способ развеселить Поука. Он гоготнул и взял косяк. Между ними на подставке стоял "шмайсер", заряженный до отказа. "Конни" несся по дороге. Индикатор бензина показывал, что осталось восемь литров.

 

 

                Эндрю Фримен, по кличке Поук, осужденный за обычную драку, освободился в апреле 1989 года. Его койка была рядом с койкой Ллойда Хенрида. Он сказал Хенриду, что если его интересует крупное дело, то у него есть на примете кое-что интересное в Лас-Вегасе. Ллойд согласился.

                Ллойд освободился первого июня. Он был осужден за попытку изнасилования. Он отсидел только два года из четырех и был досрочно освобожден за примерное поведение.

                На автобусе он доехал до Лас Вегаса, и Поук встретил его на остановке.

                - Один парень на побегушках у людей с итальянскими именами, - сказал Поук, - назвал мне время, когда он будет вести в Лос Анджелес крупную партию наркотиков и оружия. - Поук и Ллойд должны были напасть на него, связать и вставить кляп, потом забрать у него все и двинуть его пару раз для пущего правдоподобия. "Бить надо сильно", - предупредил парень. Людей с итальянскими именами не так-то легко одурачить. За все это он просил четверть от суммы, полученной от продажи товара.

                - Ну что ж, - сказал Ллойд. - Звучит неплохо.

                На следующий день Поук и Ллойд пошли на встречу с Джорджем (так звали парня) - шестифунтовой дубиной с маленькой головой, сидевшей на несуществующей шее. Джордж сказал им прийти к нему домой вечером в следующую пятницу около шести часов.

                - Ради Бога, наденьте маски, - сказал он. - Вы расквасите мне нос и поставите фингал под глазом. Господи, и зачем только я в это ввязался.

                Великий вечер наступил. Дверь в дом Джорджа оказалась заперта, но как он и сообщал, заперта не слишком крепко. На первом этаже была игровая комната. Там и стоял Джордж рядом с полным пакетом травы. На столе для пинг-понга лежало оружие. Джордж был испуган до смерти.

                - Господи, Боже ты мой, и зачем только я в это ввязался, - повторял он Ллойду и Поуку, пока они его связывали.

                Потом Ллойд двинул Джорджа в нос, расквасив его до крови, а Поук поставил ему синяк под глазом, в соответствии с высказанной просьбой.

                - Господи! - завопил Джордж. - Зачем же так сильно?

                - Ты сам этого хотел, - заметил Ллойд.

                Поук скотчем закрепил Джорджу рот. Потом они стали собирать добычу.

                - Хочу спросить у тебя одну вещь, дружок? - сказал Поук.

                - О чем? - спросил Ллойд, нервно хихикнув.

                - Как ты думаешь, сможет ли старина Джордж не выдать наш секрет?

                Ллойд оказался не готов к такому вопросу. В течение томительно долгой минуты он смотрел на Джорджа, глаза которого выкатились от внезапного ужаса.

                Потом Ллойд сказал:

                - Конечно. Он ведь тоже в этом замешан. - Но голос его звучал неубедительно. Если семена посадить в землю, они почти всегда прорастают.

                Поук улыбнулся.

                - Ну, он может просто сказать им: Привет, ребята. Я встретил старого приятеля с дружком. Мы поболтали, выпили несколько бутылочек пива, и что же вы думаете, эти сукины дети заявились ко мне домой и ограбили меня. Уверен, что вы их поймаете. Давайте, я вам опишу, как они выглядят.

                Джордж бешено тряс головой, а его глаза превратились в заглавные "О" ужаса.

                К тому времени они сложили оружие в полотняную сумку для белья, найденную в ванной. Ллойд нервно подергал сумку и сказал:

                - Ну, и что же, ты думаешь, мы должны делать?

                - Я думаю, старичок, мы должны его кончить, - сказал Поук с сожалением. - Это единственный возможный выход.

                - Это чертовски тяжело сделать после того, как он навел нас на это дело, - сказал Ллойд.

                - Тяжело жить в этом мире, дружок.

                - Да уж, - вздохнул Ллойд, и они подошли к Джорджу.

                - Мммпф, - сказал Джордж, бешено тряся головой. - Мммм! Ммммммммпф!

                - Я знаю, - утешил его Поук. - Хреново вышло, да? Мне очень жаль, без обмана. У меня к тебе нет никакой личной неприязни. Хочу, чтобы ты запомнил это. Держи его голову, Ллойд.

                Легче было сказать, чем сделать. Джордж бешено мотал головой из стороны в сторону. Стены его игровой комнаты были из шлакоблоков, и он бился о них головой, но, похоже, не чувствовал никакой боли.

                - Держи его, - безмятежно сказал Поук и оторвал очередной кусок скотча.

                Ллойд наконец-то ухватил его за волосы и держал его достаточно долго, для того чтобы Поук успел прилепить кусок скотча прямо на ноздри Джорджа, тем самым запечатав все его дыхательные пути. Агония продолжалась почти пять минут.

                Поук присел на корточки рядом с трупом и пощупал пульс.

                - Ну? - спросил Ллойд.

                - Ничего не слышно, кроме часов, старина, - сказал Поук. - Да, кстати, о часах... - Он поднял мясистую руку Джорджа и посмотрел на его запястье. - Нет, обычный "Таймекс". Я-то думал, "Касио" или что-нибудь в этом роде.

                Ключи от машины Джорджа лежали в переднем кармане его брюк. А в буфете наверху они нашли банку из-под арахисового масла, доверху набитую десятицентовиками. В общей сложности было двадцать долларов и шестьдесят центов.

                Они выехали из Вегаса по N_93 и поехали на юго-восток в Аризону. Вчера около девяти они остановились у магазинчика в двух милях от Шелдона по шоссе N_75. Они вошли внутрь и убили хозяина - пожилого джентльмена со вставными зубами. Им достались шестьдесят три доллара и старый грузовик.

                Сегодня утром у грузовика лопнули две шины. Две шины одновременно, и ни один из них не обнаружил на шоссе ни одного гвоздя, хотя почти полчаса они провели в поисках. В конце концов Поук сказал, что, должно быть, это было совпадение. Ллойд сказал, что ему приходилось слышать и о более удивительных вещах. Потом появился белый "Конни", словно в ответ на их молитвы.

                Водитель "Конни" высунулся из окна и спросил:

                - Нужна ли помощь?

                - Конечно, нужна, - сказал Поук и всадил ему между глаз пулю из "Магнума-.357". Несчастный мудак так, наверное, никогда и не узнал, что его ударило.

 

 

                - Почему бы тебе не повернуть здесь? - спросил Ллойд, указывая на приближающийся перекресток. Он был одурманен.

                - И поверну, - весело сказал Поук.

                Примерно час спустя справа показался дорожный знак: БАРРЕК 6.

                - Давай остановимся там. Я голоден, - попросил Ллойд.

                - Ты всегда голоден.

                - Иди в жопу. Когда я накурюсь, всегда хочу жрать.

                - О'кей. Да и деньжат надо раздобыть. Добудем денег и поедем на север. Эта мудацкая пустыня меня достала.

                - О'кей, - сказал Ллойд.

                Они проехали Баррек и на выезде обнаружили помещавшиеся в одном здании кафе, магазинчик и заправочную станцию. На площадке перед зданием стояли фордовский фургон, пыльный "Олдсмобиль" и телега. Лошадь внимательно изучала их, пока они ставили "Конни" на стоянку.

                Поук взял .357 и проверил патроны.

                - Готов?

                - Думаю, да, - отозвался Ллойд и взялся за шмайсер.

                Заправка была на самообслуживании. Дежурный должен был только включить насос. Они поднялись по ступенькам и вошли внутрь. За прилавком человек в ковбойской одежде расплачивался за пачку сигарет. Утомленная женщина с жесткими черными волосами пыталась сделать выбор между двумя видами соуса для спагетти. За прилавком стоял хозяин - веснушчатый человек в серой рубашке. Он поднял взгляд, когда хлопнула входная дверь, и глаза его расширились от ужаса.

                Ллойд дал очередь в потолок. Два стеклянных колпака разбились вдребезги. Человек в ковбойской одежде сделал движение, чтобы обернуться.

                - Стойте на месте, и мы никого не тронем! - закричал Ллойд. Поук немедленно превратил его в лжеца, проделав дырку в женщине, разглядывавшей соус.

                - Боже мой, Поук! - закричал Ллойд. - Ты не должен...

                - Кончил ее, старичок! - завопил Поук. - Ей больше не придется смотреть телек! Ннннооо! Нннннооо!

                Человек в ковбойской одежде медленно обернулся. В левой руке он держал пачку сигарет. За поясом у него был револьвер сорок пятого калибра. Пока Ллойд и Поук таращились на мертвую женщину, он неторопливо взял в руки револьвер, прицелился, выстрелил, и левая половина лица Поука неожиданно превратилась в месиво из крови, мяса и зубов.

                - Меня ранили! - завопил Поук, роняя свой .357. - Меня ранили, Ллойд! Ранили! Ранили! - Он ударился о входную дверь, и она распахнулась. Поук тяжело опустился на крыльцо.

                Ошеломленный Ллойд выстрелил скорее инстинктивно, чем в целях самозащиты. Грохот "шмайсера" заполнил комнату. Бутылки и консервные банки взорвались на своих полках. Человек в ковбойской одежде, равнодушный, спокойный и собранный, снова выстрелил. Ллойд скорее почувствовал, чем услышал, как пуля пролетела у него над головой. Он дал еще одну очередь.

                Человек за прилавком упал с такой внезапностью, что можно было подумать, будто он провалился в люк. Автомат с жвачкой разлетелся вдребезги. Повсюду рассыпались красные, синие и зеленые шарики. Шмайсер проделал три дырки в ковбое, и большая часть его внутренностей оказалась на пакетиках с сухой картошкой. Ковбой осел, все еще сжимая в одной руке . 45, а в другой - пачку "Лаки".

                Ллойд, обезумев от страха, продолжал палить. Автомат нагревался у него в руках. Коробка с бутылками соды зазвенела и упала. Девушка на календаре, одетая в соблазнительные шорты, получила пулю в бедро волшебного персикового цвета. Рухнула стопка книжек. Потом патроны кончились, и наступила оглушающая тишина. В комнате стоял тяжелый и отвратительный запах пороха.

                - Боже мой, - выдохнул Ллойд. Он опасливо посмотрел на ковбоя. Было непохоже, что ковбой причинит ему какие-нибудь неприятности в ближайшем или отдаленном будущем.

                - Меня ранили! - промычал Поук, вваливаясь обратно внутрь.

                - Я кончил его, Поук, - утешил Ллойд, но Поук, похоже, ничего не слышал. Его правый глаз сиял, как сапфир. Левого глаза не было. Левой щеки тоже не наблюдалось: можно было видеть, как движется его челюсть, когда он говорит. Рубашка пропиталась кровью.

                - Чертов мудак достал меня! - закричал Поук. Он наклонился и поднял свой "Магнум". - Я покажу тебе, сучье отродье, как стрелять в меня!

                Он двинулся к ковбою, поставил ногу ему на голову, как охотник, позирующий для фотографии, и приготовился опорожнить свой .357. Ллойд стоял и смотрел на это с раскрытым ртом, с дымящимся автоматом в руке, все еще пытаясь понять, как же все это могло случиться.

                В этот момент человек, упавший за прилавок, появился оттуда, как тещин язык. Его лицо выражало отчаянную решимость, а в руках у него была зажата двустволка.

                - Что? - сказал Поук и поднял взгляд как раз вовремя, чтобы встретиться с обоими зарядами. Лицо его превратилось в еще большую кашу, чем раньше, и он упал.

                Ллойд решил, что самое время сматывать. Черт с ними, с деньгами. В конце концов, деньги можно найти в любом другом месте. Похоже, что пришло время опять сбивать погоню со следа. Он выбежал из магазинчика.

                Он уже наполовину слетел со ступенек, когда подъехала патрульная машина аризонской полиции. Из правой двери вылез полицейский и вытащил пистолет.

                - Стой на месте! Что происходит внутри?

                - Трое убитых! - закричал Ллойд. - Ну и заваруха! Парень, который сделал это, сбежал через заднюю дверь! Я уношу ноги!

                Он подбежал к "Конни", скользнул за руль и как раз успел вспомнить, что ключи остались у Поука в кармане, когда полицейский завопил:

                - Стой! Стой, стрелять буду!

                - Боже мой, - сказал Ллойд, когда второй полицейский приставил ему к голове здоровенный ковбойский пистолет, а первый надел на него наручники.

                - Отправляйся в багажник, красавчик.

                Владелец вышел из магазинчика, все еще сжимая в руках двустволку.

                - Он застрелил Билла Марксона. Другой прикончил миссис Сторм! Я застрелил одного! Он мертв, как собачье дерьмо! Отойдите, мальчики, я с удовольствием кончу и этого!

                - Успокойся, Поп, - сказал один из полицейских. - Веселье кончилось.

                - Эй, ребята, держите меня подальше от этого парня, - попросил Ллойд. - Такое впечатление, что он сдвинулся.

                - А это ты получил, когда выходил из магазина, красавчик, - сказал первый полицейский. Его пистолет поднялся, блеснув в солнечных лучах, и опустился на голову Ллойда Хенрида. Очнулся он только в тюрьме Арапахоу.

 

 

 16

 

                Старки внимательно посмотрел на монитор 2. Специалист второго класса Фрэнк Д. Брюс по-прежнему сидел, уткнувшись лицом в миску супа. Ситуация не изменилась. Задумчиво Старки перешел к монитору 4, на котором положение изменилось к лучшему. Доктор Эммануэль Эзвик по-прежнему неподвижно лежал на полу, но центрифуга остановилась. В 19: 40 часов (прошедших с момента несчастного случая) из центрифуги начали появляться тонкие струйки дыма. В 21: 07 часов внутри центрифуги в последний раз что-то звякнуло, и она медленно перешла в состояние покоя. Кажется, Ньютон сказал, что где-то далеко, за самой дальней звездой, может находиться тело в абсолютном состоянии покоя. Ньютон оказался прав во всем, кроме расстояния, - подумал Старки. Совсем не надо углубляться в такую даль. Проект Блу - вот воплощение абсолютной неподвижности.

                В кабинете раздался сигнал вызова. Старки подошел к переговорному устройству и нажал на кнопку:

                - Слушаю, Лен.

                - Билли, у меня срочное сообщение от одного из наших подразделений из Сайп Спрингса, штат Техас. Почти в четырехстах милях от Арнетта. Они утверждают, что им надо поговорить с тобой.

                - В чем там дело, Лен? - спросил он спокойно. За последние десять часов он принял шестнадцать "отрубонов" и чувствовал себя сравнительно неплохо.

                - Пресса.

                - О, Господи, - сказал Старки. - Соедини меня с ними.

                - Подожди минутку, - сказал Лен.

                Атмосферные помехи постепенно исчезли.

                - ... Лайон, подразделение Лайон, как слышите, база Блу? Как слышите нас? Раз... два... три... четыре... говорит подразделение Лайон.

                - Слышу вас, подразделение Лайон, - сказал Старки. - Говорит база Блу один.

                - Кодовое обозначение проблемы - Цветочный Горшок, - произнес металлический голос. - Повторите, Цветочный Горшок.

                - Я прекрасно знаю, что такое Цветочный Горшок, - сказал Старки. - В чем там дело?

                Металлический голос из Сайп Спрингса говорил почти пять минут подряд. Сама по себе ситуация его не слишком-то интересовала, потому что уже два дня назад компьютер проинформировал его, что это произойдет до конца июня с вероятностью 88%. Специфика же несущественна. Если у вещи есть две штанины и место, куда вдеть ремень, то это брюки. Цвет не имеет значения.

                Доктор из Сайп Спрингса сделал несколько остроумных предположений, и репортеры ежедневной газеты из Хьюстона связали происходящее в Сайп Спрингс с тем, что уже произошло в Арнетте, Вероне, Коммерс Сити и городке Поллистон, штат Канзас. В этих городах процесс развивался так стремительно и так неблагоприятно, что военным был отдан приказ ввести карантин. В компьютере был заложен список других двадцати пяти городов десяти штатов, в которых начали обнаруживаться следы Проекта Блу.

                Старки принял решение. Он отпер ключом нижний ящик своего письменного стола и вытащил оттуда синий сверток, запечатанный красной бумажной лентой. Надпись на нем гласила: ЕСЛИ ЛЕНТА ОКАЖЕТСЯ СОРВАННОЙ, НЕМЕДЛЕННО ИЗВЕСТИТЕ ВСЕ ОТДЕЛЫ БЕЗОПАСНОСТИ. Старки сорвал ленту.

                - Вы на связи, база Блу? - спрашивал голос. - Мы вас не слышим.

                - Я здесь, Лайон, - ответил Старки. Он открыл последнюю страницу книги из свертка и провел пальцем по колонке, озаглавленной ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЕ СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНЫЕ КОНТРМЕРЫ.

                - Вы слышите меня, Лайон?

                - Слышим, база Блу.

                - Троя, - сказал Старки решительно. - Повторите, Лайон: _Т_р_о_я_.

                Молчание. Отдаленный треск помех. Старки вспомнил о тех телефонах, которые они делали в детстве: две консервных банки и двадцать ярдов вощеной бечевки.

                - Повторяю...

                - О Господи! - раздалось из Сайп Спрингса.

                - Повтори, сынок, - сказал Старки.

                - Т-т-троя, - сказал голос. Потом, более уверенно: - Троя.

                - Очень хорошо, - сказал Старки. - Благослови тебя Бог, сынок. Отбой.

                - И вас, сэр. Отбой.

                За щелчком последовали сильные помехи, потом снова щелчок, молчание, и голос Лена Крейтона.

                - Билли?

                - Да, Лен.

                - Я слышал весь разговор.

                - Прекрасно, Лен, - сказал устало Старки. - Ты можешь доложить об этом в какой угодно форме.

                - Ты не понял. Билли, - сказал Лен. - Ты поступил правильно. Думаешь, я не понимаю этого?

                Старки позволил глазам закрыться. На мгновение все замечательные "отрубоны" перестали действовать.

                - Благослови и тебя Бог, Лен, - сказал он еле слышно. Он отключил переговорное устройство и занял свою привычную позицию перед монитором 2. Через некоторое время он вновь почувствовал себя вполне сносно.

 

 

                Если поехать на юг от Сайп Спрингса по шоссе N_36, то за день можно добраться до Хьюстона. По дороге неслась машина - старый "Понтиак", выжимавший восемьдесят миль в час. Машина поднялась на холм. Внизу дорогу перегораживал "Форд", что чуть не привело к катастрофе.

                Водитель, тридцатишестилетний репортер хьюстонской ежедневной газеты, нажал на тормоза.

                - Боже мой! - завопил фотограф, сидевший рядом с водителем. Он уронил фотоаппарат на пол и ухватился за ремень безопасности.

                Голубой дымок вырвался из-под шин. Радио продолжало орать:

 

Крошка, поймешь ли ты своего парня?

Он - парень что надо.

Он парень шикарный.

Крошка, поймешь ли ты своего парня?

 

                "Понтиак" наконец-то остановился. Водитель облегченно вздохнул и разразился приступом кашля. Им начал овладевал гнев. Он вышел из машины и, сжав кулаки, направился к двум молодым людям, стоявшим за "Фордом".

                - Ага, раздолбай! - закричал он. - Вы нас чуть на хрен не угробили, и я хочу...

                Четыре года он прослужил в армии. Добровольцем. Ему как раз хватило времени на то, чтобы определить тип винтовок, которые они доставали из багажника "Форда". Он ошеломленно остановился под палящим техасским солнцем и намочил свои штаны.

                Он начал кричать и мысленно повернулся и побежал обратно к "Понтиаку", но ноги его не сдвинулись с места. Пули вырвали бесформенные куски мяса у него из груди и мошонки. Он упал на колени, немо протягивая руки в жесте пощады. Следующая пуля попала ему в лоб над правым глазом и снесла ему полголовы.

                Фотограф, сползший с сиденья, был не в состоянии понять, что же происходит, до тех пор, пока двое молодых людей не переступили через тело репортера и не направились к нему с винтовками наперевес. Он успел завести мотор и тронуться, прежде чем они начали стрелять. Прострелив обе задние шины, молодые люди бросились к своему "Форду", номер которого числился в списке военных средств передвижения Пентагона, и, развернувшись, ринулись за "Понтиаком". "Форд" резко подскочил, когда они переезжали тело репортера. Сержант, сидевший рядом с водителем, испуганно чихнул, брызнув слюной на ветровое стекло.

                Фотограф начал плакать, заметив в зеркале заднего вида увеличивающийся силуэт "Форда". Он утопил педаль газа до предела, но "Понтиак" с пробитыми шинами не выжимал больше сорока. По радио Ларри Андервуда сменила Мадонна. Мадонна утверждала, что она девчонка что надо.

                "Форд" обогнал "Понтиак" и притормозил. Раздался визг раздираемого металла. Фотограф ударился о рулевую колонку, и кровь хлынула у него из носа. Он соскользнул с сиденья и, извернувшись, выскочил из правой двери. Он выбежал на обочину и спрыгнул с откоса. Перед ним оказалось ограждение из колючей проволоки, и он попытался его перепрыгнуть. "Я смогу убежать, подумал он. - Я могу бежать вечно".

                Он приземлился на другой стороне с ногой, запутавшейся в проволоке. Он все еще пытался отцепить брюки, когда двое молодых людей сошли с обочины с винтовками наперевес.

                - За что? - попытался он спросить у них, но из его горла раздался лишь тихий и беспомощный птичий вскрик.

                По официальным сообщениям, ничего тревожного в Сайп Спрингсе, штат Техас, в тот день не произошло.

 

 

 17

 

                Не успел Ник открыть дверь, отделявшую кабинет шерифа Бейкера от тюремных камер, как на него посыпался град угроз и насмешек. Винсент Хоган и Билли Уорнер сидели в двух камерах слева, Майк Чайлдрес занимал одну из камер справа. Еще одна камера пустовала, а пустовала она потому, что Рэю Буту, человеку с рубиновым перстнем, удалось сбежать.

                - Эй, мудозвон! - позвал Чайлдрес. - Чертов мудозвон! Что с тобой будет, когда мы выйдем отсюда? А? Ты подумал об этом?

                - Я лично отрежу ему яйца и засуну их в глотку так, чтобы он задохнулся, - сказал Билли Уорнер.

                Только Винс Хоган не участвовал в этих упражнениях в красноречии. Утром шериф Бейкер насел на него, и он раскололся. Теперь все они сидели в камерах в ожидании суда. Бейкер сказал Нику, что он сможет получить обвинительный акт на этих ребят, но когда дело дойдет до суда присяжных, то показаниям Ника будут противостоять показаниях всех троих - или четверых, если они поймают Рэя Бута.

                За последнее время Ник проникся к Бейкеру глубоким уважением. И не потому, что шериф арестовал людей, избивших и ограбивших Ника. Упрятав троицу за решетку, шериф, похоже, подхвативший сильную простуду, был вынужден уйти домой и оставил заключенных на попечение Ника. Через полчаса в тюрьме появился любопытный прыщавый мальчишка с тремя подносами, на которых стоял обед для арестованных. Ник жестом показал ему поставить подносы на койку и, взяв листок бумаги, написал: "Это оплачено?"

                Мальчишка изучил записку со вниманием новичка-студента, взявшегося за "Моби Дика".

                - Конечно, - сказал он. - У шерифа есть свой счет. Скажи, ты действительно не можешь говорить?

                Ник кивнул.

                - Хреновое дело, - сказал мальчишка и быстро ретировался, словно боялся, что немота заразна.

                Ник отнес подносы к камерам и пропихнул их арестованным с помощью щетки. Вернувшись в кабинет, он вспомнил о том, что Бейкер попросил его вкратце изложить свою биографию. Он сел за письменный стол, положил в центре его блокнот, помедлил секунду и вывел наверху страницы:

 

Ник Андрос

История Жизни

 

                Он прервался, слегка улыбаясь. После небольшой паузы он снова начал писать:

 

                "Я родился в Каслине, штат Небраска, 14 ноября 1968 года. Мой отец был фермером. Он и моя мама всегда жили на краю разорения. Они были должны трем разным банкам. Моя мать была уже шесть месяцев беременная мной, и отец решил отвезти ее к городскому доктору. Грузовик потерял управление и они заехали в кювет. У моего отца случился сердечный приступ, и он умер.

                Тем не менее, спустя три месяца мать родила меня таким, какой я есть. Для нее это был тяжелый удар, особенно после потери мужа.

                Она маялась с фермой до 1973 года, после чего ферма была конфискована в счет уплаты долгов. Родственников у нее не было, но она написала друзьям в Биг Спрингс, и кто-то из них нашел ей работу в булочной. Мы прожили там до 1977 года, когда она погибла в результате несчастного случая. Человек на мотоцикле сбил ее, когда она возвращалась домой после работы. В этом даже не было его вины, только невезение - у него отказали тормоза. Он даже не превысил скорость. Баптистская церковь похоронила мою маму за свой счет. Та же самая церковь послала меня в приют для сирот в Де Муан. Церкви всех вероисповеданий перечисляют средства в фонд этого приюта. Там я научился читать и писать..."

 

                Здесь он остановился. Рука его заболела от долгого писания, но прервался он не по этой причине. Ему было трудно снова воскрешать все эти события в памяти. Он перечел последнюю строчку. "Там я научился читать и писать". Но это было не так-то просто. Он жил в безмолвном мире. Речь была для него танцем губ, зубов, языка. Только в четыре года он понял, что такое слово. Только в шесть лет он понял, что высокие зеленые штуки называются _д_е_р_е_в_ь_я_м_и_. Он хотел знать имена вещей, но не мог о них спросить.

                В приюте он потерял _ж_е_л_а_н_и_е_ овладеть механизмами обозначения, и когда это случилось, его мыслительный механизм заржавел и стал распадаться. Он стал тупо бродить с места на место, созерцая безымянные предметы в безымянном мире. Потом появился Руди. Массивный человек со шрамами на лице и с лысой головой. Шесть футов пять дюймов роста. Низкорослому Нику он казался почти великаном. В первый раз они встретились в игровой комнате в подвале. Руди наклонился к нему, так что их глаза оказались примерно на одном уровне. Потом он поднял свои огромные, покрытые шрамами руки и прижал их сначала ко рту, а потом к ушам.

                "Я глухонемой".

                Ник хмуро отвернулся: "Меня это не ебет".

                Руди ударил его по щеке.

                Ник упал. Рот его открылся, и безмолвные слезы потекли из глаз. Он не хотел больше видеть это лысое чудище. Он не глухонемой, он просто издевается.

                Руди бережно помог ему подняться и повел его к столу. Там лежал чистый лист бумаги. Руди указал на лист, а потом на Ника. Ник покачал головой. Руди протянул ему карандаш. Ник отдернул руку, словно карандаш был раскален докрасна. Руди указал на карандаш, потом на Ника и снова на бумагу. Ник покачал головой. Руди снова ударил его.

                Вновь безмолвные слезы. Покрытое шрамами лицо не выражало ничего, кроме бесконечного терпения. Руди вновь указал на бумагу. На карандаш. На Ника.

                Ник зажал карандаш в кулаке. Он написал пять известных ему слов:

 

НИКОЛАС АНДРОС

ПОШЕЛ В ЖОПУ

 

                Потом он разломал карандаш пополам и хмуро и непокорно посмотрел на Руди. Но Руди улыбался. Неожиданно он наклонился над столом и обхватил голову Ника своими мозолистыми ладонями. Руки его были теплыми и нежными. Ник не мог вспомнить, когда в последний раз к нему прикасались с такой любовью. Так его трогала только мать.

                Руди убрал руки. Он поднял половинку карандаша с грифелем. Перевернул лист бумаги. Постучал по пустому белому пространству кончиком карандаша, а потом указал на Ника. Он сделал это снова. И еще раз. И еще раз. И в конце концов Ник понял.

                "Ты - это пустая страница".

                Ник заплакал.

                Руди остался с ним на шесть лет.

 

                "...читать и писать. Человек по имени Руди Спаркмен помог мне. Мне очень повезло, что я его встретил. В 1984 году мне сказали, что меня отдадут в семью, а государство будет выплачивать деньги за мое содержание. Я хотел бы быть с Руди, но Руди служил в Африке в войсках ООН.

                Тогда я убежал. Мне было шестнадцать, и не думаю, что они искали меня слишком усердно. Я решил освоить программу средней школы, так как Руди всегда говорил, что самое главное - это образование. Я собираюсь сдать экзамены экстерном. Мне нравится учиться. Может быть, когда-нибудь я поступлю в колледж. Это звучит невероятно, но по-моему, это возможно. В любом случае, вот моя история."

 

                Наутро шериф пришел в семь тридцать, в тот момент, когда Ник выносил мусорные корзины. Шериф выглядел значительно лучше.

                "Как вы себя чувствуете?" - написал Ник.

                - Неплохо. Я чуть не сгорел к полуночи. Аспирин не помогал. Джени хотела позвать доктора, но в полпервого лихорадка спала. Потом я уснул и спал как бревно. Как у тебя дела?

                Ник показал большой палец.

                - Как наши гости?

                Ник сделал злобное лицо. Несколько раз открыл и закрыл рот. Потряс невидимые прутья решетки.

                Бейкер расхохотался, а потом несколько раз чихнул.

                - Тебе надо выступать по телевизору, - сказал он. - Ты написал свою биографию, как я тебя просил?

                Ник кивнул и протянул два исписанных листа бумаги. Шериф сел и внимательно прочитал их. Когда он кончил читать, он посмотрел на Ника так долго и так пристально, что Ник в смущении и недоумении опустил глаза.

                Когда он снова поднял взгляд, Бейкер спросил:

                - Ты жил сам по себе с шестнадцати лет? В течение шести лет?

                Ник кивнул.

                Ник написал: "Мне было трудно, так как я поздно начал читать и писать. В приюте я сдал по почте шесть зачетов. Еще шесть я сдал, когда жил в Чикаго. Чтобы закончить среднюю школу, мне нужно еще четыре зачета".

                - Какие зачеты ты пока не сдал? - спросил Бейкер, а затем повернулся и заорал: - Эй вы там, заткнитесь! Вы получите свой кофе с булочками не раньше, чем я освобожусь.

                Ник написал: "Геометрия. Математика. Двухгодичный курс языка. Все это необходимо для того, чтобы поступить в колледж".

                - Язык? Ты имеешь ввиду иностранный?

                Ник кивнул.

                Бейкер рассмеялся и покачал головой.

                - Ну и ну! Глухонемой учится говорить на иностранном языке. Не обижайся, малыш. Ты ведь понимаешь, что я не над тобой смеюсь.

                Ник улыбнулся и кивнул.

                - Так почему же ты столько скитался?

                "Пока я был несовершеннолетним, я не осмеливался оставаться на одном месте слишком долго, - написал Ник. - Боялся, что меня засадят в другой приют или что-нибудь в этом роде. Когда же я стал достаточно взрослым, чтобы найти себе постоянную работу, наступили тяжелые времена. Говорят, биржевой рынок лопнул, но так как я глухой, то я этого не слышал (ха-ха) ".

                - Как твои зубы?

                Ник пожал плечами.

                - Принимал обезболивающие таблетки?

                Ник показал два пальца.

                - Ну ладно, у меня есть кое-какая бумажная работа по поводу этих парней. А ты продолжай уборку. Поговорим попозже.

 

 

                Доктор Сомс, тот самый, который чуть не переехал Ника на своей машине, зашел к шерифу в половину десятого тем же утром. Это был человек лет шестидесяти с поредевшими седыми волосами, тощей цыплячьей шеей и очень острыми голубыми глазами.

                - Шеф сказал мне, что ты умеешь читать по губам, - обратился он к Нику. - А еще он сказал мне, что собирается поручить тебе кое-какую работу, так что мне лучше удостовериться, что ты не умрешь у него на руках. Снимай рубашку.

                Ник расстегнул свою голубую рубашку и снял ее.

                - Боже мой, - сказал Бейкер. - Только посмотри на это.

                - Да уж, они постарались как следует, - сказал Сомс.

                Живот и ребра Ника по цветовой гамме напоминали восход в Канаде. Сомс ощупал его и внимательно изучил зрачки его глаз. Под конец он осмотрел остатки передних зубов Ника.

                - Они, должно быть, болят, как сукины дети, - сказал он, и Ник горестно кивнул. - Ты их потеряешь, - продолжил Сомс. - Ты... - Он чихнул три раза подряд. - Извините.

                Сомс достал из черной сумки стетоскоп.

                - А теперь, Джон, твоя очередь. Снимай рубашку.

                - Снимать рубашку? Это еще зачем?

                - Потому что твоя жена попросила меня тебя осмотреть, вот зачем. Она думает, что ты болен, и не хочет, чтобы ты заболел еще сильнее. Бог ее знает, почему. Ну не говорил ли я ей, что когда ты наконец будешь гнить в могиле, нам с ней не надо будет больше таиться? Ну давай, Джонни. Покажись нам.

                - Это была обычная простуда, - сказал Бейкер, неохотно расстегивая рубашку. - Сегодня утром я уже чувствую себя отлично. Честное слово, парень, у меня такое чувство, что ты болен сильней, чем я.

                - Не ты будешь указывать доктору, а доктор - тебе. - Пока Бейкер снимал рубашку. Сомс повернулся к Нику и сказал: - Забавно, похоже, все в округе свалились от простуды. Миссис Лэтроп заболела, и вся семья Ричи, и даже Билли Уорнер кашляет в своей камере.

                Бейкер вынырнул из своей майки. Когда стетоскоп прикоснулся к его груди, у него перехватило дыхание.

                - Господи, какой холодный! Ты что, держишь его в морозилке?

                - Вдохни, - сказал Сомс, нахмурившись. - Теперь выдохни.

                Сомс возился с шерифом очень долго. Прослушивал грудь и спину. Наконец он отложил стетоскоп и осмотрел ему горло.

                - Ну? - спросил Бейкер.

                Сомс надавил пальцами на подчелюстные железы Бейкера. Бейкер дернулся.

                - Мне даже не надо спрашивать, больно ли здесь, - сказал Сомс. Джон, сейчас ты отправишься домой и ляжешь в постель. Это не совет, это распоряжение врача.

                - Амброз, - ответил шериф спокойно. - Ведь ты же знаешь, что я не могу. У меня на руках трое заключенных, и сегодня их надо отправить в Кэмден. Прошлой ночью я оставил с ними этого паренька, но больше я так не поступлю.

                - Забудь о них, Джон. Тебе надо подумать о самом себе. Это какая-то дыхательная инфекция, довольно сильная, судя по звуку, и к тому же сопровождаемая лихорадкой. Твои дыхательные пути воспалены, Джон, и, говоря откровенно, это вовсе не шуточки для такого тучного человека, как ты. Иди и ложись. Если завтра будешь чувствовать себя нормально, отвезешь их в Кэмден, но лучше бы тебе вызвать патрульную машину, чтобы она забрала их.

                Бейкер виновато посмотрел на Ника.

                - Знаешь, - сказал он, - я действительно немного не в своей тарелке. Может быть, если я немного отдохну...

                "Идите домой и ложитесь, - написал Ник. - Я буду осторожен".

                - Похоже, лихорадка опять возвращается, - сказал Бейкер, надевая рубашку. - А я-то думал, что избавился от нее.

                - Прими аспирин, - сказал Сомс, запирая на замок врачебную сумку. Отвратительная вещь эти инфекции в гландах.

                - В нижнем ящике стола лежит коробка из-под сигар, - сказал Бейкер. Там деньги на служебные расходы. Можешь пойти в кафе и купить по дороге обезболивающее лекарство. Только укажи в расписке, сколько денег ты взял. Я свяжусь с полицией штата, и к концу дня тебя от них избавят.

                Ник показал большой палец.

                - Я во многом доверился тебе, хоть мы и знакомы совсем недавно, сказал Бейкер серьезно. - Но я надеюсь, что ты этого заслуживаешь.

                Ник кивнул.

 

 

                Жена шерифа Джейн Бейкер пришла около шести часов с накрытой тарелкой в руках и пакетом молока.

                "Большое спасибо, - написал Ник. - Как чувствует себя ваш муж?"

                Маленькая женщина с каштановыми волосами рассмеялась.

                - Он хотел прийти сам, но я отговорила его. После полудня лихорадка так усилилась, что я испугалась, но к вечеру температура снизилась. Думаю, что это из-за патрульной полиции штата.

                Ник посмотрел на нее вопросительно.

                - Они сказали ему, что не могут никого прислать за арестованными до девяти часов завтрашнего утра. У них был тяжелый день, двадцать или больше полицейских больны. А те, кто был на службе, транспортировали людей в госпиталь в Кэмдене и даже в Пайн Блафф. Все вокруг болеют. У меня такое чувство, что Эм Сомс обеспокоен куда сильнее, чем он хочет это показать.

                Она и сама выглядела обеспокоенной.

                - Я хочу извиниться перед тобой за моего брата, - сказала она.

                Ник смущенно пожал плечами.

                - Я надеюсь, что ты останешься в Шойо. Ты нравишься моему мужу и мне тоже. Будь осторожен с этими людьми.

                "Буду, - написал Ник. - Скажите шерифу, что я желаю ему поскорее поправиться".

                - Обязательно скажу.

                Потом она ушла, и Ник провел ночь, время от времени просыпаясь, чтобы проверить своих трех подопечных. Двое местных парней зашли посмотреть, все ли у него в порядке, и Нику показалось, что оба больны простудой.

                Ему снился странный сон. Когда он проснулся, он вспомнил только, как он шел во сне вдоль нескончаемых рядов зеленой кукурузы, что-то ища и чего-то опасаясь - чего-то ужасного, что следовало за ним по пятам.

 

 

                Утром он поднялся рано и начал тщательно подметать дальний конец тюрьмы, не обращая внимания на Билли Уорнера и Майка Чайлдреса. Когда он проходил мимо, Билли крикнул ему:

                - Рэй вернется, помни об этом. А когда он схватит тебя, то тебе захочется быть не только глухим и немым, но и _с_л_е_п_ы_м_!

                Ник стоял к нему спиной и пропустил большую часть фразы.

                В кабинете он взял в руки старый номер журнала "Тайм" и принялся читать. Он подумал о том, не положить ли ему ноги на письменный стол, но решил, что это лучший способ нажить неприятности в том случае, если шериф застанет его в этой позе.

                В восемь часов утра он с тревогой стал думать о том, не случился ли у шерифа повторный приступ лихорадки прошедшей ночью. К четверти девятого он почувствовал себя очень неспокойно. Он подошел к двери, за которой были камеры, и заглянул внутрь.

                Билли и Майк стояли у дверей своих камер и колотили по прутьям своими туфлями. Винс Хоган лежал на койке. Он лишь повернул голову и посмотрел в сторону двери, когда Ник заглянул. Лицо Хогана было смертельно бледным, лишь на щеках проступал чахоточный румянец. Под глазами образовались темные мешки. Крупные бисерины пота выступили у него на лбу. Ник встретился с его безразличным, блуждающим взглядом и понял, что он сильно болен. Его беспокойство усилилось.

                - Эй, чушка, как насчет жратвы? - позвал его Майк. - Старине Винсу, похоже, нужен доктор.

                Ник кивнул и вышел, пытаясь сообразить, что же ему теперь делать. Он склонился над письменным столом и написал записку: "Шериф Бейкер! Я ушел за завтраком для заключенных и за доктором Сомсом для Винсента Хогана. Похоже, он действительно сильно болен, а не притворяется. Ник Андрос".

                Он оставил записку в центре письменного стола. Потом, засунув блокнот в карман, вышел на улицу.

                Главная улица Шойо выглядела странно безлюдной, словно это было воскресное утро. На стоянках перед магазинами почти не было машин. Скобяная лавка вроде бы работала, но окна банка по-прежнему были закрыты жалюзи, хотя пошел уже десятый час.

                Ник повернул направо и отправился к стоянке грузовиков, которая находилась в пяти кварталах от тюрьмы. На углу третьего квартала он заметил, что навстречу ему едет, медленно виляя из стороны в сторону, машина доктора Сомса. Ник энергично замахал, не будучи уверенным, что Сомс остановится, но машина прижалась к обочине. Вид доктора, который даже не вышел из машины, потряс Ника. С того времени, как Ник видел его в последний раз добродушно подшучивающим над шерифом, доктор постарел лет на двадцать. Одной из причин этого была крайняя усталость, но усталость не могла быть единственной причиной - даже Нику это было ясно. Как бы в подтверждение его мысли, доктор извлек из кармана носовой платок и несколько раз чихнул. Кожа его так блестела и была такой желтой, что он был похож на труп.

                Потом Сомс сказал:

                - Шериф Бейкер мертв. Если ты за этим останавливал меня, то забудь о нем. Он умер в начале третьего утра. А теперь заболела Джени.

                Глаза Ника расширились. Шериф Бейкер мертв? Но ведь вечером приходила его жена и сказала, что ему лучше. И она... она прекрасно выглядела. Нет, это просто невозможно.

                - Мертв, как бревно, - сказал Сомс, словно услышав мысли Ника. - И не он один. За последние двенадцать часов я подписал двенадцать свидетельств о смерти. И у меня есть список из двадцати человек, которые умрут к полудню, если Бог не проявит свою милость.

                Ник вынул блокнот из кармана и написал: "Что с ними со всеми?"

                - Я не знаю, - сказал Сомс, медленно комкая листок. - Но, похоже, все в городе заболевают этой штукой, и никогда в жизни я не был так испуган. Я и сам заразился, но сейчас я больше всего страдаю от усталости. Я уже не молод. Я не могу безнаказанно работать много часов подряд. - Нотка усталого, тревожного раздражения появилась в его голосе, но Ник, к счастью, не мог ее слышать.

                Сомс вышел из машины, опираясь на руку Ника.

                - Пошли вон на ту скамейку, Ник. С тобой хорошо разговаривать. Я думаю, ты и сам знаешь об этом.

                Ник указал в сторону тюрьмы.

                - Никуда они не денутся, - сказал Сомс. - А если они больны, то их можно смело занести в мой список.

                Они сели на ярко-зеленую скамейку.

                - Простуда и жар, - сказал Сомс. - С десяти часов прошлого вечера. Раньше была только простуда. Слава Богу, что хоть поноса нет.

                "Вам надо идти домой и прилечь", - написал Ник.

                - Так я и сделаю. Я просто хотел сначала отдохнуть несколько минут... - Его глаза сомкнулись, и Ник подумал, что он заснул. Ник поразмыслил о том, стоит ли ему теперь идти на стоянку грузовиков за завтраком для Билли и Майка.

                Затем доктор Сомс вновь заговорил, но на этот раз с закрытыми глазами. Ник внимательно наблюдал за его губами.

                - Симптомы у всех очень похожи. Все они совпадают с симптомами обычной простуды, гриппа или пневмонии. Все это мы умеем лечить. Если только пациент не слишком молод, или не слишком стар, или не ослаблен предшествовавшей болезнью, антибиотики действуют безотказно. Но не на эту штуку. Течение болезни может быть быстрым или медленным. Похоже, это не имеет значения. Ничего не помогает. Кто-то крупно ошибся. А теперь они пытаются это скрыть.

                Ник с сомнением посмотрел на доктора, не уверенный в том, что правильно угадал его слова, и подумал о том, не бредит ли Сомс.

                - Звучит немного как бред параноика, правда? - спросил Сомс, глядя на него с усталой улыбкой. - Я всегда боялся случаев паранойи у молодых. Все эти мысли о том, что кто-то подслушивает их телефонные разговоры... идет за ними по улицам... устраивает компьютерную слежку... а теперь я понимаю, что они были правы, а я не прав. Жизнь - прекрасная штука, Ник, но я нахожу, что возраст взимает слишком большую дань с лелеемых нами предрассудков.

                "Что вы хотите этим сказать?" - написал Ник.

                - Ни один телефон в Шойо не работает, - сказал Сомс. Ник не мог понять, то ли это был ответ на его вопрос, то ли доктор переключился на какую-то новую мысль.

                Доктор посмотрел на озадаченное лицо Ника, и, похоже, решил, что глухонемой ему просто не поверил.

                - Истинная правда, - сказал он. - Если набрать номер абонента за пределами этого городка, услышишь записанное на пленку сообщение. Кроме того, оба выезда из Шойо по главному шоссе перегорожены барьерами, на которых написано РЕМОНТ ДОРОГИ. Но там не идет никакого ремонта. Одни барьеры. Я был там. Наверное, можно отодвинуть эти барьеры, но что-то этим утром через заставу проезжает слишком мало машин. И большинство из них это армейские грузовики и джипы.

                "А другие дороги?" - написал Ник.

                - Шоссе N_63 было взорвано для того, чтобы заменить водопроводную трубу, - сказал Сомс. - В восточной части города, похоже, произошла серьезная катастрофа. Две машины посреди дороги, и объехать их невозможно. Выставлены предупредительные знаки, но ни следа полицейских или работников ремонтной службы.

                Он сделал паузу, достал платок и высморкался.

                - По словам Джо Рекмена, который живет неподалеку, работа у водопроводчиков продвигается очень медленно. Я был у Рекмена около двух часов назад и осматривал его маленького сына, который находится в очень тяжелом состоянии. Джо считает, что люди, занятые заменой трубы, на самом деле солдаты, хотя они и одеты в форму дорожных рабочих.

                "Почему он так думает?" - написал Ник.

                Вставая, Сомс сказал:

                - Рабочие редко отдают друг другу честь.

                Ник поднялся вслед за ним.

                - Обходные пути? - нацарапал он.

                - Возможно, - кивнул Сомс. - Но я доктор, а не герой. Джо говорит, он видел винтовки в кабине грузовика дорожной службы. Карабины армейского образца. И если кто-то попытается уйти из Шойо обходными путями и его заметят, то кто знает... да и потом, что нас ждет за пределами Шойо? Повторяю: кто-то совершил ошибку. И теперь они пытаются это скрыть. Безумие. Разумеется, известия обо всем этом скоро распространятся, и много времени на это не потребуется. Сколько людей умрет за это время?

                Ник испуганно посмотрел на доктора Сомса, направившегося к своей машине.

                - А ты, Ник? - спросил Сомс, медленно залезая внутрь. - Как ты себя чувствуешь? Простуда? Чихаешь? Кашляешь?

                Ник покачал головой.

                - Попытаешься уйти из города?

                Ник снова покачал головой и написал: "Эти люди заперты в камерах. Я не могу их так оставить. Винсент Хоган болен, но двое других, похоже, в норме. Я отнесу им завтрак и пойду проведаю миссис Бейкер".

                - Ты умный мальчик, - сказал Сомс. - Это редко встречается. А человек, который обладает в наш век упадка чувством ответственности, встречается еще реже. Мистер Брейсмен; методистский священник, тоже говорил, что зайдет к миссис Бейкер. Боюсь, ему сегодня придется посетить не один дом. Ты позаботишься об этих троих, хорошо?

                Ник серьезно кивнул.

                - Отлично. Я постараюсь заехать к тебе после полудня.

                Он завел машину и уехал. Ник посмотрел ему вслед и вновь пошел по направлению к стоянке грузовиков. Столовая была открыта, но одного из двух поваров не было на месте, и трое из четырех подавальщиц не пришли на утреннюю смену. Нику пришлось долго ждать, чтобы получить свой заказ. Когда он вернулся в тюрьму, Билли и Майк выглядели чертовски испуганными. Винс Хоган бредил. К шести часам вечера он скончался.

 

 

 18

 

                В то утро его мать не пошла на работу. Последние два дня она боролась с простудой, а этим утром поднялась с жаром. Из своей комнаты он слышал, как она расхаживала по кухне, чихала и звенела посудой, готовя завтрак. Раздался звук включаемого телевизора, в программе "Сегодня" передавали новости. Попытка переворота в Индии. Взрыв электростанции в Вайоминге. Ожидается, что Верховный Суд примет историческое решение о правах гомосексуалистов.

                - Глазунью или болтунью? - спросила Элис Андервуд. На ней был надет халат для ванной.

                - Болтунью, - сказал Ларри, прекрасно понимая, что нет смысла протестовать против яиц. С точки зрения Элис, завтрак без яиц не имел права на существование. В них был белок и питательные вещества. Ее представления о питательных веществах были довольно смутными, но всеобъемлющими.

                Элис вытащила из кармана платок и чихнула в него.

                - Не пошла сегодня на работу?

                - Позвонила, что заболела. Проклятая простуда. А теперь еще и жар, да и гланды распухли.

                - Ты позвонила доктору?

                - Когда я была хорошенькой молодой девушкой, доктора имели обыкновение приходить на дом, - сказала она. - Теперь если ты заболеешь, придется тащиться в кабинет скорой помощи при больнице или целый день дожидаться, чтобы тебя посмотрел какой-нибудь шарлатан. Останусь дома и приму аспирин, а к завтрашнему дню я уже начну выздоравливать.

                Почти все утро он пробыл дома, пытаясь помочь. Он перетащил в спальню телевизор, принес ей сока и сбегал в магазин за парой романов в бумажной обложке. После этого им ничего не оставалось, кроме как начать играть на нервах друг друга. Она удивилась, насколько хуже показывает телевизор в спальне, а ему пришлось ответить едким комментарием на тему о том, что плохое изображение все-таки лучше, чем никакого изображения вообще. Наконец он сказал, что пойдет и побродит немного по городу.

                - Хорошая мысль, - сказала она с явным облегчением. - А я вздремну. Ты хороший мальчик, Ларри.

                Он спустился по узкой лестнице (лифт все еще был сломан) и вышел на улицу, чувствуя виноватое облегчение. День принадлежал ему, и у него все еще оставалось в кармане немного денег.

                Но на Таймс Сквер он уже не чувствовал себя таким радостным. Когда он проходил мимо магазина грампластинок, его остановил звук собственного голоса, доносившийся из выставленных на улицу динамиков.

 

Я пришел не за тем,

чтобы вместе встретить рассвет,

И не узнать у тебя, видела ли ты свет,

И не для того, чтобы лезть на стенку

и грызть паркет,

Я просто пришел спросить, можешь ли ты или нет

Понять своего парня?

Пойми его, крошка...

Крошка, поймешь ли ты своего парня?

 

                Это я, - подумал он, тупо разглядывая обложки альбомов, но сегодня звук собственного голоса расстроил его. Даже хуже - его стало тошнить от родного города. Ему не хотелось больше оставаться под этим серым, цвета грязного белья небом, вдыхать нью-йоркский смог и одной рукой все время дотрагиваться до бумажника, проверяя, на месте ли он. О, Нью-Йорк, имя тебе - паранойя. Неожиданно ему захотелось оказаться в студии на Восточном Побережье, записывать новый альбом.

                Он подошел к киоску и разменял десять долларов на четвертаки. Неподалеку был телефон, и он по памяти набрал номер покерного клуба, в котором часто бывал Уэйн Стаки. В трех тысячах милях от него раздался телефонный звонок.

                Женский голос произнес:

                - Это клуб. Мы уже работаем.

                - Работаете над чем? - спросил он низким и сексуальным голосом.

                - Послушай-ка, умник, это тебе не... эй, это не Ларри случайно?

                - Да, это я. Привет Арлен.

                - Где ты? Мы тебя так давно не видели.

                - Ну, я на Восточном Побережье, - ответил он неопределенно. - Кое-кто сказал мне, что ко мне присосались пиявки и надо выбраться из лужи, чтобы они отстали.

                - Это насчет большого праздника?

                - Да.

                - Я _с_л_ы_ш_а_л_а _о_б _э_т_о_м_, - сказала она. - Кучу денег потратил.

                - Уэйн там, Арлен?

                - Ты имеешь ввиду Уэйна Стаки?

                - Ну ведь не Джона Уэйна - он же умер.

                - Ты хочешь сказать, что ты ни о чем не знаешь?

                - Что я должен знать? Я на другом конце Америки. Эй, с ним все в порядке?

                - Он в больнице с этим гриппозным вирусом. У нас его тут называют капитаном Шустриком. И нечего тут смеяться. Говорят, многие от него умерли. Люди боятся выходить на улицы. У нас сейчас шесть свободных столиков, а ты ведь знаешь, что у нас _н_и_к_о_г_д_а_ не было свободных столиков.

                - Как он себя чувствует?

                - Кто же знает? Там целые палаты забиты людьми, и к ним не пускают посетителей. Дело плохо, Ларри. А вокруг полным-полно солдат.

                - В увольнении?

                - Солдаты в увольнении не носят с собой оружие и не разъезжают в конвойных грузовиках. Многие люди очень напуганы. Тебе повезло, что ты далеко отсюда.

                - В новостях ничего об этом не было.

                - У нас в газетах тут несколько раз писали о каком-то новом вирусе гриппа, и все. Но кое-кто говорит, что военные не уследили за одной из своих чумных пробирок. Не _ж_у_т_ь_?

                - Просто слухи.

                - А там, где ты сейчас, нет ничего похожего?

                - Нет, - сказал он, а потом подумал о простуде своей матери. И не слишком ли многие чихали и кашляли в метро?

                - Три минуты подошли к концу, - вмешалась телефонистка.

                Ларри сказал:

                - Ладно, я вернусь примерно через неделю, Арлен. Увидимся.

                - Я счастлива. Всегда мечтала пройтись рядом со звездой.

                - Отлично. Ну, счастливо.

                - Ой, - вдруг вскрикнула она неожиданно. - Постой, Ларри, не вешай трубку!

                - Что такое?

                - Как хорошо, что я вспомнила! Я ведь видела Уэйна, как раз дня за два до того, как он попал в больницу.

                - И о чем вы говорили?

                - Он оставил тебе конверт и сказал, чтобы я недельку подержала его в ящике для выручки или отдала тебе, если встречу.

                - Что в конверте? - Он переложил трубку из одной руки в другую.

                - Подожди минутку. Я посмотрю. - После секундной тишины раздался звук разрываемой бумаги. - Это чековая книжка. Первый Коммерческий Калифорнийский банк. На счету... ой! Больше тринадцати тысяч долларов. Если при встрече заплатишь только за себя, я размозжу тебе голову.

                - В этом нет нужды, - сказал он, улыбаясь. - Сохрани это до моего приезда.

                - Нет, я выброшу это в унитаз. Или нет, лучше я положу чековую книжку в конверт с нашими именами на нем. Тогда тебе не удастся одурачить меня и забрать все в одиночку.

                - Я не собираюсь делать этого, радость моя.

                Он повесил трубку и посмотрел на мелочь, рассыпанную на полочке под телефоном. Потом он взял четвертак и опустил его в прорезь. Спустя мгновение зазвонил телефон в квартире его матери. Наш первый импульс поделиться хорошими новостями, второй - досадить ими другому человеку. Он думал - нет, не так: он верил - что подчиняется исключительно первому. Ему хотелось успокоить ее, сообщив, что он снова разбогател.

                Улыбка постепенно сошла с его губ. К телефону никто не подходил. Может быть, в конце концов она решила пойти на работу. Он вспомнил о ее покрасневшем от жара лице, о том, как она чихала и кашляла. Нет, вряд ли она пошла бы, - подумал он. А в глубине души он подумал, что вряд ли у ней хватило бы сил пойти.

                Он повесил трубку и машинально вынул четвертак из окошечка для возврата монет. Мелочь позванивала у него в руке, пока он шел. Потом он заметил такси и остановил его. Когда такси тронулось, закапал мелкий дождь.

 

 

                Дверь была заперта, и постучав два или три раза, он убедил себя в том, что квартира пуста. У него не было ключа, и он уже собирался спуститься вниз к мистеру Фримену, но в этот момент он услышал за дверью тихий стон.

                На двери квартиры его матери было три замка, но она никогда не запирала их все, и это несмотря на ее маниакальный страх перед пуэрториканцами. Ларри сильно толкнул дверь плечом, и она затрещала. Он толкнул снова, и замок подался. Дверь распахнулась и стукнулась о стену.

                - Ма?

                Опять этот стон.

                В квартире стоял полумрак. На улице внезапно потемнело, и теперь раздавались мощные удары грома, звук дождя усилился. Окно в гостиной было наполовину открыто. Занавеска развевалась от ветра. Дождь проникал в окно, и на полу образовалась небольшая блестящая лужица.

                - Ма, где ты?

                Стон погромче. Он пошел на кухню, вновь загрохотал гром. Он чуть не споткнулся об нее. Она лежала на полу, наполовину вывалившись из двери спальни.

                - Ма! Господи! Ма!

                В горле ее клокотала слизь. Но самым ужасным - он никогда этого не забудет - было то, как двинулся ее глаз, чтобы взглянуть на него. Словно глаз борова на бойне. Лицо ее пылало от жара.

                - Ларри?

                - Сейчас положу тебя на кровать, ма.

                Он наклонился, невероятным усилием подавил дрожь в коленях и поднял ее на руки. У нее был ужасный жар. Это напугало его. Нельзя долго иметь такую температуру - и оставаться в живых. Должно быть, мозги жарятся у нее в голове.

                Как бы в подтверждение его мысли, она ворчливо произнесла:

                - Ларри, сходи за своим отцом. Он в баре.

                - Успокойся, - сказал он ей в отчаянии. - Просто успокойся и спи, ма.

                - Он в баре с этим фотографом! - резко выкрикнула она в сгустившиеся сумерки. Снаружи злобно ударил гром. Прохладный сквозняк из полуоткрытого окна в гостиной прошел по квартире. Словно в ответ на него, Элис начала дрожать, а руки ее покрылись гусиной кожей. Зубы ее застучали. В полутьме спальни ее лицо напоминало полную луну. Ларри уложил ее на кровать и накрыл одеялами, но она продолжала трястись в ознобе. Кожа лица была сухой.

                - Иди и скажи, что я велела ему убираться оттуда! - закричала она, а потом затихла. В комнате был слышен лишь тяжелый шум ее дыхания.

                Он пошел в гостиную, закрыл окно и приблизился к телефону. Справочные книги лежали на полочке внизу. Он нашел номер центральной больницы и набрал его. Вновь раздался удар грома. Блеск молнии превратил только что закрытое им окно в бело-голубой рентгеновский снимок. В спальне на последнем дыхании закричала его мать.

                Раздался один гудок, потом жужжание, а потом щелчок. Механически отчетливый голос произнес:

                - Вы позвонили в Главный Госпиталь. В настоящий момент все линии заняты. Не вешайте трубку, вам скоро ответят. Спасибо. Вы позвонили в Главный Госпиталь. В настоящий момент все линии заняты. Не вешайте трубку...

                - МЫ ВЫСТАВИЛИ ЭТИХ УБЛЮДКОВ НА ЛЕСТНИЦУ! - выкрикнула его мать. Прогремел раскат грома. - ЭТИ ПУЭРТОРИКАНЦЫ - СУЩИЕ СВИНЬИ!

                - ...вам скоро ответят...

                Он повесил трубку. На лбу у него выступил пот. Что же это за хренов госпиталь, в котором вам дают прослушать записанное на пленку сообщение в тот момент, когда ваша мать умирает? Что там происходит?

                Ларри решил спуститься и попросить мистера Фримена посидеть с ней, пока он доберется до больницы. Или вызвать частную скорую помощь? Господи, почему никто не знает самых необходимых вещей? Почему этому не учат в школе?

                Из спальни продолжало слышаться затрудненное дыхание его матери.

                - Я вернусь, - пробормотал он и направился к двери. Он был испуган, он боялся за нее, но в глубине его души другой голос твердил нечто подобное: "Как всегда, мне не везет". И: "Надо же было этому случиться как раз тогда, когда я получил хорошие новости". И самое мерзкое: "Насколько сильно это помешает моим планам? Что изменится в моей жизни?"

                Он ненавидел этот голос и желал ему быстрой и ужасной смерти, но тот все говорил и говорил.

                Он бросился вниз к квартире мистера Фримена. Вновь загремел гром. Когда он добежал до площадки первого этажа, дверь распахнулась, и дождь ворвался внутрь.

 

 

 19

 

                "Харборсайд" был самым старым отелем в Оганквите. Вид из окна стал не таким живописным с тех пор, как построили новый яхт-клуб, но в такие дни, как этот, когда по небу то и дело проносились грозовые тучи, вид был достаточно эффектным.

                Фрэнни сидела у окна на протяжении почти трех часов, пытаясь написать письмо школьной подружке Грейс Дагген. Она не собиралась писать исповедальное письмо о своей беременности и о сцене с матерью - это только вновь расстроило бы ее, да и кроме того, Грейс сама скоро все узнает из своих источников в городе. Она пыталась написать обычное дружеское письмо. Поездка на велосипедах в Рэйнджли, которую мы с Джессом предприняли в мае совместно с Сэмом Лэтропом и Салли Венселас. Экзамен по биологии, на котором мне крупно повезло. Пегги Тейт (другая школьная подружка, общая знакомая) поступила на работу служителем в сенат. Близится свадьба Эми Лаудер.

                Письмо просто не желало писаться. Небесная пиротехника сыграла в этом свою роль: как можно писать, когда то и дело над водой разражается гроза? И кроме того, ни одна из новостей в письме не была изложена абсолютно честно. Оно слегка уходило в сторону, словно нож в руке, которым ты наносишь себе порез вместо того, чтобы просто очистить картошку. Поездка на велосипедах была восхитительной, но она с Джессом уже далеко не в таких восхитительных отношениях. Ей действительно повезло на выпускном экзамене по биологии, но в самом факте его сдачи она не видела никакого везения. Ни она, ни Грейс никогда всерьез не интересовались судьбой Пегги Тейт, а сообщение о предстоящей свадьбе Эми Лаудер, учитывая теперешнюю ситуацию Фрэн, скорее выглядело как одна из этих отвратительно тупых шуток, а не как повод для радости. Эми выходит замуж, а у меня будет ребенок, ха-ха-ха.

                Чувствуя, что пора заканчивать, она написала:

 

                "У меня у самой появились проблемы, но рука не поднимается о них написать. Даже подумать о них - и то страшно! Но к четвертому я рассчитываю тебя увидеть, если только ты не изменила свои планы со времени последнего письма. (Только одно письмо за шесть недель? Я уж начала думать, что кто-то отрезал тебе пальчики и ты не можешь писать, крошка! ) Когда увидимся, я тебе все расскажу. Мне может понадобиться твой совет.

                Верь в меня, а я буду верить в тебя, Фрэн."

 

                Готово. Что теперь?

                Небо снова начало темнеть. Она встала и заходила по комнате, думая о том, что надо уйти до того, как снова пойдет дождь. Но куда? В кино? Единственный фильм, который шел в городе, она уже видела. С Джессом. В Портленд посмотреть на одежду? Нет смысла. Единственная одежда, на которую ей имело смысл смотреть в ближайшее время, должна обладать эластичной безразмерной талией. Чтобы хватило места на двоих.

                Первой ей позвонила Дебби Смит из Самерсворта. Мы очень ждем тебя, сказала Дебби теплым голосом. Действительно, так оно и было. Одна из девушек, втроем снимавших одну квартиру, съехала в мае, устроившись работать секретарем в оптовую фирму. Дебби и Роде трудно было платить за квартиру вдвоем.

                - И мы обе воспитывались в больших семьях, - сказала Дебби. - Так что плачущие дети нам не в новинку.

                Фрэн сказала, что будет готова к переезду к первому июля. Когда она повесила трубку, она обнаружила, что по щекам у нее текут теплые слезы. Слезы облегчения. Если она сможет уехать из этого города, где она выросла, то с ней будет все в порядке. Подальше от матери и даже от отца.

                Второй звонок был от Джесса. Он звонил из Портленда и сначала набрал ее домашний номер. К счастью, он попал на Питера, который дал ее номер в "Харборсайде" без какого бы то ни было комментария.

                И тем не менее, первое, что он сказал, было:

                - Похоже, у тебя дома напряженная атмосфера, а?

                - Ну, слегка, - ответила она неопределенно, не желая посвящать его в подробности. Это сделало бы их своего рода сообщниками.

                - Твоя мать?

                - Почему ты так думаешь?

                - У нее вид женщины, которая может выйти из себя. Что-то у нее такое в глазах, Фрэнни. Ее взгляд говорит, что если ты пристрелишь моих священных коров, то я пристрелю твоих.

                Она ничего не ответила.

                - Извини, я не хотел тебя обидеть.

                - Ты и не обидел, - сказала она. Его определение было, впрочем, очень точным - поверхностно точным, во всяком случае, но она все еще пыталась преодолеть удивление, вызванное этим глаголом - _о_б_и_ж_а_т_ь_. Странно было слышать от него это слово. Наверное, существует такое правило, подумала она. Когда твой любовник начинает говорить о том, что "обидел" тебя, он больше уже не твой любовник.

                - Фрэнни, предложение по-прежнему остается в силе. Если ты скажешь да, я смогу достать пару колец и быть здесь после полудня.

                "На своем велике", - подумала она и чуть не захихикала.

                - Нет, Джесс, - сказала она, преодолев внезапный приступ веселости.

                - Я хочу этого! - сказал он со странным неистовством, словно увидел, как она борется со смехом.

                - Я знаю, - сказала она. - Но я не готова к замужеству. Дело во мне, Джесс, дело не в тебе.

                - Что ты решила насчет ребенка?

                - Буду рожать.

                - И откажешься от него?

                - Пока не решила.

                - Ну и что мы будем делать? - просил он резко. - Не можешь же ты оставаться в "Харборсайде" все лето. Если тебе нужно жилье, я могу поискать в Портленде.

                - Я нашла себе жилье.

                - Где? Или я не должен об этом спрашивать?

                - Не должен, - сказала она, не в силах придумать более дипломатичный ответ.

                - Ты свяжешься со мной, когда устроишься на новом месте?

                - Да, наверное.

                - Если я буду тебе нужен, Фрэнни, ты знаешь, где меня найти.

                - Хорошо, Джесс.

                - Если тебе понадобятся деньги...

                - Да.

                - Свяжись со мной. Я не настаиваю, но... Я хочу тебя видеть.

                - Хорошо, Джесс.

                - До свидания, Фрэн.

                - До свидания.

                Когда она повесила трубку, у нее возникло ощущение, что осталась какая-то недоговоренность. Она задумалась. В конце разговора они впервые не сказали друг другу "Я люблю тебя". Это расстроило ее, и хотя она и велела себе не обращать внимания, но это не помогло.

                Последним, около полудня, позвонил ее отец. Позавчера они вместе позавтракали, и он сказал ей, что беспокоится о Карле. Всю ночь она провела в гостиной, сосредоточенно изучая старые генеалогические записи. Около половины двенадцатого он зашел к ней и спросил, когда она поднимется наверх. Она ответила, что ей не спится. Она простудилась, - сказал Питер Фрэнни. У нее насморк. Когда он спросил ее, не выпьет ли она стакан горячего молока, она вообще ничего не ответила. На следующее утро он обнаружил ее спящей в кресле с книгой на коленях.

                Когда она проснулась, то выглядела лучше и, похоже, немного пришла в себя, но простуда усилилась. Она воспротивилась его предложению вызвать доктора Эдмонтона. Потом она поставила себе горчичники на грудь и сказала, что чувствует улучшение.

                Он позвонил как раз в тот момент, когда началась первая гроза. Пока она разговаривали, ей было видно, как время от времени молния вонзалась в воду. Каждый раз в трубке при этом раздавался легкий треск, словно иголка проигрывателя подскакивала на царапине.

                - Сегодня она осталась в постели, - сказал Питер. - В конце концов она согласилась, чтобы Том Эдмонтон осмотрел ее.

                - Он уже приходил?

                - Только что ушел. Он думает, что у нее грипп.

                - О Боже, - сказала Фрэнни, прикрыв глаза. - Это не шутки для женщины ее возраста.

                - Это точно. Он выдержал паузу. - Я рассказал ему все, Фрэнни. О ребенке, о ссоре с Карлой. Том лечил тебя с младенчества, и он будет держать язык за зубами. Я хотел знать, могло ли все это стать причиной болезни Карлы. Он ответил нет. Грипп есть грипп.

                - Что еще он говорит?

                - Он сказал, что многие в округе больны. Какой-то особенно мерзкий вирус. Похоже, он пришел с юга. Им уже охвачен весь Нью-Йорк.

                - Как она сейчас, папочка?

                - Она в кровати, пьет сок и принимает таблетки, которые прописал Том. Я взял отгул, а завтра с ней придет посидеть миссис Холлидей. Ей хотелось, чтобы это была именно миссис Холлидей, потому что она собирается поработать вместе с ней над повесткой июльского собрания Исторического Общества. Я иногда думаю, что ей хочется умереть в упряжке.

                - Как ты думаешь, не будет ли она возражать, если...

                - В данный момент будет. Но дай ей время, Фрэн. Все образуется.

                Теперь, четырьмя часами позже, Фрэнни усомнилась в этом. Может быть, если она откажется от ребенка, никто в городе никогда не разнюхает об этом. Впрочем, маловероятно. В маленьких городах у людей обычно бывает удивительно острое обоняние.

                Накидывая на себя легкое пальто, она чувствовала, как в ней начинает зарождаться чувство вины. В последние дни перед ссорой ее мать выглядела очень измотанной. У нее были мешки под глазами, кожа выглядела слишком желтой, а седина в волосах стала еще более заметной, несмотря на то, что она регулярно красилась в парикмахерской. И все же...

                Она была истеричкой, абсолютной истеричкой. Фрэнни спросила себя, какова же будет мера ее ответственности, если грипп матери перейдет в пневмонию. Или если она умрет. Господи, какая ужасная мысль. Это невозможно. Это невозможно, прошу тебя. Господи, разумеется, нет.

                Мгновение она смотрела на него с отсутствующим видом, и в этот момент еще одна молния сверкнула за окном. Почти немедленно раздался зловещий раскат грома, заставивший ее подскочить на месте.

                Дзынь, дзынь, дзынь.

                Подходя к телефону, она была уверена, что звонит ее отец.

                Вряд ли он сможет сообщит ей что-нибудь обнадеживающее. Это как пирог, - подумала она. Ответственность - это пирог. Своими добрыми делами ты можешь избавить себя от части ответственности, но ты просто дурачишь себя, если думаешь, что тебе не достанется под конец твоего собственного сочного и горького куска. И тебе придется съесть его до последней крошки.

                - Алло?

                На мгновение в трубке воцарилось молчание, и ей пришлось снова сказать "алло".

                Тогда ее отец ответил: "Фрэн?" и его голос странно прервался. "Фрэнни?" Со все возрастающим ужасом она поняла, что он борется со слезами.

                - Папочка? Что случилось? Что-то с мамой?

                - Фрэнни, я сейчас заеду за тобой. Я... просто заеду за тобой и заберу тебя. Вот и все.

                - С мамой все в порядке? - закричала она в трубку. Над "Харборсайдом" снова прогрохотал гром. Она начала плакать. - Ответь мне, папочка!

                - Ей стало хуже - вот все, что я знаю, - сказал Питер. - Через час после нашего с тобой разговора ей стало хуже. Поднялась температура. Она начала бредить. Я попытался поговорить с Томом... Рэйчел сказал мне, что его нет, что многие люди очень сильно больны... тогда я позвонил в Сэнфордский госпиталь, а они сказали, что обе скорые на вызовах, но они занесут Карлу в список. _С_п_и_с_о_к_, Фрэнни, откуда, черт возьми, вдруг взялся _с_п_и_с_о_к_? - Он почти кричал.

                - Успокойся, папочка. Успокойся. Успокойся. - Она снова разрыдалась. - Может, ты ее сам отвезешь?

                - Нет... нет, они забрали ее пятнадцать минут назад. Боже мой, Фрэнни, там сзади было _ш_е_с_т_ь _ч_е_л_о_в_е_к_. Одним из них оказался Уилл Ронсон, владелец аптеки. А Карла, твоя мать, повторяла без конца: "Я не могу дышать, Питер, я не могу дышать, почему я не могу дышать?" О Боже мой, - закончил он ломающимся, почти детским голосом, который испугал Фрэнни.

                - Ты можешь приехать, папочка? Ты можешь приехать сюда?

                - Да, - ответил он. - Конечно.

                - Я буду у парадного подъезда.

                Она повесила трубку и сбежала вниз. Ешь свой кусок пирога, - сказала она себе. Вкус ужасный, так что давай, ешь. Возьми еще один кусок. И еще. Ешь пирог, Фрэнни, до последней крошки.

 

 

 20

 

                Стью Редман был напуган.

                Он смотрел в зарешеченное окно своего нового жилища в Стовингтоне, штат Вермонт. Перед ним открылся вид на небольшой городок далеко внизу; миниатюрные указатели бензозаправки, нечто вроде мельницы, главная улица, река, застава и, за пределами заставы, гранитная задница Зеленых гор.

                Он был напуган, так как его новое жилище скорее походило на тюремную камеру, а не на больничную палату. Он был напуган, потому что Деннинджер исчез. Он не видел Деннинджера с тех пор, как весь этот сумасшедший цирк переехал из Атланты сюда. Дитц исчез вместе с ним. Стью подумал, что Деннинджер и Дитц больны, а возможно, уже и мертвы.

                Кто-то сбежал. А может быть, болезнь, которую принес в Арнетт Чарльз Д. Кэмпион, оказалась значительно более заразной, чем кто бы то ни было мог предположить. Так или иначе, центр в Атланте был расформирован, и Стью подумал о том, что те, кто в нем работал, теперь имеют возможность изучить на себе действие той штуки, которую они называли А-Прайм или супергриппом.

                Ему все еще делали анализы, но как-то бессистемно. Расписание не соблюдалось. Результаты заносились на бланки, и у Стью было подозрение, что после беглого просмотра их отправляют в ближайшую мусорную корзину.

                Но не в этом заключалось самое худшее. Самым худшим было оружие. Вместе с медсестрами, приходившими взять у него анализ крови, слюну или мочу, каждый раз появлялся солдат в белом скафандре с оружием в руках. У Стью не было никакого сомнения, что если он станет вести себя здесь так, как с Дитцем, то оружие непременно будет пущено в ход.

                Каждый вечер он внимательно смотрел шестичасовые новости. Люди, совершившие попытку государственного переворота в Индии, были объявлены иностранными шпионами и расстреляны. Полиция все еще разыскивала виновников вчерашнего взрыва электростанции в Ларами, штат Вайоминг. Верховный Суд принял решение шестью голосами против трех, что открытые гомосексуалисты не могут быть уволены с гражданской службы. Сегодня впервые просочилась информация и кое о чем другом.

                Официальные представители Комитета по атомной энергетике из Миллер Каунти, штат Арканзас, отрицали возможность утечки топлива из ядерного реактора. На атомной электростанции в небольшом городке Фуке, примерно в тридцати милях от границы Техаса, произошли незначительные неполадки в системе охлаждения, которые не дают никаких поводов для беспокойства. Армейские подразделения размещены в этом районе исключительно в целях предосторожности. Стью удивился, какие меры предосторожности сможет предпринять армия в том случае, если реактор в Фуке действительно даст течь. Он подумал, что, возможно, армия находится в юго-восточном Арканзасе по совсем другой причине. Фуке расположен не так далеко от Арнетта.

                Еще в одном сообщении говорилось о том, что эпидемия гриппа на Восточном Побережье находится на самом раннем этапе развития. Штамм русского происхождения, беспокоится не стоит, разве что очень старым и очень молодым. В холле Бруклинского госпиталя брали интервью у какого-то усталого доктора. Он призывал зрителей принимать антибиотики. Вновь показали ведущего в студии, который сказал:

                - Поступило несколько сообщений о летальных исходах в Нью-Йорке в результате недавней эпидемии гриппа, но во многих смертельных случаях сыграли роль такие сопутствующие факторы, как промышленное загрязнение и даже, возможно, вирус СПИДа. Правительственные официальные лица подчеркивают, что это - так называемый "русский" грипп, а не более опасная свинка. Доктора советуют соблюдать постельный режим, отдыхать, пить побольше жидкости и принимать аспирин, чтобы сбить температуру.

                Ведущий успокоительно улыбнулся... за пределами кадра кто-то чихнул.

                Солнце подошло к горизонту, и небо стало золотым. Хуже всего были ночи. Его перевезли в незнакомую ему часть страны, и по ночам она казалась ему более чужой. У него не осталось друзей - насколько он знал, все те люди, которые вместе с ним летели на самолете из Брейнтри в Атланту, уже умерли. Он был окружен роботами, которые брали у него кровь на анализ под дулом пистолета. Он боялся за свою жизнь, хотя по-прежнему чувствовал себя хорошо и начал верить в то, что уже не заразиться Этим.

                Он глубоко задумался над тем, нельзя ли убежать отсюда.

 

 

 21

 

                Придя двадцать четвертого июня на работу, Крейтон застал Старки уставившимся на мониторы. Руки его были убраны за спину, и Крейтон заметил на правой блеск вест-пойнтовского перстня и почувствовал прилив жалости. Старки сидел на таблетках в течение десяти дней, и скоро ножка у стула должна была подломиться. Но, - подумал Крейтон, - если он прав в своих подозрениях насчет телефонного звонка, то это уже произошло.

                - Лен, - сказал Старки таким тоном, будто был удивлен его проявлению. - Хорошо, что ты зашел.

                Крейтон слегка улыбнулся.

                - Знаешь, кто звонил?

                - Так это был действительно он?

                - Да, сам президент. Меня уволили, Лен. Конечно, я знал, что это может случиться. Но все равно это неприятно. Чертовски неприятно. Неприятно услышать это из уст ухмыляющегося мешка с дерьмом.

                Лен Крейтон кивнул.

                - Ну, - сказал Старки, - ничего не поделаешь. Ты теперь исполняешь обязанности. Он хочет, чтобы ты немедленно прибыл в Вашингтон. Он вызовет тебя на ковер и до крови искусает тебе задницу, но ты будешь просто стоять там, поддакивать и принимать все как должное. Мы сделали все, что могли. Этого достаточно. Я убежден, что этого достаточно.

                - Эта страна должна встать перед тобой на колени.

                - Руль жег мне руки, но я... я держал его, пока мог, Лен. Я держал его. - Он говорил это со спокойной яростью, но глаза его вновь обратились к монитору, и на секунду его рот дернулся.

                - Ты очень помог мне.

                - Да, кое-что мы все-таки сумели сделать.

                - Теперь слушай. Самое важное. Тебе надо связаться с Джеком Кливлендом. Он знает, кто у нас есть за двумя занавесами - железным и бамбуковым. Он знает, как вступить с ними в контакт, и не будет медлить. Он поймет, что надо действовать быстро.

                - Не понимаю. Билли.

                - Мы должны предполагать худшее. Эта штука вышла из-под контроля. Она появилась в Орегоне, Небраске, Луизиане, Флориде. Поступила предварительная информация из Мексики и Чили. Потеряв Атланту, мы потеряли трех человек, способных разрешить эту проблему. С мистером Стюартом "Принцем" Редманом мы зашли в полный тупик. Тебе известно о том, что ему впрыснули вирус Блу? Он думал, что это успокоительное. Вирус был уничтожен у него в крови, и никто теперь не может ничего понять. Будь у нас шесть недель, возможно, мы смогли бы совершить чудо. Но у нас их нет. Легенда о гриппе прекрасна, но необходимо - абсолютно необходимо, - чтобы противнику никогда не пришло в голову, что у истоков этой ситуации стоит Америка. Иначе у них могут возникнуть подозрения.

                - У Кливленда есть от восьми до двадцати мужчин и женщин в СССР и от пяти до десяти в каждой из стран восточного блока. Даже мне известно, сколько их у него в Красном Китае. - Губы Старки снова задрожали. - Когда ты встретишься сегодня с Кливлендом, просто скажи ему, что _Р_и_м _п_а_л_. Не забудешь?

                - Нет, - сказал Лен. Губы его похолодели. - Но уверен ли ты, что они действительно сделают это? Эти мужчины и женщины?

                - Они получили ампулы неделю назад. Они считают, что там находятся радиоактивные вещества, местоположение которых будет фиксироваться с космических спутников. Больше им знать не следует, не так ли, Лен?

                - Да, Билли.

                - И если положение дел изменится от плохого к худшему, никто никогда не поймет, в чем дело. Мы уверены, что сведения о Проекте Блу не просочились на другую сторону до самого конца. Новый вирус, мутация... наши противники могут подозревать, но времени у них будет не так много.

                - Да.

                Старки вновь смотрел на мониторы.

                - Моя дочь несколько лет назад подарила мне книгу стихотворений человека по имени Йитс. Она сказала, что каждый военный должен читать Йитса. Думаю, это была шутка. Ты когда-нибудь слышал о таком, Лен?

                - По-моему, да, - сказал Крейтон, рассмотрев и отвергнув мысль о том, чтобы сказать Старки, что правильно произносить надо Йейтс.

                - Я прочитал каждую строчку, - сказал Старки, уставившись в вечную тишину кафетерия. - В основном потому, что она была уверена, будто я не прочту. Понял я не слишком много - такое чувство, что чудак был немного того, - но прочитал все. Забавная поэзия. Не всегда есть рифмы. Но было в книжке одно стихотворение, которое крепко засело у меня в голове. Словно этот человек описал все то, чему я посветил свою жизнь. Он сказал, что вещи отпадают. Что центр их уже не держит. Я думаю, что имел в виду, что вещи изнашиваются. Йитс знал, что со временем вещи станут изнашиваться по краям.

                - Да, сэр, - спокойно сказал Крейтон.

                - Когда я впервые прочитал конец этих стихов, у меня пошли по коже мурашки. И так повторяется каждый раз, когда я его перечитываю. Этот кусок я помню наизусть. "Что за косматый зверь, чей час наконец пришел, плетется в Вифлеем, чтобы родиться там?"

                Крейтон стоял в молчании. Ему нечего было сказать.

                - Зверь вышел на дорогу, - сказал Старки, обернувшись.

                Он плакал и улыбался одновременно.

                - Он идет своим путем, и он гораздо опаснее, чем этот парень Йитс мог предположить. Вещи отпадают. Мы должны постараться удержаться их так долго, насколько это возможно.

                - Да, сэр, - сказал Крейтон и впервые почувствовал, что слезы наворачиваются ему на глаза. - Да, Билли.

                Старки протянул руку, и Крейтон сжал ее. Рука была старой и холодной. Слезы переполняли уголки глаз Старки и стекали по его тщательно выбритым щекам.

                - У меня к тебе есть одно дело, - сказал Старки.

                - Да, сэр.

                Старки снял с правой руки свой вест-пойнтовский перстень, а с левой обручальное кольцо.

                - Это для Синди, - сказал он. - Для моей дочери. Передай их ей.

                - Передам.

                Старки пошел к двери.

                - Билли? - сказал Крейтон ему вслед.

                Старки обернулся.

                Крейтон стоял по стойке смирно, и слезы все еще текли у него по щекам. Он отдал честь.

                Старки возвратил приветствие и вышел за дверь.

 

 

                Сработал сигнал тревоги. Старки представил себе, как Лен Крейтон наблюдает за ним по многочисленным мониторам. Герметичность была нарушена, и компьютеры переключили лифты в обычный режим.

                Спустившись на нижний этаж. Старки, стараясь не смотреть по сторонам, пошел по коридору в направлении кафетерия. Двери кафетерия оказались открытыми. Он медленно подошел к тому месту, где сидел Фрэнк Д. Брюс, уткнувшись лицом в миску супа. Несколько мгновений он неподвижно смотрел на него. Потом он потянул его вверх за волосы. Миска с застывшим супом прилипла к лицу, и ее пришлось отдирать. Большая часть супа, напоминающего теперь рыхлое желе, осталось на лице у Фрэнка Д. Брюса. Старки достал из кармана платок и постарался привести лицо в порядок. Глаза Фрэнка Д. Брюса были залеплены супом, но их Старки вытереть не решился. Он боялся, что они могут открыться. Меньше всего на свете ему хотелось бы с ними встретиться.

                Он прикрыл лицо Фрэнка Д. Брюса платком. Потом он повернулся и вышел из кафетерия четкой, медленной походкой, как на параде.

                На полпути к лифту он вынул из кобуры пистолет и вставил дуло себе в рот. Звук выстрела был приглушенным и совсем не драматичным. Никто из лежавших вокруг людей не обратил ни малейшего внимания. Очистители воздуха быстро позаботились о маленьком облачке дыма. В кафетерии платок слетел с лица Фрэнка Д. Брюса и медленно опустился на пол. Фрэнку Д. Брюсу, похоже, было все равно, но Лен Крейтон все чаще и чаще стал смотреть на монитор и размышлять о том, какого черта Билли не вытер суп с бровей бедняги, раз уж взялся за это дело. Скоро, очень скоро, ему предстояло встретиться лицом к лицу с президентом Соединенных Штатов, но суп, застывший на бровях у Фрэнка Д. Брюса, беспокоил его больше. Куда больше.

 

 

 22

 

                Чернокожий Рэнделл Флегг шагал на юг шоссе N_51, прислушиваясь к ночным звукам, обступившим эту узкую дорогу, которая рано или поздно должна была вывести его из Айдахо в Неваду. Из Невады он может отправиться куда угодно. Это была его страна, и никто не знал и не любил ее больше, чем он. Он знал, что за час до восхода солнца он был где-то между Грасмером и Ридлом, к Западу от Твин Фоле, но все еще к северу от резервации Дак Вэли, расположенной на территории двух штатов.

                Если вдали показывались огни приближающейся машины, он сходил с обочины в высокую траву, во владения ночных жуков... и машина проезжала мимо, и водитель, возможно, чувствовал легкий озноб, словно он попал в воздушную яму, а его спящие жена и дети тревожно ворочались во сне, словно всем им одновременно приснился один и тот же кошмар.

                Он шел дальше, на юг по N_51, и стоптанные каблуки его остроносых ковбойских ботинок цокали по покрытию - высокий человек неопределенного возраста в вылинявших, дырявых джинсах и грубом пиджаке. Его карманы были набиты до отказа разного рода сомнительной литературой. Темы были самыми разнообразными: опасность от ядерных электростанций, роль международной еврейской мафии в свержении дружественных правительств, совместная контрабанда кокаина, осуществляемая ЦРУ и контрас, фермерские профсоюзы. Свидетели Иеговы (Если ты можешь ответить "да" на все эти десять вопросов, то ты СПАСЕН! ), чернокожие за равенство армии, устав ку-клукс-клана. Все это было распихано у него по карманам. На груди слева и справа на его пиджаке было две больших пуговицы. На правой было изображено улыбающееся желтое лицо, а на левой - свинья в полицейской шапочке. Пониже была надпись, выполненная красными буквами, по которым стекали капли крови: "Как вам нравится свинина?"

                Лицо, а, возможно, и сердце его были исполнены зловещей веселости. Это было лицо, излучающее ужасное притягательное тепло, лицо, при виде которого усталые официантки в дорожных столовых вдребезги разбивали стаканы, лицо, при виде которого маленькие дети врезались на своих трехколесных велосипедах в дощатые заборы, а потом, рыдая, бежали к свои мамам с острыми щепками, торчащими из коленей.

                Вскоре он остановится на привал и проспит весь день, проснувшись с наступлением вечера. Пока его ужин будет готовиться на небольшом бездымном примусе, он будет читать - неважно, что. Возможно, слова из какого-нибудь романа, а возможно - "Майн Кампф", комиксы или газетку общества "Сыны Патриотов".

                После ужина он вновь отправился в путь, наблюдая, обоняя и слушая, как климат становится более засушливым, уничтожая все, вплоть до полыни и перекати-поля, глядя на то, как горы начинают вылезать из земли, словно шипы динозавра. Он был тромбом в поисках места, где бы застрять, осколком кости, стремящимся пронзить нежный орган, одинокой обезумевшей клеткой, подыскивающей себе дружка - они будут вместе вести домашнее хозяйство и выстроят для себя небольшую, но уютную злокачественную опухоль.

                Он продолжал свой путь, размахивая руками. Его знали, очень хорошо знали на тех потайных дорогах, по которым путешествуют бедняки и безумцы, профессиональные революционеры и те, кто так хорошо научился ненавидеть, что их ненависть также ясно видна на их лице, как заячья губа, и кто отвергаем всеми, кроме таких же, как они, людей, которые приглашают их в дешевые комнаты, увешанные лозунгами и плакатами, в подвалы, в которых храниться взрывчатка, в задние комнаты, где разрабатываются безумные планы: убить министра, похитить ребенка прибывающего высокопоставленного лица или с гранатами и автоматами ворваться на заседание правления "Стандарт Ойл" и начать убивать во имя народа. Его знали там, но даже самые безумные из них были вынуждены смотреть на его темное, усмехающееся лицо только искоса.

                В Маунтин Сити его будет ждать человек по имени Кристофер Брейдентон, который позаботиться о том, чтобы добыть ему "чистую" машину и "чистые" документы. Кристофер Брейдентон был одним из кондукторов в той подземной транспортной системе, которой пользуются беглецы. Он знал Рэнделла Флегга под именем Ричарда Фрая. Полдюжины разных организаций заботились о том, чтобы у Брейдентона не переводились деньги. Он был поэтом, который иногда преподавал в Свободном Университете или путешествовал в западные штаты Уту, Неваду, Аризону, удивляя школьников и школьниц (он надеялся) новостью о том, что поэзия до сих пор существует, хоть и вдохновенная наркотиками в этом нет сомнения, но все же не лишенная своеобразной отвратительной живучести.

                Темный человек шел и улыбался. Брейдентон был лишь одним звеном цепи, а ведь их были тысячи трубочек, по которым двигались сумасшедшие со своими книжками и бомбами. Трубочки соединялись между собой, дорожные указатели были закамуфлированы, но понятны для посвященного.

                В Нью-Йорке его знали как Роберта Фрэнка. Его утверждение, что он чернокожий, никогда не подвергалось сомнению несмотря на то, что кожа его была довольно светлой. В компании с чернокожим ветераном Вьетнама - у него была более чем достаточная причина для ненависти после того, как он потерял левую ногу - они прикончили шесть полицейских в Нью-Йорке и Нью-Джерси.

                В Джорджии он был Рэмзеем Форестом, отдаленным потомком Натана Бедфорда Фореста. В своем белом воплощении он участвовал в двух изнасилованиях, кастрации и поджоге жалкого негритянского городишки. Но это было очень давно, в начале шестидесятых, во время первой вспышки борьбы за гражданские права. Иногда ему казалось, что он был рожден во время этого раздора.

                Из предшествующего периода своей жизни он почти ничего не мог вспомнить кроме того, что родиной его была Небраска и что когда-то он ходил в среднюю школу в компании с рыжеволосым и кривоногим мальчишкой по имени Чарльз Старкуевер. Он припоминал марши гражданских прав в 1960 году. Лучше он помнил 1961 - драки, ночные рейды, церкви, которые взрывались так, словно внутри них произошло настолько большое чудо, что они не могли его в себя вместить. Он вспомнил, как перебрался в Новый Орлеан и встретил там умственно отсталого молодого человека, продающего брошюрки, в которых содержался призыв к Америке оставить Кубу в покое. Он взял у него несколько брошюр, и штуки две из них до сих пор лежали в одном из многочисленных его карманов. Он заседал в сотне разных Отечественных Комитетов. Он участвовал в демонстрациях в сотне разных университетских кампусов против одних и тех же двенадцати компаний. Когда сильные мира сего приходили на публичные выступления, он писал им записки с наиболее обескураживающими вопросами, но никогда не задавал их вслух, так как увидев его усмехающееся, горящее лицо, человек мог ощутить опасность и скрыться с эстрады. По той же причине он никогда не выступал на митингах, так как микрофоны взвыли бы, а электрические цепи вышли бы из строя. Но он писал речи для тех, кто выступал, и в нескольких случаях результатом этих речей стали восстания, перевернутые машины, студенческие забастовки и яростные демонстрации.

                В начале семидесятых он познакомился с человеком по имени Дональд Дефриз и предложил ему заняться семьей Синков. Он помог составить план, в результате реализации которого была похищена наследница, и именно он предложил не просто выдать ее за выкуп, но и свести ее с ума. Через двадцать минут после того, как он ушел из маленького лос-анджелесского домика, где Дефриз оставался со своими дружками, туда нагрянула полиция. Они смогли лишь выяснить, что был кто-то еще, связанный с бандой, - может быть, важная фигура, может быть, шестерка, человек без возраста по прозвищу Ходячий Хлыщ или Бука.

                Он широко шагал, пожирая километры. Два дня назад он был в Ларами, штат Вайоминг, где участвовал во взрыве электростанции. Сегодня он был на N_51, между Грасмером и Ридлом, по пути в Маунтин Сити. Завтра он будет где-нибудь еще. И он почувствовал себя счастливее, чем когда бы то ни было, потому что...

                Он остановился.

                ПОТОМУ ЧТО ЧТО-ТО НАДВИГАЛОСЬ. Он чувствовал это, он почти ощущал аромат в ночном воздухе. Горячий запах копоти. Словно Бог задумал приготовить шашлык, а в роли мяса должна была выступать вся цивилизация. Угли уже готовы. Колоссальная вещь, великая вещь.

                Близилось время его перевоплощения. Он собирался родиться вторично, собирался выдавиться из напряженного влагалища какого-то огромного, песочного цвета зверя, который уже сейчас корчился в родовых схватках, медленно двигая ногами, истекая родильной кровью и уставившись ослепительно пылающими глазами в пустоту.

                Он был рожден, когда времена изменились, а теперь времена собирались измениться снова. Это чувствовалось в ветре, в ветре этого мягкого вечера в штате Айдахо.

                Почти уже наступило время родиться вторично. Он знал это. А иначе почему бы он внезапно получил способность творить чудеса?

                Он закрыл глаза, слегка подняв лицо навстречу темному небу, которое уже готово было принять восходящее солнце. Он сосредоточился. Улыбнулся. Пыльные, стоптанные каблуки его ботинок начали подниматься над дорогой. Дюйм. Два. Три. Улыбка превратилась в оскаленную ухмылку. Он поднялся уже на фут. В двух футах над дорогой он неподвижно повис, и ветер под ним нес облачка пыли.

                Потом он почувствовал, что первые дюймы зари занялись на горизонте, и вновь снизился. Время еще не наступило.

                Но скоро оно наступит.

                Он снова пошел по дороге, усмехаясь и высматривая место, где он мог бы поспать в течение дня. Скоро оно наступит. Он знал это и был счастлив.

 

 

 23

 

                Ллойда Хенрида, которого газеты Феникса окрестили "нераскаявшимся убийцей с лицом грудного младенца", вели по городской тюрьме двое охранников. У одного из них текло из носа, и оба выглядели кисло. Другие обитатели крыла усиленного режима приветствовали его. Он был местной знаменитостью.

                - Хеээээй, Хенрид!

                - Давай, парень!

                - Держись, Хенрид!

                - Молодец, браток!

                - Ублюдки с дырявым ртом, - пробормотал охранник с насморком, а затем чихнул.

                Ллойд счастливо усмехнулся. Он был поражен своей новой славой. Здесь было намного лучше, чем в его первой тюрьме. Даже еда была вкуснее. Когда ты крупная птица, к тебе поневоле появляется уважение. Он подумал о том, что Том Круз чувствует себя, наверное, примерно так же во время мировой премьеры.

                На выходе из крыла особого режима его провели через металлический детектор.

                - Все в порядке, - сказал охранник с насморком, и другой охранник, сидевший в будке из пуленепробиваемого стекла, махнул им рукой. Они прошли в другой коридор. Здесь было очень тихо. Единственными звуками были щелканье каблуков охранников (Ллойд был обут в мягкие тапочки) и астматическое придыхание, раздававшееся сперва от Ллойда. В конце коридора еще один охранник поджидал их у закрытой двери. В двери было крохотное зарешеченное окошечко.

                - Почему в тюрьмах всегда такая гнусная вонь? - спросил Ллойд просто для того, чтобы поддержать разговор. - Даже в тех местах, где нет камер. Может, вы, ребята, ссыте здесь по углам?

                - Заткнись, убийца, - сказал охранник с насморком.

                - Ты плоховато выглядишь, - сказал Ллойд. - Тебе надо бы домой, в постель.

                - Заткнись, - сказал другой.

                Ллойд заткнулся.

                - Привет, мешок с дерьмом, - сказал охранник у двери.

                - Как поживаешь, чертов хер? - нашелся Ллойд. Ничто не освежает так, как небольшая перебранка. Два дня в тюрьме - и он уже начал ощущать, что впадает в прежнее состояние ступора.

                - За это ты лишишься зуба, - сказал охранник у двери. - Ровно одного, можешь сосчитать.

                - Эй, послушай, ты не можешь...

                - Могу. Там во дворе есть парни, которые убьют своих дорогих мамочек за две пачки "Честерфильда", мешок с дерьмом. Хочешь недосчитаться двух зубов, парень?

                Ллойд ничего не ответил.

                - Ну, тогда все в порядке, - сказал охранник. - Ровно один зуб. Ведите его, парни.

                Слегка улыбаясь, охранник с насморком открыл дверь, а другой ввел Ллойда внутрь, туда, где за металлическим столом сидел, просматривая бумаги, назначенный судом адвокат Ллойда.

                - Вот ваш человек, шеф.

                Адвокат поднял голову. Он еще и бриться-то не начал, - подумал Ллойд, - но что ж поделать? У нищих нет выбора.

                - Спасибо вам...

                - Этот тип, - сказал Ллойд, указывая на дверного охранника. - Он обозвал меня мешком с дерьмом. А когда я что-то ему ответил, он сказал, что поручит какому-то парню выбить один из моих зубов! Как насчет жестокого обращения с заключенными?

                - Это правда? - спросил адвокат у охранника.

                Дверной охранник закатил глаза, словно желая сказать "Боже мой, как вы могли в это поверить?"

                - Эти ребята, шеф. Им надо писать сценарии для телека. Я сказал "привет", он сказал "привет", вот и все.

                - Это дьявольская ложь! - с выражением воскликнул Ллойд.

                - У меня на этот счет свое мнение, - сказал охранник и холодно посмотрел на Ллойда.

                - Я в этом уверен, - сказал адвокат. - Но я уверен также и в том, что перед тем, как уйти, я пересчитаю зубы мистера Хенрида.

                "А парень-то не слаб, - подумал Ллойд. Может, он и сумеет добиться для него десятки - вооруженное ограбление. В конце концов, он кончил только одного человека - жену владельца "Конни", и вполне возможно, что ему удастся спихнуть это на Поука. Поук не будет возражать".

                Оторвавшись от своих мыслей, Ллойд обнаружил, что охранники удалились, оставив его наедине с адвокатом - его зовут Энди Девинз, вспомнил Ллойд, - который как-то странно смотрел на него. Так смотрят на гремучую змею, которой перебили хребет, но чей яд, возможно, продолжает действовать.

                - Ты в полном дерьме, Сильвестр! - неожиданно воскликнул Девинз.

                Ллойд подскочил.

                - Что? Что вы хотите этим сказать? Кстати, вы классно отшили этого толстяка. У него был такой вид, словно он готов сгрызть все свои ногти.

                - Слушай меня, Сильвестр, и слушай очень внимательно.

                - Меня зовут не...

                - Ты даже не можешь себе представить, в какое дерьмо ты влип, Сильвестр, - сказал Девинз, не отрывая от Ллойда пристального взгляда. Голос его был мягким и энергичным. - Тебе вынесут приговор всего за девять дней, Сильвестр, в соответствии с решением Верховного Суда, принятым четыре года назад.

                - Каким таким решением? - спросил Ллойд, чувствуя себя не в своей тарелке.

                Это было "Дело Маркхема против Южной Каролины". И на нем были определены условия, когда отдельный штат может самостоятельно совершить правосудие в случае, если выдвинуто требование смертной казни.

                - СМЕРТНАЯ КАЗНЬ! - завопил Ллойд в ужасе. - Электрический стул? Эй, парень, я клянусь, я никогда никого не убивал!

                - С точки зрения закона это не имеет значения, - сказал Девинз. - Раз ты был там, стало быть, ты принимал в этом участие.

                - Как так, не имеет _з_н_а_ч_е_н_и_я_? - Ллойд почти кричал. - Это должно иметь значение! Не я прикончил все этих людей. Это Поук их убил! Он был чокнутый! Он был...

                - Не могли бы вы заткнуться, Сильвестр? - спросил Девинз своим мягким, энергичным голосом, и Ллойд замолчал. Внезапно он представил себе, как птичка Твити преследует кота Сильвестра. Но в его воображении она не долбила это тупое создание колотушкой по голове и не подставляла ему под лапу мышеловку. Ллойд увидел, как стянутый ремнями Сильвестр сидит на электрическом стуле, а длиннохвостый попугай уселся на жердочке рядом с большим рубильником. Он даже смог различить шапочку охранника на маленькой желтой головке Твити.

                Зрелище показалось ему не особенно забавным.

                - Не существует отдельной статьи о соучастии, когда речь идет о тяжких уголовных преступлениях, - сказал Девинз. - У штата есть три свидетеля, которые подтвердят, что вы с Эндрю Фрименом были вместе. Этого вполне достаточно, чтобы твоя жесткая задница хорошенько прожарилась. Понимаешь?

                - Я...

                - Ладно. Теперь вернемся к делу "Маркхем против Южной Каролины". В двух словах я объясню, как этот вердикт может быть применен к твоему делу. Но сначала я напомню тебе о факте, который ты без сомнения должен был усвоить в девятом классе: Конституция Соединенных Штатов запрещает жестокие и необычные способы наказания.

                - Вроде этого чертового электрического стула, - воскликнул Ллойд в приступе справедливого негодования.

                Девинз покачал головой.

                - В этом месте закон не дает определенного толкования, - сказал он, и вплоть до того дела четырехлетней давности суды так и сяк переворачивали эту статью, пытаясь определить, являются ли электрический стул и газовая камера "жестокими или необычными способами наказания". И не относится ли эта формулировка к тому периоду _о_ж_и_д_а_н_и_я_, который выпадает на долю заключенного между приговором и приведением его в исполнение. Но так или иначе - в деле "Маркхем против Южной Каролины" человека приговорили к электрическому стулу за изнасилование и убийство трех студенток. Обдуманность преступления была доказана с помощью дневника Йона Маркхема. Суд присяжных приговорил его к смерти.

                - Хреновое дело, - прошептал Ллойд.

                Девинз кивнул и одарил Ллойда кислой улыбкой.

                - Дело было передано в Верховный Суд, который подтвердил, что в ряде случаев смертная казнь не является жестоким или необычным способом наказания. Суд высказал мнение, что чем быстрее приговор приводится в исполнение, тем лучше... с точки зрения закона. Начинаешь усекать, Сильвестр? Понял, в чем дело?

                Ллойд не понял.

                - Знаешь, почему тебя судят в Аризоне, а не в Нью-Мексико или в Неваде?

                Ллойд покачал головой.

                - Потому что Аризона является одним из четырех штатов, где заседает выездная сессия суда по особо тяжким преступлениям. Сессию созывают только в тех случаях, когда выдвинуто и удовлетворено требование смертной казни.

                - Ничего не понимаю.

                - Через четыре дня начнется суд, - сказал Девинз. - Я буду тянуть, сколько могу, но уже в первый день будут созваны присяжные. На второй день штат доложит дело. Я постараюсь затянуть разбирательство на три дня и буду разводить треп во вступительном и заключительном слове до тех пор, пока меня не прервет судья. Но три дня - это максимум, чего мы можем достигнуть, если повезет. Присяжные удаляться и - если не произойдет чуда - признают тебя виновным через три минуты. Через девять дней, начиная с сегодняшнего, тебе вынесут смертный приговор, а неделей позже ты будешь мертв, как кусок собачьего дерьма. Аризонцам это понравится. Понравится это и Верховному Суду. Потому что чем быстрее, тем лучше для всех.

                - Боже мой, но ведь это несправедливо! - закричал Ллойд.

                - Тяжело жить в этом мире, Ллойд, - сказал Девинз. - Особенно для "бешеной собаки" - так тебя называют журналисты и телекомментаторы. Ну и натворил ты дел. Из-за тебя даже сообщения об эпидемии передвинулись на вторую полосу.

                - Я никого не убивал, - хмуро сказал Ллойд. - Поук во всем виноват.

                - Это никого не волнует, - сказал Девинз. - Вот что я тебе пытаюсь вбить в твою тупую башку, Сильвестр. Я, конечно, подам протест, но, по новым правилам, он должен быть подан не позднее, чем через неделю. Если выездная сессия отклонит протест, то у меня будет еще одна неделя на то, чтобы направить ходатайство в Верховный Суд. Но выездная сессия скорее всего примет протест к рассмотрению - это новая структура, и они хотят, чтобы в их адрес раздавалось как можно меньше критики. Они примут к рассмотрению даже протест Джека Потрошителя.

                - Сколько им понадобится времени? - пробормотал Ллойд.

                - Они будут действовать быстро, - ответил Девинз, и его улыбка приобрела слегка кровожадный оттенок. - Видишь ли, в состав выездной сессии входят пять отставных аризонских судей. Им только и остается, что ловить рыбу, играть в покер, пить бурбон и дожидаться, пока какой-нибудь кусок дерьма, вроде тебя, не приплывет в их зал заседаний. Их средний возраст составляет семьдесят два года...

                Ллойд вздрогнул.

                - ...и все они верят в Кодекс Запада - быстрый суд и веревку на шею. Так здесь рассматривались дела примерно до 1950 года. Когда дело доходило до виновных в нескольких убийствах, исход мог быть только _о_д_и_н_.

                - Господь Всемогущий, зачем вы мне все это рассказываете?

                - Ты должен знать, в какую ситуацию мы попали, - сказал Девинз. - Им надо только убедиться в том, что к тебе не будет применено жестокое необычное наказание, Ллойд. Тебе надо бы сказать им спасибо.

                - Им - _с_п_а_с_и_б_о_? Да я бы скорее...

                - Кончил их? - спокойно спросил Девинз.

                - Нет, конечно, - сказал Ллойд не очень уверенно.

                - Наше ходатайство о пересмотре дела будет отклонено, и все мои отводы будут моментально сняты. Если повезет, суд пригласит свидетелей. Если мне дадут такую возможность, я постараюсь, чтобы они повторили все свои показания на первом суде, и спрошу их обо всем, что смогу придумать. После этого пора будет вызывать твоих школьных дружков, чтобы они рассказали нам о твоем характере. После того, как выездная сессия отвергнет ходатайство, я обращусь в Верховный Суд. Полагаю, что они отклонят мое обращение в тот же день.

                Девинз сделал паузу и закурил.

                - А потом что? - спросил Ллойд.

                - Потом? - спросил Девинз, выглядя слегка удивленным и раздраженным безысходной тупостью Ллойда. - Потом ты отправишься в камеру смертников в тюрьме штата и будешь наслаждаться прекрасной едой до тех пор, пока не настанет время прокатиться на молнии. Все произойдет очень быстро.

                - Они не могут так поступить, - сказал Ллойд. - Вы просто хотите запугать меня.

                - Ллойд, четыре штата, в которых существуют выездные сессии судов по особо тяжким преступлениям, поступали так всегда. К настоящему моменту сорок мужчин и женщин были казнены в соответствии с вердиктом, вынесенным по делу Маркхема. Лишний суд обходится налогоплательщиками в некоторую сумму, но она не слишком велика, так как выездная сессия рассматривает лишь крохотный процент от общего числа убийств. Кроме того, налогоплательщики ничего не имеют против того, чтобы раскошелиться на смертную казнь. Она им _н_р_а_в_и_т_с_я_.

                Не прошло и четверти часа, с тех пор как Ллойд купался в лучах славы, проходя по крылу строгого режима. Теперь, вслед за пустяковыми двумя или тремя неделями, перед ним неумолимо раскрывалась черная дыра.

                - Испугался, Сильвестр? - спросил его Девинз почти дружелюбно.

                Ллойду пришлось облизать губы, прежде чем он смог ответить.

                - Испугаешься тут. По-вашему выходит, что я уже вроде как мертвец.

                - Я не хочу, чтобы ты умер, - сказал Девинз. - Но мне надо было тебя напугать. Если ты войдешь в зал суда с глупой и самодовольной ухмылкой на роже, тебя немедленно прикрутят ремнями и врубят ток. Будешь сорок первым. Но если будешь слушать меня, то, может быть, мы прорвемся. Я ничего не гарантирую, но слабая надежда есть.

                - Ну?

                - Нам надо рассчитывать на присяжных, - сказал Девинз. - Двенадцать болванов с улицы. Я был бы рад, если бы присяжными оказались сорокадвухлетние престарелые леди, которые до сих пор помнят "Винни Пуха" наизусть и в детстве устраивали похороны птичкам на заднем дворе. Когда набирают состав присяжных, их очень хорошо информируют о вердикте по делу Маркхема. Они не выносят смертный приговор, который может быть приведен в исполнение через шесть месяцев или через шесть лет после его вынесения, когда они уже давно про него забудут. Парень, которого они приговорят к смерти, отправится на небеса через одну-две недели. В некоторых случаях само знание об этом заставляло присяжных вынести вердикт о невиновности. В некоторых случаях они оправдывали явных убийц только потому, что не хотели, чтобы кровь у них на руках была _т_а_к_о_й_ свежей. Хотя сорок человек и казнили в соответствии с вердиктом по делу Маркхема, но требование смертной казни по таким делам выдвигалось целых семьдесят раз. Из тридцати избежавших смерти двадцать шесть были признаны невиновными судом присяжных, и лишь четыре раза приговор был отменен выездной сессией суда по особо тяжким преступлениям - один раз в Южной Каролине, два раза во Флориде и один раз в Алабаме.

                - А в Аризоне?

                - Ни разу. Я же тебе говорил. Кодекс Запада. Эти пятеро старичков хотят усадить тебя на сковородку. Если мы не отстоим тебя перед присяжными, тебе крышка. Могу дать девяносто против одного.

                - Сколько человек было признано невиновными постоянным составом присяжных в Аризоне?

                - Двое из четырнадцати.

                - Шансы не из лучших.

                Девинз обнажил зубы в своей кровожадной улыбке.

                - Следует отметить, - сказал он. - Что один из этих двух находился под защитой вашего покорного слуги. Он был виновен, как смертный грех, Ллойд. Совсем как ты.

                - Если меня признают невиновным, они ведь не могут привлечь меня снова, а?

                - Ни в коем случае.

                - Так что либо все, либо ничего.

                - Да.

                - Черт, - сказал Ллойд, вытирая лоб.

                - Раз ты понял ситуацию, - сказал Девинз, - и понял, на чем будет основано наше сопротивление, то перейдем к делу. Ты сказал мне и полиции, что ты... эээ... - Он достал из портфеля бумаги, посмотрел их и выудил нужный лист. - Ага, вот оно: "Я никого не убивал. Всех убил Поук. Это была его идея, а не моя. Поук был чокнутый, и по-моему, это большая удача, что он подох".

                - Да, так оно и есть. Ну и что? - сказал Ллойд опасливо.

                - А то, - сказал Девинз, - что ты _б_о_я_л_с_я_ Поука Фримена. Ты боялся его?

                - Ну, не совсем так...

                - Ты боялся, что он тебя убьет.

                - Да, но...

                - Боялся до ужаса. Поверь в это, Сильвестр.

                Ллойд нахмурился. Он выглядел как старательный студент, который никак не может ухватить смысл услышанного.

                - Не позволяй мне вести тебя, Ллойд, - сказал Девинз. - Я не хочу этого. Тебе может показаться, что я хочу представить дело так, будто Поук все время был под действием наркотиков...

                - Но он действительно был под кайфом! Мы _о_б_а_ были!

                - Нет. _Т_ы_ не был, а _о_н_ был. А когда он нахмурился, он совсем сдвинулся...

                - Парень, да ты, пожалуй, прав. - В памяти Ллойда возник призрак Поука Фримена, который весело завопил "Ннннноооо! " и выстрелил в женщину, стоявшую у прилавка.

                - И он несколько раз угрожал тебе оружием, когда...

                - Нет, он никогда...

                - Угрожал. Он сказал, что убьет тебя, если ты не будешь ему помогать.

                - Ну, у меня был автомат...

                - Я уверен, - сказал Девинз, пристально глядя на Ллойда, - что если ты хорошенько пороешься в памяти, то вспомнишь, как Поук сказал тебе, что автомат заряжен холостыми. Вспоминаешь?

                - Ну, когда вы мне об этом напомнили...

                - И именно ты был удивлен больше всех на свете, когда из него стали вылетать _н_а_с_т_о_я_щ_и_е_ пули, верно?

                - Точно, - сказал Ллойд и энергично кивнул. - Меня чуть удар не хватил.

                - И ты уже собирался направить автомат на Поука Фримена, когда его пристрелили, избавив тебя от этой необходимости.

                Ллойд посмотрел на адвоката с зарождающейся надеждой во взгляде.

                - Мистер Девинз, - сказал он чрезвычайно искренне, - именно так и было дело.

 

 

 24

 

                Ник Андрос отдернул одну из занавесок и выглянул на улицу. Отсюда, со второго этажа дома, который раньше принадлежал Джону Бейкеру, просматривался почти весь город. На главной улице никого не было видно. Жалюзи на окнах всех основных учреждений были опущены. Посреди дороги сидела собака. Бока ее раздувались, а изо рта выходила белая пена. В восточной канаве лежал труп еще одной собаки.

                Он задернул занавеску и подошел к проснувшейся женщине. Джейн Бейкер была вся обложена одеялами, так как пару часов назад у нее начался приступ озноба. Теперь с ее лица струился пот, и Ник с удивлением заметил, что в некоторых местах ее тонкая ночная рубашка пропотела насквозь и стала прозрачной. Но она его не видела, и он подумал, что в данной ситуации ее частичная нагота едва ли имеет значение. Она умирала.

                - Джонни, принеси таз. По-моему, меня сейчас вырвет! - закричала она.

                Он вынул таз из-под кровати и поставил перед ней, но она дернулась, и он упал на пол с глухим грохотом, который Ник не услышал. Он подобрал таз и держал его в руках, наблюдая за ней.

                - Джонни! - вскрикнула она. - Не могу найти коробку с иголками и нитками! Ее нет в шкафу!

                Никогда еще ему не приходилось так горько сожалеть о своей немоте, так как в последние два дня. Брейсмен, методистский священник, был с ней двадцать третьего числа, когда пришел Ник. Он читал ей библию в гостиной, но было видно, что он нервничает и ему не терпится уйти. Легко было понять, почему. Жар придал ее внешности какое-то розовое, девичье свечение, которое никак не вязалось с ее горем. Возможно, священник боялся, что она заразит его. Но скорее всего, он просто стремился поскорее забрать семью и уйти через поля. Новости быстро передаются по маленькому городку, и многие уже решили уйти из Шойо.

                После того, как около двух суток назад Брейсмен ушел, все превратилось в какой-то кошмар наяву. Миссис Бейкер стало хуже, настолько хуже, что Ник боялся, как бы она не умерла до захода солнца.

                К тому же, он не мог быть с ней постоянно. Он принес заключенным ленч, но Винс Хоган был не в состоянии есть. Он бредил. Майк Чайлдрес и Билли Уорнер хотели, чтобы он их выпустил, но Ник не мог заставить себя сделать это. И дело было не в страхе - вряд ли они стали бы терять время, мстя ему за свои обиды. Они поспешили бы сбежать из Шойо вместе с остальными. Но у него было чувство ответственности. Он дал обещание человеку, который уже умер. Наверняка рано или поздно патрульная служба штата возьмет дело в свои руки и заберет их отсюда.

                В нижнем ящике письменного стола Бейкера он нашел кобуру с револьвером сорок пятого калибра и после некоторого колебания надел ее себе на пояс.

                После полудня двадцать третьего числа он открыл камеру Винса и положил ему на лоб, грудь и шею по пакету со льдом. Винс открыл глаза и посмотрел на Ника с такой молчаливой и отчаянной просьбой о помощи, что Нику внезапно захотелось что-то сказать ему - что-то, что могло бы принести ему хотя бы секундное облегчение. Пока он заботился о Винсе, Билли и Майк не переставали кричать. Когда он поднимал голову, он мог прочесть у них на губах различные фразы, сводившиеся к одной единственной просьбе: "Пожалуйста, выпусти нас". Ник старался держаться подальше от них. Он уже знал о том, что паника делает людей опасными.

                В этот день он мотался взад и вперед по почти пустым улицам, каждый раз ожидая найти труп Винса Хогана или Джейн Бейкер. Он искал взглядом машину доктора Сомса, но так ни разу и не увидел ее. В тот день несколько магазинов по-прежнему оставались открытыми, но Ник все более убеждался в том, что город постепенно пустеет. Люди покидали город, уходя по лесным тропинкам и просекам, а, возможно, даже пересекая вброд реку Шойо.

                Сразу же после захода солнца он оказался в доме Бейкеров и увидел, что Джейн, неуклюже передвигаясь по кухне в своем халате для ванной, заваривает чай. Когда Ник вошел, она посмотрела на него с благодарностью, и он заметил, что жар у нее спал.

                - Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты ухаживал за мной, - сказала она спокойно. - Я чувствую себя гораздо лучше. Не хочешь ли чашку чая? - В этот момент она расплакалась.

                Он подошел в ней, опасаясь, что она может потерять сознание и упасть на раскаленную плиту.

                Она взяла его за руку, чтобы устоять на ногах, и положила голову ему на грудь.

                - Джонни, - сказала она в сгустившихся сумерках. - Бедный мой Джонни.

                Если б он только мог говорить, - подумал Ник мрачно. Но он мог только покрепче обнять ее и подвести к стулу.

                - Чай...

                Он указал на себя и усадил ее на стул.

                - Ладно, - сказала она. - Мне действительно лучше. Просто удивительно. Это просто... просто... - Она закрыла лицо руками.

                Он налил горячего чая и поставил чашки на стол. Некоторое время они пили чай в молчание. Она держала чашку двумя руками, словно маленький ребенок. Наконец она поставила чашку на стол и спросила:

                - Сколько людей в городе больны, Ник?

                "Точно не знаю, - написал Ник. - Но дела чертовски плохи".

                - Ты видел доктора?

                "Последний раз - утром".

                - Эм может заразиться, если не будет осторожен, - сказала она. - Но ведь он будет осторожен, правда, Ник?

                Ник кивнул и попытался улыбнуться.

                - А что с арестованными? Патруль их забрал?

                "Нет, - написал Ник. - Хоган очень болен. Я делаю, что могу. Другие хотят, чтобы я их отпустил, пока Хоган не заразит их".

                - Но ты же не станешь их выпускать?

                "Нет, - написал Ник, а мгновение спустя добавил: - Вам надо снова лечь в постель. Вам нужен отдых".

                Она улыбнулась ему. Ник заметил у нее на шее темные припухлости и усомнился в том, что кризис для нее уже миновал.

                - Да. Я, наверное, просплю двенадцать часов подряд. Странно как-то: я сплю, а Джон мертв... Знаешь, в это очень трудно поверить. - Он сжал ее руку. Она болезненно улыбнулась. - Со временем, может быть, появится кто-то другой, ради кого стоит жить. Ты отнес арестованным ужин, Ник?

                Ник покачал головой.

                - Обязательно надо это сделать. Почему бы тебе не взять машину Джона?

                "Я не умею водить, - написал Ник. - Спасибо. Я пройдусь до стоянки грузовиков. Это недалеко. Зайду к вам утром".

                - Да, - сказала она. - Прекрасно.

                Он поднялся и сурово указал на чашку с чаем.

                - До капли, - пообещала она.

 

 

                От нее он отправился прямо на стоянку грузовиков. На окне висела табличка ЗАКРЫТО. Никто не откликнулся на стук. Он подумал, что в таких обстоятельствах у него есть право войти в помещение силой - в копилке шерифа хватит денег, чтобы оплатить ущерб.

                Он разбил дверное стекло над замком и отпер входную дверь. Помещение казалось призрачным даже со включенным светом: музыкальный автомат был темен и мертв, никого не было перед столом с видеоиграми, гриль был закрыт.

                Ник зажарил несколько гамбургеров на газовой плите и положил их в мешок. К этому он добавил бутылку молока и половину яблочного пирога. Потом он пошел обратно в тюрьму, оставив на прилавке записку о том, кто вторгся в помещение и с какой целью это было сделано.

                Винс Хоган был мертв. Он лежал на полу своей камеры в окружении тающего льда и сырых полотенец. Перед смертью он расцарапал себе шею, словно сопротивляясь какому-то невидимому душителю. Кончики пальцев его были окровавлены. Над ним кружились мухи.

                - Ну, а _т_е_п_е_р_ь_ ты нас выпустишь? - спросил Майк Чайлдрес. - Он умер. Ну что, чушка херова, ты доволен? Насладился местью? Теперь и он заболел. - Он указал на Билли Уорнера.

                Билли был в ужасе. На шее и на щеках у него выступили чахоточные красные пятна. Рукав его рубашки, которым он постоянно утирал нос, был весь в соплях.

                - Это неправда! - истерично закричал он. - Неправда, неправда, гнусная ложь! Это не... - Неожиданно начал чихать, согнувшись пополам и исторгая из себя слюну и слизь.

                - Видишь? - спросил Майк. - Ну что? Доволен, херова полоумная чушка? Выпусти меня! Можешь оставить его, если тебе так хочется, но выпусти меня. Это же убийство, настоящее хладнокровное убийство - вот что это такое!

                Ник подождал, пока он не устанет, а потом пропихнул еду в щели под дверями камер с помощью щетки. Билли Уорнер кинул на него тупой взгляд и начал есть.

                Майк разбил свой стакан молока о решетку. Два своих гамбургера он расплющил о покрытую надписями с рисунками заднюю стену камеры. Один из них прилип к стене в окружении брызг горчицы, кетчупа и приправы, гротескно напоминая картину Джексона Поллока. Он растоптал свой кусок яблочного пирога. Во все стороны полетели кусочки яблока. Пластиковая тарелочка треснула.

                - У меня голодовка! - завопил он. - Я отказываюсь от еды! Скорее ты съешь мой член, чем я съем что-нибудь из твоих подачек, понял, глухонемая жопа? Ты у меня...

                Ник отвернулся, и немедленно воцарилась тишина. Он вернулся в кабинет, чувствуя себя испуганным и не зная, что делать. Если бы он умел водить, он бы их сам отвез в Кэмден. Но водить он не умеет. А надо ведь еще подумать и о Винсе. Нельзя же оставить его лежать на полу на поживу мухам.

                В кабинете было еще две двери. За одной оказался встроенный шкаф для одежды, а за другой - ведущая вниз лестница. Внизу оказалась что-то среднее между подвалом и складом. Там было прохладно. Этого достаточно по крайней мере, на какое-то время.

                Он попытался поднять тело. Исходивший от трупа тошнотворный запах чуть не вывернул его желудок наизнанку. Винс оказался для него слишком тяжел. Тогда он взял его под руки и вытащил из камеры. Голова Винса запрокинулась и словно бы просила Ника о том, чтобы он был поосторожнее.

                На то, чтобы оттащить тяжелое тело Винса в подвал, потребовалось десять минут. Ник уложил его на бетонный пол и накрыл взятым из камеры армейским одеялом.

                Потом он попытался уснуть, но удалось ему это лишь под утро, когда двадцать третье июня уже сменилось двадцать четвертым. Сны его были очень явственными и иногда пугали его. Все чаще и чаще последнее время содержание их оказывалось зловещим и имевшим какой-то тайный, скрытый смысл. Во сне у него возникало ощущение, что нормальный мир потихоньку превращается в то место, где грудных детей приносят в жертву за закрытыми ставнями, и огромные черные механизмы с грохотом работают в запертых подвальных помещениях.

                И, разумеется, был еще и личный страх - страх того, что однажды и сам он проснется больным.

                Спал он мало. Последний приснившийся ему сон он уже видел недавно: поле кукурузы, теплый запах растений, ощущение того, что что-то - или кто-то - очень доброе и надежное уже близко. Ощущение _д_о_м_а_. И это ощущение уступает место ледяному ужасу, когда он понимает, что кто-то следит за ним из кукурузных зарослей. Он проснулся в поту. Он поставил кофе и пошел проверить двух своих подопечных.

                Майк Чайлдрес был в слезах. За спиной у него гамбургер по-прежнему висел, прилипнув к стене.

                - Теперь-то ты доволен? Я тоже заразился. Разве ты не этого хотел? Разве это не месть? Послушай, я дышу, как паровоз на подъеме!

                Но Ника в первую очередь интересовал Билли Уорнер, в бессознательном состоянии лежавший на своей койке. Шея его распухла и почернела. Грудь его судорожно вздымалась.

                Ник выбежал из тюрьмы и заспешил к дому Бейкеров. Он нажал кнопку звонка. Через краткий промежуток времени, который, казалось ему, длился целый час, Джейн открыла дверь. Лицо ее вновь было покрыто лихорадочным потом. Она не бредила, но говорила медленно и нечетко. Губы ее распухли.

                - Ник. Входи. Что случилось?

                "В. Хоган умер прошлым вечером. Кажется, Уорнер умирает. Он очень сильно болен. Видели ли вы доктора Сомса?"

                Она покачала головой, чихнула и пошатнулась. Ник обнял ее за плечи и подвел к стулу. Он написал: "Не могли бы вы позвонить ему от моего имени?"

                - Да, конечно. Принеси мне телефон, Ник. Кажется... ночью у меня начался повторный приступ.

                Он принес телефон, и она набрала номер Сомса. После того, как она более полминуты неподвижно держала трубку, он понял, что ответа не будет.

                Она попыталась позвонить ему домой, потом-домой его медсестре. Ответа не было.

                - Попробую позвонить в патрульную службу штата, - сказала она, но ей пришлось положить трубку уже после первой цифры. - Похоже, за пределы города до сих пор нельзя дозвониться. После единицы сразу же начинаются гудки. - Она слабо улыбнулась ему, и слезы беспомощно потекли у нее по щекам. - Бедный Ник, - сказала она. - Бедная я. Бедные все. Помоги мне подняться наверх, пожалуйста. Я очень ослабела и задыхаюсь. Похоже, скоро мы с Джоном будем опять вместе. - Он посмотрел на нее и вновь с горечью подумал о своей немоте. - Если ты поможешь мне, то я, пожалуй, прилягу.

                Он довел ее до спальни, а потом написал: "Я вернусь".

                - Спасибо, Ник. Ты хороший мальчик... - Она уже начала погружаться в сон.

                Ник вышел из дома и остановился на дорожке, не зная, что же ему делать дальше. Если бы он мог водить машину, возможно, он сумел бы что-нибудь сделать. Но...

                На лужайке перед домом на противоположной стороне улицы он увидел детский велосипед. Он подошел к дому, окна которого были зашторены, и постучал в дверь. Никто не отозвался несмотря на то, что он постучал несколько раз.

                Он подошел к велосипеду. Велосипед был небольшим, но не настолько, чтобы он не смог с ним управиться. Конечно, выглядеть он будет очень нелепо, но едва ли в Шойо остался кто-нибудь, склонный к насмешкам.

                Он сел на велосипед и неуклюже поехал вверх по главной улице, мимо тюрьмы, потом на восток по шоссе N_63, в том направлении, где Джо Редман видел солдат, замаскированных под дорожную бригаду. Если они по-прежнему там и если они действительно солдаты, то Ник препоручит им охрану Билли Уорнера и Майка Чайлдреса. Разумеется, речь может идти о двоих только в том случае, если Билли все еще жив. Раз уж эти люди ввели в Шойо карантин, то местные заключенные - на их ответственности.

                Путь занял у него около часа. Но когда он добрался, ни солдат, ни дорожной бригады на месте не оказалось. Дорога была взорвана, но Нику показалось, что по ней вполне можно проехать, если не слишком беречь автомобильные рессоры.

                Черное облачко привлекло его внимание, и в тот же миг ветер донес до него густой, тошнотворный запах разложения. Облачко оказалось роем мух. Он наклонился над ямой посередине дороги. В яме, рядом с новенькой и блестящей водопроводной трубой, лежали тела четырех человек. Их шеи и распухшие лица были черного цвета. Ник не знал, были ли это солдаты, и не стал подходить ближе. Он сказал себе, что надо вернуться назад к велосипеду, что здесь нечего бояться, что они мертвы, а мертвые, как известно, не кусаются. Однако, им овладела паника. На обратном пути он налетел на камень и разбил велосипед. Сам он перелетел через руль, ушиб голову и содрал в кровь руки. Лишь мгновение он помедлил посреди дороги. Его била дрожь.

 

 

                Весь следующий час он провел, пытаясь достучаться и дозвониться до кого-нибудь из оставшихся в живых обитателей Шойо. Сам он был в полном порядке, и наверняка должен же быть еще кто-нибудь, кто не заразился этой штукой. Кто-нибудь обязательно найдется - мужчина, женщина, подросток - и скажет ему: "О, да, да. Давай отвезем их в Кэмден." Или что-нибудь в этом роде.

                Но на его стуки и звонки ответили меньше двенадцати раз. Дверь открывалась на длину цепочки, и больное, но исполненное надежды лицо смотрело на Ника. Потом надежда умирала, человек за дверью отрицательно качал головой, и дверь закрывалась. Если б Ник мог говорить, то он сказал бы им, что раз они могут ходить, то смогут и повести машину. А если они отвезут арестованных в Кэмден, то и сами смогут попасть в госпиталь. А тогда их вылечат. Но говорить он не мог.

                Но в большинстве домов вообще никто не откликался. В конце концов он изнемог. Им овладевало зловещее ощущение из сна, и уже невозможно было бороться с мыслью о том, что он стучит в двери гробниц, стучит, чтобы разбудить мертвых, и рано или поздно трупы станут отвечать ему. Ему не слишком помогло даже соображение о том, что большинство домов просто остались пустыми после того, как их обитатели уехали в Кэмден, Эльдорадо или Тексаркану.

                Он вернулся в дом Бейкеров. Джейн Бейкер глубоко спала. Лоб ее был прохладным, но на этот раз его это не так обнадежило.

                Наступил полдень. Ник снова пошел на стоянку. В столовой он разогрел две банки супа и перелил их в термос. Молоко в холодильнике, похоже, еще не успело испортиться, так что он захватил одну бутылку.

                Билли Уорнер был уже мертв. Увидев Ника, Майк начал истерически хихикать.

                - Двоим - хана, а третий на подходе! Двоим - хана, а третий на подходе! Месть свершается! Так? Так?

                Ник осторожно пропихнул под дверь Термос с супом и большой стакан молока. Мелкими глотками Майк стал пить суп прямо из термоса.

                - Хочешь знать, как я себя чувствую? - спросил Майк.

                Ник кивнул.

                - Точно так же, как утром, когда ты ушел. Я выхаркал целый фунт соплей. - Он с надеждой посмотрел на Ника. - Моя мама всегда говорила, что если мокрота отходит, то ты идешь на поправку. Может, у меня легкий случай, а? Как ты думаешь, это возможно?

                Ник пожал плечами.

                - Послушай, парень, выпусти меня. Я умоляю тебя.

                Ник задумался.

                - Черт, у тебя же есть пушка. Но ты мне все равно не нужен. Я просто хочу выбраться из этого города Дай мне шанс. Не оставляй меня в этой крысоловке.

                Ник вернулся в кабинет и открыл ящик стола. Логика Майка была безупречной: бессмысленно было думать, что кто-нибудь наконец сюда заявится, чтобы забрать арестованных. Он взял ключи и пошел обратно. Он нашел в связке нужный ключ с белой биркой и просунул его сквозь решетку.

                - Спасибо, - забормотал Майк. - Спасибо. Прости, что избили тебя. Честное слово, это все Рэй придумал. Мы с Винсом пытались его отговорить, но когда он напьется, он как безумный... - Ключ повернулся в замке. Ник отступил и положил руку на рукоять револьвера.

                Дверь камеры распахнулась, и Майк вышел.

                - Я не отказываюсь от своих слов, - сказал он. - Все что мне нужно, это выбраться из города.

                Когда Ник вышел на улицу, он увидел, что Майк стоит на обочине и смотрит на пустынный город.

                - Боже мой, - прошептал он и обернулся к Нику. - Все они? Все они?

                Ник кивнул, все еще держа руку на рукоятке.

                Майк начал говорить что-то еще, но фраза была прервана припадком кашля Он прикрыл рот рукой, а потом утерся.

                - Пойду-ка я поскорей отсюда, - сказал он. - Ты неплохо соображаешь, парень, и сделаешь то же самое. Это что-то вроде чумы.

                Ник пожал плечами, и Майк пошел по дороге. Он шел все быстрее и быстрее, а в конце концов пустился бежать. Ник смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из вида, а потом вернулся в помещение. Больше он Майка не видел. На сердце у него полегчало, и появилась внезапная уверенность, что он поступил правильно. Он лег на койку и почти сразу же погрузился в сон.

 

 

                Проснулся он только под вечер. Над холмами бушевала гроза. Он не мог слышать удары грома, но видел бело-голубые вспышки молнии. До Шойо гроза так и не дошла.

                Ник побывал в столовой на стоянке грузовиков и приготовил супа и сэндвичей на двух человек. Ему показалось, что было что-то жуткое в том, что уличные фонари по-прежнему горели. Он положил еду в пакет, и по пути к дому Бейкеров за ним следовало несколько изголодавшихся собак, по-видимому, привлеченных запахом пищи. Ник вытащил револьвер, но не отважился пустить его в ход до тех пор, пока одна из собак чуть не укусила его. Тогда он нажал на курок, и пуля прочертила на асфальте серебристую борозду в пяти футах от него. Звука он, естественно, не услышал, но почувствовал отдачу. Собаки разбежались. Джейн спала. Лоб и щеки ее были горячими, дыхание было медленным и затрудненным. Выглядела она ужасно измученной и осунувшейся. Ник смочил салфетку в холодной воде и вытер ей лицо. Он оставил еду на ночном столике, спустился в гостиную и включил телевизор.

                СиБиЭс не работало весь вечер. ЭнБиСи придерживалось установленной ранее программы, но изображение на ЭйБиСи то и дело пропадало в тумане. Ник ждал новостей.

                Когда начали передавать новости, Ник был ошеломлен. "Эпидемия супергриппа" была, конечно, центральным сообщением, но диктор сказал, что ситуация взята под контроль. В Атланте разработана вакцина, и в начале следующей недели вы уже сможете прийти к своему доктору на прививку. Серьезные вспышки в Нью-Йорке, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе и Лондоне. В некоторых районах временно запрещены публичные митинги.

                В Шойо, - подумал Ник, - запретили целый город. Кто кого пытается обмануть?

                В заключение диктор сообщил, что поездки в районы большинства крупных городов по-прежнему запрещены, но ограничения будут сняты, как только вакцина будет повсеместно распространена. Затем он перешел к сообщениям об авиационной катастрофе в Мичигане и о реакции Конгресса на последнее постановление Верховного Суда по правам гомосексуалистов.

                Так как телевидение было для Ника исключительно визуальным источником информации, то он заметил во время передачи последних известий такие детали, на которые другие люди вполне могли бы не обратить внимание. В программе совсем не было рекламных клипов. Не было сообщений о результатах бейсбольных матчей, возможно, потому что ни одного матча так и не состоялось. Расплывчатая сводка погоды без карты смотрелась так, словно Метеорологическое бюро Соединенных Штатов закрывает лавочку.

                Диктор выглядел очень нервно и расстроено. Глаза его постоянно дергались вправо и влево от камеры... словно кто-то был в студии, кто-то, в чьи обязанности входило проследить за тем, чтобы в передаче не было ничего лишнего.

                Эту ночь Ник провел в доме Бейкеров. На следующий день ему пришлось присутствовать при медленном умирании Джейн Бейкер, этой прекрасной женщины... И ОН НЕ МОГ СКАЗАТЬ НИ СЛОВА УТЕШЕНИЯ.

                Она держала его за руку. Ник посмотрел на ее бледное, искаженное лицо. Теперь кожа ее была сухой, весь пот испарился. Но это его нисколько не обнадежило. Она была при смерти. Он уже научился различать это состояние.

                - Ник, - сказала она и улыбнулась. - Хочу снова поблагодарить тебя. Никому не хочется умереть в одиночку, так ведь?

                Он яростно потряс головой.

                - Я умираю, - сказала она спокойно. - Но это неважно. В том шкафу висит платье, Ник. Белое. Ты узнаешь его по... - Ее слова были прерваны припадком кашля. Потом она продолжила: - ...по кружевам. В нем я была, когда мы отправились в свадебное путешествие. Наверное, теперь оно будет мне слегка велико - я немного похудела, - но это не имеет значения. Мы с Джоном ездили на озеро Понтчартин. Это были две самых счастливых недели в моей жизни. С Джоном мне всегда было хорошо. Ты запомнишь про платье, Ник? Я хочу, чтобы меня похоронили в нем. Тебя не очень смутит... переодеть меня, а?

                Он покачал головой. Должно быть, она почувствовала его неловкость, так как больше она о платье не заговаривала. Легко, почти кокетливо она заговорила с ним о других вещах. Как она победила на конкурсе чтецов в школе и поехала на финальный этап в Арканзас, и как ее нижняя юбка упала к ее ногам как раз в тот момент, когда она достигла кульминационного пункта в "Демоне-Любовнике" Ширли Джексон. Как ее сестра поехала во Вьетнам в составе баптистской церковной миссии и вернулась с тремя приемными детьми. Как три года назад они отправились с Джоном в поход, и как лось с дурным характером загнал их на дерево, где они провели целый день.

                Наконец она заснула, но не надолго. У нее вновь начался бред.

                - ДЖОН! - закричала она, и голос ее звучал придушенно. - ОЙ, ДЖОН, МНЕ НИКОГДА НЕ СНЯТЬ ЭТО ЧЕРТОВО ПЛАТЬЕ! ТЫ ДОЛЖЕН ПОМОЧЬ МНЕ, ДЖОН! ТЫ ДОЛЖЕН ПОМОЧЬ МНЕ...

                Слова ее утонули в очередном приступе кашля. Из носа потекла тоненькая струйка темной крови. Потом она упала на подушку и несколько раз дернула головой из стороны в сторону, словно принимала какое-то жизненно важное решение, и оно оказалось отрицательным.

                Потом она затихла.

                Ник робко прижал руку к ее шее, потом пощупал внутреннюю сторону ее запястья и приложил руку к груди. Сердце не билось. Она была мертва. Часы с важным видом тикали на ночном столике, но никто их уже не слышал.

                Он заставил себя встать и подойти к шкафу, все еще надеясь на то, что белое платье может оказаться всего лишь часть ее бреда. Но оно было там. Немного пожелтевшее от времени, но он узнал его, тем не менее. По кружевам.

                Через силу он подошел к кровати и стал снимать с нее халат. Но когда перед ним оказалось ее обнаженное тело, ужас исчез, и осталась только жалость. Обмывая ее тело, он заплакал. Когда она была одета точно так же, как в тот день, когда они с Джоном отправились на Понтчартин, он поднял ее на руки и понес, словно жених, переносящий свою возлюбленную через бесконечный порог.

 

 

 25

 

                В ночь с двадцать пятого на двадцать шестое июня одна из студенческих группировок, то ли "Студенты за демократию", то ли "Юные Маоисты", трудилась над копировальной установкой. Утром плакатики были расклеены по всему Кентуккийскому университету в Луисвилле:

 

ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ!

ВАС ОБМАНЫВАЮТ!

ПРАВИТЕЛЬСТВО ЛЖЕТ ВАМ!

ПРЕССА, ВЗЯТАЯ ПОД КОНТРОЛЬ СВИНЬЯМИ

В МУНДИРАХ, ЛЖЕТ ВАМ!

АДМИНИСТРАЦИЯ УНИВЕРСИТЕТА ЛЖЕТ ВАМ!

ПО ЕЕ ПРИКАЗУ ЛГУТ И ВРАЧИ!

 

1. НЕ СУЩЕСТВУЕТ НИКАКОЙ ВАКЦИНЫ ПРОТИВ СУПЕРГРИППА.

2. СУПЕРГРИПП - ЭТО НЕ СЕРЬЕЗНАЯ БОЛЕЗНЬ, ЭТО С_М_Е_Р_Т_Е_Л_Ь_Н_А_Я БОЛЕЗНЬ.

3. СМЕРТНОСТЬ МОЖЕТ ДОСТИЧЬ 75%

4. ВИРУС СУПЕРГРИППА БЫЛ СОЗДАН СВИНЬЯМИ В МУНДИРАХ

АМЕРИКАНСКОЙ АРМИИ И СЛУЧАЙНО ВЫПУЩЕН НА СВОБОДУ.

5. СВИНЬИ В МУНДИРАХ ТЕПЕРЬ ХОТЯТ СКРЫТЬ СВОЙ

СМЕРТЕЛЬНО ОПАСНЫЙ ПРОМАХ ДАЖЕ ЦЕНОЙ ГИБЕЛИ 75%

НАСЕЛЕНИЯ!

 

ПРИВЕТ ВСЕМ РЕВОЛЮЦИОННО НАСТРОЕННЫМ ЛЮДЯМ!

ПРИШЛО ВРЕМЯ ПОДНИМАТЬСЯ НА БОРЬБУ!

ОБЪЕДИНИМСЯ, БУДЕМ БОРОТЬСЯ И ПОБЕДИМ!

В 19: 00 В СПОРТИВНОМ ЗАЛЕ СОСТОИТСЯ МИТИНГ!

 

ЗАБАСТОВКА! ЗАБАСТОВКА! ЗАБАСТОВКА!

 

 

                Случившееся на ДаблЮБиЗед-ТиВи в Бостоне было подготовлено вчерашним вечером тремя дикторами новостей и шестью техническими работниками Студии 6. Пятеро из этих людей регулярно играли вместе в покер, а шестеро из девяти были уже больны. Им было нечего терять. Они добыли почти дюжину единиц оружия. Боб Палмер, передававший утренние новости, внес оружие в студию в небольшом пакетике, в котором он обычно держал свои тексты, карандаши и несколько блокнотов.

                Весь эфир шел под контролем людей, которых им представили, как национальных гвардейцев, но, как Палмер сказал вчерашним вечером Джорджу Дикерсону, это первые национальные гвардейцы в возрасте за пятьдесят, которых он видит в своей жизни.

                В 9: 01, сразу же после того, как Палмер начал читать успокоительный текст, врученный ему сержантом, произошел переворот. Вдевятером они успешно захватили телевизионную станцию. Солдаты, не ожидавшие каких-либо решительных действий от жалкой группы штатских, привыкших сообщать о трагедиях, которые происходят где-то далеко от них, были захвачены врасплох и разоружены. Другие работники станции присоединились к восстанию и, быстро очистив шестой этаж, заперли все двери. Лифты были вызваны на шестой этаж, прежде чем солдаты в вестибюле сообразили, что происходит. Трое солдат попробовали подняться по восточной пожарной лестнице, и уборщик по имени Чарльз Йоркин произвел предупредительный выстрел. Этот выстрел оказался единственным.

                Телезрители, наблюдавшие за программой ДаблЮБиЗед-ТиВи, увидели, как Боб Палмер прервал чтение на полуслове и сказал:

                - О'кей, поехали!

                За кадром раздался шум борьбы. Когда наступила тишина, тысячи пораженных зрителей увидели Боба Палмера с короткоствольным пистолетом в руках.

                Чей-то хриплый голос ликующе завопил:

                - Они попались, Боб! Ублюдки попались! Они в наших руках!

                - О'кей, чистая работа, - сказал Палмер. Потом он вновь повернулся к камере. - Жители Бостона и все граждане Америки, принимающие нашу передачу. В этой студии только что произошло нечто очень серьезное и очень важное, и я счастлив, что впервые это событие случилось у нас, в Бостоне колыбели американской независимости. Последние семь дней эфир находился под контролем людей, которые называют себя национальными гвардейцами. Вооруженные люди в хаки стояли рядом с нашими операторами, в комнатах контроля, около телетайпов. Диктовали ли они текст новостей? С сожалением я вынужден дать положительный ответ на этот вопрос. Мне вручали текст и заставляли читать его перед камерой, буквально с пистолетом у виска. Тексты, которые я читал, имели отношение к так называемой "эпидемии супергриппа" и содержали заведомо ложную информацию.

                Наши операторы сняли фильм, который был частично конфискован, а частично намеренно засвечен. Сообщения наших корреспондентов исчезали. И все-таки, леди и джентльмены, у нас есть, что вам показать, и корреспонденты находятся прямо в этой студии - это не профессиональные репортеры, но это свидетели того, что может оказаться величайшим бедствием для нашей страны за всю ее историю. Сейчас мы покажем вам некоторые фрагменты нашего фильма. Все съемки велись тайно, поэтому качество не очень хорошее. И однако, мы, люди, только что освободившие телестанцию, надеемся, что того, что вы увидите, будет достаточно. Возможно, даже в большей степени, чем вам этого хотелось бы.

                Он поднял взгляд, вынул из кармана платок и высморкался. Те, у кого дома были хорошие цветные телевизоры, могли заметить, что лицо его было красным и распухшим.

                - Если все готово, Джордж, то давай.

                На экране появились кадры Главного Госпиталя Бостона. Палаты были переполнены. Больные лежали на полу. Переполнены были и коридоры. Медсестры, многие из которых сами выглядели явно больными, нетвердой походкой ходили по госпиталю. Некоторые истерически плакали. Другие были ошарашены настолько, что почти впали в кому.

                Кадры часовых на углах улиц с винтовками в руках. Кадры зданий со взломанными дверьми.

                Снова появился Боб Палмер.

                - Леди и джентльмены, если у вас есть дети, - сказал он спокойно, мы посоветовали бы вам попросить их уйти из комнаты.

                Зернистый кадр военного грузовика, выезжавшего на пирс Бостонской гавани. Внизу - баржа, укрытая брезентом. Двое солдат в противогазах выпрыгнули из кабины грузовика. Изображение дернулось, а потом снова стало неподвижным. Солдаты залезли в кузов, и оттуда на баржу посыпались тела: женщины, старики, дети, полицейские, медсестры. В какой-то момент стало понятно, что солдаты поддевают тела вилами.

                Палмер вел передачу около двух часов до тех пор, пока кто-то на первом этаже не сообразил, что вовсе не обязательно отвоевывать шестой этаж. В 11: 16 передатчик ДаблЮБиЗед-ТиВи был отключен.

                Палмер с сообщниками были казнены по обвинению в измене родине Соединенным Штатам Америки.

 

 

                Было отпечатано 26000 экземпляров экстренного одностраничного выпуска "Лос-Анджелес Таймс", прежде чем ответственные офицеры обнаружили, что это был отнюдь не рекламный проспект. Возмездие было быстрым и кровавым. Официальная версия ФБР гласила, что "радикальные революционеры" подложили динамит в типографию "Таймс", что привело к смерти двадцати вос