Анонс

                Бред странного, безумного человека, ворвавшегося в лагерь четверых охотников, - это лишь первый шаг четверых друзей в мир кошмара, далеко превосходящего человеческое понимание. В мир кромешного Ада, правит которым Зло. Абсолютное Зло, пришедшее, дабы нести людям погибель и страх. Зло, единственное оружие против которого кроется в тайной магии старинного индейского амулета - "Ловца снов"...

                Сьюзен Молдоу и Нэп Грэм

 СНАЧАЛА НОВОСТИ

                Из газеты "Ист Орегониен" - от 25 июня 1947 года:

                СЛУЖАЩИЙ УПРАВЛЕНИЯ

                ПО БОРЬБЕ С ЛЕСНЫМИ ПОЖАРАМИ

                ЗАСЕК "ЛЕТАЮЩИЕ БЛЮДЦА"

                Кеннет Арнолд утверждает, что видел девять дискообразных объектов. "Блестящих, серебристых и передвигавшихся с неслыханной скоростью".

                Сообщение из Росуэлла (Нью-Мексико), "Дейли рекорда от 8 июля 1947 года:

                ВВС ЗАХВАТИЛИ "ЛЕТАЮЩЕЕ БЛЮДЦЕ"

                НА РАНЧО В ОКРУГЕ РОСУЭЛЛ.

                СОТРУДНИКИ РАЗВЕДКИ ОБНАРУЖИЛИ

                ПОТЕРПЕВШИЙ КРУШЕНИЕ ДИСК

                Сообщение из Росуэлла (Нью-Мексико), "Дейли рекорд" от 9 июля 1947 года:

                КОМАНДОВАНИЕ ВВС УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО ТАК

                НАЗЫВАЕМОЕ БЛЮДЦЕ - ОБЫКНОВЕННЫЙ

                МЕТЕОРОЛОГИЧЕСКИЙ ЗОНД

                "Чикаго дейли трибьюн" от 1 августа 1947 года:

                ВВС США ЗАЯВИЛИ, ЧТО НЕ МОГУТ

                ДАТЬ ОБЪЯСНЕНИЕ УВИДЕННОМУ

                АРНОЛДОМ

                Еще 850 свидетельств очевидцев появления необычных предметов после первого доклада Арнолда.

                Сообщение из Росуэлла (Нью-Мексико), "Дейли рекорда от 19 октября 1947 года:

                ПО СЛОВАМ РАССЕРЖЕННОГО ФЕРМЕРА, ТАК

                НАЗЫВАЕМАЯ КОСМИЧЕСКАЯ ПШЕНИЦА ПРОСТО "УТКА"

                Эндрю Хоксон отрицает какое-либо воздействие блюдец. Он твердо убежден, что пшеница с красноватым отливом не что иное, как чей-то розыгрыш.

                Сообщение из Кентукки, "Куриер джорнел" от 8 января 1948 года:

                КАПИТАН ВВС ПОГИБАЕТ

                В ПОГОНЕ ЗА НЛО

                Последняя передача Ментела:

                "Металлический, невероятных размеров". ВВС хранят молчание.

                "Бразилией нейшнл" от 8 марта 1957 года:

                ИНОПЛАНЕТНЫЙ КОРАБЛЬ

                "КОЛЬЦО" ТЕРПИТ КРУШЕНИЕ

                В МАТО-ГРОССО!

                ДВЕ ЖЕНЩИНЫ ЕДВА НЕ

                ПОГИБЛИ ВБЛИЗИ

                ПОНТО-ПОРАН!

                "Мы слышали пронзительный писк изнутри", - заявляют они.

                "Брэзилиен нейшнл" от 12 марта 1957 года:

                УЖАС МАТО-ГРОССО!

                Сообщения о серых человечках с огромными черными глазами.

                Ученые отмахиваются.

                Свидетели настаивают.

                ЦЕЛЫЕ ДЕРЕВНИ ОХВАЧЕНЫ УЖАСОМ!

                "Оклахомен" от 12 мая 1965 года:

                ПОЛИЦЕЙСКИЙ СТРЕЛЯЕТ В НЛО

                По его словам, блюдце возвышалось на сорок футов над автострадой No 9.

                Показания радара авиабазы ВВС в Тинкере совпадают с его докладом.

                "Оклахомен" от 2 июня 1965 года:

                "ИНОПЛАНЕТНАЯ РАСТИТЕЛЬНОСТЬ "УТКА", - ЗАЯВЛЯЕТ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ

                МИНИСТЕРСТВА

                СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА

                По его словам, "красные семена" - это работа подростков, вооруженных пульверизаторами.

                Сообщение из Портленда (штат Мэн), "Пресс-хэролд" от 14 сентября 1965 года:

                СЛУЧАЕВ ПОЯВЛЕНИЯ НЛО В НЬЮ-ХЭМПШИРЕ

                СТАНОВИТСЯ ВСЕ БОЛЬШЕ

                Чаще всего НЛО замечены вблизи Экзетера. Местные жители опасаются вторжения инопланетян.

                Сообщение из Манчестера (штат Нью-Хэмпшир), "Юнион-Лидер" от 30 сентября 1965 года:

                ЭПИДЕМИЯ ПИЩЕВЫХ ОТРАВЛЕНИЙ В

                ПЛЕЙСТОУ:

                ПРИЧИНА ТАК И НЕ РАСКРЫТА

                Более трехсот пострадавших. Большинство выздоравливает. Представитель управления по контролю за продуктами и лекарствами считает, что причиной могут быть загрязненные водные источники.

                "Мичиган джорнел" от 9 октября 1965 года:

                ДЖЕРАЛД ФОРД ПРИЗЫВАЕТ К

                РАССЛЕДОВАНИЮ НЕПОНЯТНОГО ЯВЛЕНИЯ

                Лидер республиканской партии заявляет:

                "Мичиганские огни" могут иметь внеземное происхождение.

                "Лос-Анджелес таимся от 19 ноября 1978 года:

                УЧЕНЫЕ КАЛИФОРНИЙСКОГО

                ТЕХНОЛОГИЧЕСКОГО ИНСТИТУТА ОТМЕЧАЮТ

                ПОЯВЛЕНИЕ ГИГАНТСКОГО ЛЕТАЮЩЕГО

                ДИСКА В ПУСТЫНЕ МОХАВЕ

                Тикмен: Я был окружен крохотными яркими огоньками. Моралес: Видел красную траву, похожую на "ангельский волос".

                "Лос-Анджелес тайме" от 24 ноября 1978 года:

                СЛЕДОВАТЕЛИ ПОЛИЦИИ ШТАТА И ВВС

                НЕ НАШЛИ НИКАКИХ

                "АНГЕЛЬСКИХ ВОЛОС"

                НА МЕСТЕ ПОЯВЛЕНИЯ НЛО

                В ПУСТЫНЕ МОХАВЕ

                Тикмен и Моралес соглашаются пройти тест на "детекторе лжи". Возможность ложных показаний полностью исключена.

                "Нью-Йорк тайме" от 16 августа 1980 года:

                "ПЛЕННИКИ ИНОПЛАНЕТЯН"

                ОСТАЮТСЯ ПРИ СВОЕМ МНЕНИИ

                Психологи сомневаются в достоверности портретов так называемых серых человечков.

                "Уолл-стрит джорнел" от 9 февраля 1985 года:

                КАРЛ САГАН: "НЕТ, МЫ НЕ ОДИНОКИ! "

                Выдающийся ученый вновь подтверждает свою веру в существование инопланетных цивилизаций, утверждая, что шансы на существование иных цивилизаций огромны.

                "Финикс сан" от 14 марта 1997 года:

                ОГРОМНЫЙ НЛО ЗАМЕЧЕН ВБЛИЗИ ПРЕСКОТТА.

                ДЕСЯТКИ ОЧЕВИДЦЕВ ОПИСЫВАЮТ ПРЕДМЕТ

                В ФОРМЕ БУМЕРАНГА

                Коммутатор на авиабазе ВВС в Льюке разрывается от сообщений.

                "Финикс сан" от 20 марта 1997 года:

                ЗАГАДКА "ОГНЕЙ ФИНИКСА"

                ПО-ПРЕЖНЕМУ ОСТАЕТСЯ

                НЕРЕШЕННОЙ

                Эксперт заявляет, что фото не фальшивка. Следователи ВВС хранят молчание.

                Сообщение из Полдена (штат Аризона), "Уикли" от 9 апреля 1997 года:

                ЭПИДЕМИЯ ПИЩЕВЫХ ОТРАВЛЕНИЙ

                НЕ НАХОДИТ ОБЪЯСНЕНИЯ.

                РАССКАЗЫ О ПОЯВЛЕНИИ

                "КРАСНОЙ ТРАВЫ"

                ОБЪЯВЛЕНЫ ВЫМЫСЛОМ

                Сообщение из Дерри (штат Мэн), "Дейли ньюс" от 15 мая 2000 года:

                ТАИНСТВЕННЫЕ ОГНИ

                СНОВА ЗАМЕЧЕНЫ НА

                ДЖЕФФЕРСОН-ТРЕКТ

                Мэр Кинео-таун: "Не знаю, что это такое, но они появляются снова и снова".

 ДДДТ

                Это стало их девизом, и Джоунси под страхом смерти не мог припомнить, кто из них первым ввел это в обиход. "Берешь чужие в долг на время - отдаешь свои и навсегда" - это его высказывание. "Трахни меня в задницу, Фредди" и еще с полдюжины столь же красочных непристойностей - вклад Бивера. Генри приучил их небрежно бросать: "Все, что возвращается на круги своя, возвращается на круги своя" - типичный образец того дзен-буддистского дерьма, которым он так увлекался еще с детства. А вот ДДДТ.., как насчет ДДДТ? Чей светлый ум это родил?

                Не важно. Не имеет значения. Главное, что они свято верили второй половине этой аббревиатуры, когда были неразлучной четверкой, а потом и всему целому, когда их стало пятеро, ну а потом.., вновь превратившись в четверку, опять поверили, только на этот раз первой половине.

                Но когда их опять осталось только четверо, дни стали темнее. Мрачнее, что ли? Теперь все чаще попадались "трахни-меня-в-задницу" дни. Это-то было ясно, но вот почему? Ответа не было. С ними явно творилось что-то неладное, они это знали... Неладное - или странное? Только что? Они ощущали, что пойманы, загнаны в ловушку, но каким образом? И все это случилось задолго до появления огней в небе. До Маккарти и Бекки Шу.

                ДДДТ: иногда это всего лишь слова. А иногда кажется, что вообще ничто. Пустота. Тьма. И тогда.., как же найти в себе силы жить дальше?

 1988: Даже у Бобра бывает хандра

                Сказать, что брак Бивера не сложился, - все равно что заявить о ком-то "немножко беременна" или "приземление космического корабля "Челленджер" чуть-чуть не удалось". Джо "Бивер" <Бобр (англ.).> Кларендон и Лори Сью Кинопенски вытерпели восемь месяцев, а затем - все, прошла любовь, кто-нибудь помогите собрать чертовы осколки.

                Вообще-то Бив, можно сказать, малый веселый и добродушный, это вам подтвердят все его закадычные друзья, но тут его настигла черная полоса. Он не встречается со своими старыми друзьями, то есть теми, кого считает настоящими друзьями, если не считать одной-единственной недели в ноябре, когда они каждый год собираются вместе, а в прошлом ноябре они с Лори Сью все еще тянули лямку. Правда, эта самая лямка становилась все тоньше, но еще держалась. Теперь он проводит слишком много времени, и даже сам это понимает, в барах портлендского Старого порта: "Портхоул", "Сименс-клаб" и "Фри-стритпаб". Чересчур много пьет, тянет косячок за косячком и по утрам все чаще отворачивается от зеркала в ванной: налитые кровью глаза, полуприкрытые набрякшими веками, стыдливо глядят в сторону. И одна-единственная мысль бьется в тяжелой голове: Следовало бы бросить все эти забегаловки, иначе влипну, как Пит. Пропади все пропадом...

                Бросить забегаловки, бросить шляться, не пить - зашибись! - но день за днем все продолжается по заведенному порядку, и он снова сидит за стойкой, а, поцелуй меня в задницу, и пошло все оно туда и туда!

                В этот четверг очередь "Фри-стрит паб", и будь он проклят, если не пристроится там в компании со стаканчиком пивка, косячком в кармане, а из музыкального гроба доносится старая мелодия, вроде тех, что когда-то играли "Вэнчерс". Он не может вспомнить название этой вещи, популярной еще до его рождения. И все же знает ее, потому что часто слушает радио-ретро портлендской станции.., с тех пор как развелся. Ретрошлягеры - штука утешительная. Имеют странное свойство успокаивать. А вот новые хиты... Лори Сью знала великое их множество и даже любила, но до Бивера они как-то не доходили.

                "Фри-стрит" почти пуст: не больше полудюжины клиентов за стойкой и еще столько же гоняют бильярдные шары в задней комнате. Бивер с тройкой закадычных приятелей сидят в одной из кабинок, дуют "Миллер" <Марка низкокалорийного пива.> и тасуют засаленную колоду карт, чтобы бросить жребий, кому платить за следующую порцию пива. Что это за мелодия со сплошным гитарным перебором? "Без границ"? "Телстар"? Нет, в "Телстар" ритм ведет синтезатор, а тут ничего подобного. Остальные треплются о Джексоне Брауне, игравшем вчера вечером в муниципальном центре. Если верить Джорджу Пелсену, который там был, тот устроил классное шоу, настоящий отпад, сдохнуть можно!

                - Но это еще не все! - объявляет Джордж, выразительно озирая собравшихся. - Кое-что припас на закуску! - Он гордо вытягивает и без того выступающий вперед подбородок и показывает красное пятно на шее:

                - Знаете, что это такое?

                - Засос, что ли? - немного смущенно спрашивает Кент Астор.

                - Светлая башка, мать твою! - восклицает Джордж. - После спектакля я торчал за кулисами вместе с целой кодлой фэнов, рвущихся получить автограф Джексона. Или, ну.., не знаю, Дэвида Линдли, что ли. Он классный мужик.

                Кент и Шон Робидо соглашаются, что Дэвид Линдли настоящий класс, не гитарный бог, разумеется (вот Марк Нопфлер из "Дайр Стрейтс" - тот бог, или Энгус Янг из "АйСи/ДиСи", это да, а уж Клэптон - и говорить нечего), но все равно на уровне. У Линдли потрясная фразировка, да и техника - дай бог каждому!

                Бивер не участвует в разговоре. Все, что ему хочется, - поскорее убраться отсюда, из этой вонючей, задрипанной забегаловки, глотнуть свежего воздуха. Он уже знает, к чему клонит Джордж, и все это вранье.

                Ее звали вовсе не Шанте, ты вообще не знаешь, как ее звали, она проплыла мимо тебя, как мимо стенки, и поделом, кто ты для такой девушки, еще один трудяга-волосатик из очередного мелкого рабочего городишки Новой Англии. Ты и твоя тоскливая сраная житуха! "Шанте" - название группы, которую мы слушаем, не "Мар-Кетс" или "Бар-Кис", а "Шанте". "Пайплайн" в исполнении "Шанте", а эта штука у тебя на шее - никакой не засос, а порез бритвой.

                Так он думает и вдруг слышит плач. Не в баре. В своем мозгу. Давно забытый плач. Ударяет прямо в голову, вонзается в серое вещество осколками стекла, и о, трахни меня в задницу, трахни, Фредди, кто-то должен заставить его замолчать.

                Я и заставил, думает Бивер. Это был я. Именно я - тот, кто заткнул его. Обнял и стал петь.

                Тем временем Джордж Пелсен расписывает, как дверь гримерной наконец открылась, но оттуда появился не Джексон Браун, не Дэвид Линдли, нет! Трио хористочек на подпевках, Рэнди, Сьюзи и Шанте. Аппетитные дамочки, аж слюнки текут.

                - Везет же! - вздыхает Шон, закатывая глаза. Шоп, кругленький коротышка, чьи сексуальные похождения ограничиваются случайными поездками в Бостон, где он пожирает глазами стрипушек в "Фокси леди" и официанток в "Хутерс". - Ни хера себе, Шанте, никак не меньше!

                Он с плотоядной улыбкой делает красноречивые пассы над ширинкой. Похоже, часто работает ручками? Ну да, кто же согласится с ним лечь?

                По крайней мере, думает Бив, хоть в этом он выглядит настоящим профессионалом.

                - Ну.., я заговорил с ними, в основном с ней, Шанте.., спросил, хотела бы она познакомиться с ночной жизнью Портленда. Слово за слово, и мы...

                Бив вынимает из кармана зубочистку и сует в рот, отсекая дальнейшее повествование. Да, зубочистка - как раз то, что сейчас надо. Не кружка пива, не косячок в кармане, не пустая трепотня Джорджа Пелсена о том, как они с Шанте столковались в кузове его пикапа, благодарение Богу хотя бы за это убежище, когда фургон враскачку, не вздумай лезть в "тачку"!

                Все это чушь и бред собачий, думает Бивер, и внезапно тоска стискивает горло, такая отчаянная тоска, которую ему еще не доводилось пережить, даже когда Лори Сью собрала вещички и ушла к родителям. Все это настолько на него не похоже.., и вдруг ему смертельно захотелось смыться отсюда к такой-то матери, наполнить легкие прохладным, соленым морским воздухом и найти телефон. И позвонить Джоунси или Генри, не важно кому, любой сгодится. Он хочет сказать: "Привет, старина, как оно ничего?" - и услышать, как один из них ответит: "Да знаешь, Бив, ДДДТ. Нет костяшек, нет игры".

                Он встает.

                - Эй, парень, - вскидывается Джордж. Бивер ходил с Джорджем в "Уэстбрук джуниор колледж", и там он казался вполне нормальным, но все это было много-много кружек пива назад. - Куда это ты?

                - Отлить, - бросает Бивер, перемещая зубочистку с одного угла рта на другой.

                - Только тащи поскорее обратно свой вонючий зад, я как раз перехожу к главному, - вещает Джордж, и Бивер думает: Трусики-"танга" с прорехой в промежности. О черт, сегодня в воздухе так и носятся дурные флюиды, должно быть, к перемене погоды или что-то в этом роде.

                Джордж понижает голос:

                - Когда я поднял ее юбку...

                - Знаю, на ней были трусы-"танга", - отмахивается Бивер и отмечает удивленный, почти потрясенный взгляд Джорджа, но не обращает внимания. - Я бы не прочь послушать подробности.

                Он отходит, направляется в туалет, с желто-розовой вонью мочи и дезинсектанта, минует туалеты, сначала мужской, потом женский, дверь с надписью "офис" и оказывается в переулке. Низко нависшее тусклое, дождливое небо, серый денек, но воздух свеж. Так свеж! Он глубоко втягивает его и снова думает: Нет костяшек, нет игры... Бив чуть улыбается.

                И шагает неведомо куда минут десять, жуя зубочистку и пытаясь прояснить голову. В какой-то момент, точно уже не припомнить, он выбрасывает косячок, мирно лежавший в кармане, и звонит Генри из платного телефона в "Джо Смоук шоп" у Моньюмент-сквер. Скорее всего он наткнется на автоответчик: Генри еще должен быть в университете, но оказывается, что Генри уже дома и поднимает трубку после второго звонка.

                - Как поживаешь, старик? - спрашивает Бивер.

                - Да сам знаешь, - отвечает Генри. - День другой, дерьмо все то же... Как насчет тебя, Бив?

                Бив закрывает глаза. На какую-то долю секунды все снова в порядке, все снова хорошо, так хорошо, как только может быть в этом сволочном мире.

                - Примерно так же, приятель. Примерно так же.

 1993: Пит помогает даме в беде

                Пит сидит за письменным столом чуть в стороне от демонстрационного зала "Макдоналд моторе" в Брайтоне, задумчиво вертя цепочку с ключами, на которой прицеплен брелок, состоящий из четырех, покрытых голубой эмалью букв: NASA.

                Мечты стареют куда быстрее мечтателей, и этот неоспоримый жизненный факт Пит обнаружил с течением лет.

                Однако умирают зачастую трудно и долго, вопя тихими скорбными голосами где-то на задворках мозга. Давненько Пит не ночевал в спальне, оклеенной снимками с изображениями космических кораблей "Аполло" и "Сатурн", астронавтов и выходов в космос (работа за бортом КЛА, ежели кто знает), а также космических капсул, с кожухами, закопченными и оплавленными сверхвысокими температурами при входе в плотные слои атмосферы.., и лунные модули, и "Вояджеры", и одна фотография блестящего диска над автомагистралью 80: застывшие люди стоят на забитом шоссе у машин, защищая ладонями глаза от нестерпимого света. Подпись под фото гласит: ОБЪЕКТ, СФОТОГРАФИРОВАННЫЙ ВБЛИЗИ АРВАДЫ, ШТАТ КОЛОРАДО, В 1971 ГОДУ, И ДО СИХ ПОР ОСТАВШИЙСЯ НЕОПОЗНАННЫМ. ЭТО НАСТОЯЩЕЕ НЛО.

                Как давно это было.

                И все же он провел одну неделю из двухнедельного отпуска в Вашингтоне, округ Колумбия, где каждый день ходил в Национальный музей авиации и космонавтики, проводя там все время в блужданиях среди экспонатов с изумленной улыбкой на лице, И подолгу глазел на лунные камни, размышляя: Эти камни привезены из места, где небеса всегда черны, а молчание подавляюще и вечно. Пил Армстронг и Базз Олдрин захватили с собой почти двадцать килограммов иного мира, и вот они здесь.

                А вот и он, сидит за столом, в день, когда не удалось продать ни одной машины (люди отчего-то не любят покупать машины в дождь, а в Питовой части света еще затемно началась морось), вертит на пальце цепочку NASA и поглядывает на часы. Почему-то в такие дни время просто ползет, а уж по мере приближения к пяти - так и вовсе замирает. Пять - законный час для первой кружечки пивка. До этого - ни-ни, ни единой. Если пьешь с утра, значит, рано или поздно придется подсчитывать, сколько выпил - верный путь в алкоголики. А вот если еще способен ждать.., вертеть цепочку и ждать...

                И так же страстно, как первой кружки, Пит ждет ноября. Апрельская поездка в Вашингтон позволила отвести душу, а лунные камни все же сногсшибательная штука (стоит только вспомнить, и снова дух захватывает, как в первый раз), но одиночество все же дает о себе знать, и от этого на сердце как-то паршиво. В ноябре он возьмет вторую неделю отпуска и встретится с Генри, Джоунси и Бивом. Вот тогда-то и позволит себе пить днями напролет. Когда ты в лесу, на охоте с дружками, вполне естественно тянуть пиво с утра до вечера. Это, собственно говоря, традиция. Это...

                Дверь открывается и на пороге возникает привлекательная брюнетка. Примерно пять футов десять дюймов (Пит обожает высоких курочек), лет тридцати. Осматривает выставочные модели (новый "тандерберд" цвета темного бургундского - гвоздь сезона, хотя "эксплорер" тоже хоть куда), но с таким видом, словно не слишком заинтересована в покупке. Заметив Питера, она делает шаг к столу. Но тот уже поднимается, уронив ключи на книгу записей, включает ослепительно профессиональную улыбку в двести ватт, не меньше, беби, уж поверь, и устремляется к ней с протянутой рукой. Рукопожатие выходит крепким, деловым, но она явно чем-то расстроена.

                - Скорее всего ничего не выйдет, - вздыхает она.

                - Никогда не начинайте разговор с продавцом автомобилей с таких обидных слов, - советует Пит. - Мы обожаем вызов. Я Пит Мур.

                - Привет, - говорит она, но не называет своего имени, а зовут ее Триш. - У меня свидание во Фрайбурге, ровно через... - она вскидывает глаза на часы, те, с которых Пит целый день напролет не сводил взгляда, - ..через сорок пять минут. С клиентом, который хочет купить дом, и кажется, у меня есть именно то, что надо, и комиссионные приличные, а... - глаза вдруг наполняются слезами, и ей приходится сглотнуть, чтобы избавиться от непрошеной хрипотцы, - ..а я потеряла ключи от машины! Чертовы ключи от машины!

                Она открывает сумочку и судорожно в ней роется.

                - Но у меня права.., плюс другие документы.., все доказательства, и я подумала, а вдруг, вдруг вы сумеете раздобыть мне новые ключи, и я спокойно уеду. Это сделка меня здорово выручила бы. Только с комиссионных можно бы спокойно жить весь год, мистер...

                Она забыла. Но Пит не обижается. Мур - фамилия столь же обычная, как Смит или Джоунс. Кроме того, она растеряна и вне себя. Еще бы, ключи потерять, такое несчастье! Он тут всякого навидался.

                - Мур. Но я отзываюсь и на Пита.

                - Не могли бы вы помочь мне, мистер Мур? Или кто-нибудь из отдела обслуживания?

                Старина Джонни Дэймон и рад бы помочь, но уж сегодня ей во Фрайбург точно не поспеть.

                - Мы сможем привезти вам новые ключи, но это займет как минимум сутки, а то и двое, - сообщает он.

                Она смотрит на него мокрыми, бархатисто-карими глазами и тоскливо стонет:

                - Черт.., о черт...

                Странная мысль приходит в голову Питу: она похожа на девочку, которую он знал когда-то, давным-давно. Не слишком хорошо, они знали ее не слишком хорошо, но все же настолько, чтобы спасти ей жизнь. И звали ее Джози Ринкенхауэр.

                - Я так и думала, - бормочет Триш, не пытаясь больше скрывать рыдания. - О дьявол, я так и думала!

                Она отворачивается и начинает плакать, уже не сдерживаясь. Пит подходит сзади и осторожно берет ее за плечо.

                - Погодите, Триш. Погодите минуту.

                Проклятие, какой промах! Она ведь не назвалась, а он окликнул ее по имени, хотя никто их не знакомил.., но может, она слишком убита горем, чтобы это заметить.

                - Вы откуда? - спрашивает он. - Я хочу сказать, вы ведь не из Брайтона?

                - Нет, - качает она головой. - Наш офис в Уэстбруке. "Деннисон риэл эстейт". Мы те самые, которые с маяком.

                Пит кивает, словно что-то понял.

                - Я сейчас оттуда, только остановилась у здешней аптеки, купить аспирин, потому что голова всегда раскалывается перед важным свиданием.., это стресс, и, Господи, в висках словно молотки стучат.

                Пит снова кивает, на этот раз сочувственно. Ему знакомо это ощущение. Правда, чаще всего оно вызвано не стрессом, а избытком пива, но какая разница?

                - У меня оставалось еще немного времени, вот я и зашла в магазинчик рядом с аптекой выпить кофе.., кофеин, знаете, когда голова болит, кофеин очень помогает...

                Пит кивает в третий раз. В их компании главный психолог - Генри, это он настоящий шринк <психотерапевт.>, но Пит не раз твердил ему, что хороший продавец должен безошибочно читать чужие мысли и видеть человека насквозь, иначе не то что машину, туалетную бумагу не продашь. И теперь Пит с радостью замечает, что его новая приятельница чуть успокоилась. Вот и хорошо. Кажется, он сумеет помочь ей - если она позволит, конечно. Он уже чувствует, как это случится. Крошечный щелчок, и дверца приоткроется. Ему нравится само ожидание этого щелчка. Ничего особенного, конечно, и неизвестно, чем все кончится. Но так или иначе, а что-то в этом есть.

                - Ну и.., и забежала к "Ренни", на другой стороне улицы. Купила шарф, из-за дождя.., нужно же чем-то... Она касается волос.

                - Потом вернулась к машине, а мои сволочные ключи исчезли! Я немедленно пошла обратно, по магазинам, к аптеке, но, поверите, и след простыл! Л теперь я опоздаю к клиенту!

                Она снова взвинчена, готова заплакать. Поднимает взгляд на часы. Для него время плетется. Для нее - летит. Вот вам и разница между людьми.

                - Успокойтесь, - говорит он. - Возьмите себя в руки и выслушайте меня. Сейчас отправимся к аптеке и поищем ваши ключи.

                - Но их там нет! Я обшарила все проходы между стеллажами, обыскала полку, с которой брала аспирин, спросила девушку за прилавком...

                - Проверить лишний раз не повредит, - перебивает он и ведет ее к двери, легонько, но решительно подталкивая в спину. Ему нравится запах ее духов, а еще больше - волосы. Именно волосы. И если они так смотрятся в серый денек, как же светятся на солнце?

                - Мое свидание...

                - У вас еще сорок минут, - говорит Пит. - Когда туристы разъезжаются, до Фрайбурга можно добраться минут за двадцать. Десять минут на поиски ваших ключей, а если ничего не выйдет, я сам вас отвезу.

                Она с сомнением косится на него. Но Пит смотрит мимо нее, в одну из клетушек-кабинетов.

                - Дик! - окликает он. - Эй, Дики М.!

                Дик Макдоналд поднимает голову от россыпи накладных.

                - Заверь леди, что я благополучно доставлю ее во Фрайбург, если до этого дойдет.

                - О, он вполне благонадежен, мэм, - кивает Дик. - Никакой не сексуальный маньяк, не гонит с запредельной скоростью. Всего лишь попытается продать вам новый автомобиль.

                - Я крепкий орешек, - улыбается она сквозь слезы, - но так и быть, по рукам.

                - Прикрой меня по телефону, ладно, Дик?

                - Ладно, хотя это нелегко. В такую погоду покупателей приходится отгонять палками.

                Пит и брюнетка Триш выходят, пересекают переулок и пешком добираются до Мейн-стрит, это три минуты ходу.

                Аптека - второе здание слева. Морось усиливается и теперь уже больше походит на дождь. Женщина повязывает волосы новым шарфом и смотрит на непокрытую голову Пита.

                - Вы промокнете, - говорит она.

                - Я - с севера. Мы так быстро не сдаемся.

                - Как по-вашему, сумеем их найти? - вдруг вырывается у нее.

                Пит пожимает плечами:

                - Может быть. У меня чутье на такие дела прямо-таки собачье. И всегда было.

                - Знаете что-то, чего я не знаю? - удивляется она. Нет костяшек, нет игры, думает он. Только и всего, мэм.

                - Нет, - говорит он вслух. - Пока нет.

                Они входят в аптеку, и колокольчик над дверями уныло тренькает. Девушка за прилавком нехотя отрывается от журнала. Двадцать минут четвертого, день сумрачный, и, следовательно, кроме них троих и мистера Диллера за рецептурным прилавком - ни одного человека.

                - Привет, Пит, - кивает девушка.

                - Эй, Кэт, как дела?

                - Сам видишь.., еле-еле, - вздыхает она и обращается к брюнетке:

                - Мне очень жаль, мэм, но я еще раз везде посмотрела и ничего не нашла.

                - Ничего страшного, - бормочет Триш со слабой улыбкой, - этот джентльмен согласился меня подвезти.

                - Ну-у-у, - тянет Кэти, - Пит, конечно, славный, но я не заходила бы так далеко, именуя его джентльменом.

                - Придержала бы язычок, дорогуша, - ухмыляется Пит, - если не хочешь платить за моральный ущерб. Судьи у нас всегда на стороне обиженных.

                Он украдкой смотрит на часы. Время и для него ускорило бег. Вот и прекрасно, хотя бы для разнообразия.

                Пит оглядывается на Триш.

                - Сначала вы зашли сюда. За аспирином.

                - Верно. Купила упаковку аспирина. А в оставшееся время решила...

                - Выпить кофе у "Кристи", а потом зайти к "Ренни".

                - Д-да.

                - Вы не запивали аспирин горячим кофе?

                - Нет, в машине была бутылка воды "Поланд". - Она показывает в окно на зеленый "таурус". - Запила водой таблетки. Но потом пошарила по сиденью и.., заодно проверила зажигание.

                Она окидывает их нетерпеливым взглядом, в котором ясно читается: "Знаю, что вы думаете: какая-то полоумная, морочит голову".

                - И последний вопрос. Если я найду ваши ключи, согласитесь поужинать со мной? Мы могли бы встретиться в "Уэст Уорф".

                - Я знаю "Уэст Уорф", - улыбается она сквозь слезы. Кэти привстала, даже не пытаясь сделать вид, что читает журнал. Да это куда интереснее любого романа!

                - Откуда вы знаете, что я не замужем и вообще свободна?

                - А обручальное кольцо? - немедленно возражает он, хотя еще не успел взглянуть па ее безымянный палец. - Кроме того, я всего лишь имел в виду жареных моллюсков, салат из моркови с капустой и слоеный пирог с клубникой, а вовсе не пожизненный союз.

                Она, в свою очередь, смотрит на часы:

                - Пит.., мистер Мур.., боюсь, что сейчас мне не до флирта. Если подвезете меня, буду рада поужинать с вами. Но...

                - Этого вполне достаточно, - отзывается Пит. - Но, думаю, вы поедете в своей машине, так что встретимся позже. Пять тридцать вам подходит?

                - Да, прекрасно, но...

                - Заметано.

                Пита захлестывает давно не испытанное ощущение счастья. Это чудесно. Счастье - это чудесно. Два последних года ему и сотой доли ничего подобного не довелось изведать, а почему? Непонятно. Слишком много промозглых, пропитанных алкоголем ночей блуждания по барам между 302-м шоссе и Норт-Конуэем? Да, но разве только в этом дело? Может, и нет, но на размышления времени не осталось. Даме нужно успеть на деловое свидание. Если она к тому же продаст дом, кто знает, может, и Питу Муру крупно повезет? А если и ничего не выйдет, если удача отвернется.., что ж, зато он все равно ей поможет. Он это чувствует.

                - Сейчас я сделаю кое-что необычное.., может, даже на первый взгляд странное, но пусть это вас не волнует, - объявляет он. - Всего лишь небольшой фокус, вроде как потереть переносицу, чтобы не чихнуть, или ударить себя по лбу, когда пытаешься вспомнить чье-то имя. Договорились?

                - Д-да.., наверное, - выговаривает сбитая с толку Триш. Пит закрывает глаза, подносит к лицу некрепко сжатый кулак, выбрасывает указательный палец и принимается водить им взад и вперед.

                Триш оборачивается к продавщице. Та пожимает плечами, словно говоря: "Кто знает?"

                - Мистер Мур, - нерешительно произносит Триш. - Мистер Мур, может, мне просто...

                Пит открывает глаза, глубоко вздыхает и опускает руку. И смотрит мимо Триш, на дверь...

                - Итак.., вы вошли... - Его глаза двигаются, словно следя за вошедшей Триш. - Шагнули к прилавку... Наверное, спросили о чем-то. В каком проходе аспирин... Что-то в этом роде.

                - Да, я...

                - Но вы еще что-то взяли. - Он видит это что-то на полке со сладостями. Ярко-желтый рисунок, что-то вроде отпечатка ладони. - Батончик "Спикере".

                - "Маундс", - шепчет она, хлопая ресницами. - Откуда вы узнали?

                - Взяли шоколадку, только потом пошли за аспирином. Заплатили и ушли.., выйдем на минуту. Пока, Кэти.

                Кэти только кивает, не сводя с него вытаращенных глаз. Пит шагает за порог, не обращая внимания на звяканье колокольчика, на морось, теперь и в самом деле превратившуюся в дождь. Желтизна на тротуаре исчезает: водяные струи смывают ее и уносят. И все же он способен разглядеть ее, и ужасно этим доволен. Он видит линию. Это ощущение щелчка. Клик, и готово. Здорово! Сколько же времени он не видел ее так ясно?!

                - Назад к вашей машине, - бормочет он себе под нос, - чтобы запить водой пару таблеток аспирина...

                Он пересекает тротуар, медленно подбирается к "таурусу". Триш, встревоженно оглядываясь, следует за ним. Взгляд взволнованный. Почти испуганный.

                - Открыли дверь. Взяли сумочку.., ваши ключи.., аспирин.., батончик.., все такое.., перекладываете их из руки в руку.., и тут...

                Он наклоняется, шарит в воде, хлещущей в сточной канаве, запускает туда ладонь почти до запястья, поднимает что-то и кланяется с видом фокусника, удачно выполнившего сложный трюк. В сереньком, почти сумеречном свете ярко вспыхивают серебром ключи.

                - ..тут вы уронили ключи.

                Сначала ей не приходит в голову их взять. Она потрясенно смотрит на него, словно только сейчас у нее на глазах свершилась магия. Черная магия. А он и есть тот самый злой маг.

                - Ну же, - настаивает он, со слегка поблекшей улыбкой. - Берите же. Тут нет ничего сверхъестественного. Чистая дедукция. Мне не привыкать. Вам следовало бы брать меня в поездки, на случай если заблудитесь. Я в два счета отыщу дорогу.

                Только тогда она берет ключи. Быстро, стараясь не коснуться его пальцев, и Пит сразу же понимает, что она не придет в ресторан. Не стоит быть семи пядей во лбу, чтобы понять это: достаточно взглянуть в ее глаза, скорее напуганные, чем благодарные.

                - Спасибо.., спасибо вам, - лепечет она, мысленно измеряя расстояние между ними, будто боясь, что он подступит слишком близко.

                - Не за что. Только не забудьте: "Уэст Уорф", в половине шестого. Лучшие жареные моллюски в этой части штата.

                Поддержим иллюзию. Приходится иногда, независимо от того, что творится на душе. И хотя какая-то часть радости этого дня ушла, растворилась, что-то еще теплится. Он видел линию, а от этого всегда становится легче. Фокус простой, но приятно сознавать, что он еще может...

                - Половина шестого, - эхом отзывается она, открывая дверцу машины, но опасливый взгляд, брошенный через плечо, подозрительно похож на тот, каким обычно посматриваешь на пса, бешено рвущегося со сворки. Она рада до посинения, что теперь не придется ехать с ним во Фрайбург. И не нужно уметь читать мысли, чтобы это сообразить.

                Он неподвижно стоит под кнутами дождевых струй, наблюдая, как она выруливает на мостовую, и на прощание отдает жизнерадостный салют лихого продавца автомобилей. В ответ она рассеянно шевелит пальчиками, и, разумеется, когда он ровно в пять тридцать заглядывает в "Уэст Уорф" (на всякий случай, точность - вежливость королей), ее никто не видел, и час спустя она все еще не показывается. Он все равно не уходит: сидит за стойкой бара, пьет пиво и провожает глазами машины, мчащиеся по шоссе 302. Ему кажется, что он видит ее, где-то около пяти сорока. Зеленый "таурус", пролетевший мимо на полной скорости, в пелене дождя, ставшей к тому времени беспросветной, зеленый "таурус", который, вполне возможно, еще тянет за собой желтую полосу, сразу же тающую в сереющем воздухе.

                День другой, дерьмо все то же, думает он, но радость уже омрачена, вытеснена привычной грустью, грустью, ощущаемой как нечто заслуженное: цена так и не позабытого предательства. Он закуривает сигарету... Давным-давно, в детстве, притворялся, что курит, но в этом больше нет нужды...

                И заказывает еще кружечку. Милт приносит, но при этом ворчит:

                - Неплохо бы сначала что-то кинуть в желудок, Питер. Поэтому Пит заказывает порцию жареных моллюсков и даже съедает несколько, предварительно окунув в соус тартар, но перед тем как двинуться по кругу в какую-нибудь забегаловку, где его не так хорошо знают, пытается дозвониться в Массачусетс, к Джоунси. Но Джоунси и Карла наслаждаются редким свободным вечером, и трубку берет приходящая няня, которая и спрашивает, не нужно ли чего передать. Пит едва не говорит "нет", но тут же спохватывается.

                - Передайте, звонил Пит, сказал ДДДТ.

                - Д... Д... Д... Т... - повторяет девушка, старательно записывая. - Он поймет, что это...

                - О да, - заверяет Пит, - еще бы.

                К полуночи он надирается в какой-то нью-хэмпширской пивнушке, то ли "Мадди Раддер", то ли "Радди Матер", он так и не усек. Едва ворочая языком, Пит пытается поведать такой же окосевшей телке, как когда-то свято верил в то, что окажется первым человеком, ступившим на Марс. И хотя та кивает и твердит, будто заведенная, "ага-ага-ага", он почему-то сознает, что у нее только и мыслей, как бы опрокинуть еще порцию бренди перед закрытием. Но это ничего. Это не важно. Завтра он проснется с головной болью и ужасным похмельем, но все равно отправится на работу и продаст машину, а может, и нет, но так или иначе мир вертится. А вдруг удастся сбыть винно-красный "тандерберд", прощай любимая! Когда-то все было иначе, но теперь все по фигу. Наверное, и с этим можно жить, для такого парня, как он, правило большого пальца - всего лишь ДДДТ, день другой, дерьмо все ТО же, и хрен с ним, со всем остальным. Ты вырос, стал мужчиной, смирился с тем, что получил меньше, чем надеялся, обнаружил, что на волшебной машинке для грез и снов висит большая табличка: НЕ РАБОТАЕТ.

                В ноябре он отправится на охоту с друзьями, и этого вполне достаточно, чтобы с надеждой смотреть в будущее.., это и, возможно, классный слюнявый, пахнущий губной помадой минет в машине от этой бухой телки. Требовать еще чего-то - напрашиваться на лишнюю сердечную боль.

                Грезы и сны - это для детей.

 1998: Генри лечит диванного пациента

                В комнате полумрак, как всегда, когда Генри принимает пациентов. Интересно, что весьма немногие это замечают. Он считает, это потому, что обычно у них мозги с самого начала затуманены. Большинство из них попросту невропаты. "Леса так и кишат ими", - когда-то сказал он Джоунси, когда они были вместе, леса, ха-ха! Во всяком случае, такова его оценка - совершенно ненаучная, конечно. Он глубоко убежден, что их проблемы создают нечто вроде поляризующего экрана между ними и остальным миром. По мере усиления невроза тьма внутри сгущается. В основном он испытывает к пациентам нечто вроде благожелательного, хотя и отстраненного сочувствия. Иногда жалость. И весьма немногие выводят его из себя. К последним принадлежит Барри Ньюмен.

                Пациентам, перешагнувшим порог кабинета Генри, предоставляется выбор, который они таковым не считают. И даже не сознают этого. Заходя, они видят довольно уютную, хоть и полутемную комнату, с камином по левой стене, снабженным вечными дровами: четырьмя стальными трубками, раскрашенными под березу и маскирующими газовые горелки. Рядом, под превосходной репродукцией вангоговских "Подсолнухов", возвышается огромное мягкое кресло, в котором обычно восседает Генри. (Генри иногда говорит коллегам, что каждому психиатру следует иметь в кабинете по крайней мере одного Ван Гога.) В противоположном конце легкое креслице и диван. Генри всегда интересно, что именно выберет пациент. Правда, сам он слишком давно в деле, чтобы знать: выбранное впервые потом становится привычкой, и на последующих сеансах место останется неизменным. Он помнит, что на эту тему даже есть статья, только вот забыл чья. И в любом случае он обнаруживает, что со временем такие вещи, как газеты и журналы, съезды и семинары, интересуют его все меньше. Когда-то все было по-иному, но теперь ситуация изменилась. Он меньше спит, меньше ест и смеется гораздо меньше. Мрак просачивается и в его жизнь.., тот самый поляризующий фильтр, и Генри сознает, что даже не противится этому. Меньше яркого света - спокойнее для глаз.

                Барри Ньюмен с самого начала был диванным пациентом, но Генри ни разу не сделал ошибки, предположив, будто это имеет что-то общее с его психическим состоянием. Просто для Барри диван удобнее, хотя иногда Генри приходится протягивать ему руку, чтобы помочь встать, когда пятьдесят минут истекают. При росте пять футов семь дюймов Барри весит четыреста двадцать фунтов. Это и заставило его подружиться с диваном.

                Сеансы с Барри Ньюменом обычно длятся долго, поскольку тот тщательнейшим образом перечисляет все подробности своих гастрономических похождений. Это вовсе не означает, что Барри - гурман, о нет, совсем напротив, Барри пожирает все, что оказывается в орбите его досягаемости. В этом отношении Барри настоящая машина для перемалывания пищи. И его память, по крайней мере в этом отношении, донельзя идентична. Барри в гастрономии все равно что старый друг Генри Пит - в географии и ориентировании на местности.

                Генри почти оставил попытки оттащить Барри от деревьев и заставить его прогуляться по лесу, частично из-за спокойного, но неуклонного желания пациента обсуждать все съеденное в мельчайших деталях, отчасти потому, что Барри ему не нравится и никогда не нравился. Родители Барри умерли, оставив очень большое наследство, положенное на трастовый фонд до тридцатилетия сына. Тогда он сможет его получить, при условии, что будет продолжать психотерапию. Если же нет, основная часть останется в трастовом фонде до его пятидесятилетия.

                Генри сомневается, что Барри Ньюмен доживет до пятидесяти. Кровяное давление Барри (как он с гордостью объявил) - сто девяносто на сто сорок. Холестерин огромный. Настоящая золотая жила липопротеинов.

                - Я ходячий инсульт, я ходячий инфаркт, - твердил он с ликующей торжественностью человека, способного высказать жесткую неумолимую истину, потому что в душе сознает, что подобный конец не для него, о нет, не для него.

                - На ленч я съел два двойных бургера, - рассказывает он сейчас, - я люблю именно такие, потому что сыр в них еще горячий.

                Его пухлый рот, странно маленький для человека подобных размеров, чем-то напоминающий рыбий, сжимается и подрагивает, словно пробуя этот восхитительно горячий сыр.

                - Запил молочным коктейлем, а на обратном пути прихватил парочку шоколадок. Потом подремал немного, а когда проснулся, сунул в микроволновку пакет замороженных вафель. Знаете, этих, хрустящих, "Легго-эгго".

                Он смеется. Смех человека, охваченного приятными воспоминаниями о чудесном закате в горах, прикосновении к женской груди, прикрытой тонким шелком (не то чтобы Барри, по мнению Генри, когда-то испытывал нечто подобное), прогулке по теплому прибрежному песку.

                - Большинство людей пекут их в тостере, - продолжает Барри, - но тогда они получаются чересчур подсушенными. А из микроволновки они выходят горячими и мягкими. Горячими.., и мягкими. - Он жадно облизывает свои рыбьи губы. - Правда, мне стало немного стыдно за то, что я съел весь пакет.

                Он бросает это вскользь, небрежно, как бы в сторону, словно вспомнив о том, что и Генри нужно выполнять свою часть работы. Подобные штучки он проделывает по четыре-пять раз за сеанс, а потом.., потом вновь возвращается к еде.

                Он уже добрался до вечера вторника. Поскольку сейчас пятница, перечислению завтраков, обедов, ужинов и перекусов нет конца. Генри позволяет себе уйти в свои мысли. Барри его последний пациент на сегодня. Когда он завершит длинный список своих кулинарных подвигов, Генри вернется к себе и соберет вещи. Завтра вставать в шесть часов, а где-то между семью и восемью на подъездную аллею зарулит Джоунси. Они сунут свое барахлишко в старый "скаут" Генри, который тот держит исключительно для осенних охотничьих поездок, и к восьми тридцати они уже будут держать путь на север. По дороге завернут в Брайтон, подхватят Пита, а потом и Бива, по-прежнему живущего вблизи Дерри. К вечеру они доберутся до "Дыры в стене", охотничьего домика, того, что вверх по Джефферсон-трект, будут играть в карты в гостиной и прислушиваться к вою ветра в дымоходах. Ружья составят в угол кухни, охотничьи лицензии повесят на крючке над задней дверью. Наконец он будет с друзьями, а это все равно что после долгих скитаний очутиться в родном доме. На целую неделю поляризующий фильтр станет чуть-чуть тоньше. Они потреплются о прежних временах, посмеются над возмутительно-забавными непристойностями Бивера, а если кому-то и в самом деле удастся подстрелить оленя.., что ж, дополнительное развлечение! Вместе они сильны, как никогда. Вместе они все еще способны победить время.

                Где-то на заднем плане фоном звучит монотонный тенорок Барри Ньюмена. Свиные отбивные, пюре, жареная кукуруза, истекающая маслом, шоколадный торт "Пепперидж-фарм", и чашка с пепси-колой, в которой плавают четыре шарика мороженого "Бен и Джеррис Чанки Манки", и яйца: жареные яйца, вареные яйца, в мешочек, всмятку, глазунья, болтунья...

                Генри кивает в нужных местах, почти не прислушиваясь. Старый трюк психиатров.

                Господу известно: у Генри и его друзей полно своих проблем. Биверу ужасно не везет в семейной жизни, Пит пьет слишком много (куда больше, чем следовало бы, по мнению Генри), Джоунси и Карла едва не развелись, а Генри борется с депрессией, которая кажется ему настолько же притягательной, насколько неприятной. Так что да, действительно, у них полно проблем. Но им все еще хорошо вместе, они все еще могут облегчить друг другу путь, озарить дорогу, и к завтрашнему вечеру они будут вместе. Целых восемь дней. И это прекрасно.

                - Я знаю, что не должен бы, но рано утром проснулся от непреодолимого влечения. Возможно, низкий сахар крови, да, скорее всего так и есть. Во всяком случае, я съел остаток фунтового торта, что лежал в холодильнике, а потом сел в машину и поехал в "Данкин Донате", взял дюжину печеных яблок и четыре...

                Генри, все еще думая о ежегодной охоте, начинающейся завтра, сам не сознает, что говорит, пока слова не срываются с губ. Что ж, не воробей, не поймаешь...

                - Может, постоянное желание есть как-то связано с тем, что вы считаете, будто убили свою мать. Как по-вашему, это возможно?

                Барри внезапно смолкает. Генри поднимает голову и видит огромные, как блюдца, глаза пациента, впервые за все время появившиеся из складок жира. И хотя Генри понимает, что должен заткнуться - он не имеет права проделывать вещи, не имеющие ничего общего с психотерапией, - почему-то его несет все дальше. Возможно, отчасти причиной этому размышления о старых друзьях, но в основном - внезапно побледневшая, потрясенная физиономия Барри. Больше всего Генри, кажется, задевает его полнейшее довольство собой и своим образом жизни. Его внутренняя убежденность в правильности своего самоубийственного поведения. Какая нужда его менять, не говоря уже о том, чтобы докапываться до истоков?

                - Вы ведь действительно считаете, что убили ее, верно? - продолжал допытываться Генри, небрежно, почти беспечно.

                - Я.., я никогда.., мне противна сама...

                - Она звала и звала, кричала, что боль в груди становится нестерпимой, но ведь вы часто это слышали, не так ли? Чуть не каждую неделю? Да что там неделю, чуть не каждый день! Кричала сверху: "Барри, позвони доктору Уитерсу, Барри, вызови "скорую", Барри, набери 911..."

                Они никогда не говорили о родителях Барри. Тот в своей мягкой, неумолимой, непробиваемо-жирной манере не допускал этого. Вроде бы начинает обсуждать их, и.., бин-го! - снова сворачивает на жареную баранину или цыпленка, а то и утку в апельсиновом соусе. Все тот же нескончаемый список. И поскольку Генри ничего не известно о родителях Барри, и уж конечно, о том дне, когда мать Барри умерла, упав с кровати и обмочив ковер, все еще вопя, вопя, сплошной вой трехсотфунтовой горы плоти, омерзительно тучной орущей плоти.., фу, какая гнусь! Он не может ничего знать об этом, потому что никто ему не рассказывал, но все-таки знает. А Барри тогда был не таким толстым. Всего сто девяносто фунтов.

                Линия. Снова она. Линия. Он не видел ее вот уже пять лет (разве что только во сне) и уже думал, что все кончено, но, похоже, ошибался. Она опять здесь.

                - А вы в это время сидели у телевизора и слушали ее крики, - продолжает он. - Смотрели Рики Лейна и ели.., что именно? Сырный торт Сары Ли? Мороженое? Не знаю. Но вы не обращали внимания. Пусть себе орет.

                - Замолчите!

                - Позволили ей вопить сколько душе угодно, и в самом деле, почему бы нет? Она проделывала это всю жизнь! Вы не глупы и понимаете, что это чистая правда. Такое бывает. Думаю, вам и это ясно. Вот и обрекли себя на роль героя в этакой маленькой пьеске Теннесси Уильямса, просто потому что любите поесть. Но знаете что, Барри? Рано или поздно эта страсть вас убьет. В глубине души вы этому не верите, но это чистая правда. Ваше сердце уже трепыхается в груди, как заживо похороненный, бьющий кулаками в крышку гроба. Интересно, каково будет таскать на себе еще фунтов восемьдесят - сто?

                - Затк...

                - Когда вы упадете, Барри, эффект будет, как от рухнувшей Вавилонской башни. Люди, ставшие этому свидетелями, будут толковать о случившемся еще долгие годы. Да вся посуда с полок попадает...

                - Замолчите!

                Барри стремительно садится. На этот раз он не нуждается в помощи Генри. И он смертельно бледен, если не считать двух ярких розочек, расцветших на щеках.

                - ..даже кофе из их чашек расплещется, а вы обмочитесь, совсем как она когда-то...

                - ПРЕКРАТИТЕ! - визжит Барри. - ПРЕКРАТИТЕ, ВЫ, ЧУДОВИЩЕ!

                Но Генри уже завелся. Он не может остановиться. Он видит линию, а когда ее видишь, нельзя притвориться, будто она не существует.

                - ..если вовремя не очнетесь от того ядовитого сна, в котором пребываете...

                Только Барри ничего не хочет слушать, абсолютно ничего. Он выбегает из комнаты, тряся необъятными ягодицами, и исчезает за дверью.

                А Генри сидит, не двигаясь, прислушиваясь к топоту целого стада бизонов в облике всего одного человека. Барри Ньюмена. Вторая комната пуста: у него нет секретаря, и с бегством Барри трудовая неделя окончена. Что ж, все к лучшему. Ну и влип же он!

                Генри подходит к дивану и ложится.

                - Доктор, - говорит он, - я опарафинился по полной программе.

                - Как это случилось, Генри?

                - Сказал пациенту правду.

                - Но разве истина не делает нас свободными, Генри?

                - Нет, - отвечает он себе, глядя в потолок. - Ни в малейшей степени.

                - Закрой глаза, Генри.

                - Хорошо, доктор.

                Он закрывает глаза. Комнату вытесняет мрак, и это хорошо. Тьма стала его подружкой. Завтра он встретится с остальными друзьями (по крайней мере с тремя), и свет вновь покажется добрым. Но сейчас.., сейчас...

                - Доктор?

                - Да, Генри?

                - Это типичный случай, именуемый "день другой, дерьмо все то же". Вам это известно?

                - Что это значит, Генри? Что это значит для тебя?

                - Все, - шепчет он, не открывая глаз, и тут же добавляет:

                - Ничего.

                Но это вранье. И далеко не первое, сказанное им здесь.

                Назавтра все четверо едут в "Дыру в стене", а впереди потрясные восемь дней. Великим охотничьим экспедициям грядет конец, хотя никто, разумеется, об этом не подозревает. До наступления настоящей тьмы еще несколько лет, но она близится.

                Тьма близится.

 2001: Джоунси. Беседа преподавателя со студентом

                Нам не дано знать, каким дням и событиям суждено изменить нашу жизнь. Может, это к лучшему. В день, который необратимо изменит его собственную, Джоунси сидит в своем кабинете на третьем этаже "Джон Джей колледж", глядя в окно на крохотный ломтик Бостона и думая о том, как не прав был Т. С. Эллиот, назвав апрель самым беспощадным месяцем, и всего лишь потому, что предположительно в апреле бродяга-плотник из Назарета угодил на крест за подстрекательство к мятежу. Всякий житель Бостона знает, что самый жестокий месяц - март, коварно дарящий несколько мгновений ложной надежды, чтобы потом подло швырнуть в лицо пригоршню дерьма. Сегодня один из таких, не внушающих доверия дней, когда кажется, что весна и впрямь посетила их суровый город, и Джоунси даже подумывает пройтись немного, когда разберется с одной неприятностью.., вернее, пакостью. Конечно, в эту секунду он не представляет, чем обернется сегодняшняя погода, и понятия не имеет, что к вечеру окажется в больничной палате, искалеченный, окровавленный и отчаянно сражающийся за собственную проклятую жизнь.

                День другой, дерьмо все то же, думает он, но на поверку дерьмо тоже оказывается другим.

                Но тут звонит телефон, и он хватает трубку, исполненный робкого радостного предчувствия: это наверняка мальчишка Дефаньяк, попросит отменить одиннадцатичасовую встречу.

                Должно быть, чует кошка, чье мясо съела, думает Джоунси. Что ж, вполне возможно. Обычно это студенты добиваются встречи с преподавателем. Когда же парню сообщается, что преподаватель хочет видеть его.., не нужно быть ясновидящим, чтобы понять, куда ветер дует.

                - Алло, Джоунс у телефона, - бросает он в трубку.

                - Привет, Джоунси, как жизнь? Он узнал бы этот голос где угодно.

                - Генри! Эй, Генри! Прекрасна, жизнь прекрасна! По правде говоря, это не совсем так, вернее, далеко не так, особенно при мысли о скором появлении Дефаньяка, но все относительно, не так ли? По сравнению с тем, где он окажется через двенадцать часов, пришпиленный к попискивающим, гудящим, позвякивающим аппаратам: одна операция позади и три еще ждут... Джоунси сильно приукрашивает действительность, или, попросту говоря, бздит сквозь шелк. Высокопарно выражаясь, делает хорошую мину при плохой игре.

                - Рад это слышать.

                Должно быть, он расслышал невеселые нотки в голосе Генри, но скорее всего просто чувствует подобные вещи.

                - Генри? Что стряслось?

                Молчание. Джоунси хочет было снова спросить, но Генри все же отвечает:

                - Мой пациент умер вчера. Я увидел заметку в газете. Барри Ньюмен его звали.

                И после небольшой паузы добавляет:

                - Он был диванным пациентом. Джоунси не совсем ясно, что это такое, но старому другу плохо. Он это знает.

                - Самоубийство?

                - Сердечный приступ. В двадцать девять лет. Вырыл собственную могилу ложкой и вилкой.

                - Жаль.

                - Последние три года он не был моим пациентом. Я отпугнул его. Случилась.., одна из этих штук. Понимаешь, о чем я?

                Джоунси кивает, забыв, что Генри его не видит.

                - Линия?

                Генри вздыхает, но Джоунси не слышит в его вздохе особого сожаления.

                - Да. И я вроде как выплеснул все на него. Он смылся так, словно задницу припекло.

                - Это еще не делает тебя виновником его инфаркта.

                - Может, ты и прав. Но почему-то мне так не кажется. Снова пауза. И потом, уже веселее:

                - Разве это не строчка из песни Джима Кроче? А ты? Ты в порядке, Джоунси?

                - Я? Угу. А почему ты спрашиваешь?

                - Не знаю, - говорит Генри. - Только... Я думаю о тебе с той самой минуты, как развернул газету и увидел фото Барри на странице некрологов. Пожалуйста, будь осторожнее.

                Джоунси вдруг ощущает легкий холодок, пронизавший до самых костей (многим из которых грозят скорые множественные переломы).

                - Да о чем это ты?

                - Не знаю, - повторяет Генри. - Может, просто так. Но...

                - Неужели опять эта линия? - тревожится Джоунси и, машинально развернувшись в кресле, смотрит в окно, на переменчивое весеннее солнышко. И тут на ум приходит, что парнишка, Дефаньяк, вероятно, съехал с катушек и прихватил оружие (коварный замысел, как говорится в детективах и триллерах, которые Джоунси любит почитывать в свободное время), и Генри каким-то образом это просек.

                - Не знаю. Вполне возможно, просто опосредованная реакция на смерть Барри. Видеть его фото на странице некрологов... Но все же поостерегись немного, договорились?

                - Ну.., конечно, я вполне могу...

                - Вот и хорошо.

                - У тебя точно все нормально?

                - Лучше некуда.

                Но Джоунси так не думает. Он уже хочет сказать что-то, когда слышит за спиной робкий кашель и понимает, что Дефаньяк скорее всего уже здесь.

                - Вот и хорошо, - вторит он, поворачиваясь к столу. Да, в дверях переминается его одиннадцатичасовой посетитель, на вид совсем не опасный: обычный мальчишка, закутанный в старое мешковатое пальто с капюшоном и деревянными пуговицами, не по погоде теплое, тощий и невзрачный, с панковской прической, неровными пиками торчащей над встревоженными глазищами.

                - Генри, у меня срочный разговор. Я перезвоню...

                - Да нет, не стоит. Честно.

                - Уверен?

                - Да. Но только.., тут еще одно дельце. Тридцать секунд есть?

                - Естественно, как же не быть? Он поднимает палец, и Дефаньяк послушно кивает. Однако продолжает стоять, пока Джоунси не показывает на единственный, не заваленный книгами свободный стул. Дефаньяк нерешительно направляется к нему.

                - Выкладывай, - говорит Джоунси в трубку.

                - Думаю, надо бы смотаться в Дерри. По-быстрому, только я и ты. Навестить старого друга.

                - То есть .

                Но он не хочет в присутствии постороннего произносить это имя, совсем детское, чуточку смешное имя. Да и ни к чему: Генри делает это за него. Когда-то они были квартетом, потом, ненадолго, стали квинтетом, а потом снова квартетом. Но пятый, собственно говоря, так и не покинул их. Генри называет это имя, имя мальчика, каким-то чудом так и оставшегося мальчиком. Тревоги Генри о нем более понятны, отчетливее выражены. Он объясняет Джоунси, что ничего в точности не известно, просто так, предчувствие, что старый приятель, вполне возможно, нуждается в посещении.

                - Говорил с его матерью? - спрашивает Джоунси.

                - Думаю, - отвечает Генри, - будет лучше, если мы просто.., ну, словом, свалимся как снег на голову. Как насчет твоих планов на этот уик-энд? Или следующий?

                Джоунси ни к чему сверяться с ежедневником. Уик-энд начинается послезавтра. Правда, в субботу нужно быть на факультетской вечеринке, но от этого можно легко отделаться.

                - Вполне свободен, оба дня, - говорит он. - Ничего, если заеду в субботу? К десяти?

                - В самый раз, - облегченно вздыхает Генри, теперь уже больше похожий на себя. Джоунси чуть расслабляется. - Ты точно успеешь?

                - Если считаешь, что следует повидать... - Джоунси колеблется, .. Дугласа, тогда, вероятно, так и сделаем. Уж очень давно это было.

                - Твое собеседование.., он уже у тебя?

                - Угу.

                - Ладно. Жду в десять в субботу. Эй, может, стоит взять "скаут"? Дадим ему размяться. Как тебе?

                - Здорово! Генри смеется.

                - Карла по-прежнему дает тебе завтрак с собой?

                - Так и есть.

                Джоунси невольно бросает взгляд на портфель.

                - Что там у тебя сегодня? Сандвич с тунцом?

                - Яичный салат.

                - М-м-м... Ладно, я пошел. ДДДТ, так?

                - ДДДТ, - соглашается Джоунси. Он не может назвать старого друга по имени в присутствии студента, но ДДДТ ни о чем тому не говорит. - Поговорим в...

                - И береги себя. Я не шучу, - подчеркивает Генри, многозначительно и чуть зловеще. И снова легкий холодок бежит по спине. Но прежде чем Джоунси успевает ответить (а что он может сказать при Дефаньяке, смирно сидящем в углу), Генри отключается.

                Несколько мгновений Джоунси задумчиво смотрит на телефон, кладет трубку, перелистывает страницы ежедневника, густо вычеркивает субботнюю запись: "Попойка в доме декана Джейкобсона" и вписывает: "отпроситься: поездка с Генри в Дерри, повидаться с Д." Но и это обещание он не сдержит. К субботе Дерри и старые друзья надолго испарятся из его мыслей.

                Джоунси набирает в грудь воздуха и переносит внимание на своего взрывоопасного посетителя. Парень нервно ерзает на стуле, очевидно, прекрасно понимая, почему вызван сюда.

                - Итак, мистер Дефаньяк, - начинает Джоунси, - согласно документам, вы из Мэна.

                - Э-э.., да. Питтсфилд. Я...

                - В документах сказано также, что вы получаете стипендию, и при этом неплохо учитесь.

                Парень, похоже, не просто волнуется. Парень, похоже, вот-вот разревется. Господи, как же это трудно! До сегодняшнего дня Джоунси ни разу не приходилось обвинять студента в обмане, но, похоже, все еще впереди. Потому что это ужасно трудно.., то, что Бивер назвал бы сранью.

                - Мистер Дефаньяк... Дэвид.., знаете, куда деваются стипендии, когда их обладателя ловят на шпаргалках? Да еще на семестровом экзамене?

                Парень дергается так, словно спрятанный под сиденьем недоброжелатель только сейчас воткнул оголенный электропровод с низковольтным зарядом в его тощую ягодицу. Губы трясутся, и первая слеза... О Господи, первая слеза ползет по небритой щеке.

                - Могу в точности вам объяснить, - продолжает Джоунси. - Такие стипендии испаряются. Вот что с ними происходит. Пуф - и шарик лопается.

                - Я.., я...

                На столе Джоунси лежит папка. Он открывает ее и вытаскивает программу билетов Европейской истории за первый семестр: один из тех чудовищных вопросников-"угадаек", на которых в своей безграничной мудрости настаивает департамент образования. Сверху черным росчерком айбиэмовского карандаша (старайтесь, чтобы пометки были четкими и ясными, а если необходимо стереть, стирайте как можно тщательнее) написано имя:

                ДЭВИД ДЕФАНЬЯК.

                - Я прочел вашу курсовую, Дэвид, пробежал вашу статью о средневековом французском феодализме и даже пролистал ваши характеристики. Вы, разумеется, не гений, но успевали не хуже других. Кроме того, я в курсе, что вы просто выполняете обязательную программу, ведь ваши истинные интересы не лежат в моей области знаний, верно?

                Дефаньяк молча кивает. Слезы неярко поблескивают в ненадежных мартовских лучах. В уголке стола валяется пачка бумажных салфеток, и Джоунси швыряет ее мальчику, который, даже в расстроенных чувствах, легко ее ловит. Хорошие рефлексы. Когда тебе девятнадцать, вся твоя "проводка" надежна и туга, все связки крепки и гибки.

                Подождите несколько лет, мистер Дефаньяк, думает он. Мне всего тридцать семь, а кое-какие провода уже повисли.

                - Возможно, вы заслуживаете еще одного шанса, - произносит Джоунси и медленно, словно напоказ, начинает скручивать подозрительно безупречную работу Дефаньяка, высший балл, ни больше ни меньше, в толстый жгут. - Может, вам стало нехорошо в день экзамена и вы вообще не пришли...

                - Я был болен, - с готовностью подхватывает Дэвид Дефаньяк. - Похоже, едва не свалился с гриппом.

                - В таком случае я готов дать вам на дом эссе, вместо того теста, который сдавали ваши однокурсники. Если хотите, конечно. Чтобы восполнить пропущенный экзамен. Ну как, согласны?

                - Да, - шмыгает носом парень, яростно растирая глаза охапкой салфеток. Что ж, по крайней мере не стал нести все это лживое дерьмо насчет того, что Джоунси все равно ничего не докажет, что он обратится в Совет по делам студентов, что подаст протест, и прочее в том же духе.

                Вместо этого он плачет, что неприятно наблюдать, но, возможно, хороший знак: девятнадцать - это так мало, но большинство уже успевает потерять остатки совести к тому времени, как попадают сюда. Дефаньяк же все равно что сознался, а значит, у него еще есть шансы стать человеком.

                - Да, это было бы здорово.

                - И вы понимаете, что если что-то подобное случится снова...

                - Никогда, - быстро отвечает парень. - Никогда, профессор Джоунс.

                И хотя Джоунс всего лишь адъюнкт-профессор, ему не приходит в голову поправить парня. В любом случае когда-нибудь он станет профессором Джоунсом, без этого дело швах. Полон дом детишек, и если в будущем не предвидится нескольких значительных прибавок в бюджете, сводить концы с концами будет все труднее.

                - Надеюсь, - произносит он вслух. - Напишете эссе на три тысячи слов о последствиях завоевания норманнами Англии договорились? Ссылки на источники, но никакой дополнительной информации. Изложение свободное, но выводы должны быть достаточно убедительными. Срок - следующий понедельник. Понятно?

                - Да. Да, сэр.

                - В таком случае можете идти и приступать к делу. - Он показывает на изношенные до дыр кроссовки Дефаньяка:

                - И в следующий раз, когда вздумаете попить пивка, купите лучше новые тапочки. Не хочу, чтобы вы снова подхватили грипп.

                Дефаньяк шагает к двери и оборачивается. Ему не терпится поскорее смыться, пока мистер Джоунс не передумал, но, с другой стороны, ему всего девятнадцать... О, это любопытство юности!

                - Откуда вы узнали? Вас в тот день там даже не было. Экзамен принимал какой-то аспирант.

                - Знаю, и этого достаточно, - отрезает Джоунс. - Топай, сынок. И напиши хорошую работу. Потерять стипендию для тебя - смерти подобно. Я сам из Мэна: Дерри, и знаю Питтсфилд. От этого места лучше держаться подальше.

                - Уж это точно, - с чувством произносит Дефаньяк. - Спасибо. Спасибо за то, что дали мне еще шанс.

                - Закрой за собой дверь.

                Дефаньяк, который потратит последние деньги не на кроссовки, не па пиво, а па букет в палату Джоунси с пожеланием скорейшего выздоровления, выскальзывает в коридор, послушно прикрыв за собой дверь. Джоунси поворачивается к окну. Солнце по-прежнему изменчивое, неверное, по влекущее. И потому, что история с Дефаньяком кончилась куда благополучнее, чем он ожидал, Джоунси решает прогуляться, прежде чем мартовские облака, а может, и сложный заряд, омрачат этот день. Он хотел поесть в кабинете, но сейчас в голове возник новый план. Худший в его жизни, но Джоунси, конечно, этого не знает. И поэтому решает захватить с собой портфель, сегодняшний выпуск "Бостон феникс", и перебраться через реку в Кембридж <Пригород Бостона, где находятся Гарвардский университет и Массачусетский технологический институт.>. Сядет на скамеечку и спокойно съест сандвич с яичным салатом, жмурясь на солнышке.

                Он поднимается, чтобы положить документы Дефаньяка в картотечный шкаф, под табличкой "D - F". "Откуда вы знаете?" - спросил мальчик. Что ж, хороший вопрос. Превосходный, можно сказать. А ответ прост. Он знает, потому что.., иногда знает. Вот она, правда, а другой нет и быть не может. Правда, если бы кто-то приставил пистолет к его виску, он признался бы, что обнаружил это во время первой лекции второго семестра и что в мозгу Дэвида Дефаньяка взрывались огромные красные буквы, словно мигающая неоновая вывеска, обдававшая стыдом, назойливо долбившая в виски: шпаргалочник, шпаргалочник, шпаргалочник...

                Но, Господи, все это чушь: не может он читать мысли. И никогда не мог. Никогда-в-жизни, никогда-в-жизни, никогда-в-жизни.., не мог и не сможет. Иногда что-то вспыхивает в голове, да, именно так он узнал о проблемах жены с таблетками, вероятно, срабатывает интуиция, как с Генри. Он сразу заподозрил что-то неладное, когда тот позвонил (да нет же, олух, просто догадался по голосу, только и всего), но такие вещи в последнее время почти не случаются. Да и не происходило ничего по-настоящему странного после той истории с Джози Ринкенхауэр. Может, когда-то и было что-то, тянувшееся за ними хвостом все детство и юность, но теперь все позади. Или почти.

                Почти.

                Он обводит кружком слова "поездка в Дерри", хватает портфель, и тут новая мысль осеняет его, внезапная и бессмысленная, но мощная и всеобъемлющая: Берегись мистера Грея.

                Джоунс, уже схватившийся за ручку двери, замирает. Это его голос, вне всяких сомнений.

                - Что? - вопрошает он пустоту.

                Ничего.

                Джоунси выходит из кабинета, захлопывает дверь и проверяет, заперто ли. В уголке доски для объявлений белеет листочек. Джоунси откалывает его, переворачивает напечатанной стороной вверх. Всего одна строчка: "Вернусь в час. Он спокойно прикалывает записку, не ведая, что пройдет почти два месяца, прежде чем он вновь войдет в эту комнату и увидит ежедневник, раскрытый на дне Святого Патрика <17 марта>.

                "Береги себя", - сказал Генри, но Джоунси думает не о том, чтобы поберечь себя. О мартовском солнышке. О том, как бы поскорее съесть сандвич. О том, как приятно поглазеть на девушек в Кембридже: юбки слишком коротки, а мартовский ветер игрив и большой шутник. Словом, о многих заманчивых вещах, в список которых не входит необходимость беречься мистера Грея. И беречься вообще.

                И в этом его ошибка. Вот так может перемениться жизнь, навсегда и бесповоротно.

 ЧАСТЬ 1

 РАК

                Я сознаю, что только эта дрожь меня приводит в чувство.

                Понимаю: ушедшее уходит навсегда, и так же вечно остается рядом.

                Я просыпаюсь, чтобы вновь заснуть; я не спешу мир встретить бодрым взглядом.

                И лишь пустившись в путь, возможно, я пойму, куда же, наконец, идти мне надо.

                Теодор Ротке

                <Здесь и далее стихи даны в переводе Е. Ф. Левиной.>

 Глава 1

 МАККАРТИ

 1

                Джоунси чуть не подстрелил мужика, едва тот показался из зарослей. Почти? Насколько близко? Одно нажатие на спуск охотничьего ружья.., даже не нажатие, так, движение пальца. Позже, взбудораженный ясностью, иногда снисходящей на опьяненный ужасом разум, он пожалел, что не выстрелил прежде, чем заметил оранжевую шапку и пронзительно оранжевый демаскирующий жилет. Убийство Ричарда Маккарти не было бы злом, оно могло бы помочь... Убийство Ричарда Маккарти могло бы спасти их всех.

 2

                Пит и Генри отправились в "Страну товаров Госслина", ближайший продуктовый магазин, набрать хлеба, консервов и пива: товары первой необходимости. Правда, на два последующих дня запасов у них хватало, но по радио передали, что ожидается снег. Генри уже успел добыть оленя, довольно приличную ланочку, а Джоунси казалось, что Пита куда больше волнует пополнение пивных погребов, чем собственные охотничьи трофеи: для Пита Мура охота была всего лишь хобби, а вот пиво - религией. Бивер где-то сидел в засаде, но Джоунси не слышал треска выстрелов в радиусе ближайших пяти миль, поэтому и предположил, что Бив, как и сам он, предпочитает выждать.

                Ярдах в семидесяти от лагеря, в ветвях старого клена был устроен настил, и именно там сидел Джоунси, попивая кофе и читая детектив Роберта Паркера, когда в чаще послышался шум шагов. Джоунси отставил термос и закрыл книгу. В былые годы он от волнения непременно пролил бы кофе, но на этот раз даже потратил пару секунд на то, чтобы покрепче завинтить ярко-красный колпачок термоса.

                Их четверка неизменно охотилась здесь на первой неделе ноября, вот уже почти двадцать пять лет, если считать с того времени, когда отец Бива стал брать их с собой. До сих пор Джоунси никогда не возился с настилами, впрочем, как и остальные трое. Считали это слишком большой обузой и не хотели возиться. Но в этом году он взялся за топор. Остальные считали, что знают причину, хотя на деле это было не совсем так.

                В середине марта 2001 года Джоунси, переходя улицу в Кембридже, был сбит автомобилем недалеко от "Джон Джей колледжа", в котором преподавал. При аварии ему повредило череп, сломало два ребра и раздробило тазобедренную кость, которую пришлось заменить некоей новомодной комбинацией тефлона и металла. Человек, сбивший его, оказался удалившимся на покой профессором Бостонского университета, находившимся, по утверждению адвоката, в ранней стадии болезни Альцгеймера и достойным не наказания, а сожаления и участия.

                Как часто, думал Джоунси, оказывается, что некого винить, едва уляжется пыль и обстоятельства станут ясны. А если и есть виновные, кому от этого легче? Приходится собирать осколки прежней жизни и продолжать тянуть лямку, а заодно утешать себя тем фактом, что, как твердили люди (пока благополучно не позабыли обо всем), могло быть куда хуже.

                И это чистая правда. Могло быть куда как хуже! Его голова работала, как прежде. Правда, последние час-полтора перед самим несчастным случаем выпали из памяти, но в остальном мозги варили вполне удовлетворительно. Тяжелее всего пришлось с бедром, но к октябрю он уже смог бросить костыли, и теперь хромота становилась заметной только к концу дня.

                Пит, Генри и Бив были уверены, что только из-за бедра он предпочел настил влажной и сырой земле, и, разумеется, были правы. Но только отчасти. Джоунси старательно скрывал, что почти потерял интерес к охоте на оленей. Друзья расстроились бы. Черт, да его и самого это выводило из себя. Но ничего не поделаешь. Некоторая перемена вкусов и пристрастий, о которой он даже не подозревал, пока не расчехлил свой винчестер. Нет, сама идея убийства животных не вызывала в нем отвращения, совсем нет, вот только делал он это без прежнего энтузиазма. В тот солнечный мартовский день смерть прошла совсем близко. Коснулась своим саваном, и Джоунси не имел ни малейшего желания снова звать ее, даже если при этом он был не жертвой, а посланцем смерти.

 3

                Что удивительно, он до сих пор любил походную жизнь, и в каком-то отношении даже больше, чем раньше. Долгие ночные беседы: книги, политика, все, что пришлось перетерпеть в детстве, планы на будущее. Им еще не было сорока: вполне можно строить планы, много планов, а старая дружба по-прежнему не ржавела.

                Да и дни были неплохи: долгие часы на настиле, когда он оставался один. Он приносил спальный мешок и залезал туда до пояса, когда замерзал, с книжкой и плейером. Правда, после первого же раза он перестал брать плейер, обнаружив, что музыка леса нравится ему куда больше: нежное пение ветра в соснах, шорох ветвей, вороний грай. Немного почитать, выпить кофе, снова немного почитать, иногда вылезти из мешка, красного, как стоп-сигнал, и помочиться прямо с края настила. Он был человеком, обремененным большой семьей и широким кругом коллег. Человеком общительным, можно сказать, стадным, наслаждавшимся всеми видами и вариантами отношений, от семейных до приятельских (не забыть о студентах, бесконечном потоке студентов), и чувствующим себя в этой сложной иерархии как рыба в воде.

                Но только здесь, наверху, он понял, что притяжение молчания все еще существует. Все еще влечет. И чувствовал себя так, словно после долгой разлуки повстречался со старым другом.

                - Тебе в самом деле хочется там торчать? - спросил Генри вчера утром. Если хочешь, пойдем со мной. Постараемся не перетрудить твою ногу.

                - Оставь его в покое, - вмешался Пит. - Ему там нравится. Верно, Джоунс-бой?

                - Что-то вроде, - сказал он, не желая говорить ничего более - например, насколько ему действительно это нравится. Некоторыми вещами просто не хочется делиться даже с ближайшими друзьями. Впрочем, иногда ближайшие друзья и без слов все понимают.

                - Вот что я скажу... - Бив поднял карандаш и принялся грызть: знакомая, милая привычка, еще с первого класса. - Здорово, когда возвращаешься и видишь тебя там. Совсем как впередсмотрящий в "вороньем гнезде", на рисунках в гребаных книжках про пиратов. Следи в оба, и тому подобное.

                - "Вижу землю", - подхватил Джоунси, и все рассмеялись, но только он понимал, что имел в виду Бив. Он это чувствовал. Следи в оба. Просто размышляй о своем и следи в оба за встречными кораблями, акулами, за всем, что попадется на пути.

                Бедро опять разболелось, рюкзак с барахлом оттягивает спину, и он неуклюже и тяжело спускается по деревянным планкам, приколоченным к стволу дерева, но стоит ли обращать внимание. Главное, все в порядке. Времена меняются, но только дурак уверен, что они меняются исключительно к худшему.

                Так он считал тогда.

 4

                Услышав шелест отодвинутой ветки и тихий треск сломанного сучка верные знаки появления оленя, Джоунси вспомнил, как отец, бывало, говаривал: "Удачи за деньги не купишь: сама приходит". Линдси Джоунс, прирожденный неудачник, иногда высказывался в самую точку, и некоторые изречения до сих пор хранились в памяти. И вот доказательство его правоты: после того как Джоунси твердо решил, что покончил с охотой, сюда ломится добыча, и какая солидная, судя по звукам! Самец, да еще наверняка матерый, может, с человека ростом.

                Ему в голову не могло прийти, что это в самом деле может оказаться человек. В этой-то глуши, за пятьдесят миль к северу от Рэнгли? До ближайшего охотничьего лагеря не меньше двух часов ходьбы. Даже единственная мощеная тропа, ведущая в магазин Госслина (НЕ ПИВО - А ДИВО! ЕЩЕ ЗАХОЧЕШЬ - К НАМ СНОВА ЗАСКОЧИШЬ), проходила милях в шестнадцати.

                Что ж, подумал он, о конце концов, обета я не давал.

                Нет, разумеется, не давал. В следующем ноябре он, вероятнее всего, приедет не с ружьем, а с фотокамерой, но до следующего ноября еще далеко, и ружье вот оно, под рукой.

                Джоунси стащил с себя спальник, слегка морщась от боли в затекших связках бедра, и схватил верного "гаранда". Совсем ни к чему заряжать его в последнюю минуту, с этаким громким, отпугивающим оленей щелчком: привычка вторая натура, и стоит оттянуть предохранитель, как ружье готово к бою. Это он проделал, только оказавшись на ногах. Прежнее неистовое возбуждение куда-то девалось, но что-то былое зашевелилось в душе: пульс участился, и Джоунси это щекотало нервы. После несчастного случая он радовался подобным реакциям: словно каким-то образом раздвоился на того, кто беспечно ходил по улицам, не зная, что ждет впереди, и настороженного, преждевременно постаревшего типа, очнувшегося в Массачусетской больнице.., если это медленное, полунаркотическое вплывание в реальность можно назвать возвращением сознания. Иногда он снова слышал голос, чей - непонятно, но только не свой, умоляющий: пожалуйста, прекратите, мне этого больше не вынести, сделайте укол.., где Марси.., мне нужна Марси... Ему казалось, что это голос смерти - смерти, упустившей его на мостовой, а затем явившейся в больницу, чтобы довершить начатое. Смерти в облике мужчины (а может, и женщины, трудно сказать), мужчины, терзавшегося болью, кого-то, кто звал Марси, но имел в виду Джоунси.

                Но все это прошло. Он выжил в схватке со смертью, и этим утром никому, кроме оленя, разумеется, не предстояло умереть (хоть бы это был самец, которого угораздило оказаться не в то время и не в том месте).

                Шорох ветвей и треск валежника доносились с юго-запада, так что Джоунси находился с наветренной стороны. Еще того лучше. Почти все листья с клена облетели, и ничто не загораживало возможную добычу. Видимость превосходная. Джоунси поднял ружье, получше приладил приклад к плечу и приготовился к новому триумфу.

                Спасло Маккарти, пусть и временно, некоторое разочарование Джоунси в прелестях охоты. А вот едва не прикончило - явление, которое Джордж Килрой, друг отца Джоунси, называл "глазной горячкой". "Глазная горячка, - утверждал Килрой, - этакая форма охотничьей лихорадки, и, вероятно, вторая основная причина всех драм на охоте". "Первая - пьянство, - говаривал Джордж Килрой, подобно отцу Джоунси кое-что знавший о подобных вещах. - Первая - пьянство".

                Килрой считал, что жертвы глазной горячки, очнувшись, бывали потрясены, узнав, что всадили пулю в изгородь, проезжавшую машину, амбар или собственного спутника (зачастую этим партнером бывали один из супругов, родственники или даже дети). "Но я видел дичь", - возражают они, и большинство из них, по словам Килроя, вполне способны пройти тест на детекторе лжи, поскольку в самом деле видели оленя, медведя, волка или хотя бы тетерева, пробиравшегося сквозь высокую осеннюю траву. Видели собственными глазами.

                Килрой уверен, что все эти охотники охвачены нетерпением поскорее сделать первый выстрел, перейти рубеж и наконец покончить с трясучкой предвкушения и снять напряжение. Волнение настолько сильно, что мозг передает сигнал глазному нерву, и человек действительно видит то, что хочет увидеть. Это и есть глазная горячка. И хотя Джоунси оставался довольно спокойным, по крайней мере пальцы не дрожали, когда он завинчивал колпачок термоса, все же позже он признавался себе, что вполне мог поддаться болезни.

                На какое-то мгновение он ясно увидел гордого рогача в конце тоннеля из переплетенных веток, так ясно, как предыдущих шестнадцать оленей (шесть самцов, десять ланок), доставленных за эти годы в "Дыру в стене". Вот она, коричневая голова, темные, как бархат, устилающий ювелирную коробочку, глаза, даже рога.

                Стреляй же! - взорвалось что-то внутри, должно быть, Джоунси до несчастного случая, цельный и счастливый Джоунси. За последний месяц он все чаще поднимал голову, словно начиная приближаться к тому загадочному состоянию, которое люди, в жизни не побывавшие под колесами автомобиля, называют "полным выздоровлением", но никогда еще не кричал так громко, как сейчас. Настоящий приказ, почти вопль.

                Его палец в самом деле застыл па курке. И хотя он так и не сделал последнего легкого усилия, палец действительно напрягся. Его остановил голос. Голос второго Джоунси, того, кто пришел в себя в Массачусетской больнице, накачанный наркотиками, изнемогающий от боли, не уверенный ни в чем, кроме того, что кто-то просил кого-то остановиться. Кто-то, у кого не было сил терпеть, если немедленно не сделают укола. Кто-то, требовавший Марси.

                Постой, погоди, еще рано, предупредил новый, осмотрительный Джоунси, и именно его голоса он послушался. Застыл на месте, перенеся вес на левую, здоровую ногу: ружье поднято, дуло нацелено в тоннель из перепутанных веток, под идеальным углом в тридцать пять градусов.

                Первые снежинки скатились вниз с побелевшего неба именно в этот момент, и Джоунси вдруг заметил яркую оранжевую вертикаль чуть пониже оленьей головы, словно снег каким-то образом ее высветил. На этот раз подвела способность к восприятию, и теперь над дулом ружья возникло размытое пятно, беспорядочный вихрь красок, небрежно смешанных на палитре художника. Все вмиг исчезло: ни оленя, ни человека, ни даже деревьев, лишь неряшливая каша коричневого, черного и оранжевого.

                Постепенно оранжевого становилось больше, и оно медленно обретало знакомую форму: кепка с клапанами, которые можно отогнуть, если уши замерзли. Приезжие покупали их в магазинах Л. Л. Бина <Фирма, специализирующаяся на одежде для рыболовов и охотников.> за сорок пять долларов, одинаковые, чуточку смешные, с неизменной маленькой этикеткой внутри: С ГОРДОСТЬЮ ПРОИЗВЕДЕНО В США, "ЮНИОН ЛЕЙБОР" <Членами "Юнион лейбор парти". Союзной рабочей партии.>.

                Впрочем, почти такие же продавались в "Госслине" всего за семь баксов. Просто их этикетка гласила: СДЕЛАНО В БАНГЛАДЕШ Кепка все расставила на свои, о Господи, места. Свела галлюцинации в ужасающе резкий фокус: то, коричневое, что он принимал за голову оленя, оказалось шерстяной курткой, черный бархат из ювелирной коробочки - пуговицей, а рога - просто чуть выше растущими ветками, ветками того дерева, на котором он стоял.

                Не слишком умно со стороны незнакомца (Джоунси не мог заставить себя произнести слово "безумие") носить в лесу коричневую куртку, но все же Джоунси никак не мог взять в толк, как его угораздило едва не совершить роковую ошибку. Ведь на мужчине была такая же оранжевая кепка, верно? И яркий оранжевый жилет, поверх крайне непрактичной коричневой куртки. Мужчина был...

                ...был на волосок от смерти. А может, и ближе.

                И тут его как громом поразило. Ужас случившегося дошел до него в полной мере, ошеломив и будто отделив душу от тела, как при клинической смерти. В мозгу словно ударила молния, и на крохотное страшное мгновение, навсегда запечатлевшееся в памяти, он больше не был ни Джоунси Номер Один, уверенным, спокойным добольничным Джоунси, ни Джоунси Номер Два, куда более нерешительной жертвой несчастного случая, проведшим столько времени в состоянии физического дискомфорта и умственной неразберихи. В это самое мгновение он превратился в Джоунси, Номер Три, невидимое присутствие, взирающее на охотника, стоящее на деревянном настиле. Волосы охотника коротко подстрижены и поблескивают сединой, вокруг губ - глубокие морщины, осунувшееся лицо - в точечках щетины. Охотник вот-вот спустит курок. Снежинки танцуют вокруг его головы, садятся на не заправленную в брюки коричневую фланелевую рубашку, и он уже готов выстрелить в мужчину в оранжевой кепке и точно таком же жилете, которые надел бы он сам, если бы решил отправиться вместе с Бивером, вместо того чтобы лезть на дерево.

                Он вломился в свое тело с глухим стуком, похожим на тот, с каким падаешь на сиденье, когда автомобиль подпрыгивает на выбоине. И, к своему ужасу, сообразил, что по-прежнему отслеживает движения незнакомца дулом ружья, словно некий упертый аллигатор, засевший в мозгу, отказывается расстаться с мыслью, что человек в коричневой куртке - законная добыча. И, что еще хуже, он никак не мог заставить себя отвести лежавший на спусковом крючке палец. На какую-то кошмарную секунду ему показалось даже, что этот самый палец неприметно усиливает давление на курок, неумолимо уменьшая расстояние между собой и величайшей в жизни ошибкой. Позже он понял, что хотя бы это было иллюзией вроде той, когда сам сидишь в неподвижном автомобиле, но, поймав краем глаза проезжающую за окном другую машину, почти уверен, что твоя медленно катится назад.

                Нет, палец всего лишь застыл, но и это было уж чересчур.., настоящий ад. "Джоунси, ты слишком много думаешь", - твердил Пит, в очередной раз застав Джоунси, уставившегося в пустоту, начисто забывшего об окружающих. Вероятно, это означало: "Джоунси, у тебя слишком богатое воображение", - и скорее всего это была правда. Воображение у него действительно было слишком богатое, особенно сейчас, когда он стоял на дереве, под первым в этом году снегом, с прилипшими ко лбу волосами и пальцем, намертво заклинившимся на спусковом крючке, не напрягавшимся, как он боялся, но и не разжимавшимся. Мужчина был уже почти под ним: в прицеле "гаранда" проплывает оранжевая шапка; жизнь человека висит на невидимой ниточке, туго натянутой между дулом ружья и этой кепчонкой. А он, ничего не подозревая, возможно, думает о продаже машины, или о том, как бы половчее изменить жене и не попасться, или о покупке пони для старшей дочери (позже Джоунси узнал, что Маккарти ни о чем подобном не думал, но откуда ему было знать в тот момент, когда палец на крючке превратился в такой же твердый, негнущийся, застывший завиток). Он и сейчас не знал того, что было неизвестно Джоунси, стоявшему на обочине тротуара в Кембридже, с портфелем в одной руке и выпуском "Бостон феникс" под мышкой, а именно, что смерть была совсем рядом, а может, и не просто смерть, а Сама Смерть, торопливо семенящая фигура, словно сбежавшая из раннего фильма Ингмара Бергмана, нечто, прячущее в складках грубого савана орудие убийства. Возможно, ножницы. Или скальпель.

                И - что хуже всего - мужчина не умрет, по крайней мере не сразу. Свалится и станет с воплями кататься по земле, совсем как Джоунси катался с воплями по мостовой. Правда, он не помнил своих криков, но, разумеется, так оно и было: потом ему рассказывали, а у него не было причин не верить. Наверняка орал благим матом. А что, если мужчина в коричневой куртке и оранжевых аксессуарах начнет звать Марси? Нет, конечно, нет - не о реальности, - но в мозгу Джоунси могут отозваться призывы к Марси. Если с ним приключилась глазная горячка - если он принял коричневую куртку за голову оленя, - вполне возможны и слуховые галлюцинации. Слышать его вопли и знать, что причиной всему ты... Боже милостивый, нет! И все же палец никак не хотел сползти с крючка.

                Из временного паралича его вывело простое и неожиданное событие; незнакомец упал примерно в десяти шагах от корней дерева Джоунси. Вот так, взял и упал. Джоунси услышал болезненный удивленный возглас: "ы-ы-х", и палец сам с собой сполз с крючка.

                Мужчина стоял на четвереньках, пальцы в коричневых перчатках (коричневые перчатки, еще одна ошибка, да этот тип с таким же успехом мог бы прикрепить к груди табличку: (ЦЕЛИТСЯ СЮДА) царапают уже побелевшую землю. Кое-как поднявшись, он стал что-то бормотать неразборчиво, невнятно, быстро.

                - О Господи, Господи, - повторял незнакомец, пошатываясь, как пьяный. Джоунси знал, что мужчины, очутившись вдали от дома на неделю или хотя бы на уик-энд, предаются всяческим вполне простительным порокам, чаще всего напиваются прямо с утра. Но почему-то ему казалось, что незнакомец не пьян. Без всяких на то оснований: чистая интуиция.

                - О Господи, Господи, Господи, - повторял тот, снова пустившись в путь. - Снег. Теперь еще и снег. Пожалуйста, Боже, о Боже, теперь еще и снег, Господи!

                Первые шаги были спотыкающимися и неуверенными. Джоунси почти решил, что интуиция на этот раз его подвела, но тут парень пошел ровнее. Он скреб ногтями правую щеку.

                Незнакомец проплыл прямо под деревом, на мгновение превратившись из человека в ровный оранжевый кружок с коричневыми выступами по обе стороны. Голос постепенно отдалялся, какой-то хлюпающий, слезливый, все повторявший "О Господи", со случайными вкраплениями "О Боже", и "Теперь еще и снег".

                Джоунси не двигался с места, наблюдая, как тип исчезает под настилом и появляется с другого конца. И сам не понимая почему, развернулся, чтобы проводить взглядом ковыляющего незнакомца. И не сознавал даже, что опустил ружье, предварительно вновь поставив его на предохранитель.

                Джоунси не окликнул его по вполне ясной причине: угрызения совести. Боялся, что мужчина с одного взгляда увидит правду в его глазах, даже сквозь слезы и сгущавшийся снег сообразит, что Джоунси недаром торчал наверху с ружьем. И едва не подстрелил его.

                Отойдя от дерева шагов на двадцать, неизвестный остановился и замер, подняв правую руку ко лбу козырьком, чтобы защитить глаза от снега. Джоунси решил, что тот увидел "Дыру в стене". Вероятно, до него наконец дошло, что дорога вот она, под ногами, "О Боже" и "О Господи" смолкли, и парень побежал на звук генератора, похмельно раскачиваясь, как матрос на штормовой палубе. До Джоунси доносилось натруженное прерывистое дыхание незнакомца, несущегося к уютному охотничьему домику, над крышей которого лениво поднимаются кольца дыма, тут же тающие в воздухе.

                Джоунси начал осторожно спускаться по планкам, прибитым к стволу клена, не забыв перекинуть ружье через плечо (мысль о том, что этот человек может представлять какую-то опасность, ему и в голову не приходила, во всяком случае тогда, просто он не хотел бросать на снегу "гаранд", прекрасное и дорогое оружие). Бедро опять затекло, и к тому времени, как Джоунси слез с дерева, мужчина, которого он едва не подстрелил, почти добрался до двери, которая, естественно, была открыта. Да и кому пришло бы в голову запираться в такой глуши?

 5

                Почти в десяти футах от гранитной плиты, служившей крыльцом "Дыры в стене", мужчина в оранжевой кепке снова упал. Кепка откатилась в сторону, обнажая пропотевший войлок редеющих каштановых волос. Несколько секунд он продолжал стоять на одном колене с опущенной головой. Джоунси снова услышал тяжелое прерывистое дыхание.

                Мужчина поднял кепку, водрузил на голову, и тут Джоунси настиг его.

                Незнакомец поднялся и неуклюже повернулся. Первое, что отметил Джоунси, - чрезмерно длинное лицо, из тех, что именуют лошадиными. Но едва Джоунси подошел ближе, не хромая, только припадая па больную ногу (и это хорошо, потому что сухой снег под ногами скользит), стало ясно, что физиономия типа вовсе не такая уж и длинная, просто очень испуганная и белая как полотно. На щеке, в том месте, где прошлись ногти, ярко выделялось красное пятно. При виде Джоунси он громко и облегченно вздохнул. Джоунси едва не рассмеялся, вспомнив, как стоял на настиле, беспокоясь, что незнакомец прочтет в его глазах правду. Куда ему! Он уж точно не ясновидящий и явно не интересуется, откуда явился Джоунси и что перед этим делал. У него такой вид, словно он вот-вот бросится Джоунси на шею и примется осыпать слюнявыми поцелуями взасос.

                - Слава Богу! - воскликнул незнакомец, протягивая Джоунси руку и шаркая по тонкой наледи свежевыпавшего снега. - О, какое счастье, слава Богу, я заблудился, брожу по лесу со вчерашнего дня, уж думал, что так и замерзну.., я.., я...

                Он оскользнулся, и Джоунси схватил его за плечи. Настоящий верзила, повыше Джоунси, рост которого шесть футов два дюйма, и пошире в груди. Но у Джоунси отчего-то сохранялось впечатление полной невесомости, иллюзорности, будто страх выел человека изнутри и оставил легким, как парашютик одуванчика.

                - Легче, парень, - сказал Джоунси. - Спокойно. Все позади, вы в порядке. Давайте-ка я отведу вас в комнату и усажу в тепле, у камина, согласны?

                При словах "в тепле" зубы мужчины, словно по команде, начали стучать.

                - К-к-к-онечно...

                Он безуспешно попытался улыбнуться, и Джоунси снова поразила его неестественная бледность. Утро выдалось холодное, не меньше двадцати градусов, но щеки незнакомца были словно отлиты из свинца и посыпаны пеплом. Единственными цветными пятнами на лице, кроме красной царапины, выделялись бурые полумесяцы под глазами. Джоунси приобнял мужчину за плечи, охваченный внезапной необъяснимой нежностью к этому чужаку, эмоция настолько же сильная, как и первая школьная влюбленность, в Мари Джо Мартино: короткая стрижка, белая блузочка-безрукавка и прямая джинсовая юбка по колено. Теперь он был абсолютно уверен, что мужчина не пьян и пошатывается от страха (и, видимо, от усталости). Но изо рта все же пахло.., чем-то вроде бананов.., напомнившим почему-то об эфире, которым Джоунси прыскал в карбюратор своего первого авто, "форда", времен Вьетнама, чтобы завести его в морозное утро.

                - Зайдем внутрь, хорошо?

                - Да. Х-х-холодно. Слава Богу, что вы здесь. Это...

                - Мой дом? Нет, моего друга.

                Джоунси распахнул потемневшую дубовую дверь и помог мужчине перебраться через порог. Волна теплого воздуха ударила в лицо, и незнакомец охнул от неожиданности. Щеки медленно розовели. Джоунси с радостью отметил, что кое-какая кровь в его теле еще циркулирует.

 6

                "Дыра в стене" была настоящей роскошью по меркам любого отшельника. Войдя, вы немедленно оказывались в единственной огромной комнате первого этажа - нечто вроде гибрида кухни, гостиной и столовой, - но сзади были пристроены две спальни и еще одна - наверху, под самой крышей. В большой комнате стоял приятный аромат сосны, от стен шло мягкое желтоватое свечение. Пол устилал ковер навахо, стену украшало покрывало племени микмак с изображением бравых охотников, окруживших вставшего на задние лапы гигантского медведя. Простой дубовый стол, рассчитанный на восемь человек, обозначал границы столовой. На кухне была дровяная печь, в гостиной - камин, когда топилось и то и другое, ты буквально одуревал от жары, хотя за окном и было минус двадцать. Западная сторона представляла сплошное окно, выходившее на длинный крутой обрыв. В семидесятых здесь прошел пожар, и мертвые скрученные деревья до сих пор чернели сквозь белые снежные вихри. Джоунси, Пит, Генри и Бив назвали обрыв Ущельем, потому что именно так именовал его отец Бива и его друзья.

                - О, слава Богу, слава Богу, и вам тоже спасибо, - твердил мужчина в оранжевой кепке, и когда Джоунси ухмыльнулся такому потоку благодарностей, незнакомец визгливо рассмеялся, словно хотел сказать: да, понимаю, что это смешно, но ничего не могу с собой поделать.

                Он принялся глубоко дышать, вдруг став похожим на одного из тех гуру-наставников, которых так часто показывают по кабельному телевидению. И на каждом выдохе выпаливал очередную фразу:

                - Господи, прошлой ночью я в самом деле думал, что мне конец.., было так холодно, и воздух сырой, я это помню.., помню, как думал, о Господи, о Боже, что если все-таки пойдет снег.., раскашлялся и не мог остановиться.., что-то шуршало в кустах, и я сообразил, что нужно бы перестать кашлять, что если это медведь или.., знаете.., раздразнить его.., только я все кашлял, и оно.., оно.., знаете.., просто девалось куда-то...

                - Вы видели ночью медведя?

                Джоунси был восхищен и потрясен. Он слышал, что здесь водятся медведи: старик Госслин и его пьянчуги-приятели обожали рассказывать медвежьи истории, особенно приезжим, но при мысли о том, что этот бедняга, потерявшийся во тьме, столкнулся с чудовищем, волосы вставали дыбом. Все равно что слушать повествование матроса о встрече с морским змеем.

                - Не знаю, что это было, - сказал мужчина, неожиданно метнув в сторону Джоунси такой хитрый взгляд, что тому стало не по себе. - Не могу сказать точно, потому что к тому времени молнии уже не сверкали.

                - Молнии тоже? Ну и ну!

                Если бы не очевидно жалкое состояние незнакомца, Джоунси непременно задался бы вопросом, уж не вешают ли ему лапшу на уши. Но, честно говоря, он все-таки подумал, что дело нечисто.

                - Сухие молнии, - пояснил мужчина, и Джоунси почти увидел, как он пожимает плечами. Он снова почесал красное пятно на щеке, возможно, легкое обморожение. - Зимой такие молнии предвещают бурю.

                - И вы их видели?

                - Похоже, что да. - Мужчина снова бросил на Джоунси быстрый взгляд исподлобья, но на этот раз в нем не было ни следа коварства, и Джоунси посчитал, что в первый раз тоже ошибся. В его глазах не было ничего, кроме усталости. - В голове все смешалось.., живот болит с той минуты, как я заблудился.., он всегда болит, когда я.., мне штрашно.., еще с самого детства...

                А он и похож на ребенка, подумал Джоунси. Совершенно беззастенчиво осматривается, словно у себя дома.

                Он повел незнакомца к дивану перед камином, и тот позволил себя вести. "Штрашно...", он даже сказал "штрашно" вместо "страшно", совсем как ребенок. Маленький ребенок.

                - Дайте мне куртку, - сказал Джоунси, и когда мужчина стал расстегивать пуговицы, а потом потянулся к язычку молнии, Джоунси снова вспомнил, как принял его за оленя, за самца, Господи, Боже ты мой, ошибся, посчитав пуговицу за глаз и едва не всадив в нее пулю.

                Малый успел дотянуть молнию до середины, и тут она застряла - заело замочек. Он уставился на нее.., нет, вытаращился, словно никогда не видел ничего подобного. И когда Джоунси потянулся к молнии, бессильно уронил руку, предоставив ему действовать. Настоящий первоклашка, натянувший ботинки не на ту ногу или надевший пиджачок наизнанку и покорно подчиняющийся материнским заботам.

                В ловких руках Джоунси замочек вновь заработал и легко скользнул до самого низа. За окном постепенно исчезало Ущелье, хотя черные изломанные силуэты деревьев все еще виднелись.

                Почти двадцать пять лет назад они впервые собрались здесь поохотиться и потом приезжали почти двадцать пять лет подряд, без единого пропуска, но такого обвального снегопада не было ни разу. Ничего серьезнее внезапного снежного заряда. Похоже, отныне все изменится, хотя разве можно знать наверняка? В наше время кликуши на радио и ТВ кудахчут над четырьмя дюймами свежевыпавшей пудры, как над стихийным бедствием. Подумаешь, Новый Ледниковый Период!

                Малый по-прежнему стоял неподвижно, в распахнутой куртке и мокрых сапогах, с которых стекали на пол струйки растаявшего снега. И потрясение глазел на потолочные балки, этакий великан-шестилетка. Совсем как... Даддитс. Так и кажется, что из рукавов выглянут варежки на резиночках.

                Он и от куртки избавился, как все дети: передернул плечами, и она сползла вниз. Не подхвати ее Джоунси, наверняка упала бы на пол, в самую лужу.

                - Что это? - спросил он.

                Сначала Джоунси не понял, о чем толкует малый, но, проследив его взгляд, увидел переплетение ниток, свисавшее с центральной потолочной балки: яркое пятно красного и зеленого с вкраплением канареечно-желтого, создающее общее впечатление подобия режущей глаз паутины.

                - Это Ловец снов, - сказал Джоунси. - Индейский амулет. Предположительно, отгоняет кошмары.

                - Он ваш?

                Джоунси не понял, о чем идет речь: то ли о доме (может, парень его не расслышал), то ли о талисмане, но в любом случае ответ был все тот же:

                - Нет, моего друга. Мы приезжаем сюда каждый год, поохотиться.

                - Сколько вас?

                Мужчину бил озноб, зубы стучали. Зябко охватив себя руками, он чересчур внимательно следил, как Джоунси вешает его куртку на вешалку у двери.

                - Четверо. Бивер - это его дом - еще в лесу. Не знаю, загонит его снег под крышу или нет. Возможно, замерзнет и прибежит. Пит и Генри отправились в магазин.

                - К Госслину, да?

                - Угу. Идите садитесь на диван.

                Джоунси подвел его к курьезно длинному секционному дивану. Мебель такого рода вышла из моды сто лет назад, но этот все еще держался, да и никакой живности в нем не заводилось. Стиль и вкус не играли в "Дыре в стене" особой роли.

                - Постарайтесь согреться, - сказал Джоунси и оставил незнакомца одного. Тот сидел, как потерянный, дрожа и ежась, зажав руки коленями. Джинсы неестественно бугрились, выдавая надетые под низ кальсоны, и все же незнакомец, очевидно, донельзя продрог. Но цвет лица изменился разительно: если раньше малый выглядел трупом, то теперь он казался жертвой дифтерии.

                Пит и Генри занимали большую из двух спален внизу. Джоунси нырнул туда, открыл кипарисовый сундук, стоявший слева от двери, и вынул сложенное одеяло. Снова направляясь к камину, он сообразил, что тот не задал самых элементарных вопросов из тех, какие по плечу даже шестилетним детям, не умеющим расстегнуть молнию.

                Укрывая незнакомца одеялом, он спросил:

                - Как вас зовут? - И тут же сообразил, что почти знает ответ. Маккой? Маккан?

                Мужчина, которого едва не подстрелил Джоунси, покрепче закутался в одеяло и поднял глаза. Бурые полумесяцы под глазами налились фиолетовым.

                - Маккарти, - сказал он. - Ричард Маккарти. - Рука, Удивительно пухлая и белая, выползла из-под одеяла, подобно робкому зверьку. - А вы?

                - Гэри Джоунс, - ответил тот, пожимая мягкую ладонь пальцами, едва не спустившими курок. - Для друзей - Джоунси.

                - Спасибо, Джоунси. - Маккарти с благодарностью посмотрел на него. Похоже, вы спасли мне жизнь.

                - О, вы преувеличиваете, - отмахнулся Джоунси, снова вглядываясь в красную бороздку. Да нет. Это просто обморожение. Наверняка обморожение.

 Глава 2

 БИВ

 1

                Надеюсь, вы понимаете, что я не могу никому позвонить? - сказал Джоунси. - Здесь поблизости нет телефонов. Из всех достижений цивилизации только генератор, и все.

                Маккарти, закутанный до самого носа в одеяло, кивнул.

                - Я слышал гудение, но знаете, когда заблудишься, слух играет с тобой плохие шутки. Кажется, звук идет слева или справа, а потом можно поклясться, что он доносится откуда-то из-за спины, и лучше всего повернуть назад.

                Джоунси кивнул, подумав, что на самом деле понятия не имеет, как все это бывает. Если не считать первых дней после несчастного случая, проведенных в бредово-наркотических скитаниях и боли, ему не приходилось теряться в лесу.

                - Я пытаюсь придумать, как лучше поступить, - сказал Джоунси. Наверное, когда Пит и Генри вернутся, мы вас проводим. Сколько человек было в вашей компании?

                Маккарти, казалось, не сразу сообразил, о чем речь. Это, заодно со спотыкающейся походкой, еще больше укрепило Джоунси в уверенности, что парень перенес настоящий шок. Интересно, возможно ли такое после единственной ночи, проведенной в лесу, и как бы выглядел он сам на месте Маккарти?

                - Четверо, - выговорил тот после минутного размышления. - Совсем как и вас. Мы охотились попарно. Я был с приятелем, Стивом Отисом. Тоже адвокат, как и я, из Скоухигана. Мы все оттуда, и эта неделя для нас.., много значит.

                - Понимаю, - улыбнулся Джоунс. - Как и для нас.

                - Так или иначе.., я, видимо, задумался и сбился с пути. - Он покачал головой. - Сам не понимаю, как это вышло. Я слышал Стива, временами даже видел сквозь деревья его жилет и потом.., просто не знаю. Наверное, погрузился в свои мысли.., лес для этого самое подходящее место, и - бац очутился в самой глуши. Кажется, сначала я пытался вернуться по собственным следам, но тут совсем стемнело... - Он снова покачал головой. - В мозгах все смешалось, но, да, нас было четверо, и, похоже, это единственное, в чем я уверен. Я, Стив, Нэт Роупер и сестра Нэта Бекки.

                - Должно быть, они с ума сходят от тревоги. Маккарти мгновенно растерялся и мрачно нахмурился: очевидно, столь простая истина до него не доходила.

                - Да.., наверное. Ну конечно же! О Господи, Господи! Джоунси едва сдержал улыбку. В таком состоянии Маккарти удивительно напоминал персонажа картины "Фарго".

                - Поэтому я и считаю, что вас следует немедленно туда проводить. Если...

                Не хотелось быть обузой...

                - Мы вас отведем. Если сумеем. То есть если погода позволит.

                - Да, погодка, - с горечью протянул Маккарти. - Уж эти синоптики, с их чертовыми спутниками и доплеррадарами! Казалось бы, можно надеяться на верные прогнозы, так нет! Вот вам их "ясно, умеренно, холодно", можете радоваться.

                Джоунси недоуменно уставился на раскрасневшуюся физиономию, увенчанную слипшейся челкой редеющих каштановых волос. Он сам слышал последние прогнозы - он, Пит, Генри и Бив, - и все предупреждали о возможном снегопаде в ближайшие дни. Правда, кое-кто оговаривался "снег, переходящий в дождь", но ведущий радиостанции Касл-Рок (едва ли не единственной, которую они ловили, да и то с помехами) рассуждал насчет метелей, шести - восьмидюймовых заносах, возможно, с северо-восточным ветром, если температура не поднимется и циклон не уйдет в сторону моря. Джоунси понятия не имел, откуда Маккарти слышал свой прогноз, но уж точно не из Касл-Рока. А может, просто спутал, даже наверняка, и ничего тут удивительного.

                - Пожалуй, разогрею-ка я суп. Как насчет супа, мистер Маккарти?

                - Прекрасная мысль, - благодарно улыбнулся Маккарти. - Вчера ночью и утром у меня ужасно болел живот, но теперь стало легче.

                - Стресс, - кивнул Джоунс. - Меня бы на вашем месте наизнанку выворачивало, а может, и в штаны бы наложил.

                - Меня не рвало, - сказал Маккарти. - Уверен, что нет. Но... - Он снова резко дернул головой. Нервный тик? - Не знаю. Все слилось в один огромный кошмар.

                - Теперь кошмару конец. - Джоунси чувствовал себя престарелой клушкой, хлопочущей над цыпленком. Но ничего не поделаешь, парня нужно как-то успокоить.

                - Хорошо, - вздохнул Маккарти. - Спасибо. И я с удовольствием съел бы суп.

                - Какой хотите? Есть томатный, куриный и, кажется, банка говяжьего.

                - Куриный, - сказал Маккарти. - Мама, всегда говорила, что лучшее лекаре'! во от всех болезней - куриный бульон.

                Он широко улыбнулся, и Джоунси изо всех сил постарался скрыть потрясение. Зубы Маккарти оказались белыми и ровными, чересчур, неестественно ровными для того, чтобы быть своими, выдававшими, однако, возраст: сорок 7 1 пять или около того. Но четырех по меньшей мере не хватало - верхних клыков (которые отец Джоунси называл "зубами вампира") и двух передних внизу, Джоунси не знал, как они называются. Однако был твердо уверен в одном: Маккарти ничего не знал о потере. Ни один человек, помнящий о черных провалах в белом частоколе, не будет обнажать их так бесстыдно, даже в подобных обстоятельствах.

                Он повернулся к кухне, надеясь, что Маккарти не успел увидеть его ошеломленное лицо и встревожиться. А может, и спросить, что стряслось.

                - Один куриный бульон. Заказ принят, придется чуточку обождать. Как насчет поджаренного сыра к бульончику?

                - Если это не слишком вас затруднит. И зовите меня Ричардом, ладно? Или Риком, так даже лучше. Когда люди спасают мне жизнь, предпочитаю быть с ними на короткой ноге, причем с самого начала.

                - Рик так Рик. - Лучше бы тебе починить зубы, до того как предстанешь перед другими присяжными, Рик.

                Ощущение чего-то неладного становилось все сильнее. Опять этот щелчок в мозгу, совсем как в тот момент, когда он почти угадал имя Маккарти. Пока еще он был далек от сожалений по поводу того, что не подстрелил этого типа при первой возможности, но в глубине души уже жалел о том, что черт не увел Маккарти за сто миль от его дерева и его жизни.

 2

                Он уже поставил бульон на плиту и резал сыр на сандвичи, когда рванул первый порыв ветра - пронзительный вопль, заставивший дом натужно скрипнуть и яростно взметнувший снежную пелену. На какое-то мгновение даже костлявые закорючки сгоревших деревьев в Ущелье были стерты, сметены, и за окном встал огромный белый призрак, словно кто-то взял на себя труд вывесить гигантский киноэкран.

                Впервые за все время Джоунси почувствовал легкую тревогу, не только за Пита и Генри, вероятно, возвращавшихся в эту минуту из магазина на "скауте" Генри, но и за Бивера. Конечно, если кто и знал здешние леса, так это Бивер, но разве можно ориентироваться в этой завирухе, "все ставки аннулированы", еще одно изречение его никчемного отца, не такое точное, как "удачу за деньги не купишь". Правда, Бивер мог найти дорогу по шуму генератора, но, как верно сказал Маккарти, в лесу, да еще в метель, сложно определить, откуда идет звук. Особенно при разгулявшемся ветре...

                Мать научила его стряпать с дюжину простых блюд и в том числе делать сандвичи с расплавленным сыром. "Сначала положи немного горчекашек, наставляла она (горчекашками Джанет Джоунс назвала горчицу, от слов "горчица и какашки"), - намажь маслом хлеб, именно хлеб, а не сковороду, иначе получишь поджаренный хлеб с кусочками сыра, и ничего больше". Он до сих пор не понимал, в чем тут разница и каким образом намасленная сковорода может повлиять на конечный результат, но свято следовал заветам матери, хотя считал сплошной морокой смазывать верхнюю сторону хлеба, пока поджаривается нижняя. Но точно так же снимал резиновые сапоги, входя в дом, потому что мать считала, "будто от них ноги горят". Джоунси понятия не имел, что это означает, но и сейчас, приближаясь к сорокалетнему рубежу, стаскивал сапоги, как только переступал порог.

                - Думаю, я и сам не прочь это попробовать, - сказал Джоунси, выкладывая сандвичи на сковороду маслом вниз. Бульон уже закипал, от него шел дивный запах - уюта и тепла.

                - Разумеется. Надеюсь, с вашими друзьями все в порядке.

                - Да, - рассеянно произнес Джоунси, помешивая в кастрюльке. - Где вы остановились?

                - Ну.., мы обычно охотились в Марс-хилл, там у дяди Нэта и Бекки был охотничий домик, но два года назад какой-то кретин поджег его. Пьянство и сигаретные окурки до добра не доведут, как говорят пожарные.

                - Да, дело обычное, - кивнул Джоунси.

                - Правда, страховку выплатили, но охотиться стало негде. Я уже думал, что на этом всему конец, но Стив нашел довольно милое местечко в Кинео. Я думал, это просто тауншип <Не получившая статуса города единица административного деления, входящая в состав округов и имеющая границы, установленные властями штата.>, нечто вроде поселка, еще одна часть Джефферсон-трект, но немногие жители зовут его Кинео. Вы знаете, о чем я?

                - Знаю, - проговорил Джоунси онемевшими губами. Очередной телефонный звонок из ниоткуда. "Дыра в стене" находилась примерно в двадцати милях к востоку от магазина Госслина. Кинео же был милях в тридцати к западу. Всего пятьдесят миль. И его хотят убедить, что человек, сидящий на диване и едва не с головой укутанный в пуховое одеяло, прошагал со вчерашнего дня пятьдесят миль? Бред. Немыслимо.

                - Вкусно пахнет, - сказал Маккарти.

                Так и было, вот только Джоунси потерял аппетит.

 3

                Он как раз нес тарелку к дивану, когда послышался топот ног по гранитной плите. Дверь распахнулась, и в комнату в клубах снега ввалился Бивер.

                - Член Иисусов! - воскликнул он. Как-то Пит составил список биверизмов, и "Член Иисусов" оказался в первой пятерке вместе с такими перлами, как "слизь подзалупная" и "поцелуй меня в задницу", выражениями, отдававшими одновременно дзен-буддизмом и непристойностью. - Я уж боялся, что так и останусь в снегу, но тут увидел свет, - продолжал Бив, воздев к потолку руки с расставленными пальцами. - Узрел свет, Господи, да, сэр, слава Ии...

                Но тут запотевшие стекла очков начали потихоньку проясняться, Бив заметил незнакомца на диване, медленно опустил руки и улыбнулся; одна из причин, по которой Джоунси любил его еще с начальной школы. Пусть Бив иногда бывает утомительным, надоедливым и уж, разумеется, его никак нельзя назвать самой яркой лампочкой в люстре, но первой реакцией на неожиданность и внезапность всегда были не сдвинутые брови, а улыбка.

                - Привет, - сказал он. - Я Джо Кларендон. А вы кто?

                - Рик Маккарти. - Рик встал, одеяло свалилось, и Джоунси увидел солидное брюшко, выпирающее из-под свитера. Что ж, ничего у Живительного, подумал он, обычный недуг среднего возраста, который и нас прикончит лет через двадцать или около того.

                Маккарти протянул руку, попытался шагнуть вперед и споткнулся об упавшее одеяло. Не схвати его Джоунси за плечо, наверняка пропахал бы носом пол, сметя по пути журнальный столик, на котором стояли тарелки. И Джоунси снова поразила странная неуклюжесть гостя, заставившая вспомнить, каким был он сам прошлой весной, когда снова учился ходить. Только сейчас ему удалось разглядеть пятно на щеке Маккарти - оказалось, это вовсе не обморожение, а что-то вроде нароста или родимого пятна с вросшей щетиной.

                - Ой, только ничего не ломать! - Бив схватил руку Маккарти и принялся энергично трясти, пока Джоунси не показалось, что Маккарти вот-вот рухнет на журнальный столик. Он тихо порадовался, когда Бив - все пять футов шесть дюймов Бива - отступил, стряхивая тающий снег с черных, длинных под хиппи волос. Бив снова улыбался, еще шире обычного, и со своими лохмами до плеч и толстыми стеклами очков был, как никогда, похож на математического гения или серийного убийцу, хотя на деле был плотником.

                - Рику паршиво пришлось, - сказал Джоунси. - Заблудился вчера и провел ночь в лесу.

                Гостеприимная улыбка Бива превратилась в сочувственную. Джоунси, знавший, что за этим последует, сжался, посылая Биву мысленную команду заткнуться: у него сложилось впечатление, что Маккарти как человек верующий не выносит богохульства, но, разумеется, просить Бивера хорошенько промыть рот все равно что заклинать ветер угомониться.

                - Сучье вымя! - воскликнул Бивер. - Охренеть можно! Садитесь! Ешьте! И ты тоже, Джоунси!

                - Пет уж, лучше ты, - отказался Джоунси. - Тебе нужно согреться.

                - Точно не хочешь?

                - Не волнуйся, пойду сделаю себе яичницу. А Рик пока расскажет подробности. - Может, хоть ты сумеешь разобраться во всем этом нагромождении несуразиц, подумал он.

                - Так и быть. - Бивер стащил куртку (красную) и жилет (разумеется, оранжевый) и хотел было швырнуть их на вязанку дров, но тут же вспомнил что-то. - Погоди-погоди, у меня тут кое-что твое.

                Сунув руку в глубокий карман пуховика, он порылся и вытащил книгу в мягкой обложке, довольно помятую, но в остальном вполне пригодную для чтения. На обложке с надписью "Роберт Паркер. Маленькие слабости" плясали дьяволята с вилами. Книга, которую Джоунси забыл на настиле. Бив с улыбкой протянул ее другу:

                - Я оставил твой спальный мешок, но подумал, что ты не заснешь, пока не узнаешь, какой хрен это сделал.

                - Не стоило лезть наверх в такую погоду, - сказал Джоунси, но на самом деле это его сильно растрогало. Никто, кроме Бива, на такое не способен, и от этого становилось легче на душе. Значит, Бив продирался сквозь метель и не смог понять, сидит ли еще Джоунси на дереве. Конечно, Бив мог бы его окликнуть, но такое не для Бива. Девиз Бива - верить лишь тому, что видишь собственными глазами.

                - Чепуха, - отмахнулся Бив и сел рядом с Маккарти, глазевшим на него, словно на редкостного экзотического зверька.

                - Все равно спасибо, - кивнул Джоунси. - Займись сандвичем. Я пошел жарить яичницу. - Он уже шагнул к плите, но поспешно обернулся:

                - А Пит с Генри? Как по-твоему, они успеют добраться к ночи?

                Бив открыл было рот, но прежде чем успел ответить, ветер с новой силой набросился на домик, завывая в стропилах и скрипя досками.

                - А, подумаешь, пара снежинок, - усмехнулся Бивер, когда порыв ветра стих. - Конечно, успеют. А вот если начнется настоящая вьюга, пожалуй, из дома носа не высунешь.

                Он впился зубами в сандвич, а Джоунси поставил на огонь сковороду и еще одну банку с супом. Теперь, когда Бивер был рядом, ему стало легче. По, по правде говоря, ему всегда становилось легче, когда Бив был рядом. Бред, конечно, но так оно и есть.

 4

                Когда яичница поджарилась, а суп закипел, Маккарти болтал с Бивером, словно оба подружились едва ли не с пеленок. Если Маккарти и был оскорблен непрерывным потоком хоть и забавного, но все же сквернословия, все перевесило несомненное обаяние Бива. "Объяснить это невозможно, - сказал как-то Генри. - Бив охламон, настоящий охламон, но его просто невозможно не любить. Поэтому и постель у него не остывает, не думаешь же ты, что бабы ловятся на его неземную красоту! "

                Джоунси понес суп с яичницей в гостиную, стараясь не хромать: поразительно, насколько сильнее ноет бедро в плохую погоду. Он всегда думал, что это бабушкины сказки, но, похоже, ошибался.

                Он с трудом опустился в кресло рядом с диваном. Маккарти больше трепал языком, чем ел. Он почти не притронулся к супу и прикончил только половину сандвича.

                - Ну как вы, парни? - спросил Джоунси и, посыпав яичницу перцем, принялся энергично жевать: похоже, аппетит его все-таки не покинул.

                - Мы - два счастливых блядуна, - сказал Бивер, но, несмотря на легкомысленный тон, Джоунси показалось, что он взволнован, даже, пожалуй, встревожен. - Рик рассказывал мне о своих приключениях. Совсем как история из тех журналов для взрослых, что валялись в парикмахерских, когда я был сопляком. - Он, все еще улыбаясь, обернулся к Маккарти, обычный, вечно улыбающийся Бив, по привычке запустивший руку в тяжелую гриву волос. - Тогда на нашей стороне Дерри парикмахером был старик Кастонже, он пугал ребятишек своими огромными ножницами до такого посинения, что меня, бывало, на веревке к нему не затащишь.

                Маккарти слабо улыбнулся, но не ответил, поднял оставшуюся половину сандвича, осмотрел н снова положил. Красная метка на щеке пылала багрецом, как только что выжженное клеймо Бивер тем временем продолжал трещать, словно боялся, что Маккарти ненароком скажет хоть слово. За окном продолжал валить снег, ветер не унимался, и Джоунси подумал о Генри и Пите, возможно, застрявших в старом "скауте" на Дип-кат-роуд.

                - Оказывается, Рцк не только едва не попал в лапы ночного чудовища, вполне возможно - медведя, но и ружье потерял. Новенький с иголочки "ремингтон 30-30", отпад, но только тебе его никогда больше не видать, ни единого шанса на миллион!

                - Знаю, - сказал Маккарти. Краска снова сошла со щек, вытесненная свинцовой бледностью. - Не помню даже, когда я его бросил или...

                По комнате внезапно пронесся резкий отрывистый рокот, словно кто-то рвет бумагу. Джоунси почувствовал, как мурашки бегут по коже. Неужели что-то застряло в дымоходе?

                Но тут же понял, что это Маккарти. В свое время Джоунси слышал немало непристойных звуков, и громких, и долгих, но такого... Кажется, это длилось вечность, хотя на деле прошло не больше нескольких секунд. И тут же нестерпимая вонь.

                Маккарти, поднявший было ложку, уронил ее в нетронутый суп и почти девичье-смущенным жестом поднес правую руку к изуродованной щеке.

                - О Боже, простите, - сказал он.

                - Ничего страшного, всякое бывает, - усмехнулся Бивер, но скорее по стародавней привычке. В эту минуту им владел инстинкт, инстинкт и ничего больше. Но Джоунси видел, что Бив так же ошеломлен запахом, как и он сам. Это был не привычный сернистый смрад тухлых яиц, унюхав который, можно посмеяться и, помахав рукой, шутливо спросить: "Ах, черт, кто это режет сыр?" И не болотно-метаповая вонь. Нет. Джоунси узнал этот запах, такой же, как изо рта Маккарти: смесь эфира н перезрелых бананов, совсем как пусковая жидкость, которую заливаешь в карбюратор в морозное утро.

                - О Боже, это ужасно, - повторял Маккарти. - Мне так неловко.

                - Да ничего страшного, - сказал Джоунси, хотя внутренности свернулись в тугой клубок, словно перед приступом рвоты. Теперь он ни за что не сможет доесть, даже пытаться не стоит. Обычно он не так брезглив, но сейчас просто изнемогает от омерзения.

                Бив поднялся с дивана и открыл окно, впустив снежный вихрь и поток благословенно чистого воздуха.

                - Не стоит волноваться, партнер, но уж больно дух ядреный. Что это вы ели? Кабаний помет?

                - Листья, мох и все, что под руку попадалось, не помню точно. Я так проголодался, что готов был наброситься на что угодно, да только ничего в этом не понимаю, так и не прочел ни одной книги Юэлла Гиббонса, и.., конечно, было темно, - добавил он, словно по вдохновению, и Джоунси поймал взгляд Бивера, желая убедиться, что тот тоже понимает: каждое слово Маккарти - ложь. Маккарти либо не помнит, что ел, либо не ел вообще, просто пытается объяснить это отвратительное лягушачье кваканье и зловоние, его сопровождавшее.

                Снова налетел ветер и с громким жалобным стоном послал новый заряд снега сквозь открытое окно. Слава Богу, хоть вытеснит застоявшийся воздух!

                Маккарти подался вперед так поспешно, словно его толкнули в спину, а как только понуро свесил голову, Джоунси сразу сообразил, что сейчас произойдет. Прощай, ковер навахо! Бив, очевидно, подумал то же самое, поскольку поспешно подтянул длинные ноги, оберегая их от брызг.

                Но вместо рвоты из утробы Маккарти вырвалось долгое тихое гудение, жалоба станка, работающего на пределе возможностей. Глаза Маккарти вылезли из орбит, как мраморные шарики, а кожа так натянулась на скулах, что, казалось, вот-вот лопнет. И все это длилось и длилось, раскат за раскатом, а когда наконец прекратилось, жужжание генератора показалось чересчур громким.

                - Слышал я всякие отрыжки, но эта штука бьет все рекорды, - с неподдельным уважением заявил Бив.

                Маккарти откинулся на спинку дивана: глаза закрыты, уголки губ опущены, то ли от смущения, то ли от боли, то ли от того и другого вместе. И снова этот запах бананов и эфира, смрад брожения, словно что-то начинает гнить.

                - О Боже, мне так жаль, - сказал Маккарти, не открывая глаз. - Со мной это творится весь день, с самого рассвета. И живот снова болит.

                Джоунси и Бив обменялись встревоженными взглядами.

                - Знаете что? - предложил Бив. - Думаю, вам нужно прилечь и поспать. Вы всю ночь были на ногах, боясь, что наткнетесь на приставучего медведя и бог знает еще кого. Наверняка измучились, устали и прочее дерьмо. Придавите часиков десять и будете как огурчик.

                Маккарти уставился на Бива с такой униженной благодарностью, что Джоунси стало немного стыдно, словно он подглядывал под чужими окнами. Хотя лицо Маккарти было по-прежнему тускло-серым, на лбу выступили огромные капли пота и покатились по щекам, как прозрачное масло. И это несмотря на прохладный сквознячок, гуляющий по комнате!

                - Пожалуй, - сказал он, - вы правы. Я устал, вот и все. Живот, правда, ноет, но это все стресс. И ел я незнамо что - ветки и, Господи, о Господи, все, что ни попадя. - Он рассеянно поскреб щеку:

                - Эта чертова штука на лице очень скверно выглядит? Кровоточит?

                - Нет, - заверил его Джоунси. - Обычное покраснение.

                - Аллергия, - скорбно признался Маккарти. - Такое же у меня бывает от арахиса. Пожалуй, нужно прилечь. Самое оно.

                Он поднялся, но тут же пошатнулся, и прежде чем Бив и Джоунси успели его подхватить, выпрямился и кое-как удержался на ногах. Джоунси мог бы поклясться, что выпуклость, казавшаяся солидным брюшком, почти исчезла. Неужели такое возможно? Или в бедняге действительно было столько газов? Трудно сказать. Одно ясно: выпустил он достаточно, чтобы рассказывать о таком чуде последующие двадцать лет, примерно в таком ключе: "Как вам известно, каждый год, в первую неделю охотничьего сезона мы собираемся в хижине Бивера Кларендона, и как-то в ноябре две тысячи первого, в самую жестокую метель, забрел к нам один тип..." Что ж, забавная история, люди будут смеяться над жалким говнюком, люди всегда рады посмеяться над беднягой, ухитрившимся пукнуть и рыгнуть на весь мир. Но, разумеется, Джоунси никому не признается, как едва не спустил курок "гаранда", приняв Маккарти за оленя. Эту часть он оставит при себе. Да и не стоит ни с кем делиться таким...

                Поскольку одну нижнюю спальню занимали Пит и Генри, Бивер отвел Маккарти в другую, ту, где обычно спал Джоунси, предварительно послав другу извиняющийся взгляд. Тот лишь плечами пожал. В конце концов это вполне логично. Джоунси переночует вместе с Бивером, как когда-то в детстве. Кроме того, неизвестно, сможет ли Маккарти одолеть ступеньки: Джоунси все сильнее тревожило потеющее, оловянно-серое лицо гостя, тупой, какой-то оцепеневший взгляд.

                Джоунси был из тех людей, которые, застлав постель, немедленно погребают ее под всякой всячиной: книгами, газетами, одеждой, пакетами и прочими мелочами. Пришлось поспешно смести все это на пол, перед тем как откинуть одеяло.

                - Не хотите отлить, партнер? - осведомился Бив.

                Маккарти покачал головой, не отводя зачарованного взгляда от чистой голубой простыни. И Джоунси снова поразил его остекленевший взгляд. Совсем как у тех голов, которые принято вешать на стену в качестве охотничьих трофеев.

                И тут он внезапно, ни с того ни с сего, увидел свою гостиную в Бруклине, одном из самых престижных пригородов Бостона. Плетеные коврики, раннеамериканская мебель.., и голова Маккарти, укрепленная над камином. "Этого я свалил в Мэне. Здоровый был, скотина, фунтов сто семьдесят", будет он рассказывать гостям на вечеринках.

                Он закрыл глаза, а открыв, обнаружил, что Бив смотрит на него с некоторым беспокойством.

                - Бедро скрутило, - сказал Джоунси. - Прости. Мистер Маккарти, снимайте свитер и джинсы. И, конечно, сапоги.

                Маккарти воззрился на него с видом человека, очнувшегося от глубокого сна.

                - Конечно, - проговорил он. - Еще бы!

                - Нужна помощь? - спросил Бив.

                - Господи, нет. - Казалось Маккарти вот-вот расхохочется. - Не настолько я низко пал.

                - В таком случае оставляю вас на попечение Джоунси, - сказал Бивер, выскальзывая за дверь.

                Маккарти принялся стягивать свитер через голову. Под ним оказалась красно-черная охотничья рубашка, а еще ниже - фуфайка с подогревом. И да, теперь Джоунси был уверен, что брюшко Маккарти значительно опало.

                Ну.., скажем, почти уверен. Пришлось напомнить себе, как всего час назад он был уверен, что видит не куртку Маккарти, а оленью голову.

                Маккарти плюхнулся на стул у окна, чтобы снять сапоги, и снова пукнул: не так оглушительно, как в первый раз, но все же громко и неприлично. Оба словно не заметили этого, хотя вонь распространилась такая, что у Джоунси заслезились глаза.

                Маккарти сбросил сапоги, со стуком приземлившиеся на пол, и стянул голубые джинсы, под которыми, как и предполагал Джоунси, оказались кальсоны с подогревом. В комнате вновь появился Бив с фаянсовым ночным горшком и, поставив его у изголовья, сказал:

                - На случай, если вдруг.., ну вы знаете, приспичит. Или подопрет так, что мочи не станет.

                Маккарти тупо, словно не понимая, о чем идет речь, уставился на него, и Джоунси снова кольнула тревога. Не нравилось ему все это. Незнакомец в мешковатом нижнем белье казался непривычно зловещим. Больной незнакомец. Вопрос в том, насколько он болен.

                - На случай, если не добежите до ванной, - объяснил Бив. - Которая, кстати говоря, совсем близко. Как раз слева от спальни, но помните, не первая, а вторая дверь по этой стене. Если вломитесь в первую, значит, придется срать в бельевом чулане.

                Джоунси от неожиданности засмеялся, ничуть не заботясь о том, что издает чересчур высокие, слегка истерические звуки.

                - Мне уже лучше, - сказал Маккарти, но Джоунси не заметил в его голосе ни малейшей искренности. Кроме того, Маккарти продолжал стоять посреди комнаты, как андроид, память которого была на три четверти стерта. И если прежде он выказывал некоторую живость, даже суетливость, сейчас энергия выработалась, исчезла, словно румянец на щеках.

                - Ну же, Рик, - тихонько поторопил Бив. - Ложитесь и покемарьте чуток. Нужно же вам набраться сил.

                - Да-да. - Он тяжело опустился на расстеленную кровать и выглянул в окно. Широко раскрытые невидящие глаза... Джоунси показалось, что запах постепенно рассеивается, но, возможно, он попросту принюхался, как бывает, если долго простоишь в обезьяннике. - Боже, какой снег!

                - Да, - кивнул Джоунси. - Как ваш живот?

                - Лучше, - повторил Маккарти, оборачиваясь к Джоунси. Теперь в глазах плескался страх. Как у испуганного ребенка. - Простите, что так бесцеремонно выпускаю газы. Такого со мной раньше не бывало. Даже в армии, где мы питались почти одними бобами. Но теперь мне и вправду полегчало.

                - Уверены, что не хотите помочиться перед сном? - Джоунси, отец четверых детей, задал привычный вопрос почти автоматически.

                - Нет. Сходил в лесу, перед тем как вы нашли меня. Спасибо, что приютили. Спасибо вам обоим.

                - А, дьявол, - сказал Бивер, неловко переминаясь с ноги на ногу, всякий бы на нашем месте сделал бы то же.

                - Может, и да, - кивнул Маккарти. - А может, и нет. Помните, как в Библии: "Внемли, стою и стучусь у порога твоего..."

                Ветер за окном завывал все яростнее, так что тряслись стены. Джоунси ждал продолжения: похоже, Маккарти было что рассказать, но тот молча лег и натянул одеяло. Откуда-то из глубин кровати донесся очередной смрадный рокот, и Джоунси решил, что с него довольно. Одно дело - впустить заблудившегося путника, оказавшегося на твоем пороге, и совсем другое терпеть непрестанную газовую атаку.

                Бивер последовал за ним и осторожно прикрыл дверь.

 5

                Джоунси хотел было что-то сказать, но Бив, покачав головой, приложил палец к губам и повел его в кухню - самое дальнее место от спальни. Не выходить же на улицу в такую погоду!

                - Слушай, с этим парнем явно что-то неладно, - сказал Бивер, и даже в синеватом сиянии люминесцентной лампы Джоунси увидел, как он озабочен. Бив пошарил в широком нагрудном кармане комбинезона, нашел зубочистку и принялся грызть. Через три минуты - столько времени уходит у заядлого курильщика на сигарету - он превратит зубочистку в горстку измочаленных щепок. Джоунси никак не мог взять в толк, как выносят его зубы (и желудок) подобное варварство, но привычка сохранилась едва не с пеленок.

                - Надеюсь, ты ошибся, хотя... - Джоунси покачал головой. - Ты когда-нибудь нюхал такое?

                - Ну, пердун! - согласился Бивер. - Но дело не только в расстройстве желудка.

                - Ты это о чем?

                - Видишь ли... Он почему-то уверен, что сегодня одиннадцатое ноября.

                Джоунси никак не мог сообразить, о чем толкует Бив. Одиннадцатого ноября они приехали сюда, как всегда, в старом "скауте" Генри.

                - Бив, сегодня среда. Четырнадцатое. Бивер невольно улыбнулся. Зубочистка, уже успевшая треснуть, переместилась в другой уголок рта.

                - Мне-то это известно. И тебе тоже. А вот Рику - нет. Он считает, что сегодня день Господень.

                - Бив, припомни, что он тебе сказал?

                Вряд ли что-то существенное: в конце концов сколько времени может уйти на яичницу? Бив задумался, а Джоунси тем временем принялся мыть посуду. Он ничего не имел против походной жизни, но терпеть не мог разводить свинарник в отличие от многих вырвавшихся на волю мужчин.

                - Сказал, что их компания заявилась с утра в субботу, чтобы не терять день. В воскресенье он чинил крышу. И добавил: "По крайней мере я не нарушил заповедь, касающуюся работы в день субботний. Когда заблудишься в лесу, думаешь только об одном: как бы не спятить".

                - Ага, - хмыкнул Джоунси.

                - Пожалуй, я бы не поклялся под присягой, что он в самом деле считает, будто сегодня - одиннадцатое. Может, он имеет в виду прошлую неделю, четвертое ноября, потому что все твердил о воскресенье. Кроме того, поверить невозможно, что он скитался десять дней.

                Джоунси кивнул. Десять дней вряд ли. А вот три.., такому, пожалуй, можно поверить.

                - Это объясняет кое-что, им сказанное, - начал Джоунси - Он...

                Пол скрипнул, и оба, подскочив от неожиданности, обернулись к закрытой двери спальни. Но оттуда никто не поранился. Совсем забыли, что доски пола и стен вечно поскрипывают, даже когда ветра нет. Они пристыженно переглянулись.

                - Да, я сегодня на взводе, - сказал Бивер, то ли поняв что-то по лицу Джоунси, то ли верно прочитав его мысли. - Признайся, старик, тебе тоже немного не по себе. Откуда он только выполз!

                - "Не по себе" - это слабо сказано!

                - Звук такой, словно он забил в задницу какое-то несчастное создание, погибающее от удушья! - Бив сам удивился собственному остроумию. Они расхохотались одновременно, задыхаясь, зажимая рты, стараясь, чтобы гость не услышал и не понял, что смеются над ним. Джоунси приходилось особенно трудно: он чувствовал необходимость разрядки и в то же время понимал, что находится на грани истерики. Сгибаясь пополам, он охал, фыркал, захлебывался, не вытирая катившихся слез.

                Наконец Бивер схватил его за руку и вывел на крыльцо. Они долго стояли, раздетые, в глубоком снегу, радуясь возможности посмеяться вволю в таком месте, где свист ветра заглушал остальные звуки.

 6

                Когда они снова вошли в дом, руки Джоунси совсем онемели, пришлось сунуть их под горячую воду, и Джоунси пожаловался, что совсем не ощущает тепла. Но на душе было на удивление спокойно. Иногда полезно вволю посмеяться! Он даже почти забыл о Пите и Генри. Как они там? Сумеют ли благополучно вернуться?

                - Ты сказал, это кое-что объясняет, - напомнил Бив, принимаясь за очередную зубочистку. - Что именно?

                - Он не знал о том, что ожидается снег, - медленно выговорил Джоунси, пытаясь поточнее воспроизвести слова Маккарти. - Жаловался па синоптиков. "Вот тебе и "ясно и умеренно холодно", кажется, он именно так сказал. Но это имело бы смысл, если последний прогноз он слышал одиннадцатого или двенадцатого, ведь почти до самой ночи действительно было ясно.

                - Да, и умеренно, мать его, холодно, - согласился Бивер и, вытащив посудное полотенце с выцветшим узором из божьих коровок, принялся вытирать тарелки. - Что он еще сказал?

                - Что они остановились в Кинео.

                - Кинсо?! Да это в сорока - пятидесяти милях к западу отсюда! Он . Бивер вынул зубочистку изо рта, исследовал следы зубов и сунул обратно. Понятно.

                - Да, он не смог бы проделать все это за одну ночь, но если скитался три дня...

                - И четыре ночи, если он заблудился днем в субботу, это четыре ночи...

                - Да, и четыре ночи. Если предположить, что все это время он шел строго на запад... - Джоунси произвел мысленные подсчеты. По пятнадцать миль в день. - Вполне возможно, я бы сказал.

                - Но как же он не замерз? - Бивер бессознательно понизил голос. Правда, куртка у него длинная и белье с подогревом, но с самого Хэллоуина температура не поднималась выше двадцати градусов. Может, объяснишь, как это он шлялся по лесу четыре ночи и не замерз?! И даже не обморозился, если не считать этой штуки у него на щеке.

                - Понятия не имею. А, кстати, почему он не оброс?

                - Ну? - У Бивера поехала челюсть. Зубочистка опасно свисала с нижней губы. Наконец, опомнившись, он медленно кивнул. - Да. Щетина почти не видна.

                - Да, па трехдневную не похожа.

                - Похоже, он брился не далее чем вчера, верно?

                - Верно. - Джоунси представил себе блуждающего по лесу Маккарти, испуганного, замерзшего и голодного (хотя по виду не скажешь, что он пропустил так уж много обедов), но все же каждое утро подходящего к ручью, чтобы разбить ботинком лед, а йотом вынуть верный "Жиллетт" из.., откуда? Из кармана куртки?

                - А вдруг сегодня утром он потерял бритву, оттуда и щетина? предположил Бив. Он снова улыбался, но, кажется, не слишком весело.

                - Ну да. Заодно с ружьем. Видел его зубы? Бивер многозначительно поморщился:

                - Четырех недостает. Двух сверху, двух снизу. Выглядит в точности как тот малый, что вечно красуется на обложке журнала "Мэд" <"Безумие" (англ).>.

                - Ничего страшного, старина. У меня самого парочка смылась в самовольную отлучку. - Он приподнял губу, обнажая левую десну в не слишком приятной кривой ухмылке. - Видишь? Так и живу.

                Джоунси покачал головой. Это дело другое.

                - Пойми, малый - адвокат. Он постоянно на людях. Внешность - часть его имиджа. Он на этом живет. С такой вывеской? Эти провалы на самом виду! Клянусь, он не знал, что они вывалились.

                - Не думаешь, что он оказался в зоне повышенной радиации? - хмуро спросил Бивер. - Зубы выпадают на хрен при лучевой болезни, я как-то в кино видел. Один из тех ужастиков, которые ты вечно смотришь. Как, по-твоему, такое могло быть? А если он и эту красную метку тогда же и получил?

                - Ну да, схватил дозу, когда взорвался ядерный реактор в Марс-хилле, хмыкнул Джоунси и тут же пожалел о срыве при виде недоумевающей физиономии Бивера. - Бив, когда у тебя лучевая болезнь, волосы выпадают гоже.

                Бивер мгновенно просветлел:

                - Точно! Мужик в том фильме под конец облысел, как Телли, как-там-его, тот, что играл копа по телевизору. - И помедлив, добавил:

                - Потом он умер. Тот, что в кино, конечно, не Телли, хотя если задуматься...

                - Но у этого волосы на месте, - перебил Джоунси. Дай только Биверу волю, и тот немедленно начнет растекаться мыслию по древу.

                Он заметил, что в отсутствие чужака ни один из них не называл его Риком или Маккарти. Только "малый".., словно оба подсознательно стремились низвести его до уровня, ниже человеческого.., превратить в нечто неопределенное, незначительное, словно это позволит придать меньше значения, если.., словом, если...

                - Ну да, - подтвердил Бивер. - Волос у него хоть отбавляй.

                - Может, у него амнезия?

                - Кто знает? Хотя он помнит свое имя, с кем приехал, всякое такое. Слушай, вот пернул-то! Как в трубу дунул! А вонь! Настоящий эфир!

                - Верно. Как пусковая жидкость. Кстати, от диабетиков в коме иногда пахнет. Читал в каком-то триллере.

                - Похоже на пусковую жидкость?

                - Не помню.

                Они долго стояли молча, глядя друг на друга, прислушиваясь к завыванию ветра. Джоунси вдруг сообразил, что забыл рассказать Биверу о молнии, которую якобы видел чужак, но к чему трудиться? И без того достаточно.

                - Я думал, что он блеванет, когда наклонился вперед и свесил голову, сказал Бивер. - Ты тоже? Джоунси кивнул.

                - И выглядит он плохо, совсем паршиво.

                - Куда уж хуже.

                Бивер вздохнул, бросил зубочистку в мусорное ведро и глянул в окно, на сплошную стену снега.

                - Черт, хоть бы Генри и Пит были здесь! - Он пригладил волосы. Особенно Генри.

                - Бив, Генри - психиатр.

                - Знаю, но это все, что у нас есть по медицинской части, а малый явно нуждается в лечении.

                Собственно говоря, Генри действительно был врачом, без этого он не получил бы диплома психоаналитика, но, насколько знал Джоунси, никогда не занимался ничем, кроме психиатрии.

                - Все еще уверен, Бив, что они успеют вернуться?

                - Был. Полчаса назад, но сам видишь, что творится. Будем надеяться, мрачно проговорил Бив. В эту минуту в нем ничего не осталось от всегда беспечного, жизнерадостного Бивера Кларендона. - Будем надеяться.

 Глава 3

 "СКАУТ" ГЕНРИ

 1

                Пристально следя за светом фар "скаута", буравившим дырки в снежной завесе, которая накрыла Дип-кат-роуд, Генри пробивался к "Дыре в стене" и попутно обдумывал способы, как это сделать.

                Разумеется, под рукой всегда был Выход Хемингуэя, когда-то в Гарварде, на последнем курсе, он даже написал статью с таким названием, так что, должно быть, уже тогда имел в виду именно такое решение, не просто выполнял очередное задание очередного курса, нет, что-то было в этом глубоко личное.., скрытая тяга.., даже в то время.

                Так вот, Выход Хемингуэя был короток и прост: дробовик. И будь сейчас у Генри оружие.., не то что он бы непременно сделал это в обществе друзей. У их четверки бывало немало хороших моментов в "Дыре в стене" и было бы нечестно все портить. Такое навсегда осквернило бы "Дыру" для Пита и Джоунси, да и для Бивера тоже, возможно, больше всего именно для Бивера, а это уж подлость. Но скоро все свершится, он чувствовал, как оно приближается, словно зуд в носу, перед тем как чихнуть, но, наверное, это так и будет выглядеть. Всего лишь "ап-чхи" - и привет тьма, старая подруга.

                Согласно Выходу Хемингуэя, следует снять туфлю и носок, упереть приклад в пол, сунуть дуло в рот, большим пальцем спустить курок.

                Памятка себе, подумал Генри, выравнивая вильнувший "скаут". Хорошо еще, что колеи остались, да, собственно говоря, эта дорога и есть две колеи, вырытые трелевочными машинами, безостановочно ползущими по ней летом. Если сделаешь это таким образом, прими сначала слабительное и подожди, пока сходишь в туалет, ни к чему доставлять лишние хлопоты тем, кто тебя найдет.

                - Пожалуй, не стоит так спешить, - сказал Пит. У его ног стояла неизменная бутылка с пивом, уже наполовину опустошенная. Но одной бутылки недостаточно, чтобы вернуть Питу благодушное настроение. Еще три-четыре, и Генри вполне может переть по этой дороге под шестьдесят в час, а Пит при этом будет громко подпевать этому мудацкому диску "Пинк Флойд". А он вполне способен выжать шестьдесят, и ничего "скауту" не сделается, разве что бампер немного погнется. Оказаться в колеях Дип-кат, пусть и забитых снегом, все равно что лететь по рельсам. Если снег будет так валить и дальше, их дело плохо, ну а пока.., все в порядке.

                - Не волнуйся, Пит, все тип-топ.

                - Хочешь пива?

                - Только не за рулем.

                - Даже в такой глухомани?

                - Позже.

                Пит притих, предоставив Генри тоскливую работенку: следить за светом фар и пробираться по извилистой дороге между деревьями. Оставив его наедине со своими мыслями, чего тот и добивался. Все равно что трогать и трогать языком больной зуб, проверяя, ноет или нет. Но именно этого он и хотел.

                Существуют таблетки. Существует старый надежный способ; включенная электробритва в ванне с водой. Можно утонуть. Прыгнуть с обрыва. Револьвер в ухо - слишком ненадежно. Как и резать вены на запястьях, это только для психопатов, разыгрывающих самоубийство. Генри крайне заинтересовал японский способ: надеть петлю на шею. Привязать другой конец к большому камню. Положить камень на сиденье стула, сесть на пол и прижаться к чему-нибудь спиной, так, чтобы нельзя было упасть назад. Опрокинуть стул. Камень откатится. Человек может прожить от трех до пяти минут в состоянии усугубляющейся асфиксии. Серое перетекает в черное - привет тьма, старая подруга.

                Он прочел об этом методе в одном из любимых Джоунси детективов Кинси Милхоуна. Детективы и ужастики - две составляющие радостей Джоунси. Но Генри больше склонялся к Выходу Хемингуэя.

                Пит прикончил первую бутылку и, довольно улыбаясь, дернул пробку второй.

                - И что ты об этом думаешь?

                Генри словно выдернули силком из той вселенной, где живые действительно хотели жить. И как обычно в последнее время, он нетерпеливо поморщился. Но сейчас главное, чтобы никто из них ничего не заподозрил, а ему казалось, что Джоунси уже насторожился, да и Бивер вроде бы тоже. Эти двое иногда могли заглянуть внутрь. Пит, разумеется, ни сном ни духом, но и он способен сболтнуть в самый неподходящий момент, мол, каким озабоченным выглядит старина Генри, должно быть, что-то неприятное на уме, а Генри совсем это ни к чему. Для их четверки, старой канзасской банды Алых Пиратов третьего-четвертого классов, эта поездка в "Дыру в стене" будет последней, и нужно, чтобы о ней сохранились самые светлые воспоминания. Пусть они будут потрясены и ошеломлены случившимся, даже Джоунси, который чаще других видел Генри насквозь. Пусть твердят, что для них это полнейшая неожиданность. Все лучше, чем если оставшиеся трое будут сидеть по углам, опустив головы, боясь встретиться взглядами, думая, что им следовало бы догадаться, что все признаки были налицо, а они так ничего и не предприняли.

                Поэтому он вернулся в другую реальность, убедительно изображая неподдельный интерес. А кому это удастся лучше, чем шринку?

                - О чем я должен думать?

                - Да об этой чепухе у Госслина, тупица, - пояснил Пит, закатив глаза. О том вздоре, о котором толковал старик Госслин.

                - Пит, его не зря зовут стариком. Ему уже восемьдесят, не меньше, а единственное, в чем не испытывают недостатка старики и старухи, так это истерия - типичный психоз пожилого возраста.

                "Скаут" тоже не весенний цыпленочек - четырнадцать лет и второй круг по орбите одометра - выскочил из колеи, и его незамедлительно занесло, невзирая ни на какой четырехколесный привод. Генри выровнял машину, едва не засмеявшись, когда Пит уронил бутылку на пол и пронзительно взвизгнул:

                - Эй, мать твою, какого черта! Смотри, что делаешь!

                Генри сбавил скорость, почувствовал, что "скаут" стал слушаться, и снова нажал на педаль намеренно быстро и сильно. Машина снова пошла юзом, на этот раз против часовой стрелки. Очередной вопль Пита... Он повторил маневр, "скаут" вновь ввалился в колеи и на этот раз побежал гладко как по маслу. Неоспоримое преимущество решения покончить с жизнью - малые неприятности больше не действуют на нервы. Все по фигу.

                Свет прорезал слепящую белизну, состоящую из миллиардов пляшущих снежинок, среди которых, если верить расхожей мудрости, нет ни одной одинаковой.

                Пит поднял бутылку (выплеснулось совсем немного) и похлопал себя по груди.

                - Ты не слишком гонишь?

                - Ни чуточки, - сказал Генри и продолжил спокойно, словно ничего не случилось (на самом деле машина рыскнула) или течение его мыслей не прерывалось (оно и не прерывалось):

                - Массовая истерия - явление вполне обычное среди очень старых и очень молодых. Подробно описанный феномен как в моей области, так и в смежной профессии, социологии. - Он глянул на спидометр, увидел, что идет под тридцать пять миль, что и в самом деле довольно быстро для подобной погоды, и сбросил скорость. - Лучше? Пит кивнул:

                - Не обижайся, ты классный водила, но, старина, в такой снег! Кроме того, машина нагружена! - Он помахал большим пальцем в сторону двух пакетов и двух коробок на заднем сиденье. - Кроме сосисок, у нас там макароны "крафт" с сыром. Бивер без этой жратвы жить не может.

                - Знаю. Мне они тоже нравятся. Вспомни истории о сатанистах в штате Вашингтон. Пресса в середине девяностых буквально с ума сходила. Следы привели к старикам, живущим с детьми, а в одном случае - с внуками, в двух городишках к югу от Сиэтла. Многочисленные жалобы о сексуальных издевательствах над детьми в детских садах, очевидно, посыпались, когда девочки-подростки, работающие неполный рабочий день, подняли ложную тревогу одновременно в Делавэре и Калифорнии. Возможно, совпадение, возможно, просто назрела подходящая обстановка для подобных сенсаций, и девочки этим воспользовались.

                Как гладко скатываются с языка слова, словно в самом деле имеют какой-то смысл. Генри разглагольствовал, а сидевший рядом человек слушал в немом восхищении, и никто (особенно Пит) не мог предположить, что он выбирает между дробовиком, веревкой, выхлопной трубой и таблетками. Голова была словно забита магнитофонной пленкой, а сам он - нечто вроде плейера, непрерывно пропускающего сквозь себя кассету за кассетой.

                - В Салеме, - продолжал Генри, - истерия поразила как стариков, так и молодых девушек, и voila <вот (фр.).> - тут тебе и процесс о салемских ведьмах.

                - Мы с Джоунси этот фильм видели, - сказал Пит. - Там Винсент Прайс играл. Я от страха в штаны наложил!

                - Еще бы, - засмеялся Генри. На какое-то безумное мгновение ему показалось, что Пит имеет в виду "Плавильную печь". - А когда истерические идеи обретают силу? Как только урожай собран, настает плохая погода, когда самое время рассказывать страшные истории и выдумывать всякие пакости. В Уинатчи, штат Вашингтон, - сатанизм и жертвоприношения детей в лесу. В Салеме - ведьмы. А в Джефферсон-трект, обиталище единственного и неповторимого магазина Госслина, - странное свечение в небе, пропавшие охотники и войсковые маневры, не говоря уже о фантастических красных штуках, растущих на деревьях.

                - Не знаю насчет вертолетов и солдат, но так много народу видели эти огни, что пришлось даже созвать городское собрание. Сам старик Госслин мне сказал, пока ты выбирал консервы. Кроме того, несколько человек из Кинео действительно исчезли, какая уж тут истерия! - возразил Пит.

                - Позволь заметить, что невозможно созвать городское собрание в Джефферсон-трект, поскольку это не город. Даже Кинео - всего лишь тауншип, имеющий, правда, название. Во-вторых, собрание будет проходить вокруг печки старого Госслина, и половина присутствующих успеют накачаться мятным джином или бренди, - заметил Генри.

                Пит хихикнул.

                - В-третьих, что им еще делать? И четвертое, насчет охотников: многие, возможно, попросту устали от охоты и отправились по домам или надрались и решили разбогатеть в новом казино в Каррабассете.

                - Ты думаешь? - Пит выглядел подавленным, и Генри, ощутив внезапный прилив горячей любви к другу, похлопал его по коленке.

                - Не страдай, - сказал он. - Мир полон непонятого и непознанного.

                Будь мир действительно таким, сомнительно, чтобы Генри так стремился бы покинуть его, но если что психиатры и умели в совершенстве (кроме как выписывать рецепты на прозак, паксил и амбиен <Названия транквилизаторов и антидепрсссантов>), так это лгать.

                - Исчезновение четверых охотников сразу кажется мне более чем странным.

                - Нисколько, - усмехнулся Генри. - Одного, вот это странно. Двоих.., пожалуй, тоже. А вот сразу четверых? Да они попросту собрались вместе и отбыли, можешь не сомневаться.

                - Сколько еще до "Дыры в стене", Генри? - Что, разумеется, означает: "У меня еще есть время для одной бутылочки пивка?"

                Генри обнулил одометр у Госслина, старая привычка, еще со времен работы на "скорой" в штате Массачусетс, где платили по двенадцать центов за милю и всех престарелых психопатов, которых ты был в состоянии обслужить. Расстояние между магазином и "Дырой" легко запомнить: 22, 2 мили. На одометре - 12, 7, что означает...

                - НЕ ЗЕВАЙ! - взвизгнул Пит, и Генри перевел взгляд на ветровое стекло.

                "Скаут" как раз взобрался на вершину крутого, поросшего деревьями гребня. Здесь снег был еще гуще, но Генри ясно различал человека, сидевшего на дороге футах в ста впереди. Неизвестный был закутан в мешковатое пальто с капюшоном, поверх которого ярким пятном выделялся оранжевый жилет, развевавшийся, как плащ супермена. На голове косо сидела меховая ушанка с пришитыми к ней оранжевыми лентами, тоже трепетавшими на ветру, напоминая цветные полоски, которыми иногда украшают площадку с подержанными автомобилями. Неизвестный сидел посреди дороги, как индеец, решивший выкурить трубку мира, и даже не пошевелился, когда узкие лучи света настигли его. Генри успел заметить глаза мумии: широко открытые, но неподвижные, такие неподвижные и блестящие, ничего не выражающие, и подумал: И мои такими же будут, если не держать себя в руках.

                Времени затормозить не оставалось, особенно в таком снегу. Генри крутанул руль вправо и почувствовал толчок, когда "скаут" вновь выбился из колеи. Он мельком увидел белое застывшее лицо, и в голове вихрем пронеслась мысль:

                Черт побери, да это женщина!

                "Скаут" немедленно занесло, но на этот раз Генри намеренно постарался завязнуть в снегу, отчетливо, каким-то внутренним чутьем зная (времени подумать не оставалось), что это единственный шанс сиделицы-на-дороге, притом весьма слабый.

                Пит взвыл, и Генри уголком глаза заметил, как тот бессознательно отстраняющим жестом вытянул руки. "Скаут" переваливался с ухаба на ухаб, и Генри вывернул руль, пытаясь уберечь незнакомку от удара в лицо. Руль с противной, головокружительной легкостью скользил под затянутыми в перчатки руками. Секунды три "скаут" полз по покрытой снегом Дип-кат-роуд под углом сорок пять градусов, отчасти из-за беспощадного ветра, отчасти благодаря водительскому мастерству Генри Девлина. Снег клубился вокруг мелкой белой пылью; огни фар желтыми пятнами плясали по ссутулившимся под тяжестью сугробов соснам, слева от дороги. Все это продолжалось секунды три - целую вечность. Генри видит, как мимо проносится силуэт, словно движется она, а не машина, только женщина так и не шевельнулась, даже когда ржавый край бампера проскочил от ее лица где-то в полудюйме. Всего полудюйм морозного воздуха между острой железкой и ее щекой!

                Обошлось! - ликовал Генри. - Обошлось, стерва ты этакая! Последняя туго натянутая нить самообладания лопнула, и "скаут" развернуло боком. Машину затрясло, как в горячке, когда колеса снова отыскали колею, только на этот раз влепились поперек. Трудяга-"скаут" все еще пытался встать на верный путь, найти устойчивое положение, "задом наперед, все наоборот", - как пели они в начальной школе, стоя в строю, но налетел то ли на камень, то ли на бревно и с ужасающим грохотом опрокинулся, сначала набок, со стороны пассажирского сиденья, засыпав все вокруг осколками битых стекол, а потом на крышу. Одна половина ремня безопасности порвалась, и Генри вышибло из кресла. Он приземлился на левое плечо, ударившись мошонкой о рулевую колонку, и сразу ощутил свинцовую тяжесть в паху. Сломанная ручка управления поворотником вонзилась в бедро, по ноге побежала теплая струйка крови, сразу намочившая джинсы. "Кларет, - как объявлял когда-то радиокомментатор боксерских матчей. - Глядите, ребята, кларет потек". Пит то ли выл, то ли визжал, то ли то и другое вместе.

                Несколько минут двигатель продолжал работать, но потом сила притяжения сделала свое дело, и мотор заглох. Некогда сильная машина превратилась всего лишь в уродливый горб на дороге, хотя колеса все еще вертелись, а свет продолжал обшаривать занесенные снегом сосны по левой стороне. Вскоре одна фара погасла, но другая еще не сдавалась.

 2

                Генри много и долго беседовал с Джоунси о несчастном случае (правда, не столько говорил, сколько слушал, терапия в основном и состояла в способности творчески выслушивать пациента) и знал, что Джоунси не запомнил самого столкновения. Насколько мог сказать Генри, он сам после аварии ни на мгновение не терял сознания, и цепочка воспоминаний не разрывалась. Он отчетливо помнил, что возится с застежкой ремня, пытаясь поскорее избавиться от этого дерьма, а Пит тем временем орет, что у него нога сломана, его чертова нога сломана. Помнил ритмичное "шурх-шурх" "дворников", мерцание индикаторов на приборной доске, которая теперь оказалась над головой. Он нашел застежку ремня, тут же потерял, снова нашел и нажал на кнопку. Ремень поддался, и Генри неловко упал, стукнувшись о крышу плечом и разбив пластиковый потолочный плафон. Неуклюже пошарив рукой по дверце, он нашел ручку, попытался открыть, но ничего не получалось.

                - Моя нога! Ах ты с-сука! ..

                - Заткнись, - велел Генри. - Ничего с твоей ногой не случилось.

                Можно подумать, он точно знал.

                Генри снова отыскал ручку, нажал, но дверца не открывалась. Наконец он сообразил, в чем дело: машина лежит вверх колесами, и он тянет не в ту сторону. Он возобновил усилия под беспощадным светом обнажившейся лампы бывшего потолочного плафона, и дверца щелкнула. Он толкнул се ладонью, почти уверенный, что ничего не выйдет: раму наверняка погнуло, и повезет еще, если удастся отвести, приоткрыть щель дюймов на шесть.

                Но дверца заскрипела, и в лицо ударила целая пригоршня снега, обожгла холодом лицо и шею. Генри приналег плечом, но только когда ноги оторвались от рулевой колонки, сообразил, что фактически висит в воздухе. И сейчас, сделав нечто вроде сальто, вдруг обнаружил, что пристально рассматривает свой, затянутый в джинсы пах, словно решил попробовать поцеловать ноющие яйца, как обычно делают дети, когда хотят, чтобы "бо-бо" прошло. Диафрагма сплюснулась вдвое под самым невероятным углом, и дышать становилось все труднее.

                - Генри, помоги! Я застрял! Застрял, мать твою!

                - Минутку! - прохрипел он каким-то чужим, сдавленным голосом. Даже из этого положения он видел, что верх левой штанины потемнел от крови. Ветер в соснах гудел, как холодильник "Элсктролюкс" самого Господа Бога.

                Генри схватился за дверцу, тихо радуясь, что вел машину в перчатках, и дернулся что было сил: необходимо во что бы то ни стало выбраться, освободить диафрагму, иначе он задохнется. Еще мгновение, и он вылетел наружу, как пробка из бутылки. Какое-то время он не мог двинуться: просто лежал, отдуваясь, смаргивая налипшие на веки снежинки, глядя на переливающуюся, колышущуюся снежную сеть. Небо над головой было совершенно обычным, как всегда, ничего странного, он готов был в этом поклясться в суде на всех Библиях мира. Только низко нависшие серые брюшки облаков и психоделическое обвальное мелькание снега.

                Пит звал его с нарастающей паникой.

                Генри перевернулся, встал на колени, понял, что, кажется, обошлось, и осмелился подняться. Постоял, качаясь на ветру, опасаясь, что раненая нога подломится и снова опрокинет его в снег, но устоял. Тряхнул головой и, ковыляя, обошел "скаут" посмотреть, чем можно помочь Питу. И мельком глянул в сторону женщины, из-за которой они попали в этот чертов переплет. Она по-прежнему сидела в позе лотоса посреди дороги, полузанесенная снегом. Жилет развевался и хлопал по ветру, с ушанки все так же радостно подмигивали ленточки. Она даже не обернулась посмотреть на них и по-прежнему пялилась в сторону магазина Госслина. Широкий изгибающийся след протектора прошел примерно в футе от ее согнутой ноги, и Генри до сих пор не мог понять, как ему удалось ее объехать.

                - Генри! ГЕНРИ, ДА ПОМОГИ ЖЕ!

                Он похромал по глубокому снегу к противоположной дверце. Ее заклинило, но когда Генри снова встал на колени и дернул обеими руками, она нехотя приоткрылась. Генри снова плюхнулся на колени, стиснул плечо Пита и потянул. Ничего.

                - Отстегни ремень, Пит.

                Пит повозился немного, но так и не смог найти пряжку, хотя она красовалась прямо на животе. Осторожно, без малейшего признака нетерпения (похоже, он все еще был в шоке) Генри отстегнул пряжку, и Пит мешком свалился на крышу. Голова бессильно свесилась набок Пит взвизгнул от боли и удивления, но тут же сообразил, что делать, и, извиваясь ужом, выполз из полуоткрытой дверцы. Генри подхватил его под мышки и оттащил подальше. Оба свалились в снег, и Генри вдруг поразило мгновенное дежа-вю, столь сильное и неожиданное, что он едва не потерял сознание. Разве не так они играли детьми? Ну конечно! Как в тот день, когда научили Даддитса лепить снежных ангелов.

                Откуда-то донесся пронзительный смех, и Генри растерянно вздрогнул. И тут же осознал, что смеется он сам. Пит резко сел - широко открытые безумные глаза, залепленная снегом спина, сжатые кулаки - и немедленно набросился на Генри.

                - Какого хрена ты ржешь? Этот козел едва не отправил пас на тот свет! Удушу сукина сына!

                - Не сына, а саму суку, - поправил Генри, смеясь еще громче. Вполне возможно, что Пит не расслышал его за воем ветра, но какая разница! Как давно ему не было так легко!

                Пит без особых усилий поднялся с земли, и Генри уже хотел изречь что-то мудрое вроде того, что тот исключительно легко двигается для человека со сломанной ногой, но тут Пит снова рухнул, вопя от боли. Генри подошел ближе и пощупал вытянутую ногу Пита. Похоже, все в порядке, хотя разве можно определить наверняка сквозь два слоя одежды?

                - Она все-таки не сломана, - сказал Пит, морщась от боли. - Мениск потянул, совсем как когда играл в футбол. Где она? Это точно женщина?

                - Да.

                Пит встал и, волоча ногу, обошел машину спереди. Оставшаяся фара по-прежнему героически освещала снег.

                - Если выяснится, что она не калека и не слепая, за себя не отвечаю, объявил он Генри. - Отвешу такого пенделя, что мигом долетит до лавки Госслина.

                Генри снова разобрал смех, стоило представить, как Пит, подпрыгивая на здоровой ноге, пинает незнакомку больной. Совсем как блядские "Рокеттс" <Женский танцевально-вокальный ансамбль, славящийся кордебалетом.>!

                - Пит, не смей ее трогать! - закричал он, сильно подозревая, что всякий эффект от строгого приказа будет уничтожен приступами маниакального хохота.

                - Не стану, если она не будет огрызаться, - пообещал Пит тоном оскорбленной старой девы, что вызвало новый приступ смеха. Немного отдышавшись, Генри спустил джинсы и кальсоны, чтобы взглянуть на рану. Оказалось, что это всего лишь царапина длиной дюйма три на внутренней стороне бедра. Правда, кровь еще не совсем унялась, но Генри показалось, что ничего особенно страшного нет.

                - Какого дьявола вы тут вытворяете? - крикнул Пит с другого бока перевернутой машины, "дворники" которой продолжали скорбно шуршать. Хотя тирада была, как всегда, сдобрена ядреным словцом (печальное влияние Бивера и биверизмов), Генри снова пришла на ум оскорбленная пожилая леди-учительница, что привело к очередному приступу веселья.

                Он рывком подтянул штаны и выпрямился.

                - Почему восседаете здесь посреди долбаной дороги в самую гребаную метель? Пьяны? Обширялись? Что вы за безмозглая телка? Эй, отвечайте же! Мы с приятелем едва не откинули копыта из-за вас, можно бы по крайней мере.., ох, МАТЬ ТВОЮ!

                Генри подбежал как раз вовремя, чтобы увидеть, как Пит падает рядом с неподвижной мисс Буддой. Должно быть, опять коленка подвела. Женщина даже не повернула головы. Оранжевые ленты реяли за спиной. Лицо обращено к метели, широко раскрытые глаза не мигают, даже когда снежинки, залетающие в них, тают на теплых живых линзах, и Генри, невзирая на обстоятельства, вдруг ощутил профессиональное любопытство. На что же они наткнулись?

 3

                - О-о, сучье вымя, распротак тебя и этак, до чего же ПАРШИВО!

                - Ну как ты? - спросил Генри и снова захохотал. Что за дурацкий вопрос!

                - А как по-твоему, шринки-бой? - съязвил Пит, но когда Генри нагнулся над ним, слабо махнул рукой:

                - Нет, я в порядке, лучше проверь принцессу Дерьмостана. С чего это она тут уселась?

                Генри, кривясь от боли, опустился на колени перед женщиной. Ныло все тело: ноги, ушибленное о крышу плечо, а шею было трудно повернуть, но, несмотря на все это, он по-прежнему посмеивался.

                Незнакомка нисколько не походила на деву в беде. Лет сорока, некрасивая и плотно сбитая. Хотя парка казалась довольно толстой, да и под низ наверняка было немало чего надето, все же она заметно топорщилась спереди, выпирающими выпуклостями, специально для которых, видимо, и была изобретена операция по уменьшению груди. Волосы, выбившиеся из-под клапанов ушанки, очевидно, были подстрижены наспех и кое-как. Она тоже носила джинсы, но из одной ее ляжки можно было выкроить два бедра Генри. Первое определение, которое пришло ему на ум, было: деревня. Из тех, что вечно развешивают бельишко на захламленном дворе, рядом со своим экстра-широким трейлером, а из приемника, выставленного в открытом окне, несется очередная попса... В крайнем случае покупает бакалею у Госслина.., чем ей еще заняться? Правда, оранжевый жилет и ленты указывают на то, что она приехала охотиться, но в таком случае, где же ее ружье? Снегом замело?

                В широко раскрытых синих глазах не было ни проблеска мысли. Совершенно пустые. Генри поискал следы, но ничего не нашел. Наверняка успели скрыться под снегом.

                Но что-то было во всем этом неестественное. Откуда она свалилась? С неба?

                Генри стащил перчатку и пощелкал пальцами перед ее невидящими глазами. Она моргнула. Не слишком много, но куда больше, чем он ожидал, если учесть тот факт, что многотонная махина только сейчас пронеслась в шаге от нее, а она и не дернулась.

                - Эй, - заорал он что есть мочи. - Эй, очнитесь! Очнитесь же!

                Он снова щелкнул онемевшими пальцами: когда они успели так замерзнуть. Ну мы и попали! - подумал он. - Вот так влипли!

                Женщина рыгнула. Звук показался поразительно громким, заглушившим даже шум ветра, и прежде чем его унесло, Генри ощутил горьковатый резкий запах, что-то вроде медицинского спирта. Незнакомка заерзала, поморщилась и испустила газы с рокотом, похожим на мурлыканье заведенного мотора. Может, подумал Генри, это местный способ здороваться ?

                Эта мысль снова его рассмешила.

                - Охренеть, - прошептал Пит ему в ухо. - Нужно проверить, у нее штаны целы после такого выхлопа? Ну и ну! Что вы пили, леди, политуру? Она пила что-то, и будь я проклят, если это не антифриз.

                Генри согласно кивнул.

                Глаза женщины неожиданно ожили, встретились со взглядом Генри, и тот был потрясен увиденной в них болью.

                - Где Рик? - спросила она. - Я должна найти Рика, он единственный, кто остался.

                Она растянула губы в уродливой гримасе, и Генри заметил, что во рту не хватает половины зубов, а оставшиеся выглядят кольями покосившейся изгороди. Она снова рыгнула, и Генри даже зажмурился от едкого запаха.

                - Господи Иисусе! - взвизгнул Пит. - Да что это с ней?

                - Не знаю, - пожал плечами Генри, с тревогой заметив, что глаза женщины снова остекленели. Кажется, дело плохо. Будь он один, можно было бы сесть рядом с женщиной и обнять ее за плечи: куда более интересное и, вне сомнения, оригинальное решение его последней проблемы, чем Выход Хемингуэя. Но нужно еще позаботиться о Пите, Пите, не успевшем пройти даже первый этап лечения о г алкоголизма, хотя, возможно, все еще впереди. И кроме того, его разбирало любопытство.

 4

                Пит сидел в снегу, растирая колено и поглядывая па Генри. Ждал, что тот предпримет. Что ж, вполне справедливо, Генри достаточно часто приходилось выполнять роль мозгового центра этой четверки. Лидера у них не было, но Генри считался чем-то вроде. Так повелось еще со школы.

                Женщина, однако, ни на кого не смотрела. Снова тупо пялилась в снежное пространство.

                Остынь, велел себе Генри. Вздохни поглубже и остынь.

                Он набрал в грудь побольше воздуха, задержал и медленно выдохнул. Лучше. Немного лучше. Итак, что же все-таки с дамой? Не важно, откуда она явилась, и что здесь делает, и почему от нее несет вонью разбавленного антифриза. Что с ней творится именно сейчас?

                Шок, очевидно. Шок настолько сильный, что вылился в нечто вроде ступора, недаром же она даже не дрогнула, когда "скаут" пронесся едва не по ногам. И все же она не ушла в себя настолько глубоко, что только гипноз мог бы вывести ее из этого состояния: среагировала на щелчок пальцев и заговорила. Справлялась о каком-то Рике.

                - Генри...

                - Помолчи секунду.

                Он снова снял перчатки, вытянул руки и хлопнул в ладоши перед ее лицом. И хотя звук был очень тихий по сравнению с буйной музыкой ветра, она снова моргнула.

                - Встать!

                Генри схватил ее за руки и даже обрадовался, ощутив конвульсивное пожатие ее пальцев. Он подался вперед, морщась от запаха эфира. Любой человек, испускающий такую вонь, не может быть здоров.

                - Ну же, вставайте! Со мной! На счет "три". Раз, два, ТРИ!

                Он потянул ее вверх. Она поднялась, пьяно пошатываясь, и снова рыгнула. И одновременно испустила ветры. Ушанка сползла на один глаз. Видя, что она и не пытается ничего сделать, Генри приказал:

                - Поправь ей шапку!

                - Что?

                Пит тоже встал, хотя не слишком уверенно держался на ногах.

                - Не хочу ее отпускать. Открой ей глаза и нахлобучь шапку покрепче.

                Пит нехотя послушался. Женщина слегка наклонилась, скорчила гримасу, пукнула.

                - Большое спасибо, - кисло пробурчал Пит. - Вы очень добры, спокойной ночи.

                Почувствовав, что женщина обмякла, Генри сильнее сжал руки.

                - Шагайте! - заорал он ей прямо в лицо. - Шагайте вместе со мной. На счет "три". Раз, два, ТРИ!

                Он повел ее к капоту "скаута". Теперь она уставилась на него, и он старался удержать ее взгляд. Не оборачиваясь к Питу (не хотел рисковать снова ее потерять), он велел:

                - Держись за мой ремень. Веди меня.

                - Куда?

                - Вокруг "скаута".

                - Не уверен, что смогу...

                - Придется. А теперь делай что говорят. Прошло не меньше минуты, прежде чем он ощутил пробравшуюся под куртку руку Пита. Тот вцепился в его ремень, и все трое медленно поплелись через узкую полосу дороги, в неуклюжей конге, сквозь желтый неподвижный свет уцелевшей фары. Здесь по другую сторону огромной беспомощной туши "скаута" они по крайней мере были защищены от ветра. Уже неплохо.

                Вдруг женщина резко выдернула руки и нагнулась, широко разинув рог. Генри проворно отступил, не желая получить в лицо струю рвоты, но вместо этого она оглушительно рыгнула и тут же испустила ветры. Такого грома Генри еще не доводилось слышать, а он мог бы поклясться, что всего наслушался за всю жизнь в больничных палатах северного Массачусетса. Однако она удержалась на ногах, шумно вдыхая воздух носом.

                - Генри, - охнул Пит, хриплым то ли от ужаса, то ли от благоговения голосом. - Господи, Генри, СМОТРИ!

                Он потрясение уставился в небо. Мельком отметив, что челюсть у приятеля как-то странно отвисла, Генри последовал его примеру и глазам не поверил. По низко нависающим облакам медленно скользили круги ярких огней. Генри, жмурясь, принялся считать, но все сбивался. Девять или десять? Он вспомнил о прожекторах, пронзавших небо на голливудских премьерах, но откуда здесь прожекторы? А если бы и были, они наверняка увидели бы столбы света, поднимавшиеся в снежном воздухе. Источник света явно находился то ли над облаками, то ли прямо в облаках, но уж никак не ниже. Огни хаотически метались взад-вперед, и Генри охватил внезапный атавистический ужас.., поднимающийся изнутри, ., из самых глубин. Спинной мозг мгновенно превратился в ледяной столп.

                - Что это? - почти заскулил Пит. - Иисусе, Генри, ЧТО ЭТО?!

                - Я не...

                Женщина подняла голову, увидела пляшущие огни и принялась визжать, на удивление громко, истошно и с таким ужасом, что Генри самому захотелось завыть.

                - ОНИ ВЕРНУЛИСЬ! ВЕРНУЛИСЬ! ВЕРНУЛИСЬ! - вопила она.

                Генри хотел было успокоить ее, но женщина прислонилась головой к шине "скаута" и закрыла руками глаза. Она больше не кричала, только тихо стонала, как попавшее в капкан животное, без всякой надежды освободиться.

 5

                Неизвестно, сколько времени (возможно, не более пяти минут, хотя, казалось, гораздо дольше) они наблюдали игру огней на небе. Цветные круги подскакивали, раскачивались, подмигивали, метались влево и вправо - словно бы играли в чехарду. В какой-то момент Генри сообразил, что их осталось всего пять, а потом исчезли еще два. Женщина, по-прежнему уткнувшаяся в шину, снова пукнула. Генри вдруг осознал, что они торчат в снежной пустыне, глазея на нечто вроде небесного явления, скорее всего оптического, очевидно, последствия снегопада, пусть и занятного, но вряд ли способствующего их скорейшему возвращению в безопасное место. Он отчетливо вспомнил последние показания одометра: 12, 7. До "Дыры в стене" почти десять миль, немаленькое расстояние даже в самых благоприятных обстоятельствах, а тут, ., метель вот-вот перейдет в буран. Не говоря уже о том, что он единственный может идти.

                - Пит!

                - Это что-то! - выдохнул Пит. - НЛО хреново, клянусь, как в "Секретных материалах"! Как по-твоему...

                - Пит! - Он ухватил Пита за подбородок и повернул его лицом к себе. Наверху таяли два последних огня. - Это какие-то электрические разряды, только и всего.

                - Ты так думаешь? - Пит выглядел абсурдно разочарованным.

                - Да, что-то связанное с бурей. Но даже если это первая волна Бабочек-Инопланетян с планеты Алнитак, вряд ли это будет иметь какое-то значение, если мы все превратимся в эскимо на палочке. Ты мне нужен. Вспомни свой коронный трюк. Сумеешь?

                - Не знаю, - сказал Пит, бросив последний взгляд на небо. Там оставался только один круг и то уже почти неразличимый. - Мэм? Мэм, они вроде как исчезли. Теперь самое время оттаять. Ну как?

                Женщина не ответила, по-прежнему прижимаясь к шине. Ленты на ушанке негромко хлопали. Пит вздохнул и повернулся к Генри:

                - Что тебе нужно?

                - Знаешь шалаши лесорубов вдоль дороги? - Таких было всего восемь или девять. Всего-навсего четыре столба, накрытых куском ржавой жести. Рабочие бумагоделательной фабрики хранили там до весны бревна и кое-какое оборудование.

                - Еще бы, - кивнул Пит.

                - Можешь вспомнить, какой ближе всего?

                Пит закрыл глаза, поднял палец и стал двигать им взад-вперед, одновременно прищелкивая языком. Старая манера, еще со школы. Не такая давнишняя, как привычка Бивера жевать карандаши и зубочистки или любовь Джоунси к детективам и ужастикам, но все же многолетняя. И Пит ни разу не ошибался. Оставалось надеяться, что и сейчас не подведет.

                Женщина, возможно, уловив тихие, тикающие звуки, подняла голову и огляделась. На лбу чернело большое пятно, оставленное шиной.

                Пит наконец открыл глаза.

                - Прямо тут, - заявил он, показывая в направлении "Дыры в стене". - Вон за тем поворотом будет холм. Перевалить через него, и дальше по прямой. Совсем недалеко. По левой стороне. Часть крыши обвалилась. У какого-то Стивенсона там шла носом кровь.

                - Правда?

                - Да ну, старик, не знаю, - смутился Пит.

                Генри смутно припомнил убогий приют.., а то, что крыша обвалилась, даже неплохо: если жесть достает до земли, будет хоть к чему прислониться.

                - Недалеко - это сколько?

                - С полмили. Самое большее - три четверти.

                - И ты уверен.

                - Точно.

                - Можешь со своим коленом проковылять столько?

                - Думаю, да, а вот она как?

                - По-моему, она приходит в себя, - кивнул Генри. Положив руки на плечи женщины, он повернул ее к себе, так, что они оказались почти нос к носу. Несло у нее изо рта омерзительно: антифриз с примесью чего-то органического, масляного.., но он не пытался отодвинуться. - Нужно идти, - объяснил он, без крика, но громко и повелительно. - Шагаем вместе по счету "три". Один, два, ТРИ!

                Он взял ее за руку и, обогнув "скаут", вывел на дорогу. После мгновенного сопротивления она покорно последовала за ним, казалось, не чувствуя ни холода, ни ветра. Так продолжалось минут пять, но тут Пит снова пошатнулся.

                - Подожди, - выдавил он. - Чертово колено опять фокусничает.

                Нагнувшись, он принялся массировать колено. Генри посмотрел на небо. Ничего.

                - Ну как ты? Сможешь добраться?

                - Смогу, - сказал Пит. - Давай, вперед.

 6

                Они благополучно добрались до середины склона, и тут Пит со стоном упал, матерясь и хватаясь за ногу. Заметив взгляд Генри, он издал странный горловой звук, что-то среднее между смехом и рычанием:

                - Не волнуйся. Малютка Пит доползет.

                - Уверен?

                - Угу. - И к ужасу Генри (к которому примешивалось, как ни странно, веселье, мрачное веселье, последнее время не покидавшее его ни на минуту), Пит принялся молотить кулаками несчастную коленку.

                - Пит...

                - Отпускай, чертова тварь, отпускай! - вопил Пит, полностью игнорируя приятеля. Все это время женщина стояла, сгорбившись, не обращая внимания па то, что ветер дуст в спину и оранжевые ленты лезут в глаза. Неподвижная, молчаливая, как выключенный станок.

                - Пит?

                - Все нормально, - отмахнулся Пит, устало глядя на Генри, но в глубине глаз тоже мелькали смешливые искорки. - Мы в полном дерьме или нет?

                - В полном.

                - Вряд ли я дошагаю до самого Дерри, но уж до этой развалюхи дотопаю. Он протянул Генри руку:

                - Помоги встать, вождь.

                Генри послушно рванул его с земли, и Пит поднялся, скованно, неуклюже, словно у него затекли ноги. Постояв немного, он кивнул:

                - Пойдем. Поскорее бы убраться подальше от ветра. Черт возьми, нужно было захватить пару бутылок пива.

                Они вскарабкались на вершину холма. На другой стороне ветер не так свирепствовал. К тому времени, как они спустились, Генри позволил себе надеяться, что хотя бы эта часть их путешествия окончится благополучно. Но на полпути к темнеющему остову убежища женщина рухнула, сначала на колени, потом лицом вниз. И осталась лежать неподвижно, чуть повернув голову, только пар, вырывавшийся изо рта, служил признаком того, что она еще жива (ах, насколько все было бы проще, замерзни она несколько часов назад, подумал Генри). Немного отдохнув, она легла на бок и утробно рыгнула.

                - Ах ты, надоедливая п...а! - сказал Пит не зло, скорее устало, и глянул на Генри. - Ну, что теперь?

                Генри опустился на колени, кричал на нее, щелкал пальцами, хлопал в ладоши, считал до трех. Бесполезно.

                - Останься с ней. Может, я найду что-то вроде волокуши.

                - Желаю удачи.

                - Можешь предложить что-то другое?

                Пит, поморщившись, уселся в снег и вытянул перед собой больную ногу.

                - Нет, сэр, - вздохнул он. - Все блестящие мысли истощились.

 7

                Генри добрался до хижины минут за шесть. Раненое бедро онемело, но он старался не обращать внимания. Если дотащить сюда Пита и женщину и если "арктик кэт" <Марка снегохода>, стоявший без дела в "Дыре в стене", заведется, все еще может обойтись. И черт возьми, интересная штука эти небесные огни...

                Крыша из рифленого железа обвалилась очень удачно. Перед, выходивший на дорогу, оставался открытым, но упавший лист образовал заднюю стенку, и из неглубокого сугроба выглядывал кусок грязно-серого брезента, усыпанный опилками и щепками.

                - Есть! - крикнул Генри, хватая примерзший брезент. Оторвать его от земли удалось не сразу, но в конце концов ткань с треском подалась, напомнив Генри о звуках, издаваемых женщиной. Таща за собой брезент, он устремился туда, где оставил Пита и незнакомку.

                Пит по-прежнему сидел в снегу рядом с бесчувственной женщиной, неестественно выставив ногу.

 8

                Все оказалось куда легче, чем посмел надеяться Генри. Самым трудным было взвалить ее на брезент, дальше все пошло как по маслу. Несмотря на свой вес, она скользила по снегу, как на санях. Генри тихо радовался холоду. Будь сейчас градусов на пять теплее, мокрый снег прилипал бы к ткани. Да и дорога была совсем короткой.

                Снег уже доходил до щиколоток и валил все гуще, но и снежные хлопья стали крупнее. Как они горевали, увидев такие в детстве! "Кончается! " говорили они друг другу, скорбно вздыхая.

                - Эй, Генри! - окликнул Пит, чуть задыхаясь, но это уже не имело значения: до хижины было рукой подать. Да и Пит старался беречь ногу и семенил, почти не сгибая колена.

                - Что?

                - Последнее время я часто вспоминаю Даддитса.., и.., ну, не странно ли?

                - Пет костяшек, - не задумываясь, сказал Генри.

                - Точно, - нервно подхватил Пит. - "Нет костяшек, нет игры". Не думаешь, что это странно?

                - Если это так, - ответил Генри, - мы оба не в себе.

                - Ты это о чем?

                - Я сам часто думаю о Даддитсе. С прошлого марта. Мы с Джоунси собирались поехать к нему...

                - Правда?

                - Да. Но Джоунси как раз сбила машина.

                - Спятивший старый мудак! Как только ему разрешили сесть за руль! взорвался Пит. - Джоунси чудом остался в живых!

                - Именно чудом, - кивнул Генри. - Остановка сердца в машине "скорой". Едва спасли.

                Пит замер с открытым ртом.

                - Нет, правда? Так паршиво? Так близко? Генри только сейчас понял, что проболтался.

                - Да, только держи язык за зубами. Карла мне сказала, но Джоунси, похоже, не знает. А я так... - Он неопределенно махнул рукой, но Пит понимающе кивнул. "А я так ничего и не почувствовал", - хотел сказать Генри.

                - Не волнуйся, я нем как рыба, - заверил Пит.

                - Да уж, постарайся.

                - Так вы и не добрались до Дадса.

                - Не пришлось, - покачал головой Генри. - За всеми этими треволнениями с Джоунси я совсем забыл. Тут и лето настало, знаешь, как одно цепляется за другое...

                Пит сочувственно вздохнул.

                - Но поверишь, я тоже думал о нем, совсем недавно. У Госслина.

                - Малыш в цветастой рубашонке? - спросил Пит. Каждое слово вырывалось изо рта облачками пара.

                Генри кивнул. "Малышу" вполне могло быть лет двадцать - двадцать пять. Трудно сказать, когда речь идет о даунах. Рыжеволосый, семенивший по центральному проходу маленького темного магазинчика, рядом с мужчиной, похоже, отцом: та же охотничья куртка в черно-зеленую клетку и, что важнее всего, с такими же морковными волосами, только поредевшими настолько, что местами проглядывал голый череп. И взгляд предостерегающий, ясно говоривший: "Попробуйте словом обмолвиться насчет моего парня, худо придется".

                И, разумеется, никто из них слова не сказал, в конце концов они отмахали двадцать миль от "Дыры в стене", чтобы запастись пивом, хлебом и хот-догами, а не нарываться на неприятности. Кроме того, они когда-то знали Даддитса.., собственно говоря, почему знали.., знают и сейчас, посылают подарки на Рождество, открытки на дни рождения Даддитса, который когда-то, по-своему, на свой особый, своеобразный манер, был одним их них. Правда, Генри вряд ли мог признаться Питу, что думает о Дадсе в самые неподходящие моменты. Моменты? Да нет, с тех пор, как шестнадцать месяцев назад понял, что хочет покончить с собой, и все, что он делает и говорит, стало либо способом оттянуть неизбежное, либо подготовкой к грядущему событию. Иногда он даже видел во сне Бива, твердившего:

                "Дай я это улажу, старик...", и Даддитса, с любопытством повторявшего: "Сто увадис?"

                - Нет ничего странного в том, что мы вспоминаем Даддитса, Пит, - сказал он, втаскивая импровизированные санки в шалаш и тяжело отдуваясь. - Мы мерили себя по Даддитсу. Даддитс - самое светлое, что было в нашей жизни. Наш звездный час.

                - Ты так считаешь?

                - Угу. - Генри поспешно плюхнулся на снег, решив отдышаться, прежде чем переходить к следующему пункту плана. Сколько там на часах? Почти полдень. К этому времени Джоунси и Бивер наверняка поняли, что дело не только в метели и что им пришлось худо. Может, догадаются завести снегоход (если обработает, напомнил себе Генри, если чертова таратайка работает) и отправятся на поиски. Это сильно упростит ситуацию.

                Он оглядел лежавшую на брезенте женщину. Растрепанные волосы закрывали один глаз, второй с леденящим безразличием смотрел на Генри, вернее, сквозь него.

                Генри свято верил, что перед всеми детьми рано или поздно встает необходимость самозащиты и что одиночки действуют куда менее решительно, чем детские стаи. Очень часто это выливалось в неоправданную жестокость. Генри и его друзья вели себя прилично, неизвестно по какой причине. Правда, в конце концов это, как и все остальное, особого значения не имеет, но не вредно помнить, что когда-то ты боялся последствий и был паинькой.

                Он сказал Питу о своих планах, объяснил, что требуется от Пита, и тяжело поднялся. Пора начинать. Нужно во что бы то ни стало добраться до "Дыры", пока не стемнеет. Чистое, безопасное, теплое место...

                - Ладно, - нехотя согласился Пит. - Будем надеяться, что она не откинет копыта. И что эти огни не вернутся. - Вытянув шею, он взглянул на небо, но ничего не увидел, кроме темных, нависших над головой туч. - Как по-твоему, что это было? Что-то вроде молнии?

                - Эй, да ты прямо-таки эксперт по космосу, - усмехнулся Генри. - Лучше насобирай щепок, для этого даже вставать не придется.

                - На растопку?

                - Сообразил, - кивнул Генри и, переступив через женщину, направился к опушке леса, где валялись бревна потолще. Впереди примерно девять миль. Но сначала они разведут костер. Высокий жаркий костер.

 Глава 4

 МАККАРТИ ИДЕТ В СОРТИР

 1

                Джоунси и Бивер, сидя на кухне, играли в криббидж, который называли попросту игрой. Память о Ламаре, отце Бивера, который всегда именовал ее так, словно, кроме этой, на свете других игр не было. Для Ламара Кларендона, жизнь которого вращалась вокруг его строительной компании в центральном Мэне, криббидж, вполне вероятно, и был таковой. Способ убить вечера для тех, кто полжизни проводит в лагерях лесорубов, железнодорожных вагончиках и строительных трейлерах. Доска со ста двадцатью отверстиями, четыре колышка и старая засаленная колода карт. Если все это у вас имеется, считайте, вы в деле.

                В криббидж чаще всего играли, чтобы скоротать время: пока пройдет дождь, прибудет заказанный груз или из магазина приедут задержавшиеся друзья и подскажут, что делать со странным парнем, лежащим за закрытой дверью спальни.

                Если не считать того, думал Джоунси, что больше всего нам нужен Генри. Пит - что-то вроде приложения. Только Генри знает, что делать. Бивер прав без Генри, как без рук.

                Но Пит и Генри все не ехали. Пока еще для настоящей тревоги слишком рано, возможно, они задержались из-за снегопада, но Джоунси уже начинал беспокоиться, и Биверу, наверное, тоже не по себе. Никто пока не высказал опасений вслух: в конце концов до вечера далеко, и все еще может обойтись, но невысказанная мысль уже витала в воздухе.

                Джоунси постарался сосредоточиться на доске и картах, но продолжал поглядывать на дверь спальни. Скорее всего Маккарти уже спит, но, черт возьми, не нравилось ему лицо этого парня!

                Джоунси подметил, что и Бив искоса посматривает в ту же сторону.

                Джоунси перетасовал древнюю колоду, сдал себе пару карт и отложил криб <четыре сброшенные карты в криббндже.>, когда Бив щелчком подвинул к нему еще две. Бивер снял, и начало было разыграно: в ход пошли колышки <колышками отмечается ход при игре в криббидж.>.

                "Можешь сколько угодно отмечать ход и все же с треском проиграть, твердил Ламар, с его вечной сигаретой "Честерфилд", свисавшей с уголка губ, и кепчонкой с гордым логотипом "Кларсндон констракшн", неизменно надвинутой на левый глаз, как у человека, который знает тайну, но согласится выдать только за подходящую цену, Ламар Кларендон, порядочный работящий папочка, умерши" от инфаркта в сорок восемь, - зато если отмечаешь ход, тебя никогда не объегорят".

                Нет игры, думал Джоунси. Нет костяшек, нет игры. И тут же по ушам ударил тот чертов дрожащий голос, из больничных кошмаров: Пожалуйста, перестаньте, я этого не вынесу, сделайте укол, где Марси?

                Господи, ну почему мир так жесток? Почему так много оскалившихся зубьями шестеренок готовы перемолоть твои пальцы, почему так много приводов, передач, колес и еще бог знает чего готовы расщепить каждую твою кость?

                - Джоунси?

                - Что?

                - Ты в порядке?

                - Да, а в чем дело?

                - Ты весь трясешься.

                - Правда? - Что тут спрашивать, он и сам это знал.

                - Честное слово.

                - Наверное, сквозняк. Не чувствуешь никакого запаха?

                - От него?

                - Ну не от подмышек же Мэг Райан! От него, разумеется.

                - Нет, - сказал Бивер. - Пару раз мне казалось.., наверное, воображение разгулялось. Когда кто-то все время пердит.., ну, знаешь.., и к тому же...

                - Да, вонь ужасная.

                - Да. И отрыжка тоже. Я думал, он наизнанку вывернется. Честно.

                Джоунси кивнул. Я боюсь. Сижу здесь, напуганный до усеру, в метель, и жду. Жду Генри, черт бы все побрал. Вот так, подумал он.

                - Джоунси!

                - Ну что тебе? Мы собираемся доигрывать партию или нет?!

                - Естественно, но.., как по-твоему, Генри и Пит доберутся?

                - Откуда, черт возьми, мне знать?

                - У тебя никакого.., предчувствия? Может, видение...

                - Я не вижу ничего, кроме твоей физиономии.

                Бив вздохнул:

                - Но все же, думаешь, с ними все нормально?

                - Думаю, все. - Джоунси украдкой глянул сначала на часы - половина двенадцатого, - а затем на закрытую дверь, за которой прятался Маккарти. Посреди комнаты, в потоках восходящего воздуха, медленно поворачивался и колыхался Ловец снов. - Сам видишь, какой снег. Они вот-вот появятся. Ну же, давай играть.

                - Давай. Восемь.

                - Пятнадцать за два.

                - Твою мать! - Бивер сунул в рот зубочистку. - Двадцать пять.

                - Тридцать.

                - Дальше.

                - Один за два.

                - Срань господня! - невесело хмыкнул Бивер, поняв, что дела его плохи. - Ты только что в зад мне эти проклятые колышки не втыкаешь каждый раз, когда сдаешь.

                - Почему же? И когда сдаешь ты, картина та же самая. Нечего болтать, играй.

                - Девять.

                - Шестнадцать.

                - И одна за последнюю карту, - объявил Бив с таким видом, словно одержал моральную победу. Он встал. - Выйду на крыльцо, отолью.

                - Это еще зачем? У нас вполне нормальный сортир, па случай, если ты не знаешь.

                - Знаю. Просто хочу проверить, не разучился ли еще писать свое имя на снегу.

                - Ты когда-нибудь повзрослеешь? - засмеялся Джоунси.

                - Ни за что, если это, конечно, в моей власти. И не шуми, парня разбудишь.

                Джоунси сгреб карты и стал рассеянно тасовать, следя глазами за идущим к двери Бивером. Почему-то вспомнилась разновидность игры, в которую они играли детьми.

                Тогда они называли ее Игрой Даддитса и часами просиживали за ней в гостиной Кэвеллов. Криббидж как криббидж, только отмечать ходы поручали Даддитсу. "У меня десять, - говаривал Генри, - поставь колышек на десять, Даддитс". И Даддитс, расплываясь в добродушной улыбке, никогда не забывал осчастливить Джоунси, воткнув колышек на шесть, десять или любое число из ста двадцати. По правилам Игры Даддитса никто не имел права жаловаться, говорить: "Даддитс, это слишком много, Даддитс, этого недостаточно". И, дьявол, как они веселились! Мистер и миссис Кэвелл иногда заглядывали в комнату и тоже смеялись, и как-то, вспомнил Джоунси, когда им было лет пятнадцать-шестнадцать, и Даддитсу, разумеется, тоже, Даддитс Кэвелл так и не вырос, и это было в нем самым прекрасным и пугающим, так вот, в тот раз Эйб Кэвелл вдруг заплакал, повторяя: "Мальчики, если бы вы только знали, что это значит для меня и для миссус, если бы вы только знали, что это значит для Дугласа..."

                - Джоунси...

                Голос Бивера ворвался в его мысли, глухой, странно блеклый, словно растерявший разом все интонации. Вместе с ним ворвался поток холодного воздуха, и Джоунси зябко поежился.

                - Закрой дверь, Бив, ты что, морозоусточивый?

                - Иди сюда. Ты должен на это взглянуть. Джоунси поднялся, подошел к двери и уже открыл было рот, чтобы выругать Бива, но тут же забыл, что хотел сказать. Во дворе теснились животные в количестве, достаточном для небольшого зоопарка, в основном олени, дюжины две ланочек и несколько самцов. Но тут же шныряли еноты, важно переваливались сурки и бесшумно, словно не касаясь снега, скользили белки. Со стороны сарая, где хранились снегоход, инструменты и запасные части, появились три огромные собаки, которых Джоунси сначала принял за волков. Но потом, заметив обрывок веревки на шее у одного, понял, что это скорее всего одичавшие псы.

                Все они карабкались вверх по склону Ущелья и явно перемещались к востоку. Джоунси заметил парочку диких кошек приличного размера, мчавшихся бок о бок с оленями, и даже протер глаза, словно не доверяя себе. Но кошки не исчезли, как, впрочем, олени, еноты, белки и сурки. Все они двигались без спешки и без паники, при пожарах так не бывает. Впрочем, и дымом не пахло. Никто никуда не убегал, они просто переселялись на другое место, уходя отсюда подальше.

                - Господи Иисусе, Бив, - ошеломленно проговорил Джоунси.

                Бив, задравший голову к небу, на миг опустил глаза и тут же снова уставился наверх.

                - Лучше посмотри туда.

                Джоунси последовал его примеру и зажмурился от слепящего света. Огни, красные, бело-голубые, ходили по небу кругами, зажигая облака, и до него вдруг дошло, что именно видел Маккарти, когда бродил по лесу. Они метались взад-вперед, ловко огибая друг друга, а иногда на мгновение сливаясь, излучая сияние такое нестерпимо яркое, что приходилось прикрывать глаза ладонью.

                - Что это? - прошептал он.

                - Не знаю, - ответил Бивер, не оборачиваясь. На бледном лице с пугающей отчетливостью выделялась щетина. - Но это их боятся животные. Поэтому и стараются убраться подальше.

 2

                Они простояли на крыльце с четверть часа, и до Джоунси внезапно донеслось тихое жужжание, как от трансформаторной будки. Джоунси спросил Бива, слышит ли он, и тот молча кивнул, не отрываясь от цветных танцующих сполохов размером, по мнению Джоунси, с крышку люка. И хотя так и не понял, кто издает эти звуки - животные или огни, вес же не стал спрашивать. Да и речь отчего-то давалась с трудом, язык словно сковало страхом, изнурительным, лихорадочным, бесконечным, как гриппозный бред.

                Наконец огни стали таять, и хотя Джоунси не видел, чтобы они мигали, с каждой минутой их становилось меньше. Поток животных тоже иссякал и назойливое жужжание отдалялось.

                Бивер передернул плечами, словно пробуждаясь от морока.

                - Камера! - воскликнул он. - Хочу сделать несколько снимков, пока все не исчезло.

                - Вряд ли ты сумеешь...

                - Хотя бы попробую! - почти прокричал Бивер и, тут же понизив голос, повторил:

                - Я должен попробовать. Может, поймаю в объектив оленей, прежде чем...

                Повернувшись, он метнулся к кухне, вероятно, пытаясь припомнить, под какой грудой грязной одежды погребена его древняя исцарапанная камера, но тут же замер и сообщил мрачным, совершенно не в духе Бивера голосом:

                - Ох, Джоунси, кажется, у нас проблема. Джоунси бросил последний взгляд на оставшиеся огни (выцветающие, пропадающие) и обернулся. Бивер стоял у раковины, растерянно оглядывая центральную часть комнаты.

                - Что? Что на этот раз?! - Этот противный, визгливый, чуть вибрирующий крик базарной бабы.., неужели.., неужели.., его голос?

                Бивер вытянул руку. Дверь в спальню, где они поместили Рика Маккарти.., комнату Джоунси.., была распахнута. Зато дверь в ванную, которую нарочно оставили открытой, чтобы Рик смог безошибочно откликнуться на зов природы, сейчас захлопнута.

                Бивер повернул озабоченное, заросшее щетиной лицо к Джоунси.

                - Этот запах.., чуешь?

                Джоунси чувствовал, несмотря на приток холодного воздуха из двери. Все тот же эфир или этиловый спирт, но с какой-то примесью. Экскрементов, это уж точно. И, возможно, крови. И еще чего-то типа метана, копившегося в шахте миллионы лет и теперь вырвавшегося на волю. Иными словами, не та вонь, над которой они хихикали в школьных походах. Куда гуще и несравненно ужаснее. Можно только сравнивать ее с обычными газами, потому что ничего другого на ум не приходило. Словно в ноздри бьет смрад разлагающегося трупа.

                - Видишь? - прошептал Бив.

                По доскам пола, от одной двери до другой, тянулась цепочка ярких алых пятен. Можно подумать, у Маккарти внезапно кровь носом хлынула.

                Вот только Джоунси казалось, что нос тут ни при чем.

 3

                Из всех тех вещей, которые ему страстно не хотелось делать: сообщить брату Майку, что мама умерла от сердечного приступа, сказать Карле, что если она не завяжет со спиртным и колесами, он уйдет из дома, шепнуть Большому Лу, своему компаньону по палатке в Кэмп-Агавам, что тот намочил постель, тяжелее всего было пройти эти несколько шагов и пересечь комнату. Все равно что брести куда-то в сонном кошмаре, когда плывешь над землей, даже не шевеля ногами, медленно, неведомо куда, как в вязком глицерине.

                Только в дурных снах никогда не попадаешь в нужное место, а тут.., им удалось перебраться на другой конец комнаты, так что, очевидно, никакой это не сон. Они застыли, таращась на кровяные брызги, не очень большие, самая внушительная размером с десятицентовик.

                - Должно быть, очередной зуб выпал, - по-прежнему вполголоса проговорил Джоунси. - Больше ничего на ум не приходит.

                Бив молча поднял брови и, очевидно, решившись, заглянул в дверь. И тут же поманил пальцем Джоунси. Тот боком, по стеночке, не желая терять из виду дверь ванной, подошел поближе. Одеяло было сброшено на пол, словно Маккарти вскочил внезапно и в большой спешке. На подушке еще сохранился отпечаток головы, матрац был примят. На нижней половине простыни расплывалось огромное кровавое пятно, казавшееся лиловым на синем фоне.

                - По-моему, в том месте зубы не растут, - шепнул Бивер, перекусывая зубочистку. Острая щепка спланировала на пол. - Может, у него месячные?

                Вместо ответа Джоунси показал в угол, где валялись залитые кровью кальсоны и шорты Маккарти. Хуже всего пришлось шортам: если бы не эластичный пояс и не оставшийся нетронутым клочок ткани, их можно было бы принять за непристойно красное сексуальное белье того типа, который любят носить голубые поклонники "Пентхауса", заранее решившие, что свидание с очередным возлюбленным непременно завершится в постели.

                - Загляни в ночной горшок! - сказал Бивер.

                - Почему бы просто не постучать в дверь ванной и не спросить, как он себя чувствует?

                - Потому что, мать твою, я хочу понять, чего нам следует ожидать, неужели не ясно! - злобно прошипел Бивер и, погладив себя по груди, выплюнул остатки измочаленной зубочистки. - Старик, у меня, кажется, едет крыша.

                Сердце Джоунси бешено колотилось. По лицу струился пот. Но тем не менее он ступил в комнату. Если большая часть помещений успела проветриться, то здесь все еще стоял невыносимый смрад дерьма, метана и эфира. Джоунси ощутил, как то немногое, что он успел съесть, стало колом в желудке, и судорожно напрягся, чтобы удержаться от рвоты. Он шагнул к горшку, но никак не мог заставить себя заглянуть в него: мерещились всякие ужасы. Человеческие органы, плавающие в кровавом бульоне. Зубы. Отрубленная голова.

                - Ну же, - сказал Бивер.

                Джоунси зажмурился, нагнул голову, задержал дыхание и открыл глаза. Ничего. Ничего, кроме чистого фаянса, неярко поблескивавшего в свете плафона. Пусто. Он шумно выдохнул сквозь сжатые зубы и вернулся к Биву, стараясь не ступать на кровяные сгустки.

                - Ничего, - сообщил он. - Хватит тянуть кота за хвост. Они прошли мимо бельевого чулана и остановились у отделанной сосновыми панелями двери в туалет. Бивер вопросительно глянул на Джоунси. Тот покачал головой:

                - Твоя очередь. Я только сейчас перебрался через минное поле.

                - Это ты его нашел, - прошептал в ответ Бив, упрямо выдвинув челюсть. Тебе с ним и возиться.

                Только теперь Джоунси расслышал кое-что еще, расслышал, не прислушиваясь. Частично потому, что звук был таким знакомым, отчасти потому, что он просто помешался на Маккарти, человеке, которого едва не подстрелил. Похоже, этот шум все время оставался у него в подсознании: тихое "плюх-плюх-плюх", становившееся все громче. Доносившееся неизвестно откуда.

                - О дьявол, сучье вымя, - выругался Джоунси, и хотя говорил обычным тоном, оба отчего-то подпрыгнули, как от удара грома. - Мистер Маккарти, окликнул он, постучав. - Рик! У вас все в порядке?

                Не ответит. Не ответит, потому что мертв. Мертв и восседает на троне, совсем как Элвис, подумал он.

                Но Маккарти оказался жив.

                - Мне что-то нехорошо, парни, - простонал он. - Нужно просидеться. Если мне удастся, я... - Он снова застонал и пукнул, тихо, почти мелодично. Джоунси поморщился, - ..я буду, как огурчик.

                По мнению Джоунси, это было огромным преувеличением. Маккарти явно задыхался от боли.

                И словно в подтверждение, Маккарти мучительно застонал. Послышался очередной мелодичный звук, и Маккарти вскрикнул.

                - Маккарти! - Бивер взялся за ручку, но она не поворачивалась. Маккарти, их маленький сувенир из леса, запер дверь изнутри. Бив принялся дергать ручку. - Рик! Откройте, старина! - крикнул он, делая вид, будто ничего не произошло, будто все это очередная шутка, ничего больше, веселый розыгрыш на лоне природы, но от этого выглядел еще более испуганным.

                - Со мной все в порядке, - сказал Маккарти. - Я.., парни, мне просто нужно освободить кишечник.

                Последовала целая серия смрадных разрядов. Как, должно быть, глупо называть то, что они слышали, "газами" или "ветрами": жеманные, как завитушки крема, определения. Звуки, доносившиеся из-под двери, были грубыми и какими-то мясистыми, словно треск разрывающейся плоти.

                - Маккарти! - крикнул Джоунси, колотя в дверь. - Впустите нас!

                Но хотел ли он действительно войти? Вовсе нет. Господи, как жаль, что Маккарти не бродит до сих пор по лесу или не набрел на кого другого! И хуже всего, миндалина в основании мозжечка, эта безжалостная рептилия, подсказывала, что лучше всего было бы с самого начала его пристрелить. "Относись к этому проще, дурачок", как говорится в программе Карлы "Анонимные наркоманы".

                - МАККАРТИ!

                - Проваливайте! - с бессильной злобой отозвался Маккарти. - Неужели не можете убраться и оставить человека.., дать человеку облегчиться? Господи!

                "Плюх-плюх-плюх" - ближе и громче.

                - Рик! - теперь уже кричал Бив, хватаясь за беспечный тон, как утопающий за соломинку. - Откуда у вас кровотечение?

                - Кровотечение? - Маккарти искренне удивился. - С чего вы взяли?

                Джоунси и Бивер в ужасе переглянулись.

                "ПЛЮХ-ПЛЮХ-ПЛЮХ! "

                Наконец Джоунси обратил внимание на странные шлепки и немедленно ощутил невероятное облегчение, поняв, что это такое.

                - Вертолет! - охнул он. - Бьюсь об заклад, это его ищут!

                - Ты так думаешь? - осведомился Бив с видом человека, услышавшего волшебное заклинание.

                Джоунси кивнул. Правда, вполне возможно, что вертушка просто преследует странные небесные огни или пытается выяснить причину бегства животных, но он и думать не хотел о подобных вещах, плевать ему и на огни, и на животных. Главное - избавиться от Маккарти, сбыть его с рук, благополучно отправить в Мэчиас или Дерри.

                - Беги на улицу и маши флагом.

                - Что, если...

                "ПЛЮХ! ПЛЮХ! ПЛЮХ! " Одновременно из-за двери донеслась очередь натужных, трескучих звуков, сопровождаемых воплем Маккарти.

                - Беги на крыльцо! - крикнул Джоунси. - Маши чем хочешь, но заставь этих мудаков сесть! Что хочешь делай, хоть сними штаны и танцуй канкан, только заставь их сесть!

                - Ладно. - Бив повернулся к двери, но тут же дернулся и взвизгнул.

                Сотни ужасов, о которых Джоунси старался не думать, внезапно вырвались из темной кладовки и, плотоядно хихикая, ринулись к свету. Однако это оказалась ланочка, неизвестно как попавшая на кухню. Вытянув изящную голову, она внимательно изучала стол-тумбу. Джоунси, глубоко, прерывисто вздохнув, припал к стене.

                - Ничего себе, с понтом, но без зонта! - пробормотал Бивер и, немного опомнившись, надвинулся на животное. - Брысь отсюда, Мейбл! - велел он, хлопнув в ладоши. - Или не знаешь, какое время года? Ну же, вали, пока цела!

                Ланочка чуть постояла, глядя на них огромными глазами, в которых светилась почти человеческая тревога, и повернулась, задев головой длинный ряд кастрюль, половников и щипцов, висевших над плитой. Кухонная утварь с громким звяканьем посыпалась на пол.

                Олениха рванулась к двери, мелькнув крошечным белым хвостиком. Бивер последовал за ней, тоскливо озирая горку навоза на чистом линолеуме.

 4

                Великое переселение животных почти закончилось. Ланочка, изгнанная Бивером из кухни, пролетела над хромой лисицей, очевидно, потерявшей лапу в капкане, и исчезла в лесу. Откуда-то из нависших облаков, как раз над сараем, возник коричневый громыхающий вертолет размером с городской автобус с белыми буквами АНГ на борту.

                АНГ? Какого черта это означает? Вероятно, авиация Национальной гвардии, из Бангора.

                Вертолет неуклюже задрал корпус. Бивер ринулся во двор, лихорадочно размахивая руками.

                - Эй, помогите! Нужна помощь! Помощь, парни! Вертолет стал снижаться, пока до земли осталось не более семидесяти пяти футов, достаточно близко, чтобы поднять снежные вихри. Потом двинулся по направлению к Биверу, словно толкая грудью снежный фронт.

                - Эй, у нас тут больной! Больной! - надрывался Бивер, подпрыгивая, словно дергунчик-брейкдансер на дискотеке, и чувствуя себя последним олухом. Но что поделать? Надо так надо.

                Вертушка подплыла к нему, но больше не снижалась, и похоже, не собиралась приземляться, и в голову Бива пришла ужасная мысль. Он сам не понимал, паранойя ли это или исходит от парней в вертушке. Иначе почему он внезапно ощутил себя мошкой, пришпиленной к центру мишени в тире: порази Бивера и выиграй часы-радио.

                Боковая дверь вертушки скользнула в сторону. В проеме появился мужчина с мегафоном, в самой объемистой парке, которую Бив когда-либо видел. Но не это его беспокоило. Беспокоила кислородная маска, закрывавшая рот и нос незнакомца. Он в жизни не слыхал о пилотах, вынужденных носить кислородную маску на высоте семидесяти пяти футов, при условии, конечно, что воздух не заражен.

                Мужчина в парке поднес к маске микрофон. Голос звучал громко и четко, перекрывая шум винтов, но все же казался несколько механическим, то ли из-за усилителя, то ли из-за маски, словно к Биву обращалось некое роботоподобное божество.

                - СКОЛЬКО ВАС? - вопросило божество. - ПОКАЖИТЕ НА ПАЛЬЦАХ.

                Сбитый с толку, испуганный, Бивер прежде всего подумала о себе и Джоунси: в конце концов Генри и Пит еще не вернулись. Он поднял два пальца, как знак победы.

                - ОСТАВАЙТЕСЬ НА МЕСТЕ! - прогремело божество, высовываясь из вертолета. - В РАЙОНЕ ОБЪЯВЛЕН ВРЕМЕННЫЙ КАРАНТИН. ПОВТОРЯЮ, В РАЙОНЕ ОБЪЯВЛЕН ВРЕМЕННЫЙ КАРАНТИН. ВАМ ЗАПРЕЩАЕТСЯ ПОКИДАТЬ ЭТО МЕСТО.

                Снег почти прекратился, но ветер дул с прежней силой, бросая в лицо пригоршни ледяной пыли, поднятой лопастями вертолета. Бивер сощурился и снова стал махать руками, втягивая в себя морозный воздух. Пришлось выплюнуть зубочистку, чтобы не проглотить ненароком (недаром мать вечно предсказывала, что именно это и послужит причиной его гибели: вдохнешь зубочистку, тут тебе и конец).

                - То есть как это - карантин? - заорал он. - У нас тут больной, спускайтесь и заберите его!

                При этом он понимал, что никто не услышит за мерным жужжанием двигателей, ведь у него, черт возьми, нет мегафона, но все же продолжал надрываться. Но как только слово "больной" сорвалось с языка, Бив сообразил, что ввел в заблуждение парня из вертолета: их не двое, а трое!

                Он уже хотел поднять три пальца, но вспомнил о Генри и Пите. Их пока нет, но если ничего не случилось, вот-вот появятся, так сколько же их всего?! Два - не правильно, а что правильно? Три или пять?

                И как обычно в подобных ситуациях, у Бивера что-то в мозгах заело - как у собак челюсти сводит. Когда такое случалось в школе, рядом обретались Джоунси или Генри, всегда готовые подсказать. Тут же помочь было некому, только уши резало "плюх-плюх-плюх" и снег обжигал лицо, забиваясь в горло, в легкие, вызывая кашель.

                - ОСТАВАЙТЕСЬ НА МЕСТЕ! ПОЛОЖЕНИЕ ПРОЯСНИТСЯ В ТЕЧЕНИЕ ДВАДЦАТИ ЧЕТЫРЕХ -СОРОКА ВОСЬМИ ЧАСОВ! ЕСЛИ НУЖДАЕТЕСЬ В ЕДЕ, СКРЕСТИТЕ РУКИ НАД ГОЛОВОЙ.

                - Нас больше! - вскрикнул Бивер, так истошно, что перед глазами заплясали красные точки. - У нас больной! У.., нас... БОЛЬНОЙ!

                Идиот в вертолете швырнул за спину мегафон и сложил большой и указательный пальцы кружком, словно говоря:

                "О'кей! Понял вас! "

                Бивер едва не заплакал от досады, но вместо этого поднял руку с растопыренными пальцами, по одному за каждого из их четверки и последний за Маккарти. Мужчина в вертолете присмотрелся и расплылся в улыбке. На какое-то волшебное мгновение Бивер вообразил, что сумел достучаться до этого долбоеба в маске. Но долбоеб, принявший отчаянные знаки Бивера за приветствие, помахал в ответ, сказал что-то пилоту, и вертолет АНГ начал медленно подниматься. Бивер Кларендон, стоя в крошечных смерчах поднятого лопастями снега, засыпанный белой морозной пылью, продолжал отчаянно вопить:

                - Нас пятеро и мы нуждаемся в помощи! Нас пятеро и мы, мать вашу, нуждаемся в ПОМОЩИ! Вертушка исчезла в облаках.

 5

                Джоунси, разумеется, кое-что расслышал, особенно объявление в мегафон, но в мозгу почти ничего не отложилось: слишком сильна была тревога за Маккарти, наглухо замолчавшего после нескольких тихих горловых вскриков. Запах, ползущий из-под двери, продолжал усиливаться.

                - Маккарти! - окликнул он, едва на пороге показался Бивер. - Откройте или мы сломаем дверь!

                - Убирайтесь, - возопил Маккарти писклявым, каким-то не своим голосом. - Мне нужно просраться, вот и все, НУЖНО ПРОСРАТЬСЯ! Если я смогу просраться, все будет в порядке.

                Такая откровенная грубость из уст человека, по-видимому, считавшего причитания "О Боже" и "Господи" выражениями на грани допустимого, перепугали Джоунси куда больше, чем окровавленные простыня и белье. Он обернулся к Биверу, не обращая внимания на то, что тот весь в снегу и походит на Деда Мороза.

                - Идем, помоги ломать дверь. Нужно как-то ему помочь.

                Бивер показался ему растерянным и измученным. На щеках медленно таял снег.

                - Ни за что. Тот малый в вертолете сказал что-то насчет карантина: а если он заразный и вообще? Вспомни эту красную штуку у него на лице...

                Несмотря на собственные отнюдь не великодушные чувства по отношению к Маккарти, Джоунси с трудом сдерживался, чтобы не отвесить оплеуху старому дружку. В марте прошлого года он сам лежал, истекая кровью, на мостовой Кембриджа. А если бы прохожие отказались дотронуться до него, боясь СПИДа? Оставили без помощи? Прошли мимо лишь потому, что под рукой не нашлось резиновых перчаток?

                - Бив, мы уже общались с ним, так что если это действительно инфекция, мы скорее всего уже ее подхватили. Ну, что скажешь?

                Бивер предпочел промолчать. В мозгу Джоунси привычно щелкнуло, и на мгновение он увидел Бивера, с которым вместе вырос, мальца в старой потертой мотоциклетной куртке, который кричал: "Эй, парни, кончай! Да КОНЧАЙ же, мать вашу! "

                Увидел - и понял, что все в порядке.

                Бивер выступил вперед:

                - Эй, Рик, как насчет того, чтобы открыть? Мы всего лишь хотим помочь.

                В ответ - ни звука. Ни стона, ни дыхания, ни шороха одежды. Только мерное гудение генератора и тающий "плюх" вертолета.

                - Ладно, - сказал Бивер и неожиданно перекрестился. - Придется вломиться.

                Они вместе отступили, повернулись боком к двери, бессознательно подражая копам из полицейских сериалов.

                - На счет "три", - велел Джоунси.

                - А твоя нога выдержит, старик?

                По правде говоря, бедро и нога как на грех разнылись, хотя Джоунси до последней минуты этого не сознавал.

                - Ну да, а мой зад - повелитель мира.

                - На счет "три". Готов. - И дождавшись, пока Бивер кивнет, скомандовал:

                - Один.., два.., три...

                Они одновременно ринулись к двери, ударили в нее плечами. Дверь подалась с такой абсурдной легкостью, что они, хватаясь друг за друга и спотыкаясь, с ходу ввалились в ванную. И тут же поскользнулись на мокром от крови кафеле.

                - А, блядство, - прошипел Бивер, прикрывая ладонью рот, в котором на этот раз не было зубочистки. - Блядство, дьявол, блядство!

                Джоунси обнаружил, что не может ответить.

 Глава 5

 ДАДДИТС, ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 1

                - Леди, - окликнул Пит.

                Женщина в мешковатом пальто ничего не ответила. Лежала на засыпанном опилками брезенте и молчала. Питу был виден только один глаз, смотревший на него, пли сквозь него, или в центр закрученной рулетом вселенной. Кто знает? Мурашки по коже бегут.

                Между ними весело потрескивал огонь, вытесняющий холод и обдающий теплом щеки. Пит огляделся. Генри ушел с четверть часа назад и, по расчетам Пита, вернется не раньше чем часа через три. Три часа, когда ему уже сейчас не по себе под жутким стеклянным взглядом незнакомки.

                - Леди, - повторил он, - вы меня слышите?

                Молчание. Правда, однажды она зевнула, и Пит заметил, что во рту не хватает половины чертовых зубов. Какого хрена с ней сотворили?

                Но так ли уж ему хотелось это знать?

                И да, и нет, немного подумав, решил Пит. Конечно, его разбирало любопытство, а кого бы не разбирало на его месте, но в то же время лучше от этого держаться подальше. Зачем ему нужно знать, кто она, кто этот самый Рик и что с ним стряслось. "Они вернулись! - визжала женщина, завидев огни в небе. - Вернулись! "

                - Леди! - позвал он в третий раз.

                Молчание.

                Она упомянула, что Рик - единственный, кто остался, а потом кричала: "Они вернулись", возможно, имея в виду огни, но с тех пор лишь непрерывно пукала и рыгала, если не считать зевка, обнажившего беззубые десны... И этот взгляд.., жуткий остекленевший взгляд. Генри нет всего пятнадцать минут: он ушел в пять минут первого, а теперь на часах Пита - двенадцать двадцать. Этот хренов день грозит оказаться чертовски долгим, и если он выдержит его, не сломавшись (он все время думал об одной истории, которую они читали в восьмом классе, только не мог вспомнить, кто ее написал, о парне, который убил старика, потому что не мог выносить его взгляда, но в то время Пит не понимал таких вещей, зато теперь понял, лучше не надо, да, сэр), значит, необходимо чем-то подкрепиться.

                - Леди, вы меня слышите? Ничего. Только жуткий стекленеющий взгляд.

                - Мне нужно вернуться к машине. Я вроде как забыл кое-что. Но с вами ничего не случится, верно ведь?

                Ответа он не дождался. И тут она снова выпустила газы с неприятным визгом циркулярной пилы и натужно сморщилась, как от боли.., судя по звукам, это, наверное, и в самом деле больно. И хотя Пит постарался повернуться спиной, смрад все равно ударил в ноздри, тухлый, зловонный, какой-то нечеловеческий. Но и на вонь навоза это не походило. В детстве он работал на Лайонела Силвестра и выдоил немалое количество коров, а они иногда пердели, как раз когда сидишь на табуретке и дергаешь за вымя: тяжелый запах перебродившей зелени, болотный дух. Но этот был совсем другой. Похоже на.., словно ты снова вернулся в детство и держишь свой первый химический набор, а потом устаешь от дурацких надоедливых опытов, тщательно изложенных в брошюре, съезжаешь с катушек и смешиваешь все дерьмо подряд, чтобы посмотреть, а вдруг взорвется.

                И именно это, понял Пит, отчасти не дает ему покоя. Действует на нервы. Конечно, это идиотизм. Люди не взрываются просто так, верно? Но все же без помощи не обойтись. Потому что от нее у него сердце в пятки уходит.

                Он подбросил в огонь два полена, принесенных Генри, подумал и добавил третье. Над костром поднялся сноп золотистых искр, закружился вихрем и растаял.

                - Я вернусь до того, как все это прогорит, но если захотите подкинуть еще дровишек, не стесняйтесь. Договорились?

                Молчание. Ему вдруг захотелось хорошенько ее тряхнуть, но между ним и машиной лежали полторы мили, да столько же обратно. Нужно беречь силы. Кроме того, она, возможно, снова пукнет. Или рыгнет прямо ему в физиономию.

                - Значит, так тому и быть. Молчание - знак согласия, как любила говаривать миссис Уайт в четвертом классе.

                Пит поднялся, хватаясь за колено, гримасничая и оскальзываясь, почти падая, но наконец выпрямился, только потому, что не мог обойтись без пива, просто не мог, а кроме него, никому пива не раздобыть. Да, он, возможно, алкоголик. Впрочем, какое там "возможно", рано или поздно с этим придется что-то делать, но пока он предоставлен самому себе и должен как-то крутиться. Да, потому что эта стерва отключилась, от нее ничего не осталось, кроме тошнотворных газов и этого жуткого остекленевшего взгляда. Пусть сама бросает дрова в костер, если замерзнет, но только она не успеет замерзнуть, он вернется задолго до того, как погаснет огонь. Подумаешь, полторы мили. Уж столько-то нога наверняка продержится.

                - Я скоро буду, - предупредил он и помассировал коленку. Ноет, но не так уж сильно. Честное слово, не так уж сильно. Он только сложит пиво в пакет, может, прихватит коробку крекеров для стервы, раз уж все равно будет там, и тут же пустится в обратный путь. - Уверены, что с вами все в порядке?

                Молчание. Только этот чертов взгляд.

                - Молчание - знак согласия, - повторил он и поплелся к холму по широкой полосе, проложенной брезентом, и их собственным полузаметенным следам. Приходилось останавливаться через каждые десять - двенадцать шагов и растирать колено. Один раз он оглянулся. Костер казался маленькой незначительной точкой в тусклом свете серенького дня.

                - Бред какой-то, - сказал он и продолжил свой путь.

 2

                По короткому прямому отрезку до подножия холма и до половины подъема он добрел без происшествий и уже осмелился было чуть прибавить скорости, когда чертово колено - ха-ха, надули дурака на четыре кулака - снова забастовало, пронзив его остро-жгучей болью, и Пит свалился, выдавливая проклятия сквозь стиснутые зубы.

                И пока сидел на снегу, сыпля ругательствами, осознал, что вокруг творится что-то непонятное. Большой олень прошел мимо, даже не удостоив его взглядом, хотя еще вчера удирал бы во все лопатки. Рядом металась рыжая белка, едва не путаясь в ногах оленя.

                Пит, раскрыв от удивления рот, сидел под театрально-огромными хлопьями, похожими па тюлевое покрывало. На дороге появились другие животные, в основном олени, бредущие и скачущие опрометью, как беженцы, покидающие место катастрофы. Живая волна двигалась к востоку.

                - Куда это вас несет? - спросил он у зайца-беляка, скачущего по снегу, с прижатыми к голове ушами. - Чемпионат мира среди зверья? Отбор актеров для диснеевских мультиков? Придется...

                Он осекся, ощутив, как мигом пересохла глотка и отнялся язык. Бурый медведь, накопивший жира перед лежкой, переваливаясь, брел среди редких деревьев и хотя не обратил ни малейшего внимания на Пита, иллюзии последнего относительно его статуса в больших Северных Лесах безвозвратно рассеялись. Он не что иное, как гора вкусного белого мяса, которое по какой-то нелепой случайности еще дышит. Без ружья он куда беззащитнее белки, стелющейся под ногами оленя. Заметив медведя, та по крайней мере всегда может удрать па ближайшее дерево, взобраться на самую верхушки, куда медведь попросту не дотянется. И тот факт, что именно этот медведь даже не посмотрел в его сторону, отнюдь не может служить утешением. Где один, там и два, а следующий может оказаться не столь рассеянным.

                Только уверившись, что медведь ушел, Пит поднялся. Черт, как же сердце колотится! А он еще оставил эту безмозглую пердунью одну, хотя, если медведь решит напасть, какая из него защита? Значит, нужно достать из машины ружья, свое и Генри, если, конечно, он сумеет их унести.

                Следующие пять минут, которые он взбирался па вершину холма, первое место в его мыслях занимало оружие, а пиво отошло на второе. Но к тому времени, как он стал спускаться, пиво вытеснило все опасения. Сложить бутылки в мешок и повесить па плечо. И не пить на обратном пути. Высосет первую, когда снова усядется перед костром. Это будет его наградой, а нет пива лучше, чем полученное в награду.

                Ты алкоголик. Алкоголик, знаешь это? Блядский алкоголик.

                Ну да, и что из этого? Что ты не можешь завязать. И что на этот раз никто не узнает, как ты смылся, оставив ничего не соображающую бесчувственную женщину одну в лесу, пока сам отправился на попеки живительной влаги. Не забыть потом выкинуть пустые бутылки подальше в снег. Впрочем, Генри наверняка догадается, недаром они всегда знали друг про друга все. И мысленная связь там или нет, приходилось признать, что натянуть нос Генри Девлину еще никому не удавалось.

                Однако Пит считал, что Генри вряд ли будет доставать его из-за пива, разве что посчитает, что пришло время потолковать об этом. Да, наверное, пришло. Может, стоит попросить помощи у Генри. Что ж, так он и сделает, рано или поздно. По и сейчас Питу было не по себе. На душе кошки скребли. Не в привычках прежнего Питера Мура бросать женщину одну, что ни говори, а поступок не слишком достойный. Но Генри.., с Генри тоже было что-то неладно. Пит не знал, чувствует ли это Бивер, но был уверен, что Джоунси чувствует. Генри какой-то не такой. Отчаявшийся. Может, даже...

                Сзади раздалось нечто вроде смачного хрюканья. Пит взвыл и круто развернулся. Колено снова схватило со злобной безумной силой, но он едва заметил боль. Медведь! Медведь зашел со спины - тот, прежний, или другой...

                Но это оказался не медведь, а лось, который важно прошествовал рядом с Питом, и тот, вздохнув от облегчения, снова рухнул на дорогу, сыпля непристойностями и держась за ногу.

                Дурак, клял он себя, подняв лицо навстречу редким снежинкам. Алкоголик чокнутый!

                Больше всего его пугало то, что на этот раз нога откажет окончательно. Скорее всего он порвал себе что-то и теперь будет валяться в снегу, бессильно наблюдая Странный Отлив Животных С Насиженных Мест, пока не вернется Генри на снегоходе и спросит: "Какого хрена ты тут делаешь? Почему оставил ее одну? А, черт, можно подумать, я не знал! "

                Но в конце концов он умудрился снова подняться, хотя на этот раз пришлось неуклюже ковылять боком. Но все лучше, чем лежать в снегу, в двух шагах от свежей кучи дымящегося лосиного дерьма. Отсюда уже был виден перевернутый "скаут", частично заметенный снегом. Пит твердил себе, что если бы последнее падение случилось по другую сторону холма, он бы вернулся назад, к женщине и костру, но теперь, когда до "скаута" рукой подать, проще идти вперед. И что главная цель - раздобыть ружья, а пиво это так, приятное дополнение. Твердил, пока сам почти не поверил. А что же до возвращения.., ну, дошлепает как-нибудь. Сумел же он добраться сюда!

                Он уже был ярдах в пятидесяти от "скаута", когда в небе послышалось быстро приближающееся "плюх-плюх-плюх" лопастей вертолета. Пит радостно вскинул голову, вознамерившись держаться до той минуты, когда сможет помахать пилотам - Бог видит, если кому-то и необходима небесная помощь, это прежде всего ему!

                Но вертолет так и не разорвал низкий потолок туч. Питу удалось, правда, на миг разглядеть темный силуэт, рассекавший сырое дерьмо, скопившееся прямо над ним. Размытые огни промелькнули и исчезли: стрекот быстро удалялся к востоку, в том направлении, куда бежали животные. Пит брезгливо поморщился, ощутив омерзительное облегчение, застенчиво таившееся под тонким налетом разочарования: вздумай вертолет приземлиться, он так и не добрался бы до пива, после того, как проделал этот путь, этот проклятый путь.

 3

                Пять минут спустя Пит уже стоял на коленях, готовясь пробраться в перевернутый "скаут". Он быстро понял, что очередного приступа можно ждать в любую минуту (колено разнесло так, что оно выпирало из джинсов уродливым бугром), и почти вплыл в покрытую снегом кабину. Здесь ему не нравилось: пространство слишком тесное, запахи чересчур сильные. Почти все равно что оказаться в могиле, да еще насквозь пропитанной одеколоном Генри.

                Покупки рассыпались по заднему сиденью, но Пит едва взглянул на батоны, консервные жестянки и пакет с сосисками (сходившими у старика Госслина за мясо). Сейчас ему нужно было только пиво, и похоже, когда "скаут" перевернулся, на счастье Пита, разбилась всего одна бутылка. Пьяницам везет! Пивом тоже пахло, и довольно назойливо: та бутылка, которую он пил перед аварией, расплескалась, но этот запах он любил. Не то что одеколон Генри.., фу, Господи! Не лучше, чем вонь от той рехнувшейся бабы. пит сам не понимал, почему аромат одеколона напоминал ему гроб, могилы и похоронные венки, но так уж случилось.

                - С чего это ты вздумал брызгаться одеколоном в лесу, старый бродяга? спросил он, глядя, как дыхание вырывается изо рта крошечными белыми клубами. Но будь здесь Генри, разумеется, ответил бы, что и не думал душиться, и в машине не пахнет ничем, кроме пива. И был бы прав.

                Впервые за долгое время Пит вспомнил о хорошенькой риэлторше, потерявшей ключи у брайтонской аптеки. Как он сумел найти ключи, по каким, почти невидимым признакам понял, что она вовсе не собирается ужинать с ним, мало того, не хочет видеть, не желает близко подходить? Неужели учуять запах несуществующего одеколона - явление того же порядка?

                Пит не знал. Понимал только, что дело плохо. Недаром запах одеколона смешался в мозгу с мыслями о смерти.

                Забудь всю эту чушь, болван! Придумал себе страшилку! Одно дело действительно у видеть линию и совсем другое - выдумывать всякие ужасы! Забудь обо всем и делай то, за чем пришел.

                - Дивная, чтоб ее, идея, - сказал Пит.

                Магазинные пакеты были не бумажными, а пластиковыми и к тому же с ручками: старик Госслин не чуждался прогресса. Питер потянулся за одним и внезапно ощутил болезненный укол в правой ладони. Чертова разбитая бутылка, о которую он ухитрился порезаться, и судя по всему, достаточно глубоко. Может, это наказание за то, что ушел от женщины. Если так, считай себя мужчиной и думай, что легко отделался.

                Он сгреб восемь бутылок, начал было выбираться из "скаута", но передумал. Неужели он тащился сюда ради вшивых восьми бутылок?

                - Ну уж нет, - пробормотал Пит и подхватил еще семь, не поленившись как следует осмотреть каждую, несмотря на то что на душе становилось все тяжелее. Наконец он протиснулся задом в окно, изо всех сил давя паническую мысль о том, что какое-то маленькое юркое создание с острыми зубами прыгнет на него и отхватит яйца. Возмездие Питу, часть вторая.

                Он не особенно трусил, но выскочил наружу куда быстрее, чем забрался внутрь, и тут колено опять схватило. Пит, застонав, покатился по снегу, глядя в небо, с которого величественно планировали последние резные хлопья, кружевные, как лучшее женское белье, ну же, лапочка, уговаривал он колено, отпускай, сука, сволочь, не тяни!

                И как раз в тот момент, когда он уже подумал, что все кончено, боль смилостивилась. Пит с шипением выпустил воздух из легких и опасливо взглянул на пакет, с которого приветливо подмигивали огромные красные буквы: благодарим ЗА ПОКУПКУ В НАШЕМ МАГАЗИНЕ.

                - Можно подумать, здесь есть какой-то другой магазин, старый ты ублюдок, - буркнул Пит, решив позволить себе бутылочку, прежде чем пускаться в обратный путь. Черт возьми, легче будет ноша!

                Выудив бутылку, он свернул колпачок и влил в себя половину содержимого. Пиво оказалось холодным, снег, в котором он сидел, еще холоднее, но все же ему сразу стало легче. Пиво, как всегда, творило волшебство. Как, впрочем, скотч, водка и джин, но когда речь заходила об алкоголе, Пит полностью соглашался с Томом Т. Холлом: лучше пива ничего на свете нет.

                Глядя на пакет, он снова вспомнил о морковной макушке в магазине: таинственная улыбка, узкие, как у китайцев, глаза с наплывающими на веки складочками, из-за которых таких людей когда-то назвали монголоидами, монголоидными идиотами. Это снова вернуло его к мыслям о Даддитсе, если совсем уж официально - о Дугласе Кэвелло. Пит не мог сказать, почему Дадс последнее время так упрямо сидит в голове, но пообещал себе, что как только все это закончится, завернет в Дерри и повидает Даддитса. Он заставит и остальных поехать с ним, и почему-то чувствовал, что слишком стараться не придется. Даддитс, возможно, именно та причина, по которой они до сих пор остаются друзьями. Дьявол, да большинство давно и думать забыли о прежних друзьях по колледжу или высшей школе, не говоря уже о тех, с кем водились в начальной, которая теперь называлась средней, хотя Пит был уверен, что она так и осталась печальной мешаниной неуверенности, мучительных сомнений, "двоек", потных подмышек, безумных увлечений и психованных идей. Конечно, они не знали Даддитса по школе, хотя бы потому, что Даддитс никогда не ходил в среднюю школу Дерри. Дадс учился в школе Мэри М. Сноу для умственно отсталых детей, известную среди окрестной ребятни как Академия Дебилов, а иногда просто как Школа Кретинов.

                В обычных обстоятельствах их пути никогда бы не пересеклись, но на Канзас-стрит перед заброшенным кирпичным зданием простиралась большая пустая площадка. На фасаде все еще сохранилась выцветшая вывеска: Братья Трекер, перевозки и хранение. С обратной стороны, над аркой, где загружались грузовики, было написано еще кое-что.., да, кое-что...

                И теперь, сидя в снегу, но уже не чувствуя подтаявшей ледяной кашицы под задницей, даже не сознавая, что допивает вторую бутылку (первую он выбросил в заросли, через которые все еще продирались животные), Пит вспомнил день, когда они встретили Дадса. Вспомнил дурацкую куртку Бива, которую тот обожал, и его голос, тонкий, но властный, объявляющий конец чего-то и начало чего-то еще, объявляющий каким-то непостижимо уверенным и всезнающим тоном, что течение их жизни необратимо изменилось как-то во вторник днем, когда они собирались стучать в баскетбол двое на двое на подъездной дорожке Джоунси, а потом, может, поиграть в парчизи на компьютере, и теперь, сидя в лесу, перед опрокинутым "скаутом", все еще обоняя одеколон, которым не душился Генри, поглощая сладостный яд своей жизни, держа бутылку рукой в окровавленной перчатке, продавец машин вспоминал мальчика, не оставлявшего мечту стать астронавтом, несмотря на все возраставшие проблемы с математикой (тогда ему помогали сначала Джоунси, потом Генри, а в десятом классе он окончательно потонул, и ничья помощь уже не спасала). Он вспомнил других мальчишек, в основном Бива, перевернувшего мир пронзительным воплем:

                "Эй, парни, кончай! КОНЧАЙ, мать вашу! "

                Ломающийся голос подростка...

                - Бивер, - произнес вслух Пит, поднимая бутылку в приветственном салюте, и прислонился к остывшему боку "скаута". - Ты был прекрасен, старина.

                А все они?

                Разве все они не были прекрасны?

 4

                Пит всегда освобождается раньше приятелей, потому что учится в восьмом классе, и в этот день последним уроком музыка, на первом этаже. У остальной троицы уроки на третьем. Джоунси и Генри штудируют американскую литературу, факультатив для продвинутых, а Бивер - основы практической математики, то есть Математику для Тупых. Пит из последних сил борется, чтобы не попасть в такую группу, но, похоже, проигрывает неравную битву. Он знает сложение, вычитание, умножение, деление и даже операции с дробями, хотя последние даются с великим трудом. Но теперь вдруг откуда-то возник икс. Пит не понимает и боится икса.

                Он стоит за воротами, у изгороди из рабицы, ожидая, пока пройдет поток восьмиклассников и всякой зелени вроде семиклассников, стоит, ковыряет землю носком ботинка и притворяется, что курит: одна рука прикрывает рот, вторая, с гипотетическим окурком, спрятана за ней.

                Но вот с третьего этажа спускаются десятиклассники, и среди них, шествуя, как монархи, некоронованные короли, хотя Пит никогда не осмелился бы сказать вслух ничего подобного, идут его друзья, Джоунси, Бивер и Генри. И, конечно, король из королей - это Генри, которого любят все девочки, при том что он очкарик. Питу повезло с друзьями, и он знает это. И знает, что он, возможно, самый удачливый восьмиклассник в Дерри, икс там или не икс, не говоря уже о том, что благодаря друзьям ни один мудак из восьмых классов и пальцем не смеет тронуть Пита.

                - Эй, Пит! - кричит Генри, едва все трое выползают из ворот. При виде Пита у Генри, как всегда, делается несколько удивленное, но радостное лицо. - Как оно ничего, парень?

                - Ни шатко ни валко, - отвечает Пит, как всегда. - А у тебя?

                - ДДДТ, - кивает Генри, протирая очки. Образуй они клуб, это могло стать их девизом. Со временем они даже Даддитса научат это говорить, правда, у того выходит: "де дуго демо се озе", один из тех даддитсизмов, которые родителям так и не дано понять, что, разумеется, приводит в восторг Пита и его приятелей.

                По сейчас, когда до появления Даддитса в их жизни еще полчаса, Пит просто повторяет за Генри:

                - Да, старик, ДДДТ, День другой, дерьмо все то же. Правда, в душе мальчишки верят только второй половине изречения, потому что в их представлении все дни одинаковы. Это Дерри, образца 1978 года, и следующий год не наступит никогда. Пусть вокруг твердят, что будущее есть, что они доживут до двадцать первого века, Генри станет адвокатом, Джоунси писателем, Бивер - водителем-"дальнобойщиком", ну а Пит... Пит станет астронавтом, с нашивкой НАСА на плече, но все это бездумная болтовня, точно так же они поют в церкви по воскресеньям Апостольский Символ Веры, не вникая в смысл слов. Им куда интереснее узнать, что там под юбкой Морин Чессмен, и без того короткой, но поднявшейся едва ли не до пояса, стоило ей наклониться. Они твердо верят, что в один прекрасный день узнают цвет трусиков Морин, что Дерри будет существовать всегда, впрочем, как и они. Всегда будут учиться в средней школе Дерри, а без четверти три, когда кончаются уроки, зашагают по Канзас-стрит, поиграть в баскетбол на подъездной дорожке Джоунси (на подъездной дорожке Пита тоже есть обруч, но у Джоунси им нравится больше, поскольку отец Джоунси прибил его достаточно низко, чтобы без особого труда забросить мяч). Вот они идут, растянувшись на всю ширину тротуара, болтая о набивших оскомину вещах: уроки, учителя, кто кому дал в репу и кто кому еще только собирается врезать в тыкву, и что-может-выйти, если и они соберутся помахаться с теми-то и теми-то (только они вряд ли соберутся помахаться с теми-то и теми-то, учитывая весьма неприятные последствия), о чьем-то очередном подвиге (пока в фаворитах ходит семиклассник Норм Пармелу, известный отныне как Макаронина Пармелу, прозвище, которое, как они считают, приклеится к нему до скончания этого века, а может, перейдет и в следующий. Этот самый Норм Пармелу выиграл на пари пятьдесят центов, при свидетелях втянув в обе ноздри макароны с сыром и, высморкнув обратно, благополучно проглотил, ах этот Макаронина Пармелу, который, как многие школьники, принял печальную известность за славу), о том, кто с кем гуляет (если девушку и парня заметят идущими рядом после школы, они предположительно гуляют вместе, если же их застанут держащимися за руки или лижущимися, предположение становится уверенностью), кто выиграет "Суперкубок", (хреновы "Патриоты", "Патриоты Бостона", только они никогда не выигрывают, одни козлы болеют за "Патриотов").

                Все те же, но бесконечно завораживающие темы, которые они не устают перебирать, пока каждый день возвращаются из все той же школы (верую во единого Бога, Отца Всемогущего), по той же улице (Творца неба и земли), под тем же вечно белесым октябрьским небом (и жизни будущего века), с теми же друзьями (аминь).

                День другой, дерьмо все то же, эту истину они усвоили крепко-накрепко, и они идут, с наслаждением прислушиваясь к бойкому мотивчику-диско, хотя любят повторять:

                "РБПХ: Рок - бог, попе - херня".

                Перемены настигнут их неожиданно и без предупреждения, как всегда в таком возрасте: если бы перемены заранее испрашивали у старшеклассников позволения явиться, они просто перестали бы существовать.

                Но сегодня они обсуждают еще и охоту, потому что мистер Кларендон обещал в следующем месяце впервые взять их в "Дыру в стене". Они пробудут там три дня, захватив два учебных (с разрешением от школы проблем не будет, и абсолютно ни к чему лгать о цели путешествия: может, Южный Мэн и урбанизировался, но здесь, в глуши, охота по-прежнему входит в систему образования юной личности, особенно если эта юная личность - мальчик). Они приходят в такой бешеный восторг при одной мысли о том, как будут пробираться сквозь заросли с заряженными ружьями, пока их приятели в родной школе сидят за партами и зубрят, зубрят, зубрят, что даже не замечают, как проходят мимо Академии Дебилов. Умственно отсталые освобождаются почти в то же время, что и обычные ученики, но большинство возвращается из школы с родителями или садится в специальный автобус, выкрашенный не в желтый, а в синий цвет, с яркой наклейкой на бампере: поддерживай ДУШЕВНОЕ ЗДОРОВЬЕ, НЕ ТО УБЬЮ.

                Когда Генри, Бивер, Джоунси и Пит проходят мимо "Мэри М. Сноу", несколько слабоумных, из тех, что соображают чуть яснее и кому позволено идти домой самостоятельно, все еще ковыляют по улице с неизменно удивленным выражением на круглых физиономиях. Пит и его друзья, как обычно, скользят по ним равнодушными взглядами, в сущности, не замечая. Всего лишь часть пейзажа...

                Генри, Джоунси и Пит раскрыв рты слушают Бива, который объясняет, что им придется спускаться в Ущелье, потому что лучшие олени пасутся именно там, где растут их любимые кусты.

                - Мы с отцом видели там кучу оленей, - захлебывается он. - Целый миллиард!

                Расстегнутая молния на потертой куртке согласно позвякивает.

                Они болтают о том, кто добудет самого большого оленя и в какое место лучше стрелять, чтобы убить с первого выстрела и не причинять лишних страданий. ("Правда, отец говорит, что животные страдают не так, как раненые люди, - вставляет Джоунси. - Он сказал, Господь создал их иными, чтобы мы могли охотиться без помех".) Они пересмеиваются, толкаются и спорят о том, кого из них вывернет наизнанку при виде крови, а Академия Дебилов остается далеко позади. Впереди же, на их стороне улицы, маячит квадратное здание красного кирпича, где братья Трекер когда-то делали свой скромный бизнес.

                - Если кто и блеванет, так уж не я! - хвастает Бивер. - Да я сто раз видел оленьи кишки, подумаешь, дело! Помню как-то...

                - Эй, парни, - возбужденно перебивает Джоунси, - хотите взглянуть на "киску" Тины Джин Шлоссингер?

                - Кто такая Тина Джин Слоппингер? - скучающе осведомляется Пит, хотя уже навострил уши. Увидеть "киску", любую "киску", его заветная мечта: он вечно таскает у отца журналы "Пентхаус" и "Плейбой", которые тот прячет в мастерской, за большим ящиком с инструментами. "Киска" - это тот предмет, который его живо интересует. Правда, от нее он не заводится так, как от голых сисек, наверное, потому, что еще маленький.

                Но "киска" - это и вправду интересно.

                - Шлоссингер, - поправляет Джоунси, смеясь. - Шлоссингер, Питецкий. Шлоссингеры живут в двух кварталах от меня и... - Он неожиданно замолкает, пораженный внезапной мыслью. Вопрос, который пришел ему в голову, требует немедленного ответа, поэтому он дергает за рукав Генри:

                - Слушай, эти Шлоссингеры - евреи или республиканцы?

                Теперь очередь Генри смеяться над Джоунси, что он и делает, правда, совсем беззлобно.

                - Видишь ли, думаю, что технически возможно быть одновременно и теми, и другими, или.., вообще никем.

                Генри произносит слово "никем" почти как "никоим", чем и производит неизгладимое впечатление на Пита. До чего же шикарно звучит, мать его!

                Он велит себе отныне произносить только "никоим, никоим, никоим".., хотя знает, что обязательно забудет, что он из тех, кто обречен до конца жизни говорить "никем".

                - Плюнь на религию и политику, - говорит Генри, все еще смеясь. - Если у тебя есть фотка Тины Джин Шлоссингер с голой "киской", я тоже хочу посмотреть.

                Бив тем временем явно возбуждается: щеки пылают, глаза блестят, новая зубочистка сменяет прежнюю, не догрызенную и до половины. Молнии на его куртке, той, которую носил старший брат Бивера все четыре года своего увлечения Фонзом <Фонз - основной персонаж сериала "Счастливые дни", подросток, одетый в черную кожаную куртку и неизменно держащий большой пален вверх, демонстрируя тем самым победу и удовлетворение.>, позвякивают громче.

                - Она блондинка? - спрашивает он. - Блондинка и в высшей школе? Супербомба? С такими сиськами! - Он растопыривает руки перед собственной цыплячьей грудью, и когда Джоунси, улыбаясь, кивает, оборачивается к Питу и громко выпаливает:

                - Королева этого года, болван, ясно? Помнишь день встречи выпускников? Там ее и выбрали! Ее снимок был в газете! Па лодке, вместе с Ричи Гренадо!

                - Да, но хреновы "Тигры" продули в тот день игру, а Гренадо сломали нос, - вставляет Генри. - Подумать только, первая в истории школьная команда Дерри удостоилась сыграть с командой класса А из Южного Мэна, и эти олухи...

                - Хрен с ними, с "Тиграми", - отмахивается Пит, которого школьный футбол занимает чуть больше ненавистного икса, хоть и ненамного. Главное, теперь он знает, о ком идет речь, вспоминает газетный снимок девушки, стоящей на украшенной цветами палубе баржи для перевозки целлюлозы, рядом с ведущим игроком "Тигров": оба в коронах из фольги, улыбаются и машут зрителям. Волосы девушки обрамляют лицо крупными пушистыми волнами, платье без бретелек полуоткрывает грудь.

                Впервые в жизни на Пита накатывает настоящая похоть - плотское, кровяное, давящее ощущение, от которого твердеет конец, сохнет во рту и в голове все мешается. "Киска", конечно, штука интересная, но вот увидеть местную, свою "киску", "киску" знакомой девчонки, королевы бала.., куда волнительнее! Это, как выражается кинокритик городских "Новостей" об особо понравившихся фильмах, которые, по его мнению, никак невозможно пропустить, - НАДО! НАДО - и все тут.

                - Где? - спрашивает он Джоунси, уже воображая, как эта самая Тина Джин Шлоссингер ждет на углу школьный автобус, просто стоит, хихикая с подружками, не имея ни малейшего представления о том, что проходящий мимо мальчишка видел, что у нее под юбкой или джинсами, что волосы на се "киске" того же цвета, что на голове. - Где это?

                - Здесь. - Джоунси показывает на краснокирпичную коробку, когда-то служившую складом братьям Трекер. Стены поросли плющом, но осень была холодной, и почти все листья почернели и засохли. Часть стекол разбита, а остальные заросли грязью. Каждый раз при виде этого места у Пита мороз идет по коже, возможно, потому, что взрослые ребята, парни из высшей школы, любят играть в бейсбол на площадке за строением, и некоторых хлебом не корми - дай поиздеваться над младшими, кто знает почему, должно быть, от безысходности будней. Но сейчас не тот случай, поскольку с бейсболом на этот год покончено, и большие парни скорее всего давно уже переместились в Строфорд-парк, где до самого снега играют в американский футбол (как только выпадет снег, они начнут выбивать друг другу мозги старыми хоккейными клюшками, обмотанными изолентой). Нет, беда в том, что в Дерри иногда исчезают дети, Дерри в этом отношении странный городишко, и когда они в самом деле исчезают, оказывается, что в последний раз их видели в заброшенных уголках вроде опустевшего склада братьев Трекер. Никто не говорит вслух об этом неприятном факте, но все знают. Знают и молчат.

                Все же "киска", не какая-то абстрактная "киска" из "Пентхауса", а самая настоящая "муфта" девчонки с соседней улицы.., да, тут есть на что посмотреть. Вот это бэмс!

                - Братья Трекер? - переспрашивает Генри с откровенным недоверием. Они сами не заметили, как остановились, и сейчас топчутся на тротуаре, недалеко от здания, пока слабоумные с трудом ковыляют по другой стороне улицы. - Не пойми меня не правильно, Джоунси, ты для меня авторитет, клянусь, я тебя уважаю, но чего это вдруг снимку "киски" Тины Джин там валяться?

                - Откуда мне знать? - пожимает плечами Джоунси. - Дейви Траск видел и клянется, что это она.

                - Что-то мне не слишком по кайфу туда тащиться, - говорит Бивер. Конечно, я не прочь увидеть "киску" Тины Джин Слопхенгер...

                - Шлоссингер...

                - ..но это место пустует с тех пор, как мы были в пятом классе.

                - Бив...

                - ..и, бьюсь об заклад, там полно крыс.

                - Бив...

                Но Бив твердо вознамерился выложить все до конца.

                - Крысы разносят бешенство, - говорит он, - и заражают людей.

                - Нам ни к чему входить, - объясняет Джоунси, и вся троица с новым интересом взирает на него. - Это, как сказал кто-то, завидев негра-блондина, совершенно новая Африка.

                Джоунси, убедившись, что завладел вниманием приятелей, продолжает:

                - Дейви сказал, что нужно только обогнуть подъезд. И заглянуть в третье или четвертое окно. Вроде бы когда-то там был офис Фила и Тони Трекеров. На стене все еще висит доска объявлений. И Дейви клянется, что на этой доске висят только две вещи: карта Новой Англии с маршрутами грузовиков и снимок Тины Джин Шлоссингер с голой "киской".

                Они глазеют на него раскрыв рты, но только Пит осмеливается задать вопрос, волнующий всех:

                - Она совсем без ничего?

                - Нет, - признается Джоунси. - Дейви говорит, даже сиськи прикрыты, но она стоит с поднятой юбочкой и без трусов, и всякий может увидеть это ясно, как я - вас.

                Пит разочарован тем, что нынешняя королева вечера выпускников не стоит, в чем мать родила, с голым задом, но сообщение о том, что она задрала юбку, воспламеняет всех, подпитывая первобытное, полузапретное представление о том, что такое настоящий секс. В конце концов всякая девушка может задрать юбку, любая девушка.

                Теперь даже Генри не до вопросов. Только Бив продолжает допытываться у Джоунси, точно ли им не придется заходить внутрь. Но компания, сметая все, как прилив, в едином властном, бессознательном порыве, уже движется в направлении подъездной дороги, бегущей от дальней стороны здания к пустой площадке.

 5

                Пит прикончил вторую порцию и, размахнувшись, запустил бутылкой в заросли. Фу-у, наконец-то полегче.

                Убедившись, что может идти, он осторожно поднялся, счистил с задницы снег. Кажется, колено не так болит. Похоже, что да. Выглядит ужасно, словно он запрятал под джинсы арбуз, но сверлит не слишком. Все же он старался идти медленнее, слегка помахивая пакетом. Теперь, когда тихий, но настойчивый голос, твердивший, что он должен глотнуть пива, просто обязан, заткнулся, он даже проникся некоторым сочувствием к женщине и втихаря надеялся, что она не заметила его отсутствия. Он будет тащиться еле-еле, станет массировать колено каждые пять минут (а возможно, поговорит с ним, успокоит, безумная идея, но в конце концов, кроме него, никого тут нет, и это не повредит) и постепенно доберется до места. А там и пивка выпьет.

                Он ни разу не оглянулся на брошенный "скаут", так и не увидел, что на снегу несколько раз выведено крупными буквами ДАДДИТС, не осознал, что сам писал это имя, пока думал о том давнем дне 1978 года.

                Один только Генри спросил тогда, с чего вдруг фото девчонки Шлоссингер будет висеть в пустом офисе или пустом грузовом складе, и сейчас Питу пришло в голову, что Генри сделал это потому, что привык играть роль Скептика в их компании. Он и спросил всего один раз, остальные просто поверили, и почему бы нет? Из своих тринадцати лет Пит полжизни верил в Санта Клауса. И кроме того...

                Пит остановился у вершины холма, не из-за ноги и не потому, что задохнулся. Просто в мозгу вдруг раздалось тихое жужжание, словно заработал трансформатор. Правда, не беспрерывное, а ритмичное, что-то вроде "бум-бум-бум".., нет, не вдруг, не то чтобы "началось внезапно", звук уже давно существовал, но Пит только сейчас его услышал. Услышал, и в голову тут же полезли дурацкие мысли. Снова одеколон Генри и... Марси. Кто-то по имени Марси. Он не знал никакой Марси, но имя отчего-то застряло в башке, вроде как "Марси, ты мне нужна, иди скорее", или "Черт возьми, Марси, неси же бензин! "

                Пит продолжал стоять, облизывая пересохшие губы. Забытый пакет вяло свисал с руки. Пит поспешно вскинул голову к небу, уверенный, что увидит огни, и они там были, только два и очень слабые.

                - Скажи Марси, пусть заставит их сделать мне укол, - сказал Пит, тщательно выговаривая в пустоту каждое слово, отчего-то уверенный, что поступает правильно. Почему и по какой причине, он объяснить не мог, но эти слова звучали в его мозгу. Трудно сказать, что пробудило их к жизни: щелчок или огни. Чем или кем вызвано то, что с ним творится?

                - Может быть, "никоим", - произнес он. И тут сообразил, что снег прекратился. В окружающем мире осталось лишь три цвета: темно-серый неба, темно-зеленый хвои и идеальная нетронутая белизна выпавшего снега. И все притихло.

                Пит склонил голову сначала на левый бок, потом на правый, прислушался. Именно притихло. Безмолвие. Ни шороха во всем мире, и жужжания тоже не слышно. Подняв глаза, он увидел, что бледное, как крылья бабочки, сияние погасло.

                - Марси? - повторил он, словно окликая кого-то. Ему пришло в голову, что Марси - имя женщины, ставшей причиной аварии, но Пит тут же отмел эту мысль. Женщину звали Бекки, он знал это так же точно, как имя хорошенькой риэлторши. Марси - всего лишь слово, не будившее никаких воспоминаний. Возможно, у него крыша едет. Не в первый раз.

                Он перевалил через вершину и стал спускаться, снова вспоминая тот день осенью 1978 года, день, когда они встретили Даддитса.

                Он почти добрался до ровной дороги, когда колено взорвалось, не просто судорогой, а белым слепящим клубком боли.

                Пит рухнул в снег. Он не слышал, как бьются бутылки "будвайзера" в пакете - все, кроме двух. Он слишком громко кричал.

 Глава 6

 ДАДДИТС, ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 1

                Генри быстро зашагал в направлении домика, но когда снегопад сменился редкими хлопьями, а ветер начал стихать, перешел на мерный бег трусцой. Он занимался бегом много лет, и темп казался вполне приемлемым. Наверное, рано или поздно придется остановиться, сбавить скорость или отдохнуть, но последнее весьма сомнительно. Он пробегал дистанции куда длиннее девятимильных, хотя не в таком снегу и не в последнее время. Все же, о чем беспокоиться? Что он упадет и сломает бедро? Что скорчится в сердечном приступе? В тридцать семь лет сердечный приступ казался чем-то не совсем реальным, но даже будь он главным кандидатом на инфаркт, глупо тревожиться об этом сейчас, не так ли, особенно если учесть то, что он замышляет. Так о чем тут беспокоиться?

                О Джоунси и Бивере, вот о чем, то есть - о ком. Пусть это казалось столь же нелепым, как трястись при мысли о сдавшем сердце посреди снежной пустыни - беда позади него, вместе с Питом и странной заторможенной женщиной, не впереди, в "Дыре в стене".., только настоящая беда - в "Дыре в стене", более страшная беда.

                Он не знал, откуда это знает, но - знал и принял как должное. Знал еще до того, как навстречу стали попадаться животные, живой лентой текущие на восток и не боявшиеся человека.

                Раз или два он смотрел на небо, выискивая странные огни, но ничего не увидел, и вскоре ему стало не до того. Приходилось смотреть вперед, чтобы не столкнуться с животными. Нельзя сказать, чтобы они неслись беспорядочной толпой, но в глазах стыло странное, боязливое выражение, такого он никогда еще не видел. Как-то даже пришлось отпрыгнуть в сторону, чтобы не налететь на парочку пышнохвостых лис.

                Осталось восемь миль, подумал он. Это стало своеобразной мантрой бегуна трусцой, отличной от тех, которые обычно возникали в голове (чаще всего детские стишки), но не настолько уж отличной: принцип тот же. Восемь миль, всего восемь, до Бенберри-кросс. Бом, бом, на палочке верхом. Никакого Бенберри-кросс, всего лишь старая охотничья хижина мистера Кларендона, а теперь Бивера, и никакой палочки, чтобы доставить его туда. Как можно ездить на палочке? Кто знает! И что, во имя Господне, тут происходит? Огни, медленное, но неуклонное переселение животных (Господи, что, если в лесу бродит настоящий медведь?), женщина на дороге, сидевшая в снегу, просто сидевшая, растерявшая не только зубы, но и мозги в придачу?! А эти газы, Боже милосердный! Единственное, с чем можно сравнить эту вонь.., да, вспомнил! Весьма отдаленно похожий смрад исходил изо рта шизофреника в последней стадии рака кишечника. "От этого запаха никак не отделаться, объяснял его друг, гастроэнтеролог. - Они могут чистить зубы по двадцать раз на день, пользоваться зубным эликсиром, ничего не помогает. Это вонь пожирающего себя тела, потому что, если оставить в стороне все диагностические реверансы, рак в чистом виде это и есть самоканнибализм".

                Еще семь миль, всего семь миль, а животные все бегут, зверушки рвутся в Диснейленд. Л когда доберутся, выстроятся в цепочку и станут танцевать конгу, распевая: "Мир тесен".

                Мерный приглушенный топот обутых в сапоги ног. Танец очков, подпрыгивающих на переносице. Дыхание вырывается струями холодного пара. Но теперь он вошел в форму, согрелся, эндорфииы <Вещества, вырабатываемый мозгом и обеспечивающие весь спектр положительных эмоций> взыграли. Что бы с ним ни происходило, в энергии недостатка не было. Пусть он одержим суицидом, но ни в коем случае не страдает дистимней <Так называемое расстройство настроения резкие переходы от эйфории к депрессии.>.

                В этом часть его проблемы - физическая и эмоциональная пустота, подобная полному растворению в бушующей метели, - это от гормональной недостаточности, он не сомневался в этом. Как и в том, что болезнь можно если не излечить окончательно, то по крайней мере контролировать таблетками, которые сам Генри прописывал бушелями. Но подобно Питу, вполне сознававшему, что в ближайшем будущем его ожидает курс лечения и годы собраний Анонимных Алкоголиков, Генри не желал исцеления и отчего-то был убежден, что исцеление будет ложью, каким-то образом отнявшей часть его души.

                Интересно, вернулся ли Пит за пивом. Почти наверняка. Генри сам предложил бы захватить пару бутылочек, если бы догадался вспомнить, избавив Пита от рискованного путешествия (рискованного не только для него, но и для женщины), Но в тот момент Генри совершенно растерялся, куда уж тут до пива!

                Зато, можно поклясться, Пит вспомнил. Но способен ли он добраться до "скаута" со своим коленом? Вполне возможно, но Генри не поручился бы за это.

                "Они вернулись! - вопила женщина, глядя в небо. - Они вернулись! Вернулись! "

                Генри пригнул голову и засеменил быстрее.

 2

                Еще шесть миль, всею шесть миль до Бенберри-кросс! Действительно всего шесть или он чрезмерно оптимистичен? Чересчур доверился своим старичкам-эндорфинам? Ну а если и так? Оптимизм в таком случае не повредит. Снег почти прекратился, и поток животных поредел - тоже неплохо.

                А вот что плохо, так это мысли, большинство из которых, похоже, вовсе не его. Бекки, например, кто такая Бекки? Имя долго резонировало в мозгу, пока не стало частью мантры. Генри полагал, что это женщина, которую он едва не убил. Чья это девочка? Бекки, я Бекки, пригожая Бекки Шу.

                Только вот пригожей ее не назовешь. Совсем не назовешь. Грузная вонючая баба, вот кто она на самом деле, оставленная на не слишком надежное попечение Пита.

                Шесть. Шесть. Всего шесть миль до Бенберри-кросс.

                А пока - ровный бег, по возможности ровный, если учесть дорогу, и чужие голоса, бубнившие в голове. Но, по правде говоря, чужим был всего один, да и то не голос, а что-то вроде ритмичного припева + (чья малышка, чья малышка, лапка Бекки Шу).

                Остальные голоса были знакомы. Голоса друзей или те, которые были известны друзьям. Одним был тот, о котором говорил Джоунси, голос, слышанный после несчастного случая, накрепко связанный со всей его болью: Пожалуйста, прекратите, я не вынесу этого, сделайте мне укол, где Марси...

                И вслед за этим голос Бивера: Пойди взгляни в горшок.

                И ответ Джоунси: Почему бы просто не постучаться в ванную и не спросить, как он там...

                Стоны незнакомца, заверявшего, что, если только удастся сходить по-большому, все будет в порядке...

                ...но это не чужой. Это Рик, друг пригожей Бекки Шу. Рик, как его там? Маккарти? Маккинли? Маккин? Генри Миная тот октябрьский день под белесым небом. Бежал, вспоминая Даддитса. Крик Даддитса изменил всю их жизнь. Как они предполагали, к лучшему, но сейчас Генри не был в этом уверен.

                Впервые он настолько не был в этом уверен.

 3

                Они добегают до подъездной дороги, порядком заросшей сорняками, растущими даже в засыпанных щебенкой выбоинах: Бивер, разумеется, впереди, хотя у него от натуги только что не пена изо рта идет. Генри кажется, что Пит так же вымотан, хотя держится лучше, несмотря на то что он на год моложе. Бивер просто.., как бы это лучше выразиться.., из штанов выскакивает.

                Генри тихо радуется столь точному определению, хотя старается не смеяться. Но тут Бивер замирает, так внезапно, что Пит едва не врезается в него.

                - Эй! - говорит он. - Что за хренотень? Чья-то майка. И действительно, майка. Красная с белым, вовсе не старая и грязная, значит, не лежала здесь сто лет. Наоборот, выглядит почти новой.

                - Майка, шмайка, кому все это надо? - отмахивается Джоунси. Давайте-ка...

                - Придержи коней, - говорит Бивер. - Видишь, совсем хорошая.

                Да вот только, когда поднимает ее, оказывается, что хорошего мало. Новая, да, новая с иголочки форма "Тигров", с номером 19 на спине. Пит гроша ломаного не даст за футбол, но остальные узнают номер Ричи Гренадо. Воротник сзади разорван, словно ее хозяин пытался удрать, но был схвачен за шиворот и резким рывком водворен на прежнее место.

                - Похоже, я ошибся, - грустно шепчет Бив, швыряя майку. - Пошли.

                Но прежде чем они успевают сделать несколько шагов, натыкаются еще на кое-что, на этот раз не красное, а желтое, ярко-желтый пластик, который так любят малыши. Генри, гарцующий впереди, поднимает это желтое. Коробка для завтраков. На крышке - Скуби Ду с друзьями, бегущие из дома с привидениями. Как и майка, она выглядит совсем чистенькой, не похоже, что валялась все это время вместе с мусором, и тут Генри становится не по себе. Кажется, не стоило им вообще забираться в это заброшенное место.., по крайней мере можно было бы выбрать для этого другой день. Правда, даже в свои четырнадцать он соображает, что сморозил чушь. Когда дело доходит до "киски", нужно либо действовать сразу же, либо отказаться, а о том, чтобы отложить такое событие, и речи быть не может.

                - Ненавижу этот сраный мультик, - повторяет Пит, рассматривая коробку через плечо Генри. - Заметил, они никогда не меняют одежду, из серии в серию?

                Джоунси берет у Генри коробку со Скуби Ду и переворачивает, чтобы взглянуть на буквы, старательно выведенные на обратной стороне. Безумное возбуждение в глазах Джоунси постепенно тает, сменяясь легким недоумением, и у Генри возникает отчетливое ощущение того, что Джоунси тоже жалеет о предпринятой экспедиции. Уж лучше бы они пошли постучали мячом...

                Наклейка на обратной стороне гласит:

                Я ПРИНАДЛЕЖУ ДУГЛАСУ КЭВЕЛЛУ, МЕЙПЛ-ЛЕЙН,

                ДОМ 19, ДЕРРИ, ШТАТ МЭН.

                ЕСЛИ МАЛЬЧИК, КОТОРОМУ Я ПРИНАДЛЕЖУ, ПОТЕРЯЕТСЯ,

                ЗВОНИТЕ 949-18-64. СПАСИБО.

                Генри открывает рот, собираясь сказать, что коробка и майка скорее всего принадлежат парнишке, который ходит в Академию Дебилов, это уж точно, стоит только прочесть надпись, совсем как бирка на собачьем ошейнике пса, но в этот момент с противоположной стороны здания, там, где взрослые парни играют в бейсбол, доносится вопль, такой жалобный, что Генри пускается бежать, даже не подумав об изумленных нотках, которыми он пронизан. О полном ужаса изумлении того, кого впервые в жизни обидели или напугали (или и то, и другое).

                Остальные мчатся следом, продираясь через путаницу сорняков подъездной дорожки, той, что ближе к зданию, растянувшись в линию: Генри, за ним Джоунси, Бив и Пит.

                Оттуда слышатся раскаты мужского смеха.

                - Ну же, жри, - командует кто-то. - Как сожрешь, можешь топать отсюда. Дункан даже отдаст тебе штаны, если попросишь.

                - Да, если... - начинает другой мальчишка, вероятно, Дункан, но тут же смолкает, уставясь на Генри и его друзей.

                - Эй, парни, кончай! - орет Бивер. - Кончай, мать вашу!

                Двое приятелей Дункана в куртках школы Дерри, сообразив, что их уединение грубо нарушено, оборачиваются. Перед ними на коленях, одетый только в трусы и одну кроссовку, с лицом, измазанным грязью, кровью, слезами и соплями, стоит мальчишка неопределенного возраста. Нет, совсем не ребенок, судя по поросшей пушком груди, но кажется все равно малышом. Ярко-зеленые глаза с косым китайским разрезом полны слез.

                На красно-кирпичной стене, позади этой компании и белеют выцветшие буквы этого изречения:

                нет костяшек, нет игры.

                Что означает, вероятно, совет забрать костяшки и играть подальше от здания и пустой площадки, где все еще видны глубокие следы от баз и полуосыпавшийся холмик подающего, но кто может сказать наверняка? Нет костяшек, нет игры.

                В последующие годы они часто будут повторять эту фразу; она станет одной из личных кодовых реплик их юности, не имеющих определенного значения. Пожалуй, всего ближе "кто знает?" или "что тут поделаешь?". Лучше всего произносить ее с улыбкой, разводя руками или пожимая плечами.

                - Это еще что за говнюки? - спрашивает Бива один из парней. У него на левой руке что-то вроде бейсбольной рукавицы или перчатки для гольфа.., что-то спортивное. Ею он держит комок сухого собачьего дерьма, который и пытается заставить съесть почти голого мальчишку.

                - Что это вы делаете? - в ужасе кричит Джоунси. - Хотите, чтобы он это съел?! Да вы спятили!

                У парня, держащего дерьмо, поперек переносицы белеет лента пластыря, и Генри едва не взрывается смехом, узнав героя. Вот так вмастил! Ну прямо по заказу! Они хотели взглянуть на "киску" королевы бала, а наткнулись на короля, чей футбольный сезон завершился без особых трагедий, если не считать сломанного носа, и который теперь развлекается на свой лад, пока остальная команда тренируется к ближайшему матчу.

                Ричи Гренадо, очевидно, не понял, что узнан: он пялится на Джоунси. Его застали врасплох, и кроме того, голос Джоунси полон такого неподдельного отвращения, что Ричи в первую минуту теряется и делает шаг назад. Но тут же сообразив, что малый, посмевший говорить с ним таким укоризненным тоном, моложе года на три и легче на сотню фунтов, снова поднимает опустившуюся было руку.

                - Я заставлю его сожрать этот кусок дерьма, - говорит он. - А потом отпущу. И ты брысь отсюда, сопляк, если не хочешь половину.

                - Да, отвали, - вступает третий. Ричи Гренадо - здоровый бычок, но и ему далеко до этого амбала, ростом этак в шесть футов пять дюймов, с изъеденной фурункулами физиономией. - Пока не...

                - Я знаю, кто вы, - обрывает Генри. Взгляд Ричи переползает на Генри. Настороженный и одновременно раздраженный.

                - Уе, сынок, да побыстрее. В последний раз предупреждаю.

                - Ты Ричи Гренадо. Я видел твое фото в газетах. Что, по-твоему, люди скажут, если мы раззвоним по всей округе, на чем тебя поймали?

                - Никому вы ничего не раззвоните. Потому то мертвые молчат, - шипит тот, которого зовут Дунканом. Светло-русые грязноватые волосы беспорядочной конной лохматятся вокруг лица и падают на плечи. - Пшлн отсюда! Кому сказано!

                Генри, не обращая внимания, в упор смотрит на Ричи Гренадо. И ничуточки не боится, хотя сознает, что этим троим вполне по силам растоптать их в лепешку: он пылает бешеной яростью, такого с ним никогда еще не было. Парень, стоящий на коленях, явно из слабоумных, но не настолько, чтобы не понимать, что эти трое намеренно мучают его, сначала порвали майку, потом...

                Генри в жизни еще так не был близок к хорошей трепке, но это волнует его меньше всего. Стиснув кулаки, он подступает к парням. Малый на земле громко всхлипывает, опустив голову, и звук отдается эхом в мозгу Генри, подогревая злость.

                - Я всем расскажу, - повторяет он, и хотя угроза звучит по-детски, ему самому так не кажется. И Ричи тоже. Ричи отступает, и рука в перчатке с зажатым в пальцах куском дерьма снова обвисает. Впервые за все время он тревожно озирается. - Трое на одного, на слабоумного малыша, мать твою, парень! Я скажу всем, скажу, я знаю, кто ты.

                Дункан и громила, на котором нет школьной куртки, встают по обе стороны Ричи. Мальчик в трусах оказывается за их спинами, но Генри все еще слышит пульсирующий ритм его рыданий, он отдается в голове, бьет в виски и доводит до безумия.

                - Ну ладно, сами напросились. - Амбал обнажает в ухмылке черные ямы на месте выбитых зубов. - Сейчас мы вас прикончим.

                - Пит, если они подойдут ближе, беги, - говорит Генри, не сводя глаз с Ричи Гренадо. - Беги домой, зови мать, пусть звонит в полицию. А вам троим никогда его не словить. Хер догоните, - Это точно, Генри, - звучит в ответ тонкий, но ничуть не испуганный голос Пита.

                - И чем сильнее вы нас изобьете, тем хуже вам придется, - говорит Джоунси. Генри уже закаленный боец, но для Джоунси подобное событие настоящее откровение, так что он вызывающе посмеивается. - Даже если вы в самом деле нас убьете, что это вам даст? Пит и в самом деле здорово бегает, и он всем расскажет.

                - Я тоже бегаю быстро, - холодно парирует Ричи, - и поймаю его.

                Генри наконец оборачивается, сначала к Джоунси, потом к Биву. Оба стоят насмерть. Бив даже кое-что предпринимает: нагибается и подбирает с земли пару булыжников размером с яйцо, только с зазубренными краями, и принимается многозначительно ими постукивать, перебегая взглядом суженных глаз от Ричи к громиле. Зубочистка во рту агрессивно подпрыгивает.

                - Как только они подойдут ближе, кидайтесь на Гренадо, - командует Генри. - Тем двоим Пита не достать.

                Он смотрит на Пита, бледного, но не струсившего: глаза сияют, ноги нетерпеливо приплясывают, готовые сорваться с места.

                - Пит, скажешь матери, где мы. Пусть пришлет сюда копов. И не забудь имя этого мудака. - Обвинительным жестом окружного прокурора он указывает на Гренадо, взгляд которого снова становится нерешительным. Нет, не только. Испуганным.

                - Ну же, ослоеб, - подначивает Бивер. Нужно отдать ему должное, всегда выберет лучший эпитет. - Я тебе еще раз нос подправлю. Только последний трус бросит свою команду из-за свернутого шнобеля!

                Гренадо больше не отвечает: наверное, не знает, кому отвечать, и тут случается очередное чудо: Дункан, второй парень в черной куртке, начинает неловко переминаться с ноги на ногу. Щеки и лоб медленно заливает краска. Он нервно облизывает губы и неуверенно смотрит на Ричи. Только амбал готов ринуться в бой, и Генри почти надеется, что они в самом деле сцепятся. Генри, Джоунси и Пит так просто не сдадутся. Покажут им, если дойдет до драки, честно, покажут, потому что плач, этот ужасный невыносимый плач, ударяет в голову...

                - Эй, Рич, может, стоит... - начинает Дункан.

                - Убить их, - рычит амбал. - Прикончить мудаков, и вся недолга. - И делает шаг вперед. На какое-то мгновение все висит на волоске. Генри понимает, что если это чучело сделает еще один шаг, он потеряет контроль над Ричи Гренадо, и тот, как старый злобный питбуль, сорвется с поводка и ринется на добычу, огромная стрела из мяса и костей.

                Но Ричи не дает дружку разгуляться и довести дело до свалки. Вовремя хватает амбала за мощное, вдвое толще бицепса Генри, запястье, поросшее к тому же красновато-рыжими волосками.

                - Нет, Скотти, - говорит он, - погоди минуту.

                - Да, погоди, - почти в панике вторит Дункан, бросая на Генри взгляд, который тот, даже в свои четырнадцать лет, находит весьма странным. Этот взгляд полон укоризны! Словно именно Генри и его друзья делают что-то непозволительное.

                - Что вам надо? - спрашивает Ричи. - Хотите, чтобы мы убрались? Генри кивает.

                - Если мы уйдем, что вы сделаете? Проболтаетесь? И тут Генри обнаруживает нечто поразительное: он, совсем как амбал Скотти, почти готов сорваться. Какой-то частью души он буквально жаждет спровоцировать драку, заорать в лицо Ричи: "ВСЕМ! ВСЕМ, МАТЬ ТВОЮ! " Зная, что друзья его прикроют и никогда слова не скажут, даже если их отвалтузят так, что дело дойдет до больницы.

                Но малыш. Бедный, плачущий, умственно отсталый малыш. Как только парни покончат с Генри, Бивером и Джоунси (да и с Питом - если сумеют его поймать), снова примутся за слабоумного, и дело может зайти куда дальше, чем попытки заставить его съесть дерьмо.

                - Никому, - говорит он. - Мы никому не скажем.

                - Врун сраный, - шипит Скотти. - Он сраный врун, Ричи, смотри на него!

                Скотти снова рвется вперед, но Ричи сильнее сжимает пальцы на его запястье.

                - Если все обойдется, - добавляет Джоунси благостно и рассудительно, нечего будет рассказывать.

                Ричи мельком глядит на него и снова обращается к Генри:

                - Клянись Богом.

                - Клянусь Богом, - соглашается Генри.

                - И вы все тоже клянетесь Богом? - спрашивает Гренадо.

                Джоунси, Бив и Пит послушно клянутся Богом. Гренадо на долгое, бесконечно долгое мгновение задумывается и пожимает плечами.

                - Так и быть, хрен с ним, мы уходим.

                - Как только они подойдут, беги за дом, - поспешно шепчет Генри Питу, потому что взрослые парни уже двинулись со двора. Но Гренадо по-прежнему крепко держит Скотти за руку, и, по мнению Генри, это добрый знак.

                - Подумаешь, не стоит время тратить, - небрежно бросает Ричи, и Генри так и подмывает рассмеяться, но он усилием воли сохраняет бесстрастный вид. Не хватает еще хихикнуть в такой момент, когда все улажено. Та же часть его души бунтует от ненависти, но остальная - дрожит от облегчения.

                - Да что это вам взбрело? - вдруг спрашивает Ричи. - Подумаешь, большое дело.

                У Генри язык чешется, в свою очередь, поинтересоваться, как сам Ричи способен на такое, и это не риторический вопрос. Этот плач! Господи! Но он молчит, зная, что все сказанное им только подстегнет оглоеда, и все начнется сначала.

                И тут начинается нечто вроде танца, который суждено выучить всякому, кто учится в первом и втором классах. Едва Ричи, Дункан и Скотт ступают на дорожку (небрежно, вперевалочку, стараясь показать, что им самим надоело стоять тут, что уходят по собственной воле, а не бегут от банды малолетних наглецов), Генри и его друзья сначала поворачиваются к ним лицами, потом вытягиваются в линию и отступают к рыдающему, все еще стоящему на коленях мальчишке, отсекая его от троицы.

                На углу здания Ричи останавливается и оборачивается к приятелям.

                - Ничего, еще встретимся, - говорит он. - Один на один или со всеми вместе.

                - Точно, - соглашается Дункан.

                - Остаток жизни проведете в кислородной палатке, - добавляет Скотт, и на Генри снова накатывает припадок веселья. Он тихо молится, чтобы друзья чего-нибудь не брякнули - не буди лиха, - но все молчат. Почти чудо.

                Последний злобный взгляд Ричи - и Генри, Джоунси, Пит и Бив остаются наедине с малым, раскачивающимся взад и вперед на грязных коленках; чумазое окровавленное, залитое слезами, непонимающее лицо поднято к белесому небу, как циферблат сломанных часов. Они переглядываются, гадая, что делать дальше. Поговорить с ним? Объяснить, что все в порядке, что плохие мальчики убрались и опасность миновала? Все равно ведь не поймет. И, ох, этот плач кажется таким ненормальным. Как могли эти кретины, пусть злобные и глупые, продолжать издеваться над малым под этот плач?

                Позже Генри поймет.., вернее, разберется.., но сейчас это остается для него полнейшей тайной.

                - Я кое-что попробую, - резко бросает Бивер.

                - Да, конечно, все что угодно, - говорит Джоунси. Голос его дрожит.

                Бив выступает вперед, но тут же оглядывается на друзей. Во взгляде то ли стыд, то ли вызов, и.., и Генри мог бы поклясться: надежда!

                - Если протреплетесь кому-нибудь, что я это сделал, больше знать вас не желаю, - предупреждает он.

                - Хватит языком молоть, - говорит Пит, и голос его тоже подрагивает. Если сможешь его заткнуть, действуй!

                На несколько секунд Бивер застывает на том месте, где стоял Ричи, пытавшийся скормить малому собачье дерьмо, потом тоже опускается на колени. Генри внезапно понимает, что трусы мальчишки, как коробка, тоже разрисованы персонажами из мультиков, Скуби Ду и его друзьями.

                И тут Бивер обнимает ноющего, почти голого недоумка и начинает петь.

 4

                Четыре, всего четыре мили до Бенберри-кросс.., а может, только три. Всего четыре мили до Бенберри-кросс.., а может, только...

                Генри снова поскользнулся и на этот раз не сумел удержаться на ногах: слишком глубоко ушел в воспоминания, падение застало врасплох. Не успев опомниться, он уже летел на землю.

                И приземлился на спину с глухим сильным стуком, не сумев сдержать крика. Мелкая сахарная пудра снега поднялась легким облачком. В довершение ко всему он так ушиб затылок, что из глаз посыпались искры.

                Больно было так, что он не сразу смог подняться, давая любой сломанной конечности время заявить о себе. Не дождавшись ничего серьезного, он завел руку за спину и потер поясницу. Ноет, но терпеть можно. В десять-одиннадцать лет, когда он все зимы проводил в Строуфорд-парке, катаясь на сапках, еще и не такое бывало, а он только смеялся. Когда-то, летя вниз на снегокате, которым правил этот поганец Питер Мур, они оба врезались головами в толстую сосну у подножия холма, которую мальчишки прозвали Деревом Смерти, и отделались синяками да парой шатавшихся зубов. Беда в том, что десять-одиннадцать лет ему было давно.

                - Вставай, малыш, все в порядке, - сказал он и осторожно сел. Спину тянет, конечно, но и это не трагедия. Так, сотрясение костей. Ничего не пострадало, кроме гребаной гордости, как они когда-то говорили. Но все же Генри продолжал сидеть. Он показал неплохое время и заслужил отдых. Кроме того, воспоминания его расстроили. Ричи Гренадо, мудак Ричи Гренадо, который, как оказалось, действительно смылся из футбольной команды и совсем не из-за сломанного носа.

                "Мы еще встретимся", - пообещал он на прощание, и Генри посчитал, что это не пустая угроза, но стычки так и не произошло, нет, вообще не произошло. Вместо этого произошло кое-что другое.

                И все это было очень давно. Сейчас его ждет Бенберри-кросс - "Дыра в стене", - и нет палочки, которая домчала бы его туда, только лошадка бедных - собственные ноги. Генри поднялся, начал отряхиваться от снега, и тут.., этот истошный вопль в голове.

                0-о-ой! - крикнул он. Господи, словно кто-то подкрался и врубил плейер на полную мощность, словно в мозгу взорвалась граната, словно перед глазами обвалилось здание. Он отшатнулся, как от удара, беспорядочно размахивая руками, и если бы случайно не уперся в замерзшие ветки сосны, растущей по левой стороне дороги, наверняка упал бы снова.

                Но все же кое-как высвободился из когтей дерева, хотя в ушах по-прежнему звенело.., не только в ушах, в голове.., и шагнул вперед, с трудом веря, что еще жив. Поднес руку к носу, и ладонь повлажнела от крови. Во рту что-то болталось. Он сунул туда пальцы, вытащил зуб, удивленно оглядел и отшвырнул, игнорируя порыв сунуть его в карман куртки. Насколько он знал, никто еще не делал хирургическую имплантацию сломанного зуба, и Генри сильно сомневался, что Зубная Фея придет ему на помощь из своей волшебной страны.

                Он так и не определил, чей это был вопль, но почему-то подумал, что Пит Мур вляпался в крупную неприятность.

                Генри прислушался к другим голосам, другим мыслям, но ничего не услышал. Превосходно. Хотя, нужно признать, даже без голосов перед глазами все равно прошла бы почти вся жизнь.

                - Ну же, парень, вперед, сил у тебя еще хоть отбавляй, - сказал он и снова пустился бежать к "Дыре в стене". Ощущение, что там что-то неладно, становилось все сильнее, и он едва удерживался, чтобы не прибавить скорости.

                Иди загляни в горшок.

                Почему бы просто не постучать в ванную и не спросить, как он там?

                Неужели он действительно слышал эти голоса? Да, сейчас они стихли, но он их слышал, слышал так же четко, как ужасный, агонизирующий вопль. Пит? Или женщина? Пригожая Бекки Шу?

                - Пит, - выдохнул он вместе с клубами пара. - Это был Пит...

                Правда, он был не до конца уверен, но все же...

                Сначала Генри боялся, что не сможет снова найти ритм, но беспокоился напрасно: сам не заметил, как вошел в прежний темп, прекрасную простоту единства натужного Дыхания и топающих ног.

                Мили три, всего три мили до Бенберри-кросс. Домой, домой, возвращаюсь я домой. Совсем как мы отвели Даддитса домой в тот день.

                 (Если протреплетесь кому-нибудь, что я это сделал, больше с вами не вожусь.).

                Генри вернулся в тот октябрьский день, как в глубокий сон. Канул в колодец памяти так глубоко и быстро, что сначала не почуял облака, рвущегося к нему облака, состоявшего не из слов, не из мыслей, не из криков, а только из его же красно-черной сущности, "я", у которого впереди много дел и много мест, куда идти.

 5

                Бивер выступает вперед, чуть колеблется и опускается на колени. Дебил не видит его: он все еще ноет, зажмурившись и тяжело дыша. Узкая грудь судорожно вздымается. Исчерченная молниями мотоциклетная куртка смотрится довольно забавно рядом с веселенькими трусишками, но никто из мальчишек не смеется. Генри хочет только одного: чтобы слабоумный замолчал. Этот плач его убивает.

                Бивер, не вставая с колен, подбирается ближе и обнимает плачущего мальчишку.

                - Спи, дитя, Господь с тобой, ночь несет тебе покой... Генри никогда раньше не слышал, как поет Бивер: Кларендонов никак нельзя назвать набожными, - и сейчас он поражен красотой чистого тенора. Через год-другой, после ломки, голос Бивера изменится, станет обычным и ничем не примечательным, но здесь, на заросшей сорняками пустующей площадке позади заброшенного здания, он поражает всех, пронизывает насквозь, до самого сердца. Даже слабоумный перестает плакать и поражение таращится на Бивера.

                - По небу плывет кораблик, не простой, а золотой, паруса на нем стоят, чистым серебром горят, вот дремота к нам идет, глазки милые сомкнет, спи, дитя, Господь с тобой, пусть хранит он твой покой...

                Последняя нота плывет в воздухе, и на мгновение мир благоговейно замирает. У Генри на глаза наворачиваются слезы. Дебил смотрит на Бивера, покачивающего его в такт песне. На замурзанной физиономии выражение блаженного восхищения. Он уже забыл разбитую губу, ссадину на щеке, пропавшую одежду, потерянную коробку для завтрака. И говорит Биверу "ио ас", почти одними согласными, которые могут означать все что угодно, но, как ни странно, Генри превосходно понимает, как, впрочем, и Бивер.

                - Больше не могу, - говорит он и, сообразив, что по-прежнему обнимает парнишку за плечи, убирает руку. Лицо слабоумного немедленно омрачается, на этот раз не от страха или капризного нетерпения избалованного, не получившего чего-то ребенка, но от искренней неподдельной грусти. Огромные капли брызжут из поразительно зеленых глаз и прокладывают чистые дорожки на черных щеках. Он берет руку Бивера, кладет себе на плечо и требует:

                - Ио ас.

                Бивер в панике оглядывается на дружков.

                - Так мне мать пела на ночь, - говорит он, - и после этого я всегда спал как убитый.

                Генри и Джоунси переглядываются и хохочут. Не слишком умно с их стороны: еще испугают парнишку, и тот снова начнет подвывать, но с собой ничего не поделаешь. А мальчик, вместо того чтобы заплакать, вдруг улыбается им широкой солнечной улыбкой, обнажившей два ряда белых, тесно посаженных зубов, и снова смотрит на Бивера, не отпуская его руки.

                - Ио ас, - командует он.

                - А, блин, спой снова, - требует Пит, - давай. Биву приходится повторять куплет еще три раза, прежде чем парнишка отпускает его и позволяет остальным впихнуть себя в штаны и порванную майку, ту самую, с номером Ричи Гренадо на спине. Генри так и не забыл этой навязчивой подробности и иногда вспоминает ее в самые неподходящие моменты: после того как потерял девственность на вечеринке университетского братства под звуки "Дыма над водой", несущиеся снизу из динамиков; после того как открыл газету на странице некрологов и увидел чарующую улыбку Барри Ньюмена над тройным подбородком, когда кормил отца, пораженного болезнью Альцгеймера в несправедливо раннем возрасте пятидесяти трех, упорно считавшего, что Генри не Генри, а кто-то по имени Сэм. "Настоящий мужчина всегда платит долги, Сэмми", - сказал отец, и когда сглотнул следующую порцию овсянки, по подбородку побежала струйка молока. И в такие минуты колыбельная Бивера вновь звучит в ушах, и ему ненадолго становится легче. Нет костяшек, нет игры.

                Наконец им удается надеть на мальчишку почти все, если не считать красной кроссовки. Он пытается натянуть ее самостоятельно, но почему-то пяткой вперед. Бедняга совсем беспомощен, и Генри просто теряется в догадках, зачем эти трое над ним издевались. Даже если не обращать внимания на плач, подобного которому Генри никогда не слышал раньше, как можно быть такой гнусью?

                - Давай помогу, парень, - говорит Бив.

                - Агу? - переспрашивает слабоумный с таким комическим недоумением, что Генри, Джоунси и Пит снова хохочут. Генри знает, что смеяться над больными нехорошо, но не может сдержаться. У парня слишком забавная физиономия, совсем мультяшная.

                Но Бивер только улыбается.

                - Надеть кроссовку, старик?

                - Соку?

                - Да, сеньор, все ваши старания бесплодны. - Бив отбирает у него кроссовку, и парнишка с живейшим интересом наблюдает, как тот сует в нее его ногу, уверенно затягивает шнурки и завязывает концы бантиком. Когда он выпрямляется, слабоумный смотрит сначала на бантик, потом на Бивера, стискивает его за шею и громко чмокает в щеку.

                - Если вы проболтаетесь хоть одной живой душе, что он это сделал... начинает Бивер, но при этом довольно улыбается.

                - Да-да, ты больше никогда не будешь с нами водиться, хрен моржовый, ухмыляется Джоунси. Он подбирает коробку для завтраков и протягивает мальчику:

                - Это твое, парень?

                Тот расплывается в восторженной улыбке человека, встретившего старого друга после долгой разлуки. И хватает коробку.

                - Уби - Уби-Уби-Ду, я сецас тее пиду, - поет он. - Поа а аоту.

                - Верно, - соглашается Джоунси. - Работы по горло. Прежде всего вот что мы сделаем: доставим тебя на хрен домой. Тебя ведь Дуглас Кэвелл зовут, верно?

                Мальчик грязными руками прижимает коробку к груди, любовно гладит и тоже чмокает, совсем как Бивера.

                - Я Даддитс! - восклицает он.

                - Прекрасно, - кивает Генри, беря мальчика за руку. Джоунси следует его примеру, и вдвоем они поднимают Даддитса с земли. Мейпл-лейн всего в трех кварталах отсюда, и они будут там минут через десять, если, конечно, Ричи с дружками не шляются поблизости, задумав устроить им засаду. - Давай домой, Даддитс. Мама наверняка беспокоится.

                Но сначала Генри посылает Пита выглянуть из-за угла здания. Когда тот возвращается и рапортует, что берег чист, а путь свободен, Генри решает добраться до подъездной дороги. Как только они выберутся на улицу, к людям, никто их не тронет. Но рисковать Генри не намерен. Он высылает Пита вперед еще раз, наказав ему проверить дорогу до самых ворот и свистнуть, если все в порядке.

                - Ои уши, - уверяет Даддитс.

                - Может, и ушли, - говорит Генри, - но все же лучше, если Пит посмотрит.

                Даддитс стоит, безмятежно рассматривая картинки на коробке, пока Пит идет на разведку. Он самый подходящий для таких заданий человек. Генри не преувеличил: если Ричи с приятелями задумают наброситься на них, Пит включит свои реактивные двигатели и оставит врагов в пыли.

                - Тебе нравится этот мультик, старина? - тихо спрашивает Бивер, взяв у него коробку. Генри с интересом наблюдает, заплачет тот или нет. Но слабоумный не плачет.

                - Ои Уи-У, - объявляет он. Волосы у него вьющиеся, золотистые. Генри по-прежнему не может понять, сколько ему лет.

                - Знаю, что это Скуби Ду, - терпеливо кивает Бив, - но они никогда не меняют одежду. Пит прав. Ну просто "трахни меня, Фредди", верно?

                - Ай! - Он протягивает руку, и Бивер отдает коробку. Слабоумный прижимает ее к себе и улыбается им.

                Чудесная улыбка, думает Генри, улыбаясь в ответ. Почему-то вспоминаешь, как мерзнешь, когда долго плаваешь в океане, но потом вылезешь на песочек, закутаешь костлявые плечи и спину, обтянутые гусиной кожей, и снова становится тепло.

                Джоунси тоже улыбается.

                - Даддитс, - спрашивает он, - а который из них пес? Слабоумный озадаченно морщит лоб.

                - Пес, - повторяет Генри. - Который из них собака? Теперь Даддитс, совершенно сбитый с толку, поворачивается к нему.

                - Покажи Скуби Ду, - просит Бивер, и лицо Даддитса проясняется. Он тыкает пальцем в картинку.

                - Уби! Уби - Уби-У! Эо аака!

                Все хохочут. Даддитс тоже смеется, и в этот момент слышится свист Пита. Они пускаются в путь и добираются чуть не до половины дороги, но тут Джоунси осеняет:

                - Подождите! Подождите!

                Он бежит к облупленному окну офиса, прилипает лбом к стеклу, загораживаясь ладонями от солнечных лучей, и Генри вдруг вспоминает, зачем они пришли. "Киска"! Джин-как-ее-там. Кажется, это было тысячу лет назад. Минут через десять Джоунси зовет:

                - Генри! Бив! Сюда! Оставьте парня! Бивер бежит к Джоунси. Генри поворачивается к слабоумному и строго говорит:

                - Стой здесь, Даддитс. Прямо здесь. Никуда не уходи, ладно?

                Даддитс таращится на него сияющими зелеными глазами, все еще обнимая коробку. Потом кивает, и Генри присоединяется к друзьям у окна. Приходится потесниться. Бивер ворчит, что какой-то мудак наступил ему на ногу, но все в конце концов улаживается. Вскоре появляется удивленный их исчезновением Пит и втискивает физиономию между плечами Генри и Джоунси. Вот они, четверо мальчишек, торчат перед пыльным окном бывшего офиса, прижав ладони к вискам, чтобы лучше видеть. А пятый смирно стоит позади, на спутанной дорожной траве, благоговейно прижимая коробку для завтраков к узкой груди и глядя в осеннее небо, где солнце пытается прорваться сквозь облачный заслон. За грязным стеклом (на котором остаются полумесяцы их детских лбов) - большая пустая комната. На немытом полу рассыпаны белые сплющенные личинки, в которых Генри узнает гондоны. На стене, той, что прямо напротив окна, висит доска объявлений, к которой пришпилены карта северной части Новой Англии и полароидная фотография женщины, поднявшей юбку. Но никакой "киски", все скромно прикрыто белыми трусиками. И она вовсе не школьница. Ей не меньше тридцати.

                - Святой Боже, - охает Пит, пронзая Джоунси презрительным взглядом. - И мы тащились сюда за этим?!

                Джоунси, похоже, уже готовый оправдываться, внезапно расплывается в улыбке и тычет большим пальцем через плечо.

                - Нет, - качает он головой. - Мы пришли за ним.

 6

                Генри вышвырнуло из воспоминаний грубым, но действенным толчком: осознанием поразительного и совершенно неожиданного факта. Он насмерть перепуган, и довольно давно. Обезумел от страха. Нечто новое упорно маячило как раз за порогом разума, сдерживаемое необычайно яркими воспоминаниями о первой встрече с Даддитсом, и теперь рванулось вперед с угрожающим воплем, собираясь занять свое законное место.

                Генри притормозил посреди дороги, суматошно размахивая руками, чтобы удержаться от очередного падения, и замер, в ужасе вытаращив глаза. Он всего в двух с половиной милях от "Дыры в стене", почти дома. Что же, во имя Господне, на этот раз?

                Облако, подумал он. Нечто вроде облака, вот что это такое. Не могу сказать, что именно, но чувствую, в жизни никогда так ясно не чувствовал. Во всяком случае, во взрослой жизни. Нужно свернуть с дороги. Я должен убраться от него подальше. Убраться от кино. В облаке каков-то кино. Из тех, что любит Джоунси. Ужастик.

                - Глупо, - пробормотал он, зная, что это не глупо. И услышал приближающееся "плюх-плюх-плюх" вертолета со стороны "Дыры в стене" и нарастающий рев снегохода, почти наверняка "арктик кэт", хранившегося в сарае.., но быстрее всего надвигалось красно-черное облако с фильмом внутри, какая-то ужасающе злая энергия, пытавшаяся его настичь.

                Генри застыл, не в силах шевельнуться, охваченный мириадами детских страхов: чудовища под кроватью, скелеты в гробах, черви, копошившиеся под перевернутыми камнями, мохнатая слизь, останки давно спекшейся крысы, обнаруженные, когда отец отодвинул от стены плиту, чтобы проверить розетку. И страхами уже не детскими: отец, заблудившийся в собственной спальне и воющий от страха; Барри Ньюмен, сбегающий из кабинета Генри: толстая физиономия искажена безмерным ужасом, потому что его настойчиво попросили заглянуть туда, куда он заглядывать не желал, а может, и не мог; он сам, сидящий без сна в четыре утра, со стаканом скотч-виски: весь мир - мертвая пустыня, его собственный мозг - мертвая пустыня, и, о беби, до рассвета тысяча лет, целая вечность, а все колыбельные запрещены. Аннулированы. И все это заключено в красно-черном облаке, устремившемся к нему с неба, подобно коню бледному, все это, и куда, куда больше. Всякие пакости, которые только могут прийти в голову, сейчас мчатся к нему не на бледном коне, а на старом снегоходе с облупившейся краской. Не смерть, но хуже смерти. Мистер Грей.

                Прочь с дороги! - вопит мозг. - Немедленно! Прячься!

                Мгновение он не мог пошевелиться, ноги, казалось, приросли к земле. Царапина на бедре от сломанного поворотника жгла раскаленным железом. Теперь он понимал, что чувствует олень, пойманный в капкан неумолимых огней фар, или бурундук, тупо подпрыгивающий перед носом приближающейся газонокосилки. Облако лишило его инстинкта самосохранения, способности вырваться. Он замер, как беспомощный кролик перед коброй.

                И как ни странно, к жизни его возвратили все эти мысли о самоубийстве. Разве не он мучился над выбором пятисот бессонных ночей? Только затем, чтобы кто-то неведомый, охваченный охотничьим азартом, сделал это за него? Нет уж, дудки! Страдания сами по себе достаточно неприятны, но позволить своему перепуганному телу превратить эти страдания в пародию покорным ожиданием демонов, заранее потирающих руки от восторга? Ну нет, такого он не допустит!

                Итак, он заставил себя сдвинуться с места, медленно, словно в ночном кошмаре, продираться сквозь внезапно загустевший, как кисель, воздух. Ноги поднимаются и опускаются, словно в подводном балете. Словно в замедленной съемке. Неужели еще несколько минут назад он бежал по дороге? Действительно бежал? Сама мысль об этом казалась невероятной, как бы ни были сильны воспоминания.

                Но все же он упорно продолжал делать шаг за шагом, шаг за шагом, а вой мотора становился все ближе, превращаясь в рычание зверя. И наконец он вломился в деревья на обочине дороги, футов на пятнадцать в глубину, где почти нет снега, только легкий серебристый пух на ароматных оранжево-бурых иглах. Генри повалился на колени, всхлипывая от ужаса и затыкая рот рукой, чтобы заглушить звуки; что, если его услышат? Мистер Грей, облако - это мистер Грей, и что, если он услышит?

                Он прокрался за поросший мхом еловый ствол, обнял его и осторожно выглянул из укрытия, пытаясь рассмотреть что-то сквозь потную завесу упавших на глаза волос. И увидел в хмуром сумеречном свете вспышку света. Она колеблется, дрожит, перемещается. Горящая фара.

                Генри беспомощно застонал в надвигающейся тьме. Круг света проник в мозг, пожирая мысли, наполняя его пугающими образами: молоко на подбородке отца, паника в глазах Барри Ньюмена, истощенные тела и огромные глаза, пристально глядевшие в никуда из-за колючей проволоки, женщины с содранной кожей и повешенные мужчины. На какой-то момент его представление о мире вывернулось наизнанку, как карман, и он осознал, что все поражено чумой.., или, вероятно, поражено. Все. Его доводы в пользу самоубийства ничтожны перед лицом надвигающегося бедствия.

                Он прижался губами к дереву, чтобы сдержать крик, чувствуя, как губы впечатались поцелуем в холодный мох, до самых корней, где он сохранил влагу и вкус коры. В этот момент "арктик кэт" пронесся мимо, и Генри узнал оседлавший его силуэт. Узнал создание, породившее черно-красное облако, наполнившее его голову сухим жаром.

                Он со сдавленным криком вгрызся в мох, бессознательно втягивая носом сухие, мелкие, похожие на табак частицы, и снова вскрикнул. А потом просто продолжал стоять на коленях, схватившись за дерево и дрожа всем телом. Рев снегохода стал постепенно удаляться на запад, превратился в назойливый скулеж и затих окончательно. Там Пит. ЭТО доберется до Пита и женщины. Генри поковылял на негнущихся ногах обратно к дороге, не замечая, что плачет, не замечая, что из носа снова льется кровь. И снова направился к "Дыре в стене", но уже не той уверенной трусцой, как раньше. Теперь он едва плелся, прихрамывая и спотыкаясь. Но, может, это уже не играло роли, потому что в домике все было кончено.

                Какие бы кошмары там ни происходили, он все равно опоздал. Один из друзей мертв, один умирает, а один, храни его Боже, стал кинозвездой.

 Глава 7

 ДЖОУНСИ И БИВ

 1

                Бив повторял это снова и снова. На этот раз никаких биверизмов: простое короткое ругательство, которое первым приходит на ум, когда ты привалился к стене и нет других слов, чтобы выразить ужас, представший твоим глазам.

                - А, блядство, старик, блядство!

                Как бы плохо ни было Маккарти, он все же нашел время щелкнуть переключателями в ванной, включив люминесцентные плафоны по обе стороны от зеркала и еще один, круглый, наверху. Неестественно белый, резкий свет придавал окружающему вид полицейского снимка с места преступления - и некий оттенок сюрреализма, потому что лампы не горели ровно, а время от времени мигали, и ты понимал, что питание идет от генератора, а не от электростанции, снабжающей электричеством Дерри и Бангор.

                Кафель на полу светло-голубой, и если у двери видны лишь отдельные пятна и брызги крови, то около туалета уже стоят лужицы, от которых тянутся алые ручейки. Кроме того, кафель донельзя затоптан: ни Джоунси, ни Бив не позаботились снять сапоги. На синей виниловой душевой занавеске - четыре смазанных отпечатка пальцев, и Джоунси нахмурился еще сильнее: Он, наверное, схватился за занавеску, чтобы не упасть, когда садился на толчок.

                Но все это была лишь прелюдия. Джоунси мысленно видел то страшное, что здесь творилось: Маккарти с рукой, заведенной за спину, мечется по голубому кафелю, пытаясь удержать что-то у себя в утробе.

                - А, блядство, - твердил Бив, как заведенный, почти всхлипывая. - Я не хочу видеть это, Джоунси, старина, не могу.

                Собственный голос донесся до Джоунси глухо, словно издалека:

                - Придется, Бив. Ничего не поделаешь. Если в тот раз мы сумели выстоять против Ричи Гренаде, сможем и сейчас.

                - Не знаю, старик, не знаю...

                Джоунси тоже не знал, честно не знал, но все же подался вперед и взял руку Бива. Холодные пальцы Бива судорожно сомкнулись вокруг его ладони, и они вместе шагнули в глубь ванной. Джоунси старался не наступать на кровь, но это было невозможно: повсюду краснели потеки. И не только крови.

                - Джоунси, - прохрипел Бивер, - видишь эту хрень на занавеске?

                - Д-да.

                В ореолах смазанных отпечатков виднелись крохотные наросты красно-золотистого желе, походившего на плесень. На полу их было куда больше. Не в самой большой луже, а в полузасохших пятнах.

                - Что это?

                - Не знаю, - пожал плечами Джоунси. - Вроде то же дерьмо, что было у него на лице. А сейчас заглохни на секунду. - И после паузы:

                - Маккарти... Рик!

                Маккарти, сидевший на унитазе, не отвечал. По какой-то причине он снова напялил оранжевую кепку: козырек отогнулся и торчал под косым, залихватским углом. Если не считать кепки, он был абсолютно голым. Подбородок покоился на груди, что придавало ему уродливо-пародийный вид глубокой задумчивости (а может, это вовсе и не было пародией, кто знает?). Глаза закрыты. Сложенные руки благопристойно прикрывают лобок. С одной стороны унитаза стекала широкая струя крови, но на самом Маккарти не было ни капли, по крайней мере насколько мог определить Джоунси.

                Но одно он увидел ясно: кожа на животе Маккарти свисала двумя большими пустыми бурдюками. Картина была чем-то знакома Джоунси, и он, немного подумав, сообразил: так выглядел живот Карлы после рождения каждого из четверых детей. Чуть выше бедра Маккарти кожа всего лишь покраснела, но на животе была испещрена крохотными синими рубцами. Если Маккарти и забеременел, то, должно быть, какими-то паразитами, цепнем или килостомой, или чем-то в этом роде. Только вот что поделать с этой плесенью, растущей в пролитой крови, и словами, сказанными им, перед тем как лечь в постель Джоунси?

                Внемли, стою и стучусь у порога твоего...

                Сейчас Джоунси невероятно жалел, что откликнулся на стук. Нет, говоря по правде, жалел он о том, что сразу не пристрелил Маккарти. Да. Теперь он это видел с невыразимой ясностью, иногда посещающей бьющийся в тисках ужаса разум, и в этом состоянии сознавал, что лучше всего было бы послать пулю в Маккарти, прежде чем в глаза бросились оранжевые жилет и кепка. Во всяком случае, это отнюдь не повредило бы, а возможно, и помогло.

                - Стой у двери и помалкивай, - пробормотал Джоунси.

                - Джоунси.., скажи только, он еще жив?

                - Не знаю.

                Джоунси сделал еще один шаг и почувствовал, как пальцы Бива разжались: очевидно, тот исчерпал все запасы выносливости.

                - Рик, - осторожно окликнул Джоунси голосом человека, старающегося не разбудить ребенка. Голосом человека, узревшего мертвеца. - Рик, вы...

                Мужчина на толчке пронзительно громко пукнул, и комната немедленно наполнилась едким смрадом экскрементов и авиационного клея.

                Чудо еще, что душевая занавеска не расплавилась, подумал Джоунси.

                Из унитаза донесся всплеск. Не "плюх" шлепнувшегося в фаянсовую чашу дерьма. Скорее похоже на резвящуюся в пруду рыбу.

                - Боже всемогущий, ну и вонь! - охнул Бивер, прикрывая ладонью нос и рот, отчего речь получалась невнятной. - Но если он пердит, значит, должно быть, живой. А, Джоунси? Он все еще...

                - Заткнись, - очень тихо велел Джоунси, пораженный собственным спокойствием. - Только заткнись, ладно?

                И Бив заткнулся.

                Джоунси наклонился ближе, так что смог разглядеть небольшой кровяной мазок на правой брови Маккарти, красный нарост на щеке, кровь на синей пластиковой занавеске, табличку с шутливой надписью УГОЛОК РАЗМЫШЛЕНИЙ ЛАМАРА, висевшую еще с той поры, когда здесь был биотуалет, а воду в душ приходилось качать насосом. Он заметил слабый студенистый проблеск из-под прикрытых век Маккарти, трещины на губах, казавшихся в белесом свете фиолетовыми и воспаленными, втягивал ноздрями омерзительный запах и, казалось, видел, как к потолку поднимаются грязно-желтые столбы, как у горчичного газа.

                - Маккарти! Рик! Вы меня слышите? - Он щелкнул пальцами перед полуприкрытыми глазами. Ничего. Он лизнул тыльную сторону ладони, поднес сначала к ноздрям, а потом ко рту Маккарти. Ничего.

                - Он мертв, Бив, - сказал Джоунси, отступая.

                - Черта с два! - возмущенно, почти оскорбление ответил Бив, словно своей смертью Маккарти попрал все законы гостеприимства, и несмотря на весь ужас ситуации, Джоунси едва не улыбнулся, столько абсурдной обиды звучало в тоне Бива. - Он только сейчас выдал на-гора новую порцию, я сам слышал.

                - Мне кажется, это не...

                Бив ринулся вперед, больно притиснув пострадавшее бедро Джоунси к раковине.

                - Кончай, парень! - прошипел он и, вцепившись в круглое веснушчатое вялое плечо Маккарти, стал ожесточенно трясти. - Вставай, слышишь? Ну же, слезай с толчка!

                Маккарти медленно накренился вперед, и Джоунси вдруг показалось, что Бивер все-таки прав, что малый все еще жив, жив и пытается встать. Но тут Маккарти повалился с трона в ванну, зацепив головой синее прозрачное облако занавески. Оранжевая кепка свалилась. Череп с костяным треском ударился о фарфор, и Джоунси с Бивом, цепляясь друг за друга, завопили от ужаса, внезапно сгустившегося в этой приветливой, выложенной голубым кафелем комнатке. Задница Маккарти походила на скособоченную луну с гигантским кровавым кратером в центре, местом неистового извержения. Все это Джоунси увидел мельком, прежде чем Маккарти окончательно исчез в ванне, и занавеска, взлетев в последний раз, опустилась, как театральный занавес в трагическом финале. Но и в эту долю секунды Джоунси показалось, что дыра была не меньше фута в диаметре. Может ли такое быть? ФУТ? Конечно, нет!

                В унитазе что-то плеснулось снова, достаточно сильно, чтобы разбрызгать капли кровавой воды на голубое сиденье. Бивер хотел было нагнуться, посмотреть поближе, но Джоунси, сам не понимая почему, захлопнул крышку.

                - Нет, - бросил он.

                - Нет?

                Бивер попытался вытащить из нагрудного кармана зубочистку, захватил сразу с полдюжины и уронил на пол. Зубочистки, как бирюльки, раскатились по полу. Бив растерянно посмотрел на них и поднял глаза на Джоунси. В них стояли слезы.

                - Как Даддитс, старик, - сказал он.

                - О чем это ты, во имя Господа?

                - Неужели не помнишь? Он тоже был почти голый. Те твари стащили с него все, до трусов. Но мы спасли его.

                В подтверждение Бивер энергично закивал, словно Джоунси, в самых потаенных и недоверчивых уголках души, глумится над этим утверждением.

                Но Джоунси и не думал глумиться, хотя Маккарти ни в малейшей степени не походил на Даддитса. Перед глазами стоял Маккарти, грузно валившийся в ванну: оранжевая кепка отлетела, жирные отложения на груди ("сиськи от легкой жизни", как называл их Генри, когда видел пару таких под тенниской какого-нибудь типа) подрагивали, как желе. И его зад, отчетливо видный в свете, беспощадном люминесцентном свете, не умеющем хранить тайны, выбалтывающем любые секреты своим настырным монотонным жужжанием. Безупречный белый мужской зад, безволосый, чуть дряблый, только начинающий отвисать: он перевидал тысячи таких в мужских раздевалках, где переодевался и принимал душ, да и сам он постепенно обзаводился чем-то подобным (и обзавелся бы, если бы старый дурак не сбил его машиной, непоправимо изменив конфигурацию пятой точки, и возможно, навсегда). Только с таким, ему еще не приходилось сталкиваться. Словно кто-то, сидевший в утробе Маккарти, бросил гранату или выпалил из миномета, чтобы.., зачем?!

                Из унитаза послышался очередной глухой всплеск. Крышка подпрыгнула. Что ж, вполне правдоподобный ответ. Чтобы выбраться наружу, конечно.

                - Сядь на нее, - велел Джоунси Биверу.

                - А?

                - Сядь на нее, - почти проорал Джоунси на этот раз, и Бивер, поеживаясь, плюхнулся на крышку. В холодном откровенном свете ламп кожа Бивера казалась серой, как сухая земля, испещренная крошечными точками черной щетины. Губы посинели и истончились. Над головой болталась старая шутливая надпись: УГОЛОК РАЗМЫШЛЕНИЙ ЛАМАРА, в голубых, широко открытых глазах застыл страх.

                - Я сижу, Джоунси, - видишь?

                - Да. Прости, что сорвался, Бив. Но ты просто сиди тут и все, ладно? Что бы там ни плескалось, оно в ловушке. И никуда не денется, кроме как в сточный резервуар. Я сейчас вернусь...

                - Куда ты? Не хочу, чтобы ты бросал меня в нужнике, наедине с мертвяком. Если мы оба сбежим...

                - Никуда мы не сбежим, - перебил Джоунси. - Это наш дом, и мы никуда не сбежим.

                Что, разумеется, звучало благородно, но не проясняло самый главный мотив столь отважного заявления. Джоунси в основном опасался, что эта штука, затаившаяся в унитазе, способна передвигаться быстрее, чем они. Или ползать. Или летать.

                В его мозгу со скоростью света проносятся кадры из сотен ужастиков: "Паразит", "Пришельцы", "Они пришли изнутри".

                Карла ни за что не желала смотреть подобные гадости, как она выражалась, и заставляла его спускаться вниз, в кабинет, где тоже был телевизор. Но сейчас один из этих фильмов, вернее, то, что он видел в одном из них, может спасти их жизнь.

                Джоунси глянул на красновато-золотистую плесень, пробившуюся из отпечатков пальцев Маккарти. Спасти их жизни от этой напасти в унитазе. Плесень.., кому, во имя Господне, известно, что это?

                Пакость в унитазе снова подскочила, стукнувшись о крышку, но Бивер без труда удерживал позиции. Вот и хорошо. Может, ОНО просто утонет, хотя Джоунси не стал бы на это рассчитывать, ведь жила же она в Маккарти! Она жила в старом мистере "Внемли-стою-и-стучусь-у-порога-твоего" довольно долго, может, все четыре дня, которые он бродил по лесу. Похоже, это она замедлила рост щетины у Маккарти, из-за нее его зубы выпали, и он непрерывно испускал газы, что, разумеется, не могло быть не замечено даже в вежливейшем из вежливых обществе, газы, скорее напоминавшие отравляющий газ, но само создание, очевидно, процветало.., резвилось.., росло.

                Перед Джоунси вдруг появилось яркое изображение белого свиного цепня, выбиравшегося из горы сырого мяса. К горлу подкатила желчь. Он издал странный клокочущий звук.

                - Джоунси! - Бивер привстал с сиденья. Он казался еще более встревоженным, чем раньше.

                - Бивер, немедленно сядь!

                Что Бивер и сделал - как раз вовремя. Пакость в туалете подскочила и снова ударилась о крышку, сильно, гулко... Внемли, стою и стучусь у порога твоего.

                - Помнишь тот фильм, "Смертельное оружие", где партнер Мела Гибсона не смеет слезть со сральника? - спросил Бивер, улыбаясь, хотя глаза оставались серьезными и испуганными. - Похоже, правда?

                - Нет, - возразил Джоунси, - потому что здесь нечему взрываться. Кроме того, я не Мел Гибсон, а ты, блин, слишком бел для Денни Гловера. Послушай, Бив, я иду в сарай...

                - Не-а, ни за какие коврижки.., ты меня тут не бросишь...

                - Заткнись и слушай. Там где-то валяется моток изоленты? Верно?

                - Да, только не валяется, а висит на гвозде, по крайней мере мне так...

                - Да, я вспомнил, на гвозде. Около банок с красками. Огромный, как колесо, моток. Я сейчас найду его, вернусь и обмотаю унитаз. Потом...

                Новый всплеск, словно ОНО сумело услышать и понять. Но откуда мы знаем, может, так и есть? - подумал Джоунси. Когда ОНО с силой ударило в крышку, Бивер поморщился.

                - Потом мы отсюда уберемся, - докончил Джоунси.

                - На "кэг"?

                Джоунси кивнул, хотя па самом деле совершенно забыл о снегоходе.

                - Да, на "кэт". Нужно перехватить Генри и Пита... Бив судорожно затряс головой.

                - Карантин, так сказал тот тип в вертолете. Наверное, именно поэтому они еще не вернулись, разве не понимаешь? Их скорее всего задержали эти...

                Шмяк!

                Бивер съежился. Джоунси передернуло.

                - ..карантинная служба.

                - Вероятно, - согласился Джоунси. - Но, слушай, Бив. По мне лучше сидеть в карантине с Питом и Генри, чем здесь, с.., чем здесь, а тебе как?

                - Давай просто спустим воду, - предложил Бивер. - Как насчет того, чтобы просто спустить воду? Джоунси покачал головой.

                - Но почему?

                - Потому что я, как и ты, видел дыру, которую ОНО пробило, выбираясь наружу, - сказал Джоунси. - Не знаю, что это такое, но мы не избавимся от него, просто дернув за ручку. Слишком ОНО велико.

                - Е.., твою... - прошипел Бивер, с размаха хлопая себя ладонью по лбу. Джоунси кивнул. - Ладно, Джоунси, иди за лентой.

                Джоунси направился было к двери, но на пороге остановился и оглянулся:

                - И, Бивер...

                Бивер поднял бровь.

                - Сиди, как пришитый, приятель.

                Бивер нервно хихикнул. Джоунси принялся ему вторить. Все еще хохоча, они встретились взглядами: один стоя в дверях, другой - восседая на унитазе.

                Все еще посмеиваясь, Джоунси пересек большую комнату (сиди, как пришитый, - чем больше он об этом думал, тем забавнее казалось) и зашагал к черному ходу. Его лихорадило, попеременно обдавая то жаром, то холодом, трясло от страха и нервной веселости. Сиди, как пришитый. Член Иисусов!

 2

                Бив слышал удаляющееся хихиканье Джоунси, даже когда за ним захлопнулась дверь. И несмотря ни на что, он был рад слышать этот звук. Этот год и без того оказался худым для Джоунси, сначала они даже думали, что он отдаст концы. Бедный старина Джоунси, и тридцати восьми нет! Плохой год и для Пита, который слишком много пил, неважный для Генри, у которого иногда делался неприятно отсутствующий вид, чего Бив не понимал и не любил.., пожалуй, теперь можно сказать, что и для Бивера Кларендона год выдался отвратительным. Конечно, это всего лишь один день из трехсот шестидесяти пяти, но кто же просыпается утром, твердо зная, что к полудню в ванне будет валяться голый тип, а тебе придется торчать на сиденье унитаза, чтобы удержать нечто, чего ты даже не видел...

                - Ну уж нет, - решительно сказал Бивер. - Я не загляну туда. Ни за что не загляну.

                Да и не придется. Джоунси вернется с изолентой минуты через две, самое большее, через три. Вопрос в том, где он хотел бы оказаться, пока не вернется Джоунси? Где мог бы чувствовать себя легко и свободно?

                К Даддитсу, вот куда. При мысли о Даддитсе ему всегда становилось хорошо. И Роберта, думать о ней тоже всегда приятно. Вне всякого сомнения.

                Бив улыбнулся, представив маленькую женщину в желтом платье, стоявшую в тот день у ограды дома на Мейпл-лейн. Улыбка стала еще шире, когда он вспомнил, что она сказала, увидев их. И как окликнула сына. Она окликнула его...

 3

                - Даддитс! - кричит она, маленький седеющий воробышек, в цветастом ситцевом платье, и бежит по тротуару им навстречу.

                Даддитс мирно шагает в компании новых друзей, треща со скоростью шесть заикающихся слов в минуту, держа в левой руке коробку со Скуби Ду. Правой он сжимает ладонь Джоунси и радостно ее раскачивает. Его бормотание почти целиком состоит из гласных, но больше всего Бивера поражает, что сам он почти все разбирает в этом бессвязном потоке звуков.

                Завидев седеющую женщину-птичку, Даддитс выпускает руку Джоунси и бежит к ней, они оба бегут, и это напоминает Биверу какой-то мюзикл о компании певцов, с фон Криппсом или фон Краппсом, что-то в этом роде.

                - Я десь! Десь! - радостно кричит Даддитс. - Маача! Маача!

                - Ты где был? Где ты был, плохой мальчик, плохой старый Даддитс?

                Они встречаются, и Даддитс оказывается настолько выше - на два-три дюйма, не меньше, что Бивер морщится, ожидая, что женщину-птичку сейчас расплющит, как кота Тома в старых диснеевских мультиках, но вместо этого она с неожиданной силой поднимает сына и кружит. Ноги в кроссовках безвольно болтаются, рот растянут до ушей в сияющей улыбке счастливого экстаза.

                - Я уже хотела звонить в полицию, старый противный негодник, старый противный негодник Да...

                Но тут она видит Бивера с друзьями и ставит сына на землю. Улыбка облегчения растаяла, она хмурится и делает шаг вперед, прямо по сетке для "классиков", начерченной мелом на асфальте, и, как это ни жестоко, Бивер думает, что даже эта простая игра не по силам Даддитсу. Слезы на ее щеках сверкают в свете солнца, наконец-то прорвавшегося сквозь тучи.

                - Ой-ой, - говорит Пит. - Сейчас нам достанется на орехи.

                - Не возникай, - тихо советует Генри. - Пусть выкричится, а потом я объясню.

                Но они недооценили Роберту Кэвелл, вернее, судили о ней, как о большинстве взрослых, похоже, заранее считающих, что все мальчики их возраста виновны, пока не доказано обратное. Но Роберта Кэвелл совсем другая, как и ее муж, Элфи. Такими их сделал Даддитс.

                - Мальчики, - спрашивает она, - он бродил по городу? Заблудился? Я так боялась позволить ему ходить в школу одному, но он ужасно хочет быть, как все мальчики...

                Она крепко пожимает пальцы Бивера одной рукой и ладошку Пита - другой. Потом настает очередь Джоунси и Генри.

                - Мэм, - выговаривает Генри. Мисс Кэвелл пристально глядит на него, словно пытаясь прочесть мысли.

                - Не просто заблудился, - кивает она. - И не просто бродил.

                - Мэм... - снова начинает Генри, но тут же понимает, что скрыть ничего не удастся. С ее лица на него вопросительно смотрят зеленые глаза Даддитса, только умные, настороженные и проницательные. - Нет, мэм. - Генри вздыхает. - Не просто бродил.

                - Потому что обычно он сразу идет домой. Утверждает, что не может потеряться, потому что видит линию. Сколько их было?

                - О, немного, - заверяет Джоунси, искоса глядя на Генри. Даддитс тем временем отыскал отцветшие одуванчики, плюхнулся на живот и увлеченно дует на головки, поднимая в воздух фонтаны крошечных парашютиков. - Трое парней дразнили его, мэм.

                - Взрослых парней, - уточняет Пит. Ее глаза снова изучают их, поочередно скользя от Джоунси к Питу, от Пита к Биверу, от Бивера снова к Генри.

                - Зайдите к нам, - приглашает она. - Я хочу услышать, как все было. Днем Даддитс пьет свой ЗаРекс, его любимый напиток, но, бьюсь об заклад, вам больше по вкусу чай со льдом, верно?

                Троица поворачивается к Генри, который, после недолгого раздумья, кивает:

                - Да, мэм, чай со льдом - это здорово.

                И она ведет их к дому, где в последующие годы они проведут столько времени, дому номер девятнадцать по Мейпл-лейн, только на самом деле их ведет Даддитс, подскакивая, выделывая ногами кренделя, иногда поднимая над головой желтую коробку для завтраков, но неизменно, как замечает Бивер, держась на одном и том же расстоянии от обочины, примерно в футе от травяного бордюра вдоль тротуара. Годы спустя, после случая с девчонкой Ринкенхауэр, Бивер вспомнит, о чем говорила миссис Кэвелл. И не только он. Все. Он видит линию.

 4

                - Джоунси! - позвал Бивер.

                Ответа нет. Господи Иисусе, кажется, Джоунси нет уже Целую вечность. Возможно, это вовсе не так, но сказать трудно: утром Бивер забыл надеть часы. Глупо. Но он всегда был глуп, следовало бы уже давно привыкнуть. Рядом с Джоунси и Генри он и Пит всегда казались дураками. Не то чтобы Джоунси или Генри давали им понять, и это всегда восхищало Бивера.

                - Джоунси?!

                Тишина. Может, он никак не найдет ленту? Скорее всего именно так и есть.

                Какой-то злобный голосишко в мозгу твердит, что дело вовсе не в ленте, что Джоунси просто сбежал, оставил его сидеть на толчке, как Денни Гловера из того фильма, но он не станет слушать этот голос, потому что Джоунси никогда бы так не поступил. Они друзья до гроба, и всегда были друзьями.

                Верно, соглашается злобный голосишко, до гроба. До конца. А это и есть конец.

                - Джоунси! Ты тут, мужик?

                Ни звука. Наверное, моток упал с гвоздя и куда-то завалился.

                Да нет ничего под ним. И, черт возьми, в конце концов он не герой ужастика! С чего бы вдруг Маккарти высрал в толчок какое-то чудовище? Породил на свет Зверя в Унитазе? И вправду звучит, как пародия на фильм ужасов! И даже если так оно и есть, Зверь в Унитазе, вероятно, давно уже утонул, утонул и провалился вниз.

                И тут на ум пришла фраза из истории, которую они по очереди читали Даддитсу. Хорошо, что их было четверо, потому что Даддитс никогда не уставал от того, что ему нравилось.

                "Тай пуд, - требовал он, подбегая к ним с высоко поднятой над головой книгой; точно так же он держал коробку в тот, первый день. - Тай пуд, тай пуд! "

                Что в этом случае означало "читай "Пруд". Книга доктора Сьюсса называлась "Пруд Макэллигота", и первое четверостишие он до сих пор помнил наизусть:

                А фермер смеется:

                Да ты, брат, в бреду!

                Не водится рыба

                В этом пруду.

                Но рыба была, по крайней мере в воображении маленького героя той истории. Много рыбы. Большой рыбы.

                Но вот под ним никаких больше всплесков. Никто не бьется о крышку, вот уже несколько минут. Может, рискнуть? Только взглянуть по-быстрому, приподнять крышку и захлопнуть снова, если...

                Но...

                "Сиди, как пришитый, приятель", - последнее, что сказал Джоунси, и, пожалуй, лучше его послушаться.

                Джоунси скорее всего уже в миле отсюда, констатирует злобный голосишко. В миле отсюда и мчится как у горелый.

                - Ну уж нет, - громко сказал Бивер. - Только не Джоунси.

                И слегка заерзал на закрытом сиденье, ожидая, пока эта штука подпрыгнет, но ничего не произошло. Должно быть, давно уже в шестидесяти ярдах отсюда, плавает с дерьмом в сточном резервуаре. Джоунси сказал, она такая большая, что не пролезет в сток, но поскольку ни один из них ее не видел, трудно сказать наверняка. И так или иначе, в любом случае мсье Бивер Кларендон обречен сидеть на месте. Потому что пообещал. Потому что время всегда течет медленнее, когда ты встревожен или испуган. И потому что он доверяет Джоунси. Джоунси и Генри никогда не обижали его, не издевались ни над ним, ни над Питом. И никто из них никогда не обижал и не смеялся над Даддитсом.

                Бив смешливо фыркнул. Даддитс и его коробка для завтраков со Скуби Ду. Даддитс, лежа на животе, дует на одуванчики. Даддитс резвится на заднем дворе, счастливый, как птичка на дереве, а люди, называющие детишек вроде него не такими, как все, просто ни черта не понимают. Он действительно особый, не такой, как все, подарок их четверке от подлого поганого мира, от которого обычно не дождешься прошлогоднего снега. Даддитс - нечто поразительное, облагородившее их души, и они любили его.

 5

                Они сидят в углу светлой кухоньки, залитой солнцем - облака рассеялись, словно по волшебству, - пьют чай со льдом и наблюдают за Даддитсом, пьющим свой ЗаРекс (мерзкую на вид оранжевую бурду). В три-четыре огромных, захлебывающих глотка он приканчивает стакан и бежит играть.

                Генри берет на себя роль рассказчика, объясняя миссис Кэвелл, что парни всего лишь "вроде как толкали Даддитса из рук в руки, немного разгорячились и порвали ему майку, ну и, мэм, испугали его и довели до слез". Ни слова о том, как Ричи Гренадо с дружками раздели Даддитса едва не догола и какую мерзость заставляли есть, а когда миссис Кэвелл спрашивает, знаком ли Генри с этими парнями, тот слегка колеблется и говорит "нет", просто какие-то старшеклассники, имен он не знает.

                Она смотрит на Джоунси, Бивера и Пита, но все старательно трясут головами. Может, это и ошибка, и в будущем опасно для Даддитса, но они не способны так разом переступить законы и правила, которым подчинена их жизнь. Бивер и так не понимает, как они вообще посмели вмешаться, а остальные позже скажут то же самое. Они поражены не только собственной отвагой, но и тем, что ухитрились не попасть на хрен в больницу.

                Роберта грустно вздыхает, и до Бивера вдруг доходит, что она знает многое из того, что они не досказывают, возможно, столько, что проведет бессонную ночь. Но тут она улыбается. Улыбается Биверу, и того словно иголочками пронизывает до самых ног.

                - Сколько же молний на твоей куртке! - восклицает она.

                - Да, мэм, - ухмыляется Бивер. - Это моя "Фонзи-куртка". Сначала ее старший брат носил, мои дружки над ней подсмеиваются, но я все равно ее люблю.

                - "Счастливые дни", - кивает она. - Нам тоже они нравятся. И Даддитсу. Может, как-нибудь вечером зайдете, посмотрите с нами. С ним.

                Улыбка становится чуть жалобной, словно она понимает что этому не бывать.

                - Да, было бы неплохо, - соглашается Бив.

                - И то верно, - поддакивает Пит.

                Несколько минут они молчат, глядя, как прыгает во дворе Даддитс. Кто-то, видимо, отец, укрепил во дворе качели с двумя сиденьями. Даддитс пробегает мимо, толкает их, заставляя раскачиваться. Иногда он останавливается, скрещивает руки на груди, поворачивает к небу круглый циферблат физиономии со стертыми цифрами и смеется.

                - Похоже, он в порядке, - говорит Джоунси, допивая чай. - Успел обо всем забыть.

                Миссис Кэвелл, привставшая было, снова садится и растерянно смотрит на него.

                - О нет, вовсе нет, - качает она головой. - Он помнит. Не так, как вы или я, но многое. Сегодня ночью наверняка будет видеть кошмары, а когда мы с отцом зайдем к нему, не сумеет объяснить. Это для него хуже всего: не может сказать, что видит, думает и чувствует. Слов недостает.

                Она вздыхает.

                - В любом случае эти парни про него не забудут. Что, если захотят отомстить ему? Или вам?

                - Мы о себе позаботимся, - говорит Джоунси, и хотя голос не дрожит, взгляд куда-то убегает.

                - Возможно, - кивает она. - А Даддитс? Я могу провожать его в школу, как когда-то, и, наверное, снова придется, хотя бы некоторое время. Но он так любит сам возвращаться домой!

                - Должно быть, это позволяет ему чувствовать себя взрослым, - вставляет Пит.

                Она протягивает руку и касается пальцев Пита, отчего тот заливается краской.

                - Верно, это позволяет ему чувствовать себя взрослым.

                - Знаете, - предлагает Генри, - мы могли бы провожать его. Мы все ходим в среднюю школу, и оттуда до Канзас-стрит рукой подать.

                Роберта Кэвелл ничего не говорит на это: маленькая женщина-птичка в цветастом платье внимательно смотрит на Генри, как человек, ожидающий "изюминки" анекдота.

                - Вы согласны, миссус Кэвелл? - спрашивает Бивер. - Потому что нам это запросто. Или не хотите?

                Что-то странное творится с лицом миссис Кэвелл: под кожей пробегают крошечные волны судорог, одно веко приспущено, словно она собирается подмигнуть, а второй глаз в самом деле подмигивает. Она вынимает из кармана платок и усердно сморкается. "Наверное, старается не засмеяться над нами", думает Бивер. Когда он говорит об этом Генри по пути домой (Джоунси и Питер уже разбрелись в разные стороны), тот изумленно таращится на него. "Не заплакать она старалась, вот что, - объясняет он и, помолчав, с насмешливой нежностью добавляет:

                - Дубина".

                - И вы это сделали бы? - говорит она, а когда Генри кивает за себя и всех остальных, слегка изменяет вопрос:

                - Почему вы сделали бы это?

                Генри оглядывается на друзей, словно говоря: "Может, хоть кто-то выскажется на этот раз?"

                - Нам он нравится, мэм, - бормочет Пит.

                - Особенно, как он носит коробку для завтраков над головой... присоединяется Джоунси.

                - Да, охренеть можно, - вторит Пит. Генри пинает его под столом. Пит соображает, что ляпнул (со стороны отчетливо видно, как движутся шестеренки у него в мозгу), и багровеет от смущения. Но миссис Кэвелл делает вид, что не замечает. Она занята другим: так и ест Генри напряженным взглядом.

                - Он должен выходить без четверти восемь, - говорит она наконец.

                - Обычно к этому времени мы уже почти рядом с вашим домом, - сообщает Генри. - Правда, парни?

                И хотя семь сорок пять - немного рановато, все хором поддакивают.

                - И вы это сделаете? - снова спрашивает миссис Кэвелл, и теперь Бивер без труда читает ее мысли: в ней говорит скепти-чтоб-ему-цизм, то есть, если перевести на человеческий язык, она попросту им не верит.

                - Конечно, - заверяет Генри, - только вот Даддитс.., ну.., вы знаете...

                - Не захочет, чтобы мы его провожали, - заканчивает Джоунси.

                - Вы что, спятили? - охает она. Биверу кажется, что она говорит сама с собой, пытается убедить себя, что на кухне действительно сидит эта орава и предлагает немыслимое. Что все происходит на самом деле. - Дружить с вами? Мальчиками, которые, как говорит Даддитс, ходят в настоящую школу? Да он подумает, что в рай попал!

                - О'кей, - заключает Генри. - Мы придем к без четверти восемь, проводим в школу и обратно.

                - Он заканчивает в...

                - Мы знаем, когда в Академии Дебилов отпускают учеников, жизнерадостно сообщает Бивер, но за мгновение до того, как видит потрясенные лица приятелей, с ужасом понимает, что выпалил кое-что куда похуже, чем "охренеть", и поспешно прикрывает рот ладонью. Испуганные глаза над грязноватой ладошкой похожи на два блюдца. Джоунси пинает его в коленку с такой силой, что Бив едва не опрокидывается.

                - Не обращайте на него внимания, мэм, - говорит Генри чересчур поспешно: верный признак смущения. - Он просто...

                - Ничего страшного, - отмахивается она. - Я знаю, как люди называют Мэри М. Сноу. Иногда и Элфи, бывает, обмолвится.

                Как ни странно, но эта тема почти не интересует ее.

                - Почему? - повторяет она, и хотя при этом смотрит на Генри, Бивер храбро отвечает, несмотря на пылающие щеки и сокрушенный вид:

                - Потому что он классный.

                Остальные кивают.

                Они будут провожать Даддитса в школу и из школы, почти пять лет, если не считать дней, когда он болен или когда они уезжают в "Дыру в стене". К концу этого срока Даддитс переходит из Мэри М. Сноу, иначе говоря, Академии Дебилов, в профессионально-техническое училище Дерри, где учится печь пирожные ("петь озые" на языке Даддитса), менять аккумуляторы в автомобилях и завязывать галстук (узел всегда идеален, хотя временами и висит едва не у пупка).

                История с Джози Ринкенхауэр давно уже прошедшее время: маленькое девятидневное чудо забыто всеми, кроме родителей Джози, которые, разумеется, будут помнить его до конца жизни.

                Они уже успели научить Даддитса играть в парчизи и упрощенный вариант монополии, а также изобрели Игру Даддитса и бесконечно в нее играют, иногда гогоча так оглушительно, что Элфи Кэвелл (в отличие от жены высокий, но тоже чем-то напоминающий птицу) выходит на площадку лестницы, той, что ведет в комнату для игр, и громко требует объяснить, что у них творится, что там такого смешного, и они честно пытаются объяснить, что Даддитс воткнул колышек Генри в пятнадцатую лунку вместо второй или что Даддитс лишил Пита пятнадцати честно заработанных очков, но до Элфи, похоже, такие вещи не доходят: вот он стоит на площадке с газетным блоком в руках и недоуменно улыбается, неизменно повторяя одно и то же: "Не так громко, мальчики..." И прикрывает дверь, вновь предоставляя их самим себе. Из всех развлечений Игра Даддитса - самая забавная, "отпад", - как сказал бы Пит. Иногда Бивер закатывается так, что, кажется, вот-вот лопнет, а Даддитс, сидящий на ковре в позе лотоса рядом со старой доской для криббиджа, улыбается во весь рот, как Будда. Полный улет!

                Но все это впереди, а сейчас - только эта кухня, поразительно теплое солнце и Даддитс во дворе, толкающий качели. Даддитс, который - они с самого начала это понимали - не похож ни на одного из тех, кого они знают.

                - Не пойму, как они могли, - внезапно восклицает Пит, - выносить его плач. Не пойму, как они могли и дальше над ним издеваться.

                Роберта Кэвелл печально смотрит на него:

                - Взрослые мальчики просто не слышат того, что расслышали вы. Надеюсь, вам никогда и не придется это понять.

 6

                - Джоунси!!! - надрывался Бивер. - Эй, Джоунси!

                На этот раз до него донесся ответ - слабый, но отчетливый. Сарай для снегохода завален всяким хламом, и среди прочей дребедени там хранится и старомодный клаксон-груша, один из тех, которые разносчики в двадцатых тридцатых годах прикрепляли на руль велосипедов. И теперь Бивер услышал протяжный гудок его: би-и-и.., би-и-и...

                Вой, от которого Даддитс хохотал бы до слез, - старина Дадс, вот кто любитель оглушительных, сочных звуков!

                Прозрачная синяя занавеска зашуршала, и у Бивера по коже побежали мурашки. Он едва не вскочил, вообразив, что это Маккарти, но тут же понял, что сам задел занавеску локтем: ничего не поделаешь, уж очень здесь тесно. И снова уселся поудобнее.

                Под ним по-прежнему не было никакого движения: эта тварь, кем бы она ни была, либо мертва, либо болтается в сточном резервуаре. Наверняка.

                Ну.., почти наверняка.

                Бив завел руку за спину, нащупал кнопку смыва, но тут же передумал.

                "Сиди, как пришитый", - велел Джоунси, и Бивер сидит, но какого хрена Джоунси все не возвращается? Если не смог найти ленту, почему не прийти с пустыми руками? Прошло не меньше десяти минут, верно ведь? А ему кажется, черт возьми, что не меньше часа. А Бив тем временем сидит на толчке в обществе мертвеца, чей зад выглядит так, словно в него натолкали динамита и подожгли, вот тебе и просраться...

                - Ну бибикни еще раз, - бормочет Бив. - Нажми эту чертову клизму, дай знать, что ты все еще здесь.

                Но Джоунси молчит.

 7

                Джоунси не мог найти ленту.

                Обыскал все, но найти не мог. Куда она запропастилась?

                Он был уверен, что лента есть, но ни на одном гвозде ее не нашлось. Не оказалось ни на захламленном верстаке, ни за банками с краской, ни на крючке под респираторами, болтавшимися на пожелтевшей тесьме.

                Джоунси посмотрел под столом, заглянул в ящики, сложенные у дальней стены, в бардачок под пассажирским сиденьем "арктик кэт". Там лежали запасная фара, все еще в коробке, и полпачки "Лаки Страйк", но чертова лента как сквозь землю провалилась.

                Он физически ощущал, как утекают минуты. В какую-то из них ему ясно послышался голос Бива, зовущий его, но Джоунси не хотел возвращаться без ленты, поэтому просто поднял старый клаксон, валявшийся на полу, и несколько раз нажал резиновую потрескавшуюся грушу, извлекая заунывный вой, который наверняка страшно понравился бы Даддитсу.

                Чем яростнее он расшвыривал барахло в поисках ленты, тем настоятельнее казалась необходимость отыскать ее. Нашелся, правда, моток шпагата, но как, спрашивается, закрепить туалетное сиденье шпагатом?! Кажется, в одном из кухонных шкафчиков спрятан скотч, Джоунси был почти в этом уверен, но тварь в туалете, судя по плеску, довольно сильна, что-то вроде рыбы приличного размера. Скотч просто не выдержит.

                Джоунси нерешительно переминался, оглядывая сарай, теребя волосы (он не надел перчатки и не слишком долго пробыл здесь, чтобы замерзнуть), при каждом выдохе выпуская на волю белые комочки пара.

                - Где же, мать твою? - вопросил он вслух, злобно треснув кулаком по верстаку. От удара невысокий штабель ящичков, набитых гвоздями, шайбами, гайками и шурупами, перевернулся, содержимое рассыпалось, и по полу покатился большой рулон изоленты. Подумать только, он, должно быть, десять раз смотрел на нее, не замечая!

                Джоунси сгреб рулон, сунул в карман куртки (хорошо еще, не забыл одеться потеплее, хотя даже не потрудился застегнуть молнию) и повернулся к двери. И тут раздался пронзительный вопль Бивера. Леденящие кровь звуки едва доносились сюда, но Джоунси без труда их расслышал. Истошные, мучительные, полные боли.

                Джоунси рванулся к двери.

 8

                Биверова мама недаром твердила, что зубочистки рано или поздно прикончат его, но разве в голову ей могло прийти подобное?!

                Послушно сидя на закрытой крышке унитаза, Бив сунул руку в нагрудный карман комбинезона, чтобы вытащить очередную зубочистку. Но там не осталось ни одной - все рассыпались по полу. Две-три, правда, не были измазаны кровью, но для того чтобы их достать, пришлось бы приподняться и чуть наклониться вперед.

                Бивер яростно спорил с собой. "Сиди, как пришитый", - велел Джоунси, но эта тварь в туалете наверняка провалилась вниз, "погружаемся, погружаемся, погружаемся" - как говорили в старых военных фильмах про подводников. Но даже если и нет, он всего лишь оторвет зад от сиденья на секунду-другую. Если тварь прыгнет, Бивер плюхнется обратно всей тяжестью, может, сломает ей тонкую чешуйчатую шею (при условии, что таковая имеется).

                Бив с тоской взирал на зубочистки. Парочка достаточно близко, только руку протяни, но класть в рот окровавленные зубочистки, особенно если вспомнить, откуда взялась кровь.., бр-р-р... И кроме того, эта странная мохнатая плесень, растущая в крови, в полосках цемента между кафелем, и.., да, теперь он ясно видит.., и на зубочистках тоже, правда, не на тех, которые не попали в кровь. Абсолютно чистые и белые, и он никогда в жизни не нуждался так отчаянно в привычных ощущениях, в кусочке дерева, успокаивающе хрустящем под зубами, как сейчас.

                - Хрен с ним, - пробормотал Бив и, подавшись вперед, вытянул руку. Пальцы чуть-чуть не доставали до ближайшей чистой зубочистки. Он напряг мышцы бедра, и зад соскользнул с сиденья. Он как раз подцепил зубочистку ага, поймал, - в это мгновение что-то ударилось в закрытую крышку сиденья, ударилось с ужасающей силой, едва не вбив крышку в его незащищенные яйца, и вытолкнуло его вперед. Бивер схватился за душевую занавеску, в отчаянном усилии удержаться на ногах, но занавеска с металлическим лязгом колец оторвалась от карниза, подошвы заскользили в крови, и Бивер растянулся на полу с головокружительной скоростью человека, выброшенного катапультой из кресла пилота. Позади взметнулось сиденье, с грохотом ударилось об унитаз, и что-то мокрое и тяжелое рухнуло Биверу на спину. Что-то, показавшееся ему мускулистым хвостом, червем или оторванным от чьего-то уродливого тела пластинчатым щупальцем, свернувшимся между его ногами и стиснувшим и без того ноющую мошонку в мощном питоноподобном объятии. Бивер взвыл, приподняв голову с окровавленного кафеля (на подбородке большая ссадина, глаза вылезают из орбит). Тварь, мокрая и холодная, растянулась от затылка до поясницы, как живой свернутый ковер, издавая пронзительно-оголтелое чириканье, стрекот взбесившейся обезьяны.

                Бивер снова вскрикнул, пополз на животе к двери, потом кое-как встал на четвереньки, пытаясь стряхнуть тварь. Стальная веревка между ног сжалась снова, и откуда-то из жидкого марева боли, бывшего когда-то его пахом, раздался тихий хлопок.

                Иисусе, успел подумать Бив. Член Иисуса всемогущего, похоже, это мое яйцо...

                Визжа, потея, с высунутым, болтающимся по-собачьи языком, Бивер сделал единственное, что пришло в голову: перевернулся на спину, в тщетной попытке раздавить гадину о кафель. Тварь снова зачирикала, едва не оглушив его, и принялась лихорадочно извиваться. Бивер сгреб хвост, свернувшийся между бедрами, гладкий, безволосый.., шипастый, словно усеянный снизу крючками из жесткой щетины. И мокрый. Вода? Кровь? И то, и другое вместе?

                - А-а-а-а! О Боже, отпусти! Сука гребаная, отпусти! Иисусе! Мои долбаные яйца! Иисусе-е-е!

                Но прежде чем он успел запустить руку под хвост, в затылок вонзилась пригоршня игл. Бивер с ревом вскинулся, и тварь неожиданно отвалилась. Он попытался встать на ноги. Пришлось отталкиваться руками, потому что сил не осталось, а ладони все скользили, и уже не только в крови. Из разбитого унитаза сочилась вода, и пол превратился в каток.

                Наконец, поднявшись, он увидел нечто льнущее к косяку двери и походившее на хорька-уродца: без ног, но с толстым красновато-золотистым хвостом. Вместо головы - что-то вроде покрытого слизью бесформенного кома, с которого пучились налитые злобой черные глазки. Нижняя половина нароста распадалась, обнажая частокол зубов. Внезапно тварь бросилась на Бивера, как змея: ком метнулся вперед, безволосый хвост обвился вокруг дверной ручки.

                Бивер, с визгом отпрянув, поднес к глазам руку, на которой больше не было трех пальцев. Остались только большой и мизинец. Как ни странно, боли не было или все поглотила боль от раздавленной мошонки. Бивер попытался отступить, но уперся икрами в разбитый унитаз. Дальше пути не было.

                И эта тварь сидела в нем? - успел подумать Бивер. Она в нем сидела?

                Тварь разжала хвост или щупальце - кто знает? - и снова ринулась на него: в верхней половине рудиментарной головы поблескивают идиотски безумные глаза, нижняя утыкана костяными иглами. Откуда-то далеко, из какой-то другой вселенной, где еще сохранился разум, доносился голос Джоунси, но Джоунси опоздал, навсегда опоздал.

                Тварь, сидевшая в Маккарти, с влажным чмоканьем приземлилась Биву на грудь. От нее несло газами Маккарти, тяжелым зловонием масла, эфира и метана. Мускулистый кнут обмотал талию Бивера, голова шмыгнула вперед и зубы сомкнулись на носу жертвы.

                Завывая, колотя тварь кулаками, Бивер рухнул на унитаз. Сиденье и крышка подскочили, когда тварь выбралась наружу. Крышка так и осталась открытой, по сиденье упало на место. От удара оно сломалось, и Бивер плюхнулся задом в унитаз, вместе с тварью, продолжавшей вгрызаться в его нос.

                - Бивер! Бив, что...

                Бивер ощутил, как тварь вдруг застыла, действительно затвердела, совсем как возбужденный член. Щупальце вокруг талии напряглось, потом снова ослабло. Дебильная морда с черными глазенками повернулась на звук голоса Джоунси, и Бив, меркнущими, застланными багровой пеленой глазами, посмотрел на друга, стоявшего в дверях: челюсть отвисла, в безвольно обвисшей руке зажат рулон изоленты (больше она ни к чему, подумал Бив, нет.., ), стоявшего в дверях, совершенно беззащитного, замершего в потрясенном ужасе. Очередной обед твари.

                - Джоунси, беги отсюда! - вскрикнул Бивер, захлебываясь кровью и ощутив, что тварь готовится к прыжку, обвил ее руками и прижал к себе, как любовницу. - Убирайся! Захлопни дверь! Со...

                Сожги дом, хотел сказать он. Запри его, запри нас обоих, сожги ее, сожги заживо, я останусь сидеть на засранном унитазе, удерживать эту тварь, и если смогу умереть, вдыхая запах жареного, значит, умру счастливым.

                Но тварь вырывалась с чудовищной силой, а чертов Джоунси торчал в дверях с дурацким рулоном ленты и отвисшей челюстью, и будь он проклят, если как две капли воды не походил на Даддитса, тупой, как стенка, которой ничего не вдолбишь.

                Тварь вновь повернула к Биву безухий нарост головы, чуть отведенный назад, и прежде чем этот ком рванулся вперед и мир взорвался в последний раз, в голове Бивера мелькнула прощальная детски-наивная мысль: Зубочистка, дьявол, мама всегда говорила...

                Перед закрытыми глазами взметнулся фонтан красных огней, в котором цвели черные цветы, и из дальней дали донеслись его вопли. Предсмертные.

 9

                Джоунси увидел сидевшего в унитазе Бивера, с чем-то, выглядевшим гигантским красно-золотым червем, на груди. Он окликнул друга, и тварь повернула к нему уродливое подобие головы, с налитыми злобой акульими глазами и зубами, способными перекусить проволоку. В зубах застряло нечто. Трудно поверить, что это измочаленные остатки носа Бивера Кларендона, но, вероятнее всего, так оно и было.

                Удирай! - вопило в мозгу, но тут же прозвучал второй голос: Спаси! Спаси Бивера!

                Оба обладали одинаковой силой, и поэтому Джоунси оцепенел на пороге, чувствуя, что ноги весят не меньше тысячи фунтов. Тварь в объятиях Бивера издавала звуки: обезумевшее чириканье, сверлившее мозг и заставившее подумать о чем-то очень давнем, только вот о чем?

                Бивер, застрявший в унитазе, пронзительно визжал, приказывая ему бежать, закрыть дверь, и тварь повернула голову на звук его голоса, словно вспомнив о позабытом дельце, и на этот раз вцепилась Биверу в глаза - вот дерьмо, прямо в глаза!

                Бивер, извиваясь, кричал не своим голосом, пытаясь удержать тварь, пока та трещала, чирикала и впивалась все глубже, а хвост или что там еще, сгибался и стискивал талию Бивера, вытаскивая рубашку из комбинезона, присасываясь к голой коже. Ноги Бивера судорожно дергались: каблуки тонкими струйками разбрызгивали кровавую воду, тень гротескной куклой плясала на стене, а этот мерзкий мох распространился по всей ванной, и рос так охрененно быстро...

                Джоунси видел, как Бивер забился в последних конвульсиях, как тварь отпустила его и соскочила как раз в тот момент, когда Бив скатился с унитаза, повалившись в ванну, прямо на Маккарти, старину "Внемли-стою-и-стучусь-у-порога-твоего". Тварь свалилась на пол и поползла Иисусе, да так быстро! - поползла к нему. Джоунси отступил и захлопнул дверь за мгновение до того, как тварь ударилась об нее почти с тем же глухим стуком, как и о крышку унитаза. И с такой силой, что дверь задрожала. В мерцавшей снизу полоске света металась се тень. Еще удар. Джоунси решил было схватить стул и просунуть его в ручку, но какой идиотизм, какая глупость: дверь открывалась внутрь, а не наружу. Вопрос только в том, поймет ли тварь назначение дверной ручки и сможет ли дотянуться до нее.

                И словно она прочла его мысли - а кто сказал, что это невозможно? - с другой стороны послышался шорох, и ручка начала поворачиваться. Кем бы тварь ни была, сил у нее хватало. В один отчаянный момент, когда давление с той стороны двери продолжало нарастать, когда он уже был уверен, что тварь сможет повернуть ручку, несмотря на то что он удерживал дверь обеими руками, Джоунси, охваченный паникой, едва не бросился бежать. Остановило его лишь воспоминание о том, как она проворна.

                Я и трех шагов не сделаю, как она набросится на меня, подумал он, жалея, что комната так чертовски велика. Ударит, вцепится в ногу, а потом...

                Джоунси из последних сил навалился на дверь, так что едва жилы на руках не рвались, а губы растянулись на поллица, обнажая зубы. Бедро выстрелило болью. Чертово бедро, оно не даст ему бежать, спасибо престарелому профессору, старому мудиле, кто позволил ему сесть за руль, огромное наше вам, дерьму хренову, но если он не сумеет удержать дверь и бежать тоже не сможет, что тогда?

                Тогда его, понятное дело, ждет участь Бивера. Потому что это нос Бивера торчал из зубов твари, как шиш-кебаб.

                Джоунси со стоном налег на дверь. Давление изнутри снова усилилось и вдруг ослабло. Из-под тонких досок доносился злобный лай. Джоунси брезгливо втянул ноздрями эфирно-метановую вонь.

                Каким образом тварь толкает дверь? Джоунси не видел у нее никаких ног, ничего, кроме красно-золотистого хвоста, так что как...

                Он с ужасом услышал потрескивание дерева, судя по звукам, прямо над его головой, и понял, что тварь пустила в ход зубы. Нерассуждающая паника охватила его. Эта пакость каким-то образом попала в брюхо Маккарти, сидела в нем, росла, как гигантский цепень из ужастика. Словно рак, только зубастый. И когда наконец выросла, готовая к новой жизни, просто прогрызла себе путь.

                - Нет, о нет, - тонко всхлипнул Джоунси.

                Ручка двери дернулась в обратную сторону. Джоунси почти видел, как тварь впивается пиявкой в сосновую филенку, намертво обмотав ручку хвостом или щупальцем, и тянет, тянет...

                - Нет, нет, нет, - твердил Джоунси, изнемогая. Силы вот-вот кончатся и ручка выскользнет из мокрых от пота рук. По лицу катились крупные прозрачные капли; выпученные от натуги глаза со страхом уставились в ненадежную преграду. В нескольких дюймах повыше его головы неустанно пилили зубы. Скоро сверху полетят щепки (если прежде он не разожмет рук), и в проломе хищно ощерится пасть, в которой исчез нос Бивера.

                И только сейчас до него дошло: Бивер мертв. Его старый друг.

                - Ты убила его! - крикнул Джоунси твари по ту сторону двери дрожащим от гнева и скорби голосом. - Убила Бива!

                Теперь уже по горячим щекам лился не пот, а слезы. Бивер, в черной кожаной куртке ("Сколько молний! " - воскликнула мама Даддитса в тот день, когда они познакомились), Бивер, напившийся до синих чертиков на балу выпускников и танцующий казачка: руки сложены на груди, ноги выделывают самые невероятные па, Бивер на свадьбе Джоунси и Карлы, обнимающий Джоунси и яростно шепчущий ему на ухо: "Ты должен быть счастлив, старик. Счастлив за всех нас". И он впервые потрясение осознал, что Бивер несчастен. С Генри и Питом вопросов не возникало, он и так все понимал, но Бив? И теперь Бив мертв, Бивер лежит, перегнувшись через бортик ванны, на трупе мистера Ричарда, Проклятого Внемли-стою-и-стучусь-у-порога-твоего, Маккарти.

                - Ты убила его, блядь! - заорал он вздувающимся на двери пузырям.., их становится все больше.., шесть.., девять, дьявол, дюжина!

                И словно пораженная его яростью тварь снова ослабила давление. Джоунси с безумным видом осмотрелся, пытаясь найти какое-то оружие, случайно опустил глаза и заметил рулон изоленты. Он вполне мог нагнуться и поднять его, но что потом? Ему понадобятся обе руки, чтобы оторвать ленту, и даже если тварь даст ему время на это, разве лента способна удержать дверь там, где не помогает его сила.

                Ручка снова стала поворачиваться. Джоунси начал уставать, адреналин уходит, с ладоней только что вода не течет, и смрад, эфирный смрад, становится гуще, и каким-то образом чище, верно, потому что не замутнен запахом газов и экскрементов Маккарти, но как он может быть таким сильным, если между ними дверь. Разве что...

                За полсекунды до того, как стержень, соединяющий ручки по обе стороны двери, с треском сломался, Джоунси внезапно заметил, что в комнате стало темнее. Совсем чуть-чуть. Словно кто-то прокрался за спину, стоит между ним и светом, между ним и задней дверью...

                Стержень лопнул. Ручка, которую держал Джоунси, вылетела, и дверь немедленно приоткрылась под тяжестью льнущей к ней змеевидной мерзости. Джоунси взвизгнул и уронил ручку. Она ударилась о рулон ленты и отскочила. Бежать!

                Джоунси повернулся. Перед ним стоял серый человек.

                Он.., оно.., это создание было вроде и незнакомым, но каким-то образом вовсе не чужим. Джоунси видел его в сотнях телевизионных ток-шоу о сверхъестественном, на первых страницах тысяч таблоидов (того рода, что выстреливают в тебя серийными комиксами-ужастиками, пока ты застрял в очереди к кассе супермаркетов), в фильмах, таких, как "Инопланетянин", "Небесный огонь", "Близкие контакты третьего рода". Мистер Грей <Серый (англ.).>, основа и суть, главная тема "Секретных материалов".

                Все режиссеры правильно схватили выражение его глаз, по крайней мере эти огромные черные глаза были такими же, как гляделки твари, прогрызшей дорогу из задницы Маккарти, и рот почти такой же, узкая рудиментарная щель, не более того, но серая кожа свисала пустыми складками и мешками, совсем как у подыхающего от старости слона. Из морщин сочились желто-белые струйки гнойной субстанции; та же самая жидкость текла из углов бесстрастных глаз. Небольшие лужицы и сгустки уже собрались на ковре, под Ловцом снов, капли дорожками протянулись от кухонной двери, в которую он вошел. Как долго мистер Грей здесь пробыл? Неужели был у сарая, наблюдая, как Джоунси мчится на кухню с бесполезным рулоном изоленты в руке.

                Джоунси не знал. Он видел только, что мистер Грей умирает, но придется пробежать мимо, потому что тварь в ванной с тяжелым стуком рухнула на пол. Сейчас доберется до него.

                Марси, произнес мистер Грей, ясно и отчетливо, несмотря на то что подобие губ не шевельнулось. Джоунси расслышал слово самым центром мозга, точно в том месте, где всегда слышал плач Даддитса.

                - Что ты хочешь?

                Тварь проползла по его ногам, но Джоунси едва ее заметил. Едва заметил, как она скорчилась между босых ног серого человека, на которых не было ни единого пальца.

                Пожалуйста, остановись, сказал мистер Грей где-то в голове Джоунси. Щелчок! Более того, линия! Иногда ты видел линию, иногда слышал, как в тот раз расслышал покаянные мысли Дефаньяка. Не могу больше вынести, сделайте укол, где Марси?

                В тот день смерть искала меня, подумал Джоунси. Промахнулась на улице, промахнулась в больнице, перепутала, должно быть, палаты - и с тех пор охотилась за мной. И наконец, нашла.

                Но тут голова существа взорвалась, разлетелась, выпустив оранжево-красное облако пахнущих эфиром частиц.

                Джоунси вдохнул их.

 Глава 8

 РОБЕРТА

                Теперь уже совсем седая пятидесятивосьмилетняя вдова (но по-прежнему женщина-птичка, в вечном цветастом платье, такие вещи не меняются), мать Даддитса сидела перед телевизором в квартире первого этажа на Уэст-Дерри-эйкрс, где теперь жила вместе с сыном. Роберта продала дом на Мейпл-лейн после смерти Элфи. Она могла позволить себе содержать дом: Элфи оставил много денег, компания, где он застраховал жизнь, честно выплатила всю сумму, да и акции в фирме по импорту запчастей для автомобилей, основанной им в 1975 году, позволяли вести безбедное существование, но дом был слишком велик и населен мириадами воспоминаний, таившихся в каждом уголке, и не только в гостиной, где она и Даддитс проводили почти все время. Над гостиной располагалась спальня, где они с Элфи спали, разговаривали, занимались любовью и строили планы. Ниже была комната для игр, где Даддитс с друзьями просиживали целыми днями и вечерами. По мнению Роберты, друзья эти были посланными небом ангелами с добрыми сердцами и неистребимой привычкой к сквернословию, имевшими наглость утверждать, что Даддитс, повторяя за ними "хен", имеет в виду нового щенка Пита, Элмера Хена, а для краткости просто Хена. И она, разумеется, делала вид, что верит этому.

                Слишком много воспоминаний, слишком много призраков счастливых времен. Ну а потом Даддитс заболел. И болел вот уже два года, но никто из прежних друзей не знал об этом, потому что больше они не появлялись, а у нее не хватало мужества поднять трубку и позвонить Биверу, который собрал бы остальных.

                И теперь она сидела перед телевизором, где шел очередной выпуск местных новостей. Роберта слушала с завороженным ужасом, потрясенная тем, что, по словам ведущих, творилось на севере штата. Самое страшное заключалось в том, что никто в точности не знал, что именно происходит, никаких подробностей, и правда ли все это. Сообщалось только о таинственных исчезновениях охотников в лесах Мэна, в ста пятидесяти милях к северу от Дерри. До сих пор человек двенадцать числились пропавшими. Эта часть казалась единственно достоверной. Роберта была почти уверена, что речь идет о Джефферсон-трект, где обычно охотились мальчики, возвращаясь в Дерри с кровавыми историями, увлекавшими и одновременно пугавшими Даддитса.

                Может быть, охотников застал в лесу ураган Альберта Клиппер, обрушивший на Мэн неслыханный снегопад? Возможно. Никто ничего не мог сказать наверняка, но все же одна четверка, приехавшая в Кинео, похоже, действительно пропала бесследно. Их снимки показывали по телевизору, без конца перечисляя фамилии: Отис, Роупер, Маккарти, Шу. Последняя была женщиной.

                Пропавшие охотники не считались бы настолько важной темой, чтобы прерывать из-за них бесконечный поток "мыльных опер", не случись одновременно в тех же местах целый ряд необъяснимых явлений. Люди клялись, что видели в небе странные, переливающиеся разными цветами огни. Двое охотников из Миллинокета, проезжавшие через Кинео двумя днями раньше, утверждали, что заметили сигарообразный предмет, нависший над высоковольтной линией электропередачи. И добавили при этом, что на объекте не было ни двигателей, ни крыльев. Он просто висел футах в двадцати над проводами, издавая тихое жужжание, мелко вибрирующее в костях. И в зубах, как оказалось, тоже. Оба охотника жаловались, что потеряли зубы, и когда широко открывали рты, чтобы показать дыры, Роберте казалось, что и остальные их зубы вот-вот вывалятся. Охотники сидели в старом "шевроле", а когда попытались подъехать ближе, мотор заглох. У одного из них были кварцевые часы на батарейках, которые шли в обратную сторону часа три после вышеописанного события, а потом остановились навсегда. (Со старомодными механическими часами второго ничего не случилось.) Если верить репортеру, кроме этих двоих, НЛО за последние две недели видели многие приезжие и местные жители: кто рассказывал о сигаре, кто о более традиционном блюдце. Такие массовые появления неопознанных летающих объектов на жаргоне военных назывались "сборищем".

                Пропавшие охотники, НЛО. Сочные, броские, щекочущие нервы известия, вне всякого сомнения, достойные передачи в шестичасовом прямом эфире ("Местные новости! Самые свежие! Ваш город и ваш штат! "), но сегодня к обычным историям кое-что добавилось. Совсем уж страшное. Пока всего лишь слухи, разумеется, и Роберта молилась, чтобы они не подтвердились, но все же, замирая от дурных предчувствий, вот уже два часа не отходила от телевизора, пила слишком много кофе и все больше нервничала.

                Самыми пугающими были сообщения о том, что какой-то объект рухнул на лес и разбился недалеко от того места, где охотники видели сигарообразный корабль, зависший над высоковольтными проводами. Почти такими же тревожными были известия о том, что на большей части округа Эрустук, площадью примерно двести квадратных миль, принадлежавшей по большей части бумагоделательным компаниям или правительству, объявлен карантин.

                Высокий бледный мужчина с глубоко посаженными глазами, стоявший перед табличкой с надписью ПРИЮТ МАНЬЯКОВ, коротко переговорил с репортерами, приехавшими в Бангор на авиабазу Национальной гвардии, и заявил, что слухи не соответствуют истине, но ряд "противоречащих друг другу заявлений" в настоящее время проверяется. Судя по пояснительной надписи, его звали Абрахам Курц. Роберта так и не поняла, в каком он звании и военный ли он вообще. Одет в простой зеленый комбинезон на молнии. Если он и замерз, в одном комбинезончике на таком холоде, то виду не подавал. В огромных глазах, окаймленных белыми ресницами, плескалось что-то неприятное. Роберте они показались глазами лжеца.

                - Можете ли вы подтвердить, что разбившийся корабль не был иностранного или.., скажем, внеземного происхождения? - спросил молодой репортер.

                - "Инопланетный звонок" <Название и рефрен песни панк-рок-группы "Клэш".>, - ответил Курц и рассмеялся.

                Из толпы репортеров тоже послышался смех, но никто, кроме Роберты, сидевшей перед телевизором в своей квартирке на Уэст-Дерри-эйкрс, не обратил внимания, что Курц вообще не ответил на вопрос.

                - Можете ли вы подтвердить, что никакого карантина в районе Джефферсон-трект нет? - спросил другой репортер.

                - В настоящее время я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть это известие, - покачал головой Курц. - Мы относимся к происходящему со всей серьезностью. Доллары вашего правительства, дамы и господа, работают на всю катушку. - И он направился к вертолету с вращающимися лопастями и белыми буквами АНГ на боку.

                Если верить ведущему, сюжет записывался в девять сорок пять. Следующий репортаж - пляшущее изображение, снятое с руки видеокамерой - велся из "Сессны", нанятой девятым каналом новостей для облета Джефферсон-трект. Погода была не из лучших, дул ветер, но даже сквозь пелену снега проглядывали силуэты двух вертолетов, немедленно пристроившихся по обе стороны от "Сессны", как огромные коричневые стрекозы. Между ними велись радиопереговоры, но помех было столько, что пришлось читать ползущую внизу экрана строку.

                "Этот район изолирован. Приказываю повернуть назад, на свой аэродром. Повторяю, район изолирован. Возвращайтесь".

                "Изолирован" - это то же, что "подвергнут карантину"? Роберте Кэвелл казалось, что так и есть, хотя типы, подобные Курцу, вполне способны увиливать от ответов. На вертолетах явно видны буквы АНГ. Один из них вполне мог быть тем, что принял на борт Абрахама Курца.

                Пилот "Сессны": "По чьему приказу производится операция?" Радио: "Поворачивайте, "Сессна", или вас заставят повернуть".

                Самолет послушно повернул обратно. Топливо так и так кончалось - как объявил ведущий, словно это все объясняло. С этой минуты он только повторял старые сообщения, упорно называя их последними. Большие телекомпании, очевидно, выслали на место событий своих корреспондентов.

                Она уже хотела выключить телевизор - ожидание действовало на нервы, когда закричал Даддитс. Сердце Роберты замерло на миг и куда-то покатилось. Она развернулась, в спешке ударившись о стол, когда-то принадлежавший Элфи, и перевернула чашку с остатками кофе. Коричневая жижа неряшливой лужицей пролилась на "Телегид".

                За воплем последовали пронзительные истерические рыдания, рыдания обиженного ребенка. Именно так обстояло дело с Даддитсом - пусть сейчас ему тридцать, но он умрет младенцем, и умрет гораздо раньше, чем ему исполнится сорок.

                На мгновение у нее подкосились ноги. Наконец она принудила себя направиться в спальню сына. Ну почему Элфи нет рядом.., а еще лучше - хотя бы одного из мальчиков? Правда, уж они-то давно не мальчики, все, кроме Даддитса. Синдром Дауна превратил его в Питера Пэна, и скоро он отойдет навсегда.., на острове Где-то-там <Имеется в виду герой сказочной пьесы Дж. Барри Питер Паи, живущий на острове Где-то-там, в стране вечного детства.>.

                - Иду, Дадди, - откликнулась Роберта, и она действительно шла, только какой же дряхлой казалась при этом сама себе: артрит разъедает кости, сердце трепыхается испуганным кроликом. Для нее остров Где-то-там недостижим.

                - Мама идет, идет, Дадди!

                И снова эти всхлипы, такие отчаянные, словно его сердце разбито. Впервые он вскрикнул, обнаружив, что после того, как почистил зубы, десны стали кровоточить. Но никогда не вопил, и прошло много лет с тех пор, как в последний раз так горько, жалобно плакал. Неистовые безудержные рыдания рвали душу и мозг. Высокие переливы и всхлип, высокие переливы и всхлип, высокие переливы и всхлип...

                - Дадди, что случилось?

                Она ворвалась в комнату и уставилась на него широко раскрытыми глазами, настолько уверенная, что началось кровотечение, что в первый момент ясно увидела кровяную лужицу на простыне. Но тут же убедилась, что все это игра воображения. Никакой крови. Только Даддитс, с мокрым от слез лицом, мерно качается взад-вперед на расшатанной скрипящей больничной койке. Глаза по-прежнему были ярко-зелеными, но со щек сбежала краска. И волос уже нет, чудесных белокурых волос, напоминавших ей о молодом Арте Гарфанкле <Певец и актер, исполнитель популярных песен.>. Лучи неяркого зимнего солнца, лившиеся в окна, поблескивали на его голом черепе, отражались от аптечных флаконов (антибиотики, болеутоляющее, но ни одного лекарства, способного остановить или хотя бы замедлить то, что творилось с ним), падали на стоявшую перед столом капельницу.

                Но Роберта не увидела ничего необычного. Ничего такого, что могло бы послужить причиной почти гротескного выражения невыносимой боли.

                Она села рядом, обхватила бессильно болтающуюся голову сына и притянула к груди. Даже сейчас, в состоянии нервного возбуждения, его кожа казалась прохладной: умирающая кровь не могла больше согреть тело. Роберта вспомнила, как давным-давно читала "Дракулу", вздрагивая от приятного ужаса, оказавшегося куда менее приятным ночью, в полном мраке, в комнате, населенной тенями. Как она радовалась, узнав, что настоящих вампиров не бывает, но позже - гораздо позже - поняла, что успокоилась рано. В ее жизни появился беспощадный упырь, до которого трансильванскому графу было далеко. И имя ему было лейкемия, вот только не найти того кола, который можно загнать ему в сердце.

                - Даддитс, Дадди, солнышко, что с тобой? Прижавшись к ней, сын выплеснул свои страхи. И то, что она услышала, вмиг заставило забыть о происходящем в Джефферсон-трект, проскользнуло ледяным ознобом по спине, сжало стальными тисками сердце, едва не остановило дыхание.

                - Ие мев! Ие мев! А, маоа, Ие мев!

                Не было смысла просить его повторить или выразиться яснее: всю жизнь она провела рядом с сыном и понимала каждое слово.

                "Бивер мертв! Бивер мертв! Ах, мамочка, Бивер мертв! "

 Глава 9

 ПИТ И БЕККИ

 1

                Лежа в забитой снегом колее, Пит продолжал орать, взывать к небу, пока не сорвался голос, а потом просто обмяк, пытаясь притерпеться к боли, найти какой-то способ урезонить ее. Но не смог. Боль была бескомпромиссная, агония блицкриг. Он и не знал, что в мире бывает такая боль - а если бы знал, наверняка предпочел бы остаться с женщиной. С Марси, хотя Марси - не ее имя. Он почти вспомнил ее имя, но какая разница? Это ему приходится круто: раскаленные спазмы поднимались от колена, скручивая судорогами изнемогающее тело.

                Он трясся от холода. Рядом валялся позабытый пакет с благодарностью за покупки. Пит потянулся к нему, чтобы проверить, осталась ли хоть одна целая бутылка, и когда колено шевельнулось, ногу словно прошило электрическим током такой силы, по сравнению с которым все предыдущее показалось просто цветочками. Пит снова взвыл и отключился.

 2

                Он не знал, сколько времени провалялся в отключке - судя по свету, не слишком долго, но ступни уже онемели и руки тоже, несмотря на теплые сапоги и перчатки.

                Пит успел повернуться на бок, рядом, в лужице янтарного пива, валялся пакет. Боль в колене чуть утихла: наверное, помог холод, и Пит понял, что снова способен мыслить. Что ж, спасибо и на этом, уж больно в идиотскую передрягу он вляпался. Нужно каким-то образом добраться до хижины и огня, и на помощь рассчитывать не приходится. Если торчать тут в ожидании Генри и снегохода, к тому времени, как они появятся, Пит уже превратится в пивное эскимо, с приложением в виде пакета бутылочных осколков, благодарим за покупку в нашем магазине, алкоголик хренов, огромное спасибо!

                А женщина? Она тоже может умереть, и все потому, что Питу Муру приспичило присосаться к бутылочке.

                Он брезгливо глянул на пакет. Забросить его подальше нет никакой возможности: только колено зря разбередишь. Поэтому Пит постарался зарыть его в снег, поглубже, совсем как кошка, закапывающая собственное дерьмо, и пополз к костру.

                Оказалось, что колено вовсе не так уж и онемело. Пит пустил в ход локти, отталкиваясь здоровой ногой, стискивая зубы, смаргивая попавшие в глаза волосы. Животных нигде не видно: лавина пролетела и оставила его одного. И тишина стоит невероятная. Если не считать хриплого тяжелого дыхания и стонов, каждый раз, когда колено ударялось о землю. Пот ручьями стекал по спине и рукам, но руки и ноги по-прежнему ничего не чувствовали.

                Он, наверное, сдался бы, но, промучившись еще немного, увидел в конце прямого отрезка дороги яркое пятно костра, зажженного им и Генри. Правда, пламя уже было не таким высоким, но все же не погасло. Пит снова пустился в путь, но каждый раз, когда разряды нечеловеческой боли вновь пронизывали ногу, крепче сжимал зубы, стараясь сосредоточиться на оранжевой искорке в снежной пустыне. Он хотел добраться туда любой ценой, и пусть малейшее движение отзывалось новым кинжальным ударом, но, о как же он хотел туда добраться! Только не замерзнуть здесь, посреди дороги!

                - Я сумею, Бекки, - бормотал он. - Сумею, Бекки.

                Он повторил это имя несколько раз, прежде чем сообразил, что именно говорит.

                Уже приближаясь к костру, он посмотрел на часы и нахмурился. Одиннадцать сорок? Не может быть! Перед тем как вернуться к "скауту", он засекал время, и тогда было двадцать минут первого.

                Более тщательная проверка выявила причину столь странного явления: часы шли назад. Минутная стрелка двигалась резкими спазматическими рывками. Пит не выказал особого удивления. Его способность высоко ценить все, выходившее за рамки обыденности, казалось, умерла. Даже нога теперь уже не была главной проблемой. Он замерз, так замерз, что тело почти ему не повиновалось. Он удвоил скорость, отталкиваясь заметно уставшей здоровой ногой, и не помнил, как прополз последние пятьдесят ярдов до умирающего огня.

                Оказалось, что женщина сползла с брезента и сейчас лежала на противоположной от огня стороне, словно хотела добраться до оставшихся дров, но свалилась по пути.

                - Эй, милочка, я дома, - пропыхтел он. - Небольшая неприятность с коленом, но теперь я вернулся. Так или иначе, чертово колено - это твоя вина, Бекки, так что не жалуйся, ладно? Бекки.., ведь так тебя зовут?

                Возможно, но она не ответила. Просто лежала и смотрела. Он по-прежнему видел только один глаз, но не смог вспомнить, тот же самый или другой. Но теперь от ее взгляда мурашки уже не шли по коже, потому что ему и без того было о чем беспокоиться. Взять хоть огонь. Пит успел как раз вовремя, тлеющих углей было еще немало. Первым делом нужно подкормить этого обжору, да так, чтобы долго не погас, а потом лечь рядом со своей девчонкой Бекки (только с наветренной стороны, чтобы не дай Бог не задохнуться). И ждать Генри. Ему не впервые таскать за Пита каштаны из огня.

                Пит подобрался к женщине и к небольшой поленнице дров за ее головой достаточно близко, чтобы снова ощутить резкую химическую вонь, и понял, почему ее взгляд больше его не тревожил. Единственный глаз смотрел в никуда. Больше она не встанет. Умерла. Снежный налет на талии и бедрах стал темно-красным.

                Пит приостановился, приподнялся на ноющих руках и всмотрелся в нее, но интерес к ней, мертвой или живой, был таким же мимолетным, как к бегущим назад часам. Он мечтал об одном: подбросить дров в огонь и согреться. О женщине он подумает потом. Может, через месяц, сидя в гостиной с загипсованным коленом и чашкой кофе в руке.

                Наконец он схватился за полено. Осталось только четыре, но самых больших. Генри наверняка вернется, прежде чем они успеют догореть, и соберет еще дров, перед тем как ехать за помощью. Старый добрый Генри! Все еще носит смешные очки в роговой оправе, даже в век мягких контактных линз и лазерной хирургии, но положиться на него можно в любую минуту.

                Мысли Пита своевольно пытались вернуться к "скауту", к запаху одеколона Генри, которым тот не душился, но Пит не позволял себе отвлекаться. "Давайте не будем", - как говорили они в детстве. Воспоминания словно превратились в его врага. Никакого призрачного одеколона, никаких сожалений о Даддитсе. Никаких больше костяшек, никакой игры. У него и без того забот по горло.

                Он неуклюже бросал в огонь полено за поленом, морщась от боли, но любуясь фонтанами искр, поднимавшихся под жестяной потолок навеса мириадами обезумевших светлячков, прежде чем угаснуть.

                Генри скоро будет здесь. Вот за что нужно держаться. Смотреть на огонь и думать о Генри. Вот он вернется...

                Нет, не вернется. Потому что в "Дыре в стене" дела плохи. Что-то, связанное с...

                - Рик, - сказал он, наблюдая, как огонь жадно пожирает новую пищу. Скоро оранжевые языки вскинутся еще выше.

                Он зубами стащил перчатки и протянул руки к теплу. Порез на правой ладони, куда вонзился осколок стекла, оказался длинным и глубоким. Наверняка останется шрам, но что из того. Подумаешь, что такое шрам-другой между друзьями? А ведь они были друзьями, верно? Да. Банда старой Канзас-стрит, Алые Пираты, с пластиковыми мечами и бластерами из "Звездных войн" на батарейках. Они даже совершали героические деяния: дважды, если считать девчонку Ринкенхауэр. Тогда их снимки поместили в газетах, так что подумаешь, шрамы! А то, что они однажды, вероятно.., всего лишь вероятно, прикончили того типа.., так ему и надо. Если кто-то и заслуживал быть убитым...

                Но туда он тоже не полезет. Давайте не будем. Не выйдет, беби!

                Но он уже видел линию. Хотел или нет, но видел куда отчетливее, чем за все эти годы. Но прежде всего он увидел Бивера, да и услышал тоже. Слова били прямо в центр мозга.

                Джоунси? Ты здесь, старик?

                - Не вставай, Бив, - предупредил Пит, не сводя глаз с вздымающегося пламени. Тепло било ему в лицо, навевало сон. - Оставайся там, где есть. Только.., сам знаешь, сиди, как пришитый.

                Что в конце концов все это означает? "Что за фигли-мигли?" - как говаривал Бивер в детстве, и эта, в сущности, бессмысленная фраза неизменно приводила их в восторг. Питер чувствовал, что при желании все узнает, настолько четкой была линия. Перед глазами высветились голубой кафель, прозрачная синяя занавеска для душа, ярко-оранжевая кепка, кепка Рика, кепка Маккарти, старины Стою-и-стучусь-у-порога-твоего, и он чувствовал, что получит и все остальное, если захочет. Пит не знал, будущее ли это, прошлое или то, что происходит в эту минуту, но он все поймет, если захочет, если за...

                - Не хочу, - сказал он и оттолкнул от себя все. На земле остались несколько палочек и хворостинок. Пит швырнул их в огонь и уставился на женщину. В открытом глазу больше не было злобы. Он подернулся пленкой, как глаз убитого оленя. И эти алые лужи вокруг.., должно быть, она истекла кровью. Что-то лопнуло у нее внутри. Взорвалось со страшной силой. Может, она знала, чем дело кончится, и поэтому села на дорогу. Надеялась, что кто-нибудь на нее наткнется. На нее и наткнулись, но посмотрите только, что из этого вышло! Бедная сука! Бедная невезучая сука!

                Пит медленно перемещался влево, пока не схватился за край брезента, и потащил его к женщине. Этот кусок грубой ткани был чем-то вроде санок, теперь же станет чем-то вроде савана.

                - Мне жаль, - прошептал он. - Бекки, или как тебя там, мне вправду жаль. Но даже останься я с тобой, толку от меня было бы немного. Я не врач. Всего лишь продавец машин. Ты...

                "...с самого начала была обречена..." - хотел он сказать, но при виде ее спины слова застряли в горле. Раньше он ничего не мог заметить, потому что она лежала на боку, лицом к костру. На заду джинсов зияла огромная дыра, словно под конец вместо газов из нее рвались мины. Лохмотья джинсовой ткани трепетали на ветру вместе с обрывками нижнего белья: лоскутами белого трикотажа с начесом и розового шелка. На ногах и спине куртки что-то росло. Похожее на плесень или грибок... Красно-золотое.., или это просто игра света?

                Что-то вышло из нее. Что-то...

                Да. Что-то. И прямо в эту минуту наблюдает за мной.

                Пит всмотрелся в темнеющий лес. Ничего. Поток животных иссяк. Он совсем один.

                Если не считать того, что я не один.

                Это абсолютно точно. Что-то прячется неподалеку, что-то, не переносящее холода. Что-то, которое лучше всего чувствует себя в тепле и влаге. Если только...

                Если только оно не выросло так, что не могло больше уместиться там, где зародилось. И осталось без пищи.

                - Ты тут?

                Пит подумал, что эти крики выставят его дураком в собственных глазах, но этого не случилось. Он не ощущал ничего, кроме гнетущего страха.

                Он вдруг осознал, что плесень тянется тонкой прерывистой дорожкой от Бекки - да, именно Бекки, Бекки, так ее звали, Бекки - и загибается за угол жестяной стенки. Мгновение спустя он услышал противный скребущий звук, словно кто-то чешуйчатый полз по крыше. Пит вытянул шею, пытаясь разглядеть источник звука.

                - Убирайся, - прошептал он. - Убирайся и оставь меня в покое. Я.., я.., устал.

                В ответ послышался шорох, словно тварь проползла вверх еще немного. Да, он совсем разбит. Но, к несчастью, 8 Ловец снов еще и представлял собой лакомый кусочек. Тварь снова зашевелилась. Вряд ли она станет ждать долго, а скорее всего просто не может ждать: это все равно что засунуть геккона в холодильник. Сейчас она свалится на него. И только теперь Пит осознал самое ужасное: он так защитился на пиве, что совсем забыл о чертовых ружьях.

                Первым порывом было забиться поглубже в хижину, но, наверное, это было бы ошибкой, все равно что бежать в глухой тупик. Вместо этого Пит схватил высунувшийся из огня конец ветки, которую только что успел туда бросить. Другой конец жарко пылал. Он пока не стал ее вынимать, только некрепко сжал.

                - Попробуй подойди! - крикнул он жестяной крыше. - Любишь погорячее? У меня для тебя кое-что приготовлено. Давай попробуй! Ням-ням.

                Ничего. На крыше тишина. Только мягкое "плюх" снежного сугробика, свалившегося с ближайшей сосны: это нижние ветви избавлялись от бремени. Пит стиснул импровизированный факел, наполовину вытащил из огня и снова крикнул:

                - Ну же, сволочь, давай! Я вкусный, я горячий и жду тебя!

                Ничего. Но тварь там и не будет медлить, он знал. Скоро она придет.

 3

                Время тянулось. Долго он сидел тут? Пит не знал: часы остановились совсем. Иногда его мысли вроде бы обострялись, как в те годы, когда они дружили с Даддитсом, хотя, честно сказать, по мере того как они взрослели, а Даддитс оставался прежним, такое случалось реже, словно их меняющиеся тела и мозги теряли способность воспринимать странные сигналы Даддитса. Вот и сейчас, кажется, все было, как прежде, но не совсем. Возможно, появилось что-то новое. Скорее всего имевшее некое отношение к огням в небе. Пит сознавал, что Бивер мертв, и, похоже, что-то ужасное случилось с Джоунси, но он не знал что.

                Но что бы ни случилось, Пит считал, что Генри тоже знает все, хоть и не до конца. Генри сидел глубоко в голове у Пита, и мысли его легко читались: Бенберри-кросс, Бен-берри-кросс, бом-бом, па палочке верхом...

                Ветка догорела почти до самой руки Пита. Что он будет делать, если факел окажется слишком коротким? Ведь тварь вполне может потерпеть и дождаться своего часа.

                Но тут новая мысль ударила в мозг, ясная, как день, и накаленная паникой. Заполнила все пространство черепа, и он стал выкрикивать вслух непонятные самому фразы.

                - Пожалуйста, пощадите нас! Ne nous blessezpas! <Не убивайте нас! (фр.) >

                Но они не слушают, не слушают, потому.., что?!

                Потому что они отнюдь не беспомощные маленькие инопланетяне, надеющиеся, что кто-то подарит им телефонную карту компании "Нью-Инглендтел", чтобы они могли позвонить домой, они - смертельно опасная болезнь. Ползучий, слепой в своей злобе рак, хвала Иисусу, и, мальчики, мы все одна огромная радиоактивная инъекция химиотерапии. Слышите, мальчики?

                Пит понятия не имел, слышат ли они, мальчики, к которым обращался голос, но он слышал. Они идут, мальчики идут, Алые Пираты надвигаются и никакие в мире мольбы их не остановят. И все же они молили, и Пит молил вместе с ними.

                - Пожалуйста, пощадите нас! Пожалуйста! S'il vous plait! Ne nous blessez pas! Ne nous faites pas mal, nous sommes sans defense! <Пожалуйста! Не убивайте нас! Не делайте нам зла, мы беззащитные (фр.) > - Жалобные всхлипы. - Пожалуйста! Ради Бога, мы беспомощны...

                Пит мысленно видел протянутую руку, собачье дерьмо, плачущего, почти голого мальчика. И все это время тварь на крыше, извиваясь, ползла, умирающая, но не бессильная, безмозглая, но не глупая, подкрадывалась к Питу сзади, пока он лежал на боку, рядом с мертвой женщиной, прислушиваясь к звукам апокалиптической бойни. Рак, сказал человек с белыми ресницами.

                - Пожалуйста! - взвизгнул Пит. - Мы беспомощны! Но ложь ли это или правда, уже было слишком поздно.

 4

                Снегоход, не снижая скорости, пролетел мимо укрытия Генри. Шум мотора замирал вдалеке. Теперь можно было без опаски выбраться, но Генри остался на месте. Не мог двинуться. Интеллект, поселившийся в теле Джоунси, не учуял его либо потому, что отвлекся, либо потому, что Джоунси каким-то образом.., все еще мог...

                Нет. Мысль о том, что внутри этого ужасного облака что-то осталось от Джоунси, по меньшей мере не правдоподобна.

                И сейчас, когда ОНО убралось.., ну, скажем, отдалилось, на него обрушились голоса, голоса бесцеремонно лезли в голову, сводя с ума своей трескотней, как когда-то плач Даддитса, по крайней мере до того, как время и годы положили конец почти всей этой чепухе. Один из голосов принадлежал человеку, упомянувшему о каком-то грибке + (легко погибает, если только не попадет на живой организм). потом что-то о телефонной карте "Нью-Инглендтел", и.., химиотерапии? Да, большая радиоактивная инъекция химиотерапии... Генри подумал, что это голос безумца. Господь знает, он лечил таких достаточно, чтобы сразу распознать.

                Остальные голоса заставили его усомниться в собственном рассудке. Некоторые он распознал. Уолтер Кронкайт <Теле- и радиокомментатор, весьма уважаемый американцами.>, Багс Банни <Хитрый кролик, герой мультфильмов.>, Джон Уэйн <Известный американский киноактер.>, Джимми Картер <Тридцать девятый президент США.> Иногда вступала женщина, кажется, Маргарет Тэтчер. Голоса говорили то по-английски, то по-французски.

                - Iln'ya pas d'infection id <Тут нет никакой инфекции (фр.).>, пробормотал Генри, заплакал, хотя, к своему удивлению и воодушевлению, обнаружил, что слезы на этот раз идут не от сердца, откуда, по его мнению, исходят все слезы и смех. Слезы ужаса, слезы жалости, слезы, взламывающие каменную почву себялюбивой одержимости и взрывающие скалу изнутри. - Тут нет никакой инфекции, пожалуйста, о Боже, прекратите, не надо, не надо, nous sommes sans defense, NOUS SOMMES SANS <мы беззащитны, мы без... (фр.) >...

                Но тут с запада понесся громовой обвал голосов, и Генри стиснул руками голову, боясь, что вопли, пронизанные болью, просто взорвут ее изнутри. Ублюдки попросту...

 5

                Ублюдки попросту расстреливают их, как мишени.

                Пит сидел у костра, не обращая внимания на боль в чудовищно распухшем колене, не сознавая, что держит горящую ветку у самого виска. Вопли в голове не до конца заглушали сухой четкий стук пулеметных очередей.., похоже, бьют из самого большого калибра...

                Прежние крики - "пожалуйста, пощадите нас, мы беззащитны, тут нет никакой инфекции" - сменились паникой; это не помогает, ничего не поможет, все уже решено.

                Уловив краем глаза какое-то движение, Пит сумел повернуться как раз в тот момент, когда сидевшая на крыше тварь набросилась на него. Он успел заметить размытый силуэт безногого, узкого, гибкого, как у хорька, тела, заканчивавшегося сильным мускулистым хвостом. Заостренные шипы зубов вонзились в щиколотку. Взвизгнув, Пит отдернул ногу так сильно, что едва не ударил себя коленом в подбородок, но стряхнуть тварь не удалось. Она прилипла к нему, как пиявка. Неужели именно эта погань молила о милосердии? Да хрен с ними, если так. Хрен с ними. Пусть сдохнут!

                Он потянулся к ней правой рукой, той самой, которую порезал об осколки пивной бутылки: в левой, здоровой, была по-прежнему зажата горящая ветка. И ощутил в ладони что-то вроде холодного, поросшего мехом желе. Тварь немедленно отпустила щиколотку, и бесстрастные черные глаза, глаза акулы, орлиные глаза, на мгновение уставились Питу в лицо, прежде чем в руку впилась пригоршня игл, беспощадно разрывая и без того глубокую ранку.

                Мир, казалось, перестал существовать, сузившись до единственной точки непередаваемой муки. Голова твари - если таковая имелась - прильнула к ладони, распарывая, врезаясь, вгрызаясь, проникая все глубже. Брызги крови чудовищными веерами летели в разные стороны, все то время, пока Пит старался стряхнуть тварь, оставляя гротескный алый узор на снегу, припорошенном инеем брезенте и куртке мертвой женщины. Попадавшие в огонь капли шипели, как жир на раскаленной сковороде. Разъяренная тварь издавала злобный стрекот. Хвост, толстый, как морской угорь, обернулся вокруг дергавшейся руки Пита, словно стараясь удержать ее на месте.

                Решение применить факел отнюдь не было сознательным: Пит совершенно забыл о нем, занятый борьбой с ужасным кровожадным созданием, и в отчаянии ударил по твари горящей веткой. И сначала, когда она сразу же занялась ярким пламенем, как свернутая газета, даже не понял, что случилось. Но тут же победоносно завопил, хотя волна боли накатила вновь, вскочил на ноги, забыв о поврежденном колене и, описав правой, изуродованной рукой большой круг, схватился за одну из подпорок хижины. Раздался хруст, и чириканье сменилось приглушенным повизгиванием. На какое-то бесконечное мгновение зубы, застрявшие в его ладони, продолжали погружаться еще глубже, но хватка тут же ослабла и горящее существо свалилось на землю. Пит придавил его ногой, почувствовал, как оно извивается под каблуком, и едва не задохнулся от чистого, незамутненного, свирепого торжества, наполнившего душу. Но тут возмущенное столь непочтительным обращением колено подкосилось, послышался треск рвущихся сухожилий, и нога вывернулась в обратную сторону, как у кузнечика.

                Пит тяжело рухнул набок, лицом к лицу с убийственным хичхакером Бекки, не подозревая, что подпорка, задетая его рукой, медленно кренится. Уродливое подобие морды твари оказалось в трех дюймах от глаз Пита, горящее тело билось о его куртку. Черные глаза, казалось, варились в орбитах. На морде не замечалось ничего столь сложного, как рот, но когда едва заметная щель растянулась, открыв два ряда зубов, Пит с воплем: "Нет! Нет! Нет! " - швырнул тварь в огонь, где она, чирикая по-обезьяньи, стала беспомощно извиваться.

                Размахнувшись левой ногой, он подтолкнул тварь поглубже в огонь, но при этом снова задел покосившуюся подпорку, до сих пор честно державшую навес. Это оказалось последней каплей, и столбик треснул. Второй тоже не выдержал двойной тяжести, и крыша обвалилась, прикрыв огонь, отчего во все стороны полетели искры.

                Последовало несколько минут полнейшего спокойствия. Потом лист ржавой жести заходил ходуном, словно тяжело дыша, и вскоре оттуда выбрался Пит, бледный как смерть, весь в поту, с подернутыми дымкой боли глазами. Левый обшлаг куртки тлел. Пит тупо уставился на него, забыв о том, что ноги все еще до колен придавлены упавшей крышей, потом поднес руку к лицу, набрал в легкие воздуха и стал дуть на язычки огня, пляшущие по куртке, как на гигантскую именинную свечку.

                С востока донесся вой снегохода. Джоунси.., или что там от него осталось. Облако. Вряд ли оно пощадит его. Сегодня в Джефферсон-трект не место милосердию. Пожалуй, стоило бы спрятаться. Но голос, советующий ему это, звучал глухо, почти неслышно. Во всем этом есть только одно преимущество: похоже, он наконец-то бросил пить.

                Пит снова поднял изуродованную руку с недостающим пальцем, должно быть, исчезнувшим в утробе твари. Два других болтались на изжеванных сухожилиях. В самых глубоких ранах - и нанесенных чудовищем, и в порезе бутылочным стеклом - уже зазолотилась мохнатая плесень. Пит ощутил легкий зуд и вдруг понял, что эта гадость пожирает его плоть и кровь.

                И от всей души поторопил смерть. Скорее!

                На западе постепенно затих перестук пулеметной пальбы, но о настоящем конце не могло быть и речи. Ни в коем случае!

                И словно повинуясь течению его мыслей, громовой взрыв сотряс воздух, отсекая осиное жужжание мотора снегохода и все остальное. Все, кроме деловитого зуда в руке. Хищный грибок пожирал его, словно рак, поселившийся в желудке и легких отца и не успокоившийся, пока не изъел их дотла.

                Пит провел языком по зубам, ощутил дыры на месте выпавших.

                Потом закрыл глаза и стал ждать.

 ЧАСТЬ 2

 СЕРЫЕ ЧЕЛОВЕЧКИ

                Из подсознанья возникает призрак,

                Цепляется за переплет окна и стонет, моля о возрожденьи.

                Дым сигары, его немой союзник, навис над изголовьем.

                Я ощущаю руку на плече, смотрю.., но это рог!

                Теодор Ротке

 Глава 10

 КУРЦ И АНДЕРХИЛЛ

 1

                Единственным сколько-нибудь просторным зданием в районе боевых действий был небольшой магазинчик, называвшийся "Страна товаров Госслина". Чистильщики Курца начали прибывать туда незадолго до снегопада. К половине одиннадцатого, когда туда приехал сам Курц, стали подтягиваться вспомогательные силы. Похоже, ситуация наконец бралась под контроль.

                Магазин получил условное название Блю-базы <"Blue Base" и вес прочие названия со словом "Blue" - скрытые аллюзии на классический "пиратский концертник" Дженнис Джоплин "Blue Zone">. Загон для скота, примыкающую к нему конюшню (ветхая, но все еще вполне пригодная) и коровник обозначили как Блю-изолятор и уже успели разместить там первых задержанных.

                Арчи Перлмуттер, новый адъютант Курца (прежний, Калверт, умер две недели назад от сердечного приступа, чертовски не вовремя), держал планшетку с дюжиной имен на первом листе. Конечно, Перлмуттер привез с собой и лэптоп, и портативный компьютер, но оказалось, что вся электроника в Джефферсон-трект мгновенно скисает.

                В самом верху списка значились Госслины, старый владелец магазина и его жена.

                - Это еще далеко не все, - сказал Перлмуттер. Курц мельком глянул на список и отдал планшетку Перли. За их спинами разворачивались большие трейлеры, устанавливались полуприцепы, укреплялись фонарные столбы. К ночи это место будет освещено так же ярко, как нью-йоркский стадион "Янки" во время чемпионата по бейсболу.

                - Двух типов мы упустили вот на столько, - сообщил Перлмуттер, для наглядности разводя большой и указательный пальцы на четверть дюйма. Приехали запастись едой, в основном пивом и сосисками.

                Лицо Перлмуттера было белым как простыня, только на каждой щеке цвело по красной розе. К тому же ему приходилось перекрикивать все усиливающийся шум, что отнюдь не способствовало спокойствию духа. Вертолеты прилетали парами и садились на щебеночно-асфальтовой дороге, ведущей к соединявшей штаты автостраде 95, откуда, следуя на запад, можно было попасть в один захолустный городишко (Преск-Айл), а следуя на юг - в целую россыпь захолустных городишек (вроде Бангора и Дерри). Вертолеты - это, конечно, неплохо, при условии, что пилотам не придется зависеть от навигационных приборов, которые, как всякая электроника, тоже накрылись.

                - Куда эти парни направились? В лес или к шоссе? - спросил Курц.

                - Назад в лес, - ответил Перлмуттер, до сих пор не нашедший в себе сил встретиться глазами с шефом. - Госслин говорит, что туда ведет еще одна дорога, Дип-кат-роуд. На стандартных картах ее нет, но я раздобыл туристическую карту "Даймонд интернейшнл пейпер", где показано...

                - Прекрасно. Они либо вернутся, либо так и останутся там. И то, и другое нам на руку.

                Прибыл очередной отряд вертолетов. Экипажи, оказавшись вдали от посторонних глаз, сгружали тяжелые пулеметы. Операция постепенно приобретала масштабы "Бури в пустыне", а может, и большие.

                - Надеюсь, вы понимаете свою миссию здесь, Перли? Перлмуттер определенно понимал. Он был здесь новеньким, старался произвести впечатление и от нетерпения почти подпрыгивал.

                Как спаниель, почуявший лакомство, подумал Курц. И при этом ухитрился ни разу не посмотреть ему в глаза.

                - Сэр, характер моей работы довольно банален. Банален, подумал Курц. Банален, как вам это нравится?

                - Я должен: а) задерживать, б) отвозить задержанных к медикам, в) до дальнейших приказаний никого не выпускать из зоны карантина.

                - Совершенно верно. Это...

                - Но, сэр, простите, сэр, здесь еще нет ни одного врача, только несколько войсковых санитаров и...

                - Заткнитесь, - коротко бросил Курц, и хотя голоса при этом не повысил, с полдюжины мужчин в неприметных зеленых комбинезонах (все, включая Курца, были в таких комбинезонах без знаков различия) замерли, прежде чем с удвоенной скоростью разбежаться по своим делам.., нет, скорее с утроенной. Но перед этим все, как один, посмотрели в сторону Курца и Перлмуттера.

                Розы на щеках Перлмуттера мгновенно увяли. Адъютант попятился, увеличив расстояние между собой и шефом на добрый фут.

                - Если еще раз перебьешь меня, Перли, я врежу тебе по первое число. Попробуешь еще раз, и окажешься в госпитале. Ясно?

                Перлмуттер, сделав нечеловеческое усилие, заставил себя уставиться в лицо Курца и отдал честь так лихо, что между рукой и фуражкой, казалось, проскочила молния.

                - Сэр, да, сэр!

                - И брось этот официоз, я ничего подобного не требую, - раздраженно бросил Курц и, заметив, что Перлмуттер опустил глаза, добавил:

                - И смотри на меня, когда с тобой говорят, парень.

                - Это еще далеко не все, - сказал Перлмуттер. Курц мельком глянул на список и отдал планшетку Перли. За их спинами разворачивались большие трейлеры, устанавливались полуприцепы, укреплялись фонарные столбы. К ночи это место будет освещено так же ярко, как нью-йоркский стадион "Янки" во время чемпионата по бейсболу.

                - Двух типов мы упустили вот на столько, - сообщил Перлмуттер, для наглядности разводя большой и указательный пальцы на четверть дюйма. Приехали запастись едой, в основном пивом и сосисками.

                Лицо Перлмуттера было белым как простыня, только на каждой щеке цвело по красной розе. К тому же ему приходилось перекрикивать все усиливающийся шум, что отнюдь не способствовало спокойствию духа. Вертолеты прилетали парами и садились на щебеночно-асфальтовой дороге, ведущей к соединявшей штаты автостраде 95, откуда, следуя на запад, можно было попасть в один захолустный городишко (Преск-Айл), а следуя на юг - в целую россыпь захолустных городишек (вроде Бангора и Дерри). Вертолеты - это, конечно, неплохо, при условии, что пилотам не придется зависеть от навигационных приборов, которые, как всякая электроника, тоже накрылись.

                - Куда эти парни направились? В лес или к шоссе? - спросил Курц.

                - Назад в лес, - ответил Перлмуттер, до сих пор не нашедший в себе сил встретиться глазами с шефом. - Госслин говорит, что туда ведет еще одна дорога, Дип-кат-роуд. На стандартных картах ее нет, но я раздобыл туристическую карту "Даймонд интернейшнл пейпер", где показано...

                - Прекрасно. Они либо вернутся, либо так и останутся там. И то, и другое нам на руку.

                Прибыл очередной отряд вертолетов. Экипажи, оказавшись вдали от посторонних глаз, сгружали тяжелые пулеметы. Операция постепенно приобретала масштабы "Бури в пустыне", а может, и большие.

                - Надеюсь, вы понимаете свою миссию здесь, Перли? Перлмуттер определенно понимал. Он был здесь новеньким, старался произвести впечатление и от нетерпения почти подпрыгивал.

                Как спаниель, почуявший лакомство, подумал Курц. И при этом ухитрился ни разу не посмотреть ему в глаза.

                - Сэр, характер моей работы довольно банален. Банален, подумал Курц. Банален, как вам это нравится?

                - Я должен: а) задерживать, б) отвозить задержанных к медикам, в) до дальнейших приказаний никого не выпускать из зоны карантина.

                - Совершенно верно. Это...

                - Но, сэр, простите, сэр, здесь еще нет ни одного врача, только несколько войсковых санитаров и...

                - Заткнитесь, - коротко бросил Курц, и хотя голоса при этом не повысил, с полдюжины мужчин в неприметных зеленых комбинезонах (все, включая Курца, были в таких комбинезонах без знаков различия) замерли, прежде чем с удвоенной скоростью разбежаться по своим делам.., нет, скорее с утроенной. Но перед этим все, как один, посмотрели в сторону Курца и Перлмуттера.

                Розы на щеках Перлмуттера мгновенно увяли. Адъютант попятился, увеличив расстояние между собой и шефом на добрый фут.

                - Если еще раз перебьешь меня, Перли, я врежу тебе по первое число. Попробуешь еще раз, и окажешься в госпитале. Ясно?

                Перлмуттер, сделав нечеловеческое усилие, заставил себя уставиться в лицо Курца и отдал честь так лихо, что между рукой и фуражкой, казалось, проскочила молния.

                - Сэр, да, сэр!

                - И брось этот официоз, я ничего подобного не требую, - раздраженно бросил Курц и, заметив, что Перлмуттер опустил глаза, добавил:

                - И смотри на меня, когда с тобой говорят, парень.

                Перлмуттер с крайней неохотой подчинился приказу. Лицо словно подернулось пеплом. И хотя вокруг стоял оглушительный треск вертолетов, в этом уголке, казалось, царила неестественная тишина, будто Курц существовал в некоем вакууме. Перлмуттер был убежден, что все наблюдают за ними и видят, как он перепуган. Глаза у некоторых были в точности, как у нового шефа. В этих глазах стыла вселенская пустота, словно за ними не было даже подобия мозга. Перлмуттер слышал о взглядах, в которых отражались тысячелетия, но в случае с Курцем речь, вероятно, шла о миллионах лет, вероятнее всего, световых.

                И все же Перлмуттер как-то ухитрялся выносить этот взгляд. Смотрел в пустоту. Похоже, начало не слишком успешное. Сейчас важнее всего, настоятельно необходимо, остановить обвал, пока он не превратился в лавину.

                - Вот так, хорошо. Во всяком случае, лучше. - Курц говорил очень тихо, но Перлмуттер без труда расслышал его, несмотря на рев двигателей. - Я скажу это только один раз, и только потому, что ты новичок, и очевидно, не отличаешь хрен от пальца. Мне приказали провести здесь операцию "паука". Знаешь, что это такое?

                - Нет, - произнес Перлмуттер, испытывая почти физическую боль от того, что не мог добавить "сэр".

                - По словам ирландцев, расы, так до конца и не избавившейся от идиотских суеверий, которые каждый из них всосал с молоком матери, паука это конь-призрак, крадущий зазевавшихся путников и увозящий их неведомо куда. Парадокс, настоящий парадокс, Перлмуттер! Хорошо еще, что мы разрабатываем перспективные стратегические планы, как раз на случай подобной хренотени, еще с сорок седьмого, когда представители военно-воздушных сил впервые представили образец предмета внеземного происхождения, известного теперь под кодовым названием "сигнальный фонарь". Беда только в том, что это, как мы считали, отдаленное будущее настигло нас, и теперь приходится расхлебывать кашу с помощью таких парней, как ты. Понимаешь, солдат?!

                - Да, сэ.., д-да...

                - Надеюсь. Нам поручено нечто вроде блицкрига. Все нужно проделать быстро и четко, словом, настоящая паука. Придется сделать всю грязную работу и выйти из болота как можно более чистыми.., чистыми, да, Господи, и улыбающимися...

                Курц коротко ощерился в улыбке, став в этот момент настолько похожим на злобного сатира, что Перлмуттер едва не завопил от ужаса. Высокого, сутуловатого Курца можно было бы легко принять за бюрократа, не будь в нем чего-то жуткого. Даже самый бесчувственный человек замечал это что-то в его глазах, ощущал в чопорной манере держать руки перед собой.., но не это пугало Перлмуттера, и не поэтому шеф заслужил прозвище Старого Страшного Курца. Перлмуттер не мог сказать точно, в чем дело, да и знать не хотел. В этот момент он хотел только одного: поскорее закончить разговор и убраться подобру-поздорову. Кому, спрашивается, тащиться тридцать миль на запад ради контакта с пришельцами? Вот он, рядом, стоит перед Перлмуттером!

                Губы Курца плотно сомкнулись.

                - Мы ведь в одной упряжке, так?

                - Да.

                - Отдаем честь одному флагу? Мочимся в один писсуар?

                - Да.

                - И какими мы собираемся выйти из всего этого, Перли?

                - Чистыми?

                - В точку! И какими еще?

                На какую-то ужасную секунду он растерялся. Но тут до него дошло.

                - Улыбающимися, сэр.

                - Назови меня сэром еще раз и получишь в морду.

                - Извините, - прошептал Перлмуттер.

                По дороге, вернее, почти по обочине, медленно полз школьный автобус, опасливо сторонясь вертолетов. Большие черные буквы на желтом фоне гласили: МИЛЛИНОКЕТ СКУЛ ДЕПТ.

                Командирский автобус. Внутри Оуэн Андерхилл и его люди. Команда класса А. При виде автобуса Перлмуттеру стало легче. Оба они в разное время работали с Андерхиллом.

                - Медики прибудут к вечеру, - сообщил Курц. - Все доктора, какие только потребуются. Усек?

                - Усек.

                Направляясь к автобусу, остановившемуся перед единственной бензоколонкой магазина, Курц глянул на часы. Почти одиннадцать. Боже, как летит время, когда веселье в разгаре! Перлмуттер шагал рядом, но спаниелья упругость походки куда-то исчезла.

                - А пока, Арчи, осматривай их, обнюхивай, выслушивай небылицы и регистрируй все случаи Рипли. Надеюсь, ты знаешь, что такое Рипли?

                - Да.

                - Прекрасно. Только не вздумай дотрагиваться.

                - Господи, нет! - воскликнул Перлмуттер и тут же залился краской.

                Курц растянул губы в улыбке, не более естественной, чем первая, акулья.

                - Превосходно, Перлмуттер. Респираторы есть?

                - Только что привезли. Двенадцать ящиков, и доставят е...

                - Хорошо. Нам необходимы полароидные снимки Рипли. Документация должна быть самой тщательной. Образец А, образец Б, и так далее, и тому подобное. Дошло?

                - Да.

                - И надеюсь, ни один из наших гостей.., не ускользнет?

                - Ни в коем случае! - сказал Перли с видом человека, возмущенного подобной мыслью.

                Губы Курца снова раздвинулись на немыслимую ширину, как нельзя более напоминая акулью пасть. Пустые глаза смотрели сквозь Перлмуттера, пронизывали, по твердому его убеждению, землю до самого центра. Он невольно задался вопросом, уйдет ли кто с Блю-базы, когда все будет кончено. Кроме Курца, разумеется.

                - Продолжайте, гражданин Перлмуттер. Приказываю продолжать во имя правительства.

                Арчи Перлмуттер посмотрел вслед Курцу, идущему к автобусу, откуда вывалился Андерхилл, более всего напоминавший квадратный банковский сейф. Перли в жизни не был так рад увидеть чью-то спину, как в этот момент.

 2

                - Привет, босс, - бросил Андерхилл, одетый, подобно остальным, в простой зеленый комбинезон. Правда, он, как и Курц, тоже носил оружие. В автобусе сидело человек двадцать, большинство из которых дожевывали завтрак.

                - Так что у нас тут, старина? - осведомился возвышавшийся над Андерхиллом Курц. Правда, тот, в свою очередь, весил больше Курца фунтов на семьдесят.

                - "Королевский бургер". Представляете, проехали прямо насквозь. Не думал, что автобус поместится, но Йодер клялся, что все получится, и оказался прав. Хотите бургер? Правда, он немного остыл, но даже в этой дыре должна быть микроволновка. - Андерхилл кивком указал на магазин.

                - Воздержусь. Холестерин вреден для печени.

                - Как ваш пах?

                Шесть лет назад, играя в ракетбол, Курц получил серьезную травму, что послужило, хоть и косвенно, причиной их единственной размолвки. По мнению Андерхилла, пустяковой, но от такого типа, как Курц, можно всего ожидать. За бесстрастной маской скрывался дьявольский ум, готовый выдавать идеи со скоростью света, строить бесчисленные планы, создавать немыслимые программы, управлять молниеносной сменой эмоций. Немало людей считали Курца сумасшедшим. Оуэн Андерхилл не знал, так это или нет, но понимал, что с таким человеком следует быть осторожным. Крайне осторожным.

                - Как говорят ирландцы, мой пах - как огурчик. Он театрально дернул себя за мошонку и удостоил Оуэна своей фирменной крокодильей улыбки.

                - Рад слышать.

                - А вы? В порядке?

                - Как огурчик, - кивнул Оуэн, и Курц засмеялся. Теперь по дороге так же медленно и осторожно, как автобус, катил новенький с иголочки "линкольн-навигатор", с тремя одетыми в оранжевое охотниками, дюжими верзилами, потрясенно пялившимися на вертолеты и усердно трудившихся солдат в зеленых комбинезонах. Но в основном их занимали пулеметы. Хвала Господу, Вьетнам пришел в Северный Мэн. Скоро они присоединятся к остальным в карантинном блоке.

                Едва "навигатор" остановился за автобусом, рядом сразу появилось с полдюжины солдат. Судя по виду, эти трое были адвокатами или банкирами, со своими холестериновыми проблемами и толстыми пакетами акций, адвокатами или банкирами, которым пришло в голову притвориться добрыми старыми парнями, поиграть в охотников в стране, которую искренне считают старой доброй мирной Америкой (от последнего убеждения их скоро избавят). Через несколько минут они окажутся в коровнике (или загоне, если так уж жаждут свежего воздуха), где никто не благоговеет перед картой "виза". Им позволят оставить сотовые. Правда, в этой глуши они не работают, но пусть себе развлекаются, тыкая в кнопку перенабора!

                - Район окружен надежно? - спросил Курц.

                - Думаю, да.

                - По-прежнему быстро все схватываете?

                Оуэн пожал плечами.

                - Сколько всего народа в Блю-зоне, Оуэн?

                - По нашим подсчетам, около восьмисот человек. В зонах А-прим и Б-прим - не больше сотни.

                Неплохо, при условии, что никто не проскользнул сквозь кордоны. Правда, с точки зрения возможного загрязнения, несколько беглецов значения не имеют, новости, по крайней мере в этом отношении, были довольно обнадеживающими. А вот с точки зрения утечки информации это окажется катастрофой. В наши дни скакать на призрачной лошади становится все труднее. Слишком много людей с видеокамерами. Слишком много вертолетов с телеустановками. Слишком много любопытных глаз.

                - Заходите в магазин, - сказал Курц. - Меня обещали поселить в отдельном трейлере, но его еще не подвезли.

                - Un momenta <Минутку (ит.).>. - Андерхилл метнулся с поразительной для его габаритов легкостью в автобус и вернулся с усыпленным жирными пятнами пакетом из "Королевского бургера" и магнитофоном на плече.

                - Эта штука вас убьет, - предсказал Курц, кивнув на пакет.

                - Мы начинаем "Войну Миров", а вы тревожитесь о высоком холестерине?!

                Позади один из вновь прибывших верзил-охотников громко возмущался, крича, что хочет позвонить адвокату, что, возможно, означало его принадлежность к племени банкиров. Курц повел Андерхилла в магазин. Над ними в небе вновь вернувшиеся сигнальные огни пробивались сквозь серую подкладку облаков, прыгая и подскакивая, как диснеевские персонажи.

 3

                В офисе старика Госслина воняло салями, сигарами, пивом и серой: то ли газами, то ли тухлыми яйцами, предположил Курц. Возможно, и тем, и другим. Различался и еще один запах, слабый, но отчетливый. Запах этилового спирта. Их запах. Теперь он распространился повсюду. Другой человек поддался бы искушению отнести это ощущение за счет разгулявшихся нервов и чересчур богатого воображения, но Курц никогда не был обременен ни тем, ни другим. В любом случае он не считал, что сотня или около того квадратных миль лесных массивов, окружавших магазин Госслина, и впредь будет существовать в качестве жизнеспособной экосистемы. Иногда приходится сжечь предмет обстановки дотла, чтобы не пострадала вся квартира.

                Курц уселся за письменный стол и открыл один из ящиков. Внутри оказалась картонная коробка с надписью Хим. (США) 10 ЕДИНИЦ. Вот радость для Перлмуттера!

                Курц вынул коробку и открыл. Там лежали небольшие маски из прозрачного пластика, из тех, которые обычно закрывают только нос и рот. Одну он швырнул Андерхиллу, вторую надел сам, ловко закрепив эластичные тесемки.

                - Это необходимо? - поинтересовался Оуэн.

                - Мы не знаем. И не считайте это привилегией: через час-другой их наденут все. Кроме обитателей карантинного блока, разумеется.

                Андерхилл без дальнейших замечаний натянул маску и завязал тесемки. Курц прислонился головой к висевшему на стене плакату Администрации Профессиональной Безопасности и Здоровья.

                - Они работают? - К удивлению Андерхилла, маска не заглушала голоса и не запотела внутри, и хотя в ней не было ни пор, ни фильтров, дышалось все же легко.

                - Они работают над лихорадкой Эбола, над сибирской язвой, над новой суперхолерой. А над Рипли? Возможно. Если нет, мы накрылись.., сам знаешь чем. Впрочем, возможно, мы уже накрылись. Но часы бегут, и игра объявлена. Могу я послушать запись, которая, вне всякого сомнения, находится в той штуке, что висит у вас через плечо?

                - Все подряд? Не стоит, пожалуй. Разве что попробовать на вкус, что это за блюдо?

                Курц кивнул, повертел в воздухе указательным пальцем (как рефери, дающий сигнал к забегу) и поудобнее устроился в кресле Госслина.

                Андерхилл снял с плеча магнитофон, поставил на стол и нажал кнопку. Раздался механический голос:

                - Перехват радио Управления Национальной Безопасности. Частотный диапазон 62914А44. Материалу присвоена классификация "совершенно секретно". Время перехвата 06.27, ноябрь, четырнадцатое, два-ноль-ноль-один. Запись перехвата начинается после тонального сигнала. Если вам не присвоен допуск первый, пожалуйста, нажмите кнопку "стоп".

                - Пожалуйста, - повторил Курц с ободрительным кивком. - Неплохо. Это отпугнет большую часть персонала, не облеченного высоким доверием, не думаете?

                Последовала пауза, двухсекундный сигнал, и затем вступил женский голос:

                - Один. Два. Три. Пожалуйста, пощадите нас! Ne nous blessez pas.

                Двухсекундная пауза. Звучит голос молодого человека.

                - Пять. Семь. Одиннадцать. Мы беспомощны. Nous sommes sans defense. Пожалуйста, пощадите нас, мы беспомощны. Ne nous faites...

                - Клянусь, это похоже на языковой курс Берлица из Великого Далека, усмехнулся Курц.

                - Узнаете голос? - спросил Андерхилл.

                Курц покачал головой и приложил палец к губам.

                Следующий голос принадлежал Биллу Клинтону.

                - Тринадцать. Семнадцать. Девятнадцать. - О, этот неподражаемый арканзасский выговор! - Здесь нет инфекции. Iln'y a pas d infection id.

                Еще одна двухсекундная пауза, и из магнитофона донесся голос Тома Брокау:

                - Двадцать три. Двадцать семь. Двадцать девять. Мы умираем. On se meurt, on creve <Мы умираем, мы подыхаем (фр.).>. Мы умираем.

                Андерхилл нажал кнопку "стоп".

                - На случай, если интересуетесь, первый голос - это Джессика Паркер, актриса. Второй - Брэд Питт.

                - А он кто?

                - Актер.

                - Угу.

                - После каждой паузы раздается другой голос. Все они легко узнаваемы. Альфред Хичкок, Пол Харви <Известный радиокомментатор.>, Джеймс Браун <Исполнитель песен в стиле "соул".>, Тим Сэмпл - это местный комик, очень популярный, и сотни других, хотя некоторых мы определить не смогли.

                - Сотни других?! И сколько же длился этот перехват?!

                - Строго говоря, это не столько перехват, сколько прямая передача, которую мы глушим с восьми ноль-ноль. А это означает, что неизвестно, сколько этого дерьма попало в эфир, хотя мы сомневаемся, что слышавшие все это что-то поймут. А если и так... - Андерхилл философски пожал плечами. Передача продолжается. Голоса, похоже, подлинные. Мы провели сравнения "отпечатков голосов", сделали спектрограммы. Кто бы они ни были, эти парни вполне могут оставить без работы Рича Литтла <Известный пародист.>.

                В кабинет донеслось отчетливое "плюх-плюх-плюх" вертолета. Курц не только слышал его, но и ощущал всем существом. Через доски, через плакат в серое вещество мозга шел сигнал, приказывающий начинать, начинать, начинать, спешить, спешить, спешить. Кровь кипела желанием поскорее следовать приказу, но он сидел не двигаясь, спокойно взирая на Оуэна Андерхилла. Спеши медленно. Полезное изречение. Особенно когда имеешь дело с людьми, подобными Оуэну. Как твой пах, видите ли!

                Однажды ты подложил мне свинью, думал Курц. Может, не перешел мою черту, но, клянусь Богом, все же пару шагов сделал, не так ли? Да, думаю, так и было. И думаю, тебе стоит держать ухо востро.

                - Всего четыре фразы, повторяются снова и снова, - добавил Андерхилл, загибая пальцы:

                - "Не раньте нас", "Мы беззащитны", "Здесь нет инфекции" и последняя...

                - Нет инфекции, - протянул Курц. - Ха! Ну и наглецы! Он видел снимки красновато-золотого пуха, растущего на деревьях вокруг Блю-Боя. И на людях. В основном на трупах. Биологи назвали его грибком Рипли, по имени той крутой бабы, которую играла Сигурни Уивер в космическом сериале. Большинство из них были слишком молоды, чтобы помнить другого Рипли, который вел в газетах рубрику "Хотите верьте, хотите нет". "Хотите верьте, хотите нет" давно уже канула в небытие как слишком заумная для политкорректного двадцать первого века. Но как бы она вписалась в ситуацию сейчас! О да, как винтик в резьбу! В сравнении с происходящим сиамские близнецы и двухголовые коровы старика Рипли казались положительно нормальными!

                - И последняя, - добавил Андерхилл. - "Мы умираем". Это представляет интерес из-за двух вариантов французского перевода. Первый соответствует литературному языку. Второй on creve - это сленг. У нас это звучало бы:

                "мы подыхаем". - Он взглянул на Курца, искренне жалевшего, что Перлмуттер не видит этого, впрочем, все еще можно исправить. - Они действительно подыхают? Даже если предположить, что не мы им в этом помогли?

                - Но почему французский, Оуэн?

                - Вероятно, второй язык. - Андерхилл пожал плечами. - Кто знает?

                - А-а-а... А цифры? Хотят показать, что мы имеем дело с разумными существами? И что любой другой вид способен прилететь сюда из другой звездной системы, или измерения, или откуда еще там?

                - Наверное. А как насчет сигнальных огней, босс?

                - Большинство сейчас в лесу, но быстро затухают, как только кончается заряд. Те, которые мы смогли вернуть, похожи на жестянки с консервированным супом и содранными этикетками. Учитывая их размер, шоу получается чертовски эффектным, не находите? Местные в штаны от страха наложили.

                Рассеиваясь, огни оставляли колонии грибка, или спорыньи, или черт его знает, как оно называлось. То же самое можно сказать и о самих инопланетянах. Те, которые остались, собирались вокруг корабля, как пассажиры у сломавшегося автобуса, и ныли, что они не заражены, il n'y a pas d infection id, слава тебе Господи, можно вздохнуть спокойно. Но едва эта штука попадала на тебя, ты, вероятнее всего, как это выразился Оуэн, "спекался". Конечно, точно еще ничего не известно, пока слишком рано говорить о чем-то определенном, но они вправе делать предположения, Сколько инопланетян осталось наверху? - осведомился Оуэн.

                - Где-то порядка сотни.

                - Что еще нам неизвестно? Кто-нибудь имеет представление?

                Курц отмахнулся. Откуда ему знать? Право знать - не его сфера. И не парней, приглашенных на эту веселую вечеринку перед Днем благодарения.

                - Как по-вашему, выжившие - это команда? - допытывался Андерхилл.

                - Неизвестно. Может, и нет. Чересчур много для команды, недостаточно для колонистов и слишком мало для ударных частей.

                - А что еще творится там, наверху? Ведь есть же что-то еще, так?

                - Настолько уверен в этом?

                - Да.

                - Почему?

                - Интуиция, - пожал плечами Андерхилл.

                - Ошибаешься, - мягко поправил Курц. - Не интуиция. Телепатия. - Ты это о чем?!

                - Невысокого уровня, разумеется, но сомнений никаких быть не может. Человек ощущает нечто, чему первое время не может подобрать ни названия, ни объяснения. Но через несколько часов способность проявляется в полной мере. Наши серые друзья, похоже, разносят эту болезнь, как проклятый грибок.

                - Мать твою, - прошептал Оуэн.

                Курц ничего не ответил, спокойно наблюдая за Андерхиллом. Он любил наблюдать за погруженными в раздумья людьми, при условии, что они в самом деле умеют мыслить, но тут было кое-что другое: он слышал мысли Оуэна слабый, но отчетливый звук, подобный шороху океана в морской раковине.

                - Грибок быстро гибнет в окружающей среде, - проговорил наконец Оуэн. На них она тоже плохо действует. Как насчет экстрасенсорного восприятия?

                - Об этом пока еще слишком рано говорить. Но если эта способность остается навсегда, мало того, распространится за пределы того отстойника, где мы сейчас находимся, ситуация в корне изменится. Вы, разумеется, это понимаете?

                Андерхилл понимал.

                - Невероятно, - сказал он.

                - Я думаю о машине, - внезапно бросил Курц. - О какой машине я думаю?

                Оуэн вскинул на него глаза, очевидно, пытаясь решить, не шутит ли собеседник. Но увидев, что Курц вполне серьезен, потряс головой.

                - Откуда мне... - И осекся. - "Фиат".

                - На самом деле "феррари", но это не важно. Я думаю о мороженом.., какой сорт?

                - Фисташковое, - сказал Оуэн.

                - В точку.

                Помолчав немного, Оуэн нерешительно спросил Куpца, может ли тот назвать имя его брата.

                - Келлог, - не задумываясь, ответил Курц. - Господи, Оуэн, что за имя для мальчишки?!

                - Девичья фамилия моей матери. О Боже! Телепатия!

                - Представляете, в какой заднице окажутся устроители "Риска" и "Кто хочет стать миллионером", если эта штука распространится по всей стране?

                За стеной раздался выстрел, потом - вопль.

                - Вы не смели этого делать! - кричал кто-то голосом, полным страха и возмущения. - Не смели!

                Они подождали, но все было тихо.

                - Подтвержденное количество тел серых человечков - восемьдесят один, сказал Курц. - Возможно, их больше. Как только они падают вниз, немедленно начинают разлагаться. Не остается ничего, кроме слизи.., а после - грибка.

                - По всей Зоне? Курц покачал головой.

                - Представьте клин, указывающий на восток. Тупой конец - Блю-Бой. Мы находимся примерно в середине клина. К востоку отсюда шатаются еще несколько нелегальных иммигрантов из фракции "серых". Сигнальные огни в основном появляются в зоне клина. Инопланетный Дорожный Патруль.

                - Это все нужно поджарить? - спросил Оуэн. - Не только серых человечков, корабль и сигнальные огни, но и всю чертову местность?!

                - Я не готов говорить об этом сейчас, - сказал Курц. Еще бы, подумал Оуэн, конечно, не готов. И тут же спохватился: что, если Курц прочтет его мысли? Трудно сказать, что кроется за этими тусклыми глазами.

                - Могу сообщить только, что мы собираемся уничтожить остальных серых человечков. Ваши, и только ваши, люди составят команды боевых вертолетов. Ваши позывные: Блю-Бой-Лидер. Ясно?

                - Да, сэр.

                Курц не стал его поправлять. В данном контексте, учитывая очевидное отвращение Андерхилла к порученной миссии, обращение "сэр", возможно, не так уж и плохо.

                - Я Блю-один. Оуэн кивнул.

                Курц поднялся и вынул карманные часы. Стрелки стояли на цифре "двенадцать".

                - Скрыть все это не удастся, - сказал Андерхилл. - В Зоне слишком много американских граждан. Сколько этих.., этих имплантантов?

                Курц едва не улыбнулся. Ах да, хорьки. Довольно большое количество, с годами все увеличивающееся. Андерхилл не знал этого, но Курц знал. Гнусные твари! Но в положении босса есть одно преимущество: если не хочешь, можно не отвечать на вопросы.

                - Все, что будет потом, - проблема психушников, - бросил он. - Наша работа - реагировать на то, что конкретные люди - голос одного, возможно, записан у вас на пленке - определили как явную и реальную угрозу населению Соединенных Штатов. Понятно, солдат?

                Андерхилл посмотрел в эти тусклые глаза и отвел взгляд.

                - И вот еще что, - добавил Курц. - Помните пауку?

                - Ирландского коня-призрака?

                - Что-то в этом роде. Когда дело доходит до кляч, знайте, эта - моя. И всегда была моей. Кое-кто в Боснии видел, как вы скакали на моей пауке. Верно?

                Оуэн не рискнул ответить. Курц, казалось, ничуть не обиделся. Только взгляд стал пристальным.

                - Я не потерплю повторения, Оуэн. Молчание - золото. Когда мы скачем на пауке, сами должны превратиться в невидимок. Вам понятно?

                - Да.

                - Полностью понятно?

                - Да, - - повторил Оуэн, снова гадая, насколько способен Курц читать его мысли. Сам он прочел название, словно написанное на лбу Курца. Очевидно, Курц этого хотел. Босански Нови.

 4

                Они были готовы к отправке: четыре команды боевых вертолетов, скомплектованные из людей Оуэна Андерхилла, заменивших парней из АНГ, которые посадили свои СН-47 на дорогу. Вертолеты уже поднимались в воздух, наполняя округу рокотом моторов, когда пришел приказ Курца снижаться. Оуэн передал приказ и перевел рычажок налево, оказавшись в диапазоне личного канала связи Курца.

                - Прошу прощения, но какого хрена? - спросил Оуэн. Если они собираются это сделать, можно бы по крайней мере поторопиться и поскорее покончить со всем. Оно даже хуже, чем Босански Нови, гораздо хуже! Отмахнуться и забыть, лишь потому, что, по словам Курца, серые человечки - не люди? В любом случае это не для него. Существа, способные построить Блю-Бой или по крайней мере летать на нем, - больше, чем люди.

                - Я тут ни при чем, мужик, - сказал Курц. - Синоптики в Бангоре говорят, что это дерьмо передвигается слишком быстро. Какой-то ураган, называется Альберта Клиппер. Полчаса, максимум - сорок пять минут, и нас накроет. Учитывая, что навигационные приборы не работают, лучше подождать, если можем - а мы можем. Еще поблагодаришь меня за предупреждение.

                Весьма сомневаюсь.

                - Прием, прием. - Оуэн передвинул рычажок вправо. - Конклин.

                Никаких званий: на этом задании приказано обращаться только по именам, особенно при радиопереговорах.

                - Я здесь.., я здесь.

                - Передай всем, что мы задерживаемся минут на тридцать - сорок пять. Повторяю: тридцать - сорок пять.

                - Вас понял. Тридцать - сорок пять.

                - Поставил бы какую музыку.

                - О'кей. Заказы?

                - На твой вкус. Только не "Скуэйд Энтим" <Так называемый пиратский альбом "Роллинг Стоунз", записанный на одном из концертов. Назван по одноименной песне "Гимн команды". Включает в том числе и песню "Сочувствие дьяволу".>.

                - Вас понял, "Скуэйд Энтим" исключается.

                Ни следа улыбки в голосе Конка. Единственный, кому происходящее так же неприятно, как Оуэну. Ну конечно. Конклин тоже участвовал в операции на Босански Нови, в девяносто пятом. Да, пришлось им тогда хлебнуть! В головном телефоне орали эти поганцы - группа "Перл Джем", и пришлось стащить его и повесить на шею, как хомут. Но все это было чепухой по сравнению с той передрягой, в которую они вляпались.

                Арчи Перлмуттер и его люди всполошенно метались взад и вперед, как куры с отрубленными головами, то и дело отдавая честь, но тут же поспешно опускали руки, не доведя их до виска, и украдкой бросали боязливые взгляды на маленький зеленый разведывательный вертолет, где сидел Курц: головной телефон на месте, лицо закрыто последним выпуском "Дерри ньюс". Он казался погруженным в чтение, но Оуэн почему-то чувствовал, что этот человек видит каждый жест, каждого солдата, забывшего о чрезвычайной ситуации и следовавшего воинскому уставу. Рядом с Курцем, слева, сидел Фредди Джонсон. Джонсон неизменно сопровождал Курца еще с тех времен, когда Ноев ковчег застрял на горе Арарат. Он тоже был в Босански и, вне всякого сомнения, подробно докладывал Курцу о происходящем, когда тому пришлось остаться в тылу: из-за своего паха он так и не смог оседлать любимую пауку.

                В июне девяносто пятого военная авиация потеряла самолет-разведчик НАТО в запретной для полетов зоне, около хорватской границы. Сербы подняли невероятный шум из-за самолета капитана Томми Каллахена и устроили бы настоящий показательный спектакль, если бы удалось поймать самого Каллахена. Представители правительства, терзаемые кошмарами, навеянными северными вьетнамцами, взявшими в привычку регулярно и с нескрываемым злорадством выставлять несчастных пилотов с промытыми мозгами перед представителями международной прессы, день и ночь трубили о первейшей обязанности военных вернуть в ряды доблестных авиаторов Томми Каллахена.

                Несмотря на все усилия, поиски результатов не давали, и командование уже собиралось отдать приказ о возвращении поисковых групп, когда Каллахен связался со своими на низкочастотном диапазоне. Его школьная подружка сообщила им его старое прозвище, и запрошенный Томми подтвердил это, добавив, что друзья прозвали его Блевуном после одной памятной пирушки в выпускном классе, на которой он несколько переоценил свои способности к выпивке.

                Мальчики Курца отправились за Каллахеном на паре вертолетов, куда миниатюрнее тех, что были задействованы сегодня. Командовал операцией Оуэн Андерхилл - многие, в том числе и он сам, считали его преемником Курца. Каллахену приказали при подлете машин развести огонь и ждать. Задачей Андерхилла было поднять Каллахена на борт в обстановке полной секретности. Увезти на ирландской лошади пауке. Особой необходимости в этом не было, но так уж задумал Курц. Его люди - невидимки, его люди - призрачные всадники на призрачных конях.

                Поначалу операция проходила успешно. Правда, по вертолетам выпустили несколько ракет "земля - воздух", но, разумеется, ни одна и близко не прошла: чего и ожидать от вояк Милошевича! Только когда они забирали Каллахена, Оуэн заметил единственных боснийцев, оказавшихся поблизости, пять или шесть детишек, старшему не больше десяти, боязливо наблюдавших за американцами. Курц приказывал не оставлять свидетелей, но Оуэну в голову не пришло считать свидетелями компанию замурзанных малышей. И Курц ни словом об этом не упомянул.

                До сегодняшнего дня.

                Оуэн не сомневался, что Курц - человек опасный. Но опасных людей в армии было немало: скорее дьяволы, чем святые, и многие просто помешаны на секретности. Оуэн не мог точно определить, чем отличается от них Курц, высокий и меланхоличный Курц с белесыми ресницами и неподвижными глазами. Вот только встречаться с этими глазами было трудно, потому что в них ничего не отражалось: ни любви, ни веселья и абсолютно никакого любопытства. Почему-то последнее казалось Оуэну самым ужасным.

                У магазина затормозил потрепанный "субару", из которого осторожно выбрались два старика. Один сжимал в обветренной руке черную трость. На обоих были охотничьи куртки в красно-черную клетку, выцветшие кепки. У одного над козырьком белели буквы CASE, у другого DEERE. Старики удивленно уставились на бегущих к ним солдат. Солдаты в магазине Госслина? Что за дьявол?! Судя по виду, каждому было далеко за семьдесят, и все же оба сгорали от любопытства, которого так недоставало Курцу: это было легко заметить по наклону головы, позе, широко открытым глазам.

                Все те вопросы, которые Курц так и не высказал. Чего они хотят? В самом деле желают нам зла? А если то, что мы делаем, повредит нам? Неужели действительно, посеяв ветер, мы пожнем бурю? И верно ли, что все предыдущие контакты - серые человечки, сигнальные огни, выпадение "ангельских волос" и красной пыли, похищения землян, начавшиеся в конце шестидесятых, - утвердили нас в необходимости бояться силы пришельцев? И делались ли какие-то попытки связаться с этими созданиями?

                И последний, самый важный вопрос: эти серые человечки - такие же, как мы? И что, если они действительно люди ? И было ли это убийством, обыкновенным убийством ?

                Но в глазах Курца не было никаких вопросов.

 5

                Снегопад заканчивался, день разъяснился и ровно через тридцать три минуты после отмены боевой готовности Курц дал приказ отправляться. Оуэн связался с Конклином, моторы вертушек вновь заревели, поднимая тонкие снежные вуали и превращаясь в сверкающие привидения. Поднявшись чуть выше деревьев, чинни сориентировались на вертолет Андерхилла и направились на запад в сторону Кинео. Ниже и чуть правее летела "кайова-58" Курца, что вдруг напомнило Оуэну старый фильм Джона Уэйна: синие мундиры скачут по лесу за индейцем-разведчиком, восседающим боком, без седла, на лохматом пони. И хотя он не мог видеть Курца, все же предположил, что тот по-прежнему читает газету. Возможно, даже свой гороскоп. "Рыбы, сегодня день вашего бесчестия. Лучше остаться в постели".

                Под ними появлялись и исчезали ряды сосен и слей, окутанных белым паром. Танцующие снежинки били в лобовое стекло вертолета. Полет проходил на редкость тяжело: люди словно попали в центрифугу стиральной машины, но сейчас Оуэн и не хотел ничего иного. Он надвинул на уши головной телефон. Какая-то другая группа, похоже, "Матчбокс твенти", но все же лучше, чем "Перл Джем". Чего он боялся, так это "Скуэйд Энтим". Но он будет слушать. Да, как бы там ни было, он будет слушать.

                Вновь и вновь ныряя в облака, выскакивая из вязкой ваты, скользя над бесконечным лесом, на запад на запад на запад...

                - Блю-Бой-Лидер, это Блю-два.

                - Перехожу на прием, двойка.

                - Визуальный контакт с Блю-Бой. Подтверждаете? Уже через мгновение Оуэн смог подтвердить. От увиденного захватило дыхание. Одно дело - снимок, изображение в четких границах, вещь, которую можно подержать в руках. И совсем другое...

                - Подтверждаю, второй. Блю-группа, это Блю-Бой-Лидер. Приказываю зависнуть на месте, повторяю, приказываю зависнуть на месте.

                Команды одна за другой радировали о выполнении приказа. Все, кроме Курца, но у него и не было особого желания подлетать ближе. "Чинуки" <Марка военного вертолета.> и "кайова" держались в воздухе на высоте примерно три четверти мили от упавшего космического корабля, к которому вела широченная просека деревьев, словно поваленных топором гигантского дровосека. В конце просеки виднелось болото. Высохшие стволы цеплялись за выцветшее небо, словно пытаясь содрать облака. Повсюду белели зигзаги тающего снега, желтеющего по краям, в тех местах, где он уже стал впитываться в мокрую почву. Между ними извивались вены и капилляры черной воды.

                Корабль, гигантская серая тарелка диаметром не меньше мили, рухнул посреди болота, прямо на мертвые деревья, дробя их и разбросав во все стороны груды обломков. Один бок уже погрузился в зыбкую водянистую почву. Гладкая обшивка была усеяна комьями грязи и сучьями.

                Вокруг сгрудились уцелевшие серые человечки. Большинство толпилось на покрытых снегом бугорках, под задранным к небу бортом: видимо, они не переносили прямых солнечных лучей.

                Что ж, наверняка кто-то посчитал, что они представляют собой куда более опасного троянского коня, чем потерпевший крушение корабль, но эти создания, голые и безоружные, на взгляд Оуэна, особой угрозы не представляли. Курц говорил, что их около сотни, на самом деле их оказалось гораздо меньше: по мнению Оуэна, около шестидесяти. Он увидел не меньше дюжины трупов в различной стадии красноватого разложения, лежащих на снежных пригорках. Некоторые валялись лицом вниз в мелкой воде. Там и сям на снегу пугающе яркими пятнами выделялись колонии так называемого грибка Рипли. Правда, некоторые уже начинали сереть: жертвы холода или атмосферы или того и другого. Нет, они вряд ли смогут здесь процветать: ни серые человечки, ни грибок, который они несут в себе.

                Неужели эта штука в самом деле способна распространяться? Трудно поверить!

                - Блю-Бой-Лидер! - запросил Конк. - Ты тут, парень?

                - Тут, заткнись на минуту.

                Оуэн подался вперед, коснулся локтя пилота (Тони Эдварде, славный малый) и переключил радио на общий канал. В этот момент ему в голову не пришли слова Курца относительно Босански Нови, ему и в голову не пришло, что он совершает роковую ошибку, ему в голову не пришло, что он серьезно недооценивает степень безумия Курца. Да и вряд ли он вообще думал о чем-то в этот момент. Просто сделал то, что посчитал нужным.

                По крайней мере так показалось ему позже, когда он вернулся мыслями назад, вновь и вновь перебирая в памяти случившееся. Всего лишь щелчок переключателя. Этого оказалось достаточно, чтобы изменить течение всей жизни.

                И вот он, голос ясный и четкий, голос, который вряд ли мог распознать кто-то из подчиненных Курца. Они попросту не слушали Уолтера Кронкайта:

                - ..нет... Iln'y a pas d'infection id. Двухсекундная пауза, а затем голос, который мог бы принадлежать Барбре Стрейзанд:

                - Сто тринадцать. Сто семнадцать. Сто девятнадцать. Очевидно, они начали отсчет с единицы и постепенно дошли до сотни.

                - Мы умираем, - произнес голос Барбры Стрейзанд. - On se meurt, on creve.

                Пауза, затем незнакомый голос:

                - Сто двадцать семь. Сто...

                - Отставить! - погремел голос Курца. Впервые за время их знакомства в нем прорезались какие-то эмоции. Сейчас он явно был выведен из себя. Почти потрясен. - Оуэн, зачем ты льешь эту грязь в уши моих парней? Немедленно отвечай! Слышишь, немедленно!

                - Хотел посмотреть, изменилось ли что-нибудь, босс, - сказал Оуэн. Наглая ложь, и Курц, конечно, понимал это и рано или поздно заставит платить. Он опять пошел против Курца, как в тот раз, когда не перестрелял боснийских детишек, только сейчас дело обстояло хуже, куда хуже. Но Оуэну было наплевать. Хрен с ним, с конем-призраком. Если они собираются сделать это, пусть мальчики Курца (Скайхук в Боснии, Блю-группа на этот раз, какое-нибудь другое название в следующий, но молодые жесткие лица все те же) услышат серых человечков в последний раз. Пришельцы из другой системы, а может, и другой вселенной или временного потока, причастные к тайнам, о которых их хозяева и понятия не имеют (впрочем, Курцу наверняка все равно). Пусть услышат последние призывы серых человечков, а не вопли "Перл Джем" или "Джар оф Флайз" и прочих ублюдков, призывы серых человечков к тому, что как они глупо надеялись - было лучшим качеством природы человеческой.

                - И что же, изменилось? - протрещал голос Курца, перебиваемый разрядами статического электричества. Зеленая "кайова" по-прежнему висела под брюхами больших вертолетов: несущие винты били по расщепленной верхушке высокой старой сосны, заставляя ее мерно раскачиваться из стороны в сторону. - Так как же, Оуэн?

                - Нет, - сказал он. - Никак нет, босс.

                - В таком случае заткни эти вопли. И не забывай, что скоро стемнеет.

                Немного помедлив, Оуэн ответил с подчеркнутой почтительностью:

                - Есть, сэр.

 6

                Курц сидел, неестественно вытянувшись, в правом кресле "кайовы", "прямой как палка" говорилось обычно в книгах и фильмах. Несмотря на то что день выдался пасмурный, он нацепил темные очки, но Фредди, его пилот, по-прежнему осмеливался глядеть на него только искоса и мельком. Очки широкая изогнутая полоска, излюбленный фасон джазменов пятидесятых и киношных мафиози - закрывали пол-лица, и теперь уже невозможно было сказать, куда смотрит босс. Наклон его головы еще ни о чем не говорил.

                "Дерри ньюс" лежала на коленях Курца (ТАИНСТВЕННЫЕ ОГНИ, ПРОПАВШИЕ ОХОТНИКИ, ПАНИКА НА ДЖЕФФЕРСОН-ТРЕКТ, кричали заголовки). Он поднял газету и стал аккуратно складывать. Так, чтобы получилась треуголка. Шутовской колпак, а именно этой должностью и закончится карьера Оуэна Андерхилла. Тот наверняка воображает, будто ему грозит что-то вроде дисциплинарного взыскания, наложенного Курцем, который, разумеется, не откажется дать ему еще один шанс. К сожалению, он не понимает (и это, возможно, к лучшему: кто не предупрежден, тот не вооружен), что уже использовал этот второй шанс, что было ровно одним шансом больше, чем Курц обычно давал кому бы то ни было и о чем сейчас сожалел. Горько сожалел. Подумать только, что Оуэн выкинул такое после их разговора в кабинете Госслина.., после настоятельного предупреждения Курца...

                - Кто отдает приказ? - прорвался сквозь шум голос Оуэна.

                Курц был поражен и немного встревожен силой собственной ярости, правда, по большей части вызванной удивлением - простейшей эмоцией, одной из первых, проявляющейся в маленьких детях. Оуэн нанес ему удар в спину, включив громкую связь, видите ли, хотел посмотреть, изменилось ли что-то! Пусть засунет такое объяснение себе в задницу!

                Оуэн, возможно, был лучшей правой рукой за всю долгую и трудную карьеру Курца, начавшуюся в Камбодже, в первой половине семидесятых, но Курц тем не менее намеревался уничтожить его. За выходку с радио. Потому что Оуэн так ничему и не выучился. Дело не в мальчишках из Босански Нови и не в бормочущих голосах. Речь идет о неповиновении приказам, и даже не о принципах. О Черте. Его Черте. Черте Курца.

                И еще - это "сэр".

                Это чертово нагло-высокомерное "сэр".

                - Босс? - Голос Оуэна звучал слегка напряженно, и он прав, что нервничает, Господь любит его. - Кто отдает...

                - Общий канал, Фредди, - велел Курц. - Переключи меня на общий канал.

                "Кайова", более легкая, чем военные вертолеты, подхваченная ветром, пьяно качнулась. Курц и Фредди не обратили на это внимания. Фредди переключил Курца на общий канал.

                - Слушайте, мальчики, - начал Курц, глядя на вертолеты, висевшие строем под облаками, подобно большим стеклянным стрекозам. Впереди лежало болото с огромным жемчужно-серым, косо сидевшим блюдцем и оставшейся в живых командой или кем бы то ни было, жавшейся под задранным бортом. - Слушайте, мальчики. Папочка собирается проповедовать. Вы меня слышите? Отвечайте.

                Подтверждения, сопровождаемые случайным "сэр", сыпались со всех сторон, но Курц не обращал на это внимания: все-таки есть разница между забывчивостью и нахальством.

                - Я не оратор, мальчики, болтовня - дело не мое, но хочу подчеркнуть, что в этом случае не стоит, повторяю, не стоит верить собственным глазам и ушам. Перед вами около шести десятков серых, очевидно, бесполых гуманоидов, стоящих в болоте в чем мать родила, и вы вполне можете, то есть не вы, некоторые вполне могут сказать: как, да эти бедняги безоружные и голые, ни члена, ни щелки, умоляют о пощаде, переминаясь рядом с разбитым межгалактическим судном, и какой же пес, какое чудовище способно внимать этим молящим голосам и тем не менее выполнять приказы? И должен сказать вам, мальчики, что я этот пес, я это чудовище, я эта постиндустриальная, постмодернистская, тайнофашистская, политически некорректная, гнусная свинья, разжигатель войны и подлый тип, хвала Господу, но для всех, кто меня слушает, я Абрахам Питер Курц, отставник ВВС США, личный номер 241771699, и я руковожу операцией, я здесь главный.

                Он перевел дыхание, не сводя взгляда с неподвижных вертолетов.

                - Но, парни, я здесь, чтобы сказать вам: эти серые человечки лезли к нам с конца сороковых, а я стал следить за ними с конца семидесятых и должен объяснить, что если кто-то идет к вам навстречу с поднятыми руками и говорит, что сдается, это еще не означает, хвала Господу, что у него в заднице не запрятана пинта нитроглицерина. Так вот, старые мудрые золотые рыбки, что плавают в специальных мыслительных аквариумах, утверждают, что серые человечки стали появляться, когда мы начали взрывать атомные и водородные бомбы, подобно тому, как мотыльки летят на свет. Я не мыслитель, я этого не знаю и предоставляю думать другим, пусть лошадь думает, у нее голова большая, но с глазами у меня все в порядке, парни, и говорю вам, эти серые человечки - настоящие сукины дети. И так же безопасны, как волк в курятнике. За эти годы мы сумели заполучить несколько таких, но ни один не выжил. После смерти их тела быстро разлагаются и превращаются в ту мерзость, какую вы видите, то, что называют грибком Рипли. Иногда они взрываются. Дошло? Они взрываются! А, грибок, который они переносят.., может, они всего лишь упаковка для грибка: по крайней мере так считают некоторые золотые рыбки в мыслительном аквариуме, так вот, этот грибок быстро погибает, если не попадет на ;: '"ивой организм, повторяю, живой организм, а лучшим образцом, похоже, лучшим, хвала Господу, является старый добрый хомо сапиенс. Даже если крошка попадет па кожу - все, кранты, можно заказывать гроб.

                Все вышесказанное было не совсем правдой - вернее, не имело с правдой ничего общего, - но никто не сражается отчаяннее перепуганного солдата. Это Курц знал по опыту.

                - Мальчики, наши маленькие серые приятели - телепаты, и похоже, могут передавать эту способность по воздуху. Даже если мы не заразимся грибком, телепатию наверняка подхватим, и хотя вы можете посчитать забавным чтение чужих мыслей, того рода штукой, что имеет успех на вечеринках, но я открою вам, куда ведет эта дорога: шизофрения, паранойя, уход от реальности и полное, повторяю, ПОЛНОЕ, МАТЬ ЕГО, БЕЗУМИЕ. Рыбки из мыслительных аквариумов, благослови их Господь, уверены, что именно эта телепатия краткосрочна, но не стоит и говорить, что может случиться, если серым человечкам позволят устроиться на земле со всеми удобствами. Я хочу, парни, чтобы вы очень внимательно выслушали все, что я сейчас скажу. Слушайте так, словно от этого зависит ваша жизнь. Когда они захватят нас, повторяю, когда они захватят нас, а все вы знаете о похищениях, правда, большинство из тех, кто утверждает, что стал жертвой похищения, врут, как последние сволочи, но кое-кто говорит правду. Так вот, тем, кто на деле стал жертвой похищения, частенько вживляют кое-что в мозг и под кожу. Иногда это всего лишь приборы: разного рода передатчики или мониторы. Но бывает, что внутри человека начинают расти живые существа, которые выедают изнутри хозяина, жиреют, а потом прогрызают себе путь наружу. И все это проделывают те голые невинные создания, которые толпятся там, внизу. Они твердят, что среди них нет инфекции, хотя мы знаем, что они ею набиты, заражены грибком, как говорится, от носа до хвоста. Я видел все эти штуки в действии, в течение двадцати пяти лет или более того, и говорю: это оно и есть, это нашествие, это Суперкубок из Суперкубков, и это вам, парни, приходится защищаться. Они вовсе не беспомощные маленькие инопланетяне, малыши, ожидающие, что кто-то подарит им телефонную карту "Нью-Инглендтел", чтобы они могли позвонить домой. Они смертельно опасная болезнь. Зараза. Ползучий, слепой в своей злобе рак, хвала Иисусу, и, мальчики, мы - одна большая радиоактивная инъекция химиотерапии. Вы меня слышите?

                На этот раз подтверждений не было. Ни единого "принято, так точно, сэр", и тому подобное. Только нервные, возбужденные, горящие ненавистью одобрительные крики, только подрагивающие нетерпением голоса. Эфир, казалось, вот-вот взорвется от напряжения.

                - Рак, мальчики. Они - рак. Лучше объяснить я не могу, вы знаете, я не оратор. Оуэн, вы приняли сообщение?

                - Принял, босс.

                Бесстрастно. Бесстрастно и спокойно, пропади он пропадом. Что ж, пусть рисуется. Пусть разыгрывает безразличие, пока может. Оуэн Андерхилл человек конченый.

                Курц поднял колпак и восхищенно посмотрел на него. Оуэн Андерхилл меньше, чем ничто.

                - Что там внизу, Оуэн? Что крутится около корабля? Что позабыло надеть штаны и ботинки, прежде чем выйти из дому утром?

                - Рак, босс.

                - Верно. Отдавайте приказ и начинаем. Заводите свою песню, Оуэн.

                И подчеркнуто медленно, зная, что люди в вертолетах наблюдают за ним (никогда, разве что в мечтах, он не произносил такой проповеди, никогда, причем экспромтом, ни одного заранее обдуманного слова), Курц повернул кепку козырьком назад.

 7

                Оуэн видел, как Тони Эдварде поворачивает кепку козырьком назад, слышал, как Брайсон и Бертинелли расчехляют пулеметы, и понял, что сейчас произойдет. Он мог вскочить в машину и уехать или стоять на дороге, дожидаясь, пока его собьют. Третьего не дано. Курц не дал.

                Но было что-то еще, что-то недоброе, из прошлого, из детства, когда ему было.., сколько? Восемь? Семь? А может, еще меньше? Он стоял на газоне их дома, в Падуке, отец все еще на работе, мать куда-то ушла, возможно, в баптистский молельный дом, готовиться к бесчисленным благотворительным распродажам пирогов (в отличие от Курца если Ренди Андерхилл возносила хвалу Богу, то делала это искренне), и к крыльцу их соседей Рейплоу подкатила "скорая помощь". Никакой сирены, только тревожное мелькание синих огней. Двое мужчин в комбинезонах, очень похожих на тот, в котором был сейчас Оуэн, бегом направились в дом, на ходу разворачивая блестящие носилки. Даже шага не замедлили. Настоящий фокус!

                Минут через десять они вновь показались па пороге, с миссис Рейплоу на носилках. Глаза ее были закрыты. За ними следовал мистер Рейплоу, даже не позаботившийся запереть дверь. Мистер Рейплоу, ровесник отца Оуэна, вдруг постарел на сто лет. Еще один волшебный фокус. Пока люди в комбинезонах укладывали его жену в машину, мистер Рейплоу повернул голову и заметил Оуэна в коротких штанишках, игравшего в мяч на газоне. "Они сказали, что это удар, - крикнул он. - Больница Святой Марии! Передай маме, Оуэн! " Он взобрался в машину, и "скорая" умчалась. Минут пять после этого Оуэн продолжал играть с мячом, подкидывал и ловил, по между бросками поглядывал на дверь, которую мистер Рейплоу оставил открытой. Наверное, нужно бы ее запереть? Мать наверняка бы назвала такой поступок Актом Христианского Милосердия.

                Наконец он пересек газон Рейплоу. Они были добры к нему. Ничего такого особенного (ничего такого, из-за чего стоит вскакивать ночью и мчаться благодарить, как выражалась мать), но миссис Рейплоу часто пекла разные вкусности и никогда не забывала его угостить, не говоря уже о том, что позволяла вылизывать дочиста миски с глазурью и кремом. А мистер Рейплоу показал ему, как делать бумажные самолетики, которые и в самом деле летали. И не один, а три вида. Поэтому Рейплоу заслуживали милосердия, христианского милосердия, но Оуэн прекрасно знал, что пришел сюда вовсе не из христианского милосердия. От одного христианского милосердия твой динг-донг не твердеет.

                Минут пять - а может, и пятнадцать или полчаса, время текло, словно во сне, - Оуэн обходил дом Рейплоу, ничего не делая, ни к чему не прикасаясь, но все это время его динг-донг оставался твердым как камень, таким твердым, что пульсировал, словно сердце, и если вы подумали, что это больно, значит, ошиблись - Оуэну было хорошо, и только много лет спустя он сообразил, что означало это молчаливое блуждание по чужому дому: прелюдия, любовная игра. И тот факт, что он ничего не имел против Рейплоу, мало того, любил Рейплоу, только усиливал остроту ощущений. Если бы его поймали (а этого так и не случилось) и спросили, зачем он это сделал, Оуэн с чистым сердцем ответил бы, что не знает, и при этом не солгал.

                Да он и не натворил ничего особенного. В ванной первого этажа нашел зубную щетку с выдавленным на ней именем "Дик". Диком звали мистера Рейплоу. Оуэн попытался было помочиться на щетину, уж очень захотелось почему-то, но динг-донг оставался таким твердым, что не удалось выдавить ни единой капли. Поэтому пришлось вместо этого плюнуть на щетину, старательно втереть слюну и положить щетку обратно в стаканчик. Оказавшись на кухне, он вылил стакан воды на конфорки электроплиты. Потом взял из буфета большое фарфоровое блюдо.

                - Они сказали, что это.., подарок? - вспоминал Оуэн, поднимая блюдо над головой. - Должно быть, малыш родится, потому он и сказал про подарок.

                И вслед за этим швырнул блюдо в угол, где оно разлетелось на тысячу осколков. А потом немедленно смылся. То, что так будоражило его, отчего динг-донг совсем не гнулся, а глаза лезли из орбит, развеялось, как сон, от звона бьющегося фарфора, лопнуло, как гнойник, и не беспокойся так родители за миссис Рейплоу, непременно поняли бы, что с ним что-то неладно. А так, возможно, просто предположили, что и он волнуется за миссис Р.

                Всю следующую неделю он почти не спал, а редкие тревожные сны были населены кошмарами. В одном из них миссис Рейплоу вернулась домой с ребенком, которого подарил аист, только малыш был почерневшим и мертвым. Оуэн сгорал от стыда и угрызений совести (правда, признаться, ему и в голову не приходило, что, во имя Господа, он ответил, спроси его мать, благочестивая баптистка, что на него нашло), и все же на всю жизнь запомнил ощущение безрассудного удовольствия от стояния на коленях со спущенными штанишками, в бесплодной попытке надуть на зубную щетку мистера Рейплоу, или неистовое возбуждение, охватившее его в тот момент, когда блюдо разбилось. Будь Оуэн старше, наверняка кончил бы прямо в шорты. Непорочность состояла в бессмысленности поступка, радость - в звоне осколков, прелесть - в возможности упиваться раскаянием за содеянное и страхом разоблачения. Мистер Рейплоу сказал, что это подарок, но отец Оуэна, придя домой с работы, объяснил, что сын не так понял, и речь шла об ударе. Что кровяной сосуд в мозгу миссис Рейплоу лопнул, поэтому и случился удар.

                И вот теперь, похоже, все повторялось.

                Может, на этот раз я все-таки кончу, подумал он. Это наверняка классом куда повыше, чем всего-то помочиться на щетку мистера Рейплоу. Забава хоть куда. И повернув собственную кепку козырьком назад, мысленно добавил: Хотел принцип, в сущности, тот же.

                - Оуэн! - Это Курц. - Ты тут, сынок? Если немедленно не ответишь мне, я подумаю, что ты либо не можешь, либо не...

                - Босс, я здесь. - Голос ровный. Но перед глазами стоит вспотевший мальчишка с поднятым над головой большим фарфоровым блюдом. - Мальчики, вы готовы хорошенько отодрать маленькую инопланетную жопу?

                Одобрительный рев, в котором едва можно различить "еще бы" и "мы им покажем".

                - Что хотите сначала, мальчики?

                "Скуэйд Энтим" и "Стоунзы" хреновы, и немедленно!

                - Если кто-то хочет выйти из дела, скажите. Радио молчало. А в это время на другой частоте, куда Оуэн больше не подумает забрести, серые человечки молят десятками знакомых голосов. Ниже и чуть справа висит маленькая "кайова-ОН-58". Оуэну не нужен бинокль, чтобы разглядеть Курца, кепка которого тоже повернута козырьком назад. Курц наблюдает за ним. На коленях газета, почему-то свернутая треугольником. Шесть лет подряд Оуэн Андерхилл не нуждался еще в одном шансе, и это хорошо, потому что Курц их не раздавал. В душе, наверное, Оуэн всегда понимал это. Позже он об этом подумает. Если придется, конечно. В голове мелькает последняя связная мысль: Рак - это ты, Курц, ты... - и умирает от ужаса. На ее месте - полная и абсолютная темнота.

                - "Блю-группа", это Блю-Бой-Лидер. Слушайте меня. Открываем огонь с двухсот ярдов. Постарайтесь не попадать в Блю-Бой, но этих мудозвонов нужно вымести начисто. Конк, ставь "Энтим".

                Джин Конклин щелкнул переключателем и вставил компакт-диск в плейер, стоящий на полу Блю-Бой-два. Оуэн, выбравшись из водоворота воспоминаний, подался вперед и увеличил звук.

                Голос Мика Джаггера ворвался в наушники. Оуэн поднял руку, увидел, как Курц отдает ему салют - то ли в насмешку, то ли всерьез, Оуэн не знал и не хотел знать, - и резко бросил руку вниз. И пока Джаггер выпевал-проговаривал слова "Энтим", гимна, под звуки которого они всегда шли в ад, вертолеты снизились, застыли на миг и ринулись к цели.

 8

                Серые человечки - те, что еще остались в живых - жались в тени корабля, лежавшего в конце просеки, по обеим сторонам которой валялись деревья, погубленные его крушением. Человечки не пытались ни бежать, ни скрываться, наоборот, многие выступили вперед, смешно переваливаясь на босых ступнях без пальцев, наверное, мерзнувших в снежной слякоти, кое-где усеянной красновато-золотым мхом. Серые лица подняты к надвигающимся вертолетам, длиннопалые руки воздеты к небу: должно быть, показывают, что руки у них пусты. Огромные черные глаза поблескивают в сереньком свете.

                Вертолеты не снизили скорости, хотя в ушах команд по-прежнему звучала последняя передача: "Пожалуйста, пощадите нас, мы беспомощны, мы умираем..." Но бессмысленные мольбы словно стилетом разрезал голос Мика Джаггера: "Позвольте объясниться: я человек богатый, со вкусом и бывалый, укравший много душ и идеалов..."

                Вертолеты наступали боевым строем, как оркестр, марширующий по футбольному полю перед матчем "Розовая Чаша" <Матч двух лучших университетских команд на стадионе "Розовая Чаща" в Пасадене. Открывается парадом машин, украшенных розами.>. Раздались первые пулеметные очереди. Пули тонули в снегу, сбивали мертвые ветви с мертвых деревьев, высекали бледные искры из борта инопланетного корабля.

                Впивались в съежившихся серых человечков, по-прежнему стоявших с поднятыми руками, и раздирали их в клочья. Руки отрывались от подобия тел, из ран сочилась розовая слизь. Головы взрывались, как тыквы, выбрасывая красноватые фонтаны на корабль и еще живых инопланетян, не кровь, а споры проклятого грибка, которыми были забиты эти самые головы, как пластиковые корзинки - мусором. Некоторые, разорванные пополам, так и падали с поднятыми руками. Серые тела тут же белели и, казалось, вскипали.

                "Я рядом был, когда Иисус Христос, в сомнении и муке..." - признавался Мик Джаггер.

                Последние серые, стоявшие в тени корабля, повернулись, словно пытаясь сбежать, но бежать было некуда. Почти всех убили сразу, оставшиеся четверо забились поглубже в тень и, похоже, возились с чем-то. Ужасное предчувствие пронзило Оуэна.

                - Я их достану, - протрещало радио. Дефорест, в Блю-Бой-четыре, только что не пыхтит от усердия. Не дожидаясь приказа, пилот снизил "Чинук" почти до земли. Винты вихрили мокрый снег, падавший грязными комками в мутную воду.

                - Нет, не разрешаю, отставить, назад, на прежнюю позицию плюс пятьдесят ярдов! - завопил Оуэн, стукнув Тони по плечу. Тони, лицо которого, даже полускрытое прозрачной маской, осталось вполне узнаваемым, отвел ручку управления, и Блю-Бой-Лидер поднялся к облакам. Даже сквозь музыку безумные ритмы бонго, вопли припева ("Сочувствие дьяволу" не успели прокрутить до конца даже один раз) - Оуэн слышал недовольное ворчание команды. А вот "кайова", как он заметил, уже успела последовать примеру Лидера. Несмотря на все странности мышления и явное умственное расстройство, дураком Курца не назовешь. И интуиция у него безошибочная.

                - Ну, босс, - возмущенно начал Дефорест, явно изнемогая от злости.

                - Повторяю, повторяю, вернитесь на прежнее место, Блю-группа, вернитесь...

                Взрыв вбил его в кресло и швырнул "Чинук" вверх, как детскую игрушку. Рев перекрывали проклятия Тони Эдвардса, сражавшегося с рукоятью управления. Сзади раздавались крики, но хотя почти все были ранены, погиб только Пинки Брайсон, высунувшийся наружу поглядеть, что происходит внизу, - был сбит взрывной волной.

                - Понял, понял, понял, - твердил Тони, но, по мнению Оуэна, прошло не менее тридцати секунд, прежде чем до Тони дошло, и каждая секунда казалась часом. В наушниках стих рев Мика Джаггера, что не сулило Конку и мальчикам в Блю-Бой-два ничего хорошего.

                Тони сделал разворот, и Оуэн заметил, что лобовое стекло треснуло. Сзади все еще кричали: оказалось, что Маккавано потерял два пальца.

                - Охренеть! - пробормотал Тони. - Вы спасли наши задницы, босс. Спасибо.

                Но Оуэн не слушал. Он смотрел на корабль, развалившийся на три огромных ломтя. Или больше? Трудно сказать, потому что оттуда летело всякое дерьмо, и воздух сделался красновато-оранжевым. А вот остатки корабля Дефореста разглядеть было легче. Он лежал на боку, в грязи и тине, а вокруг возникали и лопались пузыри. Отломившаяся лопасть плавала в воде, как гигантское весло. Ярдах в пятидесяти валялись черные искореженные винты и метался яростный клубок желто-белого пламени. Это догорали Конклин и Блю-Бой-два.

                Из радио донесся тревожный писк. Блейки в Блю-Бой-три.

                - Босс, эй, босс, я вижу...

                - Третий, это Лидер. Приказываю...

                - Лидер, это третий. Вижу уцелевших, повторяю, вижу уцелевших с Блю-Бой-четыре.., не меньше трех, нет, четырех, спускаюсь...

                - Запрещаю, Блю-Бой-три, ни в коем случае, поднимайтесь на прежнюю высоту плюс пятьдесят, отставить, сто пятьдесят.., один, пять, ноль, и немедленно!

                - Но, сэр.., то есть босс.., я вижу Фридмана, он горит заживо...

                - Джо Блейки, слушай меня, - раздался характерный хрип Курца. Курца, успевшего вовремя выскользнуть из красного дерьма. Словно, думал Оуэн, он заранее знал, что случится.

                - Немедленно уноси отсюда свою задницу, иначе гарантирую, что к следующей неделе станешь выгребать верблюжий навоз в жарком климате, где выпивка запрещена законом. Вон!

                Ответа не последовало. Оба уцелевших вертолета поднялись на прежнюю высоту плюс сто пятьдесят ярдов, Оуэн молча наблюдал за яростно вздымавшимися к небу спиралями грибка Рипли, гадая, знал ли Курц или проинтуичил. Интересно, сумели он и Блейки увернуться от заразы? Потому что серые человечки и в самом деле заразны: что бы там ни твердили, этот грибок в самом деле хуже рака. Оуэн не знал, оправдывало ли это массовые убийства, но вполне вероятно, выжившие при взрыве - все равно что ходячие мертвецы. Или, что еще хуже, мутанты, превращающиеся в бог весть что.

                - Оуэн! - Это радио.

                Тони, подняв брови, взглянул на него.

                - Оуэн.

                Оуэн, вздохнув, перевел подбородком рычажок на личный канал Курца.

                - Я здесь, босс.

 9

                Курц сидел в "кайове" с газетой на коленях. На нем и Фредди были маски, как, впрочем, и на всех остальных ребятах из команды. Вероятно, даже те бедняги, что сейчас подыхали на сырой земле, тоже не успели их снять. Маски, вполне возможно, были ни к чему, но Курц не имел ни малейшего желания подхватить Рипли. Да и зачем рисковать? Кроме того, босс обязан показывать пример. Что же касается Фредди Джонсона.., на Фредди у него свои планы.

                - Я здесь, босс, - сказал Андерхилл.

                - Хорошая стрельба, прекрасный подъем и непревзойденная мудрость. Вы спасли немало жизней. Что ж, вернемся туда, откуда начали. В Квадрат Один. Вы поняли?

                - Так точно, босс. Понял и ценю. А если ты веришь этому, значит, еще глупее, чем кажешься, подумал Курц.

 10

                За спиной Оуэна Кавано все еще поскуливал, но уже тише. Джо Блейки молчал - вероятно, понял опасность, исходившую от прозрачного красно-золотого водоворота, которого им удалось избежать. Или не удалось.

                - Все о'кей, солдат? - спросил Курц.

                - Несколько раненых, - ответил Оуэн, - но в основном обошлось. Работа для мусорщиков: иначе эту помойку внизу не убрать.

                Каркающий смех Курца громом отдался в наушниках Оуэна.

 11

                - Фредди!

                - Да, босс.

                - Глаз не спускай с Оуэна Андерхилла.

                - Есть, босс.

                - Если придется внезапно уходить - нам и "Империэл Вэлли", - Андерхилл останется здесь.

                Фредди Джонсон ничего не ответил, только кивнул и поднял вертолет. Хороший парнишка. Знает свое место, не то что другие.

                Курц снова повернулся к нему:

                - Фредди, возвращаемся в этот богом забытый магазинчик, и не жалей лошадей. Я хочу успеть туда минут на пятнадцать раньше Оуэна и Джо Блейки. Если возможно, двадцать.

                - Да, босс.

                - И мне нужна надежная спутниковая связь с Шайенном.

                - Будет. Сеанс в пять.

                - Лучше в три, солдат. Лучше в три.

                Курц откинулся на сиденье, разглядывая проплывавшие под ним сосны. Так много деревьев, так много живности и несколько человек - большинство из них охотники в оранжевых комбинезонах! И меньше чем через неделю - а может, и через семьдесят два часа - все будет мертвым, как горы на Луне. Жаль, но если чего в Мэне полным-полно, так это лесов.

                Курц повертел колпак на кончике пальца. Если повезет, он увидит в нем Оуэна Андерхилла, после того как тот перестанет дышать.

                - Он просто хотел послушать, не изменилось ли чего, - мягко проговорил Курц.

                Фредди Джонсон, понимавший, с какой стороны хлеб маслом намазан, ничего не сказал.

 12

                На полпути к магазину Госслина, мельком отметив, что верткая "кайова" уже превратилась в крошечную точку, Оуэн случайно посмотрел на правую руку Тони Эдвардса, лежавшую на рычаге управления. Заусенец большого пальца окаймляла тонкая красновато-золотая линия. Оуэн перевел взгляд на свои руки, изучая их так же пристально, как, бывало, сама миссис Янковски на уроках личной гигиены, в те далекие дни, когда Рейплоу были его соседями. Пока еще ничего не проявилось, но на Тони уже клеймо, и, вероятнее всего, Оуэн тоже свое получит.

                Андерхиллы были баптистами, и Оуэн знал историю про Каина и Авеля. Кровь брата твоего вопиет ко Мне от земли, сказал Господь, и отослал Каина в землю Нод, к востоку от Эдема. Но прежде чем отпустить его в скитания, Господь поставил на нем клеймо, так, чтобы самые ничтожные жители Нода знали, кто перед ними. И теперь, видя красно-золотую нить на пальце Тони и пытаясь отыскать такую же на собственных ладонях, Оуэн подумал, что знает, какого цвета была Каинова печать.

 Глава 11

 ПУТЕШЕСТВИЕ ЭГГМЕНА

 1

                У самоубийства, обнаружил Генри, есть голос, и этот голос пытался объясниться. Проблема состояла в том, что говорил он не по-английски, а то и дело впадал в какой-то бессвязный жаргон. Но это не имело значения: достаточно было попытки разговора. Как только Генри дал слово самоубийству, жизнь его безмерно улучшилась. Выпадали даже ночи, когда он мог уснуть (правда, не слишком часто, но все же), да и дни были не так уж плохи. До сегодняшнего.

                "Арктик кэт" управляло тело Джоунси, но сейчас в теле старого друга были чуждые образы и чуждые стремления. Может, внутри еще осталось что-то от Джоунси - Генри по крайней мере на это надеялся, - но если и так, он был сейчас слишком глубоко, слишком маленький и беспомощный, чтобы оказаться полезным. Скоро Джоунси исчезнет окончательно, и, похоже, хорошо, если так.

                Генри боялся, что тварь, овладевшая Джоунси, почует его, но снегоход промчался мимо, не снижая скорости. В сторону Пита. А что потом? А потом куда? Генри не хотел думать, не хотел тревожиться.

                Наконец он снова рванул к "Дыре", не потому, что там что-то осталось. Просто больше некуда было деваться. Добравшись до ворот с надписью КЛАРЕНДОН, он выплюнул в руку еще один зуб, глянул на него и отшвырнул. Снегопад закончился, но небо по-прежнему было хмурым, и, похоже, ветер снова усиливался. Кажется, по радио что-то передавали насчет урагана? Генри не мог вспомнить, но какая разница?

                Где-то к западу от него прогремел страшный взрыв. Генри тупо посмотрел в ту сторону, но ничего не увидел. Что-то либо обрушилось, либо взлетело на воздух, но по крайней мере почти все терзающие его голоса смолкли. Генри понятия не имел, связаны ли между собой эти два события и стоит ли об этом беспокоиться. Он прошел через открытые ворота, прошагал по утоптанному снегу, испещренному следами шин снегохода, и приблизился к дому.

                Генератор мерно завывал, дверь была широко распахнута. Генри остановился перед гранитной плитой, служившей крыльцом, и присмотрелся. Сначала ему показалось, что на ней следы крови, но кровь, высохшая или свежая, не могла иметь такого необычного красно-золотистого оттенка. Скорее выглядит, как некая органическая растительность. Мох или грибок. И что-то еще...

                Генри откинул голову, раздул ноздри и осторожно втянул воздух. И тут же в памяти всплыло четкое, хотя и абсурдное воспоминание о поездке на остров Маврикий с бывшей женой, всего месяц назад. Они сидели с Рондой за столом, пили вино, налитое sommelier <служащий и ресторане, подающий спиртные напитки (фр.) >, и он тогда подумал: мы нюхаем вино, собаки обнюхивают анальные отверстия друг друга, и все приходит к одному. Тогда он вдруг увидел лицо отца и струйку молока, стекающую по подбородку. Правда, оно тут же исчезло. Генри улыбнулся Ронде и подумал: какое облегчение знать, что конец все-таки настанет, и хорошо бы, если бы он настал как можно скорее.

                По сейчас пахло не вином, а чем-то болотистым, серным. Немного подумав, он понял: так пахло от женщины, устроившей аварию. Вонь ее больных внутренностей...

                Генри ступил на гранитную плиту, сознавая, что последний раз входит в этот дом, чувствуя тяжесть прожитых лет: смех, разговоры, бесчисленные бутылки пива, случайный косячок, турнир обжор в девяносто шестом (а может, в девяносто седьмом), горький запах пороха и крови, означавший начало охотничьего сезона, запах смерти, дружбы и детского восторга.

                Он снова принюхался. Здесь вонь была сильнее. Что-то химическое возможно, так казалось потому, что дышать было нечем. Повсюду на полу виднелись следы мохнатой плесени, хотя кое-где проглядывали доски. Однако ковер она заплела так густо, что не было видно узора. Вероятно, плесень любила тепло, но все же скорость роста казалась пугающей. Генри хотел было войти, но передумал, отступил на два шага и очутился в снегу, бессознательно трогая языком дыры, на месте которых еще утром сидели вполне здоровые зубы. Из носа снова поползла струйка крови. Конечно, в ванной есть аптечка, но стоит ли рисковать? Если этот мох выделяет что-то вроде воздушно-капельной инфекции, вроде вирусов Эбола или Ханта, он, возможно, уже спекся, и всякие предосторожности запоздали. Поздно закрывать конюшню, когда лошадь украдена. Но и зря переть на рожон смысла нет.

                Генри обошел дом, стараясь ступать в колею, оставленную "арктик кэт".

 2

                Дверь в сарай тоже была открыта. И Генри увидел Джоунси, да, ясно как день, Джоунси, замершего на пороге, прежде чем выкатить снегоход, Джоунси, небрежно державшегося за косяк, Джоунси, прислушивавшегося.., к чему?

                Ни к чему. Ни карканья ворон, ни трескотни сорок, ни перестука дятлов, ни перебранки белок. Только шум ветра, и случайное "плюх" снежного комка, сползающего с ветки сосны или ели. Животные ушли, покинули здешние места, словно спасались от бедствия.

                С минуту он стоял, не двигаясь с места, вызывая в памяти картинки всего, что было в сарае. У Пита это вышло бы лучше - закрыл бы глаза, покачал указательным пальцем и сказал бы, где что лежит до последней коробочки с гайками, - но сейчас Генри сможет обойтись и без способностей Пита. Он был здесь только вчера, искал, чем открыть заевшую дверцу кухонного шкафа. А значит, он видел то, что ему сейчас нужно.

                Генри сделал несколько быстрых вдохов-выдохов, проветривая легкие, зажал рукой в перчатке нос и рот и вошел. Немного подождал, пока глаза привыкнут к полумраку. Лучше избежать неприятных сюрпризов.

                Когда зрение восстановилось, Генри пересек пустое пространство, где прежде стоял снегоход. На полу ничего не было, кроме причудливого рисунка масляных пятен, но на зеленом брезенте, служившем чехлом снегохода и брошенном в угол, уже появились красновато-золотистые дорожки.

                Верстак превратился в свалку - коробки с тщательно рассортированными гвоздями и гайками перевернуты, старый мундштук, принадлежавший Ламару Кларендону, валяется на полу разбитый, все ящички выдвинуты и так оставлены. Кто-то, Бивер или Джоунси, пронесся сквозь сарай ураганом, что-то выискивая.

                Это был Джоунси.

                Да. Генри, возможно, никогда не узнает, как все происходило, но это был Джоунси, он знал, и для него, по-видимому, было крайне важно найти что-то. Интересно, нашел ли он? Наверное, Генри и этого не узнает. Ему самому понадобится то, что висит на гвозде, в дальнем углу комнаты, над грудой банок с красками и пульверизаторов.

                Все еще закрывая рукой рот и нос, задерживая дыхание, Генри пробрался к заветному гвоздю, на котором болтались три-четыре респиратора, обычно употреблявшихся при покраске. Эластичные тесемки растянулись, сами респираторы пожелтели. Он схватил сразу все и повернулся как раз вовремя, чтобы заметить какое-то движение за дверью. Генри сдержал крик, но сердце ушло в пятки, и он вдруг почувствовал, что задыхается. Ничего не видно, наверное, просто игра воображения. Но нет.., что-то все-таки там было. Свет проникал сквозь открытую дверь, сквозь грязное оконце, вроде бы все видно, но сейчас Генри в буквальном смысле слова боялся собственной тени.

                Он выскочил из сарая в четыре прыжка, стискивая в кулаке респираторы, задерживая дыхание, пока не сделал несколько шагов по заснеженной тропинке, и только тогда позволил себе набрать воздуха в легкие. И тут же согнулся, упершись ладонями в бедра. Перед глазами плясали крохотные черные точки.

                С востока донесся отдаленный треск выстрелов. Не ружья: слишком четко и быстро, как перестук пишущей машинки. Автоматы или пулеметы. В мозгу у Генри возникла картина, ясная, как воспоминание о струйке молока, ползущей по подбородку отца, или Барри Ньюмене, рванувшем из его офиса с такой скоростью, словно к пяткам прицепили ракеты. Он увидел оленей и енотов, куропаток и диких собак, кроликов, которых косили сотнями и тысячами в тот момент, когда они пытались покинуть то, что в их представлении было зачумленной зоной. Видение причинило неожиданно острую боль, проникая глубоко к тому месту, что еще не успело умереть и, как выяснилось, только дремало. К месту, так трагически отозвавшемуся на плач Даддитса пронзительной высокой нотой, от которой голова, казалось, вот-вот взорвется.

                Генри выпрямился, заметил свежую кровь на перчатке и яростно выругался. Он прикрыл нос и рот, раздобыл респираторы и намеревался надеть не меньше чем пару, когда войдет в "Дыру в стене", но совершенно забыл о ране на бедре, полученной при аварии "скаута". Если грибок и в самом деле распространял инфекцию, значит, его песенка спета. Впрочем, и все предосторожности скорее всего бесполезны.

                Генри представил табличку, с которой кричали большие красные буквы:

                БИОЛОГИЧЕСКОЕ ЗАРАЖЕНИЕ! ПОЖАЛУЙСТА, ЗАДЕРЖИТЕ ДЫХАНИЕ И ПРИКРОЙТЕ РУКОЙ ЦАРАПИНЫ, ЕСЛИ ТАКОВЫЕ ИМЕЮТСЯ.

                Он невесело усмехнулся и направился к дому. Что ж, так или иначе, он все равно не собирался жить вечно. С востока все доносились и доносились выстрелы.

 3

                Снова поднявшись на крыльцо, Генри без особой надежды полез в карман за платком.., и не нашел. Вот вам преимущества лесной жизни: мочиться где попало и сморкаться прямо в снег, без всяких платков. Отчего-то именно в возможности вести себя по-дикарски мужчины находили особенное удовольствие. Когда задумаешься о таком, кажется просто неслыханным чудом, что женщины вообще способны любить лучших из них, не говоря уже об остальных.

                Он снял пальто, рубашку, белье с подогревом и остался в выцветшей футболке с эмблемой бостонских "Ред сокс" и надписью "ГАРСИА ПАРРА 5" на спине. Генри стащил и ее, свернул лентой и обвязал вокруг вымазанной засохшей кровью дыры на джинсах, снова подумав, что запирает конюшню после того, как лошадь увели. Все же приходится затыкать щели, верно? И не рисковать попусту. Еще существуют основы, на которых держится жизнь. Даже если бег этой жизни вот-вот оборвется.

                Он снова натянул одежду на покрытые гусиной кожей плечи и приладил сразу два респиратора. И решил было прикрыть еще двумя уши, но представил, как тесемки перекрещиваются на затылке, словно ремни кобуры, и расхохотался. Что еще? Упрятать под оставшуюся маску глаза?

                - Если оно меня достанет, значит, достанет, - сказал он вслух, но тут же напомнил себе, что лишняя осторожность не помешает, лишняя осторожность еще никого не убила, как говаривал старый Ламар.

                Даже за то короткое время, что Генри провел в сарае, грибок (или плесень, или что еще там) заполонил дом. Под ним не было видно ковра. На диване, на стойке между кухней и столовой, на табуретках у стойки виднелись красно-золотистые островки. Извилистые капилляры пуха сбегали по ножке стола, словно повторяя след чего-то пролитого, и Генри вспомнил, как собираются муравьи на крупицах рассыпанного сахара. Но самым неприятным была поросшая красно-золотым мхом паутина, свисавшая с потолка над ковром навахо. Несколько секунд Генри сосредоточенно рассматривал ее, прежде чем сообразил, что это - Ловец снов Ламара Кларендона. Генри не думал, что когда-нибудь узнает, что же здесь все-таки произошло, но в одном можно быть уверенным: на этот раз Ловец поймал в свои сети настоящий кошмар.

                Надеюсь, ты не собираешься заходить сюда? Особенно теперь, когда у видел, как это быстро растет? Джоу ней вроде был в порядке, когда проезжал мимо, но на самом деле это не так, и ты это понимаешь. Успел почувствовать. Итак.., ты ведь не собираешься заходить сюда, верно?

                - Собираюсь, - сказал Генри. При каждом слове двойной горб респиратора вздувался и опадал. - Если меня скрутит.., что ж, придется покончить с собой.., раньше, чем планировалось.

                И хохоча, как Стабб в "Моби Дике", Генри шагнул за порог.

 4

                Колонии грибка за единственным исключением напоминали тонкие ровные коврики и поросшие плесенью кочки. Исключение Генри увидел перед дверью ванной, где горбился настоящий холм, взобравшийся на дверь, опушивший косяки на высоте приблизительно четырех футов. Это неряшливое нагромождение, похоже, появилось на каком-то сероватом, губчатом веществе. Странная губка, тянувшаяся к гостиной, раздваивалась, образуя нечто вроде буквы V, что неприятно напомнило Генри о раскинутых ногах. Словно кто-то умер прямо в дверях ванной, и грибок вырос на трупе.

                Генри пришли на память наспех пройденный в колледже курс судебной медицины, толстый учебник с фотографиями, мрачными, зачастую тошнотворными снимками с мест преступлений. Ему долго не давал покоя один: жертву убийства бросили в лесу, но обнаженное тело обнаружили дня через четыре. На затылке, под коленями и между ягодицами успели вырасти поганки.

                Четыре дня. Все же четыре дня. Но еще утром в доме не было ни следа этой пакости, а ведь прошло всего...

                Генри посмотрел на часы и увидел, что они остановились на без двадцати двенадцать. А вместе с ними и время.

                Он повернулся и заглянул за дверь, отчего-то убежденный, что там что-то прячется.

                Нет. Ничего, кроме "гаранда" Джоунси, прислоненного к стене.

                Генри уже было отвернулся, но тут же сообразил: на ружье нет грибка. Генри схватил "гаранд". Заряжен, поставлен на предохранитель, один патрон в стволе. Генри повесил ружье на плечо и снова вернулся к противному красному вздутию, пузырившемуся у двери ванной. Здесь сильнее ощущалась эфирно-серная вонь, смешанная с чем-то совсем уж омерзительным. Генри медленно пресек комнату, направляясь к ванной, вынуждая себя продвигаться шаг за шагом, боясь (и все больше убеждаясь), что красный горб с серыми придатками в виде раздвинутых ног - это все, что осталось от его друга Бивера. Еще минута - и он увидит спутанные пряди длинных черных волос Бива или его ботинки "Доктор Мартене", которые Бивер называл своей "декларацией солидарности с лесбиянками". Почему-то он вбил себе в голову, что "Доктор Мартене" - некий тайный знак, по которому лесбиянки узнают друг друга, и переубедить его оказалось невозможным. Кроме того, он пребывал в твердой уверенности, что миром правят некие личности, носящие имена Ротшильдов и Гольдфарбов, и вероятнее всего, отдают приказы из глубоко законспирированного бункера, высеченного в скалах Колорадо. Бивер, который всем удивленным восклицаниям предпочитал "трахни меня, Фредди"...

                Но как можно с уверенностью сказать, что уродство в Дверях ванной когда-то было Бивом или вообще кем-нибудь? Все это одни домыслы. Силуэт? Но это еще ни о чем не говорит.

                В губчатой массе что-то блеснуло, и Генри наклонился поближе, одновременно задаваясь вопросом, не дали ли микроскопические споры грибка всходы на влажных незащищенных глазных яблоках.

                Блестящий предмет оказался дверной ручкой. Рядом валялся поросший красновато-золотым пушком рулон изоленты. Генри вспомнил о разгромленном сарае, опрокинутых коробках, выдвинутых ящиках. Может, именно это искал Джоунси? Проклятую изоленту? Что-то в голове - может, очередной щелчок, а может, и нет - подсказало, что так и было. Но зачем? Во имя Господа, зачем?!

                За последние пять месяцев мысли о самоубийстве посещали его чаще и оставались все дольше, треща в голове на своем тарабарском наречии. Любопытство и любознательность почти покинули Генри. Зато сейчас любопытство разбушевалось на полную катушку, словно пробудилось страшно голодным и теперь требовало все новой пищи. Но накормить его было нечем. Может, Джоунси хотел наглухо залепить лентой дверь? Да, но от чего он пытался отгородиться? Он и Бив наверняка знали, что это не спасет от грибка, который попросту протянет свои ползучие пальцы под дверь.

                Заглянув в дверь, Генри издал странный горловой хрип и отшатнулся. Какое бы безумное непотребство здесь ни творилось, нет никаких сомнений: все началось и закончилось в ванной. Комната превратилась в красную пещеру, голубой кафель почти исчез под мхом. Низ раковины и унитаз тоже не избежали нашествия. Крышка сиденья откинута на бачок, и хотя Генри не мог утверждать наверняка - слишком густо все поросло грибком, ему показалось, что сиденье треснуло и топорщится обломками внутрь. Душевая занавеска превратилась в некое подобие бархатного театрального занавеса, хотя была сорвана почти со всех колец (с которых, в свою очередь, свисали мохнатые бороды) и лежала в ванной.

                Через бортик ванны, тоже поросший бахромой, перекинулась одетая в тяжелый ботинок нога. "Доктор Мартене". Генри не нужно было даже присматриваться. Похоже, он все-таки нашел Бивера.

                Откуда-то нахлынули воспоминания о том дне, когда они спасли Даддитса, такие яркие и живые, словно это было вчера. Бивер в своей потертой кожаной куртке, Бивер с коробкой Даддитса в руках, Бивер с улыбкой, говорящий:

                "Тебе нравится мультик? Но они никогда одежду не меняют..." И тут же добавляет...

                - Трахни меня, Фредди, - крикнул Генри оскверненному дому. - Это он сказал, он всегда так говорил.

                Слезы хлынули из глаз, побежали по щекам. Именно та влага, в которой нуждался грибок, и судя по джунглям, выросшим в унитазе, это его любимая среда. Так что сейчас он, кажется, получил благодатную почву.

                Но Генри было все равно. Теперь у него есть ружье Джоунси. И если грибку вздумается попировать на его теле, он постарается убраться задолго до того, как настанет время десерта.

                Если до этого дойдет.

                Возможно, и дойдет.

 5

                Он был уверен, что видел в углу сарая остатки старого ковра. Может, стоит вернуться за ними? Бросить на пол в ванной, подойти поближе и заглянуть в ванну. Но к чему? Он знал, что это Бивер, и не имел особого желания видеть старого друга, автора таких изощренных непристойностей, как "поцелуй меня в задницу", поросшего красным грибком, словно тот обескровленный труп в медицинском учебнике, украшенный колониями поганок. Если бы это могло в какой-то мере объяснить случившееся, тогда он, вероятно, решился бы. Но Генри считал такое весьма сомнительным. Пока что больше всего ему хотелось смыться отсюда. От вида грибка мороз шел по коже, но не только это было причиной его страхов. Еще неприятнее было ощущение, что он не один.

                Генри отступил от двери ванной. На столе лежала книга в мягкой обложке, на которой танцевали дьяволята с вилами. Должно быть, очередное увлечение Джоунси. Но и дьяволята не отпугнули вездесущий грибок.

                Внезапно Генри сообразил, что с запада доносится мерный гул, быстро превратившийся в сплошной громовой раскат. Вертолеты, и на этот раз не один. Много. Большие. И летят, кажется, совсем низко, на уровне крыши.

                Генри невольно пригнул голову. Перед глазами замелькали бесчисленные кадры из фильмов о вьетнамской войне, и в эту минуту он был почти уверен, что они расчехлят пулеметы и польют дом свинцом. Или напалмом.

                Туча прошла, не разразившись дождем, но так близко, что задребезжали чашки и тарелки на кухонных полках. Как только шум стал стихать, превратившись в отдаленное жужжание, Генри выпрямился. Может, они летят, чтобы поучаствовать в массовом убийстве животных на восточном конце Джефферсон-трект? Нужно немедленно уматывать отсюда, и...

                И что? Что потом?

                Пока он размышлял над этим вопросом, из спальни внизу послышался звук. Вернее, шорох. И все тут же стихло, так надолго, что Генри уже упрекнул себя за чрезмерную живость воображения. Молчание сменилось тихими щелчками, стрекотом, словно где-то завели механическую игрушку: жестяную обезьянку или попугая. Генри поежился. Во рту мгновенно пересохло. Волоски на затылке стали дыбом.

                Проваливай отсюда, беги!

                Но прежде чем прислушаться к этому голосу, а может, и внять, Генри уже подскочил к двери спальни, снимая на ходу "гаранд". Адреналин бушевал в крови, и мир заиграл яркими красками. Избирательное восприятие, непризнанный скромный дар благополучным и спокойным, куда-то подевалось, и он увидел каждую деталь, каждую мелочь: кровяную дорожку, ведущую из спальни в ванную, отброшенный шлепанец, алчный красный налет в форме отпечатка ладони на стене. Он рванул дверь на себя.

                Оно было на кровати. Непонятная тварь, показавшаяся Генри похожей на ласку или хорька с отрезанными ногами и длинным окровавленным хвостом, тащившимся за ней, как послеродовой послед. Ничего подобного он в жизни не видел, разве что у мурены в бостонском океанариуме были такие же неестественно огромные черные глаза. И еще сходство: когда существо распахнуло тонкую щель, заменявшую рот, открылось гнездо страшных, тонких, похожих на длинные стальные иглы клыков. Сзади твари, на пропитанной кровью простыне, лежала сотня или больше оранжево-коричневых яиц размером с бильярдные шары, покрытых мутной зеленоватой слизью - соплями. Внутри каждого то ли плавало, то ли извивалось нечто вроде волоса.

                Хорькоподобная тварь поднялась на хвосте, как змея из корзины заклинателя, и застрекотала. И дернулась на постели, постели Джоунси, но похоже, была не в состоянии двигаться дальше. Блестящие черные глаза загорелись ненавистью. Хвост (правда, Генри посчитал, что это скорее всего хватательное щупальце) нервно бил по простыне, а потом лег на все яйца, до которых мог добраться, словно пытаясь защитить потомство.

                Генри вдруг осознал, что монотонно твердит одно и то же слово "нет" голосом беспомощного психопата, до ушей накачанного торазином. Он прижал к плечу приклад, прищурился и поймал в прицел омерзительный клин дергающейся головы рептилии. Она знает, что это. Это она по крайней мере знает, холодно подумал он, спуская курок.

                Стрелял он с близкого расстояния, и у твари не было возможности уклониться - то ли она истощила силы, откладывая яйца, то ли на нее плохо действовал холод: в открытую входную дверь задувал ветер. Отдача показалась неестественно громкой, и поднятая голова твари разлетелась брызгами красноватой жидкости, осевшей на стене бурыми потеками. Кровь была того же оттенка, что и грибок. Обезглавленное тело сползло с кровати и плюхнулось в груду одежды, которую Генри не узнал: коричневая куртка, оранжевый жилет, подвернутые джинсы (в школе носить такие считалось позорным, а тех, кто имел несчастье бросить вызов остальным, называли "деревней"). Несколько яиц скатились с кровати вслед за телом. Некоторые, упавшие на одежду и книги Джоунси, остались целыми, но пара стукнулась об пол и разбилась. Из трещин медленно вытекала мутная, похожая на протухший белок жидкость. Совсем немного, приблизительно чайная ложка из каждого яйца. Внутри изгибались и корчились волоски, злобно пожиравшие Генри черными глазками размером с булавочную головку. При виде них Генри захотелось кричать.

                Он повернулся и, пошатываясь, вышел из комнаты. Ноги, казалось, одеревенели и отказывались сгибаться. Он чувствовал себя марионеткой, за ниточки которой дергал кто-то, несомненно, исполненный добрых намерений, но только начавший изучать ремесло.

                Генри понятия не имел, куда идет, пока не добрался до кухни и не открыл шкафчик под раковиной.

                - Я эггмен, эггмен, я морж! Йо-хо-хо!

                Он не пел, а декламировал громким театрально-торжественным тоном, которого до сих пор не числил в своем репертуаре. Голосом бездарного актера девятнадцатого века. Почему-то вдруг представился Эдвин Бут, одетый д'Артаньяном, в шляпе с плюмажем и все такое, декламирующий лирику Джона Леннона, и Генри издал два отчетливых, коротких, невеселых восклицания:

                - Ха-ха!

                Что ж, сойдет за смех...

                Кажется, у меня едет крыша, подумал он.., но это неплохо. Лучше д'Артаньян, декламирующий "Эггмен", чем стена, забрызганная кровью этой твари, обросший грибком "Доктор Мартене", свисавший с ванны, или, что омерзительнее всего, расколотые яйца, из которых выбираются дергающиеся волосы с глазами. О Господи, эти глаза, злобно пялившиеся на него!

                Он отодвинул флакон с жидкостью для мытья посуды, мусорное ведро и нашел, что искал: желтую банку с зажигательной смесью "Спаркс" для жаровни. Неумелый кукольник, в руки которого он попал, вынудил руку Генри конвульсивно задергаться, прежде чем позволил сжать пальцы вокруг банки. Генри отнес ее в гостиную и, проходя мимо камина, схватил с полки коробочку спичек.

                - Я - он как вы - он как вы - мы и вы - все до кучи, - объявил он и быстро вернулся в спальню Джоунси, прежде чем насмерть перепуганное существо у него в голове успеет схватиться за ручку управления, повернуть его назад и заставить смыться. Та личность, которая стремилась заставить его мчаться прочь, пока он не потеряет сознания. Или не умрет.

                Яйца на постели лопались одно за другим. Дюжины две или больше волос ползали по пропитанной кровью простыне или извивались на подушке Джоунси. Один поднял уродливую шишку головы и рассерженно заверещал на Генри. Звук казался высоким, пронзительным, но едва слышным.

                Все еще не позволяя себе помедлить (если он остановится, не найдет в себе сил начать снова, и тогда останется единственный выход в дверь), Генри сделал два шага к изножию кровати. Один волос скользнул по полу навстречу Генри, поднимаясь на хвосте, как сперматозоид под микроскопом. Генри наступил на него, одновременно отвинчивая с банки красный пластиковый колпачок. Потом щедро разбрызгал зажигательную смесь на кровать, стены и пол. Когда жидкость попадала на нитевидных тварей, они издавали жалобные, мяукающие звуки, как новорожденные котята.

                - Эггмен, эггмен.., морж!

                Он наступил на очередной волос и заметил, что третья тварь льнет к правой штанине, удерживаясь на ноге подобием хвоста и пытаясь прокусить толстую джинсовую ткань пока еще мягкими зубами.

                - Эггмен, - пробормотал Генри и соскреб тварь левым ботинком. Когда та попыталась увернуться, он раздавил ее и неожиданно понял, что истекает потом и промок, как под дождем. Если он выйдет в таком виде на холод (а придется выйти, оставаться здесь наверняка нельзя), то схватит воспаление легких.

                - Не могу остаться дома, не могу бездельничать! - провозгласил Генри в своей новой напыщенной манере и попытался открыть коробок спичек, но руки дрожали так, что половина просыпалась на пол. Все больше волосков-червей ползло к нему. Чувствовали, что перед ним враг. Нет, знали.

                Генри достал наконец спичку, поднял вверх, уперся большим пальцем в головку. Трюк, которому давным-давно научил его Пит. Для чего и друзья, как не учить тебя всяким забавным штукам, верно? Теперь его очередь устроить своему старому дружку Биверу похороны викингов и заодно избавиться от этих надоедливых гнусных змеек.

                - Эггмен!

                Он дернул ногтем по головке, и спичка запылала. Запах горящей серы походил на тот, что ударил в ноздри, когда он вступил в домик. Вонь газов грузной тяжеловесной женщины.

                - Морж!

                Он швырнул спичку к изножию кровати, где валялось скомканное одеяло, пропитанное зажигательной смесью. Несколько мгновений крошечный синий огонек слабо трепетал вокруг маленькой палочки, и Генри показалось, что он вот-вот угаснет, но тут раздался негромкий хлопок, и над одеялом поднялась небольшая корона желтого пламени.

                - Йо-хо-хо!

                Жадные языки лизнули простыню, окрасив кровь в черное, добрались до массы покрытых слизью яиц, попробовали, нашли их неплохими на вкус. "Бильярдные шары" лопались один за другим под мяуканье погибающих червей. Мутная жидкость вытекала на постель и, попадая в огонь, зловеще шипела.

                Генри спиной вперед подался к двери, продолжая разбрызгивать смесь, и добрался до середины ковра навахо, прежде чем банка опустела. Он отбросил ее, зажег вторую спичку и бросил на пол. На этот раз хлопок последовал незамедлительно, и оранжевое пламя взметнулось к потолку. Жар ударил в блестящее от пота лицо Генри, и он ощутил внезапный порыв, сильный и радостный - отшвырнуть респираторы и шагнуть в огонь. Привет, тепло, привет, лето, привет, тьма, старая подруга!

                То, что остановило его, было простым и одновременно действенным. Если сейчас отпустить тормоза, это значит неприятное пробуждение всех, до сих пор дремавших эмоций. Пусть он никогда не узнает подробностей того, что произошло здесь, но по крайней мере получит кое-какие ответы от тех, кто управлял вертолетами и стрелял животных. Если, разумеется, его тоже не прикончат.

                У самой двери Генри буквально скрутило воспоминание, такое отчетливое, что сердце отозвалось мучительным криком: Бивер на коленях перед Даддитсом, который пытается натянуть кроссовку задом наперед. "Надеть кроссовку, старик?" - спрашивает Бивер, и Даддитс, глядя на него с умилительным широкоглазым недоумением, переспрашивает: "Соку?"

                Генри снова заплакал.

                - Пока, Бив, - прошептал он. - Люблю тебя, парень, всем сердцем.

                А потом он вышел на холод.

 6

                Он пошел к противоположному концу дома, где была сложена поленница дров. Рядом валялся еще один кусок брезента, старый, выцветший, почти белый. Он примерз к земле, и Генри пришлось долго дергать обеими руками за край, прежде чем он оторвался. Под ним оказалась груда снегоступов, коньков, лыж и даже допотопное сверло для лунок.

                Глядя на эту непривлекательную кучу давно забытого зимнего хлама, Генри внезапно понял, как ужасно устал.., да нет, устал - слишком мягкое определение. Он пробежал десять миль, причем по большей части в быстром темпе. А еще он попал в аварию и нашел тело школьного друга. Похоже, остальные двое тоже навсегда для него потеряны.

                Не будь я так помешан на самоубийстве, сейчас наверняка превратился бы в буйнопомешанного, подумал он и рассмеялся. Смеяться - это хорошо, но усталость от этого не проходит. Он должен был выбраться отсюда. Разыскать кого-нибудь из властей и рассказать, что случилось. Правда, они могут все знать, если учитывать стрельбу - наверняка уже все знают, хотя их методы решения проблемы коробили Генри, - но может, еще никто не успел доложить о хорьках. И яйцах. Он, Генри Девлин, расскажет им, кто, кроме него, сделает это лучше? В конце концов именно он - эггмен.

                Сыромятная кожа шнуровки снегоступов была так изгрызена мышами, что рвалась от малейшего прикосновения. Однако после тщательного отбора он нашел пару коротких лыж для ходьбы по пересеченной местности, выглядевших так, будто последний раз были в употреблении в году этак пятьдесят четвертом. Крепления заржавели, но когда он отщелкнул их, они легко поддались. Ему даже удалось всунуть в них сапоги.

                Из домика доносился легкий треск. Генри прислонил ладонь к стене и ощутил тепло.

                Рядом в снегу торчали несколько лыжных палок, заплетенных грязной сеткой паутины. Генри было неприятно касаться ее - слишком свежи были воспоминания об извивающихся тельцах тварей, - но на нем все еще были перчатки. Он смахнул паутину и наспех перебрал палки. В окне, у самой его головы, плясали искры.

                Генри все-таки отобрал пару палок, слегка коротковатых для его роста, и, неуклюже орудуя ими, поехал к углу дома. Сейчас он сам себе казался нацистским десантником из фильма Алистера Маклина, с этими старыми лыжами на ногах и ружьем через плечо. Генри оглянулся как раз в тот момент, когда стекло, рядом с которым он стоял, разлетелось с оглушительным звоном, словно кто-то уронил большую фаянсовую миску со второго этажа. Генри сгорбился, чувствуя, как осколки барабанят по куртке. Несколько застряло в волосах. Только сейчас до него дошло, что, провозись он еще немного с лыжами и палками, раскаленное стекло изранило бы все лицо, а возможно, и ослепило бы.

                Генри поднял глаза к небу, поднес ладони к щекам, как Эл Джонсон, и крикнул:

                - Кто-то там, наверху, любит меня! Аллилуйя! <Цитата из классического "белого блюза" Эла Джонсона.>.

                Пламя рвалось в окно, лизало крышу, и Генри услышал, как что-то внутри лопается и звенит. Охотничий домик Ламара Кларендона, построенный еще его отцом сразу после Второй мировой войны, теперь горел радостным пламенем. Конечно же, это был сон.

                Генри, держась на почтительном расстоянии, объехал дом, наблюдая, как снопы искр поднимаются из дымохода к нависшим тучам. Где-то на востоке снова трещал пулемет. Потом на западе прогремел взрыв.., да что это, во имя Господа? Сплошные загадки. Если он доберется до людей целым и невредимым, возможно, они расскажут.

                - Если только и меня не решат сунуть в ягдташ, - сказал он. Голос прозвучал, как сухое карканье, и он понял, что умирает от жажды. Он нагнулся (с величайшей осторожностью, поскольку много лет не ходил на лыжах), зачерпнул две пригоршни снега, сунул в рот и дождался, пока снег растает и стечет в горло. Божественно! Генри Девлин, психиатр и автор статьи о Выходе Хемингуэя, мужчина, когда-то бывший мальчиком-девственником, а позже превратившийся в высокого тощего парня, в очках, вечно сползавших на кончик носа, с седеющими волосами, чьи друзья либо погибли, либо сбежали, либо неузнаваемо изменились, так вот, этот мужчина стоял в открытых воротах дома, в который он никогда больше не вернется, стоял на лыжах и ел снег, как мальчишка, пожирающий сахарную вату на представлении цирка "Шрайнеров", стоял и смотрел, как горит последнее на земле место, где ему было хорошо и уютно.., хотя бы временами.

                Пламя пробивалось сквозь кедровую дранку. Снег на крыше таял, потоки кипящей воды, шипя, устремились в водосточные трубы. Хищные лапы огня кивали в открытую дверь, словно гостеприимные хозяева, торопившие вновь прибывающих гостей поспешить, поспешить, черт возьми, тащите сюда задницы, пока все не превратилось в пепел! Красно-золотая подстилка, устлавшая гранитную плиту, обуглилась, потускнела, стала серой.

                - Вот и хорошо, - пробормотал Генри себе под нос. Сам того не сознавая, он ритмически сжимал кулаки на ручках лыжных палок. - Вот и хорошо. Хорошо.

                Он постоял еще минут пятнадцать, а когда стало невмоготу, повернулся спиной к пламени и отправился тем же путем, каким пришел.

 7

                У него не осталось прежнего запала. Один голый расчет. Впереди двадцать миль (22, 2, если быть точным, поправил он себя), и если не взять определенный темп, он никогда не доберется. Он старался держаться колеи, проделанной снегоходом, но останавливался на отдых куда чаще, чем по дороге в "Дыру".

                Ах, но тогда я был моложе, подумал он с легкой иронией.

                Дважды он смотрел на часы, забывая о том, что время на Джефферсон-трект перестало существовать. Тучи продолжали сгущаться, и определить время на глазок возможным не представлялось. Одно было ясно: день еще тянулся, но далеко ли до вечера? Он не знал. Обычно лучшей подсказкой служил аппетит, но не сегодня. Да и кто бы на его месте сохранил аппетит после того, что ему пришлось увидеть? После той твари на постели Джоунси, яиц и червей с черными глазками навыкате? После ботинка, свисавшего с бортика ванны? Он чувствовал, что не сможет больше взять в рот ни кусочка, а если и сможет, то в жизни не взглянет без отвращения на что-либо, имеющее хоть малейший оттенок красного. А грибы? Нет, спасибо!

                Он вскоре обнаружил, что ходьба на лыжах, по крайней мере таких вот обрубках для пересеченной местности, все равно что езда на велосипеде: раз приобретенные навыки никогда не забываются. Взбираясь на первый холм, Генри упал: лыжи выскользнули из-под него. Пришлось пропахать носом снег. Зато он храбро скатился по другому склону, пошатываясь и подпрыгивая на выбоинах, но устоял. И вовремя вспомнил, что лыжи, должно быть, не смазывались с тех пор, как президентом был король арахиса <Джимми Картер.>, но если оставаться в примятой ровной колее снегохода, вполне можно добраться до места. А сколько тут звериных следов! Столько он не видывал за все минувшие годы, вместе взятые. Несколько несчастных тварей, очевидно, брели по дороге, но остальные пересекали ее с запада на восток. Дип-кат-роуд лениво тянулась на северо-запад, а запад явно был той стороной света, от которой местные популяции животных старались держаться подальше.

                Я отправился в странствие, сказал он себе. Может быть, кто-нибудь когда-нибудь напишет об этом эпическую поэму "Странствие Генри".

                - Да, - произнес он вслух. - Время замедлилось, искривилось пространство, все вперед и вперед эггмен шагал.

                Он рассмеялся, но смех обернулся надрывным кашлем. Генри съехал к обочине, снова набрал снега и с наслаждением проглотил.

                - Вкусно.., и полезно, - провозгласил он. - Снег - лучшая замена завтраку и обеду.

                Он поднял голову к небу, и это оказалось ошибкой. Перед глазами все поплыло, а голова закружилась так, что он едва не упал. Но приступ прошел так же быстро, как начался. Тучи, казалось, еще больше потемнели. Надвигается снег? Ночь? Или и то, и другое вместе?

                Коленки и щиколотки ныли от напряжения, руки, натруженные палками, болели еще больше. Но хуже всего приходилось грудным мышцам. Он уже смирился с мыслью о том, что не попадет в лавку Госслина до темноты, но сейчас, перекатывая во рту комок снега, вдруг понял, что может вообще не добраться.

                Он развязал футболку, стянувшую бедро, и ужас сковал его, когда он увидел яркую алую нить на синих джинсах. Сердце заколотилось так сильно, что перед глазами снова заплясали черные точки. Дрожащей рукой он потянулся к нити.

                Что это, по-твоему, ты вытворяешь? - ощерился он. Собираешься стряхнуть ее, как случайное волоконце?

                Именно это он и сделал, потому что ЭТО в самом деле оказалось ниткой, ниткой, вылезшей из футболки с эмблемой "Ред сокс". Он уронил ее и долго смотрел, как она планирует на снег. Потом снова обвязал бедро футболкой. Для человека, который не более четырех часов назад перечислял в уме все виды последнего выбора: веревка и петля, ванна и бритва, мост повыше и неизменно популярный Выход Хемингуэя, известный в некоторых кругах как "Прощай, полицейский", он слишком уж перепугался, правда, на секунду-другую.

                Потому что не желаю уйти вот так, сказал он себе. Быть сожранным заживо...

                - Поганками с планеты X, - уточнил он. И эггмен снова пустился в путь.

 8

                Мир сузился, как всегда бывает, когда силы истощаются, а до конца еще далеко, ой как далеко. Жизнь Генри свелась к четырем простым монотонным движениям: работе палками и лыжами. Боль исчезла, по крайней мере на время, словно он вступил в какую-то иную зону.

                Нечто похожее уже происходило раньше, в высшей школе, когда он был центром основной пятерки в баскетбольной команде "Тигры Дерри". Во время решающего полуфинального матча троих из четырех лучших игроков вывели из игры ровно за три минуты до конца третьей четверти. Остаток игры Генри справлялся один, хотя не забросил ни единого мяча, и успевал лишь немного отдышаться во время коротких перерывов. Он выдержал, но к тому времени, когда продребезжал финальный свисток, возвещавший об окончании игры (которую "Тигры" с позором продули), словно плавал в счастливом тумане. На полпути в мужскую раздевалку ноги подкосились и он, по-прежнему глупо улыбаясь, рухнул под смех, одобрительные вопли, свистки и аплодисменты товарищей по команде в пропотевших красных футболках.

                Но здесь некому аплодировать или свистеть, только с востока доносится мерный треск-перестук пулеметных очередей, может, немного более замедленный, но по-прежнему мощный.

                Но куда более зловещим казалось эхо одиночных выстрелов где-то впереди. Рядом с магазином Госслина? Трудно сказать.

                Он вдруг обнаружил, что поет самую нелюбимую песню "Роллинг Стоунз" "Сочувствие дьяволу" (Убедитесь, черт возьми, что Пилат, умывши руки, тем скрепил Его судьбу, большое спасибо, вы были чудесными слушателями, спокойной ночи), и заставил себя остановиться, когда понял, что слова песни мешаются с воспоминаниями о Джоунси в больнице, о том Джоунси, каким он был в прошлом марте: не осунувшийся, а какой-то усохший, словно жизненные соки улетучились, а сущность, квинтэссенция вышла наружу, чтобы образовать защитный покров вокруг его пораженного и возмущенного насилием тела. Генри казалось, что Джоунси непременно умрет, и хотя он не умер, теперь Генри понял, что именно тогда стал серьезно подумывать о самоубийстве. К полицейскому архиву его образов - бело-голубое молоко, текущее по отцовскому подбородку, гигантские подрагивающие ягодицы Барри Ньюмена, бегущего к порогу, Ричи Гренадо, сующего собачье дерьмо рыдающему, почти голому Даддитсу - прибавилось исхудавшее лицо и запавшие глаза Джоунси, Джоунси, распластанного на мостовой, сбитого машиной, без всякой причины и вины. Джоунси, уже собравшегося в дальнюю дорогу. Врачи утверждали, что состояние его стабильно, но в глазах друга Генри читал близкую кончину. Сочувствие дьяволу? Пожалуйста. Нет ни Бога, ни дьявола, ни сочувствия. Но если ты понял это, значит, дело плохо. Твои дни жизнерадостного энергичного посетителя большого цирка, именуемого "Культура Американа", сочтены.

                Он снова услышал собственное пение: "Видать, тебя смущает характер той игры..." - и снова заставил себя замолчать. Но что теперь? Какая-нибудь бессмыслица. Бред, идиотский, но вкусный, так и сочащийся "Культурой Американа". Как насчет хита из репертуарчика "Пойнтерз систерз"? Неплохая идея.

                Глядя вниз на шаркающие лыжи и ровные горизонтальные полосы от колес снегохода, он запел, но мелодия скоро превратилась в дребезжащее монотонное нытье. Пот пропитал рубашку насквозь, сочившаяся из носа прозрачная слизь замерзала на верхней губе, но Генри упрямо повторял:

                - Я знаю, мы сумеем, я знаю, мы сумеем, я знаю, мы сумеем добиться своего. Да, мы можем-можем, да-да, мы можем, можем...

                Лучше. Гораздо лучше. И все эти можем-можем принадлежали к "Культуре Американа", как "форд" - пикап на парковке кегельбана, как распродажа дамского белья в "Пенни" <Сеть магазинов, имеющих отделения "товары почтой", славится высоким качеством товара но относительно низким ценам.>, как мертвая рок-звезда в ванне.

 9

                И вот он наконец вернулся в хижину, где оставил Пита и женщину. Пит пропал. Никаких следов.

                Ржавая жестяная крыша навеса обвалилась, и Генри поднял ее, заглянул внутрь, желая убедиться, что Пита тут нет. Его действительно не было, но женщина была. Либо смогла доползти сюда, либо ее передвинули с того места, где ее оставил Генри, прежде чем отправиться в "Дыру в стене", и где-то в этом промежутке ее подкосило самое тяжелое осложнение из всех возможных смерть. Одежду и лицо покрывала та же ржавая плесень, что задушила охотничий домик, но Генри заметил одну интересную особенность: хотя поросль на женщине (особенно в ноздрях и открытом глазу, из которого кудрявились настоящие джунгли) процветала, колонии, окружавшие неровной линией тело сзади, хирели на глазах. Тускнели, становились серыми и дальше не распространялись. Те же, что были впереди, оказались немного в лучшем состоянии: очевидно, от костра все еще исходило тепло, и почва, на которую упали споры, была очищена от снега, но самые кончики прядей уже приобретали оттенок вулканического пепла. Генри был совершенно уверен, что грибок погибает. День тоже клонится к закату: теперь в этом не оставалось сомнений. Генри уронил проржавевший лист жести на тело Бекки Шу и тлеющие уголья, снова поглядел на колеи, оставленные снегоходом, страстно жалея, как и тогда, у "Дыры", что рядом нет какого-нибудь Натти Бампо <Герой пенталогии Фенимора Купера, следопыт и охотник>, способного читать по следам, как по книге. Или хотя бы доброго друга Джоунси, Эркюля Пуаро, с его маленькими серыми клеточками.

                Следы сворачивали к разрушенной хижине, прежде чем снова протянуться на северо-запад, к Госслину. Тут же на снегу виднелся отчетливый отпечаток человеческого тела. По обе стороны темнели круглые впадины.

                - Ну, что скажешь, Эркюль? - спросил Генри. - Что все это значит, топ ami <друг мой (фр.).>?

                Но Эркюль не ответил.

                Генри снова замурлыкал себе под нос и нагнулся ближе к впадине, не замечая, что отрекся от "Пойнтерз систерз" и переключился на "Роллинг Стоунз". Света оказалось достаточно, чтобы разглядеть три ямочки слева от отпечатка тела, и он вспомнил заплатку на левом рукаве куртки Пита. Как-то Пит со странной гордостью похвастался, будто его подружка пришила заплатку, объявив, что не допустит, чтобы он отправился на охоту в рванье. Тогда Генри подумал, как это смешно и грустно, что Пит построил светлые мечты о счастливом будущем на зыбком песке простого акта доброты.., акта, имевшего куда больше отношения к среде, в которой воспитывалась вышеуказанная дама, чем к ее чувствам к пропитанному пивом дружку.

                Правда, какое это имеет значение? Главное, что теперь Генри наконец-то смог прийти к кое-каким верным выводам. Пит выбрался из-под обрушенной крыши... Джоунси.., или то, что сидело в Джоунси, то самое облако, - ехал мимо, свернул к останкам хижины и увез Пита.

                Почему?

                Генри не знал.

                Не все пятна в снеговом силуэте его измученного друга, выбравшегося из-под обвала на локтях и здоровой ноге, были колониями грибка. Некоторые оказались засохшей кровью. Пит ранен. Порезался, когда обвалилась крыша? И только?

                Но тут Генри заметил извилистый след, ведущий прочь от углубления, в котором лежало тело Пита. В самом конце виднелось то, что он сначала принял за обгорелую ветку. Но при ближайшем рассмотрении изменил свое мнение. Это оказалась еще одна тварь, мертвая и обугленная, посеревшая в тех местах, куда не добрался огонь. Генри отбросил ее носком сапога. Под ней оказалась небольшая смерзшаяся кучка. Яйца. Должно быть, даже подыхая, она продолжала откладывать яйца.

                Генри, содрогаясь, засыпал снегом и яйца, и труп маленького чудовища. Потом снова развернул импровизированную повязку, чтобы взглянуть на рану, и тут сообразил, какая именно песня рвется из горла. И плотно сжал губы. Вокруг снова струился снежок, легкий и безобидный.

                Почему я пою это? - спросил он себя. Почему никак не могу отделаться от этой долбаной песни?

                Ответа он не ожидал: просто становилось легче от звучания собственного голоса (это обитель смерти, а может, и населенная призраками), но совершенно неожиданно ответ громом отдался в мозгу:

                Потому что это наша песня. Это "Скуэйд Энтим", с которым мы идем в атаку. Мы парни Криза.

                Круза? Он правильно расслышал? Как Том Круз? Может, не совсем так.

                Пальба на востоке стихала. Бойня завершалась. А те мужчины, что беспощадно давили на гашетки пулеметов, охотники в зеленом или черном вместо оранжевого, слушавшие эту песню все то время, пока выполняли свою работу, добавляя цифры к чудовищному счету мясника:

                "Мчался я на танке, в генеральском ранге, когда блицкриг ярился и смердели трупы... Рад знакомству, господа, и надеюсь, мое имя вам известно..."

                Да что все-таки творится? Не в диком, буйном, чудесном сумасшедшем Внешнем Мире, а в его собственной голове? Подчас у него бывали вспышки понимания своей жизни, жизни со времени Даддитса, но ничего подобного еще не случалось.

                Что это?

                Неужели настало время поближе присмотреться к новому и мощному способу видения линии?

                Нет. Нет, нет, нет.

                И в голове прокатилось издевательское эхо: ..генеральском ранге.., смердели трупы...

                - Даддитс! - крикнул он в сереющую сырую пустоту. Ленивые хлопья кружились, как перья из порванной подушки. Какая-то мысль пробивалась наружу, но уж слишком она была огромна. Необъятна.

                - Даддитс! 11 - воскликнул он театральным голосом эггмена. И одну вещь ему разрешили понять: роскошь самоубийства отныне недоступна. И это было ужаснее всего, потому что безумные мысли - по именам я знаю тех, кто Кеннеди убирал - разрывали мозг. Он снова всхлипнул: сбитый с толку, испуганный, затерянный в лесу. Все друзья, кроме Джоунси, мертвы. А Джоунси в больнице. Кинозвезда в больнице с мистером Греем.

                - Что это значит? - простонал Генри, прижимая ладони к вискам (голова, казалось, распухает на глазах, раздувается, как гигантский арбуз), и старые ржавые палки беспомощно трепыхались на петлях, словно сломанные лопасти пропеллера. - О Господи, что все это ЗНАЧИТ?!

                Только песня донеслась в ответ: Рад знакомству, господа, и надеюсь, мое имя вам известно...

                Только снег, красный от крови животных, валявшихся повсюду - Дахау оленей и енотов, хорьков и кроликов, медведей и сурков, и...

                Генри взвыл, сжал голову так громко и отчаянно, что, кажется, на миг потерял сознание. Но дурнота прошла и рассудок вроде бы прояснился. Остался лишь невероятно яркий образ Даддитса, каким он был, когда они впервые встретились, Даддитса не в ледяном блеске блицкрига, как в песне "Стоунз", а в неярком теплом свете облачного октябрьского дня. Даддитса, глядевшего на них раскосыми, китайскими глазами, в которых, как ни странно, светилась некая мудрость.

                "Даддитс был нашим звездным часом", - сказал он Питу.

                - Соку? - вслух спросил Генри. - Какую соку? Да, соку. Переверни ее, надень правильно, надень соку. Слабо улыбаясь (хотя щеки все еще были мокры от слез, начинавших замерзать мутными каплями), Генри снова повернул к смятому снежному следу, оставленному снегоходом.

 10

                Десять минут спустя он набрел на останки перевернутого "скаута" и неожиданно осознал, что все-таки ужасно голоден и что в машине должна остаться еда. Он увидел следы, ведущие к машине и от нее. Не понадобился никакой Натти Бампо, чтобы сообразить: Пит бросил женщину и вернулся к "скауту". И не нужно было никакого Эркюля Пуаро, чтобы понять: еда, купленная в магазине, по крайней мере большая ее часть, все еще здесь. Генри знал, за чем приходил Пит.

                Он объехал машину по следам Пита и, уже отстегивая крепления, вдруг застыл. Эта сторона была защищена от ветра, и все, написанное Питом, пока тот сидел в снегу с бутылкой пива, сохранилось.

                ДАДДИТС, ДАДДИТС, ДАДДИТС.., снова и снова.

                Глядя на имя в снегу, Генри поежился. Все равно что прийти на могилу того, кого любил, и услышать голос, доносящийся из земли.

 11

                Внутри валялись осколки стекла. Повсюду следы крови, и поскольку большинство было на заднем сиденье, Генри посчитал, что Пит порезался не во время аварии, а поз же, когда вернулся сюда. Что всего интереснее, здесь совсем не наблюдалось красновато-золотистой плесени. Росла она достаточно быстро, а это значит, что Пит не был заражен, когда отправился за пивом. Может, позже, но не тогда.

                Генри захватил хлеб, арахисовое масло, молоко и пакет апельсинового сока. Потом выбрался наружу, сел, прислонился к кузову и, наблюдая, как сыплются сверху пригоршни снега, быстро сжевал хлеб, намазывая на него масло указательным пальцем, а после облизывая его дочиста. Масло оказалось свежим, сок - вкусным, но этого было явно недостаточно.

                - То, о чем ты думаешь, - наставительно объявил он, - чудовищно. Не говоря уже о том, что оно красное. Красная еда.

                Красная или нет, он все равно думал об этом, и постепенно стало чудиться, что чудовищного тут ничего и нет, в конце концов недаром он целыми ночами думал о ружьях, веревках и бритвах. Сейчас все это казалось несколько детским и мальчишеским, но таков уж он, и ничего тут не поделать. Итак...

                - Итак, леди и джентльмены, уважаемые члены Американской ассоциации психиатров, позвольте закончить речь цитатой покойного Джозефа "Бивера" Кларендона: "Подними руку, опусти, скажи "хрен с ним" и брось десятицентовик в кружку Армии спасения. А если тебе это не нравится, можешь пососать мой хрен". Спасибо за внимание.

                Разделавшись таким образом с Американской ассоциацией психиатров, Генри снова пробрался в "скаут", на этот раз успешно минуя осколки, и добыл пакет, завернутый в плотную бумагу (на свертке дрожащей рукой старика Госслина выведено: $2, 79. Сунул пакет в карман, вылез наружу и разорвал бечевку. Внутри лежало девять толстеньких сосисок. Красного цвета.

                На секунду разум взбунтовался, напоминая о безногой рептилии, извивавшейся на кровати Джоунси и глядевшей на Генри пустыми черными бусинами, но он прогнал крамольные мысли с поспешностью и легкостью того, чьи инстинкты выживания никогда не подводили.

                Сосиски были уже сварены, но он тем не менее подогрел их на пламени зажигалки, потом завернул в хлеб и мгновенно слопал. И улыбнулся, представив, каким идиотом, должно быть, выглядит со стороны. Что ж, разве не существует твердого убеждения, что психиатры рано или поздно заражаются безумием от своих пациентов и слетают с катушек?

                Но главное сейчас - набитый желудок. Наконец-то наелся! Немаловажно и то, что все бессвязные мысли и разрозненные образы наконец-то убрались. Вместе с песней. Хоть бы все это дерьмо не вернулось! Пожалуйста, Господи!

                Он глотнул молока, рыгнул, откинул голову на бензобак и закрыл глаза. Нет, спать он не собирался: леса, конечно, тут чудесные, темные и густые, а впереди еще двенадцать с половиной миль, прежде чем он сможет с чистой совестью задремать.

                Но тут Генри вспомнил, как Пит передавал слышанные у Госслина сплетни: пропавшие охотники, огни в небе, и как Великий Американский Психиатр ничтоже сумняшеся отмахнулся, распространяясь об истерии сатанизма в штате Вашингтон и волне так называемых издевательств над детьми в Делавэре. Выставлялся гением, разыгрывал мистера Шринка-Хитрый-Зад, трепал языком, репетируя в глубинах сознания сцену собственного самоубийства, как ребенок забавляется в ванночке пальчиками ножек. И при этом ораторствовал крайне убедительно, хоть сейчас на ток-шоу, зрители, которого желают провести шестьдесят минут на грани подсознательного и непознанного. Но через несколько часов все изменилось. Теперь одним из пропавших охотников стал он сам. Тем, кого не найти в Интернете с помощью любой, самой мощной поисковой системы.

                Он сидел, запрокинув голову, закрыв глаза, с набитым желудком. "Гаранд" Джоунси прислонен к шине. Снег ласковыми кошачьими лапками касался его щек и лба.

                - Это то, чего ждали все сволочи и жлобы: близкие контакты третьего рода. Прости, что посмеялся над тобой, Пит. Ты был прав. А я ошибался. Да нет, дьявол, все куда хуже. Старик Госслин был прав, а я - нет, - сказал он. - Вот тебе и гарвардское образование!

                И как только он произнес это вслух, все стало на свои места. Что-то либо приземлилось, либо разбилось. И теперь правительство США отвечает на вторжение. Пулеметным огнем. Сказали ли миру правду? Объяснили, что случилось? Вероятнее всего, нет. Не в их это стиле, но Генри почему-то казалось, что сказать придется, и довольно скоро. Нельзя загнать весь Джефферсон-трект в Ангар 57.

                Знает ли он что-то еще? Возможно - и возможно, он знает чуть больше, чем пилоты вертолетов и расстрельная команда. Они явно считали, что имеют дело с инфекцией, но Генри не думал, что все так опасно, как кажется. Грибок приживался, процветал.., и умирал. Даже паразит, сидевший в женщине, сдох. Инопланетяне выбрали крайне неподходящее время года и место, чтобы культивировать межзвездную растительность и утвердиться на новой планете, если все происходило именно так. И это решительно говорило в пользу крушения.., да, но огни в небе? А имплантаты? Много лет подряд люди, заявлявшие, что стали жертвами похищения инопланетян, твердили в один голос, что их раздевали.., осматривали.., вынуждали подвергаться насильственному имплантированию.., настолько фрейдистские идеи, что просто смехотворно...

                Генри сообразил, что клюет носом, и вскинул голову так резко, что развернутый пакет с сосисками соскользнул с колен в снег. Нет, не клюет носом, попросту дремлет. Дневной свет почти померк, и мир приобрел уныло-асфальтовый оттенок. Джинсы были засыпаны снегом. Еще немного, и он начал бы похрапывать.

                Он отряхнулся, встал, морщась от боли в протестующих мышцах, и с чем-то вроде отвращения уставился на рассыпанные сосиски. Но все же нагнулся, завернул их no-надежнее и сунул в карман куртки. Возможно, позже он изменит свое отношение к ним. Он искренне надеялся, что этого не произойдет, но кто знает?

                - Джоунси в больнице, - резко бросил он. Что он под этим подразумевает, непонятно. - Джоунси в больнице с мистером Греем. И там останется. Блок интенсивной терапии.

                Безумие. Полное безумие. Он снова надел лыжи, молясь, чтобы позвоночник не треснул при очередном наклоне, и в очередной раз оттолкнулся палками. Сумерки надвигались с поразительной быстротой, кругом клубился снег.

                К тому времени, как Генри осенило, что, вспомнив о хот-догах, он забыл о ружье Джоунси, возвращаться было поздно: слишком далеко он успел уйти.

 12

                Где-то три четверти часа спустя, а может, и больше, он замер, тупо уставясь на след "арктик кэт", едва различимый в полутьме. Но даже при том жалком, все еще упрямо державшемся свете Генри смог различить, что колея, вернее, все, что от нее осталось, резко сворачивает вправо и уходит в лес. Какого хера Джоунси вдруг (и Пит, если с ним был Пит) поперся в лес? Какой в этом смысл, если Дип-кат - прямая, отчетливо различимая белая просека между темнеющими деревьями?

                - Дип-кат идет на северо-запад, - сказал он, рассеянно помахивая палкой. - Дорога к Госслину, асфальтовая, проходит не больше чем в трех милях отсюда, и Джоунси об этом знает. И Пит тоже. И все же.., снегоход.., уходит... - Он поднял руки, мысленно определяя направление. - Уходит.., почти прямо на север. Почему?

                Но, может, это не лишено смысла? Небо на северо-западе светлее, словно там установлены мощные прожекторы. А над головой непрерывно трещат вертолеты. Шум нарастает и исчезает, но неизменно в одном направлении. Подойдя ближе, он наверняка услышит шум других машин: грузовиков, может быть, генераторов. К востоку все еще раздавались одиночные выстрелы, но главное действие наверняка разворачивалось в том направлении, куда он стремится.

                - Они устроили базу у Госслина! - сказал Генри. - А Джоунси старается обойти ее стороной.

                Похоже, он снова попал в точку! Только.., ведь Джоунси больше нет! Только облако с черно-красной подкладкой.

                - Не правда! - произнес он. - Джоунси все еще там. В больнице с мистером Греем. Это облако.., оно и есть мистер Грей. - И сам не зная почему, добавил:

                - Соку? Деть соку?

                Снег стал гуще: не настолько, как днем, но все же не собирался утихать. Генри уставился в небо, словно верил, что где-то там, наверху, есть Бог, изучающий его с искренним, хотя и несколько отстраненным интересом ученого, рассматривающего под микроскопом бактерию.

                - Какого хрена я все это несу? Может мне кто-то сказать?

                Ответа, разумеется, он не дождался, зато некое странное воспоминание заставило его вздрогнуть. С прошлого марта он, Пит, Бивер и жена Джоунси, Карла, свято хранили один секрет. Карла считала, что Джоунси лучше не знать о том, как его сердце дважды останавливалось: один раз после того, как его положили в машину "скорой", второй - сразу после того, как его привезли в больницу. Джоунси знал, что был близок к окончательному уходу, но понятия не имел (по крайней мере по мнению Генри) насколько. А если Джоунси и видел, как утверждает Моуди, свет в конце тоннеля, то либо не хотел рассказывать, либо все забыл из-за огромных доз анестетиков и обезболивающих.

                С востока несся нарастающий рев, и Генри пригнулся, закрыв уши руками, словно пытаясь спастись от того, что показалось ему целой эскадрильей реактивных истребителей, пробивающих облака. Правда, он ничего не увидел, но когда рокот двигателей стих, он выпрямился и прижал руку к колотившемуся сердцу. Ну и ну! Иисусе! Должно быть, такой же грохот стоял на авиабазах, окруживших Ирак перед операцией "Буря в пустыне".

                Ну и шумиха! Ну и ажиотаж! Означает ли это, что Соединенные Штаты Америки только что вступили в войну с существами с другой планеты? Может, он оказался в романе Герберта Уэллса? Генри почувствовал беспомощное трепыхание в левой стороне грудины. Если так, по-видимому, у врага имеется для Дядюшки Сэмми кое-что получше, чем несколько сотен ржавых советских жестянок, именуемых ракетами.

                Да пусть их. Что тут поделаешь? Думай о себе. Что теперь делать, вот в чем вопрос. Что делать?

                Вой моторов перешел в отдаленное бормотание. Но они наверняка вернутся. А может, и с друзьями.

                "В лесу снега и две тропинки" <Песня Боба Дилана, известная в исполнении Джоан Балз.>, кажется, так поется? Но о том, чтобы идти по следам снегохода, не может быть и речи. В темноте Генри потеряет их ровно через полчаса, если колею раньше не заметет снегом. И будет он бродить по лесу.., как, вероятно, бродит сейчас Джоунси.

                Генри со вздохом отвернулся от узких, вдавленных в снег полосок, и заскользил по дороге.

 13

                К тому времени, как он подошел к развилке, от которой отходило двухрядное шоссе, именуемое Суонни-понд-роуд, ноги отказывались служить. Генри казалось, что больше он шагу не сможет сделать. Мышцы бедер были словно разбухшие чайные пакетики. Не утешали даже огни на северо-западе и шум моторов и вертолетов. Впереди виднелся последний, крутой, высокий холм. На другом склоне кончалась Дип-кат и начиналась Суонни-понд. Там наверняка движение оживленнее, и он может встретить людей, особенно если в район Джефферсон-трект вводятся войска.

                - Ну же, - сказал он, - ну же, ну же, ну же. Но не тронулся места. Не хотел подниматься на этот холм.

                - Лучше под горку, чем в горку, - выдохнул он. Возможно, это означало что-то. Или очередная идиотская бессмыслица. Кроме того, идти все равно некуда.

                Он нагнулся, подцепил ладонью снег: в темноте полные пригоршни казались пушистой подушкой, и набрал полный рот, не потому, что хотел пить, просто тянул время. Огни, сиявшие в направлении магазина Госслина, куда ближе и понятнее, чем те, плясавшие в небе. ("Они вернулись! " - вопила Бекки, как маленькая девочка, сидящая перед телевизором, где в который раз идет старый фильм Стивена Спилберга.) Но почему-то нравились Генри куда меньше небесных. Все эти моторы и генераторы.., рычали, как голодные звери.

                - Это уж точно, кролик, - сказал он.

                А потом, поскольку выбора действительно не было, стал карабкаться на последнее препятствие между ним и настоящей дорогой.

 14

                Он остановился на вершине, переводя дыхание. Здесь ветер разгулялся по-настоящему и бесцеремонно проникал сквозь одежду. Левая раненая нога болезненно пульсировала, и он снова задался вопросом, уж не успела ли вырасти под импровизированной повязкой небольшая уютная колония красно-золотистой плесени. Слишком темно, чтобы посмотреть, что, может, и к лучшему. Отсутствие новостей - хорошие новости.

                - Время замедлилось, искривилось пространство, все вперед и вперед эггмен шагал.

                Проверить все равно не было возможности, поэтому он начал спуск к развилке, где кончалась Дип-кат-роуд.

                Этот склон оказался круче, и скоро он только что кубарем не летел. Набирал скорость, не зная, что испытывает: ужас, подъем духа или некую нездоровую смесь столь несхожих эмоций. Правда, он мчался слишком быстро, особенно при почти нулевой видимости, а былые навыки слаломиста так же заржавели, как те крепления, на которых держались лыжи. По обе стороны тянулись размытые полосы деревьев, и до Генри внезапно дошло, что все его проблемы можно разрешить одним махом. И это, как оказалось, не Выход Хэмингуэя. Скорее уж Выход Боно.

                Ветер сдул с головы кепку. Он машинально потянулся за ней, вытащив палку из снега, и тут же поскользнулся. Черт, не хватало еще грохнуться. Но, может, это к лучшему, если, конечно, он не сломает ногу. Падение остановит его. Он встанет и...

                В глаза ударил ослепительный свет, свет фар огромного грузовика, и прежде чем на несколько минут ослепнуть, Генри успел увидеть то, что показалось ему грузовой платформой для перевозки целлюлозы, стоящей в самом конце Дип-кат-роуд. В машине, должно быть, находились объемные датчики, улавливающие каждое постороннее движение. Впереди вытянулся строй вооруженных людей.

                - СТОЯТЬ! - прогремел ужасающий механический голос, принадлежавший, должно быть, самому Богу. - СТОЯТЬ ИЛИ ОТКРОЕМ ОГОНЬ!

                Генри, неловко повернувшись, с размаху сел на снег. Лыжи слетели с ног. Щиколотка подвернулась так сильно, что он вскрикнул от боли. Одну палку он потерял, вторая сломалась посередке. От удара воздух вышибло из легких большим морозным облаком. Генри пропахал снег собственной задницей и замер в самой неудобной позе. Беспомощные ноги изогнулись неким подобием свастики.

                Зрение постепенно стало возвращаться, и, услышав скрип снега под сапогами, Генри кое-как умудрился сесть. Еще будет время понять, отделался он легко или все-таки умудрился что-то сломать.

                У подножия холма стояли шестеро. Их не правдоподобно длинные тени пролегли на сверкающем бриллиантами снегу. На всех парки, рот и нос прикрывают прозрачные пластиковые маски, куда более надежные, чем старые респираторы Генри, но назначение, вероятно, то же самое. У всех автоматы. Все нацелены на него. Хорошо еще, что он оставил "гаранд" Джоунси и свой винчестер у "скаута". При виде вооруженного человека эти не задумались бы проделать в нем дюжину дырок.

                - Не понял, - прохрипел он. - Вы зря волнуетесь, я не думаю...

                - ВСТАТЬ!

                Опять глас Божий. Исходит от грузовика. Люди, стоявшие перед ним, загораживали свет, и Генри сумел разглядеть еще несколько человек у самой развилки. Все вооружены, за исключением одного, с мегафоном.

                - Не знаю, могу ли я...

                - НЕМЕДЛЕННО ВСТАТЬ! - скомандовал Бог, и один из стоящих перед ним выразительно дернул дулом автомата.

                Генри, шатаясь, поднялся. Ноги тряслись, щиколотка горела огнем, но все остальное, похоже, было цело.

                Вот и конец странствий эггмена, подумал он и зашелся смехом. Мужчины смущенно переглянулись, и хотя так и не опустили автоматов, Генри стало легче на душе, даже от этого более чем скромного проявления человеческих эмоций.

                В сверкающих огнях прожекторов, укрепленных на грузовой платформе, Генри вдруг заметил что-то темное на снегу. Выпавшее из его кармана при падении. Медленно, зная, что в любую минуту может получить пулю, Генри нагнулся.

                - НЕ СМЕТЬ ДОТРАГИВАТЬСЯ! - возопил Бог из громкоговорителя, и солдаты мгновенно взяли автоматы на изготовку: привет, темнота, старая подружка, глазеющая из каждого дула.

                - Сожри дерьмо и сдохни, - огрызнулся Генри - одно из лучших изречений Бивера - и, подняв пакет, с улыбкой протянул вооруженным людям в масках:

                - Мир вам. Кто хочет сосиску?

 Глава 12

 ДЖОУНСИ В БОЛЬНИЦЕ

 1

                Это был сон.

                И хотя таковым не казался, все же должен был быть сном. Хотя бы потому, что он уже однажды прошел через пятнадцатое марта, и казалось чудовищной несправедливостью вынести все это еще раз. Кроме того, он достаточно хорошо помнил события последних восьми месяцев между серединой марта и серединой ноября: дети с их уроками, бесконечные телефонные беседы Карлы с друзьями (в основном сидящими на той же программе Анонимных Наркоманов), лекции в Гарварде и нудные сеансы физиотерапии, разумеется. Все эти чертовы приседания-наклоны, вопли боли, когда протестующие связки снова растягиваются, о, как же все это надоело. Он твердит физиотерапевту Джоанне Морин, что больше не может. Она его и слушать не желает. Слезы на его щеках, широкая улыбка на ее лице (ах эта ненавистная нестираемая улыбка королевы бала), но в конце концов она побеждает и оказывается права. Он действительно смог, этот маленький моторчик, заряженный волей, но, Господи, какую же цену пришлось за это заплатить!

                Он помнил все это и больше: как впервые встал с постели, впервые самостоятельно подтер зад, ту ночь в начале мая, когда лег спать, впервые подумав: кажется, я выкарабкаюсь, ночь в конце мая, когда они с Карлой занимались любовью в первый раз после несчастного случая, и после он рассказал ей старый анекдот: "Как трахаются дикобразы?" - "Очень осторожно".

                Он помнил, как смотрел фейерверк в День поминовения, и бедро с ногой болели, как последняя сволочь; как ел арбуз Четвертого июля, плюясь семечками в траву и наблюдая за Карлой и ее сестрами, игравшими в бадминтон: бедро и нога ныли, но не так отчаянно; как Генри позвонил в сентябре ("Проверка связи", - сказал он) и болтал о чем угодно, включая ежегодную охоту в ноябре. "Конечно, я поеду", - заверил Джоунси, не подозревая тогда, как неприятна ему будет тяжесть "гаранда" в руках. Они поболтали о работе (последние три недели второго семестра Джоунси читал лекции, довольно ловко перемещаясь на костылях), о семьях, о прочитанных книгах и просмотренных фильмах; Генри, как и в январе, пожаловался, что Пит слишком много пьет, Джоунси, находившийся в состоянии непрерывной войны с женой по тому же поводу, не захотел говорить на эту тему, но когда Генри упомянул о предложении Бивера на обратном пути остановиться в Дерри и повидать Даддитса Кэвелла, немедленно согласился. Слишком давно они не были вместе, а лучшего лекарства от хандры, чем инъекция Даддитса, трудно придумать. Кроме того... "Генри, - спросил он тогда, - мы ведь собирались к Даддитсу, верно? В день Святого Патрика. Сам я не помню, но в календаре записано". "Верно, - ответил Генри, - собирались". "Вот и говори об ирландской удаче, а?"

                Перебрав все это в памяти, Джоунси окончательно уверился, что в его жизни пятнадцатое марта уже было. Доказательств тому предостаточно: взять хотя бы календарь в кабинете. Однако они настали снова, эти трагические иды, и теперь, теперь.., как обидно.., похоже, это пятнадцатое куда страшнее, чем то, прежнее.

                Раньше воспоминания об этом дне меркли где-то около десяти утра. Он сидел в кабинете, пил кофе и складывал книги, собираясь спуститься в библиотеку исторического факультета, где на специальном столе оставлялась пожертвованная студентам литература. Он был расстроен, хотя даже ради спасения жизни не мог бы объяснить почему. Согласно тому же календарю, на котором он небрежно записал дату поездки к Даддитсу, у него в тот день была беседа со студентом по имени Дэвид Дефаньяк. Трудно сказать, каков был предмет этой самой беседы, но один из аспирантов сообщил о сданном Дефаньяком эссе на тему немедленных результатов норманнского завоевания: очевидно, разговор шел именно об этом. Но все же, что такого в обычной встрече преподавателя со студентом так расстроило адъюнкт-профессора Гэри Джоунса?

                Но даже плохое настроение не помешало ему мурлыкать себе под нос, мурлыкать какую-то бессмыслицу: "Мы можем-можем, да-да, мы можем, можем, Господь небесный, можем..." А потом.., потом какие-то обрывки: пожелание Колин, секретарю факультета, счастливого дня Святого Пэдди, покупка "Бостон феникс" в газетном ларьке у здания университета, четвертак, брошенный в футляр от саксофона какого-то "скинхеда" на мосту со стороны Кембриджа, ощущение жалости к бритоголовому парню, мерзнувшему на ветру в легоньком свитерке, но связные воспоминания обрывались стопкой книг, книг, которые он собирался подарить. Сознание вернулось к нему в больнице вместе с монотонным голосом из соседней палаты: Пожалуйста, прекратите, я этого не вынесу, сделайте мне укол, где Марси, хочу Марси.

                А может, это было: где Джоунси, хочу Джоунси? Крадущаяся старушка-смерть... Смерть, притворившаяся пациентом. Смерть потеряла его след, да, это возможно, притом что на каждой койке огромного госпиталя стонут от боли, источая муку из всех пор, и теперь старушка-смерть подползает незаметно, пытаясь снова отыскать его. Пытаясь перехитрить. Пытаясь заставить его выдать себя.

                Но хотя время вернулось вспять, благословенный мрак улетучился. На этот раз, хотя время вернулось вспять, он не только желает Колин счастливого праздника Святого Пэдди, но и рассказывает ей анекдот о ямайском проктологе. Он выходит.., его будущее "я", ноябрьское "я", засело в мартовской голове, как "заяц" в пароходном трюме. Его будущее "я" слышит, как мартовское "я" думает:

                Что за чудесный денек выдался... А тем временем ноги несут его в Кембридж, навстречу судьбе. Он пытается объяснить мартовскому "я", что это ужасная идея, чудовищно ужасная идея, и что можно избежать недель и месяцев невыносимых терзаний, остановив автобус или такси, но не способен донести эту мысль до сознания мартовского "я". Возможно, все фантастические рассказы о путешествиях во времени, прочитанные в детстве, верно утверждали: нельзя изменить прошлое, как бы ты ни пытался.

                Он переходит мост через реку Чарлз, и хотя ветер довольно холодный, все же наслаждается весенним солнышком и ослепительными бликами на воде. Потом поет куплет из "Вот и солнце" и вновь переходит на песенку "Пойнтерз систерз": "Да-да, мы можем-можем, Господь небесный..." И размахивает в такт портфелем. В портфеле сандвич. Яичный салат. М-м-м, сказал Генри. ДДДТ, сказал Генри.

                А вот и саксофонист, и какой сюрприз: стоит не в конце Массачусетс-авеню-бридж, а дальше, у кампуса МТИ, перед одним из этих убогих индийских ресторанчиков.

                Бритоголовый дрожит от холода, усеянный порезами скальп позволяет предположить, что парикмахер из него никудышный. Манера исполнения позволяет также предположить, что и саксофонист из него далеко не ахти. Уж лучше бы стал столяром, актером, террористом, кем угодно, только не музыкантом. Джоунси настолько его жаль, что он бросает в футляр, выстланный потертым фиолетовым бархатом, не четвертак, как раньше, а целую пригоршню мелочи: вот уж действительно "эти глупости". Он винит в собственной сентиментальности первый теплый денек после длинной зимы и так удачно обернувшийся разговор с Дефаньяком.

                Саксофонист закатывает глаза в знак благодарности, продолжая выдувать пронзительные звуки. Джоунси вспоминает очередную шутку: "Как вы назовете саксофониста с кредитной карточкой в кармане?" - "Оптимистом".

                Он продолжает бодро шагать, размахивая портфелем, не слушая Джоунси, того, кто приплыл из ноября вверх по течению, как лосось, путешествующий во времени. Эй, Джоунси, стой. Помедли всего несколько секунд, этого вполне достаточно. Завяжи шнурок, что ли... (Не выйдет: на нем мокасины. А скоро появится и гипс.) Это случится на следующем перекрестке, там, где останавливается автобус "Ред Лайн": Где сходятся Массачусетс-авеню и Проспект. Оттуда покажется старый дурак, бывший историк, в темно-синем "линкольне", и размажет тебя по мостовой.

                Не выходит. Как бы громко он ни вопил, ничего не получается. Телефон отключен. Ты не можешь вернуться назад, прикончить собственного дедушку, пристрелить Ли Харви Освальда, как раз в тот момент, когда он пристроился в окне шестого этажа склада школьных учебников в Далласе: рядом с ним остывший жареный цыпленок на бумажной тарелке, выписанная по почте винтовка наведена на цель, ты не можешь запретить себе идти к пересечению Масс-авеню и Проспект-стрит, с портфелем в руке и газетой, газетой, которую ты никогда не прочитаешь, - под мышкой. Сожалею, сэр, по всей Джефферсон-трект ни одного исправного телефона, какая-то сплошная хрень, но вы не сможете дозвониться...

                И тут, о Господи, это что-то новенькое - предупреждение все-таки доходит! Как раз в ту минуту, когда он стоит на обочине, уже готовясь ступить на перекресток, оно все-таки доходит!

                - Что? - спрашивает он, и пешеход, остановившийся рядом - первый, кто нагнется над ним в прошлом, которое теперь, слава Богу, можно вычеркнуть, подозрительно пялится на него и отвечает:

                - Я лично ничего не сказал, - словно рядом мог быть кто-то третий. Но Джоунси почти не слышит его, потому что третий все-таки есть, это голос в его голове, удивительно похожий, как ни странно, на его собственный, и он вопит, требует остаться на месте, ни в коем случае не выходить на мостовую...

                Но тут он слышит чей-то плач. Смотрит на противоположную сторону Проспект-стрит и, о Господи, там Даддитс! Даддитс Кэвелл, голый, если не считать трусов, и губы заляпаны чем-то коричневым вроде шоколада, только Джоунси знает, что это такое. Собачье дерьмо, ублюдок Ричи все-таки заставил его съесть эту пакость, люди идут мимо, не обращая внимания. Словно Даддитса и вовсе не существует.

                - Даддитс! - зовет Джоунси. - Держись, старина, я иду! И, не глядя, мчится через дорогу. Его пассажир не в силах ничего предпринять, только беспомощно бултыхается, сообразив наконец, как все случилось. Старик, да, старик с начальной стадией Альцгеймера, не должен был садиться за руль, все так, но дело не только в старике. Другая, самая главная причина, скрытая до сих пор темнотой, окружавшей аварию, была именно эта: он увидел Даддитса и рванул вперед, забыв осмотреться.

                Но он мельком улавливает кое-что еще: гигантский узор, что-то вроде Ловца снов, который связывает все годы, прошедшие с первой встречи с Даддитсом Кэвеллом в 1978-м, индейский амулет, который таким же образом сплетет воедино и будущее.

                Солнце бликует на ветровом стекле: он замечает это уголком левого глаза. На него надвигается машина.., слишком быстро. Мужчина, стоявший рядом на обочине, мистер Я-Лично-Ничего-Не-Сказал, кричит:

                - Берегись, парень, берегись!

                И снова Джоунси почти не слышит. Потому что на тротуаре, рядом с Даддитсом, стоит олень, большой и красивый, ростом почти с человека. За мгновение до того, как "линкольн" сбивает его, Джоунси понимает, что олень и есть человек, человек в оранжевой кепке и таком же жилете. На плече уродливым талисманом прицепилась безногая, похожая на хорька тварь с огромными черными гляделками. Хвост.., а может, щупальце, сжимает шею мужчины.

                Как, во имя Господа, я мог принять его за оленя? - думает Джоунси, но тут "линкольн" наезжает на него и сбивает на мостовую. Он слышит негромкий зловещий треск ломающейся кости.

 2

                На этот раз никакой темноты: к добру или к худу, но на улице Памяти установлены дуговые фонари. Однако фильм все же сумбурный, словно монтажер опрокинул за ленчем стаканчик-другой и забыл последовательность сцен. Отчасти все это потому, что время каким-то странным образом скручено и перекошено: и теперь он вроде бы живет одновременно в прошлом, настоящем и будущем.

                Именно так мы путешествуем, объясняет голос, и Джоунси понимает, что это тот, кто рыдал о Марси и умолял сделать укол. Как только ускорение достигает определенного значения, все путешествия становятся временными. Основа каждого путешествия - память.

                Мужчина на углу, старина Я-Лично-Ничего-Не-Сказал, наклоняется над ним, спрашивает, все ли в порядке, видит, что дело плохо, поднимает глаза и говорит:

                - У кого есть мобильник? Нужно вызвать "скорую". - И тут Джоунси видит под его подбородком небольшую царапину, старина Я-Лично-Ничего-Не-Сказал, вероятно, порезался утром во время бритья и даже не заметил.

                Как трогательно, думает Джоунси, но тут пленка дергается, изображение перескакивает, и вот он, старый дурак, в пыльном черном пальто и мягкой фетровой шляпе, поименуем дряхлого мудозвона мистером Что-Я-Наделал. Он слоняется вокруг, повторяя эту фразу. Бормочет, что на секунду отвлекся и почувствовал толчок.., что я наделал? Он твердит, что не помнит названия страховой компании, но сами они говорят, что их клиенты в хороших руках. Что я наделал? На ширинке растекается мокрое пятно. Лежа на мостовой, Джоунси ощущает абсурдную жалость к старому кретину, жалость и желание объяснить:

                "Хочешь знать, что наделал? Взгляни на свои штаны. Ты обоссался, Q-E-D <Что и требовалось доказать, от лат. "квод эрат демоистрапдум".>".

                Изображение снова дергается. Теперь вокруг полно народа. Все кажутся неестественно высокими, и Джоунси думает, что это похоже на похороны с точки зрения лежащего в гробу. И вспоминает рассказ Рэя Брэдбери, кажется, "Толпа", где люди, собирающиеся в местах происшествий - всегда одни и те же, - определяют судьбу потерпевших своими высказываниями. Если они ободряюще бормочут, что все не так уж худо и повезло, что машина успела в последнюю минуту свернуть, значит, обойдется. Если же в толпе толкуют, что "он совсем плох" или "не думаю, что он выкарабкается", - считайте себя покойником. Неизменно одни и те же личности. Одни и те же пустые, алчные лица. Праздные зеваки, обожающие смотреть на кровь и слушать стоны раненых.

                И как раз позади мистера Я-Лично-Ничего-Не-Сказал Джоунси видит Даддитса Кэвелла, одетого и вполне благополучного: то есть никаких усов из собачьего дерьма. Маккарти тоже здесь. Назовем его мистером Стою-И-Стучусь-У-Порога-Твоего, думает Джоунси. И еще кто-то. Серый человек. Только он вовсе не человек, не совсем, он инопланетянин, стоявший за ним, пока Джоунси сражался с дверью ванной. На лице, стертом, почти без черт, доминируют громадные черные глаза. Отвисшая вялыми мешками слоновья кожа стала понемножку натягиваться: старый мистер Инопланетянин-Позвони-Домой еще не поддался влиянию среды. Но поддастся. В конце концов эта атмосфера разъест его, как кислотой.

                Твоя голова взорвалась, пытается объяснить Джоунси серому человеку, но слова не идут с языка, даже рот не открывается. И все же мистер Инопланетянин-Позвони-Домой, похоже, слышит его, потому что чуть наклоняет серую голову.

                Он теряет сознание! - кричит кто-то, и прежде чем изображение снова перескакивает, Джоунси слышит, как мистер Что-Я-Наделал, тот тип, что сбил его и раскрошил бедро, как фарфоровую тарелочку в тире, говорит кому-то:

                Мне все твердят, что я похож на Лоренса Уэлка <Дирижер эстрадного оркестра, выступавшего по ТВ в 50-80-х гг.>.

 3

                В машине "скорой помощи" он так и не приходит в сознание, хотя постоянно наблюдает за собой, переживая настоящий внетелесный опыт, но есть и кое-что другое, о чем никто не позаботится сказать позже: у него останавливается сердце, когда медики срезают штанину, обнажая бедро, которое выглядит так, словно под кожу вшиты две большие и топорные дверные ручки. Остановка сердца, Джоунси точно знает, что это, потому что они с Карлой не пропустили ни одной серии "Скорой помощи", даже повторов. И тут начинается суматоха, и у одного из фельдшеров золотое распятие на шее, оно все время задевает Джоунси по носу, особенно когда старый мистер Фельдшер нагибается над предположительно трупом, и - мать твою, да он умер! Почему никто не позаботился сообщить, что он умер в "скорой"? Неужели посчитали, что это ему неинтересно, что он, узнав про такое, просто зевнет и отмахнется, подумаешь, делов-то!

                - Отойти! - кричит другой фельдшер, и как раз перед тем, как к его груди приставили дефибриллятор, водитель оглядывается, и он видит, что это мать Даддитса. Но тут они врезают по нему током, тело дергается, и все это белое мясо трясется на кости, как сказал бы Пит. И хотя у Джоунси-наблюдателя нет тела, он все равно чувствует удар током, огромное мощное "бум", зажегшее древо его нервов, как сигнальная ракета. Возблагодари Господа и давай вниз, аллилуйя!

                Тело, распростертое на носилках, дергается, как рыба, вытащенная из воды, и снова застывает. Фельдшер, скорчившийся за спиной Роберты Кэвелл, смотрит на панель и досадливо бросает: "А, черт, нет, прямая линия, давайте еще разок".

                И когда дают второй разряд, пленка скачет, и Джоунси оказывается в операционной.

                Нет, погодите, не совсем так. Часть его в операционной, но все остальное за стеклом и заглядывает в помещение. Рядом два врача, но они не проявляют ни малейшего интереса к усилиям бригады хирургов, старающихся собрать осколки Джоунси-Шалтая. Они играют в карты. Над головами покачивается в потоках воздуха из вентилятора Ловец снов из "Дыры в стене".

                Джоунси почему-то не слишком хочется наблюдать за тем, что происходит за стеклом: крайне неприятно видеть кровавую яму на месте бедра или размытые обломки того, что когда-то было костью. И хотя желудка у него не было, так что в бестелесном состоянии он не смог бы блевать, его все равно скрутила тошнота.

                За спиной один из докторов, играющих в карты, говорит: "Сами мы мерили себя по Даддитсу. Даддитс был нашим звездным часом". На что второй отвечает: "Ты так думаешь?" И Джоунси понимает, что врачи - это Генри и Пит.

                Он поворачивается к ним и, похоже, оказывается не совсем бестелесным, потому что видит в окне операционной отражение призрака. Он больше не Джоунси. Вернее, больше не человек. Кожа серая, глаза - черные луковицы, выпирающие с безносого лица. Он стал одним из них, одним из...

                Одним из серых человечков, думает он. Так они называют нас, серыми человечками. Некоторые именуют нас космическими ниггерами.

                Он открывает рот, чтобы сказать все это или, возможно, попросить старых друзей помочь ему: они всегда помогали друг другу, если могли, но тут пленка снова дергается (будь проклят этот пьяница-монтажер), и он уже в постели, на больничной койке, и кто-то зовет: "Где Джоунси, мне нужен Джоунси..."

                Ну вот, думает он с горьким удовлетворением, я всегда знал, что не Морей, а Джоунси! Это зовет смерть, а может, и сам ангел смерти, и я должен лежать очень тихо, чтобы он меня не нашел: он и так упустил меня о толпе, попытался сцапать в "скорой" и снова промахнулся, и теперь рыщет по больнице, переодевшись пациентом.

                Пожалуйста, прекратите, стонет старый мистер Смерть ужасным, жалобно-монотонным, гипнотизирующим тенорком, я этого не вынесу, сделайте мне укол, где Джоунси, мне нужен Джоунси.

                Я просто буду лежать и молчать, пока он не позвонит, думает Джоунси, все равно не могу встать: мне только что засадили два фунта металла в бедро, и черт его знает, сколько времени пройдет, прежде чем я сумею подняться, во всяком случае, не меньше недели.

                Но тут же, к своему ужасу, соображает, что в самом деле встает, отбрасывает одеяло и поднимается с постели, и хотя чувствует, как швы на бедре и животе натягиваются и лопаются, и донорская кровь льется по ноге и пропитывает волосы на лобке, все же идет, не хромая, идет сквозь солнечный луч, который отбрасывает моментально исчезнувшую, но все же очень человеческую тень на пол (слава Богу, теперь уже не серый человечек, за что ему следует быть благодарным, потому что серые человечки спеклись), и направляется к двери. Не видимый никем бредет по коридору, мимо каталки с судном, мимо парочки смеющихся, болтающих сестер, которые разглядывают снимки, передавая их друг другу, идет, притягиваемый монотонным голосом. Не может остановиться и сознает, что он в облаке. Не красном, каким ощущали его Пит и Генри: облако серое, и он плавает в нем, единственная частица, которую не сумело изменить облако, и Джоунси думает: Я - то, чего они ищут. Не знаю, как это может быть, но я именно то, чего они ищут. Потому что... Облако не изменило меня?

                Да, что-то в этом роде.

                Он минует три открытые двери. Четвертая закрыта. На ней табличка: ВХОДИТЕ, ИНФЕКЦИИ НЕТ. IL N'Y A PAS D'lNFECTION ICI.

                Лжешь, думает Джоунси. Круз, или Куртис, или как его там, может, и псих, но прав в одном: здесь есть инфекция.

                Кровь хлещет по ногам, подол больничной рубахи стал ярко-алым (потек кларет, как говаривал старый спортивный комментатор на боксерских матчах), но боли он не чувствует. И инфекции не боится. Он особенный, он уникален, и облако может только нести его, но не менять. Он открывает дверь и входит.

 4

                Удивлен ли он видом серого человека с большими черными глазами, лежащего на больничной койке? Ничуть. Как только Джоунси обернулся и обнаружил малого, стоявшего позади него, голова говнюка взорвалась. Ничего себе, приступ мигрени! Кого хочешь с ног свалит! Но теперь голова парня в полном порядке: современная медицина творит чудеса.

                Комната поросла красным грибком, повсюду, куда ни глянь, красно-золотистый мох: на полу, подоконнике, планках жалюзи. Узкие ручейки пробрались к плафонам и бутылке с глюкозой (по крайней мере Джоунси считает, что это глюкоза), короткие красно-золотистые плети свисают с ручки ванной и с изножия койки.

                Приближаясь к серому существу, укрытому простыней до самой безволосой груди, он видит на тумбочке единственную карточку с пожеланием здоровья. ПОПРАВЛЯЙТЕСЬ СКОРЕЕ, - напечатано на изображении грустной ящерицы с пластырем на чешуйках. А внизу приписано: ОТ СТИВЕНСОНА СПИЛБЕРГА И ВСЕХ ТВОИХ ПРИЯТЕЛЕЙ В ГОЛЛИВУДЕ. Это сон, обычный сон, с обычной путаницей, прибамбасами и заморочками, думает Джоунси, отлично сознавая, что это не сон. В мозгу вертятся шестеренки, перемалывая увиденное, кроша его, чтобы было легче переварить, как водится в снах: прошлое, настоящее и будущее все смешалось, и это тоже свойство снов, но Джоунси знает, что опасно отмахиваться от этого, как от нескладной сказки-небылицы, вылезшей из подсознания. По крайней мере часть всего этого реальна.

                Черные глаза навыкате наблюдают за ним. Простыня подле существа вздымается буграми. Джоунси видит, как в щель высовывается красноватая тварь, что убила Бива. Высовывается, пялится на него такими же стеклянными глазами и, помогая себе хвостом, взбирается на подушку, где и сворачивается рядом с узкой серой головой. Неудивительно, что Маккарти неважно себя чувствовал!

                Кровь продолжает литься по ногам Джоунси, липкая, как мед. И горячая, как лихорадка. Образует причудливые узоры на полу, и скорее всего скоро обзаведется собственной колонией красной плесени или мха, да не просто колонией, а зарослями. Но Джоунси ничего не боится. Он особенный. Он уникален. Облако может нести его, но не способно изменить.

                Нет костяшек, нет игры, думает он, а потом сразу:

                Ш-ш-ш, ш-ш-ш, держи это при себе!

                Серое существо поднимает руку в усталом приветствии. На ней всего три пальца с ярко-розовыми ногтями, из-под которых сочится густой желтый гной. Такой же, как поблескивает в складках кожи и уголках глаз.

                И верно, тебе нужен укол, думает Джоунси. Немного карболки или лизола, что-то в этом роде. Лишь бы выбросить тебя из...

                Ужасная мысль пронзает его, такая мощная, что он не может противостоять силе, толкающей его к койке. Ноги двигаются, оставляя размазанные красные следы.

                Не собираешься пить мою кровь? Как вампир?

                Существо на постели улыбается, не раздвигая губ:

                Мы, пользуясь вашими определениями, вегетарианцы.

                Да, но как насчет этого Баусера? - осведомляется Джоунси, показывая на безногого хорька, и тот оскаливает иглы зубов в гротескной ухмылке. - Он тоже вегетарианец?

                Сам знаешь, что нет, - говорит серое существо, щель рта при этом не двигается, ну чистый чревовещатель, нужно отдать ему должное, имел бы бешеный успех в Катскиллских горах. Но ты знаешь, что тебе нечего его бояться.

                Почему? Чем я отличаюсь от других?

                Умирающее серое существо (оно, конечно, умирает, тело разлагается изнутри) не отвечает, и Джоунси снова думает: нет костяшек, нет игры. У него такое чувство, что серое существо дорого бы дало, чтобы прочесть именно эту мысль, но черта с два, способность защищать свои мысли - это еще одна причина его неуязвимости, уникальности, и vive la difference <да здравствует различно (фр ).>, все, что может сказать Джоунси (не то чтобы он так уж рвался распускать язык).

                Так чем я отличаюсь от других?

                Кто такой Даддитс? - спрашивает серое существо, и когда Джоунси не отвечает, снова улыбается, не раздвигая губ. Вот видишь? У нас обоих есть вопросы, на которые каждый не желает отвечать. Давай пока забудем о них, хорошо? Как вы это называете? То, что в игре?

                Криб, говорит Джоунси. Теперь в ноздри бьет запах разложения, тот самый, что принес в охотничий домик Маккарти, эфирно-сернистая вонь. Он в который раз жалеет, что не пристрелил, о Боже, о Господи, сукина сына, не пустил в него пулю, прежде чем он успел оказаться в тепле. Оставить всю эту пакость внутри него погибать от холода, рядом с настилом на старом клене.

                Да, криб, говорит серое существо. Ловец снов уже здесь, подвешен к потолку и медленно вращается над головой серого существа.

                Все то, что мы не хотим открыть друг другу, можно пока отодвинуть и подсчитать позже. Положить в криб.

                Чего ты от меня хочешь?

                Серое существо, не мигая, смотрит на Джоунси. То есть, насколько может судить Джоунси, ему нечем мигать: ни век, ни ресниц.

                Ни век, ни ресниц, повторяет существо, только Джоунси слышит голос Пита. Кто такой Даддитс?

                И Джоунси так поражен, что едва не отвечает ему.., чего, разумеется, и добивался серый человек - застать его врасплох. Хитрость не изменяет ему даже на пороге смерти. Значит, Джоунси следует держать ухо востро.

                Он посылает серому типу открытку с большой бурой коровой, на шее которой висит табличка: ДАДДИТС - КОРОВА.

                И серый человек снова улыбается, не раздвигая губ, улыбается в мозгу Джоунси.

                Даддитс - корова? Не думаю.

                Откуда ты? - спрашивает Джоунси.

                С планеты X. Прибыли с погибающей планеты, поесть пиццы у "Домино"; сделать покупки в кредит и выучить итальянский методом Берлица. - Теперь это голос Генри. Но мистер Инопланетянин-Позвони-Домой немедленно переходит на собственный голос, да вот только Джоунси устало и без всякого удивления обнаруживает, что это его голос, голос Джоунси. Генри, естественно, сказал бы, что у него галлюцинации на почве гибели Бивера.

                Ну уж нет, черта с два, думает Джоунси. Теперь это исключено. Отныне он эггмен, а эггмену лучше знать.

                Генри? Ему конец. Скоро... - равнодушно бросает серый тип. Его рука крадется по одеялу, длинные серые пальцы захватывают ладонь Джоунси. Кожа на ощупь кажется теплой и сухой.

                Ты это о чем? - спрашивает Джоунси, испугавшись за Генри, но истлевающее существо не отвечает. Еще одна карта в криб. Поэтому Джоунси выкладывает очередную из своих: Зачем ты позвал меня сюда?

                Серое существо явно удивлено, хотя ни одна складка на лице не шевельнулась.

                Никому не хочется умирать в одиночестве. Нужно, чтобы кто-то был рядом. Так все считают. Я знаю, у нас ведь тоже есть телевизоры.

                Я не желаю...

                Я давно мечтал посмотреть один фильм. Тебе он тоже понравится. Называется "Сочувствие к серым человечкам". Баусер! Пульт!

                Баусер награждает Джоунси на редкость злобным взглядом, соскальзывает с подушки. Гибкий хвост сухо шуршит по полотну, как у змеи, ползущей по камню. ТВ-пульт, тоже украшенный грибком, валяется на столе. Баусер хватает его в зубы, поворачивается и крадется к серому существу. Серое существо выпускает руку Джоунси (прикосновение отнюдь не противно, но какое облегчение вновь оказаться на свободе! ), берет пульт и нажимает на кнопку "пуск". Появляется картинка, слегка размытая, но не полностью скрытая пушком, разукрасившим экран. Да это.., это сарай, на задах "Дыры"! В самом центре, под грязным брезентом, что-то высится.

                И прежде чем откроется дверь и войдет он сам, Джоунси уже догадался, что все это значит. Звезда "Сочувствия к серым человечкам" - он сам, Гэри Джоунс.

                Что же, вещает умирающее существо со своего уютного местечка в центре мозга Джоунси. Доверия нам явно не хватает, но ведь фильм только начинается.

                Этого-то Джоунси и боится.

 5

                Дверь сарая открывается, и входит Джоунси. Настоящий шут гороховый, одетый с бору по сосенке: собственная куртка, Биверовы перчатки и старая оранжевая кепка Ламара. На мгновение тот Джоунси, что смотрит телевизор в больнице, сидя в кресле для посетителей у постели мистера Грея, уверен, что второй Джоунси, стоящий сейчас в сарае, подхватил инфекцию и зарос грибком с головы до пят, но потом вспоминает, что мистер Грей взорвался прямо у него под носом, то есть не весь он, а голова, и Джоунси обдало ее содержимым.

                Только ты не взорвался, говорит он. Ты.., ты что? Сеял семена?

                Ш-ш-ш, отмахивается мистер Грей, и Баусер предостерегающе скалит грозные зубы, словно приказывая Джоунси быть повежливее. Я люблю эту песню, а ты?

                И саундтрек подобран со смыслом. "Роллинг Стоунз", "Сочувствие дьяволу". Почти совпадает с названием фильма (мой экранный дебют, погодите, вот Карла и дети увидят! - думает Джоунси), он и в самом деле любит эту песню, становится чуточку грустно, когда ее слушаешь.

                Как ты можешь слушать ее? - спрашивает Джоунси, игнорируя ощеренные зубы Баусера: Баусер ему не опасен, и они оба это знают. Как ты можешь ? Ведь они убивают вас под эту музыку!

                Они всегда убивают нас, отвечает мистер Грей. Л теперь помолчи, посмотри кино. Эта часть слишком затянута, но дальше пойдет динамичнее.

                Джоунси складывает руки на красных коленях - похоже, кровотечение наконец остановилось - и смотрит "Сочувствие к серым человечкам", в главной роли единственный и неповторимый Гэри Джоунс.

 6

                Единственный и неповторимый Гэри Джоунс стягивает брезент со снегохода, оглядывается, замечает на верстаке картонную коробку с аккумулятором и вставляет его, старательно присоединяя провода к соответствующим клеммам. Пожалуй, к этим скудным навыкам и сводятся все его познания в механике: в конце концов он преподаватель истории, и все представления о воспитании сводятся к тому, чтобы заставить детей раз в неделю смотреть канал истории вместо "Зены, королевы воинов". Ключ торчит в зажигании, и индикаторы на приборной панели загораются, как только Джоунси его поворачивает: значит, правильно подсоединил аккумулятор, но двигатель не заводится. Даже не фырчит. Стартер негромко тикает, но только и всего.

                - О Боже. О Господи, мать твою, - повторяет он, на одной ноте, не уверенный, стоит ли проявлять более бурные эмоции, и хочется ли ему их проявлять. Он, поклонник и любитель ужастиков, видел "Нашествие захватчиков тел" раз двадцать (даже тот злосчастный римейк с Дональдом Сазерлендом) и знает, что произошло. Его тело украли, совершенно бессовестно и хладнокровно. Захватили полностью и целиком. Хотя в этом случае армии зомби не предвидится. Даже на маленький городок не хватит. Он один такой. Уникальный. Он чувствует, что Пит, Генри и Бив тоже уникальны (то есть Бивер был уникальным), но он самый-самый из всей четверки. Конечно, неприлично говорить о себе такое, но это тот редкий случай, когда привычные правила не действуют. Пит и Бивер были исключительными, Генри - еще исключительнее, а он, Джоунси, - самый исключительный из всех. Смотрите, он даже стал звездой в собственном фильме! "Вот это да! " - как сказал бы его старший сын.

                Серый человек на больничной койке переводит взгляд с телевизора, где Джоунси Первый оседлал "арктик кэт", на Джоунси Второго, восседающего на кресле, в окровавленной рубашке.

                Что ты скрываешь? - спрашивает мистер Грей.

                Ничего.

                Почему ты постоянно видишь кирпичную стену? Что такое 19, помимо обычной цифры, конечно? Кто сказал "хрен с ними, с "Тиграми"?" Что это означает? Что такое "кирпичная стена"? Когда она была, эта стена? Что это означает? Почему ты все время ее видишь?

                Джоунси ощущает, как мистер Грей пытается вытянуть из него правду, но пока, хотя бы на время, это зернышко истины в безопасности. Его можно унести, но невозможно изменить. И полностью открыть, кажется, тоже. По крайней мере сейчас.

                Джоунси подносит палец к губам и возвращает серому типу его же слова:

                Тише, смотри лучше фильм.

                Существо изучает его черными шарами глаз (совсем как У насекомого, думает Джоунси, глаза богомола), но неприятное ощущение постепенно исчезает. Да и куда ему спешить, этому серому существу, раньше или позже оно сумеет растворить последнее ядрышко чистоты, еще не населенное чужой волей, и тогда узнает все, что хочет знать.

                Ну а пока они смотрят фильм. И когда Баусер сворачивается у Джоунси на коленях - Баусер с его острыми зубами и эфирным запахом антифриза, - Джоунси едва замечает его.

                Джоунси Первый, Король Сарая (только на самом деле это сейчас мистер Грей), протягивает щупальца. Он должен достигнуть немало мозгов, чужие мысли путаются, накладываются друг на друга, как ночные радиоволны, но он почти сразу находит то, что ищет. Это все равно что открыть файл на персональном компьютере и вместо слов найти прекрасно снятый, объемный фильм, в котором выписана каждая деталь.

                "Источник" мистера Грея - Эмил "Дог" Бродски из Менло-парк, Ныо-Джерси. Бродски - сержант технических войск, крохотный винтик объединенного автопарка. Только здесь, в Группе Оперативного Реагирования под командованием Курца, чинов нет ни у кого. Нет и у него. К тем, кто выше его по званию, он обращается "босс", к остальным (здесь, в этой мясорубке, таковых мало) - "эй ты". Если он не знает, кто есть кто, сойдет "приятель" или "старик".

                Район облетают реактивные самолеты, но их не так много (они смогут сделать все необходимые снимки на околоземной орбите, если облака когда-нибудь рассеются), а кроме того, Бродски они не касаются. Самолеты взлетают с авиабазы Национальной гвардии в Бангоре, а он здесь, в Джефферсон-трект. Работа Бродски - вертушки и грузовики в быстро растущем объединенном автопарке (с полудня все дороги в этой части штата перекрыты, и единственный вид транспорта - оливково-зеленые грузовики с тщательно закрашенными номерными знаками и надписями). Ему поручено также установить не менее четырех генераторов, чтобы обеспечить электричеством лагерь, раскинутый вокруг магазина Госслина, а к ним нужны объемные датчики движения, прожекторы, фонари по всему периметру лагеря и лампы для передвижного госпиталя, срочно оборудованного в доме на колесах фирмы "Уиндстар".

                Курц ясно дал понять, что от освещения зависит едва ли не все, и поэтому он желает, чтобы здесь было светло как днем. Больше всего прожекторов установили вокруг амбара, того здания, что когда-то служило загоном для лошадей и выгула, позади амбара. В поле, где когда-то мирно паслись сорок коров старого Реджи Госслина, поставили две палатки. На зеленой крыше, той, что побольше, виднелась надпись: СТОЛОВАЯ. На другой, белой палатке - никаких надписей. В ней нет керосиновых обогревателей, в белой палатке они и не нужны. Джоунси почему-то понимает, что это временный морг. Там сейчас всего три тела (один - банкир, пытавшийся сбежать, глупец), но вскоре будет гораздо больше. Если, разумеется, не произойдет несчастный случай, затрудняющий поиск и сбор трупов. Для босса, мистера Курца, такой инцидент решил бы целую кучу проблем.

                Но все это так, к слову. А пока Джоунси Первому необходимо заняться Эмилом Бродски из Менло-парк.

                Бродски быстро передвигается по заснеженной, слякотной, выжженной земле между посадочной площадкой для вертолетов и выгулом, где содержатся индивиды, пораженные грибком Рипли. (Их уже собралось немало, и все бродят по площадке с ошеломленным видом недавно интернированных беженцев, собранных со всего света.) Время от времени они зовут охранников, прося сигарет и информации, выкрикивая пустые угрозы. Эмил Бродски, приземистый, коротко стриженный, с бульдожьей мордой, словно созданной для дешевых сигар (Джоунси точно знает, что Бродски - добрый католик, в жизни не курил), не обращает внимания на вопли. Ему не до того: слишком много навалилось работы. И мечется он, как однорукий обойщик, стараясь поспеть в сто мест одновременно. На голове наушники, на груди микрофон. Он ведет переговоры с колонной бензозаправщиков, которая вот-вот подъедет: это очень кстати, потому что на базу скоро начнут возвращаться с задания вертолеты, и одновременно ухитряется объясняться с идущим рядом Кембри на тему центра управления и контроля, который Курц приказал организовать к девяти вечера, самое позднее - к полуночи. По слухам, операция должна завершиться за сорок восемь часов, но хрен его знает, так ли это. Согласно тем же слухам, основная цель, Блю-Бой, уже уничтожена, но Бродски понятия не имеет, так ли это, поскольку большие боевые вертолеты еще не вернулись, Но все равно, так или иначе, их дело телячье: действуй ручкой управления и ни о чем не думай.

                И, Господи Боже мой, откуда-то взялся третий Джоунси. Един в трех лицах: первый смотрит телевизор в облепленной грибком палате, второй обретается в сарае, а третий.., третий каким-то образом поселился в коротко остриженной католической башке Эмила Бродски. Бродски останавливается и тупо смотрит в белесое небо.

                Кембри делает три-четыре шага, прежде чем осознает, что Дог замер как вкопанный посреди грязного коровьего пастбища. Посреди всей этой лихорадочной суматохи: бегущие люди, снижающиеся вертолеты, ревущие моторы, Дог застыл, как робот со скисшей батарейкой.

                - Босс, - озабоченно спрашивает Кембри, - все в порядке?

                Бродски не отвечает.., то есть не отвечает Кембри. Зато Джоунси, Джоунси Первого, наставляет: Открой капот двигателя и покажи мне свечи.

                Джоунси долго копается, не зная, гак открыть капот, но Бродски продолжает инструктировать его. Наконец Джоунси наклоняется над небольшим двигателем, не пытаясь разобраться, что к чему. Проще посмотреть в красный глазок камеры и передать изображение Бродски.

                - Босс, - встревоженно допытывается Кембри. - Босс, что стряслось? Все в порядке?

                - Ничего страшного, - медленно и очень отчетливо выговаривает Бродски и стягивает наушники: непрерывная трескотня его отвлекает. - Дай мне минуту подумать.

                И обращаясь к Джоунси: Кто-то вытащил свечи. Посмотри.., а, вот они. На краю верстака.

                На краю верстака стоит майонезная банка с бензином. Крышка привернута неплотно, чтобы не скапливались газы. В банке, словно лабораторные экспонаты в формальдегиде, красуются две свечи "Чемпион". Бродски произносит вслух:

                - Хорошенько вытри. - И когда Кембри переспрашивает, что именно вытереть, рассеянно советует ему заткнуться.

                Джоунси выуживает свечи, старательно вытирает и вставляет в соответствии с указаниями Бродски.

                Попробуй еще раз, говорит тот, на этот раз не шевеля губами, и тут же слышится рев мотора. Яне забудь проверить бензин.

                Джоунси так и делает, не забыв поблагодарить Бродски.

                - Без проблем, босс, - отвечает тот и снова пускается в путь. Кембри усердно семенит рядом, пытаясь догнать собеседника. И замечает несколько недоуменное лицо Дога, когда тот обнаруживает, что наушники почему-то болтаются на шее.

                - Какого дьявола все это значит? - не выдерживает Кембри.

                - Забудь, - отмахивается Бродски, но что-то все же было, голову на отсечение, было.., что? Разговор. Беседа... Консультация?! Вот именно. Но только никак не вспомнить, о чем шла речь. Он помнит, что было на утреннем брифинге, перед началом операции. Одна из директив Курца требовала немедленно докладывать обо всем необычном. Но можно ли отнести это к необычному? И что это вообще было?

                - Должно быть, временное затмение, - поясняет Бродски. - Слишком много дел, слишком мало времени. Ну же, сынок, продолжай.

                Кембри продолжает. Бродски возобновляет переговоры на два фронта: там бензозаправщики, тут Кембри, но что-то засело в голове, как заноза.., было еще что-то.., третий разговор, уже закончившийся. Необычно или нет? Скорее всего нет, решает Бродски. Конечно, ничего такого, в чем можно бы исповедаться этому тупоголовому ублюдку Перлмуттеру, твердо уверенному в том, что если этого нет на его планшетке, значит, не существует вообще. Курцу? Никогда. Он уважает старого стервятника, но еще больше боится. Как и все они. Курц умен, Курц храбр, но Курц еще и самый психованный дикарь во всех джунглях. Бродски не хотелось бы даже ступить в тень Курца, протянувшуюся по земле.

                Андерхилл? Может, потолковать с Андерхиллом?

                Может быть.., а может, и нет. В подобных вещах можно вляпаться так, что не поздоровится, причем ни за что ни про что. Он слышал голоса всего минуту-другую.., вернее, один голос, но теперь вроде все прошло. Вроде...

                "Дыра в стене". Джоунси с ревом вылетает из сарая и устремляется к Дип-кат-роуд. Он чует Генри, пролетая мимо, Генри, прячущегося за деревом, вгрызающегося в мох, чтобы сдержать крик, но скрывает это от завладевшего им облака, облака, объявшего последнее ядрышко его сущности. Джоунси почти уверен, что в последний раз был рядом со старым другом, который никогда не выберется из этих лесов живым.

                Жаль только, что они так и не смогли попрощаться.

 7

                Не знаю, кто снимал это кино, говорит Джоунси, но не думаю, что им придется отглаживать смокинги к церемонии награждения "Оскаром". Собственно говоря...

                Он оглядывается и видит только заснеженные деревья. Снова взгляд вперед, и снова ничего, кроме Дип-кат-роуд, разворачивающейся бесконечным полотном. И снегохода, вибрирующего между бедер. Никакой больницы, никакого мистера Грея. Все это было сном.

                Но это не сон. И комната, вот она. Только это не больничная палата. Ни койки, ни телевизора, ни капельницы. И вообще почти пусто: только доска объявлений, к которой прикреплены карта Новой Англии с маршрутами грузовиков братьев Трекер и полароидный снимок девочки-подростка с поднятой юбочкой, открывающей золотистый кустик завитков. Он смотрит на Дип-кат-роуд из окна. Джоунси твердо уверен, что это окно больничной палаты. Но больничная палата таит опасность. Тут что-то неладно. Нужно немедленно выбраться отсюда, потому что...

                Потому что в больничной палате небезопасно, думает Джоунси ..как, впрочем, и в любом другом месте. Но может, именно здесь чуточку безопаснее. Его последнее убежище, и он украсил его фото, которое, наверное, они все надеялись увидеть, когда шли по той подъездной дороге в далеком семьдесят восьмом. Тина Джин Слоппингер, или как там ее.

                Кое-что из увиденного было на самом деле.., вернувшиеся полноценные воспоминания, как сказал бы Генри. И, думаю, я действительно видел Даддитса в тот день. Поэтому и шагнул на мостовую, не оглядевшись. А что до мистера Грея.., сейчас я и есть мистер Грей. Не так ли? Если не считать того, что часть меня осталась в этой пыльной, пустой, унылой каморке с использованными гондонами на полу и снимком девушки на доске объявлений, в остальном я мистер Грей. Разве не так?

                Нет ответа. Что само по себе уже ответ, который ему нужен.

                Но как это случилось ? Как я сюда попал? И почему ? Зачем все это?

                Ответов по-прежнему нет, а сам он ничего не может сообразить. Только рад, что есть еще место, где он может оставаться собой, и расстроен тем, как легко оказалось украсть его остальную жизнь. И снова жалеет, горько, искренне и чистосердечно, что не пристрелил Маккарти.

 8

                Оглушительный взрыв разорвал небо, и хотя эпицентр находился достаточно далеко, все же сила была такова, что с деревьев посыпался снег. Но водитель снегохода даже не поднял головы. Это корабль. Солдаты взорвали его. Байруму конец.

                Через несколько минут показался навес с обвалившейся крышей. На снегу сидел Пит, так и не успевший вытащить ноги из-под листа жести. Он казался мертвым, но на самом деле мертвым не был. Разыгрывать мертвого не входило в правила игры, он мог слышать мысли Пита. Когда он свернул к навесу и заглушил мотор, Пит поднял голову и обнажил оставшиеся зубы в невеселой ухмылке. Левый рукав куртки почернел и значительно укоротился. На правой остался только один действующий палец. Вся не скрытая одеждой кожа испятнана красно-золотистым мхом.

                - Ты не Джоунси, - сказал Пит. - Что ты сделал с Джоунси?

                - Садись, Пит, - велел мистер Грей.

                - Никуда я с тобой не поеду. - Пит поднял правую руку - болтающиеся на ниточках сухожилий пальцы, красно-золотистые кочки грибка - и вытер лоб. Вали отсюда. Прыгай на своего пони, и вперед.

                Мистер Грей опустил голову, некогда принадлежавшую Джоунси (Джоунси видит все из окна своего наблюдательного пункта в заброшенной конторе братьев Трекер, не в силах ни помочь, ни вмешаться), и пристально уставился на Пита. Пит пронзительно закричал: очевидно, грибок, растущий по всему телу, все смелее укоренялся, проникая в мышцы и нервы. Нога, застрявшая под крышей, дернулась, выскочила наконец наружу, и Пит, все еще вопя, свернулся клубочком. Из носа и рта хлынула кровь. Когда он снова открыл рот, оттуда вывалились еще два зуба.

                - Садись, Пит.

                Всхлипывая, прижимая к груди изуродованную руку, Пит попробовал встать на ноги. Первая попытка не удалась: он снова распластался на снегу. Мистер Грей ничего не говорил: просто сидел верхом на неподвижном "арктик кэт" и наблюдал.

                Джоунси чувствовал боль, отчаяние и мучительный страх Пита. Страх был хуже всего, и он решил рискнуть.

                Пит!

                Едва различимый шепот, но Пит услышал. Он поднял голову - лицо осунувшееся, в красной оспе грибка, который мистер Грей называет байрумом. Когда Пит облизнул губы, Джоунси увидел, что и язык словно заплесневел. Молочница космических пространств. Когда-то Пит Мур хотел стать астронавтом. Когда-то он смело заступился перед здоровыми парнями за того, кто был меньше и слабее. Он заслужил лучшей участи.

                Нет костяшек, нет игры.

                Пит почти улыбнулся, это было и трогательно, и прекрасно. На этот раз он встал и медленно побрел к снегоходу.

                В заброшенной конторе, куда его заточили, задергалась дверная ручка.

                Что это означает? - спросил мистер Грей. Что это такое: нет костяшек, нет игры? Что ты там делаешь? И вообще, как ты туда попал?

                Настала очередь Джоунси не отвечать, что он и сделал с превеликим удовольствием.

                Я войду, сказал мистер Грей. Когда буду готов, я войду. Можешь тешиться мыслью, будто запертая дверь меня остановит, но ты ошибаешься.

                Джоунси хранил молчание: ни к чему дразнить создание, завладевшее его телом, - только вряд ли он ошибается. С другой стороны, он не смел выйти из опасения, что его поглотят целиком. Он был всего лишь крохотной частичкой в облаке, кусочком непереваренной пищи в желудке пришельца.

                Лучше не высовываться.

 9

                Пит сел позади мистера Грея и обнял Джоунси за пояс. Десять минут спустя они пролетели мимо перевернутого "скаута", и Джоунси понял, почему Пит и Генри так долго не возвращались из магазина. Счастье еще, что они не погибли. Ему хотелось разглядеть получше, но мистер Грей не сбавил скорости, только направил лыжи "кэт" между двумя глубокими, забитыми снегом колеями.

                Милях в трех от "скаута" они взобрались на пригорок, и Джоунси увидел слепящий клубок желто-белого цвета, висевший меньше чем в десяти футах от дороги. Ожидавший их. Он был похож на пламя газосварочного агрегата, но, разумеется, таковым не был: снег под ним даже не растаял. Очевидно, это был один из тех огней, что плясали в облаках, над лавиной животных, катившейся из Ущелья на глазах изумленных Бивера и Джоунси.

                Верно, сказал мистер Грей. То, что твои люди называют сигнальным огнем. Это один из последних. Возможно, самый последний.

                Джоунси ничего не сказал, только прижался лбом к окну камеры. Он ощущал руки Пита, сжимавшие его талию чисто механической, инстинктивной хваткой, так почти побежденный боксер вцепляется в соперника, чтобы не свалиться в нокауте. Голова, лежащая на его плече, казалась тяжелее камня. Пит окончательно превратился в питательную среду для байрума и пришелся, очевидно, ему по вкусу: окружающий мир был холодным, а Пит - теплым. Для чего-то он понадобился мистеру Грею, вот только для чего?

                Сигнальный огонь провожал их еще с полмили, а потом свернул в лес, проскользнул между двумя толстыми соснами и снова остановился, вертясь над самым снегом. Джоунси слышал, как мистер Грей велел Питу держаться крепче.

                "Арктик кэт" подпрыгивал и рычал, катясь по не слишком крутому спуску. Лыжи вгрызались в снег, сминали и отбрасывали комья. Под мохнатым пологом леса белый покров был не таким густым, а местами исчезал совсем. В таких проталинах лыжи снегохода сердито дребезжали по замерзшей земле, усыпанной галькой, едва прикрытой тонким ковром гниющих игл. Теперь они направлялись на север.

                Чуть погодя они наткнулись на гранитный выступ, и Пит с тихим криком свалился вниз. Мистер Грей нажал на тормоз. Сигнальный огонь тоже замер. Джоунси показалось, что он стал более тусклым.

                - Вставай, - приказал мистер Грей, поворачиваясь в седле и оглядываясь на Пита.

                - Не могу, - сказал Пит. - Со мной все кончено, парень. Я...

                А потом Пит закричал и принялся кататься по земле, взбивая снег каблуками. Руки - одна сожженная, другая изуродованная - спазматически подергивались.

                Прекрати! - завопил Джоунси. Ты убиваешь его!

                Но мистер Грей, проигнорировав его, с ледяным бесстрастием наблюдал, как байрум пожирает плоть Пита. Наконец Джоунси почувствовал, как мистер Грей оставил Пита в покое. Тот, пьяно мотая головой, кое-как встал. На щеке краснел свежий порез, уже кишевший спорами байрума. Усталые, подернутые пленкой глаза были мокры от слез. Он подковылял к снегоходу и снова обхватил Джоунси за талию.

                Держись за куртку, прошептал Джоунси. Мистер Грей повернулся и снова завел снегоход. Пит вцепился в пояс куртки. Нет костяшек, нет игры, верно?

                Нет игры, еле слышно согласился Пит.

                На этот раз мистер Грей не обратил на них внимания. Сигнальный огонь, не слишком яркий, но все такой же быстрый, снова устремился на север.., по крайней мере Джоунси казалось, что на север. Пока снегоход лавировал между деревьями, густыми кустами и валунам, он совсем запутался и утратил чувство направления. Позади слышался непрестанный треск пулеметов, словно кто-то затеял стрелковые состязания.

 10

                Еще через час Джоунси понял, зачем мистер Грей взял на себя труд тащить Пита. Именно тогда сигнальный огонь превратился в тусклую свечку, которая вскоре погасла совсем. Исчезла с мягким хлопком, словно кто-то стукнул по надутому бумажному пакету. Оставшиеся крупицы легко спланировали на землю.

                Они находились на поросшем деревьями гребне, посреди бог знает чего. Впереди раскинулась заснеженная лесная лощина, на дальнем конце которой виднелись изъеденные временем холмы и густые заросли неизвестного кустарника. Нигде ни огонька. И в довершение всего день явно клонился к закату.

                Очередная передряга, в которую ты нас втянул, подумал Джоунси, но не почувствовал ни малейшего раздражения со стороны мистера Грея. Он остановил снегоход, но не слез.

                Север, сказал мистер Грей. Но сказал не для Джоунси.

                Ответил Пит, громко, но устало и очень медленно.

                - Откуда мне знать? Господи Боже, я не вижу даже, где солнце садится. Один глаз гикнулся.

                Мистер Грей повернул голову Пита, и Джоунси заметил, что левого глаза больше нет. Веко было высоко поднято, придавая ему идиотски удивленный вид, а из глазницы росла целая клумба байрума. Длинные пряди свисали вниз, щекоча щетинистую щеку Пита. Несколько плетей вплелись в редеющие волосы красно-золотистыми лентами. Ты знаешь.

                - Может, и знаю, - сказал Пит. - А может, просто не хочу показывать. Почему?

                - Потому что сомневаюсь в твоих добрых намерениях по отношению к нам, простым смертным, долбоеб ты этакий, - бросил Пит, и Джоунси вдруг почувствовал абсурдную гордость за друга. Но растительность в левой глазнице неожиданно дернулась, и Пит завопил и схватился за лицо. На миг, короткий, но невыносимо долгий, Джоунси успел ощутить, как красновато-золотые нити проникают прямо в мозг Пита, где распространяются, как неумолимые пальцы, сжимающие серое вещество.

                Ну же, Пит, скажи ему! - вскричал Джоунси. - Ради Христа, скажи ему!

                Байрум снова застыл. Руки Пита упали. Теперь лицо казалось смертельно бледным в тех местах, где не было красновато-золотистым.

                - Где ты, Джоунси? - спросил он. - Найдется там местечко еще для одного?

                Ответ был коротким. Разумеется, нет. Джоунси не понимал, что с ним случилось. Но твердо знал, что его выживание - последнее крошечное зернышко его истинного "я" - каким-то образом зависит от его пребывания в этой комнате. Если он хотя бы приоткроет дверь, с ним будет покончено.

                Пит кивнул.

                - Я так и думал, - сказал он и обратился к тому, второму:

                - Только не мучай меня, парень.

                Мистер Грей молча взирал на него глазами Джоунси, не давая никаких обещаний. Пит вздохнул, поднял обугленную левую руку, вытянул палец и, закрыв глаза, стал водить им взад-вперед, взад-вперед. И тут Джоунси вроде как осенило. Теперь он, похоже, понял все. Как звали ту малышку? Ринкенхауэр, верно? Да. Имя ее он не помнил, но неблагозвучное сочетание звуков вроде "ринкенхауэр" забыть трудно. Она тоже ходила в школу Мэри М. Сноу, иначе говоря, Академию Дебилов, хотя Даддитс к тому времени перешел в профучилище. А Пит? У Пита всегда была забавная манера все запоминать, но после Даддитса...

                Слова нахлынули на Джоунси, съежившегося у окна своей грязной маленькой камеры, откуда он глядел на мир, украденный у него.., только это были не совсем слова, одни открытые гласные, странно прекрасные и до ужаса понятные.

                Ы иис иию, Ит? Ты видишь линию, Пит?

                Пит, с лицом исполненным мечтательного благоговейного удивления, сказал, что видит. И с тех пор проделывал этот трюк с качающимся пальцем. В точности, как теперь.

                Палец замер, хотя кончик все еще подрагивал, как волшебный прутик лозоходца. Потом Пит показал на гребень, возвышавшийся чуть справа от снегохода.

                - Там, - прошептал он, опустив руку. - Там север. Правь прямо на эту скалу. Ту, с сосной посредине. Видишь?

                Вижу. Мистер Грей снова включил зажигание. Джоунси рассеянно подумал, хватит ли у него бензина.

                - Можно мне остаться? - спросил Пит. То есть дадут ли ему наконец умереть.

                Нет.

                Они снова пустились в путь. Пит обессиленно привалился к куртке Джоунси.

 11

                Они обогнули скалу, взобрались на самый высокий холм рядом с ней, и мистер Грей снова остановился, чтобы потребовать от своего живого суррогатного сигнального огня новых указаний. Пит снова просчитал направление, и так они продолжали путь, уходя все дальше и дальше, чуть к западу от севера. Дневной свет продолжал меркнуть.

                Как-то они услышали шум вертолетов, по меньшей мере двух, а может, и четырех, летевших навстречу. Мистер Грей завел снегоход в густые кусты, не обращая внимания на ветки, бившие по лицу Джоунси, высекавшие кровь на щеках и лбу. Пит снова рухнул в снег. Мистер Грей заглушил двигатель и затащил стонавшего, почти теряющего сознание Пита под самый разлапистый куст. Там они переждали, пока рокот вертушек затих вдали. Джоунс почувствовал, как мистер Грей наспех проник в мозг одного из команды и сканировал его, вероятно, сверяя сведения с теми, что сообщил Пит. Когда вертушки прошлепали к юго-западу, очевидно, возвращаясь на базу, мистер Грей завел снегоход и продолжал держаться прежнего маршрута. Снег пошел опять.

                Еще через час они остановились на очередном гребне, и Пит снова покатился со снегохода, на этот раз приземлившись на бок. Он поднял голову, но лица уже не было. Исчезло под толстым слоем растительности. Он пытался говорить, но слова давались с трудом: рот был забит вездесущим байрумом.

                Не могу, парень, не могу. Пожалуйста. Отвяжись от меня.

                Да, - ответил мистер Грей. Думаю, ты свое дело сделал.

                Пит! - крикнул Джоунси и, уже обращаясь к мистеру Грею, умоляюще прошептал: Нет! Не смей!

                Мистер Грей, разумеется, не среагировал. Но Джоунси успел увидеть в единственном глазу Пита молчаливое понимание. И облегчение. В это мгновение Джоунси все еще был способен коснуться разума Пита, своего школьного друга, того, кто всегда ждал их у ворот школы, прикрывая одной рукой воображаемую сигарету во рту, того, кто мечтал стать астронавтом и увидеть мир из своего космического корабля, одного из четверки, спасшей Даддитса от взрослых парней.

                На одно мгновение. Потом он ощутил, как из мозга мистера Грея что-то взметнулось, и пакость, облепившая Пита, не просто дернулась, а стиснула. И череп Пита со зловещим скрипом треснул сразу в десяти местах. Лицо.., то, что осталось от лица, втянулось внутрь, как сдувшийся воздушный шар, мгновенно превратив его в дряхлого старика. Пит грузно повалился головой вперед, и снег мелкой солью присыпал его пуховик.

                Ты, ублюдок.

                Мистер Грей, безразличный к проклятиям и гневу Джоунси, не ответил. Он снова устремил взгляд вперед. Беснующийся ветер моментально стих, и в снежном занавесе открылась дыра. Примерно в пяти милях к северо-западу от того места, где стоял снегоход, Джоунси увидел плывущие огни, но на этот раз не сигнальные. Свет фар. Великого множества фар. Грузовики, идущие колонной по шоссе. Грузовики, и ничего больше. Теперь эта часть Мэна - арена военных действий.

                И все ищут тебя, мудак, прошипел он, когда снегоход покатился дальше. Снежная пелена снова сгустилась, отсекая грузовики, но Джоунси знал, что мистер Грей без труда доберется до шоссе. Пит довел его до этого места, к той части карантинной зоны, где особых неприятностей не ожидалось. Теперь мистер Грей рассчитывал, что Джоунси поможет ему проделать остаток пути, потому что Джоунси - другой. Главное, что байрум его не берет. По какой-то причине Джоунси пришелся ему не по вкусу.

                Тебе никогда не выбраться отсюда, сказал Джоунси.

                Выберусь, заверил мистер Грей. Мы всегда умираем и всегда живем. Всегда проигрываем и всегда побеждаем. Нравится тебе или нет, Джоунси, но за нами будущее.

                Если это правда, значит, лучшей причины жить в прошлом просто не найти, парировал Джоунси, но мистер Грей не ответил. Мистер Грей как сущность, как сознание куда-то канул, слился с облаком. Того, что от него осталось, хватало только, чтобы кое-как поддерживать способности Джоунси управлять снегоходом и прорваться к шоссе. И Джоунси, беспомощно уносимый навстречу уготованному серым существом, сумел найти слабое утешение в двух неоспоримых фактах. Первый: мистер Грей по-прежнему не в состоянии добраться до последнего уголка его "я", той крохотной части бытия Джоунси, что еще существовала в его воспоминаниях о конторе братьев Трекер. И второе: мистер Грей не знал о Даддитсе.., о "нет костяшек, нет игры".

                И Джоунси намеревался сделать все, чтобы мистер Грей не докопался.

                По крайней мере пока.

 Глава 13

 В МАГАЗИНЕ ГОССЛИНА

 1

                По мнению Арчи Перлмуттера, отличника, удостоенного произносить прощальную речь на вечере выпускников (тема: "Преимущества и обязанности демократии"), бывшего "орла" <высшее отличие у скаутов.>, доброго пресвитерианина, выпускника Уэст-Пойнт, "Страна товаров Госслина" не имела ничего общего с реальностью. Высвеченный фонарями и прожекторами в количестве, которого с лихвой хватило бы на небольшой город, магазин казался чем-то вроде фальшивой киношной декорации. Словно какому-то свихнувшемуся режиссеру вроде Джеймса Камерона вздумалось поставить фильм, где расходов на один лишь постановочный банкет или свадьбу хватило бы, чтобы прокормить население Гаити в течение двух лет. Даже снег, становившийся все гуще, не мог затмить беспощадно-яркого, какого-то химического зарева, разрушить иллюзию того, что вся обстановка, от жестяных покосившихся дымоходов, выраставших из крыши, до единственной ржавой бензоколонки перед зданием, просто выгородка в съемочном павильоне.

                Начинается Акт Первый, думал Перли, энергично вышагивая по тропинке, с неизменной планшеткой под мышкой (Арчи Перлмуттер всегда воображал себя натурой артистической и немного, совсем немного, деловой). Мы торчим в заброшенном сельском магазинчике. Старожилы сидят у печки, не той, маленькой, в офисе Госслина, а большой, в самом магазине, пока за окном растут нежные сугробы. Они толкуют об огнях в небе.., пропавших охотниках.., серых человечках, поселившихся в лесу. Владелец магазина, назовем его, скажем, старик Росситер, презрительно фыркает. "О Боже, какая чушь, все вы просто шайка выживших из ума кретинов", твердит он, и тут помещение вдруг заливает ослепительное сияние (совсем как в "Близких контактах третьего рода"), это садится НЛО. Оттуда сыплются кровожадные пришельцы и сеют смерть своими бластерами. Все равно что День Независимости, но весь прикол в том, что действие происходит в лесу.

                Рядом, изо всех сил стараясь не отстать, перебирал ногами Мелроуз, третий помощник повара (одна из немногих официальных должностей в этой маленькой авантюре). Вместо ботинок или сапог на нем были тапочки: Перлмуттер вытащил его из "Спаго" (так солдаты называли кухонную палатку), и он все время оскальзывался. Вокруг суетились мужчины (и несколько женщин), которые в основном почему-то держались по двое. Многие что-то говорили в миниатюрные микрофоны или "уоки-токи". Ощущение присутствия в кинопавильоне усиливалось неумолчным ревом моторов, генераторов, скоплением грузовиков, трейлеров, стоящими чуть поодаль вертолетами (вынужденными вернуться из-за ухудшения погоды).

                - Зачем я ему понадобился? - снова спросил Мелроуз, задыхаясь, и еще более жалобно, чем обычно. Они уже добрались до загона и выгула рядом с коровником Госслина. Старая покосившаяся изгородь (прошло десять или больше лет, с тех пор как здесь стояли или проминались лошади) была укреплена и оплетена колючей проволокой и проводами под напряжением, не смертельным, но достаточно высоким, чтобы любого неосторожного беглеца в конвульсиях отшвырнуло на землю.., а если туземцы станут чересчур беспокойными, дозу всегда можно увеличить до смертельной. Из-за ограды на них смотрели человек двадцать - тридцать. Среди них старик Госслин (в версии Джеймса Камерона Госслина играл бы какой-нибудь закаленный ветеран вроде Брюса Дерна). Еще совсем недавно люди за проволокой забеспокоились бы, стали выкрикивать угрозы и требования, сыпать ругательствами, но с тех пор, как они стали свидетелями того, что случилось с банкиром из Массачусетса, пытавшимся бежать, их задор сильно поувял. Бедняги! Видеть, как кому-то стреляют в голову, - испытание нелегкое, и почти всякий на их месте сломался бы. А тут еще и то обстоятельство, что все задействованные в операции носят прозрачные маски, прикрывающие нос и рот. Кого хочешь подкосит!

                - Босс? - Нытье сменилось жалобным подвыванием. Вид американских граждан, толкущихся за колючей проволокой, очевидно, не прибавил Мелроузу храбрости. - Босс, ну скажите, зачем начальство хочет меня видеть? Крутым шишкам не к лицу даже знать о существовании такой жалкой мошки, как третий помощник повара.

                - Понятия не имею, - повторил Перлмуттер, и это была правда.

                Впереди, в самом начале участка, обозначенного как "Эггбитер Алли", стояли Оуэн Андерхилл и какой-то парень из объединенного автопарка. Тип из автопарка что-то орал в ухо Андерхиллу, пытаясь перекричать грохот снижавшихся вертолетов.

                Ничего, подумал Перлмуттер, скоро вертушки заткнутся; кому охота летать в таком дерьме. Слишком рано пришла зима в этом году, хотя.., хотя Курц отчего-то назвал вьюгу даром Божьим. Когда он отмачивает такие штуки, никак не поймешь, то ли он шутит, то ли вполне серьезен. Правда, тон у него при этом.., испугаешься. Похоже, он вообще не умеет шутить, хотя иногда даже смеется. От этого смеха у Арчи Перлмуттера мороз по коже. В фильме Курца играл бы Джеймс Вудз. А может, Кристофер Уолкен. Ни один, правда, не похож на Курца, но разве Джордж. С. Скотт хоть чем-то напоминал Паттона <Паттон Джордж, американский генерал, во время Второй мировой войны прославился умелым применением танков. За твердость и требовательность получил прозвище Старый вояка.>? Вот так-то.

                Перлмуттер резко повернул к Андерхиллу. Мелроуз попытался последовать за ним, поскользнулся и с проклятиями плюхнулся на задницу. Перлмуттер тронул Андерхилла за плечо и от души понадеялся, что маска хотя бы отчасти скроет его изумление: Андерхилл, казалось, постарел на десять лет с той минуты, когда вышел сегодня утром из школьного автобуса.

                Подавшись вперед, Перли завопил, перекрывая вой ветра:

                - Курц в пятнадцатой! Не забудьте!

                Андерхилл нетерпеливо отмахнулся, давая понять, что не забудет, и вновь повернулся к типу из автопарка. Теперь Перлмуттер его узнал. Бродски, вот он кто. И прозвище у него - Дог.

                Командный пост Курца, размещенный в громадном "виннебаго", внушительном трейлере (в фильме его наверняка отвели бы под жилище звезды или главного режиссера), находился в нескольких шагах отсюда. Перли ускорил шаг, храбро встречая порывы ветра и бьющие в лицо снежинки. Мелроуз бежал рядом, на ходу стряхивая снег с комбинезона.

                - Ну же, командир, - умолял он, - неужели так-таки ничего не знаете?

                - Нет, - отрезал Перлмуттер. Он и в самом деле понятия не имел, зачем Курцу понадобился жалкий поваришка, да еще в такой суматохе. Но и он, и Мелроуз чувствовали, что это не к добру.

 2

                Оуэн повернул голову Эмила Бродски, надвинул маску ему на ухо и потребовал:

                - Расскажи еще раз. Не все, только о той части, что ты назвал мозготрахом.

                Бродски не возразил, хотя прошло не менее десяти секунд, пока он собрался с мыслями. Оуэн его не торопил. Впереди ждала встреча с Курцем, а после нее предстояло выслушивать отчеты команды, переворошить гору бумаг, и Господу одному известно, сколько еще всего, но он нюхом чуял, что дело важное.

                А вот скажет ли он об этом Курцу или нет, еще неизвестно. Посмотрим...

                Наконец Бродски повернул голову Оуэна, прислонил к его уху свою маску и начал рассказ, на этот раз более подробный, но в основном тот же самый. Он шел по полю мимо магазина, беседуя одновременно с Кембри и с головной машиной бензозаправщиков, когда кто-то словно пробрался в его голову. Он вдруг оказался в старом захламленном сарае, с кем-то, кого так и не сумел разглядеть. Мужчина никак не мог завести снегоход и просил Дога помочь ему. Подсказать, что неладно с мотором.

                - Я попросил его открыть капот, - орал Бродски в ухо Оуэна. - Он так и сделал, и мне показалось, будто я гляжу сквозь его глаза, но при помощи моего мозга.., понимаете?

                Оуэн кивнул.

                - Я сразу понял, в чем дело - кто-то вытащил свечи. Поэтому велел парню поискать, что он и сделал. Что мы оба и сделали. И точно, они мокли в банке с бензином на верстаке. Мой па делал то же самое со свечами своего "лон-боя", когда наступали холода.

                Бродски смолк, явно смущенный либо тем, что говорил, либо тем, как, по его мнению, выглядит со стороны. Оуэн знаком велел продолжать.

                - Ну вот и все.., почти. Я сказал ему вытащить свечи, протереть и вставить. Все как обычно. Сколько раз я помогал парням чинить машины, если не считать того, что.., был не там. Здесь. Все время здесь. Ничего этого не было на самом деле.

                - И что дальше? - заорал Оуэн. Оба кричали во весь голос, но при этом оставались в таком же вакууме, как священник и кающийся в исповедальне.

                - Двигатель завелся с первой попытки. Я посоветовал ему проверить бензобак. Оказалось, что он полон. Парень сказал "спасибо". - Бродский ошарашенно потряс головой. - А я ответил "без проблем, босс". И тут я вроде бы плюхнулся в собственную голову, и оказалось, что все вокруг по-прежнему. Мы с Кембри идем по полю. Считаете меня психом?

                - Нет. Но хочу, чтобы вы пока держали это при себе. Плотно сжатые губы под маской растянулись в ухмылке.

                - О, и тут без проблем. Я.., я просто.., нам приказано докладывать обо всем необычном, и я подумал...

                Быстро, не давая Бродски времени на размышления, Оуэн отчеканил:

                - Как его звали?

                - Джоунси Три, - ответил Дог и тут же вытаращил глаза:

                - Мать твою! Понятия не имел, что смогу ответить.

                - Как, по-вашему, это что-то вроде индейского имени? Вроде как Сонни Убийца Шестерых или Рон Девять Лун?

                - Возможно, хотя... - Бродски приостановился, наморщил лоб и выпалил:

                - Это ужасно! Не когда все происходило, но позже.., при одной мысли о таком.., это все равно.., все равно... - Он понизил голос. - Все равно что тебя изнасиловали, сэр.

                - Оставь, - сказал Оуэн. - Постарайся забыть. У тебя много дел?

                - Не очень, - улыбнулся Бродски. - Всего несколько тысяч.

                - В таком случае вперед.

                - О'кей.

                Бродски отступил, но тут же обернулся. Оуэн смотрел на загон, где раньше содержались лошади, а теперь томились люди. Большинство задержанных заперли в сарае, но дюжину-другую согнали на выгул, словно для какой-то гротескной вечеринки. Предоставили утешаться в компании друг друга? Какой-то длинный парень стоял поодаль. Тощий, понурый, в огромных очках, словно настоящий филин. Бродски перевел взгляд с обреченного филина на Андерхилла:

                - Вы не собираетесь послать меня в психушку? Или к шринку?

                Разумеется, ни тот, ни другой даже не подозревали, что костлявый парень в старомодных роговых очках и есть настоящий шринк.

                - Ни за... - начал Оуэн, но прежде чем успел договорить, из "виннебаго" Курца раздался выстрел, сопровождаемый отчаянным воплем.

                - Босс? - прошептал Бродски. Оуэн разобрал это слово за ревом моторов. Вернее, прочитал по губам. И еще три:

                - О, мать твою...

                - Иди, Дог, - сказал Оуэн. - Тебя это не касается. Бродски продолжал смотреть на него, нервно облизывая губы. Оуэн кивнул, пытаясь казаться уверенным, властным, настоящим командиром-у-которого-все-схвачено, все-под-контролем. Может, это и сработало, потому что Бродски повернулся и отошел.

                Из "виннебаго" с написанной от руки табличкой на двери (БЕЗ ВЫЗОВА НЕ ВХОДИТЬ) все еще неслись крики. Оуэн повернул было туда, но парень, стоящий в стороне от других заключенных, окликнул его:

                - Эй! Эй вы! Постойте, мне нужно поговорить с вами!

                Еще бы, подумал Андерхилл, не замедлив шага. Бьюсь об заклад, у тебя уже готова трогательная сказочка и тысяча причин, почему тебя нужно немедленно выпустить отсюда.

                - Оверхилл? Нет, Андерхилл. Вас ведь так зовут, верно? Конечно, так. Мне нужно поговорить с вами: это важно для нас обоих.

                Оуэн вдруг перестал внимать воплям из "виннебаго", постепенно перешедшим в рыдания, и остановился. Там, конечно, далеко не все в порядке, но по крайней мере хоть не убили никого, и то хорошо. На этот раз он пристальнее пригляделся к парню в очках. Тощий как палка и трясется от холода, несмотря на пуховик.

                - Это важно для Риты. - Тощий говорил громко, перекрикивая шум. - И для Катрины тоже.

                Выдав эти имена, парень бессильно обмяк, словно тащил их, как тяжелые булыжники из глубокого колодца, но Оуэн, потрясенный упоминанием о жене и дочери, едва это заметил. Откуда совершенно чужому человеку знать такое?

                Первым порывом было броситься к незнакомцу и спросить, откуда ему все это известно, но он и так опаздывал.., на встречу с Курцем. И если до сих пор никого не убили, возможно, все еще впереди.

                Оуэн в последний раз вгляделся в человека за проволокой, запоминая его лицо, и поспешил к "виннебаго" с табличкой на двери.

 3

                Перлмуттер читал "Сердце тьмы", смотрел "Новый Апокалипсис" и много раз думал о том, что имя "Курц" словно нарочно подобрано для подобных обстоятельств. Он готов был поставить сотню долларов (немалая сумма для нищей артистической натуры вроде него), что это не настоящее имя босса: по-настоящему его могли звать Артуром Хользэпплом, или Дагвудом Элгартом, а может, и Пэдди Мэлони. Курц? Сомнительно. Почти наверняка псевдоним, такой же театральный реквизит, как отделанный перламутром револьвер сорок пятого калибра у Джорджа Паттона. Некоторые солдаты, бывшие с Курцем еще со времен "Бури в пустыне" (самому Арчи Перлмуттеру и близко не довелось стоять), считали его спятившим сукиным сыном. Арчи придерживался того же мнения. Иными словами, крыша у него давно уже съехала. Совсем как у старика Паттона. Не исключено, что бреясь по утрам и глядя на себя в зеркало, он повторял: "О ужас, ужас, ужас" - драматическим шепотом Марлона Брандо.

                Поэтому Арчи испытывал нечто вроде нервной дрожи, впрочем, вполне привычной, провожая Третьего Помощника Повара Мелроуза в жаркую духоту командирского трейлера. Курц выглядел совсем неплохо. Восседал в плетеной качалке того пятачка, что считается гостиной. Он снял комбинезон, висящий теперь на двери, через которую вошли Перлмуттер и Мелроуз, и принимал их в кальсонах. Со спинки качалки свисала кобура с пистолетом, не отделанным перламутром сорок пятого калибра, а девятимиллиметровым автоматическим.

                Всю электронику уже установили. На столе Курца бурчал факс, выплевывая нескончаемую бумажную ленту. Каждые пятнадцать секунд компьютер восклицал жизнерадостным механическим голосом: "Почта! "

                Три радиоприемника - звук одного приглушен - трещали, перескакивая с одной частоты на другую. На искусственной сосне позади стола висели два снимка. Как и табличка на двери, они всегда были вместе с Курцем. На том, что слева, с подписью ИНВЕСТИЦИИ, был изображен ангелоподобный мальчик. Правая рука поднята в скаутском приветствии. На том, что справа, помеченном ДИВИДЕНДЫ, - вид Берлина с воздуха, снятый в сорок пятом. Два здания уцелели, но кругом одни развалины.

                Курц помахал рукой из-за стола.

                - Не берите в голову, мальчики, это просто шум. Я поручил Фредди Джонсону с этим разобраться, но сейчас отослал его в столовую перехватить чего-нибудь. Велел ему не торопиться.., пусть спокойно лопает все четыре блюда, потому что.., ситуация.., ситуация, мальчики.., ситуация здесь.., почти... СТАБИЛИЗИРОВАЛАСЬ! - Он ощерился в свирепой ухмылке ФДР <Франклин Делано Рузвельт.> и стал раскачиваться на стуле. Вместе с ним, как чудовищный кулон, моталась кобура.

                Мелроуз нерешительно улыбнулся в ответ. Перлмуттер улыбнулся тоже, но менее сдержанно. Похоже, он наконец сообразил, что собой представляет Курц: босс попросту экзистенциальный тип личности, одержимой честолюбием, стремлением подражать сильным личностям.., и приходится надеяться, что последнее его заявление - хороший знак. Чудесный знак. Гуманитарное образование не такое уж великое преимущество в военной карьере, но все же кое-чему помогает. Например, вовремя ввернуть подходящую фразу.

                - Единственный мой приказ лейтенанту Джонсону.., опаньки, никаких чинов, я хотел сказать, моему старому приятелю Фредди Джонсону - помолиться, перед тем как он возьмет в руки ложку. А вы молитесь, парни?

                Мелроуз кивнул все так же смущенно. Перлмуттер - снисходительно, в полной уверенности, что подчеркнутая набожность Курца показная. Такой же блеф, как его имя.

                Курц продолжал раскачиваться, радостно взирая на мужчин, стоящих в лужах от стаявшего с сапог снега.

                - Лучше молитвы - детские молитвы, - сказал Курц. - Сами понимаете, простота. "Бог - великий, Бог - добрый, давайте скажем ему спасибо за нашу пищу". Ну разве не чистосердечно? Разве не прекрасно?

                - Да, но... - начал Перли.

                - Заткнись на хрен, щенок, - весело сказал Курц, по-прежнему раскачиваясь. Пистолет все так же болтается взад и вперед на конце портупеи. Курц перевел взгляд на Мелроуза:

                - А ты что думаешь, малыш-рядовой? Это прекрасная маленькая молитва или прекрасная маленькая молитва?

                - Да, с...

                - Или "Аллах акбар", как говорят наши друзья арабы, "Нет Бога, кроме Бога". Что может быть проще? Режет пиццу прямо до середки, если понимаете, о чем я.

                Они не ответили. Курц раскачивался все быстрее, и пистолет тоже раскачивался все быстрее, и у Перлмуттера все поплыло перед глазами, совсем как утром, до того, как прибыл Андерхилл и немного охладил Курца. Возможно, все это очередной спектакль, но...

                - Или Моисей перед горящим терновником! - закричал Курц. Длинное лошадиное лицо озарилось идиотской улыбкой. - "С кем говорю я?" - спрашивает Моисей, а Бог ему в ответ: "Я - то, что Я, и все, что Я, ку-ку". Что за весельчак этот Господь, а, мистер Мелроуз? Кстати, вы действительно называли посланцев из Великого Потустороннего "космическими ниггерами"?

                У Мелроуза отвисла челюсть.

                - Отвечай, рядовой.

                - Сэр, я...

                - Назови меня еще раз "сэром", когда группа на задании, Мелроуз, и следующие два дня рождения отпразднуешь в каторжной тюрьме, понятно? Усек, о чем я?

                - Да, босс! - Мелроуз выпрямился по стойке "смирно". Лицо было смертельно бледным, если не считать красных от холода пятен на щеках, пятен, аккуратно разрезанных пополам тесемками маски.

                - Так как же? Называл ты наших гостей космическими ниггерами или нет?

                - Сэр, может, я и сболтнул чего-то...

                Перлмуттер ни за что не поверил бы, что Курц способен действовать с такой быстротой (не будь он свидетелем, наверняка решил бы, что это специальный эффект, как в фильме Джеймса Камерона). Повернувшись, он выхватил из кобуры свой девятый калибр и, даже вроде бы не целясь, молниеносно спустил курок. Верхняя часть левой тапочки Мелроуза взорвалась. Во все стороны полетели клочья парусины. Кровь и частички кожи брызнули на штанину Перлмуттера.

                Я этого не видел, подумал Перли. Этого просто не было. Но Мелроуз дико взвыл, неверяще глядя на искалеченную ногу, и, похоже, окончательно потерял способность соображать. Перлмуттер увидел торчащую кость, и все внутренности у него перевернулись.

                Курц вскочил, хотя и не с такой быстротой, как выхватил пистолет, но все же быстро, пугающе быстро, и, схватив Мелроуза за плечо, впился взглядом в его искаженную физиономию.

                - Заткни фонтан, малыш-рядовой.

                Но Мелроуз уже ничего не слышал. Он истекал кровью, и Перли казалось, что верхняя часть стопы отстрелена начисто. Мир перед глазами Перли катастрофически серел и расплывался. Пришлось призвать всю силу воли, чтобы сосредоточиться. Если он сейчас отключится, один Бог знает, что Курцу взбредет в голову сотворить с ним. Перлмуттер слышал немало подобных историй, но решительно отметал девяносто процентов, считая их либо враньем, либо сплетнями, распущенными самим Курнем в назидание и устрашение.

                Так все это правда? - думал Перлмуттер. Это не мифотворчество, это миф.

                Курц четко, почти с хирургической точностью, прижал дуло пистолета к самому центру медово-белого лба Мелроуза.

                - Прекрати этот бабий визг, рядовой, или я сам его прекращу. Есть моменты, которые, думаю, следует знать даже тому, у кого чердак слабо освещен. Такому, как ты.

                Мелроузу каким-то образом удалось загнать вой обратно в глотку, превратив его в тихие жалобны всхлипы. Это, похоже, удовлетворило Курца.

                - А теперь послушай меня, рядовой. Ты должен выслушать, хотя бы для того, чтобы передать другим. Думаю, твоя нога, вернее, то, что от нее осталось, послужит достаточно убедительным аргументом, но твоим священным губам придется поведать подробности. Так ты слушаешь, парень? Слушаешь эти самые подробности?

                Все еще рыдая, выкатив глаза, два голубых стеклянных шара, Мелроуз кивнул.

                Голова Курца быстро, словно у готовящейся ударить гадюки, метнулась вбок, и Перлмуттер разглядел лицо босса. Безумие было впечатано в каждую черту так же отчетливо, как боевая раскраска индейца. В этот момент все, что прежде Перлмуттер думал о своем командире, развеялось прахом.

                - А ты, малыш? Слушаешь? Потому что ты тоже вестник. Вы оба вестники.

                Перли кивнул. Дверь открылась, и он с непередаваемым облегчением увидел Оуэна Андерхилла. Взгляд Курца метнулся к нему.

                - Оуэн! Дружище! Еще один свидетель! Еще один, благодарение Богу, еще один вестник! Ты слушаешь? Понесешь ли слово дальше из этого счастливого места?

                Бесстрастный, как игрок в покер на высокие ставки, Андерхилл кивнул.

                - Прекрасно! Прекрасно!

                Курц вновь обратил внимание на Мелроуза.

                - Цитирую из Военного устава, третий помощник повара. Часть 16, раздел 4, параграф 3. "Использование неуместных эпитетов, направленных на оскорбление по признаку всякого рода различий, как-то: расовых, этнических, а также по половому признаку, противоречат морали и правилам поведения военнослужащих. Если таковой проступок доказан, виновный наказывается военным трибуналом или полевым судом в лице соответствующего командного состава", конец цитаты. Соответствующий командный состав - то есть я, нарушитель устава, использующий неуместные эпитеты, - то есть ты. Все налицо. Понятно, Мелроуз? Сечешь фишку?

                Мелроуз что-то забормотал, но Курц оборвал его. Оуэн Андерхилл стоял в дверях, не двигаясь с места, не замечая, как на волосах тает снег и сбегает по прозрачной маске как пот. Стоял и сверлил Курца взглядом.

                - А теперь, третий помощник повара Мелроуз, должен добавить: то, что я процитировал здесь, в присутствии свидетелей, хвала Господу, называется "правила поведения", что означает: никакой трепотни о лягушатниках, фрицах, макаронниках и краснозадых. Сюда же, применительно к данной ситуации, можно отнести и космических ниггеров. Без всяких оскорблений, надеюсь, ты это понял?

                Мелроуз попытался было кивнуть, но, теряя сознание, пошатнулся. Перли схватил его за плечи и выпрямил, моля Бога, чтобы Мелроуз не грохнулся навзничь, прежде чем все это кончится, и Господу одному известно, что Курцу взбредет сотворить с Мелроузом, если у того хватит наглости отключиться, прежде чем босс дочитает проповедь.

                - Мы собираемся стереть с лица земли этих вторгшихся сюда незваными мудозвонов, и если они когда-нибудь попробуют вернуться на Терра Фирма, оторвем их коллективную серую голову и отсечем коллективную серую шею, если же они станут упорствовать, применим их собственную методику, которую уже почти освоили, обрушившись на место их обитания в их же кораблях или подобных, созданных "Дженерал электрик" или "Дюпон", и хвала Господу "Майкрософту", оказавшись там, сожжем их города или ульи, или чертовы муравейники, где там они живут, польем напалмом их янтарные волны пшеницы, сровняем с землей величие их пурпурных гор, хвала Господу, Аллах акбар, мы наполним огненной мочой Америки их озера и океаны .. Но мы проделаем все это самым пристойным и приличным образом, без оскорблений по признаку различий пола, религиозных, расовых или этнических. Мы сделаем это, потому что они имели дерзость явиться не к тем соседям и сунулись не в ту дверь. Это не Германия тридцать восьмого и не Оксфорд, штат Миссисипи, шестьдесят третьего. Ну как, мистер Мелроуз, сумеете передать мои слова остальным?

                Глаза Мелроуза закатились так, что из глазниц устрашающе слепо смотрели белки, колени подогнулись. Перлмуттер снова вцепился ему в плечо, в надежде удержать, но на этот раз фокус не удался. Мелроуз рухнул, как подрезанный колос.

                - Перли, - прошептал Курц, и когда эти прожигающие насквозь глаза обратились на него, Перлмуттер самым позорным образом струсил. Как никогда в жизни. Мочевой пузырь казался раскаленным переполненным мешком, который вот-вот лопнет и брызнет содержимым прямо в комбинезон. Он мучительно ощущал, что если Курц увидит темное пятно, расплывающееся в паху адъютанта, пристрелит без всякой пощады, особенно в нынешнем настроении.., но все эти соображения мало помогали. Наоборот, только хуже становилось. Еще немного, и...

                - Да, с.., босс?

                - Как, по-вашему, он донесет весть? Сумеет передать мои слова? Достаточно ли он впитал открытую ему мудрость или слишком озабочен своей проклятой старой ногой?!

                - Я.., я... - Но тут Андерхилл кивнул, едва заметно, и Перли мигом воспрял духом. - Да, босс, думаю, он слушал внимательно.

                Курц, сначала несколько удивленный пылом адъютанта, все же слегка отмяк и обратился к Андерхиллу:

                - Как насчет вас, Андерхилл? Считаете, он передаст весть?

                - Угу, - пробурчал Андерхилл. - Если дотащить его до лазарета, прежде чем он истечет кровью на вашем ковре. Уголки губ Курца чуть поднялись:

                - Позаботься о нем, Перли, ладно?

                - Немедленно, - сказал Перлмуттер, устремляясь к Двери и награждая Андерхилла взглядом, исполненным бесконечной благодарности, который тот, в свою очередь, то ли проигнорировал, то ли просто не заметил.

                - Бегом, мистер Перлмуттер. Оуэн, я хочу потолковать с вами голова к голове, как говорят ирландцы. - Он, не глядя, переступил через тело Мелроуза и резво направился в кухоньку. - Кофе? Фредди успел сварить, но не могу поручиться, что он пригоден для питья, нет, поручиться никак нельзя, но...

                - Согласен на кофе, - сказал Оуэн. - Наливайте, а я попытаюсь остановить парню кровь.

                Курц, уже схватившийся за кофейник, уставился на Андерхилла, обдавая его кипятком поистине великолепного сомнения:

                - Вы в самом деле считаете это необходимым? На этом месте разговора Перлмуттер как раз добрался до выхода. Никогда еще метель не казалась ему столь приветливой. Все что угодно, лишь бы поскорее бежать!

 4

                Генри стоял у изгороди (стараясь не коснуться проволоки - он уже успел увидеть, что бывает с неосторожными), ожидая, пока Андерхилл - да, именно так его звали - возвратится с командного поста, но из открывшейся двери выскочил один из тех, кто вошел туда раньше. Скатившись по ступенькам, парень куда-то помчался. Высокий, неуклюжий, с серьезным лицом, типичным, по мнению Генри, для менеджеров среднего уровня. Сейчас вид у него был насмерть перепуганный. Несколько раз он спотыкался и едва не падал. Генри проводил его взглядом.

                Менеджер среднего уровня сумел удержаться на ногах, но на полпути к двум составленным вместе полутрейлерам все же поскользнулся и покатился кубарем. Планшетка выпала из рук и лихо покатилась по дорожке, как маленькие санки для гномов.

                Генри громко зааплодировал, но сообразив, что его вряд ли слышно за оглушительным грохотом, приложил ладони рупором ко рту и прокричал:

                - Подстава! Фаворит сбился с круга! Фотофиниш! Требуем фотофиниш!

                Менеджер поднялся, не глядя на него, подхватил планшетку и в том же темпе потрусил к трейлерам.

                Ярдах в двадцати от Генри стояла компания из восьми-девяти человек. Один из них, тучный малый в оранжевом пуховике, делавшем его похожим на тестяного человечка "Пилзбери" <Компания, производящая полуфабрикаты из теста, эмблемой которой является тестяной человечек.>, направился к нему.

                - По-моему, вам не стоило этого делать, приятель. - Он помолчал и понизил голос. - Они пристрелили моего зятя.

                Да. Генри прочел его мысли. Зять толстяка, тоже не худышка, визгливо рассуждавший об адвокате, о своих правах, работе в бостонской инвестиционной компании. Солдаты кивали, объясняя ему, что это временно, ситуация нормализуется, к вечеру все выяснится, и одновременно споро подталкивали двух ожиревших охотников к амбару, где уже томилась захваченная добыча, и вдруг зять неожиданно вырвался и метнулся к автопарку. Бум-бум, и свет померк.

                Дородный мужчина с бледным искаженным лицом пересказывал все это Генри, но тот перебил его:

                - Как считаете, что они намереваются сделать с остальными?

                Шокированный собеседник вытаращился на Генри и отпрянул, словно боясь заразиться. Подумать только, ну не забавно ли? Да ведь все они, все подцепили какую-то инфекцию, по крайней мере чистильщики, нанятые правительством, в этом уверены, и конец их ждет все тот же.

                - Вы ведь это не всерьез? - спросил толстяк. И добавил, почти просительно:

                - Слава Богу, мы в Америке.

                - Неужели? И с вами, разумеется, поступают по закону?

                - Они просто... Уверен, они просто... - Генри с видимым интересом ждал продолжения, но его не последовало. То есть не в этом ключе. - Мы ведь слышали выстрел, правда? - спросил толстяк. - И какие-то крики.

                Из составленных вместе трейлеров появились двое санитаров с носилками. За ними с видимой неохотой следовал менеджер среднего уровня, крепко зажав под мышкой неизменную планшетку.

                - Похоже, вы все правильно поняли. - Генри вместе с толстяком наблюдал, как люди с носилками поднимаются по ступенькам "виннебаго". Едва мистер Менеджер Среднего Уровня приблизился к изгороди, Генри громко окликнул:

                - Ну как делишки, надувала? Здорово повеселился?

                Толстяк съежился. Малый с планшеткой наградил Генри взглядом, от которого скисло бы даже парное молоко, и поплелся к "виннебаго".

                - Это... Это что-то вроде чрезвычайной ситуации, - сказал толстяк. - К завтрашнему утру все уладится, даю голову на отсечение.

                - А вот у вашего зятя головы уже нет, - напомнил Генри.

                У толстяка слегка задрожали губы. Ничего не ответив, он вернулся к прежней компании, мнение которой, очевидно, больше соответствовало его собственному. Генри вновь уставился на "виннебаго", дожидаясь появления Андерхилла. Ему почему-то казалось, что Андерхилл - его единственная надежда.., но как бы ни велики были сомнения Андерхилла относительно этой операции, надежда все же оставалась крайне слабой. У Генри же на руках была единственная карта. Карта звалась Джоунси. Они не знали о Джоунси.

                Вопрос был в том, следует ли говорить про Джоунси Андерхиллу. Генри смертельно боялся, что из этого не выйдет ничего хорошего.

 5

                Минут через пять после того, как мистер Менеджер Среднего Уровня проследовал за санитарами в "баго", все трое снова показались на ступеньках, таща на носилках четвертого. В сверкающих огнях бледное до синевы лицо раненого казалось фиолетовым. Генри с облегчением увидел, что это не Андерхилл. Все-таки Андерхилл не такой, как все эти маньяки.

                Прошло десять минут. Андерхилл не появлялся. Генри терпеливо ждал, утопая в снежных сугробах. По периметру изгороди были расставлены солдаты, сторожившие заключенных. Да-да, именно так, они заключенные и не надо подслащивать пилюлю. Один из них, вероятно, от нечего делать, подошел поближе. Те, кто перехватывал беглецов на перекрестке дорог Дип-кат и Суонни-пондс, ослепили его светом фонарей, и сейчас Генри не узнавал этого человека в лицо. Но как же был обрадован и вместе с тем потрясен, поняв, что разум тоже может обладать чертами, такими же характерными, как красивый рот, сломанный нос или косой глаз. Этот оказался одним из тех парней, которые сторожили на перекрестке. Тем самым, что врезал ему прикладом в зад, посчитав, что Генри недостаточно быстро шевелит ногами. С мозгами у Генри творилось что-то неладное: он никак не мог прочесть имя парня, хотя знал, что его брата зовут Френки и что еще в школе Френки арестовали и осудили за изнасилование. Правда, удалось выудить еще какие-то сведения, несвязные и отрывочные, как содержимое мусорной корзины. Генри понимал, что доискивается до потока сознания, до обломков и щепок, несущихся по реке. И самым унизительным было то, что все выловленное казалось таким тупо-прозаичным!

                - Эй ты! - вполне дружелюбно окликнул солдат. - Да это наш хитрожопый друг! Хочешь сосиску, хитрожопый?

                - Уже съел, - улыбнулся в ответ Генри. И тут Бивер, как всегда неожиданно, дернул его за язык:

                - Пошел на хер, Фредди.

                Солдат перестал смеяться.

                - Посмотрим, где будет твоя хитрая жопа через двенадцать часов, прошипел он. Изображение, проплывшее по реке его сознания, было вполне отчетливым: грузовик, полный трупов с белыми, перепутавшимися конечностями. - Ты уже оброс Рипли, хитрожопый?

                Байрум, подумал Генри. Байрум, вот как он называется. Джоунси знает.

                Генри ничего не ответил, и солдат отошел с довольным видом человека, победившего в споре. Изнемогавший от любопытства, Генри сосредоточился и увидел ружье. И не просто ружье, а именно "гаранд" Джоунси. Увидел и подумал: У меня есть ружье. И я пристрелю тебя, как только повернешься спиной, мудак.

                Солдат внезапно подскочил и, снова развернувшись, шагнул к изгороди. Веселая наглость сменилась мрачным сомнением.

                - Что ты сказал, хитрожопый? Ты сказал что-то?

                - Только хотел спросить, обломилась ли тебе та девчонка, которую вскрыл Френки? Он поделился с тобой?

                Солдат с идиотским видом выпучил глаза. На мгновение все вокруг словно застыло. Потом ступор сменился неистовой яростью. Он вскинул автомат. Бездонная черная дыра на конце дула показалась Генри улыбкой. Расстегнув куртку, он подставил грудь.

                - Ну же! - расхохотался он. - Давай Рэмбо, работай свой номер.

                Брат Френки продержал его под прицелом еще минуты две, и тут Генри ощутил, как его отпустило. Злоба утихла. Он балансировал на грани: солдат уже пытался придумать какую-нибудь правдоподобную историю, что-то вроде попытки к бегству, но слишком промедлил, и рассудок возобладал над красным чудовищем. Все повторяется... Ричи Гренадо живет в каждом из них. Все они драконьи зубы этого мира.

                - Завтра, - бросил солдат. - До завтра осталось не так уж много, хитрожопый.

                На этот раз Генри промолчал: не стоит дразнить красное чудовище, хотя, видит Бог, это совсем не сложно. Он кое-что узнал.., вернее, нашел подтверждение своим подозрениям. Солдат услышал его мысли, но недостаточно отчетливо, в противном случае повернулся бы намного быстрее. Кроме того, он не спросил Генри, откуда тот знает о его брате Френки. Потому что на каком-то уровне солдат знал то, что и Генри: все они заражены телепатией, вся эта братия, они подхватили ее, как надоедливый вялотекущий вирус.

                - Только у меня форма потяжелее, - пробормотал он, застегивая куртку. Как у Пита, Бивера и Джоунси. Но Пит и Бив мертвы, а Джоунси... Джоунси... Джоунси пришлось хуже всех, - сказал Генри вслух.

                И где сейчас Джоунси?

                Юг... Джоунси отправился назад, к югу. Карантин, над которым так тряслись эти типы, прорван, но это их, по-видимому, не слишком беспокоило. Они наверняка предвидели, что так и будет. И посчитали, что один-два беглеца ничего не изменят.

                Генри сомневался в их правоте.

 6

                Оуэн вертел в руках кружку с кофе, дожидаясь, пока санитары выволокут свою ношу. К счастью, под воздействием морфия всхлипы и рыдания Мелроуза наконец свелись к бормотанию и тихим стонам. Перли ушел вместе с санитарами, и Оуэн остался наедине с Курцем.

                Курц сидел в качалке, глядя на Оуэна Андерхилла с насмешливым любопытством. Буйствующий безумец куда-то делся, убран на время, как карнавальная маска.

                - Я думаю о цифре, - сказал Курц. - Сколько?

                - Семнадцать, - ответил Оуэн. - Вы видите ее в красном цвете. Как на боку пожарной машины. Курц удовлетворенно кивнул:

                - Теперь вы попытайтесь передать мне сообщение. Оуэн представил табличку с ограничением скорости: 60 миль в час.

                - Шесть, - немного подумав, сказал Курц. - Черное на белом.

                - Почти верно, босс.

                Курц отхлебнул кофе из кружки с надписью ЛЮБЛЮ ДЕДУЛЮ. Оуэн с удовольствием последовал его примеру. Грязная ночь.., грязная работа.., а кофе Фредди совсем не плох.

                Курц сунул руку в карман комбинезона и извлек большую косынку. Осмотрел со всех сторон, с гримасой боли опустился на колени (ни для кого не было секретом, что у старика артрит) и принялся вытирать брызги крови Мелроуза. Оуэн, который считал, что его уже ничто на свете потрясти не может, был потрясен.

                - Сэр... - Вот, блин! - Босс...

                - Заткнитесь, - бросил Курц, не поднимая головы и передвигаясь от пятна к пятну с аккуратностью заправской уборщицы. - Отец всегда говаривал, что каждый сам должен убирать за собой мусор, тогда в следующий раз, прежде чем что-то сделать, поневоле остановишься и подумаешь. Кстати, как звали моего отца, парень?

                Оуэн сосредоточился и уловил лишь обрывок, словно случайно заглянул под взметенную ветром женскую юбку.

                - Пол?

                - На самом деле - Патрик.., но близко, довольно близко. Андерсон полагает, что это волна, и она сейчас отдает свою энергию. Телепатическая волна. Не находите это достаточно логичной концепцией, Оуэн?

                - Да.

                Курц кивнул, не глядя, весь поглощенный уборкой.

                - Куда более логична в теории, чем на практике, вы со мной согласны?

                Оуэн рассмеялся. Старик еще не растерял способности удивлять. "Никогда не откроет карты" - говорят иногда о людях себе на уме. Но это еще не все. У Курца всегда припасено в рукаве несколько лишних тузов. И двоек тоже, а всем известно, что двойка - карта коварная.

                - Садитесь, Оуэн. Пейте кофе сидя, как всякий нормальный человек, и не обращайте на меня внимания. Мне нужно доделать это.

                Оуэн устроился на стуле и допил кофе. Минут через пять Курц с трудом поднялся, брезгливо ухватил косынку за самый кончик, отнес на кухню и, бросив в мусорное ведро, снова вернулся к качалке. Глотнул кофе, поморщился и отставил кружку.

                - Остыл. Оуэн поднялся:

                - Сейчас принесу новый...

                - Нет. Садитесь. Нам нужно поговорить. Оуэн сел.

                - Мы немного повздорили, там, у корабля, не так ли...

                - Я не сказал бы...

                - Знаю, что не сказали бы, но оба мы понимаем, что произошло. Мало ли что случается в горячке. Каждый может закусить удила. Но теперь нужно обо всем забыть. Придется. Потому что я командир, а вы мой заместитель, и впереди еще немало работы. Сумеем мы объединить свои усилия?

                - Да, сэр. - Черт, опять! - То есть босс. Курц удостоил его ледяной улыбкой.

                - К сожалению, я потерял над собой контроль. - Очаровательный, откровенный, искренний и открытый. Столько лет дурачил Оуэна. Но больше ему этого не удастся. - Я собирался произнести речь в обычном образе - знаете, две части Паттона, одна часть Распутина, добавить воды, смешать и подать - и вдруг.., фью! Сам не знаю, что это со мной стряслось. Подумали, что я спятил, а?

                Осторожно, осторожно. Не забывать о телепатии, настоящей, не киношной телепатии, а Оуэн понятия не имел, насколько глубоко Курц способен проникнуть в его мысли.

                - Да, сэр. Немного, сэр.

                Курц деловито кивнул.

                - Да. Немного. Весьма точное определение. Я уже давно такой: люди вроде меня необходимы, но крайне редки, найти их не просто, и нужно быть немного не в себе, чтобы выполнять подобные задания с честью, а не спустя рукава. Это тонкая грань, знаменитая тонкая грань, о которой так любят толковать кабинетные психологи, а ведь в мире еще не бывало такой грандиозной чистки.., если, разумеется, предположить, что история о Геракле и Авгиевых конюшнях - всего лишь миф. Я прошу не сочувствия, а понимания. Если мы поймем друг друга, значит, сумеем завершить труднейшую в нашей карьере работу. Если же нет... - Курц пожал плечами. - Если нет, мне придется пройти через это без вас. Итак, вы со мной?

                Оуэн отнюдь не был в этом уверен, но он знал, чего сейчас ждет Курц, и кивнул. Где-то он читал о птичке, живущей в пасти крокодила, с молчаливого согласия последнего. Теперь он сам себе казался такой птичкой. Курц уверяет, что простил его недавнюю выходку с радио. Пытается все свалить на стрессовую ситуацию. Якобы Оуэн сделал это в запале. Совсем как сам Курц искалечил Мелроуза. В запале. Потерял самообладание. Якобы. А что случилось шесть лет назад в Боснии? Но это уже давно не фактор. Может, Курц не лжет. А может, крокодил устал от надоедливого копошения птички в его зубах и собирается захлопнуть пасть? Как Оуэн ни копался в мозгу Курца, а до правды так и не добрался. Тем более нужно быть крайне осторожным. Осторожным и готовым каждую минуту вспорхнуть.

                Курц снова полез в комбинезон и вынул карманные часы в помятом корпусе.

                - Дедушкины, - сказал он. - До сих пор ходят, как новенькие. Потому что механические. Никакой электроники. Наручные скапутились.

                - Мои тоже.

                Губы Курца скривились в усмешке.

                - Загляните к Перлмуттеру, если выпадет свободная минутка и при условии, что сможете вынести его присутствие. Обремененный кучей обязанностей и заданий, он все же нашел время доставить три сотни механических часов, как раз перед тем, как пошел снег и полеты накрылись. Перли чертовски исполнителен. Жаль только, никак не отделается от мысли, что живет на съемочной площадке.

                - Возможно, сегодня он сделал первые шаги в нужном направлении, босс.

                - Возможно, возможно.

                Курц размышлял. Андерхилл ждал.

                - Ах, дружище, нам следовало бы пить виски. Сегодня у нас, можно сказать, что-то вроде ирландского бдения у гроба.

                - Разве?

                - Точно. Моя возлюбленная паука вот-вот откинет копыта.

                Оуэн поднял брови.

                - Да. С минуты на минуту волшебный плащ-невидимка будет сорван. И останется всего лишь очередная дохлая лошадь на потеху черни. Особенно политикам, которые любят изощряться в подобного рода вещах.

                - Не понимаю.

                Курц снова посмотрел на потемневшие от времени часы, возможно, украденные в ломбарде или.., снятые с трупа. Андерхилл ничуть не сомневался, что Курц способен на все.

                - Сейчас семь. Примерно через сорок часов президент собирается держать речь перед Генеральной Ассамблеей ООН. Можно только представить, какое количество народу соберется у приемников и телевизоров. Это станет частью величайших событий в истории человечества и самым большим фуфлом, с тех пор как Бог Отец Всемогущий сотворил космос и запустил планеты, чтобы они все вращались и вращались вокруг кончика его пальца.

                - Что есть фуфло?

                - Прекрасная сказка, Оуэн, и как всякая гениальная ложь, перемежается большими вкраплениями истины. Как изюминки в черствой булке. Президент скажет завороженному миру, миру, впивающему каждое его слово, затаив дыхание, хвала Иисусу, что корабль пришельцев из другой галактики потерпел крушение в северной части штата Мэн, то ли шестого, то ли седьмого ноября этого года. Это правда. Он скажет, что мы не были сильно поражены случившимся, поскольку, как и главы других стран, входящих в Совет Безопасности ООН, уже лет десять знаем, что инопланетяне наведываются на Землю. Тоже правда, только немногие из нас здесь, в Америке, были осведомлены о визитах наших дружков из пустоты еще с конца тридцатых. Мы знаем также, что русские истребители сбили корабль серых человечков над Сибирью в семьдесят четвертом.., хотя Россия по сей день не знает, что мы знаем. Тот корабль, вероятно, был беспилотным, что-то вроде пробного камня. С тех пор таких появлялось немало. Серые провели первые контакты с осторожностью, которая вполне логично предполагает, что мы сумели их запугать.

                Оуэн слушал все это с почти болезненным напряжением, которое, как он надеялся, ничем не выражалось ни на лице, ни на верхнем уровне мыслей, куда Курц все еще мог иметь доступ.

                На этот раз Курц извлек из кармана помятую пачку сигарет "Марлборо" и протянул Оуэну, который покачал было головой, но все же взял одну из оставшихся четырех. Курц тоже закурил.

                - Я говорил о смеси истины и лжи, - продолжил Курц, глубоко затягиваясь и выпуская дым. - Возможно, это не самый лучший способ представить ситуацию. Будем придерживаться фуфла, договорились?

                Оуэн не ответил. Последнее время он редко курил, и от первой затяжки голова закружилась. Зато вкус был великолепным.

                - Президент скажет, что правительство США установило карантин на месте крушения и примыкающем к нему районе по трем причинам. Первая чисто практическая: ввиду отдаленности Джефферсон-трект и малочисленности населения стало возможным без особого труда выставить посты. Упади корабль в Бруклине или на Лонг-Айленде, мы столкнулись бы с огромными трудностями. Причина вторая: нам не ясны намерения пришельцев. Третья и самая убедительная: инопланетяне несут заразу, которую участники операции называют грибком Рипли. Страстно заверяя нас в отсутствии всякой инфекции, они на деле являются источниками смертельной опасности. Президент также поведает ужаснувшемуся миру, что грибок вполне может оказаться доминирующим разумом, а серые человечки - всего лишь питательная среда. Он покажет видеозапись, на которой серые взрываются фонтанами спор. Пленка слегка подправлена, чтобы улучшить четкость, но тоже не подделка.., в основном.

                Лжешь, подумал Оуэн. Запись - чистая фальшивка от начала и до конца, такая же, как то дерьмо, которое несут обаутопсии пришельцев. Но почему ты лжешь? Потому что способен лгать. Все очень просто: тебе куда легче врать, чем говорить правду.

                - Ну да, лгу, - кивнул Курц, успевший прочитать мысли собеседника, и, коротко сверкнув глазами, сосредоточенно уставился на сигарету. - Но факты точны и проверены. Кое-кто из них действительно взрывается и тут же превращается в миллионы красных одуванчиков. И штука эта называется Рипли. Вдохни ее, и через некоторое время - трудно сказать, сколько именно, может, час, может, два дня - твои мозги и легкие - просто салат из Рипли. Выглядишь, как ходячий куст ядовитого сумаха. А потом умираешь. Итак, упоминания о нашем маленьком сегодняшнем приключении не будет. По версии президента, корабль, сильно поврежденный при крушении, был либо взорван командой, либо взорвался сам. Все серые человечки погибли. Рипли, сначала распространившийся на небольшом участке, теперь постепенно погибает, очевидно, под действием холода. Кстати, русские подтверждают это. Кроме того, пришлось уничтожить животных - разносчиков инфекции.

                - А человеческое население Джефферсон-трект?

                - Президент Соединенных Штатов намеревается объявить, что приблизительно триста человек, из которых семьдесят - местные жители, а остальные - охотники, проверяются на наличие грибка Рипли. Он сообщит также, что, хотя некоторые, похоже, заражены, инфекция легко побеждается такими антибиотиками, как цефтин и огментин.

                - А теперь слово спонсору, - добавил Оуэн. Курц довольно рассмеялся.

                - Впоследствии придется объявить, что Рипли оказался немного более стойким к антибиотикам, чем считалось ранее, и что несколько пациентов погибли. В печать попадут имена тех, кто действительно умер, либо от Рипли, либо из-за хреновых имплантатов. Знаете, как их называют люди?

                - Да, срань-хорьки. Президент упомянет о них?

                - Ни в коем случае. Те, кто наверху, считают, что срань-" хорьки могут расстроить простого Джона Зрителя. Как и информация о нашем способе решения проблем здесь, в магазине Госслина, этом древнем салоне красоты.

                - Окончательного решения, как вы сказали бы, - уточнил Оуэн. Он докурил сигарету до самого фильтра и раздавил окурок о край пустой кружки. Курц, не мигая, встретил взгляд Андерхилла.

                - Да, можно назвать его и окончательным. Мы собираемся ликвидировать около трехсот пятидесяти человек, в основном мужчин, но не могу не отметить, что зачистка включает также какое-то количество женщин и детей. Таким, пусть и весьма прискорбным, но единственным способом мы сумеем оградить человечество не только от пандемии, но и возможного завоевания. Согласитесь, что это печальная необходимость.

                Гитлеру наверняка пришлось бы по душе подобное фуфло... Оуэн не успел задавить смертельно опасную мысль. Да и кто бы смог на его месте?! Но он, как умел, замаскировал, спрятал ее за потоком бессвязной чуши. Перехватил ли ее Курц? Невозможно сказать: уж слишком он хитер.

                - Сколько всего задержанных? - осведомился Курц.

                - Около семидесяти. И вдвое больше везут из Кинео: они должны прибыть часам к девяти, если погода не ухудшится.

                Ухудшение погоды прогнозировалось после полуночи.

                - Угу, - кивнул Курц. - Еще человек пятьдесят прибудут с севера, семьдесят или больше с Сент-Кэп и южных поселков, и.., наши парни. Не забудьте про них. Маски, похоже, помогли, но в медицинских отчетах отмечены уже четыре случая Рипли. Люди, разумеется, не знают.

                - Неужели?

                - Позвольте выразиться яснее. Судя по их поведению, у меня нет причин считать, что они знают. Так яснее? Оуэн пожал плечами.

                - Итак, - продолжал Курц, - официальный доклад будет гласить, что задержанные отправлены в секретное медицинское учреждение вроде Зоны 51, где будут подвергнуты дальнейшим исследованиям, а при необходимости долгосрочному лечению. Больше заявлений не последует, если, разумеется, все пойдет по плану, но время от времени в печати будут проскальзывать сведения о тяжелой болезни, вялотекущей инфекции.., несмотря на все усилия медиков остановить.., безумие.., чудовищные уродства, не поддающиеся описанию.., и наконец.., смерть - как величайшая милость... И публика, вместо того чтобы возмущаться, вздохнет с облегчением.

                - Тогда как на самом деле?..

                Он хотел, чтобы Курц это сказал, но ему следовало лучше знать собеседника. "Жучков" здесь наверняка не было (если не считать тех, что, вероятно, сидели в мозгу Курца), но обычная предосторожность не изменила боссу. Он поднял руку, нацелился на Курца указательным пальцем и трижды опустил большой, не спуская глаз с "мишени".

                Акульи глаза, подумал Оуэн.

                - Всех? - спросил он вслух. - И тех, у кого нет Рипли, и тех, у кого он есть? А что будет с нами? Совершенно здоровыми солдатами?

                - Парни, не успевшие подхватить Рипли, вернутся на базу, - сказал Курц. - Те же, кто проявил непростительную беспечность.., вроде того.., кстати, тут есть одна малышка, лет четырех, не больше, забавный чертенок. Так и ждешь, что она пустится в пляс и начнет петь: "Мой кораблик "Лоллипоп".

                Курц, очевидно, упивался собственным остроумием, но Оуэн оцепенел от ужаса. Четыре года, думал он. Всего четыре года...

                - Прелестная крошка - и опасная, - добавил Курц. - Явный Рипли на одном запястье, на лбу у самых волос и в уголке глаза. Классический случай. Но когда солдат дал ей конфетку, словно голодающему косоварскому оборванцу, она его поцеловала. Трогательно до слез, хоть сейчас на фото, только теперь у него на щеке нестираемый отпечаток губ, и это вовсе не помада. - Курц поморщился. - Бреясь утром, он слегка порезался, но этого оказалось достаточно. Остальные тоже подхватили Рипли по глупости либо беспечности. Правила не меняются, Оуэн, разгильдяйство - верный путь к гибели. Но рад сообщить, что большинство наших парней близко не подходят к зачумленным. Нам придется находиться под медицинским наблюдением до конца жизни, не говоря уже о внезапных проверках, но должен признаться: эти чертовски преждевременно сдохнут от вашего заднепроходного рака.

                - А гражданские лица, которые вроде бы пока избежали заражения? Как насчет них?

                Курц подался вперед с самым обаятельным, невероятно убедительным видом. Всякий должен был чувствовать себя польщенным, одним из немногих избранных, кому довелось видеть Курца без его излюбленной маски ("две части Паттона, одна - Распутина, добавить воды, размешать и подать на стол"). Раньше это безошибочно действовало на Оуэна. Но не сейчас. Распутин - не маска. Маска вот это.

                Но даже сейчас - и в этом был весь кошмар - он не был полностью уверен.

                - Оуэн, Оуэн, Оуэн! Работайте мозгами, Господь дал вам неплохие мозги! Мы можем все уладить под шумок, не возбуждая подозрений и не поднимая мировой паники, поверьте, и без того вони будет немало, особенно после того, как наш избранный с минимальным перевесом голосов президент прикончит нашу пауку. Официально мы не можем проделать такого с тремя сотнями штатских. А если в самом деле отправим их в Нью-Мексико, поместим в образцово-показательную деревушку лет на пятьдесят - семьдесят за счет налогоплательщиков? А если двое-трое сбегут? А если - и думаю, именно этого опасаются умники в верхах - Рипли со временем мутирует? Тогда инфекция, вместо того чтобы мирно скончаться, приобретет новые формы, куда более устойчивые к окружающей среде. Если же Рипли действительно разумен, это куда опаснее. Даже пусть и нет, что, если он послужит серым человечкам чем-то вроде маяка, дорожного знака, отмечающего путь к нашему миру, ням-ням, приходи и жри, эти парни - лакомый кусочек, и их тут полно?

                - Хотите сказать, лучше перестраховаться, чем потом жалеть?

                Курц откинулся на спинку кресла и просиял:

                - Именно. Именно. Вы все-таки просекли самую суть.

                Что ж, подумал Оуэн, может, это и суть, но дело вое се не в ней. Нам небезразличны свои. Пусть мы бываем безжалостны, если приходится, но даже Кури присматривает за подчиненными. А вот штатские.., всего лишь штатские. Если понадобится сжечь их, значит, пора разводить костры.

                - Если еще сомневаетесь, что Бог есть и что Он по крайней мере часть своего времени проводит в заботах о старом добром хомо сапиенс, вспомните, как нам несказанно повезло, - сказал Курц. - Сигнальные огни появились рано и были сразу замечены. Одно сообщение поступило от владельца магазина, Реджинальда Госслина. Потом прибывают серые человечки. В единственное время года, когда в этом захолустье появляются люди, и сразу двое видят, как корабль падает на землю.

                - Это была удача.

                - Благодать Божия, вот что это было. Их корабль разбивается, об их присутствии известно, холод убивает и их, и ту космическую перхоть, которой они начинены. - Курц перечислял, загибая длинные пальцы. Белесые ресницы часто моргали. - Но это еще не все. Их чертовы имплантаты не сработали: вместо того чтобы вживляться в организмы хозяев, они превращаются в каннибалов и пожирают их. Отстрел животных прошел благополучно: мы сумели обезвредить около ста тысяч тварей, и сейчас у границы округа Касл устроено грандиозное барбекю. Весной и летом пришлось бы гоняться за насекомыми, которые могли бы перенести Рипли за пределы зоны, но не сейчас. Не в ноябре.

                - Но какие-то животные могли прорваться.

                - Вполне вероятно, как и люди. Однако Рипли распространяется медленно. С этим все в порядке, потому что мы успели задержать подавляющее количество инфицированных носителей. Кроме того, корабль уничтожен, а то, что они привезли с собой, не пылает, а скорее тлеет. Мы вполне ясно дали понять: приходите с миром или с поднятым оружием, но не пытайтесь больше прокрасться сюда тайком со своей пакостью, потому что больше мы этого не потерпим. Не думаю, что они заявятся еще раз, по крайней мере в ближайшем будущем. Они телились чуть не полвека, прежде чем зайти так далеко. Жаль только, что мы не смогли сохранить корабль для ученых-экспертов.., но он тоже мог быть заражен Рипли, так что... Знаете, чего мы опасались больше всего? Что либо серые человечки, либо сам Рипли найдет кого-то вроде "Тифозной Мэри" <Прозвище Мэри Мэллон, поварихи, жившей в США в XIX в, и оказавшейся разносчицей тифозной лихорадки.>, иначе говоря, носителя, который, не заразившись сам, сможет распространять грибок в окружающую среду.

                - Вы уверены, что такого человека не нашлось?

                - Почти. Если... Не важно, для этого существуют кордоны, - улыбнулся Курц. - Так что мы, можно сказать, счастливчики, солдат. Избранники судьбы. Сто против одного, что "Тифозной Мэри" не существует, серые человечки мертвы и весь Рипли сосредоточен в Джефферсон-трект. Удача или Бог, выбирайте сами.

                Курц опустил голову и потер переносицу, как человек, страдающий насморком. Когда он вновь поднял голову, глаза влажно блестели. Крокодиловы слезы, подумал Оуэн, но, говоря по правде, совсем не был в этом уверен. А к мыслям Курца доступа не было. Даже телепатическая волна либо не докатилась сюда, либо Курц нашел способ ее отсечь. Но когда Курц снова заговорил, Оуэн почти уверился, что слышит настоящего Курца, человеческое существо, а не Злого Тока-Крока.

                - Это последнее дело, Оуэн. Как только работа будет закончена, собираюсь откланяться. Здесь хватит работы, по моим подсчетам, дня на четыре, самое большее - на неделю, если буран действительно разыграется такой, как предсказывают, а в здешних местах погода шутить не любит, но настоящий кошмар ждет нас завтра утром. Думаю, что продержусь до конца и свою часть работы сделаю, но потом.., что ж, я готов удалиться на покой, в тень, и пастись на травке. Но перед этим поставлю их перед выбором: заплатить мне или прикончить. Думаю, они предпочтут заплатить, потому что я в любой момент способен выкопать кучу зарытых скелетов: урок, который я усвоил от Дж. Эдгара Гувера. Правда, я уже почти на грани полнейшего равнодушия к собственной участи. Мне как-то вдруг стало все равно. Кроме того, мне приходилось бывать и не в таких переделках: в восемьдесят девятом, на Гаити, мы всего за час уделали восемь сотен. Мне они до сих пор снятся. Но тут.., тут совсем другое. Хуже. Куда хуже. Потому что эти несчастные ублюдки, там, в сарае, в загоне и на выгуле, - они американцы. Парни, которые водят "шевви", бегают за покупками в "Кей Март" <Сеть магазинов со сравнительно невысокими ценами.> и не пропускают ни одной серии "Скорой помощи". При мысли о расстреле американцев, хладнокровном убийстве американцев, у меня все внутри переворачивается. Я делаю это только по суровой необходимости, чтобы раз и навсегда исключить опасность для нашей страны, и еще потому, что большинство из них так или иначе умрут, и при этом куда более страшной смертью. Понимаете?

                Оуэн Андерхилл молчал. Похоже, пока что ему удается сохранять каменно-застывшее выражение лица, но стоит ему заговорить, как Курц поймет, в каком он ужасе. Безумном ужасе. Он знал, чем кончится дело. Но одно дело знать и совсем другое - слышать. Собственными ушами.

                Мысленно он уже видел солдат, пробирающихся по снегу к амбару. В ушах звучал рев громкоговорителей, приказывающих задержанным собраться в одном месте. Он никогда не участвовал в подобных операциях и не был на Гаити, но приблизительно представлял, как все будет. Как должно быть.

                Курц не сводил с него настороженного взгляда.

                - Не скажу, что окончательно простил вам сегодняшнюю глупую выходку, что все быльем поросло, но вы у меня в долгу, дружище. Не нужно быть телепатом, чтобы пронюхать, как вы отнеслись к сказанному мной, но не стану попусту тратить силы и время, чтобы посоветовать вам поскорее повзрослеть и спуститься с небес на землю. Все что могу сказать: вы нужны мне. И именно на этот раз вам придется мне помочь.

                Полные слез глаза. Едва заметная дрожь в уголках губ. До чего легко забыть, что не прошло и десяти минут, как Курц хладнокровно отстрелил человеку ногу.

                Помоги я ему сделать это, думал Оуэн, не важно, сам спускал курок или нет, все равно стану убийцей и буду так же проклят, как человек, толкавший евреев в газовые камеры.

                - Начнем в одиннадцать и к одиннадцати тридцати все будет кончено, сказал Курц. - Самое позднее, к полуночи. И все будет позади.

                - Если не считать снов.

                - Да. Если не считать снов. Поможете мне, Оуэн? Оуэн кивнул. Он и так зашел достаточно далеко, и будь он проклят, если повернет назад. Все, что он может сделать, - гарантировать им быструю смерть без мучений.., если массовую бойню можно назвать милосердием. Позже убийственная абсурдность этой мысли потрясет его, но когда Курц рядом, совсем близко, и эти чертовы глаза впиваются в вас, перспективы не существует как таковой. Его безумие, возможно, куда более заразно, чем любой Рипли.

                - Прекрасно. - Курц со вздохом облегчения обмяк в своей качалке. Отдышавшись, он снова вытащил сигареты, заглянул внутрь и протянул пачку Оуэну:

                - Составите компанию?

                - Не сейчас, босс, - покачал головой Оуэн.

                - Тогда проваливайте. Если так уж необходимо, катитесь в лазарет и попросите снотворного.

                - Вряд ли. - Оуэн встал. Он с удовольствием бы последовал совету: неплохо бы забыться. Но не сделает этого. Уж лучше бессонница.

                - Как хотите. Давайте-ка отсюда. - Курц проводил его до двери и неожиданно окликнул:

                - Да, Оуэн!

                Андерхилл повернулся, продолжая тянуть язычок "молнии". На улице бушевал ветер, с каждой минутой набиравший силу. Не то что сравнительно безвредный "Альберта Клиппер", промчавшийся утром.

                - Спасибо, - сказал Курц. Огромная, картинно-прозрачная слеза выкатилась из левого глаза и поползла по щеке. Курц, казалось, ничего не заметил. В этот миг Оуэн любил и жалел его. Несмотря ни на что. Несмотря на то что видел насквозь. - Спасибо, друг.

 7

                Генри стоял под густыми хлопьями снега, повернувшись спиной к ветру и время от времени поглядывая на "виннебаго", ожидая, пока появится Андерхилл. Теперь он остался один: непогода загнала остальных в амбар, где имелся обогреватель. В тепле слухи распространяются куда быстрее. Лучше слухи и гипотеза, чем правда.

                Он поскреб ногу, понял, что делает, и обернулся. Никого: ни заключенных, ни охранников. Несмотря на обвальный снегопад, в лагере было светло, как днем, и видимость во всех направлениях была одинаково хорошей. Но пока, во всяком случае, он один.

                Генри нагнулся, развязал узел футболки, защищавшей рану на бедре, и пошире развел дыру на джинсах. Солдаты, задержавшие его, уже делали то же самое в кузове грузовика, где, кроме него, находилось пятеро пленных (по пути к Госслину им попалось еще трое). Тогда он был чист. А сейчас...

                Тонкая полоска красного кружева махрилась в рваной ране. Не знай он, что это такое, наверняка принял бы за просочившуюся кровь.

                Байрум, подумал он. Л, хрен моржовый! Вот и все. Прощайте, милые подружки, где бы вы ни были.

                В глаза ударила короткая вспышка света. Генри выпрямился и увидел, как Андерхилл закрывает дверь "виннебаго". Генри наспех обмотал ногу и шагнул к изгороди. Голос в голове спрашивал, что он сделает, если окликнет Андерхилла, а тот пройдет мимо. Голос также хотел знать, действительно ли Генри намерен выдать Джоунси.

                Генри сосредоточенно наблюдал, как Андерхилл, пригнув голову в тщетной попытке защититься от ветра и снега, шагает к нему в режущем глаза сиянии прожекторов.

 8

                Дверь захлопнулась. Курц долго смотрел на нее, раскачиваясь и дымя сигаретой. Удалось ли ему провести Оуэна? Чему из всего, что он наплел, Андерхилл поверил? Нужно отдать должное, Оуэн умен, наделен прирожденной способностью к выживанию, хотя несколько идеалистичен по натуре.., и все же Курц был почти уверен, что купил Оуэна, купил с потрохами. Потому что в конце концов каждый верит тому, чему хочет верить. Джон Диллинджер, этот самый подлый и коварный из головорезов тридцатых, и тот отправился в "Байограф тиетр" под ручку с Анной Сейдж. Спектакль назывался "Манхэттенская мелодрама", а по окончании федералы пристрелили Диллинджера в переулке возле театра, как бешеного пса, каковым он, впрочем, и был. Анна Сейдж тоже верила в то, чему хотела верить, но ее в два счета депортировали обратно в Польшу. Глазом моргнуть не успела.

                Завтра никто не уйдет из магазина Госслина, кроме нескольких избранных: двенадцати мужчин и двух женщин, составляющих элитную группу "Империэл Вэлли". Оуэна Андерхилла среди них не будет, хотя все могло быть иначе. Пока Оуэн не вздумал транслировать голоса серых человечков по общему каналу, Курц был уверен, что возьмет его с собой. Но все меняется. Так сказал Будда, и на этот раз старый желтомордый язычник изрек истину.

                - Ты подвел меня, дружище, - сказал Курц. Он опустил маску, когда закурил, и сейчас она при каждом слове билась о морщинистую шею. - Ты подвел меня.

                Курц спустил промах Оуэна Андерхилла в первый раз. Но простить дважды?!

                - Никогда, - проговорил Курц. - Никогда в жизни.

 Глава 14

 ПРОДВИЖЕНИЕ НА ЮГ

 1

                Мистер Грей загнал снегоход в овраг, на дне которого протекал маленький замерзший ручей, и проехал вдоль него последнюю милю до шоссе 1-95. В двух-трех сотнях ярдов от огней армейских грузовиков (таковых осталось совсем немного, да и те плелись еле-еле) Грей остановился, ровно настолько, чтобы обыскать ту часть разума Джоунси, до которой он сумел (оно сумело) добраться. Миллионы файлов информации просто не поместились в крохотную твердыню офиса Джоунси, и мистер Грей достаточно легко обнаружил то, что искал. У фары снегохода не было выключателя, поэтому мистер Грей спустил ноги Джоунси на землю, поискал камень, поднял его правой рукой Джоунси и расколотил стекло. Свет погас. Потом мистер Грей вновь сел в седло и продолжил путь. Бензина почти не осталось, но особого значения это не имело: машина свою службу сослужила Проходившая вдоль шоссе труба, в которую был заключен ручеек, оказалась достаточно просторной для снегохода, но не для снегохода с водителем. Мистер Грей снова спешился, и, стоя возле снегохода, включил зажигание и подтолкнул машину вперед. Она прошла не более десяти ярдов, прежде чем заглохнуть, но и этого оказалось достаточно. Теперь ее не увидят с воздуха при рекогносцировке на малых высотах, даже если снег прекратится.

                Мистер Грей заставил Джоунси подняться на насыпь. Он остановился у самых столбиков ограждения и лег на спину. Здесь он был более или менее защищен от ветра. Физические усилия привели к небольшому выбросу эндорфинов, и Джоунси чувствовал, что похититель смакует их, наслаждается так, как сам Джоунси наслаждался бы коктейлем или горячим кофе после футбольного матча в прохладный октябрьский денек.

                Он осознал - без удивления, - что ненавидит мистера Грея.

                Но тут мистер Грей как сущность - как нечто, что можно реально ненавидеть - опять исчез, вытесненный облаком, которое Джоунси впервые наблюдал в охотничьем домике, когда голова серого создания взорвалась. Оно куда-то отправлялось, как в тот раз, когда искало Эмила Дога. Тогда ему был нужен Бродски, потому что в файлах памяти Джоунси не имелось упоминаний о том, как завести снегоход. Теперь ему понадобилось что-то еще. Должно быть, поджидает, кто бы его подвез. Что ж, вполне логичное предположение.

                А что осталось? Что осталось охранять офис, где корчились последние клочки Джоунси - Джоунси, выброшенного из собственного тела, как мусор из кармана? Облако, разумеется; та субстанция, которую вдохнул Джоунси. Штука, которая должна была убить его, но по какой-то причине не убила.

                Облако не обладало способностью думать. В отличие от мистера Грея. Хозяин дома (теперь уже не мистер Джоунс, а мистер Грей) удалился, отдав жилье на попечение термостатов, холодильника и плиты. А в случае беды включится детектор дыма и сигнализация автоматически наберет номер полицейского участка.

                Все же, поскольку мистер Грей убрался, Джоунси мог выйти из офиса. Не затем, чтобы вернуть власть: если он хотя бы попытается, красное облако немедленно его заложит, и мистер Грей тут же примчится из своей разведывательной экспедиции. Тогда Джоунси почти наверняка схватят, прежде чем он успеет ретироваться под защиту офиса братьев Трекер, с его доской объявлений, пыльным полом и единственным, заросшим грязью оконцем в мир.., только на нем до сих пор виднелись четыре чистых полумесяца, верно ведь? Четыре отпечатка, в тех местах, где четверка мальчишек прислонялась лбами к стеклу, пытаясь разглядеть прикнопленную к доске фотографию: Тина Джин Шлоссингер с поднятой юбчонкой.

                Нет, вернуть власть никак не удастся, и как это ни горько, придется смириться.

                Но он может попробовать добраться до своих файлов.

                Стоит ли рисковать? Что ему это даст? Может, и даст, если знать, чего хочет мистер Грей. Разумеется, если не считать того, что ему позарез нужно куда-то добраться.

                Кстати, куда?

                Ответ пришел неожиданно, потому что дал его Даддитс:

                Ют. Исе Ей оет а ют. "Мистер Грей хочет на юг".

                Джоунси отступил от грязного окна в мир. Да и смотреть было особенно не на что: снег, тьма и мрачные деревья. Утренняя метель теперь казалась цветочками. А ягодки - вот они!

                Мистер Грей хочет на юг.

                Насколько далеко? И зачем? В чем тут загвоздка?

                На этот раз Даддитс молчал.

                Джоунси повернулся и, к своему удивлению, заметил, что на доске объявлений уже не было ни карты маршрутов, ни фото девушки. Вместо них появились четыре цветных снимка мальчишек. Все сняты на одном фоне: средняя школа Дерри, и подпись внизу одинакова: ШКОЛЬНЫЕ ДНИ, 1978. Джоунси - слева. Лицо расплылось в доверчивой улыбке от уха до уха, улыбке, разрывавшей сейчас его сердце. Рядом Бив. Его улыбка открывает дыру на месте переднего зуба - результат неудачного падения на катке. Год-другой спустя дыру заполнил протез. Пит, с его круглым смугло-оливковым лицом и постыдно короткой стрижкой, воспитательным бзиком отца, твердившего, что не для того он сражался в Корее, чтобы видеть, как сын превращается в хиппи. И наконец, Генри, Генри в толстых очках, всегда напоминавших Джоунси Денни Данна, мальчика-детектива, героя книжного сериала, которым Джоунси зачитывался в детстве.

                Бивер, Пит, Генри. Как он любил их, и как несправедливо внезапно оборвалась эта долгая дружба. Как ужасно несправедливо...

                И тут снимок Бивера Кларендона ожил, насмерть перепугав Джоунси. Широко распахнув глаза, он тихо сказал:

                - Головы у него не было, помнишь? Она лежала в канаве, и глаза были забиты грязью. Что за хрень собачья! То есть просто член Иисусов!

                О Боже, подумал Джоунси, когда вдруг нахлынуло это: единственное, что он позабыл из их первой охотничьей поездки в "Дыру в стене". Забыл.., или постарался выбросить из памяти? Как и остальные... Может быть. Вероятно.

                Потому что в последующие годы они толковали обо всем, что случилось в далеком детстве, делились впечатлениями.., и все такое. Все, кроме этого.

                Головы у него не было... Глаза забиты грязью.

                Что-то случилось с ними тогда, что-то, связанное с тем, что происходит с ним сейчас.

                Если бы только я знал, что это, думал Джоунси. Если бы знал...

 2

                Энди Джанас обогнал остальные три грузовика в их маленьком караване, оставил их далеко позади, потому что водители в отличие от него не привыкли ориентироваться в этом белом дерьме. Сам он вырос в Северной Миннесоте и чего только там не навидался. В том числе и таких вот метелей. Кроме того, он вел одну из лучших армейских машин - "шевроле" последней модели, полноприводный пикап, и все приводы сегодня задействованы. В его семье дураков не водилось, что правда, то правда.

                Все же на шоссе почти не было снега: пара армейских снегоочистителей прошла с час или около того назад (вскоре он их догонит, а тогда сбросит скорость и поплетется за ними, как примерный мальчик), и с тех пор на бетон навалило всего два-три дюйма. Беда в том, что сильный ветер поднимал клубы снега, и дорога превращалась в сплошной белый призрак. Приходилось полагаться на светоотражающие указатели. Держать их в поле зрения было непростым фокусом, которого все эти олухи просто не знали, а может, на их грузовиках фары стояли слишком высоко, чтобы выхватывать из клубящейся белизны светящиеся таблички. А когда ветер по-настоящему зверел, даже указатели исчезали, чертов мир становился сплошной белой пропастью, и приходилось снимать ногу с педали и пережидать, пока налетит очередной снежный заряд, а тем временем не сбиться с дороги. Но с ним все в порядке, а на непредвиденный случай есть рация. Кроме того, сзади идут еще снегоочистители, сохраняя идущий к югу отрезок шоссе открытым от Прескайл до Миллинокета.

                В кузове грузовика лежали два свертка в тройной упаковке. В одном находились туши двух оленей, убитых грибком Рипли. Во втором - и это больше всего беспокоило Джанаса - лежало тело серого человечка, медленно превращавшееся в красновато-оранжевый бульон. Оба свертка везли к докторам Блю-базы, находившейся в местечке с названием...

                Джанас глянул на защитный козырек, где под резинкой торчали бумажный листок и шариковая ручка. На бумаге было нацарапано: МАТ. ГОССЛИНА. СЪЕЗД 16, ПОВОРОТ L.

                Он будет там через час. Может, и меньше. Докторишки наверняка заявят, что уже получили все образцы и пробы животных, которые требовались, и туши оленей сожгут, но вот серый может их заинтересовать, если к тому времени окончательно не превратится в пюре. Холод может немного замедлить процесс, но так это или нет, в принципе Энди не касается. Его забота - добраться туда, отдать образцы. А потом доложить по начальству и ответить тем, кто имеет право задавать вопросы, о ситуации на наиболее спокойном участке. Том, что к северу от секретной зоны. Коротая время, пока позовут к начальству, он успеет выпить большую кружку горячего кофе и съесть огромную тарелку яичницы. Если сильно повезет, найдется даже чем сдобрить кофе. Да, неплохо бы. Подбросить в топку дровишек, а потом прилечь.., прижмись к обочине Джанас нахмурился, тряхнул головой, почесал в ухе, словно туда залезло что-то вроде блохи. Проклятый ветер разошелся так, что едва не опрокинул грузовик. Шоссе опять пропало, а вместе с ним и указатели. Белый саван вновь окутал машину Эндрю. Остальные парни наверняка в штаны наложили, но только не он, мистер Гордость Миннесоты. Главное - убрать чертову ногу с педали газа (и не забыть про тормоза, когда едешь в метель, тормоз - лучший способ испортить путешествие), а потом пристать к берегу и подождать.., прижмись к обочине - А? - Он взглянул на рацию, но оттуда неслись только статические разряды и невнятная трескотня, прижмись к обочине - Ой! - вскрикнул Джанас, схватившись за готовую лопнуть от боли голову. Оливково-зеленый пикап рыскнул, пошел было юзом, но тут же выровнялся, едва его руки механически проделали все нужные манипуляции. Нога водителя была все еще убрана с педали, и стрелка спидометра быстро метнулась обратно.

                Снегоочистители проделали узкую тропу в центре двух полос южного направления. Теперь Джанас свернул в густой снег справа от этой тропы, поднимая колесами грузовика белые фонтаны, немедленно уносимые ветром. Светоотражатели дорожных столбиков горели в темноте, как кошачьи глаза. прижмись к обочине здесь.

                Джоунси заорал от боли, и откуда-то издалека услышал собственный крик:

                - Ладно, ладно! Только прекрати это! Прекрати дергать меня! - И слезящимися глазами всмотрелся в темную фигуру, поднявшуюся над столбиками ограждения футах в пятидесяти. В свете фар стало видно, что это мужчина в пуховике.

                Руки Энди Джанаса больше не принадлежали ему. Они стали перчатками, в которые были всунуты чьи-то другие руки: ощущение странное и донельзя неприятное. Руки против его воли резко повернули руль влево, и пикап остановился перед человеком в пуховике.

 3

                Это был его шанс, тем более что мистер Грей думать о нем забыл. Джоунси чувствовал, что если начнет раздумывать, сдрейфит окончательно, поэтому раздумывать не стал. Просто действовал, рывком отодвинув засов и распахнув дверь офиса.

                В детстве он никогда не ходил в заброшенное здание (а братья Трекер свернули дело после большого урагана в восемьдесят пятом), но был совершенно уверен, что оно никогда не выглядело так, каким он видел его сейчас. За убогим офисом оказалось помещение, такое просторное, что противоположный конец где-то терялся. Над головой тянулись акры и акры люминесцентных ламп. Под ними гигантскими колоннами возвышались миллионы поставленных друг на друга картонных ящиков.

                Нет, подумал Джоунси. Не миллионы. Миллиарды.

                Вот именно, миллиарды. Между ними разбегались тысячи узких проходов. Он стоял в самом начале хранилища самой вечности, и мысль о возможности найти здесь что-то казалась абсурдной. Если он отойдет от двери своего убежища, мгновенно заблудится. Мистеру Грею и возиться с ним не придется; Джоунси будет бродить, как в джунглях, пока не умрет, заблудившись на невообразимой свалке картонных коробок.

                Это не правда. Шансов заблудиться здесь у меня не больше, чем в собственной спальне. И охотиться за тем, что я хочу, нет нужды. Это мой дом. Добро пожаловать в собственную голову, большой мальчик.

                Идея была такой ошеломляющей, что Джоунси разом ослабел.., только он не может позволить себе ни малейшей слабости или колебаний. Мистер Грей, всеобщий любимец-захватчик из Великого Ничто, не потратит много времени на водителя грузовика. Если Джоунси хочет спрятать некоторые из файлов в безопасное место, нужно сделать это немедленно. Вопрос в том, какие именно?

                Даддитс, подсказал разум. Это как-то связано с Даддитсом. Ты и сам это знаешь. Он постоянно у тебя в мыслях. Тот, другой, тоже думал о нем. Даддитс - то, что удерживало тебя. Генри, Бива и Пита на плаву, что скрепляло вашу дружбу, и ты всегда знал это, но сейчас знаешь кое-что другое. Не так ли?

                Да. Он понял, почему попал в марте под машину. Показалось, что увидел, как Ричи Гренадо и его дружки снова издеваются над Даддитсом. Только "издеваются" - весьма слабое определение для того, что происходило во дворе здания "Братьев Трекер". В тот день, не так ли? "Мучили" - это куда вернее. И когда он увидел, что мучения повторяются вновь и вновь, он должен был броситься через дорогу, не глядя, и...

                У него не было головы, внезапно сообщил Бивер из висевших над потолком динамиков, так громко и неожиданно, что Джоунси вздрогнул. Она лежала в канаве, а глаза были забиты грязью. Рано или поздно любой убийца платит по счету, такая вот хрень.

                Голова Ричи. Голова Ричи Гренадо. У Джоунси не было на это времени. Сейчас он был чужаком, нарушителем границ в собственной голове, ему надо было спешить.

                Когда он впервые увидел это огромное хранилище, все коробки были одинаковые и немаркированные. Теперь же оказалось, что стоявшие наверху, в ближнем ряду, были помечены черным маркером: ДАДДИТС.

                Совпадение? Удача? Вовсе нет. Это его воспоминания, аккуратно сложенные в миллиарды коробок, а когда дело доходит до памяти, здравый смысл немедленно извлекает на поверхность все необходимое.

                Нужно перевезти их на чем-то, подумал Джоунси и, оглянувшись, с изумлением обнаружил ярко-красную "долли", операторскую тележку. Магический мир, мир исполнения желаний, и что самое потрясающее - у каждого такой есть.

                Он наспех сложил на тележку несколько коробок с пометками ДАДДИТС и рысцой помчался в офис. Там быстро опрокинул тележку. Коробки рассыпались. Ничего. Беспорядок, конечно, но он еще успеет позаботиться об аттестате за Лучшее Ведение Домашнего Хозяйства.

                Он ринулся обратно, пытаясь нащупать присутствие мистера Грея, но тот все еще возился с водителем грузовика... Джанасом, его фамилия Джанас. Облако стояло на месте, но не чуяло его. Такое же тупое.., как.., как грибок.

                Джоунси собрал остальные коробки с Даддитсом и заметил, что на следующем штабеле тоже есть пометки. На этот раз надпись гласила ДЕРРИ, но коробок было слишком много. Вопрос в том, стоит ли брать все или только некоторые.

                Раздумывая над этим, он потащил вторую партию в офис. Ну конечно, воспоминания о Дерри и Даддитсе неразрывно связаны, а память, как известно, ассоциативна. И по-прежнему неизвестно, так ли важны все воспоминания о Дерри. Откуда ему знать, когда непонятно, чего хочет мистер Грей?

                Но он знал.

                Мистер Грей хочет на юг.

                Дерри - на юге.

                Джоунси рванул на склад памяти, толкая перед собой тележку. Он заберет столько коробок, сколько сможет, и будет надеяться, что захватил нужные. Он также будет надеяться, что вовремя почувствует возвращение мистера Грея. Потому что если его поймают за дверями, раздавят, как муху.

 4

                Джанас в ужасе наблюдал, как левая рука протягивается и открывает дверцу со стороны водителя, впуская холод, снег и неутомимый ветер.

                - Не мучайте меня, мистер, пожалуйста, можете садиться, я подвезу куда хотите, только не мучайте меня больше, моя голова...

                Внезапно что-то вихрем пронеслось через разум Энди Джанаса. Похожее на смерч с глазами. Он чувствовал, как ЭТО выведывает его последние приказы, ожидаемое время прибытия на Блю-базу, все, что он знает о Дерри (последнее сводилось к нулю - он никогда в жизни не был в Дерри).

                Потом смерч ослабел, и всего на один миг он испытал невероятное, лихорадочное облегчение - у меня нет того, что ему нужно, оно отпустит - и немедленно понял, что эта штука в голове не собирается отпускать его. Прежде всего ЭТОМУ нужен грузовик. Второе: он хочет заткнуть его, Джанаса.

                Джанас вступил с неизвестной силой в короткую, энергичную, но бесплодную схватку. Именно это неожиданное сопротивление позволило Джоунси утащить в офис по крайней мере один штабель коробок, обозначенных ДЕРРИ. Потом мистер Грей снова завладел рулем грузовика.

                Джанас увидел, как его пальцы коснулись защитного козырька, сжали шариковую ручку, словно стилет, и вонзили в его открытый глаз. Легкий хлопок, и водитель задергался, как марионетка в руках неопытного кукольника. Судорожно стиснутый кулак погружал ручку все глубже, наполовину, на три четверти.., лопнувший глаз медленно стекал по лицу, как уродливо-гротескная слеза... Наконечник ударился обо что-то, похожее на тонкий хрящ, застрял, но тут же проник в мозг.

                Ублюдок, подумал Энди, что же ты такое делаешь, у б...

                В голове взорвался белый шар света, и настала абсолютная тьма. Джанас медленно повалился на руль. Жалобно взвыл клаксон.

 5

                Мистер Грей немногого добился от Джанаса - да еще эта внезапная борьба за власть уже в самом конце, - но все же удалось узнать, что Джанас отправился в путь не по собственной воле. Транспортная колонна, частью которой он являлся, застряла из-за метели, но пункт назначения у всех был один, тот, что Джанас называл одновременно Блю-базой и магазином Госслина.

                Там был человек, которого Джанас боялся, главный.., командир.., н-э мистеру Грею было плевать на Жуткого Курца/босса/Спятившего Эйба. Да и какое ему дело до Курца, если он не собирается близко подходить к магазину Госслина? Это место совершенно иное, а его обитатели с их недоразвитым сознанием, в основном состоящим из эмоций, тоже иные. Они сопротивлялись. Мистер Грей понятия не имел почему, но сопротивлялись.

                Лучше покончить с этим как можно быстрее. И специально для такого случая он изобрел идеальную систему доставки.

                Руками Джоунси мистер Грей взял Джанаса под мышки, оттащил к дорожным столбикам и скинул тело вниз, даже не потрудившись посмотреть, как оно кувыркается по склону к замерзшему ручью. Вместо этого он вернулся к грузовику, внимательно осмотрел два упакованных в пластик свертка и кивнул. Трупы животных ни на что не годятся. А вот другой.., еще понадобится. В нем полно того, что ему нужно.

                Он внезапно вскинул голову, уставясь растерянными глазами Джоунси на кружащийся снег. Владелец этого тела выполз из укрытия. Уязвимый. Беззащитный. Прекрасно, потому что это сознание уже начинало раздражать его: противное постоянное бормотание (иногда возвышавшееся до испуганного визга) на нижнем уровне его мыслительного процесса мешало, как заноза.

                Мистер Грей помедлил еще мгновение, пытаясь очистить свой разум от могущих выдать его мыслей и одновременно не вспугнуть Джоунси.., и прыгнул.

                Он сам не знал, чего ожидал, но только не этого.

                Не удара слепяще белого света.

 6

                Джоунси едва не попался. И наверняка попался бы, если бы не люминесцентные лампы, зажженные им же в хранилище памяти. Может, на самом деле это место и не существовало, но для него было вполне реальным, как и для мистера Грея, когда тот вздумал напасть.

                Джоунси, толкавший "долли" с грудой коробок, помеченных ДЕРРИ, заметил мистера Грея, как по мановению волшебной палочки появившегося в одном из проходов между высоченными штабелями. Тот самый недоделанный гуманоид, стоявший за его спиной в "Дыре", создание, которое он посетил в больнице. Тусклые черные глаза наконец-то были ожившими и голодными. Существо кралось к нему, собираясь наконец завладеть добычей.

                Но тут уродливый ком головы дернулся, и прежде чем рука всего с тремя пальцами заслонила глаза (не защищенные ни веками, ни ресницами), Джоунси заметил на сером наброске лица нечто похожее на недоумение. А может, и боль. Создание все еще было там, в снежной тьме, избавлялось от тела водителя и явилось сюда, не готовое к режущему глаза бюрократически-офисному сверканию. Джоунси заметил еще одно: захватчик позаимствовал выражение изумления у хозяина. В эту минуту мистер Грей казался ужасающей карикатурой на самого Джоунси.

                Заминка спасла Джоунси. Толкая перед собой тележку, он, чувствуя себя похищенной принцессой из дурной сказки, устремился в офис и скорее ощутил, чем увидел, как мистер Грей протянул к нему трехпалые руки (на этот раз серая кожа выглядела багрово-запекшейся, как залежавшееся сырое мясо), но успел захлопнуть дверь, прежде чем эти клешни схватят его. Потом он оттолкнул тележку бедром, развернулся (сознавая при этом, что хотя все происходило в его собственной голове, тем не менее было абсолютно реальным) и успел задвинуть засов за мгновение до того, как мистер Грей сумел силой ворваться в каморку. Для пущей безопасности Джоунси защелкнул "собачку" на дверной ручке. Была эта "собачка" раньше или он сам ее создал? Сейчас не вспомнить.

                Джоунси, весь в поту, отступил и на этот раз ударился задом о тележку. Ручка дергалась и вертелась, мистер Грей, завладевший его телом и остальным разумом, пытался войти, но не мог. Не мог взломать дверь, просто силы достаточной не имел налечь как следует, а обзавестись отмычкой не догадывался.

                Почему? Как это может быть?

                - Даддитс, - прошептал Джоунси, - нет костяшек, нет игры.

                Дверная ручка загремела.

                - Впусти меня! - прорычал мистер Грей, и сейчас он казался Джоунси не посланником из другой галактики, а просто сварливым старикашкой, который не добился желаемого и теперь лезет на стенку от злости. Наверное, потому, что он мерил поведение мистера Грея земными мерками? Очеловечивал пришельца? Переводил его мотивы на язык, понятный земным обитателям?

                Впу.., сти МЕНЯ!

                - Черта лысого! - не задумываясь, ответил Джоунси и мысленно добавил: На что тебе следует ответить: "Тогда я дуну, плюну, и твой домик Р-Р-АЗ - и упадет! Но мистер Грей удвоил усилия, продолжая дергать за ручку. Очевидно, он не привык к поражениям такого рода (и никакого рода, по мнению Джоунси) и, следовательно, рвал и метал. Мимолетная вспышка Джанаса испугала его, но это сопротивление велось на совершенно ином уровне.

                - Где ты? - рассерженно окликнул мистер Грей. - Как ты ухитряешься сидеть там? Выходи!

                Джоунси, не отвечая, отошел к рассыпанным коробкам и вновь прислушался. Он был почти уверен, что мистеру Грею сюда не ворваться, но все же зря дразнить его не стоит.

                Дверная ручка дребезжала еще несколько секунд, после чего Джоунси ощутил, что мистер Грей его оставил. Джоунси, переступая через коробки с надписями ДЕРРИ и ДАДДИТС, подошел к окну и уставился в снежную ночь.

 7

                Мистер Грей поднял тело Джоунси в грузовик, усадил за руль, захлопнул дверцу и нажал на педаль. Машина рванула вперед и тут же, беспомощно заскользив, со зловещим треском врезалась в столбики ограждения.

                - Мать твою! - рявкнул мистер Грей, бессознательно пользуясь ругательствами Джоунси и сам того не замечая. - Член Иисусов! Поцелуй меня в задницу! Слизь подзалупная! Срань этакая!

                На этом он остановился и снова взялся за руль. Джоунси имел кое-какой опыт езды в такую погоду, но, разумеется, до Джанаса ему было далеко. Однако Джанаса уже нет, все его файлы стерты. Придется обойтись знаниями Джоунси. Сейчас важнее всего было проскользнуть мимо того, что в мозгу Джанаса было обозначено как "секретная зона". И тогда он будет в безопасности. Джанас вполне определенно так считал.

                Нога Джоунси опять, на этот раз куда слабее, нажала на газ. Грузовик покатился вперед, и руки Джоунси вновь направили "шевроле" в полузанесенную снегом тропу, проделанную снегоочистителем.

                Рация под приборной доской затрещала и ожила:

                - Табби-один, это Табби-четыре. Машину занесло и перевернуло на осевой. Сообщение принято?

                Мистер Грей наспех просмотрел файлы. Знания Джоунси о переговорах подобного рода были, мягко говоря, скудными, почерпнутыми в основном из книг и чего-то, называемого "кино", но нужно обходиться тем, что имеешь. Он взял микрофон, поискал кнопку, которая, по мнению Джоунси, должна была находиться сбоку, нашел и нажал.

                - Сообщение принято, - повторил он.

                А вдруг Табби-четыре сумеет различить подделку? Поймет, что с ним говорит не Энди Джанас? Судя по файлам Джоунси, вряд ли.

                - Мы всем скопом попробуем его поднять и поставить на колеса. Он вез всю чертову еду, прием. Мистер Грей нажал кнопку.

                - Вез всю чертову еду, принято.

                Последовала довольно долгая пауза, вполне достаточная для того, чтобы он вновь начал сомневаться, уж не сделал ли какой ошибки и не оказался при этом в ловушке, но тут рация опять ожила.

                - Нам придется подождать следующей партии снегоочистителей. Ты можешь катить дальше, конец связи, повторяю, конец связи.

                В тоне Табби-четыре звучало крайнее отвращение. Файлы Джоунси предполагали, будто всему причиной Джанас. Блестящий водитель, он успел настолько оторваться от основной колонны, что возвращаться на помощь просто смысла не было. И это хорошо. Он в любом случае не остановился бы, но неплохо иметь при этом официальную санкцию Табби-четыре, если это можно считать официальной санкцией.

                Мистер Грей проверил файлы Джоунси (которые он теперь видел глазами Джоунси: горы коробок в гигантском помещении) и торопливо ответил:

                - Принято. Табби-один кончает прием и отключается. - И словно вспомнив о чем-то, добавил:

                - Доброй ночи.

                Белая муть казалась ужасной. Предательской. Тем не менее мистер Грей рискнул прибавить скорости. Пока он находится в районе, контролируемом вооруженными силами Жуткого Курца, опасность грозит со всех сторон. Зато, выпутавшись из сети, быстро покончит с делом.

                То, что ему необходимо, каким-то образом связано с местом, называемым Дерри, и очутившись на большом складе, мистер Грей обнаружил удивительную вещь: его негостеприимный хозяин либо знал это, либо чувствовал, потому что когда мистер Грей вернулся и едва не схватил его, тот увозил файлы именно под маркой ДЕРРИ.

                Мистер Грей с внезапно нахлынувшей тревогой обыскал оставшиеся коробки и немного успокоился.

                Все, чего он так добивался, еще лежало здесь.

                Рядом с коробкой, содержащей самую важную информацию, валялась на боку еще одна, очень маленькая и пыльная. И на ней черным маркером было небрежно написано: ДАДДИТС. Если кроме этой были и другие, Джоунси успел их спрятать. А вот эту забыл.

                Больше из любопытства (любопытство тоже было позаимствовано из склада эмоций Джоунси) мистер Грей открыл ее. Внутри лежала ярко-желтая емкость из пластика, на которой плясали диковинные фигуры, которые файлы Джоунси определили как "мультики и Скуби Ду". На боку красовалась наклейка с буквами, складывающимися в слова:

                Я ПРИНАДЛЕЖУ ДАДДИТСУ КЭВЕЛЛУ, ДЕРРИ, МЭН, МЕЙПЛ-ЛЕЙН, 19.

                ЕСЛИ МАЛЬЧИК, КОТОРОМУ Я ПРИНАДЛЕЖУ, ПОТЕРЯЕТСЯ, ЗВОНИТЕ.

                В конце виднелись цифры, полустершиеся и неразборчивые, возможно, код связи, которого Джоунси больше не помнил. Мистер Грей отбросил желтую емкость, вероятно, предназначавшуюся для еды. Все это скорее всего ничего не означает.., хотя если так, то почему Джоунси рискнул потерять себя, утаскивая другие коробки под маркой ДАДДИТС. (как и некоторые, обозначенные ДЕРРИ) в безопасное место?

                ДАДДИТС -ДРУГ ДЕТСТВА. Мистер Грей разведал это во время первой встречи с Джоунси в "больнице", и знай он, сколько беспокойства причинит ему Джоунси, еще тогда стер бы напрочь сознание своего хозяина. Слова "детство" и "друг" не несли никакой эмоциональной нагрузки, но мистер Грей понимал, что они означают. Не понимал он другого: каким образом связан детский друг Джоунси с происходящим сегодня.

                На ум пришло единственное объяснение: может, его хозяин помешался? Изгнание из собственного тела лишило его рассудка, и он попросту утащил первые попавшиеся коробки в свою непонятную крепость, в своем безумии придавая им значение, которым те не обладали?

                - Джоунси, - начал мистер Грей голосовыми связками Джоунси. Эти создания были гениями изобретательства (еще бы, выживать в таком холодном мире), но их мыслительные процессы казались ему по меньшей мере странными и несовершенными: замшелое мышление, тонущее в разъедающем болоте эмоций. Телепатические способности равны нулю, временная способность к телепатии, полученная благодаря байруму и киму (они почему-то называют последний "сигнальными огнями"), смущала и пугала их. Трудно поверить, как особи этого вида еще не вымерли полностью. Создания, неспособные мыслить реально, просто маньяки - это аксиома, и спорить тут не о чем.

                Ну а пока существо в странной непроницаемой, непробиваемой комнате не желает разговаривать.

                - Джоунси.

                Молчание. Но Джоунси прислушивался. В этом мистер Грей был уверен.

                - Нет никакой необходимости так страдать, Джоунси. Постарайся увидеть нас в истинном свете: как спасителей, а не захватчиков.

                Мистер Грей прикинул, сколько ящиков на складе. Для существа, не наделенного способностью много думать, Джоунси обладает невероятной емкостью памяти. Вопрос, который стоит отложить назавтра: почему букашки со столь ограниченными мыслительными возможностями обладают такой невероятной способностью поиска и возврата информации? Связано ли это с их непомерно раздутой эмоциональной конституцией? Все эти эмоции нарушают равновесие. Тревожат. Особенно эмоции Джоунси. Всегда тут. Всегда рядом. И в таком количестве!

                - Война.., голод.., этнические чистки.., убийства ради мира.., истребление язычников во имя Иисуса.., гомосексуалистов избили до смерти.., бактерии в пробирках, пробирки на крылатых ракетах, нацеленных на все города мира.., брось, Джоунси, подумаешь, что такое маленький байрум между друзьями по сравнению с сибирской язвой четвертого вида? Член Иисусов, да через пятьдесят лет вы все и без того будете мертвы. И это прекрасно! Лучше расслабься и наслаждайся.

                - Ты заставил этого парня вонзить себе в глаз ручку. Ворчливо и неохотно, но все же лучше, чем ничего. Ветер сорвался с цепи, пикап занесло, и мистер Грей завертелся вместе с ним, отчаянно цепляясь за руль руками Джоунси. Видимость была почти нулевой, пришлось сбросить скорость до двадцати миль в час, и, вероятно, лучше всего остановиться и переждать немного, но это - когда он выберется из капкана Курца. Ну а пока можно скоротать время за болтовней с хозяином. Сомнительно, что удастся выманить Джоунси из комнаты, но отчего бы не потолковать по душам?

                - Пришлось, приятель. Мне понадобился грузовик. Я последний из всех.

                - И никогда не проигрываешь.

                - Верно, - согласился мистер Грей.

                - Но в такую ситуацию еще не попадал, так ведь? Никогда не сталкивался с невозможностью добраться до кого-то.

                Кажется, Джоунси над ним издевается? Мистер Грей ощутил вспышку гнева. И тут Джоунси сказал то, о чем мистер Грей уже думал.

                - Может, тебе стоило убить меня в больнице. Или это был всего лишь сон?

                Мистер Грей, не совсем понимая, что такое сон, не потрудился ответить. Он и без того медленно накалялся яростью. Еще бы! Получить на руки мятежника, забаррикадировавшегося в том, что к этому моменту должно было стать разумом мистера Грея, и только мистера Грея. Прежде всего он терпеть не мог думать о себе как о "мистере Грее", он вовсе не представлял себя подобным созданием, частью разума которого успел стать. Мало того, ему даже не нравилось определять себя словом "он", поскольку мистер Грей был двуполым и одновременно бесполым. Однако отныне "он" и "мистер Грей" неотделимы от него, и так будет, пока сердцевина сущности Джоунси останется незавоеванной. И тут ужасная мысль поразила мистера Грея: что, если его представления о себе и окружающем мире бессмысленны? Он ненавидел сложившуюся ситуацию.

                - Кто такой Даддитс, Джоунси? Нет ответа.

                - Кто такой Ричи? Почему он был дерьмом? Почему ты убил его?

                - Мы не убивали!

                Легкая дрожь в мысленном голосе. Ага, выстрел попал в цель. И еще кое-что интересное: мистер Грей сказал "ты", а Джоунси ответил "мы".

                - Почему же, убил. Или думаешь, что убил.

                - Это ложь.

                - Как глупо все отрицать, ведь передо мной твои же воспоминания. Вот они, в одной из этих коробок. В ней снег. Снег и мокасин. Коричневая замша. Выйди и посмотри сам.

                На какое-то головокружительное мгновение он и впрямь вообразил, что Джоунси поддастся на уговоры. В этом случае мистер Грей немедленно утащил бы его обратно в больницу, и Джоунси мог бы наблюдать свою смерть по телевизору. Хеппи-энд того фильма, что они смотрели вместе. А потом.., потом никакого мистера Грея. Только то, что Джоунси представлял себе облаком.

                Мистер Грей алчно уставился на дверную ручку, мысленно посылая ей приказ повернуться. Она осталась неподвижной.

                - Выходи!

                Ничего.

                - Убил Ричи, трус! Ты и твои дружки. Вы.., заснилието до смерти!

                И хотя мистер Грей понятия не имел, что такое сны и уж тем более "заснить", все же знал, что говорит правду. Или то, что, по убеждениям Джоунси, было правдой.

                Ничего.

                - Выходи! Выходи и... - Он лихорадочно перебирал воспоминания Джоунси. Многие хранились в коробках с надписью ФИЛЬМЫ, похоже, именно их Джоунси любил больше всего на свете, и мистер Грей выбрал фразу, которую посчитал наиболее действенной:

                - Выходи и сразись, как мужчина!

                Ничего.

                Ах ты, ублюдок, подумал мистер Грей, снова забросив удочку в соблазнительное озеро эмоций хозяина. Сукин сын! Упрямая задница! Поцелуй меня в тухес, упрямая задница!

                Еще в те дни, когда Джоунси был Джоунси, то есть самим собой, он часто выражал гнев ударом кулака обо что-нибудь твердое. Мистер Грей так и поступил, приложив кулак Джоунси к центру рулевого колеса, достаточно сильно, чтобы нажать на клаксон.

                - Расскажи! Не о Ричи, не о Даддитсе, о себе! Что-то отличает тебя от остальных! Я хочу знать, что именно! Нет ответа.

                - Это в крибе, верно?

                По-прежнему нет ответа, но на этот раз мистер Грей расслышал шарканье ног и что-то похожее на громкий вздох. И улыбнулся губами Джоунси.

                - Поговори со мной, Джоунси, - поиграем, время проведем. Кем был Ричи, кроме того, что считался Номером Девятнадцатым? Почему вы злились на него? Потому что он был "Тигром"? "Тигры Дерри"? Кто они? И кто такой Даддитс?

                Ничего.

                Грузовик медленнее, чем прежде, крался сквозь бурю. Свет фар почти не пробивал плотной белой пелены. Голос мистера Грея звучал тихо, убаюкивающе.

                - Знаешь, ты не заметил одну коробку с Даддитсом, приятель. Внутри еще одна, желтая. Со Скуби Ду. Что такое Скуби Ду? Это же не настоящие люди, верно? Из кино? Телевидения? Хочешь коробку? Выходи. Выходи, Джоунси, и я отдам тебе коробку.

                Мистер Грей снял ногу с педали газа и позволил грузовику покатиться влево, по высоким сугробам. Что-то происходило здесь, и он хотел полностью сосредоточиться на этом "что-то". Силой Джоунси не выманить, но сила - не единственный способ выиграть сражение или войну.

                Грузовик замер у самых оградительных столбиков, посреди бушующей метели. Мистер Грей закрыл глаза и немедленно очутился в ярко освещенном складе воспоминаний Джоунси. За спиной высились мили и мили штабелей, уходящих вдаль под люминесцентными лампами. Перед ним была закрытая дверь, грязная и обшарпанная, но по какой-то причине очень-очень крепкая. Мистер Грей уперся в нее трехпалыми руками и снова заговорил - настоятельно, негромко, задушевно:

                - Кто такой Даддитс? Почему ты звал его, после того как убил Ричи? Впусти меня, нам нужно поговорить. Почему ты забрал коробки ДЕРРИ? Это не важно, у меня и так есть все необходимое, впусти меня, Джоунси, лучше сейчас, чем позже.

                Похоже, это сработает. Он видел пустые глаза Джоунси, его руку, протянувшуюся к ручке и засову.

                - Мы всегда выигрываем, - сказал мистер Грей. Он сел за руль, закрыл глаза Джоунси, и где-то в другой вселенной завыл ветер и грузовик качнулся на рессорах. - Открой дверь, Джоунси, открой сейчас.

                Молчание. А потом отрезвляюще, как кувшин холодной воды, выплеснутой в лицо:

                - Нажрись дерьма и сдохни.

                Мистер Грей вскинулся с таким бешенством, что затылок Джоунси ударился о заднее стекло грузовика. Боль была внезапной и острой: второй неприятный сюрприз.

                Он снова ударил о руль кулаком, еще раз, еще.., клаксон выбивал отчаянную морзянку ярости. Бесстрастное, бесчувственное создание, часть бесстрастной, бесчувственной, равнодушной расы, он очутился под огнем эмоций своего хозяина, и не просто окунается в них, но тонет.., безвозвратно тонет. И снова мистер Грей ощущал, что все это происходит лишь потому, что Джоунси все еще здесь, пульсирующая инородная опухоль в том, чему следовало быть безмятежным и сфокусированным сознанием.

                Мистер Грей продолжал колотить по рулю, ненавидя собственную эмоциональную эякуляцию, то, что разум Джоунси идентифицировал как истерику, ненавидя и одновременно наслаждаясь. Наслаждаясь воплями клаксона, когда он бил по нему кулаками Джоунси, наслаждаясь биением крови в висках Джоунси, наслаждаясь учащенным пульсом Джоунси, хриплыми звуками голоса Джоунси, повторявшего:

                - Мудак! Ты мудак, мудак, мудак...

                Но даже в буйстве гнева какая-то оставшаяся холодно отрешенной частичка сознавала, в чем кроется истинная опасность. Они всегда приходили, они всегда создавали те миры, в которые пришли, по собственному образу. Таков был необходимый порядок вещей, так будет всегда, так должно быть.

                Но сейчас...

                Что-то происходит со мной, подумал мистер Грей, сознавая, что даже эта мысль принадлежала Джоунси. Я начинаю превращаться в человека.

                И то открытие, что сама идея, казалось, не лишена некоторой привлекательности, наполнило мистера Грея ужасом.

 8

                Джоунси очнулся от дремоты, под успокаивающий, убаюкивающий ритм голоса мистера Грея, и увидел, что руки уже лежат на запорах двери, готовые отодвинуть засов и поднять собачку. Сукин сын пытался загипнотизировать его и почти преуспел в этом.

                - Мы всегда выигрываем, - сказал голос по ту сторону двери, такой мягкий, ласковый.., приятно послушать после такого напряженного дня... Добрый и подло-убедительный. Захватчик не успокоится, пока не получит все.., он из тех, кто берет чужое как должное. - Открой дверь, Джоунси, открой сейчас.

                И он едва не сделал это, хотя успел полностью очнуться, едва не сделал это! Но вспомнил два звука: отвратительный хруст черепа Пита, стиснутого красной плесенью, и мокрое хлюпанье глаза Джанаса, пронзенного шариковой ручкой.

                Джоунси осознал, что до сих пор еще не проснулся. Но сейчас проснулся.

                Сейчас проснулся.

                Отдернув руки от двери, он припал губами к замочной скважине и максимально отчетливо произнес:

                - Нажрись дерьма и сдохни.

                И почувствовал, как взвился мистер Грей. Почувствовал даже боль, когда тот ударился затылком о заднее стекло, - а почему нет? В конце концов это его нервы! Не говоря уж о голове. Редко что доставляло ему такое удовольствие, как злобное изумление мистера Грея, и Джоунси смутно осознал то, что мистер Грей уже успел понять: чуждое присутствие в его голове понемногу очеловечивается.

                Если ты вернешься к своей физической сущности, по-прежнему останешься мистером Греем? - поинтересовался Джоунси. Сам он так не думал. Возможно, мистер Пинк <Розовый (англ.).>, но не мистер Грей.

                Он понятия не имел, вздумается ли малому снова сыграть месье Месмера, но решил не рисковать. Поэтому повернулся и подошел к окну офиса, спотыкаясь об одни коробки и переступая через другие, - Иисусе, как же бедро ноет, просто безумие ощущать такую боль, когда заперт в собственных мозгах (которые, как заверил Генри, вообще лишены нервов, во всяком случае, серое вещество), - но боль не успокаивалась. Он читал, что инвалиды иногда испытывают невыносимые боли и чесотку в несуществующих конечностях. Возможно, это из той же оперы.

                В окне виднелся набивший оскомину пейзаж: заросшая сорняками двухколейная подъездная дорога, тянувшаяся вдоль депо братьев Трекер в давнем семьдесят восьмом. Низко нависшее белесое небо: очевидно, время в прошлом замерло где-то на середине дня. Единственное утешение заключалось в том, что, стоя у окна, он оказывался как можно дальше от мистера Грея.

                Вероятно, он сумел бы изменить пейзаж, если бы действительно хотел выглянуть и увидеть то, что мистер Грей сейчас видел глазами Гэри Джоунси. Но почему-то не испытывал особого желания это делать. На что тут глядеть, кроме бурана? Что тут чувствовать, кроме краденой ярости мистера Грея?

                Думай о чем-то еще, велел он себе.

                О чем?

                Не знаю - о чем угодно. Почему не...

                На письменном столе зазвонил телефон, и это было странным даже по меркам "Алисы в Стране Чудес", потому что несколько минут назад здесь не было не только телефона, но и стола. Россыпь использованных презервативов исчезла. Пол по-прежнему был грязным, но пыль на кафеле растворилась. Очевидно, некое подобие дворника, ярого аккуратиста, засевшего в мозгу, решило, что раз Джоунси суждено сидеть здесь, то по крайней мере в относительной чистоте и с некоторыми удобствами. Он нашел идею ужасной, а скрытый смысл - угнетающим.

                Телефон на столе снова заверещал. Джоунси поднял трубку:

                - Алло?

                От голоса Бивера ледяная дрожь пробежала у него по спине. Звонок от мертвеца.., совсем как в фильмах, которые он любит. То есть любил.

                - У него не было головы, Джоунси. Она валялась в канаве, а глаза были забиты грязью.

                Щелчок - и мертвая тишина. Джоунси повесил трубку и шагнул к окну. Дорога исчезла. Дерри больше не было. Он смотрел на "Дыру в стене" под бледным, ясным рассветным небом. Крыша была черной, а не зеленой, и это означало, что действие происходит до 1982 года, когда их четверка, тогда еще здоровые озорные мальчишки-школьники (правда, Генри никогда не подходил под определение "здоровый"), помогали отцу Бива класть зеленую черепицу, которая и оставалась на крыше до самого конца.

                Только Джоунси не нуждался в подобных приметах времени. Не больше, чем в сообщении о том, что зеленой черепицы больше не было. Как и "Дыры в стене". Генри сжег дом до основания. Через секунду дверь откроется и выбежит Бив. Семьдесят восьмой, год, когда все это началось по-настоящему, и через секунду выбежит Бив, в одних трусах и мотоциклетной куртке, испещренной молниями. Концы оранжевых косынок весело трепещут на ветру. Шел семьдесят восьмой, они были молоды.., и изменились. Куда девалось "День другой, дерьмо все то же"? День, когда они начали понимать, насколько изменились.

                Джоунси зачарованно смотрел в окно.

                Дверь открылась.

                И выбежал Бивер Кларендон, четырнадцатилетний Бивер Кларендон.

 Глава 15

 ГЕНРИ И ОУЭН

 1

                Генри наблюдал, как Андерхилл, пригнув голову, шагает к нему в режущем глаза зареве прожекторов. Генри уже открыл было рот, чтобы его окликнуть, но, прежде чем успел что-либо сказать, его ошеломило, почти раздавило ощущение близости Джоунси. А потом пришли воспоминания, стирая и Андерхилла, и ярко освещенный заснеженный мир. Он вдруг снова очутился в семьдесят восьмом, не в октябре, а в ноябре, и там была кровь, кровь на рогозе, и битое стекло в болотистой воде, и оглушительный стук двери.

 2

                Генри пробуждается от ужасного спутанного сна - кровь, битое стекло, удушливая вонь бензина и горящей резины - и слышит стук распахнувшейся двери, в которую врывается струя холодного воздуха. Он подскакивает и видит сидящего рядом Пита, безволосая грудь которого покрыта гусиной кожей. Генри и Пит спят на полу, в спальных мешках, потому что проиграли, когда все четверо кидали монету, кому достанется кровать. Так что на кровати блаженствуют Бив и Джоунси (позже в "Дыре" сделали третью спальню, но сейчас их только две, и Ламар занял вторую по божественному праву взрослого), только теперь Джоунси один и тоже сидит, недоуменно и испуганно озираясь.

                Уби-Уби-Уби-Ду, я сецас тее пиду, неизвестно почему думает Генри, нашаривая очки на подоконнике. В носу все еще стоит смрад бензина и горящих шин. Работы по горло...

                - Разбился, - хрипло произносит Джоунси, вылезая из спального мешка. Торс у него тоже обнажен, но, как Генри и Пит, он оставляет на ночь носки и кальсоны.

                - Да, упал в воду, - говорит Пит, хотя, судя по выражению лица, совершенно не понимает о чем.

                - Мокасин... - Генри тоже не имеет ни малейшего представления, что сам он имеет в виду. Да и не желает знать.

                - Бив, - выдыхает Джоунси, неуклюже слезая с постели и наступая при этом на руку Пита.

                - Ой! - кричит Пит. - Ты наступил на меня, олух хренов, смотри, куда...

                - Заткнись, заткнись, - шипит Генри, тряхнув Пита за плечо. - Не разбуди мистера Кларендона!

                Что вполне вероятно, поскольку дверь в спальню мальчиков открыта настежь. Как и та, что на дальнем конце большой центральной комнаты. Входная. Неудивительно, что холод зверский: чертовски сквозит. Теперь, когда Генри вновь обрел глаза (так он думает об этом теперь), видно, как Ловец снов раскачивается в потоках ледяного ноябрьского ветра.

                - Где Даддитс? - сонно спрашивает Джоунси. - Вышел с Бивером?

                - Он в Дерри, дурак, - отвечает Генри, вставая и надевая белье с подогревом. Кстати, он вовсе не считает Джоунси дураком, потому что сам ощущает, что Даддитс только что был рядом.

                Это был сон, думает он. Даддитс мне приснился. Он сидел на берегу. Он плакал. Был чем-то расстроен. Только дело не в нем. Дело в нас.

                Но теперь он проснулся, а плач слышен по-прежнему. Ветер доносит его сквозь открытую дверь. Но это не Даддитс. Это Бив.

                Они строем покидают дом, натягивая на ходу одежду и оставшись босиком: не стоит тратить время.

                Хорошо еще, что, судя по целому городу из жестяных банок пива на кухонном столе (плюс пригород на журнальном), таким мелочам, как распахнутые двери, сквозняк и взволнованные ребятишки, не по силам разбудить отца Бива.

                Большая гранитная плита - крыльцо - холодит ноги Генри, но он едва это замечает.

                И сразу видит Бивера. Он стоит на коленях, у корней клена с настилом в ветвях, словно молясь. Руки без перчаток, ноги босые. На нем мотоциклетная куртка, по плечам весело порхают концы оранжевых косынок, повязанных на руки по настоянию отца, хотя сам Бивер твердил, что настоящему охотнику не к лицу носить такие идиотские штуки. Облачение выглядит довольно забавным, но в измученном лице, поднятом к почти голым ветвям, нет ничего смешного. По щекам Бива струятся слезы.

                Генри пускается бежать. Пит и Джоунси едва поспевают за ним, дыхание, выходя изо рта, превращается в пар. Усыпанная иглами земля под ногами Генри почти так же тверда и холодна, как гранитная плита.

                Генри падает на колени рядом с Бивером, перепуганный и исполненный чего-то вроде благоговения. Потому что глаза Бива не просто повлажнели, как у киногероя, которому дозволено уронить скупую мужскую слезу над телом любимой девушки или трупом верного пса, нет, Бив исторгает потоки воды, словно Ниагарский водопад. Из ноздрей тянутся две вожжи прозрачных поблескивающих соплей.

                - Круто, - говорит Пит.

                Генри нетерпеливо оборачивается к нему, но видит, что Пит смотрит не на Бивера, а мимо, на дымящуюся лужу рвоты, в которой плавают зерна непереваренной кукурузы (Ламар Кларендон свято верит в преимущества консервированной еды на бивуаке или в походных условиях), и волокна жареного цыпленка - остатки вчерашнего ужина. Желудок Генри делает головокружительное сальто-мортале и едва начинает успокаиваться, как Джоунси давится и громко рыгает. Влажный отвратительный звук. Бурая масса блевотины.

                - Круто! - На этот раз Пит почти орет. Но Бивер, похоже, ничего не слышит.

                - Генри, - шепчет он. Глаза, едва видные под толстыми линзами слез, сейчас кажутся огромными и трагическими. И смотрят мимо лица Генри прямо в потайные комнаты за оградой его лба.

                - Бив, все в порядке. Тебе кошмар приснился.

                - Конечно, кошмар. - Голос Джоунси звучит сипло: горло все еще забито рвотными массами. Он пытается прокашляться, издавая сдавленное, горловое рычание, еще более омерзительное, чем то, что только что изверглось из него, потом сгибается и долго отплевывается. Пальцы судорожно цепляются за кальсоны, худая спина посинела от холода.

                Но Бив не замечает ни Джоунси, ни Пита, который встал на колени рядом с ним и нерешительно, неуклюже обнял за плечи. Бив не сводит глаз с Генри.

                - У него не было головы, - шепчет он.

                Джоунси тоже опускается на колени, и теперь все трое окружают Бива: Генри и Пит с боков, Джоунси спереди. На подбородке Джоунси следы рвоты. Он пытается вытереть их, но Бив перехватывает его руку. Мальчики стоят на коленях под кленом, внезапно став единым целым. Оно совсем короткое, это ощущение единения, но столь же яркое и живое, как их сны. В сущности, это и есть сон, но сейчас они бодрствуют, все мысли рациональны, и окружающий мир вполне реален.

                Теперь испуганные глаза Бива устремлены уже на Джоунси. И это руку Джоунси он сжимает.

                - Она лежала в канаве, и глаза были забиты грязью.

                - Да, - произносит Джоунси дрожащим голосом. - О Господи, так оно и было.

                - Сказал, что мы еще встретимся, помните? - спрашивает Пит. - Что он еще встретит нас. По одному или всех вместе. Он так сказал.

                Генри слышит все это, как сквозь толстый слой ваты, потому что вернулся в сон. На место происшествия. Под захламленной насыпью, у небольшого вонючего болотца, образованного стоками из забитой дренажной трубы. Он знает это место, на шоссе No7, старой дороге Дерри - Ньюпорт. В затянутой ряской воде валяется горящая машина. Ветер разносит вонь бензина и тлеющих шин. Даддитс плачет. Даддитс сидит на замусоренном склоне, прижимая к себе желтую коробку со Скуби Ду, и рыдает так, что сердце разрывается.

                Из окна перевернутого автомобиля свисает рука - тонкая, маленькая, с ярко-красными ногтями. Еще двоих выкинуло наружу, одного отбросило почти на тридцать футов. Он лежит лицом вниз, но Генри узнает его по гриве мокрых от крови светлых волос.

                Это Дункан, тот самый, который сказал, что мы никому ничего не расскажем, потому что мертвые молчат. Только умереть пришлось самому Дункану.

                Что-то проплывает мимо, слегка задев ногу Генри.

                - Не поднимай! - резко кричит Пит, но Генри его не слушает. Он подносит к глазам коричневый замшевый мокасин и едва успевает осознать, что это, как Бивер и Джоунси визжат в ужасающей ребяческой гармонии страха. Они стоят по щиколотку в вонючей грязи, оба в охотничьей одежде: Джоунси в новой пронзительно-оранжевой куртке с капюшоном, специально купленной на этот случай у "Сирса" (и миссис Джоунс по-прежнему истерически рыдает, в непоколебимой уверенности, что сына непременно убьют случайным выстрелом, сразят во цвете лет), Бивер в порядком измочаленной мотоциклетной "косухе" ("Ах сколько молний", - восхитилась мама Дадди, завоевав тем самым вечные любовь и обожание Бивера), рукава которой перехвачены оранжевыми косынками. Они не смотрят на третье тело, лежащее прямо у дверцы, со стороны водителя, только Генри (все еще держащий мокасин, это крошечное полузатонувшее каноэ) успевает бросить в ту сторону быстрый взгляд. Остальные старательно отводят глаза, потому что с третьим что-то неладно, непоправимо, трагически неладно, настолько, что в первое мгновение Генри не сознает, что именно. Потом понимает, что над высоким воротником школьной куртки ничего нет. Бивер и Джоунси кричат, поскольку первыми успели заметить ото, что должно было там находиться. Они увидели голову Ричи Гренадо, лежащую лицом вверх. Открытые глаза невидяще смотрят в небо. Вокруг покачиваются залитые кровью метелки рогоза. Генри мгновенно узнает Ричи, хотя переносицу уже не украшает полоска пластыря. Но разве можно забыть малого, который пытался накормить Даддитса дерьмом, в тот день, на задах заброшенного здания?

                А Дадс продолжает заливаться слезами, и жалобные звуки проникают в голову гриппозной тяжестью, сверлят виски и сводят Генри с ума. Он бросает мокасин и, шлепая по воде, идет туда, где стоят, цепляясь друг за друга, Бивер и Джоунси.

                - Бивер! Бив! - орет Генри, но пока не подходит ближе и не встряхивает Бива, тот, как в трансе, продолжает пялиться на оторванную голову.

                Наконец он зябко ежится.

                - У него нет головы, - сообщает он, словно это и без того не очевидно. - Генри, у него нет...

                - Плюнь ты на его голову, позаботься о Даддитсе! Заставь его прекратить этот чертов вой!

                - Да, - кивает Пит и, бросив последний взгляд на голову, на последний смертный оскал, отворачивается. Губы его нервно вздрагивают. - Я сейчас на стенку полезу!

                - И я за тобой, - говорит Джоунси. На пламенеющем оранжевом фоне его кожа отливает нездоровой желтизной прогорклого сыра. - Пусть он замолчит, Бив.

                - К-к-к...

                - Не будь остолопом, спой ему гребаную песню! - вопит Генри, ощущая, как болотная грязь продавливается сквозь пальцы. - Колыбельную, чертову колыбельную!

                Бивер непонимающе таращится на них. Постепенно его глаза немного проясняются. Сообразив, в чем дело, он кивает и бредет к насыпи, где сидит Даддитс, прижимающий к груди желтую коробку и надрывно рыдающий, совсем как в тот день, когда они его встретили. Теперь Генри видит то, что сначала ускользнуло от его внимания: кровь, запекшуюся под носом Даддитса, повязку на левом плече, из которой торчит что-то, похожее на кусок белого пластика.

                - Даддитс, - шепчет Бив, подходя ближе. - Дадди, милый, не плачь. Не плачь и не смотри на это, такое не для тебя, ты и без того...

                Сначала Даддитс, не слушая, продолжает голосить.

                Доревелся до того, что носом кровь пошла, уж это точно, но что это за белая штука у него на плече? - думает Генри.

                Джоунси прижал ладони к ушам. Пит держится за макушку, словно боясь, что ветер унесет и его голову. Но тут Бивер обнимает Даддитса, совсем как несколько недель назад, и начинает петь высоким чистым голосом, который так странно слышать от огольца вроде Бива.

                - Спи, дитя, Господь с тобой, ночь несет тебе покой... И, о чудо из благословеннейших чудес: Даддитс начинает успокаиваться.

                - Где мы, Генри? - произносит Пит, не шевеля губами. - Где мы, на фиг?

                - Во сне, - говорит Генри, и сразу все четверо оказываются на коленях под кленом рядом с "Дырой в стене", дрожащие от холода и в одном нижнем белье.

                - Что? - Джоунси, вырвав руку, вытирает рот. Ощущение единства прервано, и реальность вторгается в оцепенение. - Что ты сказал, Генри?

                Генри чувствует, как уходят, отдаляются их мысли, как отстраняются они друг от друга, и думает: Зря все это. Нельзя нам сейчас быть вместе. Иногда лучше остаться одному. Без свидетелей.

                Да, одному. Наедине со своими мыслями.

                - Я видел дурной сон, - говорит Бивер, словно пытается объяснить что-то себе, а не друзьям. Медленно, как под гипнозом, он отстегивает карман куртки, вытаскивает леденец на палочке и, не разворачивая, сует в рот палочку и принимается грызть. - Приснилось...

                - Не важно, - обрывает Генри, поправляя очки. - Мы и без того знаем, что именно тебе приснилось.

                "Еще бы, мы все там были", - дрожит у него на кончике языка, но так и не срывается с губ. В четырнадцать лет он уже достаточно умен, чтобы знать: не всякая правда на пользу. "Положено - сыграно", как говорят они, когда играют в джин рамми или канасту, и кто-то, как последний кретин, очертя голову сбрасывает карты. Если он выскажется вслух, значит, придется с этим жить. Если же нет... Может, все само собой уладится.

                - Не думаю, что сон твой, - качает головой Пит. - По-моему, это сон Даддитса, и мы все...

                - Насрать, что ты думаешь! - взрывается Джоунси, так грубо, что остальные теряются. - Это был сон, я намереваюсь выбросить его из головы. Мы все должны выбросить его из головы, верно, Генри?

                Генри поспешно кивает.

                - Пойдем в дом, - предлагает Пит. - Ноги заме...

                - Вот что, - говорит Генри, и все трое нервно смотрят на него. Потому что в тех случаях, когда нужен лидер, Генри берет эту роль на себя.

                И если вам это не нравится, неприязненно думает он, действуйте сами, посмотрим, как справитесь. Это вам не хухры-мухры, уж можете поверить.

                - Что? - Бив хочет сказать: "что еще?"

                - Когда поедем к Госслину, нужно позвонить Дадсу. На случай, если он расстроился.

                Ему никто не отвечает. Все потрясены идеей звонка слабоумному другу. Генри спохватывается, что Даддитсу, вероятно, ни разу в жизни никто не звонил. Это будет первый.

                - А что.., похоже, он прав, - соглашается Пит и немедленно захлопывает ладонью рот, словно сказал что-то недозволенное.

                Бивер, почти голый, если не считать идиотских трусов и совершенно непристойной куртки, трясется в ознобе. Шарик леденца торчит на конце изжеванной палочки.

                - Когда-нибудь эта штука застрянет у тебя в глотке, - бурчит Генри.

                - Вот и ма то же говорит. Пошли? Я совсем заледенел. Они направляются к дому, где ровно через двадцать три года закончится их дружба.

                - Как, по-вашему, Ричи Гренадо в самом деле мертв? - спрашивает Бивер.

                - Не знаю и знать не хочу, - говорит Джоунси и оборачивается к Генри:

                - Ладно, позвоним Даддитсу. У меня есть свой номер. Так что расходы за мой счет.

                - Свой телефон? - завидует Пит. - Ну и везет же некоторым! Твои предки бессовестно тебе потакают, Гэри.

                Самый верный способ достать Джоунси. Обычно при упоминании своего имени он мгновенно лезет в бутылку, но не сегодня. Не до того.

                - Во-первых, это на день рождения, и во-вторых, мне приходится платить за междугородные звонки из карманных денег, так что не возникай. И потом, ничего не было, ничего не было, усекли?

                И они все кивают. Ничего не было. Ничего, мать твою, не...

 3

                Порыв ветра толкнул Генри вперед, едва не на проволоку. Он пришел в себя, стряхивая воспоминания, как тяжелое пальто. Тоже, нашли время лезть в голову (правда, для воспоминаний подобного рода подходящее время вряд ли найдется). Столько прождать Андерхилла, почти отморозить яйца, чтобы не упустить единственный шанс отсюда выбраться, и теперь это! Да Андерхилл мог просто пройти мимо, пока он торчал тут, грезя наяву, и оставить его гнить в выгребной яме.

                Но Андерхилл не прошел мимо. Он стоял по другую сторону изгороди, сунув руки в карманы и глядя на Генри. Снежинки садились на прозрачный панцирь его маски, тут же таяли и сбегали по пластику, как...

                Как слезы Бивера в тот день, подумал Генри.

                - Вам следует вернуться в коровник, к остальным, - сказал Андерхилл, иначе в снеговика превратитесь.

                Язык Генри примерз к зубам. Его жизнь без преувеличений зависела от того, что он скажет этому человеку, а он не мог придумать, с чего начать. Не мог даже слова вымолвить.

                К чему трудиться? - поинтересовался ехидный внутренний голос, голос тьмы, его старой подруги. В самом деле, к чему трудиться ? Почему бы просто не позволить им, сделать то, о чем ты давно мечтал?

                Потому что теперь речь идет не только о нем. Потому что теперь приходится думать не только о себе. И все же говорить он не мог.

                Андерхилл постоял еще немного, глядя на него. Руки в карманах. Откинутый капюшон открывает коротко стриженные русые волосы. Снег тает на маске, которую носят только солдаты, но не задержанные, потому что задержанным она не понадобится: задержанным, как и серым человечкам, уже вынесен приговор.

                Генри пытался заговорить и не мог, не мог. Ах, Господи, на его месте должен был стоять Джоунси, не он, у Джоунси язык куда лучше подвешен. Сейчас Андерхилл уйдет, оставив его наедине с кучей "может быть" и "что, если бы".

                Но Андерхилл задержался.

                - Неудивительно, что вы знаете мою фамилию.., мистер Генрейд? Вас так зовут?

                - Девлин. Вы считали мое имя. Я Генри Девлин. Генри с величайшей осторожностью просунул руку между проволокой. Но Андерхилл, не шевелясь, бесстрастно уставился на нее, и Генри втянул руку в свой новообретенный мир, чувствуя себя идиотом и ругая себя за это последними словами. Можно подумать, они на званом обеде и его только что, как говорится, осадили.

                Андерхилл учтиво кивнул, словно они в самом деле были на званом обеде, а не среди снежных смерчей, в режущем глаза сиянии.

                - Вы знаете мое имя, потому что присутствие пришельцев в Джефферсон-трект вызвало телепатический эффект низкого уровня, - улыбнулся Андерхилл. - Звучит глупо, когда выскажешь это вслух, верно? Но ничего не поделаешь. Однако воздействие преходяще, вполне безвредно и слишком слабое, чтобы годиться для чего-то, кроме карточных игр, а мы сегодня слишком заняты, чтобы тратить время на подобные глупости...

                Язык Генри наконец обрел подвижность.

                - Вы вряд ли явились сюда в метель только потому, что я знал ваше имя, - сказал Генри. - Скорее потому, что я знал имя вашей жены. И дочери.

                Улыбка Андерхилла не изменилась.

                - Может, и так. В любом случае предлагаю разойтись и отдохнуть. День выдался долгий и трудный.

                Он зашагал вдоль изгороди, в направлении припаркованных трейлеров и прицепов, Генри едва поспевал за ним, хотя приходилось напрягать силы: снегу намело не меньше, чем с фут, и никто не утоптал его с этой стороны. Со стороны мертвых.

                - Мистер Андерхилл! Оуэн! Остановитесь на секунду и послушайте. Мне нужно сказать вам что-то важное.

                Андерхилл продолжал идти по своей стороне изгороди (которая тоже была стороной мертвецов, неужели Андерхилл не знал?), низко наклонив голову, сохраняя прежнюю вежливую ухмылочку. И самое ужасное, что Андерхилл хотел остановиться. Беда в том, что Генри до сих пор не дал ему повода это сделать.

                - Курц безумец, - сказал Генри. Он по-прежнему не отставал, хотя уже начинал задыхаться. Измученные ноги молили о пощаде. - Но хитер, как лис.

                Андерхилл вышагивал, как автомат: голова опущена, идиотская маска улыбки на месте. Мало того, он прибавил скорости. Того и гляди, Генри придется бежать, чтобы поспеть за ним. Если он еще в состоянии бежать.

                - Вы поставите нас под пулеметы, - говорил, задыхаясь, Генри. - Тела сбросят в амбар, польют бензином, возможно, из колонки старика Госслина, зачем тратить государственные запасы.., и потом.., пуф! ..все уйдем с дымом, две сотни.., четыре сотни.., и запах.., как от адского барбекю.

                Улыбка Андерхилла растаяла, и он помчался вперед. Генри неведомо откуда обрел способность семенить. Жадно втягивая воздух, он прокладывал путь сквозь доходившие до колен сугробы. Ветер полосовал его исхлестанное лицо. Как кинжалом.

                - Но, Оуэн.., это ведь вы, правда?.. Оуэн.., помните старую песенку: "У кошек много блошек, а у блошек больших - много блошек-крошек. И все грызут друг друга".., и так далее, и тому подобное, до бесконечности.., так это о нас и о вас, потому что у Курца есть свой подручный.., по-моему, Джонсон, верно?

                Андерхилл уколол его взглядом, но не сбавил шага. Но Генри упрямо тащился следом, хотя чувствовал, что больше не выдержит. В боку кололо. Он был залит потом и изнывал от жары.

                - Это.., должны были поручить вам.., вторая часть зачистки... "Империэл Вэлли".., кодовое название.., что-то значит для вас?

                Судя по всему, ничего не значит. Курц, должно быть, не сказал Андерхиллу об операции, цель которой - уничтожить почти всю Блю-группу. Оуэн понятия не имел об "Империэл Вэлли", и теперь к колотью в боку прибавилась стальная полоса вокруг груди, сжимавшаяся все сильнее.

                - Остановитесь... Иисусе... Андерхилл.., не могли бы вы... Но Андерхилл, казалось, не слушал его. Андерхилл хотел сохранить последние иллюзии, и его нельзя было за это судить.

                - Джонсон.., еще несколько человек.., по крайней мере одна женщина.., и вы могли быть тоже, если бы не сплоховали.., переступили черту.., это он так думает.., и не в первый раз переступили.., в каком-то месте.., вроде Босса Новы...

                Еще один пронизывающий взгляд. Прогресс? Возможно.

                - В конце.., думаю, даже Джонсона прикончат.., останется в живых только Курц.., остальные.., ничего, кроме груды пепла и костей.., ваша гребаная телепатия.., не подсказала вам... Правда.., милый салонный трюк.., чтение мыслей.., даже не.., почесались... Проворонили...

                Бок прострелило болью до самой подмышки. Земля ушла из-под ног, и Генри, взмахнув руками, ничком повалился в снег. Легкие разрывало от недостатка воздуха. Он жадно вдохнул, набрав в рот пригоршню ледяной пудры.

                Отплевываясь и мотая головой, Генри встал на колени, как раз вовремя, чтобы увидеть, как спина Андерхилла исчезает за клубящейся белой стеной. Не зная, что еще сказать, но понимая, что это последний шанс, Генри завопил:

                - Вы пытались помочиться на зубную щетку мистера Рейплоу, а когда так и не смогли, разбили блюдо! Разбили их блюдо и смылись! Совсем как сейчас, трус стебаный! Удираете? Ну и катитесь...

                Спина, уже едва видная за клубящейся белой стеной, замерла. Оуэн Андерхилл остановился.

 4

                Мгновение-другое он так и стоял спиной к Генри, который, задыхаясь, упал на колени в снег. По красному лицу текли струи талой воды. Какой-то частью сознания он отметил, что царапина, в которой рос байрум, начала чесаться.

                Наконец Андерхилл повернулся и пошел назад.

                - Откуда вы знаете о Рейплоу? Телепатия слабеет. Проникнуть так далеко вы не могли.

                - Я знаю многое, - сказал Генри, поднимаясь, но тут же схватился за грудь в очередном приступе кашля. - Потому что во мне многое заложено. Я другой. Я и мои друзья, мы другие. Нас было четверо. Двое мертвы. Я здесь. Четвертый... Мистер Андерхилл, четвертый - ваша проблема. Не я, не люди, которых вы содержите в коровнике, не ваша Блю-группа, не подручный Курца, не "Империэл Вэлли". Только он.

                Генри боролся с собой, не желая произносить имя. Джоунси, самый близкий ему из всех. Бивер и Пит были чудесными парнями, но только с Джоунси они мыслили одними и теми же категориями. В одном направлении. Только с ним он мог беседовать без слов. Только Джоунси был способен видеть линию и одновременно уноситься мечтами за любые границы и пределы. Но Джоунси больше нет, так ведь? Генри был в этом твердо уверен. В тот момент, когда красно-черное облако промчалось мимо, он еще существовал, вернее, не он, а крохотная его частица, но сейчас старый друг уже съеден заживо. Пусть сердце его бьется, а глаза видят, но истинный Джоунси так же мертв, как Пит и Бив.

                - Ваша проблема - Джоунси. Гэри Джоунс из Бруклина, штат Массачусетс.

                - Не только моя, но и Курца. - Андерхилл говорил слишком тихо, чтобы его можно было расслышать сквозь вой ветра, но Генри все равно услышал.., услышал мозгом. Головой.

                Андерхилл огляделся. Генри последовал его примеру и увидел людей, бегущих по тропе между трейлерами и прицепами, довольно далеко от изгороди. Однако весь участок вокруг магазина и коровника был беспощадно освещен, и даже сквозь ветер доносились рев моторов, заикающийся гул генераторов и крики солдат. Кто-то отдавал приказы через мегафон. Общий эффект был жутковато-ирреальным, словно они оба были захвачены штормом в обиталище призраков. Бегущие люди в самом деле походили на привидения, исчезающие один за другим в колеблющихся простынях снега.

                - Здесь нельзя говорить, - бросил Андерхилл. - Слушайте меня и не заставляйте повторять ни единого слова, дружище.

                И в голове Генри, где от обилия информации и обрывков чужих суждений все смешалось, как разобранный паззл, откуда-то возникла мысль Оуэна Андерхилла, ясная и четкая: "Дружище". Его слово. Поверить невозможно, что я употребил его слово!

                - Слушаю, - кивнул Генри.

 5

                Сарай был на противоположной от коровника стороне участка, и хотя за дверями было так же светло, как и везде в этом адском концлагере, внутри стоял полумрак и сладко пахло сеном. И чем-то еще, чуть более резким.

                На другом конце, прислонясь спинами к стене, сидели четверо мужчин и женщина, все в оранжевых охотничьих жилетах, передавая друг другу косячок. В сарае было всего два окна: одно - выходившее на загон, другое - на изгородь и лес. Стекло, заплывшее грязью, немного смягчало режущий глаза свет. Лица обреченных казались серыми. Уже мертвыми.

                - Хочешь затянуться? - напряженно, почти жалобно спросил тот, что держал косячок, и с готовностью протянул косячок. Ничего себе, не пожалел травки! Настоящая сигарета.

                - Нет. Хочу, чтобы вы отсюда убрались, - сказал Генри. Они непонимающе уставились на него. Женщина была замужем за тем, кто держал косячок. Малый, сидевший слева, был ее деверем. Остальным просто не терпелось раскумариться даровой травкой.

                - Возвращайтесь в коровник, - повторил Генри.

                - Не пойдет, - ответил кто-то. - Слишком много народа. Предпочитаем некоторые удобства. И поскольку мы заняли это местечко первыми, а вам, очевидно, не до вежливости, предлагаю...

                - Понятно, - перебил Генри, хватаясь за повязку на ноге. - Байрум. То, что они именуют Рипли. Кое-кто из вас, возможно, уже подхватил его. Вот вы, Чарлз... - Он показал на пятого мужчину, грузного и лысого.

                - Нет! - вскрикнул Чарлз, но остальные уже отодвигались от него. Тот, что с косячком (Даррен Чайлз из Ньютона, штат Массачусетс), судорожно вдохнул дым.

                - Да, - кивнул Генри. - В полном расцвете. И у вас, Мона. Нет, Марша. Марша, вот как вас зовут.

                - Ничего у меня нет, - охнула женщина и встала, прижимаясь спиной к стенке и глядя на Генри широко раскрытыми испуганными глазами. Глазами лани. Скоро все они будут мертвы, и Марша тоже. Оставалось надеяться, что она не прочтет именно эту мысль. - Я чистая, мистер. Мы все здесь чисты, кроме вас!

                Она взглянула на мужа, не бог весть какого исполина, но все же поплотнее Генри. Впрочем, как и остальные. Не выше, а именно плотнее.

                - Выброси его отсюда, Дейр.

                - Есть два типа Рипли, - начал Генри, констатируя собственное предположение как факт.., но чем больше он об этом думал, тем правдоподобнее казалась ему идея. - Назовем его Рипли первичный и Рипли вторичный. Я совершенно уверен, что если вы не получили дозу живых спор с пищей или воздухом и не имеете открытых ран, значит, повезло. Вы можете победить его.

                Теперь они все пялились на него огромными оленьими глазами, и Генри ощутил мгновенное всесокрушающее отчаяние. Ну почему он не мог попросту покончить с собой, тихо и пристойно?

                - У меня Рипли первичный, - объявил он, развязывая футболку. Никто не осмелился присмотреться к ране, и Генри сделал это за всех. Длинный порез зарос байрумом. Несколько прядей длиной дюйма в три слабо колебались, как бурая водоросль в приливном течении. Он чувствовал, как корни грибка проникают все глубже, вызывая зуд, разрушая его плоть. Пытаясь думать. И это было хуже всего: оно пыталось думать.

                Они медленно крались к двери, очевидно, ожидая подходящего момента, чтобы рвануть отсюда со всех ног. Но вместо этого вдруг замерли.

                - Мистер, вы можете помочь нам? - дрожащим детским голоском спросила Марша. Даррен, ее муж, обнял жену.

                - Не знаю, - признался Генри. - Вероятно, нет, но.., все может быть... А сейчас идите. Я уберусь отсюда через полчаса. Может, меньше, но вам лучше побыть в коровнике с остальными.

                - Почему? - спросил Даррен Чайлз, мистер Убойный Косячок из Ньютона.

                И Генри, у которого возник призрак идеи (ничего похожего на план), честно ответил;

                - Понятия не имею. Просто чувствую.

                Они вышли, оставив сарай во владение Генри.

 6

                Под окном, выходившим на изгородь, лежала связка полусгнившего сена, на которой сидел Даррен, когда вошел Генри (как владелец косячка он мог рассчитывать на самое удобное место), и теперь Генри пристроился на вязанке, безвольно бросив руки на колени. Ему ужасно хотелось спать, несмотря на хор голосов, гудевших в голове, и на сильный зуд в левой ноге (грибок появился и во рту, на месте выпавшего зуба).

                Он почувствовал появление Андерхилла еще до того, как Андерхилл подошел к окну и заговорил.

                - Я с подветренной стороны и в тени здания, - сказал Андерхилл. - Я курю. Если кто-то подойдет, тебя здесь нет.

                - О'кей.

                - Попробуй соврать, и я тут же уйду, и больше ты за всю свою короткую жизнь не скажешь мне ни слова.., вслух или как-то иначе.

                - О'кей.

                - Как ты избавился от здешних обитателей?

                - Какое тебе дело? - Минуту назад Генри был готов поклясться, что слишком устал, чтобы злиться. Но сейчас... - Это было что-то вроде чертова теста?

                - Не валяй дурака.

                - Я сказал, что у меня Рипли первичный, то есть чистую правду. Они немедленно смылись, - сказал Генри и, помедлив, добавил:

                - Ты тоже заразился, верно?

                - Почему ты так считаешь?

                Голос Андерхилла вроде бы не изменился: все такой же спокойный, ровный, и все же Генри как психиатр сумел распознать все признаки. Каким бы ни был Андерхилл, приходилось признать, что он человек невероятно трезвый и рассудительный. Что ж, он только что сделал первый шаг в нужном направлении. Кроме того, подумал он, не повредит, если Оуэн поймет, что терять ему, в сущности, нечего.

                - Красные полоски на заусенцах, верно? И немного в одном ухе.

                - Тебе бы сейчас в Лас-Вегас, приятель. Конец бы всем казино... - Генри увидел тлеющий глазок сигареты, поднесенной к губам Андерхилла. Как бы ветер ее не задул.

                - Ты получил первичный непосредственно из источника заражения. Я совершенно уверен, что вторичный можно подхватить, коснувшись чего-то, на чем он растет: дерево, мох, олень, собака, другой человек. Все равно что дотронуться до ядовитого сумаха: сразу ожог. Не думай, что ваши медики этого не знают. Я получил информацию непосредственно от них. Моя голова все равно что чертова спутниковая антенна, которая ловит все передачи подряд. Понятия не имею, откуда берется половина всех сведений, но это не важно. Но кое-что медикам все же неизвестно. Серые называют красную растительность "байрум", слово, означающее "состав жизни". При определенных обстоятельствах первичный грибок может выращивать имплантаты.

                - Срань-хорьков, иначе говоря.

                - Срань-хорьки - это хорошо. Мне нравится. Они появляются из байрума, потом откладывают яйца, из которых появляются новые хорьки, и так далее, и тому подобное. По крайней мере мне так кажется. Правда, здесь большинство яиц погибает. Трудно сказать, в чем причина: холод ли, атмосфера или еще что-то. Но сейчас речь идет о байруме. Пока это все, чем располагают инопланетяне. То, что действительно срабатывает.

                - Состав жизни.

                - Угу, но послушай, серым здесь туго приходится, может, потому они и торчали здесь так долго, почти полвека, прежде чем сделать первый ход. Хорьки, например. Предполагалось, что они станут сапрофитами, знаешь, что это означает?

                - Генри.., тебя так зовут.., верно? Генри?.. Генри, какое отношение это имеет к нашей нынешней...

                - Самое прямое. И если не хочешь нести большую часть ответственности за гибель жизни на космическом корабле Земля, если, разумеется, не считать жизнью кучи межзвездных кудзу, советую заткнуться и слушать.

                Пауза. А потом:

                - Слушаю.

                - Сапрофиты - доброкачественные бактерии-паразиты. Они живут в наших внутренностях, и мы каждый день глотаем их с молочными продуктами. Со сладким ацидофильным молоком, например, и с йогуртом. Мы даем им среду обитания, и они дают нам кое-что взамен. Лактобактерии, например, улучшают пищеварение. Хорьки - в обстоятельствах, обычных для каких-то иных миров, с совершенно иной, чем у нас, экологией - вырастают дюйма на два, не больше. Думаю, что, оказавшись в женском организме, они могут как-то влиять на воспроизведение, но не убивают. Никого. Просто живут в кишечнике. Мы даем им пищу, они пробуждают в нас телепатические способности. Честный обмен. Только они также превращают нас в телеканалы. Мы - ТВ серых человечков.

                - И ты знаешь все это, потому что в тебе живет такая же тварь? - В голосе Андерхилла не было отвращения, но Генри ясно ощутил его в мозгу собеседника: жгучее, пульсирующее, как щупальца осьминога. - Один из так называемых нормальных хорьков?

                - Нет. - Пока нет. Кажется.

                - В таком случае, откуда ты взял все это? Или просто сочиняешь? Разыгравшееся воображение? Пытаешься выписать себе пропуск на волю?

                - По-моему, совершенно не важно, откуда мне все это известно, Оуэн, но ты понимаешь, что я не лгу. Ты же читаешь мои мысли.

                - Да, ты думаешь, что говоришь правду. Больше я ничего не знаю. Или воображаешь, что я херов ясновидящий? Всю жизнь читал ваши сраные мысли? Как глубоко я, по-твоему, могу проникнуть?

                - Не знаю. Должно быть, немного глубже, если байрум распространится, но до меня тебе далеко.

                - Потому что ты другой. - Скептицизм, не только в голосе, но и в мыслях Андерхилла.

                - Приятель, до сегодняшнего дня я и понятия не имел, насколько другой. Но не обращай внимания. Я хочу, чтобы ты понял главное: серые опарафинились по самое некуда. Наверное, впервые в истории они вступили в настоящую битву за власть, прежде всего потому, что хорьки, попадая в человека, превращаются из сапрофитов в злокачественных паразитов. Не перестают есть и не перестают расти. Это рак, Андерхилл, особая форма рака. Во-вторых, байрум. Пока что он в отличие от иных планет с трудом выживает в нашем мире. Ученые и эксперты, которые правят этим родео, думают, что холод замедляет его развитие, но я так не считаю, вернее, считаю, что причина не только в этом. Не могу сказать с уверенностью, потому что они тоже ничего не понимают, но...

                - Стоп, стоп... - В темноте мелькнула короткая вспышка: это Андерхилл зажег еще одну сигарету, которую тоже съест ветер. - Ты сейчас имел в виду не медиков, верно?

                - Нет.

                - Воображаешь, будто общаешься с серыми человечками. Телепатически.

                - По-моему.., с одним из них. Можно сказать, между нами налажена бесперебойная связь.

                - С тем Джоунси, о котором ты говорил?

                - Оуэн, я не уверен. Не до конца. Но главное, они проигрывают. Я, ты, люди, которые были с тобой у корабля, все мы, возможно, не встретим нынешнее Рождество. Не стану врать. Мы получили высокие концентрированные дозы. Но...

                - Я-то уж точно, - перебил Оуэн. - И Эдварде тоже, проявилось мгновенно, как на полароиде.

                - Но даже если байрум в самом деле скрутит тебя, не думаю, что ты можешь разнести его так уж широко. Не настолько он опасен. В амбаре есть немало людей, которые так его и не подхватят, сколько бы зараженных там ни оказалось, а если и подхватят, то свалятся с байрумом вторичным, или Рипли, как тебе угодно.

                - Лучше байрум.

                - О'кей. Они смогут, в свою очередь, передать его кое-кому, но в очень слабой форме, которую можно назвать байрум-три. Вполне вероятно, что и этим дело не закончится, но уж для того, чтобы разглядеть байрум-четыре, понадобится микроскоп или анализ крови. Потом он исчезнет.

                - Не забывай о мгновенном воспроизведении.

                - Первое: серые - возможно, не что иное, как системы доставки байрума уже уничтожены. Те, кого не убила среда, как микробы в конце концов прикончили марсиан в "Войне миров", расстреляны из пулеметов. Все, кроме одного.., возможно, того, от которого я получаю информацию. Но в физическом смысле его тоже не существует. Второе: хорьки не сработали. Как любой рак, они в конце концов пожирают сами себя. Те же, которые прогрызают себе дорогу и выходят наружу из прямой кишки, быстро погибают в неблагоприятной для них внешней среде. Третье: байрум тоже не так действенен, но если ему дать время вырасти и найти места обитания, он может мутировать. Научится приспосабливаться. Может быть, править.

                - Мы собираемся стереть это место с лица земли, - сказал Андерхилл. Превратить весь Джефферсон-трект в выжженную зону.

                Генри едва не завопил от бессильной злости, и, вероятно, что-то выплеснулось наружу. Послышался глухой стук. Андерхилла отшвырнуло к стене, ударило спиной о потемневшие доски.

                - То, что вы здесь творите, не имеет смысла, - процедил Генри сквозь зубы. - Люди, которых вы заперли, не могут распространить грибок, хорьки не могут распространить грибок, и байрум тоже не может распространяться самостоятельно. Если ваши парни свернут палатки и просто уберутся отсюда, природа позаботится о себе и сотрет всю эту бессмыслицу как ошибочное уравнение. Думаю, серым пришлось показаться вам на глаза, потому что они на хрен не верят тому, что происходит. Похоже, это был просто акт самоубийства, вдохновляемый некоей серой версией мистера Курца. Они никак не могут осмыслить собственное поражение. Их девиз: "Мы всегда выигрываем". Или "побеждаем".

                - Откуда ты...

                - Но тут в последнюю минуту, Андерхилл, может, и в последнюю секунду, один из них нашел человека, поразительно отличающегося от остальных. Такого, с которым способны войти в контакт не только серые, но хорьки и даже байрум. Он ваша "Тифозная Мэри". И уже выбрался из секретной зоны, сводя все, что вы здесь сделали, к нулю.

                - Гэри Джоунс.

                - Совершенно верно.

                - Что делает его не таким, как все? Как ни больно было Генри касаться этой темы, все же приходилось кое-что открыть Андерхиллу.

                - Он, я и еще двое друзей, теперь погибших, когда-то знали человека, который был абсолютно другим. Другим в корне. Настоящий телепат, без всякого байрума. Он каким-то образом повлиял на нас. Повстречай мы его, когда стали старше, вряд ли такое было бы возможно, но в том возрасте мы были особенно.., уязвимы, так сказать, к тому, что он нам дал. Потом, годы спустя, кое-что случилось с Джоунси, правда, не имеющее отношения к этому необыкновенному мальчику.

                Но последнее, как подозревал Генри, не было правдой: хотя Джоунси едва не погиб под колесами машины в Кембридже, а Даддитс, насколько знал Генри, в жизни не выезжал из штата Мэн, он каким-то образом причастен к последним роковым переменам в Джоунси. И ко всему происходящему. Он знал это.

                - Прикажешь мне.., что? Просто поверить в это? Проглотить, как микстуру от кашля?

                Он не видел, как в душистом мраке сарая губы Генри растянулись в невеселой улыбке.

                - Оуэн, - вздохнул он, - ты и так этому веришь. Я телепат, не забыл? Самый страшный в джунглях. Однако вопрос.., вопрос.., в том...

                Генри задал вопрос мысленно.

 7

                Стоя за изгородью у задней стены старого сарая, терпеливо морозя яйца, опустив маску, чтобы иметь возможность курить сигареты, которых терпеть не мог (он раздобыл новую пачку в гарнизонной лавчонке), Оуэн растерянно озирался. Несмотря на то что ситуация весьма мало располагала к веселью, все же, когда человек в сарае в ответ на вполне резонный вопрос отрезал с нетерпеливой прямотой: "Ты и так этому веришь. Я телепат, не забыл", - с губ Оуэна сорвался короткий горький смешок. Курц сказал, что, если телепатия станет одним из постоянных свойств человеческого мозга, общество в его нынешнем виде ждет крах. Умом Оуэн понимал правоту Курца, но сейчас осознал ее на некоем глубинном, нутряном уровне.

                - Однако вопрос.., вопрос.., в том...

                Что мы собираемся предпринять?

                У измученного Оуэна нашелся только один ответ:

                - Думаю, нужно снаряжать погоню за Джоунсом. Но даст ли это что-нибудь? У нас есть время?

                - Да, но очень мало.

                Оуэн пытался понять, что кроется за ответом Генри, но его сил явно не хватало. Однако он был уверен, что почти все, сказанное этим человеком, правда. Либо он свято верит в то, что говорит правду. Видит Бог, я тоже хочу верить, что это правда. И под любым предлогом у браться отсюда до начала бойни.

                - Нет, - сказал Генри, и Оуэн впервые заметил, что голос у него не совсем твердый. Похоже, он чем-то расстроен. - Бойни не будет. Курцу не удастся прикончить почти триста человек. Людей, которые никак не могут повлиять на происходящее. Они всего лишь... О Господи, они всего лишь невинные жертвы! Случайные свидетели катастрофы!

                Оуэн не удивился, обнаружив, что искренне наслаждается смущением Генри. Видит Бог, сам Генри немало потрудился над тем, чтобы лишить его душевного равновесия.

                - Что вы предлагаете? Особенно если учесть, что сейчас главное - ваш приятель Джоунси.

                - Да, но... - запнулся Генри. Теперь его внутренний голос звучал чуть громче, но ненамного. Я не думал, что мы уйдем и бросим их на съедение.

                - Мы не уйдем. Сбежим, как пара крыс с горящими хвостами, - пояснил Оуэн и, затянувшись в последний раз, бросил третью сигарету. И долго смотрел, как ветер катит ее по снегу. К этому времени по обе стороны сарая возвышались гигантские сугробы. По опустевшему выгулу мела поземка, с неба продолжал валить снег. Ехать куда-то в такую погоду - чистое безумие.

                Придется раздобыть хотя бы "сноу кэт", подумал Оуэн. К полуночи даже полноприводный грузовик не пробьется через такие заносы.

                - Убей Курца, - тихо сказал Генри. - Это единственный выход. Будет легче ускользнуть, если некому отдавать приказы. Кроме того, биологическая.., зачистка отложится на неопределенное время.

                - Как все просто, - сухо рассмеялся Оуэн. - Андерхилл, агент 007 с лицензией на убийство.

                Он раскурил четвертую сигарету, прикрывая зажигалку ладонями. Пальцы, даже в перчатках, успели онеметь.

                Если мы немедленно не договоримся, я здесь заледенею, подумал он.

                - Подумаешь, что тут такого сложного? - удивился Генри, понимая, как тяжело Оуэну принять такое решение. Сам Оуэн чувствовал (и почти слышал), как мучительно пытается он ничего не видеть и не знать, не ухудшать и без того безнадежное положение вещей. - Просто войди и прихлопни его.

                - Не выйдет. - Оуэн послал Генри мысленную картину: Фредди Джонсон и другие члены так называемой "Империэл Вэлли" следят за "виннебаго" Курца. Кроме того, фургон оборудован системой динамиков. Если что-то случится, мигом нагрянут крутые парни. Но, может, я его достану. Скорее всего нет, потому что охрана у него, как у колумбийского кокаинового барона, особенно во время активных боевых операций. Но попробовать можно. Я и сам не так уж плох. Но это чистое самоубийство. Если в его распоряжении Фредди Джонсон, значит, поблизости вертятся Кейт Галлахер... Марвел Ричардсон... Карл Фридман... Джослин Макэвой. Крутые парни и девочки. Генри, я убью Курца, они убьют меня, шишки, которые стоят у руля этого шоу, пошлют нового чистильщика - какой-нибудь клон Курца, который подхватит поводья, выпавшие из рук мертвого единомышленника. А может, просто назначат на его место Кейт. Видит Бог, для этого она достаточно безумна. Заключенным дадут дополнительных двенадцать часов на то, чтобы хорошенько провариться в собственном соку, но в конце концов поджарят. Единственная разница в том, что вместо того, чтобы весело устремиться вместе со мной сквозь бурю и метель, красавчик, ты сгоришь вместе с остальными. А тем временем твой приятель Джоунси успеет добраться.., куда?

                - Думаю, пока благоразумнее всего держать место назначения в секрете.

                Оуэн тем не менее попробовал применить все свои телепатические способности и на миг уловил размытое и странное изображение: высокое белое здание в снегу, цилиндрическое, как силосная башня.., но все тут же пропало, сменившись изображением белой лошади - чем-то похожей на единорога, бегущей мимо таблички, на которой красовалась стрелка и надпись красными буквами:

                В БЕНБЕРРИ-КРОСС.

                - Ты глушишь меня! - раздраженно проговорил он.

                - Можешь считать, что так. А можешь рассматривать это как обучение методике, которую тебе лучше усвоить, если хочешь сохранить наш разговор в тайне.

                - Угу. - На самом деле Оуэн ничуть не расстроился. И правда, совсем не плохо уметь вот так глушить всякого, кто бесцеремонно лезет в твои мысли. Кроме того, Генри все-таки знал, куда стремится его друг, Тифозный Джоунси. Недаром Оуэн видел неясные картины в голове Генри.

                - Генри, выслушай меня.

                - Валяй.

                - Предлагаю простейший и самый безопасный план. Первое: если время не слишком поджимает, нам нужно поспать.

                - Согласен. Непонятно, как я еще держусь на ногах.

                - Часа в три ночи я начну действовать. Курц отдал приказ следить за любыми передвижениями, и охрана будет начеку, но если глаз Большого Брата немного прикроется, то не раньше четырех. Люди к тому времени устанут и потеряют бдительность. Мы должны уложиться в интервал от четырех до шести. Я отвлеку часовых и закорочу ток в изгороди: это легче всего. Минут через пять после того, как начнется переполох, я подведу сюда снегоход и... - Оуэн обнаружил, что телепатия имеет немалые преимущества по сравнению со словесным общением. Не переставая говорить, он послал Генри изображение горящего вертолета МН-6 "литл берд" и солдат, бегущих к нему, - ..и в путь.

                - Оставив на милость Курца беззащитных людей, которых он намеревается превратить в угольки? Не говоря уже о Блю-группе. Сколько там? Еще триста?

                Оуэн, служивший в армии с девятнадцати лет и вот уже восемь как ставший одним из чистильщиков Курца, послал два жестких слова по ментальному каналу, установленному между ними: Допустимые потери.

                Тень Генри Девлина за грязным стеклом шевельнулась и поднялась.

                Нет, ответил он.

 8

                Нет? То есть как "нет"?

                Нет. Я их не брошу.

                Можешь предложить что-нибудь получше?

                И тут Оуэн, к своему невероятному ужасу, осознал: Генри уверен в том, что может. Фрагменты и обрывки этой идеи (было бы чересчур великодушно назвать ее планом) пролетали через мозг Оуэна, подобно хвосту кометы. От неожиданности он задохнулся и даже не заметил, как сигарета выпала из пальцев и унеслась, подхваченная ветром.

                Ты псих.

                Ничего подобного. Нам нужно отвлечь их, чтобы смыться, ты уже это понял. Считай это отвлекающим фактором.

                Их все равно убьют!

                Некоторых. Может, большинство. Но это шанс. Какой шанс у них будет в горящем амбаре?

                - И не забывай о Курце, - добавил Генри вслух. - Если его поставят перед фактом побега двухсот заключенных, многие из которых будут счастливы поведать первому попавшемуся репортеру о том, как наложившее в штаны от страха правительство США санкционировало массовые убийства здесь, на американской земле, поверь, ему будет не до нас. Поводов для волнений у него и без того появится достаточно.

                Ты не знаешь Эйба Курца, подумал Оуэн. И ничего не знаешь о Черте Курца. Как и он сам. Почти ничего. До сегодняшнего дня.

                Но в предложении Генри был некий безумный смысл. И некое зерно искупления. По мере того как этот бесконечный день четырнадцатого ноября катился к полуночи и шансы прожить хотя бы до конца недели увеличивались, Оуэн без особого удивления понял, что идея искупления не лишена привлекательности.

                - Генри!

                - Да, Оуэн, я тут.

                - Знаешь, мне всегда становилось не по себе при мысли о том, что я натворил в доме Рейплоу.

                - Знаю.

                - И все же я бы сделал это еще раз. Что за чертовщина?

                Генри, оставшийся прекрасным психиатром даже после того, как стал помышлять о самоубийстве, промолчал. Да и что скажешь? Некая извращенность всегда присутствует в человеческом характере. Нормальное поведение. Грустно, но правда.

                - Ладно, - решил наконец Оуэн. - Ты покупаешь дом, я его обставляю. По рукам?

                - По рукам, - мгновенно ответил Генри.

                - Ты в самом деле можешь научить меня глушить непрошеных гостей? Думаю, мне это понадобится.

                - Могу. Уверен.

                - Ладно. Слушай.

                Следующие три минуты говорил Оуэн, иногда вслух, иногда пускал в ход телепатию. Оба достигли той точки, когда различия между способами общения больше не существовало: слова и мысли стали одним.

 Глава 16

 ДЕРРИ

 1

                До чего жарко у Госслина - до чего жарко!

                Джоунси мгновенно покрывается потом, и к тому времени, когда они вчетвером добираются до телефона-автомата (по несчастью, висящего у печки), крупные капли срываются со лба, ползут по щекам, а подмышки превратились в настоящие джунгли в период дождей.., хотя не так уж там много волос, все-таки четырнадцать лет.

                "Все впереди", - как говорит Пит.

                Итак, у Госслина жарко, и он все еще отчасти пребывает в тисках сна, который вовсе не собирается померкнуть, раствориться, как все плохие сны (он все еще ощущает вонь бензина и горящей резины, видит Генри, держащего мокасин.., и оторванную голову, он все еще видит ужасную оторванную голову Ричи Гренадо), а тут еще телефонистка стервозится. Когда Джоунси дает ей номер Кэвеллов, который мальчики знают наизусть, потому что звонят едва не каждый день и спрашивают, можно ли прийти (Роберта и Элфи неизменно отвечают "да", но так требуют правила вежливости, которым их научили дома), телефонистка спрашивает:

                - Ваши родители знают, что вы звоните в другой город?

                Ничего общего с тягучим выговором янки: слова произносятся с легким французским акцентом уроженки здешних мест, где фамилии Летурно и Биссонет куда более распространены, чем Смит или Джоунс. Скупердяи-лягушатники, как называет их отец Пита. И теперь, Боже, помоги Джоунси, он нарвался на такую.

                - Они позволяют мне звонить в кредит, если я сам плачу, - говорит Джоунси. А, так он и знал, что под конец именно ему придется не только лаяться с телефонисткой, но и выкладывать собственные денежки. Он расстегивает молнию куртки. Ну и духотища! Как могут эти старперы рассиживаться у печки, просто выше его понимания! Друзья напирают на него, толпятся рядом, что вполне естественно: они хотят знать, как идут дела, но Джоунси очень хочется, чтобы они немного отступили и дали ему дышать. Еще немного, и он сварится.

                - А если я позвоню им, monfils? Твоим mere etpere <сынок.., матери и отцу. (фр.).>? Они скажут то же самое?

                - Конечно, - говорит Джоунси. Пот разъедает глаза, и он вытирает его, как слезы. - Отец на работе, но мама должна быть дома. Девять-четыре-девять, шесть-шесть-пять-восемь. Только побыстрее, пожалуйста, потому что...

                - Соединяю с абонентом, - разочарованно перебивает телефонистка. Джоунси одним движением плеч сбрасывает куртку на пол. Остальные так и не разделись. Бив даже не расстегнул свою Фонзи-куртку. Просто немыслимо, как они выносят все это! Даже запахи действуют Джоунси на нервы: запахи бобов, кофе, мастики для натирки полов и рассола из бочонка с пикулями. Обычно они ему нравятся, но сегодня к горлу подкатывает тошнота.

                В телефоне что-то щелкает. Как медленно! И друзья теснят его к стене, на которой висит аппарат. В дальнем проходе стоит Ламар, сосредоточенно разглядывая полки с крупами и потирая лоб, как человек, у которого раскалывается голова. Учитывая, сколько пива он влил в себя вчера вечером, это вполне естественно. У самого Джоунси тоже начинается что-то вроде мигрени, не имеющей никакого отношения к пиву, просто здесь чертовски жарко, как в а...

                Он резко выпрямляется.

                - Гудки, - сообщает он друзьям и тут же жалеет, что не держал язык за зубами, потому что все трое придвигаются еще ближе. У Пита изо рта несет ужасно, и Джоунси думает: Ну ты и даешь, Пит! Что это с тобой? Чистишь зубы по большим праздникам?

                Трубку поднимают на третьем звонке.

                - Алло?

                Это Роберта, и судя по голосу, лишенному обычных жизнерадостных ноток, она чем-то расстроена. Нетрудно понять чем: даже сюда доносится жалобный вой Даддитса. Джоунси знает, что Элфи и Роберта не воспринимают плач сына, как их четверка: в конце концов они люди взрослые. Но кроме всего, еще и его родители, и явно чувствуют что-то, поэтому Джоунси сильно сомневается, что сегодняшнее утро выдалось для миссис Кэвелл особенно радостным.

                О Господи, как можно так топить? Что они подбрасывают в эту гребаную печку? Плутоний, что ли?

                - Говорите, кто это, - нетерпеливо звучит в трубке, что совершенно не похоже на неизменно приветливую миссис Кэвелл. Сколько раз она твердила мальчикам, что самое главное для матери такого необыкновенного создания, как Даддитс, - это терпение. Она училась терпению на протяжении всей жизни рядом с Даддитсом. Но сегодня утром все не так. Сегодня она цедит слова так, будто зла на кого-то, что уж совсем немыслимо. - Если вы что-то продаете, простите, у меня нет времени говорить. Я очень занята и...

                И все это под неумолчный рев Даддитса.

                Еще бы, не занята, думает Джоунси. Он достает тебя с самого рассвета, и к этому времени ты наверняка уже на стенку лезешь.

                Генри тычет Джоунси локтем в бок и грозит кулаком, что, очевидно, означает: "Давай же! " И хотя Джоунси морщится от боли, все же локоть - штука полезная. Если она повесит трубку, ему снова придется иметь дело с этой сучкой-телефонисткой.

                - Миз Кэвелл... Роберта? Это я, Джоунси.

                - Джоунси?

                Он кожей ощущает ее невыразимое облегчение: она так страстно хотела, чтобы друзья Даддитса позвонили, что сейчас почти уверена: воображение играет с ней дурную шутку.

                - Да. Я и остальные парни. - Он протягивает трубку.

                - Привет, миссис Кэвелл. - Это Генри.

                - Эй, как дела? - Пит.

                - Привет, красавица, - произносит Бив с идиотской улыбкой. Он, можно сказать, влюблен в Роберту с того дня, когда они встретились.

                Ламар Кларендон оборачивается на голос сына, морщится и снова принимается оценивать сравнительные достоинства "Чирриоз" и "Шреддид Уит" <Марки овсяных и пшеничных хлопьев.>. "Валяйте, - бросил он Биву, когда тот сказал, что они хотят позвонить Даддитсу. - Понять не могу, с чего вам вдруг взбрело говорить с этим тыквоголовым, но если хотите бросать деньги на ветер, ради бога".

                Джоунси снова подносит трубку к уху и успевает уловить обрывок фразы:

                - ..вернулись в Дерри? Я думала, вы охотитесь где-то в Кинео.

                - Нет, мы все еще здесь, - отвечает Джоунси и, оглянувшись на друзей, с удивлением замечает, что они почти не вспотели, разве что лоб Генри чуть влажный, на верхней губе Пита несколько крошечных капелек и все. Ну просто Психербург какой-то! - Мы просто думали.., э.., что, пожалуй, лучше позвонить.

                - Вы знали. - Голос спокойный, бесстрастный. Не рассерженный. Не отчужденный. Но и не вопрошающий. Констатирующий.

                - Э-э-э... - Он поправляет ворот рубашки. - Да. Любой на ее месте засыпал бы его сотнями вопросов, начиная с "откуда вы узнали" и "что, во имя Господа, с ним творится", но Роберта не любой-всякий, и, кроме того, почти целый месяц наблюдала их рядом со своим сыном. Поэтому и говорит:

                - Подожди, Джоунси. Сейчас я его позову. Джоунси ждет. Издалека доносятся рыдания Даддитса и тихие уговоры Роберты. Она объясняет. Утешает. Заманивает его к телефону. Повторяет магические имена:

                "Джоунси, Бивер, Пит, Генри". Вопли приближаются, и Джоунси ощущает, как они вонзаются в голову, тупой нож, который мнет и крошит плоть, вместо того чтобы резать. У-У-У-У-по сравнению с плачем Даддитса локоть Генри кажется нежными объятиями. И тропический дождь льется по шее солеными потоками. Взгляд устремлен на две таблички над телефоном. Первая гласит: ограничьте время разговора пятью минутами, пожалуйста. На второй еще одна просьба: никаких непристойностей ПО телефону.

                Под ней кто-то нацарапал: КАКОЙ КОЗЕЛ ЭТО СОЧИНИЛ?

                Но тут трубку берет Даддитс, и в ухо Джоунси ввинчивается ужасный громовой рев. Джоунси морщится, но, несмотря на боль, сердиться на Дадса невозможно. Здесь они вместе, все четверо, а он там один. До чего же все-таки странное создание! Господь покарал и благословил его одновременно, и при мысли об этом у Джоунси голова идет кругом.

                - Даддитс, - говорит он, - Даддитс, это мы. Я Джоунси. И передает трубку Генри.

                - Привет, Даддитс, это Генри. Трубка у Пита.

                - Привет, Дадс, это Пит, не плачь, все хорошо... Пит быстро сует трубку Биву, который опасливо осматривается, забивается в угол, вытягивая шнур на всю длину, прикрывает микрофон, чтоб старики у печки (не говоря уже о собственном старике) не расслышали, и поет первые две строчки колыбельной. Потом замолкает, прислушивается и, сложив в кружок большой и указательный пальцы, гордо трясет перед носами приятелей. И отдает трубку Генри.

                - Дадс? - Опять Генри. - Это просто сон, Даддитс. Ничего такого не было на самом деле. Ладно? Ничего не было и все кончено. Только...

                Генри слушает. Джоунси пользуется возможностью, чтобы сбросить фланелевую рубашку. Футболка под ней мокрая насквозь.

                В мире есть еще миллиард вещей, о которых Джоунси не знает: какого рода связь существует, например, между ними и Даддитсом, но одно ему известно точно - больше он не может оставаться в магазине Госслина. Джоунси кажется, что это его бросили в проклятую печку. Должно быть, у старперов, играющих в шашки, вместо костей лед.

                Генри усердно кивает: