После того как парень умер и запах горелой плоти растаял в воздухе, все мы снова пошли на пляж. Кори тащил с собой радио -- эдакую огромную, с чемодан, дуру на транзисторах, которая питалась от сорока батареек и имела встроенный магнитофон. Нельзя сказать, чтоб звук был очень чистым, но уж громким он точно был, это будьте уверены. Кори считался вполне обеспеченным парнем до того, как случилась эта история с А6, но теперь такого рода вещи значения уже не имели. Даже его здоровенная радиомагнитола превратилась в забавный, но ничего не стоящий хлам, не более того. Остались всего лишь две радиостанции, которые мы могли ловить. Одна, "Дабл-ю-кей-ди-эм" в Портсмуте, принадлежала какому-то неотесанному ди-джею из глубинки, свихнувшемуся на религиозной почве. Он ставил пластинку Перри Комо, затем читал молитву, потом рыдал, потом ставил другую запись, Джонни Рея. читал один из псалмов (подвывая, словно Джеймс Дин* в фильме "К востоку от рая"), затем принимался орать или рыдать. Короче говоря, сплошные сопли. Как-то раз он вдруг надтреснутым глуховатым голосом запел "Вяжите снопы", отчего Нидлз и я буквально впали в истерику.

                Радиоволна в Массачусетсе -- куда как лучше, но ловить ее можно было только по ночам. Владела ею шайка каких-то ребятишек. Думаю, они захватили оборудование "Дабл-ю-акей-оу" или "Дабл-ю-ви-зет" -- после того как все сбежали или умерли. Они транслировали только сумасшедшие позывные типа "Вдоуп" или "Кант", или "ВА6", словом, всякую муть. Нет, не подумайте, это было действительно смешно -- просто со смеху можно было лопнуть. Вот эту самую радиостанцию мы и слушали, возвращаясь на пляж. Мы с Сюзи держались за руки; Келли и Джоан зашли дальше, а Нидлз, так тот вообще пребывал в полной эйфории. Кори то и дело блевал, прижимая к животу свое радио. "Стоунз"* пели "Энджи".

                -- Ты меня любишь? -- спросила Сюзи. -- Это все, что я хочу знать. Любишь или нет? -- Сюзи все время надо было в чем-то уверять. А я был у нее кем-то вроде плюшевого медвежонка.

                -- Нет, -- ответил я. Она была склонна к полноте и, если б прожила долго, чего ей, думаю, не светило, превратилась бы в жирную матрону с дряблой, обвисшей плотью. К тому же ее совершенно развезло.

                -- Падаль ты, вот кто, -- сказала она и поднесла руку к лицу. Примерно с полчаса назад взошел месяц, и ее длинные наманикюренные ногти поблескивали в слабом сиянии.

                -- У тебя чего, опять глаза на мокром месте?

                -- Заткнись! -- В голосе звучали слезливые нотки. Мы перебрались через песчаный гребень, и я остановился. Я всегда останавливаюсь здесь. До А6 тут находился городской пляж. Туристы, любители пикников, сопливые ребятишки и толстые пожилые матроны с обожженными солнцем локтями. Обертки от конфет и палочки от фруктового мороженого, воткнутые в песок; все эти красивые люди, нежащиеся на разноцветных полотенцах; и целый букет запахов, в котором к вони выхлопных газов с автостоянки примешивался аромат масла "Коппертоун"* и морских водорослей. Теперь тут была одна лишь серая грязь и весь мусор как рукой смело. Океан поглотил его, поглотил все одним махом, как, к примеру, вы съедаете пригоршню воздушной кукурузы. И небыло на земле людей, чтоб прийти сюда и намусорить вновь. Только мы, а какой от нас мусор?.. К тому же мы страшно любили этот пляж. Настолько, что... Ну разве мы только что не принесли ему жертву?.. Даже Сюзи, эта маленькая сучка Сюзи, с жирной задницей и пупком, похожим на ежевику, любила его.

                Песок совсем белый, он весь испещрен мелкими дюнами. А граница отмечена лишь линией прилива -- спутавшимися клубками водорослей, прядями ламинарий, обломками каких-то деревяшек, прибитых к берегу. Луна расцветила песок серповидными чернильными тенями и складками. Ярдах в пятидесяти от купальни вздымалась покинутая всеми спасательная башня -- белая и скелетообразная, похожая на указующий перст скелета. И прибой, ночной прибой вздымал клочья пены, разбиваясь о волнорезы, и крутом, насколько хватало глаз, были одни лишь устремившиеся в атаку волны. Возможно, вода, которую они несли с собой, еще вчера ночью находилась где-нибудь на полпути к Англии.

                -- "Энджи" в исполнении "Стоунз", -- пояснил надтреснутый голос из радиоприемника. -- Выкопал для вас настоящий хит, пусть товар лежалый, но зато звучит. Прямиком с кладбища, где нам всем лежать... Впрочем, что это я? Говорит Бобби. Сегодня должен был работать Фред, но Фред подцепил грипп. Весь распух, бедолага...

                Сюзи хихикнула, хотя слезы на ресницах еще не просохли. Я прибавил шагу, хотел догнать ее и утешить.

                -- Подождите! -- крикнул Кори. -- Берни! Эй, Берни, подожди меня! Парень из радио начал читать какие-то неприличные лимерики*, затем на их фоне прорезался голос девушки -- она спрашивала, куда он поставил пиво. Ди-джей что-то ей ответил, но в этот момент мы уже оказались на пляже. Я обернулся посмотреть, что делает Кори. Он съезжал с дюны на заднице -вполне в его манере -- и выглядел при этом так нелепо, что мне стало его жаль.

                -- Побегаешь со мной? -- спросил я Сюзи.

                -- Зачем это? Я шлепнул ее по попке. Она взвизгнула.

                -- Да просто так. Потому что хочется побегать. И мы побежали. Она тут же отстала, засопела, как лошадь, и стала орать, чтоб я ее подождал, но я забыл о ней и обо всем на свете. Ветер свистел в ушах и вздымал волосы, воздух свежо и остро пах солью. Прибой гремел. Волны походили на черное стекло, украшенное пеной. Я скинул резиновые шлепанцы и помчался по песку босиком, не обращая внимания на острые осколки раковин. Кровь так и кипела в жилах.

                А потом оказался под навесом, где уже сидел Нидлз, а рядом, держась за руки и глядя на воду, стояли Келли с Джоан. Я перекувырнулся через голову и почувствовал, как с рубашки по спине сыплется песок. И подкатился прямо к ногам Келли. Он упал сверху и начал тыкать меня лицом в песок, а Джоан дико хохотала.

                Потом мы встали и, усмехаясь, смотрели друг на друга. Сюзи перешла с бега на медленный шаг и тащилась к нам. Кори почти догнал ее.

                -- Да, здорово горело, -- пробормотал Келли.

                -- Ты считаешь, он и вправду приехал из самого Нью-Йорка? Или соврал? -- спросила Джоан.

                -- Не знаю... -- Я не думал, что это имело какое-либо значение. Мы нашли его сидящим за рулем огромного "линкольна", в полубессознательном состоянии и в бреду. Голова распухла и походила на футбольный мяч; шея была ровной и толстой, точно сарделька. Словом, отъездился парень. И мы отволокли его к лодочной станции и там подожгли. Он успел сказать, что звать его Элвин Сэкхейм, и еще он все время звал бабушку. А потом вдруг принял за бабушку Сюзи, отчего та вдруг страшно развеселилась. Бог ее знает почему. Сюзи вообще любит поржать по любому, даже самому неподходящему поводу.

                Вообще-то Кори первому пришла в голову мысль сжечь его. Но начиналось все как шутка. Еще в колледже он начитался разных книжонок о колдовстве и черной магии и вот, стоя рядом с "линкольном" Элвина Сэкхейма и хитро поглядывая на нас в темноте, вдруг заговорил о том, что если мы принесем жертву темным силам, то, может они, эти темные силы, защитят нас от А6. Естественно, никто из нас по-настоящему не верил во всю эту лабуду но... Слово за слово -- и разговор начал принимать все более серьезный и конкретный оборот. Это было нечто новое, неиспытанное, и мы наконец решились. Привязали его к смотровой вышке -- стоит кинуть монету в специальное наблюдательное устройство, и в ясный день видно далеко-далеко, до самого маяка в Портленде. Привязали своими ремнями и отправились собирать топливо -- сухие ветки, обломки деревяшек, принесенные морем. И были так довольны и возбуждены, словно детишки, играющие в прятки. А пока мы занимались всем этим, Элвин Сэкхейм висел на ремнях и все звал свою бабушку У Сюзи горели глаза, и дышала она часто-часто. Похоже, завелась. А когда мы с ней оказались в лощине между двумя дюнами, вдруг прижалась ко мне и поцеловала. Губы у нее были густо намазаны помадой -- такое впечатление, будто целуешь жирную тарелку.

                Я оттолкнул ее, и она тут же надулась. Затем мы вернулись и сложили сухие ветки и палочки у ног Элвина Сэкхейма. Получилась куча высотой до груди. Нидлз щелкнул зажигалкой "Зиппо", огонь тут же занялся. Перед тем как волосы у него вспыхнули, парень вдруг страшно закричал. А уж воняло от него... ну прямо как от поросенка, зажаренного по китайскому рецепту.

                -- Сигаретки не найдется. Верни? -- осведомился Нидлз.

                -- Да вон там, позади тебя, этих сигарет коробок пятьдесят.

                -- Идти неохота... Я дал ему сигарету и сел. Мы с Сюзи повстречали Нидлза в Портленде. Он сидел на обочине тротуара, напротив здания Государственного театра, и наигрывал песенки Лидбелли* на большой гибсоновской гитаре, которую умудрился стибрить неизвестно где. Звуки гулким эхом разносились по Конгресс-стрит, словно играл он не на улице, а в концертном зале.

                Тут перед нами возникла запыхавшаяся Сюзи.

                -- Ты подлец, Берни, вот кто!

                -- Да перестань, Сью! Смени пластинку. От этой ее стороны просто воняет.

                -- Сволочь, придурок, сукин сын! Дерьмо собачье!

                -- Пошла вон, -- сказал я. -- Иначе фингал под глазом схлопочешь, Сюзи. Ты ж меня знаешь. Тут она снова зарыдала. Ох, уж что-что, а рыдать наша Сюзи была мастер! Подошел Кори, попытался обнять ее. Она ударила его локтем в пах, и тогда он харкнул ей в физиономию.

                -- Убью, скотина! -- Она набросилась на него, вереща и рыдая, размахивая руками, словно лопастями пропеллера. Кори попятился, едва не упал, потом развернулся -- и ну деру! Сюзи бросилась вдогонку выкрикивая проклятия и истерически рыдая. Нидлз откинул голову и расхохотался. К шуму прибоя примешивались тихие звуки радио Кори.

                Келли и Джоан отошли в сторонку. Я смутно различал их силуэты, бредущие в обнимку у самой кромки воды. Ну прямо картинка в витрине какого-нибудь рекламного агентства, а не парочка? "Посетите прекрасную Сент-Лорку! " Да, все правильно. Похоже, у них серьезно.

                -- Берни?

                -- Чего? -- Я сидел и курил, и думал о Нидлзе, который, откинув крышечку с зажигалки "Зиппо", крутанул колесико, щелкнул кремнем и выбил из нее огонь -- ну в точности пещерный человек.

                -- Я его подцепил, -- сказал Нидлз.

                -- Да? -- Я поднял на него глаза. -- Ты уверен?

                -- Ясное дело, уверен. Голова разламывается. Желудок ноет. Писать -- и то больно.

                -- Да. может, это просто какой-нибудь гонконгский грипп. У Сюзи был такой. Не приведи Господи. Бедняжка уже собиралась копыта откинуть и просила Библию. -- Я засмеялся.

                Произошло это, когда мы еще учились в университете, примерно за неделю до того, как заведение закрылось навсегда, и за месяц до того. как на грузовиках стали вывозить тела и хоронить их в братских могилах.

                -- Вот, погляди. -- Он чиркнул спичкой и поднес ее к подбородку Я увидел небольшие треугольные пятна, чуть припухшие. Первый признак , вне всякого сомнения.

                -- 0'кей, -- сказал я.

                -- Нет, я чувствую себя не так уж плохо, -- заметил он. -- Ну, во всяком случае, что касается разных там мыслей. Ты ведь тоже... Ты ведь тоже много думаешь об этом, Берни. Я знаю.

                -- Ничего я не думаю, ложь.

                -- Думаешь, еще как думаешь! Как тот парень сегодня. И о нем тоже думаешь. Вообще-то. если поразмыслить хорошенько, может, мы и сделали для него доброе дело. Сдается мне, он так и не понял, что с ним происходит.

                -- Да нет, понял. Нидлз пожал плечами и отвернулся.

                -- Ладно. Не важно. Мы курили и следили за тем, как набегают и отбегают волны. И горькая реальность вернулась, и все стало очевидно и определенно раз и навсегда. Уже конец августа, через пару недель повеет холодом, и осень тихо и незаметно вступит в свои права. Самое время убраться куданибудь. Спрятаться, укрыться. Зима... Возможно, к Рождеству все мы помрем. В чьем-нибудь чужом доме, в гостиной, с дорогим приемником Кори на книжном шкафу, битком набитом номерами "Ридерс дайджест". А бледное зимнее солнце, просачиваясь сквозь оконные рамы, будет отбрасывать на ковер прямоугольные желтоватые пятна...

                Видение было настолько реальным, что я содрогнулся. Нет, никто не должен думать о зиме в августе. Прямо мурашки по коже. Нидлз усмехнулся:

                -- Ну вот, все-таки думаешь. Что я мог на это ответить? Ничего. Встал и сказал:

                -- Пойдем поищем Сюзи.

                -- Может, мы вообще последние люди на Земле. Берни. Когда-нибудь думал об этом? -- В слабом мертвенном свете луны он уже выглядел почти покойником. Под глазами круги, бледные неподвижные пальцы напоминают карандаши.

                Я подошел к воде и стал всматриваться вдаль. Ничего, лишь неустанно двигающиеся валы, увенчанные мелкими завитками пены. Звук прибоя, разбивающегося о волнорезы, был здесь особенно громким. Казалось, рев этот поглотил все вокруг Впечатление такое, словно оказался в эпицентре грозы. Я закрыл глаза и стоял, слегка раскачиваясь. Песок под босыми ступнями был холодным, серым и плотным. Словно мы последние люди на Земле... Ну и что с того? Прибою все равно. Он будет греметь до тех пор, пока светит луна, регулирующая приливы и отливы.

                Сюзи и Кори были на пляже. Сюзи уселась на него верхом и притворялась, будто объезжает дикого мустанга, то и дело норовящего сунуть морду в кипящую воду прибоя. Кори весело фыркал, ржал и плескался. Оба промокли до нитки. Я подошел и ударом ноги сшиб ее на землю. Кори ускакал на всех четырех, вздымая тучи брызг и подвывая.

                -- Ненавижу! -- яростно выкрикнула Сюзи. Рот ее растянулся в горестной гримасе и напоминал вход в игрушечный домик. Когда я был маленьким, мама водила нас в парк Гаррисона, где стоял деревянный игрушечный домик в виде клоунской физиономии. И входить в него надо было через рот.

                -- Перестань, Сюзи, не надо! Давай поднимайся, дружок! -- Я протянул ей руку. Она нерешительно приняла ее и встала. На блузку и кожу налип сырой песок.

                -- Тебе не следовало толкать меня. Верни. Никогда не...

                -- Идем. -- О, она ничуть не походила на автомат-проигрыватель в ресторане. В нее не надо было бросать двадцатицентовик. она и без того никогда не затыкалась. Мы пошли по пляжу к главному торговому павильону. Человек, некогда державший это заведение, жил в небольшой квартирке наверху. Там имелась постель. Вообще-то постели она не заслуживала, но Нидлз, пожалуй, прав. Какая, к чертям, разница? Какие теперь, к дьяволу, правила и счеты?..

                Сбоку от здания находилась лестница, ведущая на второй этаж, и я, поднимаясь по ней, на секунду остановился -- заглянуть в разбитую витрину, поглазеть на пыльные товары, которые никто не потрудился украсть. Горы футболок с надписью "Пляж Ансон" на груди, а также с картинкой -- голубое небо и волны; тускло мерцающие браслеты, от которых на второй день на запястье остается зеленое пятно; яркие пластиковые клипсы; мячики; поздравительные открытки, выпачканные в грязи; грубо раскрашенные гипсовые мадонны; пластиковая блевотина (Ну прямо как настоящая! Попробуй подсунь жене! ); хлопушки, сделанные к празднику Четвертого июля, но так и не дождавшиеся своего часа; пляжные полотенца с изображением соблазнительной девицы в бикини, стоящей среди целого леса названий знаменитых курортов; вымпелы (сувенир из Ансона, пляж и парк); воздушные шары, купальники. Имелся там и бар, вывеска перед входом в него гласила: ОТВЕДАЙТЕ НАШЕ ФИРМЕННОЕ БЛЮДО -- ПИРОГ С МОЛЛЮСКАМИ.

                Еще студентом я частенько бывал на пляже Ансона. Было это лет за семь до нашествия , и тогда я встречался с девушкой по имени Морин. Крупная такая была девица и носила купальник в розовую клеточку. Я еще дразнил ее, говорил, что в нем она похожа на скатерть. Мы разгуливали по деревянному настилу у павильона босиком, и доски были горячими, а под ступнями хрустел песок. Кстати, мы с ней так и не попробовали пирога с моллюсками.

                -- Куда это ты пялишься?

                -- Никуда. Идем.

                Ночью мне снились страшные сны об Элвине Сэкхейме, и я несколько раз просыпался мокрым от пота. Он сидел за рулем блестящего желтого "линкольна" и говорил о своей бабушке. Распухшая почерневшая голова, обугленный скелет. И от него несло горелым мясом. Он говорил и говорил, но я не разбирал ни слова. И, задыхаясь, проснулся снова.

                Сюзи лежала у меня поперек ног -- бледная бесформенная туша. На часах было 3.50, но, присмотревшись, я понял, что они остановились. На улице было еще темно. Прибой продолжал греметь, разбиваясь о берег. Стало быть, теперь где-то около 4.15. Скоро начнет светать. Я выбрался из постели и подошел к двери. Морской бриз приятно холодил потное тело. И вопреки всему мне страшно не хотелось умирать.

                Покопавшись в углу, нашел банку пива. Там, у стены, стояли три или четыре ящика "Бада". Пиво было теплое, так как электричество отключилось. Но я в отличие от некоторых ничего не имею против теплого пива. Подумаешь, дело какое, только пены побольше, и все. Пиво -- оно и есть пиво. Я вышел на лестницу, сел, дернул за колечко и стал пить.

                Итак, что называется, приехали. Вся человеческая раса стерта с лица Земли, и не от атомного взрыва, биологического оружия, массового загрязнения среды или еще чего, столь же значительного. Нет. вовсе нет. Просто от гриппа. Хорошо бы установить огромный памятник в честь этого события. Ну, скажем, где-нибудь в Бонневилль-Солт-Флэтс. Эдакий куб из бронзы, представляете? Каждая сторона длиной в три мили. А сбоку громадными буквами -- чтоб было видно издалека, а то вдруг какие-нибудь инопланетяне захотят приземлиться -- выбита надпись: ПРОСТО ОТ ГРИППА.

                Я отшвырнул пустую банку. Она с глухим звяканьем покатилась по бетонной дорожке, огибающей дом. Навес на пляже чернел треугольником на фоне более светлого песка. Интересно, проснулся ли Нидлз? Проснусь ли я сам в следующий раз?..

                -- Берни? Она стояла в дверях. На ней была одна из моих рубашек. Я просто ненавижу такие штуки. Вечно потная, как хрюшка.

                -- Я тебе разонравилась, верно. Берни? Я не ответил. Прошли времена, когда я порой чувствовал себя виноватым. И она... она заслуживала меня не больше, чем я ее.

                -- Можно с тобой посидеть?

                -- Боюсь, что места на двоих не хватит. Она, тихо всхлипнув, стала отступать в глубину комнаты.

                -- А Нидлз подхватил А6". --- сказал я. Она остановилась и взглянула на меня. Лицо ее оставалось странно неподвижным.

                -- Шутишь, Берни? Я закурил сигарету.

                -- Он... Только не он! Этого просто не может быть!

                -- Да, у него был А2. Гонконгский грипп. Как у тебя, у меня, у Кори, Келли и Джоан.

                -- Но это значит...

                -- Да. Иммунитета нет.

                -- Понятно. Тогда все мы тоже можем заболеть.

                -- Может, он наврал, что у него был А2. Чтоб мы взяли его с собой, -сказал я. На лице ее отразилось облегчение.

                -- Ну конечно, так оно и есть! Я бы на его месте тоже наврала. Кому охота остаться одному... -- Затем, помолчав, она нерешительно спросила: -Ложиться еще будешь?

                -- Пока нет.

                Она ушла. Мне незачем было говорить ей, что А2 вовсе не является гарантией против А6. Она и без того знала. Просто запрещала себе думать об этом. Я сидел и смотрел на волны. Ну И хороши! Много лет тому назад Ансон был единственным приличным местом в штате для серфинга. Маяк в Портленде вырисовывался на фоне неба темным неровным горбом. Мне даже показалось, я различаю вышку, где находился наблюдательный пост, но, возможно, то был лишь плод моего воображения. Иногда Келли брал Джоан туда. Впрочем, не думаю, чтобы сегодня ночью они были там.

                Я спрятал, лицо в ладонях и начал крепко сжимать их, ощущая прикосновение кожи. плотную и неровную ее поверхность. Вот так же и все вокруг сжималось, сокращалось с непостижимой быстротой... В этом-то и заключалась основная подлость, и лично я не видел в смерти никакого достоинства. А волны все поднимались, поднимались, поднимались из глубины моря. И не было им конца. Прозрачные, глубокие... Мы приезжали сюда летом, Морин и я. Летом после школы, летом перед поступлением в колледж, перед тем как Аб надвинулся из Юго-Восточной Азии и накрыл всю землю черным саваном. Летом, в июле, мы ели здесь пиццу, и слушали ее радио, и я мазал ей спину лосьоном, а она мазала спину мне, и воздух был горячим, песок таким ярким... а солнце горело на небе, точно расплавленное стеклышко.