ВЗРОСЛЫЕ

                Падение, свершенное в отчаянии;

                Падение, от непонимания;

                Разбудит новые надежды и мечты,

                Которые - всего лишь возвращение бессмысленности, горя,                 пустоты.

                За тем, что мы не можем совершить,

                За тем, что мы не смеем полюбить,

                За тем, что потеряли в ожиданье,

                Придет лишь новое паденье и страданье.

                 (Теперь уж без начала и конца).

Уильям Карлос Уильяме "Патерсон"

                Кто заставит их вернуться домой?

                Кто заставит их тосковать по дому?

                Все Божьи дети устают от скитаний,

                Не заставит ли это их вернуться домой?

                Не заставит ли это их вернуться домой?

Джо Саус

Глава 10

ВОЗВРАЩЕНИЕ

                Билл Денбро берет такси

                Телефон звонил, вырывая его из сна, но потом он снова засыпал. Он спал слишком крепко - без снов. Не открывая глаз, он схватил трубку, проснувшись лишь наполовину. Его пальцы скользнули по телефонному диску, он смутно предполагал, что это звонит из Дерри Майк Хэнлон, настаивая, чтобы он вспомнил свою клятву и вернулся. Билл с трудом разлепил один глаз и потянулся за трубкой. Она упала на стол, и он схватил ее, открывая другой глаз. В голове у него было совершенно пусто, белая снежная пустыня. Наконец он смог установить телефон. Он поставил руку на локоть и поднес трубку к уху.

                - Алло?

                - Билл? - это был голос Майка. Да это был он. Странно, что еще на прошлой неделе он даже не вспоминал Майка, а сейчас ему было достаточно услышать одно слово, и он узнал его. Довольно забавно, но как-то зловеще забавно...

                - Майк!

                - Разбудил?

                - Да, ничего. Все приехали?

                - Все, за исключением Стэна Уриса, - сказал Майк. В его голосе было нечто такое, чего Билл не мог понять.

                - Бев приехала последней, вчера, поздно вечером.

                - Почему ты говоришь, последней, Стэн, возможно, заявится сегодня.

                - Билл, Стэн умер.

                - Что? Как? Что-то с самолетом?

                - Ничего подобного, - сказал Майк. - Если ты не против, давай подождем с объяснениями, пока не соберемся все вместе. Будет лучше, если я всем скажу одновременно.

                - Это как-то связано?..

                - Думаю, да, - Майк тяжело задышал. - Уверен, что так.

                Билл опять почувствовал необъяснимую тяжесть в сердце. Было ли это что-то, что постоянно носишь в своем сердце, не сознавая и не думая об этом? А может, это было предвкушение того неизбежного, что называется собственной смертью? Он достал сигарету, закурил ее и погасил спичку.

                - Ты видел кого-нибудь из наших?

                - Нет еще, только разговаривал по телефону.

                - Ладно, - сказал Билл. - Где мы встречаемся?

                - Ты помнишь, где находился старый чугунный завод?

                - Да, на Пасчер-роуд.

                - Ты отстал от жизни, сейчас это Молл-роуд. Там находится третий по величине универмаг в нашем штате 48 различных торговцев под одной крышей для вашего удобства.

                - Звучит очень пппо-американски.

                - Билл... с тобой все в порядке?

                - Да, - сказал он, но сердце стало биться в два раза быстрее обычного, сигарета догорела до фильтра и жгла ему пальцы. Он стал заикаться. Майк услышал это. Они замолчали, а потом Майк сказал:

                - Тут же, за прогулочной площадкой магазина, есть ресторан под названием "Восточный Нефрит". У них есть отдельные кабинеты для вечеринок. Вчера я заказал один на целый день, если мы захотим.

                - Ты думаешь, это займет так много времени?

                - Не знаю.

                - Таксист будет знать, как добраться туда?

                - Я уверен.

                - Отлично, - сказал Билл, записывая название ресторана на блокноте рядом с телефоном. - Почему ты решил там?

                - Потому что он новый, я думаю, - сказал Майк медленно. - Он напоминает... Я не знаю...

                - Нейтральная почва? - предположил Билл.

                - Да, полагаю, что так.

                - Хорошая кухня?

                - Я не знаю, - сказал Майк. - Как у тебя аппетит?

                Билл выдохнул дым, полусмеясь, полукашляя.

                - Не очень, старина.

                - Да, - сказал Майк, - я чувствую.

                - До встречи в полдень?

                - После часа, я думаю. Нужно дать Беверли поспать.

                Билл затянулся сигаретой.

                - Она замужем?

                Майк снова заколебался.

                - Поговорим обо всем вместе.

                - Как на том вечере встречи выпускников средней школы через десять лет, да? Пришли посмотреть, кто стал толстым, кто лысым, у кого дети? Ддда?

                - Хорошо бы, если так, - сказал Майк.

                - Да, хорошо бы, Мики, мне тоже этого хотелось бы.

                Он повесил трубку, принял душ, постояв под ним довольно долго; и заказал завтрак, до которого едва дотронулся.

                Аппетита у него не было вовсе.

                Билл набрал номер телефона Главного диспетчерского пункта Компании такси и попросил заехать за ним без четверти час, рассчитывая, что 15 минут вполне достаточно, чтобы добраться до Пасчер-роуд (он обнаружил, даже увидя эту прогулочную площадку, что не может думать о ней, как о Молл-роуд), но не учел при этом, что время будет обеденное - час пик... и что Дерри сильно разросся.

                В 1958 году это был уже немалый городишко - около 30 тысяч жителей в черте города и тысяч около семи в пригородах.

                Сейчас городок превратился в сити - небольшой сити по стандартам Лондона или Нью-Йорка, но порядочный по стандартам штата Мэн, где самым большим городом был Портленд, который мог похвастать своими 300 тысячами населения.

                Такси медленно ехало по Мейн-стрит, (сейчас мы проезжаем мимо Канала, подумал Билл, - его не видно, но он течет там, в темноте). Затем они повернули к центру. Он предвидел, что здесь многое изменилось, но мысли об этом сопровождались глубокой тревогой, которой он не ожидал. Он помнил свое детство здесь, как страшное, нервозное время... не только из-за лета 58-го года, когда они семеро встретились лицом к лицу с этим ужасом, но и из-за смерти Джорджа, из-за той страшной глубокой депрессии, в какую впали его родители, из-за постоянных насмешек над его заиканием. Бауэре, Хаггинс и Крисе постоянно подкалывали его после драки в Барренсе.

                 (Бауэре, и Хаггинс, и Крисе, о Боже! Бауэре, и Хаггинс, и Крисе)

                И еще он думал о том, что Дерри был холоден, что здесь было трудно, Дерри не было никакого дела до того, живы они или нет, даже если бы они победили Клоуна

                Пеннивайза. Люди Дерри жили с этим Пеннивайзом во всех его обличьях, свыклись с ним, и пусть это было похоже" на безумие, они научились даже понимать его, нуждаться в нем. Любить его? Может быть, даже и так.

                Тогда почему же эта тревога?

                Быть может, потому, что изменения в городе вызвали у него уныние. Или потому, что Дерри показался ему не таким значительным, как раньше, он как бы потерял свое лицо для него.

                Театр "Вижу" исчез, вместо него была стоянка. Магазин Обуви и Кафе Бэллей Ланч, по соседству с театров, тоже исчезли. На этом месте построили филиал Северной) Национального Банка со световым табло наверху, показывающим время и температуру по шкале Фаренгейта и Цельсия. Центральной аптеки, прибежища мистера Кина, там, где Билл когда-то покупал противоастматическое лекарство для Эдди, тоже не существовало. Аллея Ричардса стала каким-то странным гибридом под названием "минимол". Когда такси остановилось у светофора, Билл увидел магазин пластинок, продуктовый магазин и магазин игрушек, в котором продавалось "ВСЕ ДЛЯ ПОДЗЕМЕЛЬЯ И ДРАКОНОВ".

                Такси с трудом продвигалось вперед.

                - Сейчас приедем, - сказал шофер. - Хоть бы эти чертовы банки поменяли свой обеденный перерыв. Извините, если я оскорбил ваши религиозные чувства.

                - Вес в порядке, - сказал Билл.

                Удручающая цепь банков и автомобильных стоянок проносилась мимо них, когда они ехали вверх по Центральной улице. Миновав холм и проехав Первый Национальный, они стали набирать скорость.

                - Нет, не все изменилось, - заметил Билл. - "Аладдин" все еще здесь.

                - Едва ли останется. Эти молокососы хотят и его снести.

                - Тоже для банка? - спросил Билл, какая-то часть его изумилась, а другая часть была в ужасе от этой идеи. Он не мог представить, что кто-то в здравом уме захотел бы снести этот шикарный купол со сверкающими стеклянными канделябрами, со спирально поднимающимися справа и слева лестницами на балкон, с гигантским занавесом, ниспадающим волшебными волнами, когда представление заканчивалось. Нет, только не "Аладдин", - прокричала та его часть, которая была в шоке от всего этого. - Как они могли только подумать снести "Аладдин", ради какого-то банка?!

                - Да, для банка, - сказал шофер. - Этот драный Первый Торговый Окружной из Пенобскота положил на него глаз. Хотят снести "Аладдин", а вместо него поставить целый комплекс, как они это называют "комплексный банковский городок". Получили уже все бумаги из Городского совета, и "Аладдин" приговорен. Потом группа людей из старожилов организовала комитет, они написали петицию, маршировали и загнали их в лужу, потому что собрался публичный Городской совет и Хэнлон дал этим молокососам прикурить, он их вышвырнул. - В голосе шофера послышалось удовлетворение.

                - Хэнлон? - изумился Билл. - Майк Хэнлон?

                - Да, - сказал шофер. - Библиотекарь, черный парень. Ты его знаешь?

                - Да, - сказал Билл, вспоминая, как он встретил Майка тогда, в июле 1958 года. Конечно, опять были Бауэре, Хаггинс и Крисе...

                - Мы вместе играли, когда были ребятишками. Пока я не уехал.

                - И хорошо сделали, - сказал таксист. - Этот хреновый сволочной городишко, извините мой...

                - ...французский, если вы религиозный человек, - закончил вместо него Билл.

                - Вот, вот, - повторил таксист спокойно, и они молча ехали некоторое время, а потом таксист сказал: - Он сильно изменился, этот Дерри, но все-таки кое-что осталось. Городская гостиница, откуда я вас забрал. Скульптура в Мемориальном Парке. Помните это местечко, мистер? Когда мы были маленькими, мы думали, что там есть призраки.

                - Да, я помню, - сказал Билл.

                - А вот больница, узнаете?

                Они проезжали роддом Дерри по правую руку. Позади него протекал Пенобскот, до того места, где он встречался с Кендускеагом. Под дождливым весенним небом река отливала свинцом. Больница, которую вспомнил Билл, белое деревянное трехэтажное здание с двумя корпусами по обе стороны - все еще стояла там, но сейчас она была окружена целым комплексом зданий, всего их было около двенадцати.

                - А Канал, он все еще здесь? - пробормотал Билл, когда они сворачивали с Центральной улицы на Пасчер-роуд, которая, как Майк и говорил, сейчас называлась Молл-роуд, там была зеленая табличка с этим названием. - Канал все еще здесь?

                - Да, - сказал шофер. - Я думаю, он всегда был здесь.

                Сейчас Молл-роуд была по правую руку от Билла, и, проезжая мимо, он опять ощутил это двойственное чувство. Когда они были маленькими, это место представляло собой длинное поле, заросшее травой с гигантскими раскачивающимися подсолнухами, которые обрамляли северовосточный край Барренса. К западу чуть вдали от этого поля находился Старый Мыс - там тянулись дома бедняков. Он помнил, как они разрабатывали это поле, стараясь ни попасть в погреба чугунолитейного завода Кичнера, который был взорван на Пасху в 1906 году. Это поле было полно реликвий, и они выкапывали их со священным интересом археологов, исследовавших египетские пирамиды: кирпичи, черепки, куски железа с ржавыми болтами, осколками стаканов и бутылок с остатками чего-то такого, что невозможно передать словами, которые издавали запах, сбивающий с ног. Что-то ужасное случилось неподалеку от этого места, около свалки, но он не мог сейчас вспомнить, что именно. Он только помнил имя Патрик Хамболд, что-то связанное с холодильниками. И что-то связанное с птицей, которая преследовала Майка Хэнлона. Что же?..

                Он тряхнул головой. Какие-то фрагменты. Какие-то намеки. И все.

                Поле тоже исчезло, так же, как и остатки чугунного завода. Билл помнил огромную трубу этого завода. Покрытая черепицей, черная от сажи на последних десяти футах, она лежала в высокой траве, как гигантская курительная трубка. Они забирались на нее и ходили туда-сюда, как канатоходцы, смеясь.

                Он опять тряхнул головой, как бы пытаясь избавиться от миража, от этого мола с уродливой коллекцией зданий с надписями и рекламами. Дороги вились от автостоянок в разные стороны. Но мол не исчезал, потому что это был не мираж. Чугунный завод Кичнера исчез, как исчезло и поле, образовавшееся на руинах этого завода. Мол был реальностью, а не воспоминанием. Но почему-то он не верил этому.

                - Вот мы и приехали, мистер, - сказал шофер. Он подъехал к стоянке около здания, которое выглядело, как пагода. - Мы немного опоздали, но лучи никогда.

                - Вы правы, - сказал Билл. Он дал долларов. - Сдачи не надо.

                - Отлично, елки-палки! - воскликнул таксист. - Если но лучше поздно, чем шоферу пять вам опять понадобится такси, звоните в нашу контору и спросите Дэйва. Просто назовите мое имя.

                - Я просто попрошу религиозного парня, - сказал Билл, улыбаясь.

                - Всего хорошего, приятель! - сказал Дэйв, смеясь.

                - И тебе того же, Дэйв.

                Он постоял под легким дождичком, пока такси не скрылось из виду. Он вспомнил, что хотел спросить шофера еще об одном и забыл - возможно нарочно. Он хотел спросить Дэйва, нравится ли ему жить в Дерри. Билл Денбро резко повернулся и зашагал к ресторану. Майк Хэнлон был в холле, он сидел в плетеном кресле с широкой спинкой. Он встал, и Билл почувствовал какую-то нереальность происходящего, это прошло через него. Чувство раздвоенности вернулось, но сейчас оно было гораздо резче и неприятнее. Он помнил небольшого роста мальчишку, аккуратного и проворного. А перед ним стоял высокий человек, похожий на скелет, обтянутый кожей. Одежда висела на нем. Морщины на лице были так глубоки, что, казалось, ему уже далеко за сорок, а не тридцать восемь, как было в действительности.

                Эти чувства были написаны на его лице, потому что Майк сказал спокойно:

                - Я знаю, как я выгляжу.

                Билл зарделся и сказал:

                - Дело не в том, что ты плохо выглядишь, просто я запомнил тебя мальчишкой, вот и все.

                - Правда?

                - Ты выглядишь немного устало.

                - Я и впрямь немного устал, - сказал Майк. Он улыбнулся, и улыбка осветила его лицо. И тогда Билл увидел того мальчишку, которого он знал 27 лет тому назад. Точно так, как старая деревянная больница была залита стеклом и бетоном, так же и мальчишка, которого знал Билл, был облечен в неизбежные аксессуары взрослости. Морщины на лбу, в углах рта, седые волосы на висках. Но, как и старая больница, которая все еще находилась здесь, так и Майк был перед ним - вот он, тот мальчик, которого знал Билл. Майк поднял голову и сказал:

                - Добро пожаловать в Дерри, Большой Билл!

                Билл не посмотрел на протянутую для пожатия руку, он обнял Майка. Майк в ответ крепко сжал его, и Билл почувствовал его волосы, жесткие и курчавые, на своем плече и увидел часть шеи.

                - Что бы ни случилось, Майк, мы всегда вместе, - сказал Билл. Он услышал в своем хриплом голосе подступающие слезы, но не стал обращать на это внимания. - Мы уже победили однажды, и снова пппобедим.

                Майк отстранился от него на расстояние вытянутой руки, и, хотя он тоже улыбался, в глазах были слезы. Он вытащил платок и вытер глаза.

                - Будь уверен, Билл, - сказал он.

                - Джентльмены, не желаете ли пройти со мной? - спросила хозяйка. Это была улыбающаяся восточная женщина в изящном кимоно розового цвета, разрисованном драконами с огромными хвостами. Темные волосы ее были плотно собраны на затылке, гладко зачесаны и поддерживались красивым гребнем из слоновой кости.

                - Я знаю дорогу, Роза, - сказал Майк.

                - Очень хорошо, мистер Хэнлон. - Она улыбнулась и тому и другому.

                - Я полагаю, вы хотите уединиться?

                - Да, спасибо, - сказал Майк. - Сюда, Билл.

                Он провел его по затемненному коридору, мимо большого зала к двери, на которой висел занавес, сделанный из бусинок.

                - А остальные? - начал Билл.

                - Все уже здесь, - сказал Майк, - все, кто смог прийти.

                Билл затоптался у двери, неожиданно испуганный. Вовсе не потому, что его пугала неизвестность или сверхъестественность происходящего, а просто потому, что он знал: он вырос на 15 дюймов с 1958 года и потерял почти все волосы. Ему было непросто увидеть их всех, детские лица совсем испарились из его памяти, были похоронены под происшедшими изменениями, так же как и больница, похороненная под новыми зданиями.

                Мы все выросли, - подумал он. - Мы не думали тогда, что это может произойти с нами, только не тогда и только не с нами. Но это случилось, и если я войду, это будет реально: мы все уже взрослые.

                Он взглянул на Майка, неожиданно смущенный и оробевший.

                - Как они выглядят? - услышал он свой нерешительный голос. - Майк... как они выглядят?

                - Входи, посмотришь, - добродушно сказал Майк и пропустил Билла в небольшой кабинет. Билл Денбро входит и видит...

                Возможно, это затемненность комнаты создала иллюзию, которая длилась миг, но Билл позже подумал, что это было сделано специально для него: судьба сжалилась над ним.

                В этот краткий миг ему показалось, что никто из них не вырос и все его друзья остались просто детьми.

                Ричи Тозиер откинулся на спинку кресла, так что почти касался стены, он что-то говорил Беверли Марш, которая прикрывала рот ладошкой, чтобы скрыть хохоток; Ричи глупо ухмылялся такой знакомой усмешкой. А вот и Эдди Каспбрак, слева от Беверли, перед ним на столе у стакана с водой пластиковая бутылка с трубочкой в виде пистолета. Вроде бы что-то из области искусства, но назначение прежнее - аспиратор. По другую сторону стола, глядя на эту троицу со смешанным выражением удивления и внимания, сидел Бен Хэнском.

                Билл поднял руку к голове, как бы пригладить волосы, которые должны были появиться словно по волшебству, - свои прекрасные рыжие волосы, которые он начал терять, когда учился в колледже.

                Это рассеяло иллюзию. У Ричи теперь не было очков. Наверное, контактные линзы, он всегда ненавидел свои очки, - подумал Билл. Короткие штанишки и детскую рубашку сменил костюм явно от хорошего портного.

                Беверли Марш (если, конечно, ее фамилия все еще Марш) стала ошеломляюще красивой женщиной. Вместо привычного хвостика ее волосы, почти такого же цвета, как когда-то его собственные, ниспадали волнами на ослепительно белую блузку. В полусвете блузка служила красивой оправой для ее почти янтарных волос. При дневном свете, - думал Билл, - они должны гореть огнем. И он представил себе, что можно почувствовать, если запустить пальцы в эти волосы и перебирать их. Старая, как мир история, - подумал он, - я люблю свою жену, но Боже мой...

                Эдди - удивительно, но правда, - вырос и стал немного похож на Энтони Перкинса. Преждевременные морщины на его лице (хотя в движениях он выглядел моложе и Ричи и Вена) делали его старше, что усиливалось очками; такие очки, верно, можно было увидеть на лице какого-нибудь английского адвоката, когда он подходит к скамье подсудимых. Волосы его были коротко подстрижены по моде конца 50-х - начала 60-х годов. На нем была куртка в широкую клетку, казалось, вытащенная откуда-то с распродажи подержанных вещей, как у временно безработного... но часы на запястье были Патек Филипп, а на мизинце правой руки было кольцо с рубином. Большой камень выглядел вульгарно, тем не менее он был настоящим.

                Один Бен очень изменился. И глядя на него Билл снова почувствовал нереальность происходящего. Лицо у него было прежнее, волосы, хотя и поседели, были причесаны в обычной его манере - на правую сторону. Но Бен сильно похудел. Он свободно сидел в своем кресле, из-под простой рубашки виднелось голубое нижнее белье. Он был в джинсах "Левис", ковбойских ботинках, ремень на джинсах был с пробитыми серебряными бляшками. Эта одежда свободно болталась на теле, стройном и узкобедром. На руке у него был браслет с тяжелой цепочкой, но не золотой, а медной. Он похудел, - подумал Билл. - Он тень самого себя, если можно так выразиться... Старина Бен похудел, никогда не перестану удивляться.

                Все шестеро замолчали, это длилось недолго, но такого странного молчания Билл не переживал никогда в жизни. Стана не было с ними, но кто-то седьмой присутствовал. Здесь, в этом отдельном кабинете ресторана, Билл настолько полно почувствовал его присутствие, что его можно было назвать по имени, - но это не был старик с косой за плечами. Это было какое-то белое пятно на карте, которая лежала между 1958-м и 1985 годами, область, которую исследователь мог назвать Великое Не Знаю. Билл удивился, насколько это было точно. Кто был этот седьмой?

                Впрочем, какая разница? Седьмой был там. И в этот момент они все почувствовали это... и, возможно, лучше поняли жуткую силу, которая собрала их вместе. Оно живо, - у Билла похолодело внутри. - Глаз тритона, хвост дракона, Рука Славы... кто бы это ни был, Оно здесь. Оно существует, Оно в Дерри опять. Оно.

                И он неожиданно почувствовал, что это Оно было седьмым; что Оно и время взаимозаменяемы, но Оно имело все их лица, так же как и лица еще тысячи людей, которых Оно когда-либо пожирало или убивало... и та мысль, что Оно могло бы быть ими, была самой страшной мыслью из всех. Кто из нас останется здесь? - подумал он со страхом. Сколько из нас никогда больше не выйдут из канализации и коллекторов, где скрывается Оно... и где Оно питается? Почему мы забыли? Потому ли, что какая-то наша часть никогда не взрослела и никогда не покидала Дерри? Неужели поэтому?

                Он не увидел ответа на их лицах... только собственные отраженные вопросы.

                Мысли формировались и пролетали за секунды и миллисекунды, они создавали собственную временную оболочку, и все они прошли через мозг Билли Денбро не больше чем за пять секунд.

                Затем Ричи Тозиер, облокачиваясь на стену, ухмыльнулся и сказал:

                - Посмотрите на него! Голова, как бильярдный шар. Давно ты натираешь свою голову воском. Большой Билл?

                И Билл, совершенно не представляя, что сейчас скажет, открыл рот:

                - Черт побери тебя и твою лошадь. Словесный Понос!

                На миг все затихли - а потом комната взорвалась от хохота. Билл бросился к ним, стал пожимать руки, и, хотя в его чувствах присутствовал ужас, было в этом и что-то успокаивающее: он приехал домой, и приехал, чтобы все кончилось хорошо.

                Бен Хэнском худеет.

                Майк Хэнлон заказал напитки, и, как бы вознаграждая себя за предыдущее молчание, все заговорили в одно и то же время. Беверли Марш, как выяснилось, была сейчас Беверли Роган. Она сказала, что вышла замуж в Чикаго за великолепного человека, который перевернул всю ее жизнь и каким-то волшебным способом сумел преобразовать ее талант к шитью в успешный бизнес. Эдди Каспбрак был владельцем автомобильной компании в Нью-Йорке.

                - Что я знаю наверняка, так это то, что моя жена сейчас в постели с Эль Пачино, - сказал он кротко улыбаясь, и вся комната зашлась от смеха.

                Они все знали, чего добились Бен и Билл, но Билл смутно чувствовал, что у них нет ассоциации между ними прежними и нынешними-тем, что Бен-архитектор, а он - писатель, - потому что знали их с детства. Однако у Беверли в сумочке оказались экземпляры "Джоанны" и "Черных Стремнин", и она попросила подписать их. Билл подписал, отметив про себя, что обе книги наверняка были куплены в киоске аэропорта, когда она выходила из самолета.

                Подобным же образом Ричи сказал Вену, как ему понравилось здание Центра Связи в Лондоне... но по глазам его было видно: он не мог связать автора этого здания с тем честолюбивым толстяком, который показывал им, как добраться до середины Барренса с помощью украденной доски или ржавой автомобильной дверцы.

                Ричи был диск-жокеем в Калифорнии. Он сказал, что все его зовут Человек с тысячью голосов, а Билл усмехнулся:

                - Боже, Ричи, твои голоса всегда были такие ужасные.

                - Лесть не доведет тебя до добра, старина, - ответил Ричи величественно. Когда Беверли спросила, не носит ли он контактные линзы, Ричи сказал низким голосом: - Подойди поближе, Бэби. Посмотри мне в глаза. - Что Беверли и сделала. Оказалось, он носит мягкие контактные линзы Гидромист.

                - А как библиотека, все такая же? - спросил Бен Майка Хэнлона. Майк вытащил свой бумажник и достал снимок библиотеки с птичьего полета. Он сделал это с гордостью человека, показывающего снимки своих детей, своей семьи.

                - Снимал парень на легком самолете, - сказал он, пока снимок переходил из рук в руки. - Я хотел уговорить Городской Совет или какого-нибудь частника финансировать размножение этого снимка для Детской Библиотеки, но увы! Никакой помощи. Но снимок хорош, не правда ли?

                Все согласились. Бен смотрел на него дольше всех. Наконец он указал на стеклянный коридор, соединяющий два здания:

                - Ты еще где-нибудь видел подобное, Майк?

                Майк улыбнулся.

                - Это твой Центр Связи, - сказал он, и все шестеро рассмеялись.

                Принесли напитки. Все уселись. И вновь наступило тягостное молчание. Они смотрели друг на друга.

                - Ну, - спросила Беверли красивым, с хрипотцой, голосом: - За что пьем?

                - За нас, - неожиданно сказал Ричи. На этот раз он не улыбался. Он посмотрел

                Биллу прямо в глаза, и Билл вспомнил себя и Ричи стоящими в середине Нейболт-стрит после того происшествия с клоуном или оборотнем, когда тот исчез, а они продолжали стоять, держась друг за друга и плача. Когда он поднял стакан, руки его дрожали так, что несколько капель пролилось на скатерть. Ричи медленно встал, и один за другим встали все: сначала. Билл, потом Бен, Эдди, Беверли и наконец Майк Хэнлон.

                - За нас! - сказал Ричи, голос его тоже слегка дрожал.

                - За Клуб Неудачников 1958 года.

                - За Неудачников! - сказала Беверли весело.

                - За Неудачников! - сказал Эдди. Лицо его было бледным и старым за дымчатыми очками.

                - За Неудачников! - согласился Бен. Слабая улыбка блуждала в кончиках его губ.

                - За Неудачников, - мягко сказал Майк.

                - За Неудачников, - Билл был последним.

                Они чокнулись. Выпили.

                Снова повисло молчание. На этот раз Ричи не нарушил его. Но в этом случае молчание казалось необходимым. Они сели, и Билл сказал:

                - Давай, Майк, рассказывай, зачем ты нас позвал, что случилось? И что мы можем сделать?

                - Сначала поедим, - сказал Майк. - Поговорим после.

                Они приступили к еде... и ели хорошо и долго. Как в старой шутке об осужденном, - подумал Билл. Но его аппетит был лучше, чем когда-либо за все эти годы. Пища была не то, чтобы сногсшибательная, но очень хорошая, и всего было много. Все шестеро пробовали и то и се: ребрышки, крылышки цыпленка, тушенные в соусе, фаршированные яйца, каштаны, завернутые в бекон, говяжью вырезку.

                Роза сама принесла им десерт - огромную гору запеченных "Алясок", которые она поставила в центре стола, недалеко от Майка.

                - Это, наверное, самый лучший обед в моей жизни, - сказал Ричи голосом человека, который умер и попал на небеса.

                - Ну, конечно, - сказала Роза удовлетворенно.

                - А если я сейчас лопну, вы исполните мое желание? - спросил он ее.

                - В "Нефрите Востока" все желания исполняются, сэр, - сказала она.

                - Благодарю вас, - сказал Ричи, улыбаясь. - Но я и впрямь переел.

                Все же они съели и почти всю запеченную "Аляску". Когда Билл остановился - ремень начал жать, он обратил внимание на стаканы. Ему показалось, что их сотни на столе. Он усмехнулся, вспомнив, что выпил еще два мартини перед едой, а за едой Бог знает сколько бутылок пива. С другими было нечто подобное. Но он не чувствовал себя пьяным.

                - Я с детства не ел так, как сегодня, - сказал Бен. Все посмотрели на него. Он немного покраснел. - Это я образно выразился, но по крайней мере я не ел такого количества пищи со школьных времен.

                - Ты придерживаешься диеты? - спросил Эдди.

                - Да, - сказал Бен. - Свободная диета Вена Хэнскома.

                - В чем же она заключается? - спросил Ричи.

                - Вам, наверное, неинтересно слушать эту старую историю... - смущенно сказал Бен.

                - Не знаю, как остальным, - сказал Билл, - но мне интересно. Давай, Бен, рассказывай. Что превратило Гаргантюа в журнальную модель, которую мы сегодня видим перед собой?

                Ричи фыркнул:

                - Да, тебя звали Стог, я и забыл.

                - Это и не рассказ вовсе, - сказал Бен. - После того лета 1958 года мы прожили в Дерри еще два года. Потом мама потеряла работу, и мы переехали в Небраску, потому что там жила ее сестра, которая предложила взять нас к себе, пока мама снова не встанет на ноги.

                Мама искала постоянную работу в течение года. Но к тому времени, когда мы перебрались в Омаху, я уже весил на 90 фунтов больше, чем тогда, когда вы меня видели последний раз.

                Эдди присвистнул:

                - Это получается...

                - Это получилось 210 фунтов, - сказал Бен угрюмо. - Да, так вот. Я ходил в среднюю школу в Ист Сайд в Омахе и по физкультуре у меня было все плохо. Мальчишки звали меня Туша. Можете себе представить? Все это продолжалось месяцев семь, и вот однажды, когда мы переодевались после физкультуры, двое или трое мальчишек принялись хватать меня за грудь, это называлось у них "наказанием жирных". Очень скоро еще двое присоединились к первым. Потом еще четверо или пятеро. А потом все они начали бегать за мной по раздевалке, потом выбежали в зал и били меня по груди, по голове, по спине, по ногам. Я испугался и начал кричать. А они стали ржать, как сумасшедшие. Знаете, - сказал он, глядя вниз и поправляя свой браслет, - тогда я в последний раз вспомнил Генри Бауэрса, пока Майк не позвонил мне два дня назад. Мальчишка, который первым начал меня бить, был из деревни, с такими большими руками, и, пока они гонялись за мной, я вспомнил Генри и решил, что все началось сначала. И запаниковал.

                Они бежали за мной по залу мимо кладовки, где хранился спортивный инвентарь. Я был голый и красный, как рак. Я потерял чувство собственного достоинства или... или даже потерял себя. Я не понимал, где нахожусь. Я звал на помощь. А они бежали за мной и кричали: жирная свинья, жирная свинья, жирная свинья! Там была скамейка...

                - Бен, не нужно снова переживать это, - неожиданно сказала Беверли. Ее лицо сделалось пепельнобледным. Она вертела в руках стакан и чуть не уронила его.

                - Пусть закончит, - сказал Билл.

                Бен посмотрел на него и кивнул.

                - В конце коридора стояла скамейка, я упал на нее и ударился головой. Они все окружили меня через минуту, а потом чейто голос сказал: "Все! Хватит, повеселились! "

                Это был тренер, он стоял в дверях в спортивных голубых штанах с белыми полосками по бокам и в белой футболке. Представить себе не могу, сколько времени он там стоял. Они все посмотрели на него, кто-то усмехнулся, кто-то стыдливо спрятал глаза, а кто - как ни в чем не бывало. А я расплакался.

                Тренер стоял в дверях, спиной к гимнастическому залу, глядя на меня, на мое голое красное тело, глядя, как этот жирный ребенок плачет на полу. Наконец он сказал: "Бенни, почему бы тебе не заткнуть свой сраный рот?"

                То, что учитель употребляет такие слова, так шокировало меня, что я на самом деле замолчал. Я посмотрел вверх на него, а он подошел поближе и сел на скамейку, где я валялся. Он наклонился надо мной, и свисток, висящий у него на шее, стукнул меня по лбу. Мне пришло в голову, что он хочет поцеловать меня или что-то в этом роде, поэтому я отшатнулся от него, но он только схватил меня обеими руками за груди и разгладил их, потом убрал руки и вытер их о штаны, как будто взялся за что-то грязное.

                "Ты думал, что я буду тебя успокаивать? - спросил он меня. - Не собираюсь. Ты вызываешь отвращение не только у них, но и у меня тоже. По разным причинам, но это только потому, что они дети, а я нет. Они не знают, почему ты вызываешь у них чувство отвращения, а я знаю. Ты хоронишь свое прекрасное тело, которое тебе дал Бог, под этим слое.м безобразного жира. Это просто глупое потакание своим слабостям, и меня тошнит от этого. А сейчас послушай, Бенни, потому что я в первый и последний раз говорю тебе это. Я тренирую футбольную команду и баскетбольную, и команду по легкой атлетике, и скоро буду тренировать команду по плаванию. И я говорю тебе: ты заплыл жиром вот здесь, - и он стукнул меня по голове, как раз в том месте, куда ударил его проклятый свисток. - Вот где у вас всех заплывает жиром. Ты пропустишь мимо ушей все мои слова о диете, о том, что надо сбавлять вес, Такие парни, как ты, никогда этого не сделают".

                - Каков ублюдок, - сказала Беверли негодующе.

                - Да, - усмехнулся Бен. - Но он не знал, что он ублюдок. Наверное, он смотрел фильм "Д. Аи." с Джеком Веббом раз шестьдесят и в самом деле думал, что делает мне добро. И, как впоследствии выяснилось, он был прав... Потому что в то время я сам думал о чем-то похожем...

                Он посмотрел вдаль, нахмурив брови, и Билла одолело какое-то странное чувство, будто он знает, что Бен собирается сказать дальше.

                - Я уже говорил вам, что в последний раз подумал о Генри Бауэрсе, когда мальчишки гнались за мной. Нет, на самом деле последний раз я подумал об этом, когда тренер встал и пошел. Вот тогда я подумал о том, что произошло летом 1958 года.

                Он опять заколебался, глядя на каждого, стараясь поймать их взгляды. Потом начал осторожно:

                - Я думал о том, как хорошо нам было вместе. Я думал о том, что мы сделали и как мы это сделали, и все это поразило меня; если бы тренер когда-либо увидел бы нечто подобное, он бы, наверное, поседел, а сердце остановилось бы, как старые часы. Это было несправедливо, но и он был несправедлив ко мне. Случившегося было достаточно, чтобы...

                - Чтобы свести тебя с ума, - сказал Билл.

                Бен улыбнулся.

                - Ты прав. Я позвал: "Эй, тренер! "

                Он обернулся и посмотрел на меня.

                "Тренер, ты сказал, что работаешь с командой по легкой атлетике?"

                "Да, но для тебя это ничего не значит", - сказал он.

                "Слушай меня, ты, тупой, твердолобый сукин сын! - сказал я, и рот его широко раскрылся, а глаза почти вылезли из орбит. - Я буду готов к соревнованию в марте, что ты на это скажешь?"

                "Я скажу, что тебе лучше попридержать язык, а то плохо будет", - сказал он.

                "Я обгоню всех, кого ты выставишь, - сказал я. - Я обгоню самых лучших твоих бегунов. А потом получу от тебя твое сраное извинение".

                Он сжал кулаки, и я подумал, что он собирается применить их ко мне. Но он разжал их. "Поговори, поговори, толстяк, - сказал он мягко. - У тебя язык без костей. Но когда ты обгонишь моих лучших, я уйду с работы и пойду на поля собирать зерно". И он ушел.

                - И ты похудел? - спросил Ричи.

                - Да, - сказал Бен. - Но тренер был не прав. Ожирение началось не в голове у меня, а с моей мамочки. Тем вечером я пришел домой и сказал маме, что хочу немного похудеть. Мы оба выдержали схватку, оба плакали. Она завела свою обычную песню, что я на самом деле не жирный, просто у меня широкая кость, а большие мальчики становятся большими мужчинами, если они много едят. Это была своего рода защита для нее, я думаю. Очень трудно ей было поднимать мальчишку самой. У нее не было ни образования, ни каких-то особых навыков в чем бы то ни оыло, ничего, кроме желания много работать... А когда она давала мне добавку... или когда смотрела на меня за столом, как я солидно выгляжу...

                - Она чувствовала, что выиграла битву, - продолжил Майк.

                - Да, - Бен выпил последнюю бутылку пива и вытер пену с маленьких усиков тыльной стороной руки.

                - Так что вы понимаете, что самая большая борьба была не с самим собой, а с ней. Месяцами она просто не принимала этого. Она не убирала мою старую одежду и не покупала новую. А я тогда бегал, бегал везде, иногда сердце так билось в груди, что, казалось, вот-вот выскочит оттуда. Первая миля бега досталась мне тяжело, меня вытошнило, и я потерял сознание. Потом меня просто рвало. А вскоре при беге мне уже приходилось поддерживать штаны. У меня был маршрут, и я бежал в школу с сумкой на шее, которая била меня по груди, а я в это время держал штаны, чтобы они не упали. Рубашки стали, как паруса. А ночью, когда я возвращался домой, я съедал только половину того, что было на тарелке, мать начинала рыдать, говорила, что я морю себя голодом, убиваю себя, что я Не люблю ее больше, что я не думаю о том, как много ей приходится работать, чтобы прокормить меня.

                - О, Господи, - промычал Ричи, зажигая сигарету, - не представляю, как ты вынес все это.

                - Лицо тренера всегда стояло передо мной, - сказал Бен. - Я представлял, как он смотрел на меня, когда разглаживал складки на моей груди в зале, около раздевалки, и вот так я выдержал. Я разносил газеты, и когда бежал по маршруту, всегда видел это перед собой. На газетные деньги я купил себе джинсы, а соседстарик с нижнего этажа проковырял пять новых дырок в моем ремне. Я еще вспоминаю первые джинсы, которые мне пришлось покупать, это когда Генри столкнул меня в Барренс и они разорвались по швам.

                - Да, - сказал Эдди, - а ты рассказал мне о шоколадном молоке. Помнишь?

                Бен кивнул головой.

                - Если я тогда вспоминал что-то, то только на миг - раз, и вылетело из головы. В то время я стал брать завтраки в школе "Здоровье и Питание", и обнаружил, что можно съесть очень много всякой зелени и овощей и не потолстеть. Однажды вечером мать положила мне кучу салата и шпината с яблоками - все это покрошила и добавила немного постной ветчины. До этого я никогда не любид этой заячьей еды, но тут я три раза просил добавки и ел да нахваливал, как все вкусно. Это решило все проблемы. Ей было все равно, что я ем, лишь бы побольше. Она завалила меня салатами. Я ел их еще три года. Появилась необходимость иногда смотреться в зеркало, чтобы убедиться, что у меня не заячья губа.

                - А что случилось с тренером? - спросил Эдди. - Вышел ли ты на соревнования? - Он дотронулся до аспиратора, как будто все эти мысли напомнили ему о нем.

                - Да, вышел, - сказал Бен. - К тому времени я потерял 70 фунтов и вырос на два дюйма, так что вес распределился ровно. Я выиграл первые два забега и подошел к тренеру, который был готов кусать локти и чистить конюшни. И я сказал: "Похоже, пора собираться на поля собирать урожай. Когда вы собираетесь в Канзас?" Сначала он ничего не сказал, только хлопнул меня по спине. Потом велел мне убираться с поля, потому что он не потерпит в своей команде трепача и ублюдка. "Даже если президент Кеннеди меня попросит, я все равно не пойду в твою вонючую команду, - сказал я, утирая кровь в уголках рта. - То, что ты меня прогнал, я сейчас как-нибудь переживу, но в следующий раз... ты сядешь за большую тарелку с кукурузой, попомни мои слова". Он сказал, что если я тотчас же не уберусь, он из меня дух вышибет.

                Бен улыбался, но ничего ностальгического в этой улыбке не было.

                - Это были его точные слова. Все смотрели на нас удивленно, включая детей, которых я победил. "Вот что я скажу тебе, тренер, - обратился я к нему, - ты слишком стар, чтобы учиться чемулибо. Но если ты меня хоть пальцем тронешь, я постараюсь, чтобы ты потерял работу. Я не уверен, что у меня получится, но я очень постараюсь. Я похудел, у меня есть чувство собственного достоинства, и я имею право на капельку покоя".

                Билл сказал:

                - Все это звучит замечательно, Бен... но писатель во мне изумляется: может ли ребенок в самом деле разговаривать таким образом? - и он улыбнулся.

                - Ребенок, которому выпало на долю перенести то, что перенесли мы, смог. Я сказал эти слова. Тренер стоял, упершись руками в бедра, он открыл рот, потом опять закрыл. Никто не промолвил ни слова. Я отошел, и больше мне не пришлось иметь дело с тренером Вудлеем. Когда мой воспитатель отдавал табель за этот год, кто-то написал слово "освобожден" против "физкультуры", и он подписал это.

                - Ты победил его! - воскликнул Ричи и поднял сжатые в кулаки руки над головой. - Так и надо, Бен.

                Бен пожал плечами.

                - Я думаю, что я победил что-то в себе самом. Тренер просто подтолкнул меня... но только память о вас, ребята, заставила меня поверить, что я могу сделать это. И я сделал. Это Конец Правдивой Исповеди. Только мне хотелось бы еще пива. От разговоров всегда жажда.

                Майк подозвал официантку. Все шестеро стали заказывать что-то еще и говорить о чем-то неважном, пока не принесли напитки. Билл смотрел в стакан с пивом, наблюдая, как тают хлопья пены. Он удивился и ужаснулся, осознав, что надеется: не он, а кто-то другой начнет сейчас разговор о прошедших годах, может быть, Беверли расскажет им о замечательном человеке, за которого она вышла замуж (даже, если он скучный, как большинство замечательных людей), или Ричи Тозиер вспомнит о смешных случаях на студии телевидения, или Эдди расскажет, что из себя представляет Тэдди Кеннеди, или сколько дает на чай Роберт Рэдфорд... или проявит проницательность и расскажет, как Вену удалось похудеть, а ему приходится пользоваться аспиратором.

                Дело в том, - думал Билл, - что Майк собирается вот-вот заговорить, а я не уверен, что хочу выслушать, что он скажет. Дело в том, что сердце и так бьется быстрее, чем мне хотелось бы, а руки уже слишком холодны. Дело в том, что уже двадцать пять лет я так не боялся. Да и все остальные. Лучше говорить о чем-то другом. Лучше говорить о карьере и что вы рады встретиться со старыми друзьями, лучше говорить о сексе, о бейсболе, о ценах кй бензин, о будущем пакте о ненападении. О чем угодно, но только не о том, ради чего мы собрались. Говорите же, говорите!

                Кто-то начал. Эдди Каспбрак. Но он начал говорить не о том, кто таков Тэдди Кеннеди, и не о том, сколько дает на чай Рэдфорд, он спросил Майка, когда умер Стэн Урис.

                - Позавчера ночью, - сказал Майк, - когда я стал звонить.

                - Это как-то связано с тем, из-за чего мы здесь?

                - Мне самому хотелось бы знать, но так как он не оставил записки, никто не может быть в этом уверен, - ответил Майк. - Но так как это случилось сразу же после моего звонка, такое предположение вполне основательно.

                - Он убил себя, не так ли? - спросила Беверли. - О, Боже, бедный Стэн.

                Остальные смотрели на Майка, который закончил пить и сказал:

                - Да, он покончил жизнь самоубийством. Сразу же после того, как я позвонил, он пошел в ванную, набрал воды, залез в нее и вскрыл себе вены.

                Билл посмотрел вниз, ему казалось, что вокруг него сидят одни только лица, лица без тел, бледные лица, как круги, белые круги. Как белые воздушные шарики, шарылуны, связанные старым обещанием, которое длится так долго.

                - А как ты обнаружил это? - спросил Ричи. - Здешние газеты сообщили?

                - Нет, но с некоторых пор я подписываюсь на газеты тех городов, в которых вы живете. У меня целы подписки за несколько лет.

                - Все понятно, - сказал Ричи. - Спасибо, Майк.

                - Это моя работа, - сказал Майк просто.

                - Бедняга Стэн, - повторила Беверли. Она казалась пораженной, не способной осознать эту новость. - Но он тогда был таким храбрым, таким... решительным.

                - Люди меняются, - сказал Эдди.

                - Ты думаешь? - спросил Билл. - Стэн был... - он сжал руки на скатерти, стараясь подобрать нужное слово. - Он был человек порядка. Человек, который делит книжки на своей полке на беллетристику и не беллетристику... а потом располагает их в двух этих секциях в алфавитном порядке. Я вспоминаю, он однажды говорил - где мы быАи в то время и что делали, - не помню, но думаю, это было в конце всей нашей истории. Так вот, он сказал, что мржет вынести страх, но ненавидит грязь, не хочет испачкаться в этой грязи. Это, мне кажется, сущность Стэна. Может быть, чаша переполнилась, когда Майк позвонил... Он видел два пути: остаться в живых и испачкаться, или умереть чистым. Может быть, люди не настолько меняются, как мы думаем. Может быть... может быть, они просто становятся жесткими.

                Они молчали, пока Ричи не спросил:

                - Хорошо, Майк. Но все же расскажи, что происходит в Дерри?

                - Коечто расскажу, - сказал Майк. - Я могу рассказать, например, что происходит сейчас, и могу рассказать немного о нас самих. Но я не могу рассказать, что происходило летом 1958 года, да и не думаю, что когда-нибудь смогу. В конце концов, вы помните это сами. И еще я думаю, что если я расскажу слишком много, прежде чем вы будете готовы к тому, чтобы вспомнить, тогда то, что произошло со Стэном...

                - Может случиться с нами? - спокойно спросил Бен.

                Майк кивнул головой.

                - Да. Именно это я имел в виду.

                - Тогда расскажи то, что считаешь нужным, Майк, - сказал Билл.

                - Хорошо. Неудачники узнают...

                - Убийства снова начались, - сказал Майк решительно. Он осмотрел стол, переведя взгляд с одного на другого, пока наконец не остановился на Билле. Новая серия убийств, если вы позволите мне этот довольно страшный отсчет, началась на мосту Мейн-стрит, а закончилась под ним. Первой жертвой был веселый и ребячливый человек по имени Адриан Меллон. У него был тяжелый случай астмы.

                Эдди протянул руку и дотронулся до аспиратора.

                - Это случилось прошлым летом - 21 июля, в последнюю ночь Фестиваля на Канале, это разновидность праздника... э...

                - Ритуал Дерри, - сказал Билл низким голосом. Его длинные пальцы медленно массировали виски, и было нетрудно понять, что он вспоминает своего брата Джорджа... Джорджа, который почти наверняка открыл дорогу тому, что когда-то произошло.

                - Ритуал, - сказал Майк спокойно. - Да.

                И он торопливо рассказал им историю о том, что случилось с Адрианом Меллоном, сокрушенно наблюдая, как округляются у них глаза. Он рассказал, что печаталось в "Ньюз", а что нет... последнее включало свидетельские показания Дона Хагарти и Кристофера Унвина о каком-то клоуне, который был под мостом, как некогда сказочный тролль. Этот клоун, по показаниям Хагарти, выглядел как что-то среднее между Рональдом Макдональдом и Бозо.

                - Это был он, - сказал Бен хриплым голосом. - Это был этот чертов Пеннивайз.

                - Вот еще одно, - сказал Майк, глядя на Билла. - Один из офицеров, занимающихся расследованием, тот, который действительно вытащил Адриана Меллона из Канала, - был городской полицейский по имени Гарольд Гарднер.

                - Господи Иисусе Христе, - сказал Билл слабым голосом.

                - Билл? - Беверли посмотрела на него и положила свою руку на его. Ее голос был полон участия. - Что-то не так, Билл.

                - Гарольду тогда должно было быть пять лет, - сказал Билл. Его ошеломленные глаза искали взгляд Майка, стараясь найти подтверждения. - Да?

                - А кто это, Билл? - спросил Ричи.

                - Гарольд Гарднер - это сын Дэйва Гарднера, - сказал Билл. - Дейв жил недалеко от нас, когда ууубили Джорджа. Это он подобрал Дждж... моего брата и принес его домой, завернутого в кусок одеяла.

                Они посидели молча, Беверли плотно закрыла глаза руками.

                - Все сходится, не правда ли? - сказал Майк наконец.

                - Да, - сказал Билл низким голосом. - Сходится нормально.

                - Я вел досье на всех вас шестерых на протяжении всех этих лет, продолжал Майк, - но только сейчас я начинаю понимать, зачем я это делал. Благодаря этому я продолжал следить за развитием событий. Понимаете, я чувствовал, что должен быть абсолютно уверен, прежде... прежде чем побеспокоить вас. Я должен был быть уверен не на 90 %, не на 95 %, а на все 100 %.

                - В декабре прошлого года восьмилетний мальчик по имени Стивен Джонсон был обнаружен мертвым в Мемориалпарке. Как и Адриан Меллон, он был страшно изуродован перед смертью или сразу же после, но выглядел он так, как будто умер от страха.

                - Изнасилование? - спросил Эдди.

                - Нет, просто изуродован.

                - Сколько их всего? - спросил Эдди, не поднимая головы, как будто вовсе не хотел знать об этом.

                - Очень много, - сказал Майк.

                - Сколько? - повторил Билл.

                - Девять. Вот как далеко это зашло.

                - Не может быть! - вскричала Беверли. - Я должна была прочитать об этом в газетах... увидеть в новостях по телевизору! Когда этот сумасшедший полицейский убивал женщин в Касл Рок, в Мэне... и те дети, которых убили в Атланте...

                - Совершенно верно, - сказал Майк, - я много думал об этом. Эти случаи очень похожи на то, что происходит здесь. И Бев права: они должны были сообщить об этом в новостях. В каком-то смысле, сравнение с Атлантой страшит меня больше всего. Убийство девятерых детей... тут должны были понаехать корреспонденты и из газет, и с телевидения, и псевдопсихиатры, и репортеры из "Еженедельника Атланты" и "Роллинг

                Стоун"... короче говоря, весь журналистский люд.

                - Но этого не произошло, - сказал Билл.

                - Нет, - сказал Майк, - не произошло. Ну, не совсем так, - в воскресном приложении к "Портленд санди телеграф" было короткое сообщение, да еще в "Бостон глоуб" - о первых двух убийствах. Телевизионная программа Бостонского TV "Добрый день! " в феврале показала фрагменты нераскрытых убийств, и один из экспертов упомянул об убийствах в Дерри, но только фрагментально... и, конечно, не говорил ни о каких связях с подобными убийствами в 1957-1958 годах и в 1929-1930.

                Есть, конечно, внешняя причина. Атланта, Нью-Йорк, Чикаго, Детройт... это все большие города с развитой информационной структурой, и когда там что-нибудь случается, поднимается шумиха. В Дерри нет ни теле, ни радиостанций, только маленькие радиостанции в средней школе. А Бангор тоже стоит в стороне от средств массовой информации.

                - За исключением "Дерри Ньюз", - сказал Эдди, и все они засмеялись.

                - Но мы все знаем, что дело не в этом. Средства связи сейчас таковы, что некоторые вещи должна знать вей нация. Но этого не произошло. И я думаю, причина вот в чем: Оно не захотело этого.

                - Оно, - прошептал Билл почти про себя.

                - Оно, - повторил Майк. - Если мы хотим как-то обозвать Это, то лучше всего называть его ОНО. Я пришел к мысли, что, понимаете. Оно пребывало здесь так долго... чем бы Оно ни было... что стало как бы частью Дерри, так же, как Городской парк. Труба, Канал, Бассейпарк или библиотека. Только Оно - не часть географии города, вы понимаете. Может быть, когда-то и было так... но сейчас Оно- внутри. Каким-то образом Оно проникло внутрь. Это единственное, чем я могу объяснить происходящие здесь ужасные вещи, номинально - объяснимые, а фактически - нет. В 1930 году здесь был пожар в негритянском ночном клубе "Черное Местечко". А за год до этого несколько грабителей было казнено на набережной Канала прям@ среди бела дня.

                - Банда Брэдли, - сказал Билл. - ФБР поймало их, да?

                - Так говорят исторические источники. Но это не совсем точно. Насколько мне удалось разузнать - и я почти уверен, что так оно и было, потому что я люблю этот город и многое бы дал, чтобы это было не так, - банда Брэдли, всего их было семь человек, фактически была расстреляна примерными гражданами Дерри. Когда-нибудь я вам об этом расскажу.

                Также произошел взрыв на чугунолитейном заводе Кичнера во время Пасхи 1906 года. Затем была серия чудовищных увечий животных в том же году, которые в конце концов приписали Эндри Рулину - сейчас его внучатый племянник заправляет на Фермах Рулина. Очевидно, его до смерти забили дубинками те самые депутаты, которые и притащили его с собой. Ни одного из депутатов ни разу даже не вызвали в суд.

                Майк Хэнлон вытащил небольшую записную книжку из внутреннего кармана и пролистал ее.

                - В 1877 году произошло четыре линчевания в черте города, - загорорил он, не поднимая глаз. - Одним из тех, кто вздергивал людей на веревку, был проповедник иэ мирян из Методистской церкви. Впоследствии он утопил своих четверых детей, как котят в ванной, а потом убил свою жену выстрелом в голову; он вложил ей в руки ружье, чтобы это походило на самоубийство, но никого не удалось одурачить. За год до этого четверо бродяг были обнаружены мертвыми в хижине вниз по течению Кендускеага, они были буквально разорваны на части. Исчезновение детей и целых семей - вот что записано в старых хрониках... но ни в одном официальном документе нет даже упоминаний об этом. Подобное продолжается и поныне. Что вы думаете по этому поводу?

                - Я думаю, что происходящее здесь носит частный характер, - сказал Бен.

                Майк закрыл свою записную книжку, положил ее во внутренний карман, а потом спокойно посмотрел на них.

                - Будь я страховым агентом, а не библиотекарем, я, возможно, нарисовал бы график. Он бы показал необыкновенно высокую степень жестокости в каждом известном нам насильственном преступлении; я имею в виду изнасилования, кровосмешения, грабежи и кражи, угоны автомобилей, плохое обращение с детьми, супружеская неверность, угрозы физическим насилием. В Техасе есть город средних размеров, где степень насильственных преступлений гораздо ниже, чем можно было ожидать от города таких размеров и с таким смешанным по расовым признакам населением. Чрезвычайная безмятежность жителей города была объяснена весьма незначительным количеством естественного транквилизатора в воде. А у нас как раз наоборот. И в обычные годы Дерри - неспокойное место, но каждые 27 лет - хотя цикл этот никогда не бывает абсолютно точным насилие возрастает до чудовищных размеров... но это никогда не становилось достоянием широкой общественности. Дерри процветает... каким-то странным недостойным образом. Это преуспевающий маленький город в относительно малонаселенном штате, где слишком часто происходят вещи непотребные... а раз в четверть столетия - просто чудовищные.

                - И периодичность соблюдается? - спросил Бен.

                Майк кивнул:

                - Да, соблюдается. 1715-1716 годы; с 1740 почти до 1743; 1769-1770 и так далее и тому подобное. И так до настоящего времени. И я чувствую, что раз от разу становится все хуже и хуже, может быть, потому, что в конце каждого цикла людей в Дерри прибавляется, а может быть, по какой-то другой причине. А а 1958 году, судя по всему, цикл закончился преждевременно. И причиной тому - мы.

                Билл Денбро подался вперед, глаза его неожиданно засверкали:

                - Ты в этом точно уверен?

                - Да, - сказал Майк, - прочие циклы достигали пика где-то в сентябре и завершались очень страшно. Жизнь более или менее начинала стабилизироваться к Рождеству... а то и к Пасхе. Другими словами, "плохие годы" длились от 14 до 20 месяцев каждые 27 лет. Но плохой год, который начался в октябре 1957 года, когда убили твоего брата, резко завершился в августе 1958 года.

                - Почему? - спросил Эдди настойчиво. Дыхание его стало свистящим. Билл вспомнил этот высокий свист, когда Эдди втягивал воздух, и знал, что скоро ему придется воспользоваться своим аспиратором. - Что мы такого сделали?

                Вопрос повис в воздухе. Казалось, Майк раздумывает... наконец, он тряхнул головой.

                - Вы вспомните, - сказал он, - скоро вы вспомните.

                - А что, если нет?-спросил Бен.

                - Тогда Господь поможет нам.

                - Девять детей погибли, - сказал Ричи, - Господи!

                - Лиза Албрехт и Стивен Джонсон в конце 1984 года, - сказал Майк. - В феврале исчез мальчик по имени Дэннис Торрио. Старшеклассник. Тело его нашли в середине марта в Барренсе. Изуродованное. Здесь недалеко.

                Он вытащил фотографию из того же кармана, в который положил записную книжку. Она пошла по рукам. Беверли и Эдди посмотрели на нее в замешательстве, но Ричи отреагировал неожиданно. Он бросил ее, как будто она жгла ему руки.

                - Господи, Господи, Майк! - Он взглянул на Майка, глаза его были широко открыты и полны боли. Спустя мгновение он передал фотографию Биллу. Билл посмотрел на нее, и весь мир перевернулся, покрылся серой дымкой. Он был уверен, что потеряет сознание. Он услышал стон, и знал, что это стонет он. Он уронил фотографию.

                - Что это? - услышал он голос Беверли. - Что все это значит, Билл?

                - Это школьная фотография моего брата, - наконец сказал Билл. - Это Джорджи. Фотография из альбома. Та самая, которая оживала. Та, которая подмигивала.

                Фотография пошла по кругу, а Билл сидел во главе стола, как каменный, глядя в пространство. Это была фотография с фотографии. На картинке было изображение рваной школьной фотографии, положенной на белый фон, улыбающиеся губы открывают две дыры вместо зубов, которые никогда не вырастут (если не вырастут в твоей могиле, - подумал Билл и его передернуло). На полях под изображением Джорджа были слова Школьные друзья. 1957-1958.

                - Ее нашли в этом году? - снова спросила Беверли. Майк кивнул и повернулся к Биллу.

                - Когда ты видел ее в последний раз?

                Билл облизнул губы, стараясь заговорить. Ничего не получалось. В голове эхом проносились слова, которые он хотел сказать, но ничего не выходило, кроме заикания, он боролся с ним, боролся с ужасом.

                - Я не видел этой фотографии с весны 1958 года, когда исполнился год после смерти Джорджа. Я хотел показать ее Ричи, но она исчезла.

                В это время раздался хрипящий звук втягивания воздуха, все переглянулись. Эдди клал свой аспиратор на стол, он выглядел немного смущенным.

                - Эдди Каспбрак продувается, - дурачась закричал Ричи, а потом неожиданно произнес мрачным голосом Диктора из Киножурнала: - Сегодня все население города Дерри двинулось на Астматический Парад, гвоздем программы был Большой Эд Сопливая Голова, известный всей Новой Англии как...

                Он резко остановился, одна его рука поднялась к лицу, как будто для того, чтобы прикрыть глаза, а Билл неожиданно подумал: Не прикрыть глаза, а поддернуть очки, спадающие с носа. Очки, которых нет вовсе. О, Боже! Что здесь происходит?

                - Эдди, прости меня, прости, - сказал Ричи. - Это так жестоко. Не пойму, какого хрена, о чем я думаю. - Он в замешательстве посмотрел на остальных.

                Майк Хэнлон заговорил в тишине.

                - Я пообещал себе после смерти Стивена Джонсона, когда нашли его тело, что если случится чтолибо еще - если случай не будет вызывать сомнений, - я непременно позвоню вам, но я не звонил еще два месяца. Казалось, я был загипнотизирован тем, что происходило, сознательностью и обдуманностью происходящего. Фотография Джорджа была обнаружена около упавшего ствола дерева в десяти футах от тела мальчика Торрио. Она не была спрятана, напротив. Убийца словно бы хотел, чтобы ее увидели.

                - А как тебе удалось заполучить полицейское фото, Майк? - спросил Бен. - Это ведь полицейское фото, не правда ли?

                - Да, ты прав. В Полицейском управлении есть парень, который не прочь подзаработать. Я плачу ему двадцать баксов в месяц - все, что я могу себе позволить. Он поставляет мне информацию.

                Тело Доуна Роя было найдено через четыре дня после смерти Торрио. Маккаронпарк. Тринадцать лет. Обезглавлен.

                23 апреля этого года. Адам Террольт. Шестнадцати лет. Объявление о пропаже поступило на следующий день, после того, как он не пришел домой с репетиции оркестра. Найден на следующий день на тропинке, которая ведет через зеленый пояс позади Западного Бродвея. Также обезглавлен.

                6 мая. Фредерик Каун. Два с половиной года. Обнаружен в ванной на втором этаже. Утоплен в туалете.

                - О, Майк! - воскликнула Беверли.

                - Да, это жутко, - сказал он почти зло. - Думаешь, я не понимаю?

                - А полиция не предполагает, что это результат несчастного случая? спросила Бев.

                Майк покачал головой.

                - Его мать развешивала белье на заднем дворе. Она услышала звуки борьбы - услышала, как сын ее кричит. Она побежала так быстро, как только могла. Когда она поднималась по лестнице, она сказала, что слышала звуки, как будто несколько раз спускали воду в туалете, и что кто-то смеялся. Она сказала, что это был нечеловеческий смех.

                - И она ничего не увидела? - спросил Эдди.

                - Сына, - просто сказал Майк. - У него была перебита спина, проломлен череп. Стеклянная дверь в душ была разбита. Кровь была везде. Сейчас мать в психиатрической больнице в Бангоре. Мой... мой полицейский источник сообщает, что она совершенно потеряла разум.

                - Ни хрена удивительного, - сказал Ричи хрипло.

                - Полиция предполагает, что убийца прошел через переднюю дверь в то время, как мать вешала белье на заднем дворе. Потом, когда она бежала по лестнице, он мог выпрыгну гь из окна ванной во двор, из которого она только что убежала, илегко смыться. Но окошечко очень маленькое, разве только семилетний мальчик сможет пролезть через него. А, прыгнуть надо было с высоты 25 футов на каменный дворик. Рэдмахер не любит об этом говорить. И никто з прессе не заставит его заговорить.

                Майк выпил воды и потом передал им еще одну фотографию. Не полицейскую, а просто школьную; на ней был изображен улыбающийся мальчик лет тринадцати. Он был одет в самое лучшее - явно для фотографии; чистые руки аккуратно сложены на коленях. В глазах его блестел какедто лукавый огонек. Он был черным...

                - Джеффри Холли, - сказал Майк. - 13 мая. Через неделю после убийства Кауна. Растерзан. Обнаружен в Бассей-парке, возле Канала.

                Девять дней спустя, 22 мая, пятиклассник по имени Джон Фьюри обнаружен мертвым на Нейболт-стрит.

                Эдди издал высокий дрожащий крик. Он схватил свой аспиратор, но он упал и стукнулся о стол. Он подкатился к Биллу, который подобрал его. Лицо Эдди стало болезненно желтым. Дыхание клокотало в горле.

                - Дайте ему что-нибудь выпить, - прорычал Бен. - Кто-нибудь... Но Эдди отрицательно замотал головой. Он просунул аспиратор прямо в горло и вдохнул воздух. Его грудь содрогалась, когда он стремился глотнуть немного воздуха. Он вдыхал и выдыхал снова и снова, а потом сидел с полузакрытыми глазами.

                - Все будет хорошо, - произнес он задыхаясь. - Дайте мне минутку прийти в себя. Я с вами.

                - Эдди, а ты уверен? -спросила Беверли. - Может быть, тебе лучше полежать?

                - Сейчас все будет хорошо, - повторил он раздраженно. Это был... просто шок. Понимаете? Просто шок. Я все забыл о Нейболт-стрит.

                Никто не возразил. Билл подумал: Вам уже кажется, что все ваши ресурсы исчерпаны, а потом Майк произносит еще имя, а потом еще одно, как фокусник с шариками- и вы опять отпали на свои задницы.

                Слишком многое нужно было сразу же встретить лицом к лицу, нескончаемый поток неописуемых жестокостей, каким-то образом непосредственно нацеленных на этих шестерых людей - о чем говорила фотография Джорджа.

                - Обе ноги Джона Фьюри были оторваны, - продолжал Майк. - Но медицинский эксперт сказал, что это случилось после его смерти. У него не выдержало сердце. Казалось, он буквально умер от страха. Он был обнаружен почтальоном, который увидел его руку, высунувшуюся из-под крыльца...

                - Это было 29 мая, не правда ли? - сказал Ричи и Билл быстро взглянул на него. Ричи посмотрел на него, слегка кивнул и снова перевел взгляд на Майка, - Нейболт-стрит, 29.

                - О, да, - сказал Майк своим обычным голосом. - Это был дом 29 по Нейболт стрит. Рэдмахер произвел арест через день после того, как было обнаружено тело Фьюри. Передовая полоса "Ньюз" в тот же день призвала к отмщению.

                - После восьми убийств. Необычайно своевременно.

                Беверли спросила, кого же арестовали.

                - Парня, который жил в маленькой лачуге на обочине седьмой дороги, почти в черте города по дороге в Ньюпорт, - сказал Майк. - Что-то вроде отшельника. Сжигал в своей печке найденные на помойке деревянные вещи. Крыша покрыта щепой и всяким мусором. Зовут Гарольд Ирл. В глаза не видел двухсот долларов сразу. Кто-то, проезжая мимо, заметил, что он стоял в своем дворике, глядя в небо, как раз в тот день, когда нашли Джона Фьюри. Вся его одежда была залита кровью...

                - Не может быть, - начал Ричи с надеждой.

                - У него в хижине нашли убитого оленя, - сказал Майк. - Он витал в небесах. А кровь на его одежде была оленья. Рэдмахер спросил его, не он ли убил Джона Фьюря. И говорят, он ответил: "О, да. Я убил множество людей, большинство на войне". Он также сказал, что видел что-то ночью в лесу. Голубые огоньки, парящие в нескольких дюймах над землей. Трупные огоньки, как он их назвал. И Большую Ногу.

                Они отравили его в дурдом в Бангоре. Медицинским исследованием установлено, что у него почти полностью разрушена печень. Он пил растворитель для красок...

                - О, Боже мой! - вымолвила Беверли.

                - ...и склонен к галлюцинациям. Его там держали, пока три дня тому назад Рэдмахеру не стукнуло в голову, что он наиболее вероятный из подозреваемых. Он отправил восьмерых парней, и теперь они копают вокруг его лачуги, ищут отрубленные головы, абажуры, сделанные из человеческой кожи, и еще Бог знает что.

                Майк помедлил, наклонив голову, а потом продолжил. На этот раз с хрипотцой в голосе.

                - Я терпел и терпел. Но когда увидел это, последнее, я стал звонить. Господи, надо было мне сделать это раньше.

                - Посмотрим, - сказал Бен сухо.

                - Жертвой стал еще один пятиклассник, - сказал Майк.

                - Одноклассник мальчика Фьюри. Его нашли в стороне от Канзас-стрит, около того места, где Билл прятал свой велик, когда мы бывали в Барренсе. Его звали Белвуд. Он был разорван на части. Останки были найдены у цементной полуразрушенной стены, которую построили вдоль Канзас-стрит около 20 лет назад, чтобы предотвратить эрозию почвы. Вот полицейские снимки той части стены, где были обнаружены останки Белвуда; снято спустя щенее получаса после того, как тело увезли. Вот здесь.

                Он передал фотографии Ричи Тозиеру, который посмотрел и передал их Беверли. Она бегло взглянула на них и передала Эдди. Тот рассматривал их внимательно и долго, прежде чем передать Бену. Бен отдал Биллу, который едва взглянул на них.

                Прямо поверх стены было написано печатными буквами:

                ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ

                ДОМОЙ ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ

                ДОМОЙ ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ

                ДОМОЙ

                Билл угрюмо посмотрел на Майка. Он был потрясен и напуган; в нем стала просыпаться злость. И он был рад этому. Злость не лучшее из чувств, но все же лучше, чем шок, лучше, чем всепоглощающий страх.

                - Чем это было написано?..

                - Да, - сказал Майк, - кровью Джерри Белвуда. Ричи делают "БилБил"

                Майк забрал свои фотографии. Он подумал: Билл мог бы попросить одну из последних фотографий Джорджа, но не сделал этого. Майк положил их во внутренний карман пиджака и, когда они исчезли с глаз долой, он почувствовал облегчение.

                - Девять детей, - сказала Беверли тихо, - я не могу в это поверить. Я имею в виду... я верю в это. Но не могу поверить, что такое может быть. Девять детей и ничего, ничего вообще? Совсем ничего?

                - Это не совсем так, - ответил Майк. - Люди разозлены, люди испуганы... или так кажется. Невозможно понять, кто в самом деле чувствует так, а кто притворяется.

                - Притворяется?

                - Беверли, ты помнишь, когда мы были маленькими, того человека, который уронил газету и спрятался в доме, когда мы звали на помощь?

                Что-то всколыхнулось в ее глазах, и она посмотрела одновременно испуганно и подавленно. Потом взгляд ее выразил только изумление.

                - Нет... когда это было, Майк?

                - Не бери в голову. Вспомнишь, когда придет время. Я могу только сказать, что сейчас все выглядит, как и должно быть в Дерри. Очутившись лицом к лицу с жуткой чередой убийств, люди делают почти то же самое, что в том, 58-м году, когда дети исчезали или были найдены мертвыми. Снова собирается Комитет Спасения Детей, только на этот раз не в средней школе, а в начальной. Сейчас здесь шестнадцать детективов из Государственного министерства юстиции, а также агенты ФБР, правда, не знаю, сколько их. И хотя Рэдмахер много говорит, не думаю, что он столько же делает. Снова ввели комендантский час.

                - О, да. Комендантский час. - Потирая шею, Бен сказал: - Как сейчас помню.

                - Еще созданы Дружины матерей, которые следят за тем, чтобы каждого школьника кто-нибудь сопровождал домой. "Ньюз" за последние три недели получили больше двух тысяч писем, требующих принять меры. И, конечно, опять началась миграция. Иногда я думаю, что только так можно обнаружить, кто искренне хочет, чтобы это прекратилось, а кто нет. Искренние те, кто испугался и уезжает.

                - Что и правда люди уезжают? - спросил Ричи.

                - Это происходит с началом цикла. Трудно сказать точно, сколько людей уезжает, потому что цикл не кончается внезапно. Но их довольно много. Они убегают, как дети, которые вдруг обнаружили, что их дом заселен привидениями не понарошку, а в самом деле.

                - Вернитесь домой, вернитесь домой, вернитесь домой, - глухо сказала Беверли. Выглянув из-под руки, она посмотрела на Билла, а не на Майка. - Оно хотело, чтобы мы вернулись. Почему?

                - Оно может хотеть, чтобы мы вернулись, - сказал Майк немного загадочно. - Уверен. Оно может. Оно может жаждать мести. В конце концов мы мешали Ему когда-то.

                - Месть... или просто расставить все по своим местам, - сказал Билл.

                Майк кивнул.

                - И с вами не все в порядке, с вашей жизнью тоже. Никто не уехал из Дерри нетронутым... невредимым... без Его отметины. Вы все забыли, что случилось здесь, а воспоминания о том лете отрывочны. А потом еще один любопытный факт: вы все богаты.

                - О, давай, давай! -сказал Ричи. - Это уж слишком...

                - Полегче, полегче, - сказал Майк, поднимая руку. - Я ни в чем вас не обвиняю, я просто стараюсь собрать факты и выложить их вам. Вы богаты по стандартам библиотекаря из маленького города, который получает одиннадцать тысяч в год после уплаты налогов, понятно?

                Ричи неловко передернул плечами своего дорогого костюма. Бен, казалось, целиком был поглощен разглаживаниелл. салфетки. Никто, за исключением Билла, не смотрел прямо на Майка.

                - Никто из вас, конечно, не принадлежит к элите, - сказал Майк, - но вы богаты по стандартам американского среднего класса. Мы все здесь друзья, так что почестному: кто-нибудь из вас заявил на 1984 год доходов меньше 90 тысяч долларов? Поднимите руку.

                Они посмотрели друг на друга украдкой, смущенные, как все американцы, грубыми фактами их собственного успеха, которые, как и яйца вкрутую, вызывают неприличные звуки, если их переешь. Билл почувствовал, что краснеет, и не мог сдержать краску стыда. Ему заплатили на 10 тысяч больше суммы, названной Майком, только за первые наброски сценария "Аттик Рум". Ему пообещали еще 20 тысяч за каждую переработку, если понадобится. Да еще гонорары... да еще большая часть прибыли от контрактов на две книги, только что подписанных... сколько же он заявил в декларации на 84 год? Около 800 тысяч долларов, да? Достаточно, чтобы выглядеть в глазах Майка Хэнлона монстром в свете его доходов в II тысяч в год.

                Вот сколько мы тебе платим, чтобы ты поддерживал огни маяка, Майк, старина! - думал Билл. - Господи Иисусе Христе! Когда-нибудь ты должен был бы попросить поднять цену!

                Майк сказал:

                - Билл Денбро - преуспевающий писатель в обществе, где так мало писателей, а еще меньше зарабатывающих себе на жизнь этим трудом. Беверли Роган - продажа тряпок, та область, где больше "званных, чем избранных", она, конечно, самый популярный дизайнер, обслуживающий почти третью часть страны.

                - О, но это не я, - сказала Беверли. Она подавила нервический смешок, зажигая новую сигарету от старой. - Это Том. Только Том. Без него я до сих пор подшивала бы юбки и метала подолы. У меня нет никакой деловой сноровки, даже Том говорит. Это только... вы понимаете, Том. И случай. Счастливый случай.

                Она затянулась и выпустила дым.

                - Мне думать, что леди протестовать слишком сильно, - шутливо сказал Ричи.

                Она быстро повернулась и сурово, свысока посмотрела на него:

                - Что бы это значило, Ричи Тозиер?

                - Не бейте меня, мисс Скарлет, - закричал Ричи высоким дрожащим голосом Пиканинни, - и в этот момент Билл ужасающе ясно увидел того мальчишку, которого) знал когда-то; он не скрывался за взрослой оболочкой Ричи, но это существо было более реальным, чем сам Ричи. - Не бейте меня! Давайте я принесу вам Другой коктейль, мисс Скарлет! Вы будете пить из другого кувшина, где он есть немного прохладнее! Не наказывайте несчастного мальчишку!

                - Вы невозможны, Ричи, - холодно провозгласила Беверли. - Вам бы следовало повзрослеть.

                Ричи посмотрел на нее, его ухмылка сменялась неуверенностью.

                - Пока я не приехал сюда, я думал, что уже вырос, - сказал он.

                - Ричи, а ты, наверное, самый преуспевающий дискжо'кей в Штатах, сказал Майк. - Ты, конечно, покорил Лос-Анджелес одной левой. У тебя две объединенные программы, кроме всего прочего, одна из них прямотаки нокаутирующее представление, другая под названием "Причуды сорока".

                - Лучше посмотри назад, дубина! - сказал Ричи грозным голосом Мистера Т., но покраснел при этом. - Я заставлю тебя побегать тудасюда. Я прочищу тебе мозги кулаками. Я...

                - Эдди, - продолжал Майк, не обращая внимания на выходки Ричи, - у тебя процветающая автомобильная служба в городе, где при переходе улицы тебе достаточно шевельнуть локтем, чтобы все машины остановились. Дела у тебя идут нормально, в то время как каждые две недели разоряются две автокомпании.

                - Бен, а ты, наверное, самый популярный молодой архитектор в мире. Бен открыл было рот, чтобы возразить, но тут же захлопнул его.

                Майк улыбнулся им, разведя руками.

                - Я не собираюсь никого смущать, но я хочу все разложить по полочкам. Есть люди, которым повезло в молодости, и есть люди, которым повезло стать настоящими профессионалами. Не будь людей, умеющих хорошо зарабатывать деньги, я думаю, все бы развалилось. Если бы к такого рода людям принадлежал один или двое из вас, можно было бы подумать, что это случайность. Но вы все такие, включая Стэнли Уриса, который был самым преуспевающим молодым подрядчиком в Атланте, что означает... на всем Юге. Мне представляется, что ваш успех проистекает из того, что произошло здесь 27 лет тому Аазад. Если бы вы все эти годы дышали асбестовой пылью и заработали рак легких, связь с теми годами была бы не менее доказательной. Хочет ли кто-нибудь из вас оспорить это?

                Он посмотрел на них. Никто не ответил.

                - Все, за исключением тебя, - сказал Бен. - Что же случилось с тобой, Мики?

                - Разве это не очевидно? - усмехнулся он, - Я оставался здесь.

                - Ты хранил огонь на маяке, - сказал Бен. Билл дернулся и испуганно посмотрел на Вена, но Бен сурово глядел на Майка и не видел Билла. - Это заставляет меня, Майк, чувствовать себя препогано.

                - Аминь, - сказала Беверли.

                Майк покачал головой.

                - Вам не за что винить себя, никому из вас. Вы думаете, это был мой выбор, остаться здесь или уехать? Или это, может быть, был ваш выбор? К черту, мы были детьми. По той или иной причине ваши родители были вынуждены уехать, а вы, ребята, были просто частью их багажа. Мои родители остались. Было ли это их собственное решение, каждого из них? Не думаю. Как они могли решать, кому уехать, а кому остаться? Была ли это удача? Судьба? Оно? Что-то другое? Я не знаю. Но это решали не мы, ребята. Так что прекратите.

                - А ты... не того, не злишься? - ласково спросил Эдди.

                - Я был слишком занят, чтобы сердиться. - сказал Майк. - Я много наблюдал и ждал... Я наблюдал и ждал, даже прежде, чем осознал это, но последние пять лет я был, что называется, на стреме. С конца прошлого года я начал вести дневник. А когда человек пишет, он начинает думать больше... или просто острее. И одна из тем, над которой я размышлял, пока писал, - это природа Оно. Оно меняется, мы знаем это. Я думаю также. Оно подтасовывает факты и оставляет на людях Свои метки, в зависимости от того, кем Оно является; как оставляет свой запах скунс; даже, если вы примете ванну, запах останется. Или как кузнечик оставляет свои выделения у вас на ладони, если вы схватили его в руку.

                Майк медленно расстегнул свою рубашку и широко распахнул ее. Все увидели розоватые полосы шрама на гладкой коричневой коже его груди между сосками.

                - Такие следы оставляют когти, - сказал он.

                - Оборотень, - почти простонал Ричи. - О, Господи! Большой Билл! Оборотень! Когда мы вернулись на Нейболт-стрит.

                - Что?-встрепенулся Билл, как человек, которого только что разбудили. Что, Ричи?!

                - Ты что, не помнишь?

                - Нет... а ты?

                - Я почти... я почти вспомнил! -Ричи был и сконфужен и испуган.

                - И ты говоришь, это не дьявольские вещи? - спросил Эдди Майка. - Он уставился на шрамы, как загипнотизированный. - Это что же, явление... естественного порядка?

                - Это не то явление естественного порядка, которое мы понимаем и прощаем, - сказал Майк, застегивая свою рубашку. - И я не вижу причин исходить из иной посылки, чем та, которую мы в самом деле понимаем: что Оно убивает, убивает детей, и что это ужасно. Билл понял это прежде, чем ктолибо из нас. Ты помнишь, Билл?

                - Я помню, что я хотел убить это Оно, - сказал Билл, в первый раз услышав, что это местоимение обрело (и, наверное, навсегда) значение имени в его собственных устах. - Но у меня никогда не было такой широты охвата предмета, вы, надеюсь, понимаете, что я имею в виду. - Я просто хотел убить Оно, потому что Оно убило Джорджа.

                - А ты и до сих пор этого хочешь?

                Билл старательно обдумывал свой ответ. Он посмотрел на свои сложенные на столе руки и вспомнил Джорджа в его желтом дождевике, веселого, с бумажной лодкой, покрытой тонким слоем парафина. Он взглянул на Майка.

                - Ббболыпе, чем когда либо.

                Майк кивнул, как будто только этого и ожидал.

                - Оно оставило свои знаки на нас. Оно избрало нас объектами приложения своей воли, так же как весь наш город, изо дня в день даже во время тех длинных периодов, когда Оно спит или находится в спячке, или что-то там еще делает в промежутках между... между более деятельными периодами. Но если Оно каким-то определенным образом распространило на нас свою волю, то и мы тоже воздействовали своей волей на Оно. Мы остановили Оно, прежде чем Оно что-то успело сделать с нами, - я знаю это точно. Ослабили ли мы Оно? Причинили ему боль? Не убили ли мы Оно? Я думаю, мы так близко подошли к этому, что устранились, думая, что уже свершили это.

                - Но ты тоже не помнишь эту часть? Да? - спросил Бен.

                - Нет. Я могу вспомнить все до 15 августа 1958 года, почти все. Но с 15 августа до 4 сентября, когда начались занятия в школе, - все в плотной завесе тумана. Но это не туманная дымка, а полное отсутствие памяти. За одним исключением: мне кажется, я помню, как Билл кричал о чем-то, называя это мертвые огни.

                Рука Билла конвульсивно дернулась. Он сбил одну из пустых пивных бутылок, и бутылка разбилась об пол, как бомба.

                - Тыне порезался?-спросила Беверли. Она привстала.

                - Нет, - сказал он. Голос у него был сухой и хриплый. Руки покрылись гусиной кожей. Казалось, он ощущал свои скулы (мертвые огни) и это впивалось в кожу лица, как острые кнопки.

                - Я подберу...

                - Нет, сиди. - Он хотел посмитреть на нее и не мог. Он не мог отвести глаз от Майка.

                - Ты помнишь мертвые огоньки, Билл, - мягко спросил Майк.

                - Нет, - сказал Билл так, будто дантист переборщил с новокаином.

                - Ты вспомнишь.

                - Ради Бога, не надо.

                - Все равно ты вспомнишь, - сказал Майк. - Но не сейчас... Я тоже. А кто-нибудь из вас?

                Один за другим они отрицательно покачали головами. - Но мы же сделали что-то, - спокойно сказал Майк. - В каком-то месте мы смогли применить свою групповую волю. По какомуто вопросу мы достигли определенного понимания, сознательно или бессознательно. - Он взволнованно зашевелился. - Боже, если бы Стэн был здесь. Я чувствую, что Стэн с его логичным мышлением, мог бы что-нибудь придумать.

                - Не исключено, - сказала Беверли. - Может быть, поэтому он убил себя? Может быть, он подумада, что если это что-то сверхъестественное, то не подействует на взрослых.

                - Я думаю, что подействовало бы, - сказал Майк. - Потому что у нас, шестерых, есть нечто общее. Может быть, кто-нибудь из вас понял, что это?

                Билл открыл было рот, но тут же закрыл его.

                - Продолжай, - сказал Майк, - ты знаешь, по лицу вижу.

                - Я не уверен, - ответил Билл, - но может быть, что все мы бездетны?

                - Да, - сказал Майк, - то самое.

                - Господи Иисусе, Святые Угодники! - возмущенно заговорил Эдди. - Что общего может быть у этого с ценами на бобы в Перу? Кто внушил тебе, что все на земле хотят иметь детей? Что за чушь ты говоришь?!

                - А у вас с женой есть дети? - спросил Майк.

                - Если ты следишь за каждым нашим шагом, как ты говорил, какого черта ты спрашиваешь?

                - А вы пытались их иметь?

                - Мы не пользовались предохранительными средствами, если ты намекаешь на это. - Эдди говорил это с достоинством, но щеки его пылали. - Так получилось, что моя жена немного... о, черт, она слишком толстая. Мы ходили к врачу, и она сказала, что моя жена никогда не сможет иметь детей, если не похудеет. Что ж мы из-за этого преступники?

                - Не волнуйся, Эдс! - успокаивающе произнес Ричи, подавшись к нему.

                - Не зови меня Эдс, может быть, ты еще осмелишься ущипнуть меня за щеку? - закричал Эдди, повернувшись к Ричи. - Ты знаешь, я это ненавижу, я всегда это ненавидел.

                Ричи умолк.

                - Беверли, - спросил Майк, - а что у тебя с Томом?

                - Нет детей, - сказала она. - Тоже никак не предохранялись. Том хочет ребенка... я тоже, конечно, - добавила она торопливо, обводя глазами всех. Билл подумал, что ее глаза слишком блестят, почти как у актрисы, давшей хорошее представление. - Но пока что - ничего.

                - А вы проходили тесты? - спросил ее Бен.

                - Да, конечно, - сказала она, сдержав короткий смешок.

                И тут, в миг озарения, каким обладают люди, наделенные проницательностью и даром внутреннего видения, Билл неожиданно понял очень многое о Беверли и ее муже Томе -самом Величайшем Человеке в мире. Беверли ходила проверяться на тесты по бесплодности. И он догадался, что Величайший Человек в мире отказался даже предположить, что что-то может быть не в порядке с его драгоценной спермой.

                - А что у тебя с твоей женой. Большой Билл? - спросил Ричи. - Пытались? - Все посмотрели на него с любопытством... потому что они, конечно же, знали его жену. Одра несомненно была самой знаменитой, если не самой любимой актрисой в мире, хотя в какой-то степени была обязана этим растиражированной известности, которая иногда заменяет талант и служит разменной монетой во второй половине XX века; ее фотография появилась в журнале "Пипл", когда она постригла волосы во время поездки в Нью-Йорк (пьеса, которую она планировала поставить на Бродвее, провалилась), потом была недельная поездка в Голливуд под пристальным наблюдением менеджера. Это была незнакомка, но симпатичное ее лицо было известно всем. Билл заметил, что Беверли очень заинтересовалась.

                - Последние шесть лет мы только этим и занимаемся, - сказал Билл. Правда, восемь последних месяцев мы заняты другим - делаем фильм "Аттик Рум".

                - Проходили тесты на бесплодность? - спросил Бен.

                - Да, четыре года назад в Нью-Йорке. Доктора обнаружили небольшую кисту у Одры и сказали, что хотя забеременеть она не помешает, может случиться внематочная беременность. Но и она и я можем иметь детей.

                Эдди тупо повторял:

                - Это ничего, черт возьми, не доказывает.

                - Как сказать, - ядовито заметил Бен.

                - А как на твоем фронте, Бен? - спросил Билл. Он был шокирован и удивлен тем, что чуть было не назвал Вена Стогом.

                - Я никогда не был женат. Я всегда был очень осторожен. Да мне и не идет отцовство, - сказал Бен. - Кроме того, я не думаю, что об этом стоит говорить.

                - А хотите послушать забавную историю? - спросил Ричи. Он улыбался, но глаза его были невеселыми.

                - Конечно, тебе всегда удавались смешные истории, Ричи, - сказал Билл.

                - Твое лицо похоже на мою задницу, мальчик, - сказал Ричи Голосом Ирландского Полицейского. Это был Великий Голос Ирландского Полицейского.

                Ты совершенствовался по всем направлениям, Ричи, - подумал Билл-Ребенком ты не мог подражать Ирландскому Полицейскому, как бы ни напрягал мозги. За исключением одного... или двух раз, когда...

                 (мертвые огоньки) было что?

                Бен Хэнском неожиданно прижал свой нос и закричал высоким кривляющимся голосом:

                - Бипбип, Ричи, Бипбип!

                Спустя мгновение Эдди смеясь сделал то же самое. Потом к ним присоединилась Беверли.

                - Хорошо, хорошо, - кричал Ричи, смеясь с остальными. - Я не буду. Спаси, Господи!

                - Ну, мужик, - едва выговорил Эдди. Он так сильно смеялся, откинувшись в своем кресле, что слезы выступили у него на глазах.

                - Ну ты даешь! Словесный Понос! Вот так! Бен!

                Бен улыбался, но выглядел немного испуганным.

                - Бипбип, - сказала Беверли, хихикая. - Я совсем забыла об этом. Мы всегда делали тебе так, Ричи.

                - Вы никогда не могли оценить настоящий талант, вот и все, - сказал Ричи примирительно. Как и в дни детства, его можно было свалить с ног, но он неизменно поднимался, как ванькавстанька, и все начиналось сначала. - Это был один из твоих небольших вкладов в "Клуб Неудачников", не так ли. Стог?

                - Да, именно так.

                - Что за человек! - дрожащим голосом восхищенно сказал Ричи и, чуть не задевая чайную чашку, стал кланяться, как будто повторяя свое "салям". - Что за человек! Что за человек!

                - Бипбип, Ричи, - сказал Бен шутливо, а потом взорвался смехом. Его грудной баритон ничем не напоминал его мальчишеский голос.

                - Парни, хотите выслушать мою историю, или нет? - спросил Ричи. - Я не буду вдаваться в подробности, но вы оставьте ваше питье, если хотите услышать историю. Иначе я обижусь. Так вот, перед вами человек, который когда-то брал интервью у Оззи Осборна.

                - Расскажи, - сказал Билл. Он взглянул на Майка и заметил, что Майк выглядит более счастливым, чем в начале завтрака, а может быть, он просто отдохнул? Или причиной было то, что он уловил незримую нить, которая связывала их всех с прошлым, они так легко вошли в свои старые роли, чего обычно не случается, когда старые друзья собираются после долгой разлуки? Так думал Билл. И еще он думал: "Если есть определенные предпосылки для веры в сверхъестественное, что делает возможным воздействие на него, то может быть, все как-то образуется? Мысль была не слишком успокоительная. Он чувствовал себя человеком, привязанным к носу управляемой ракеты. Вот уж в самом деле "бипбип".

                - Ну, так вот, - начал свое повествование Ричи. - Я могу говорить либо долго и нудно, либо дать вам комическую копию с Блонди и Дэгвуда, но я остановлюсь на чем-то среднем. Через год после того, как я поехал в Калифорнию, я встретил там девушку, и мы почувствовали сильное влечение друг к другу. Начали жить вместе. Сначала она принимала противозачаточные таблетки, но от них постоянно плохо себя чувствовала. Неплохо было бы поставить спираль, говорила она, но я еще не совсем сошел с ума: тогда в газетах впервые появились публикации о том, что они небезопасны. Мы много говорили о детях и отлично договорились, что если мы даже узаконим наши отношения, то все равно не будем их иметь, потому что не хотим. Мы не имеем права бросить детей в этот грязный, перенаселенный, говенный мир... и бамбам, бабл, бабл, - пойдем положим бомбу в мужском туалете Банка оф Америка, а потом отойдем на безопасное расстояние, закурим и поговорим о разнице между маоизмом и троцкизмом, если вы понимаете, что я хочу сказать. А может быть, я слишком давил на нас обоих. Елыпалы, мы были молоды и разумно идеалистичны. Развязка наступила, когда меня кастрировали, толпа на Веверли Хилл сделала это без всякого сожаления - вульгарный "чик" - и все. Операция прошла без проблем и без всяких последствий. Хотя они могли быть, вы знаете. У одного моего приятеля это место вспухло до размеров колеса от "Кадиллака" образца 1959 года. Мне пришлось подарить ему на день рождения пару подвязок и две бочки, этакий дизайнерский бандаж, но опухоль спала.

                - Все исполнено с твоим обычным тактом и чувством собственного достоинства, - отметил Билл.

                - Спасибо, Билл, за слова поддержки. В твоей последней книге ты применил слово "совокупление" 206 раз, я считал.

                - Бипбип, Словесный Понос, - сказал Билл важно, и все засмеялись. Биллу показалось невероятным, что десять минут тому назад они говорили об убитых детях.

                - Поскорее, Ричи, - сказал Бен. - Время летит.

                - Мы с Сэнди прожили два с половиной года, - продолжал Ричи. - Дважды подходили к тому, чтобы пожениться. Когда все кончилось, я подумал, как мы спасли себя от сердечной боли и всего прочего, живя просто так, без всякого объединения в семью. Вскоре она получила предложение работать в юридической конторе в Вашингтоне, а я получил предложение в КЛАД, работать по выходным жокеем - не много, но все-таки. Она сказала мне, что это ее шанс, и я буду самым бесчувственным шовинистом в Соединенных Штатах, если стану вставлять ей палки в колеса; вскоре она навсегда покинула Калифорнию. Я сказал ей, что у меня тоже есть шанс. Так мы все вытряхнули и трахнулись, и в конце концов вытряхнутая и трахнутая Сэнди уехала.

                Через год после этого я решил сделать обратную вазектомию. Никакой реальной причины для этого не было, и я знал по литературе, что шансов мало, но подумал - чем черт не шутит.

                - У тебя был кто-то постоянный? - спросил Билл.

                - В томто и дело, что нет, это самое смешное, - сказал Ричи, ухмыляясь. - Просто однажды проснулся... с этим в голове.

                - Да, хорошенькое дельце, - сказал Эдди. - Общая анестезия, вместо местной? Хирургия? Неделя в больнице!

                - Да, доктор предупредил меня об этом, - ответил Ричи.

                - Но я настаивал, не знаю почему. Доктор спросил меня, понимаю ли я, что операция будет очень болезненной, а результат - как игра в "орел или решка". Я сказал, что знаю. Он сказал: о'кей. А я спросил, когда же, потому что мне - чем скорее, тем лучше. Тогда он сказал: "Попридержи коней, сынок, попридержи коней. Первым делом надо взять анализ спермы, чтобы убедиться, что операция необходима". Я сказал, что сдам анализы после вазектомии. Это сработало. Но он сказал мне, что иногда операция не нужна, потому что все происходит само собой. "Ой, мама! - сказал я. - Никто мне этого не говорил". Он сказал, что шансы невелики, почти равны нулю, но раз такая серьезная операция, мы должны все проверить. Ну, я и пошел в мужской туалет с каталогом голливудских красоток Фредерика и спустил в Диксичашку...

                - БипБип, Ричи, - сказала Беверли.

                - Да, ты права, - сказал Ричи, - часть о каталоге Фредерика - ложь, конечно, вы никогда не найдете ничего подобного во врачебном кабинете. Тем не менее, доктор вызывает меня через три дня и спрашивает, какие новости я хочу услышать сначала - плохие или хорошие.

                "Конечно, хорошие", - сказал я.

                "Хорошие новости, что операция не нужна, - сказал он. - А плохая новость в том, что каждая, с кем ты был в постели последние два или три года, может предъявить к тебе иск как к потенциальному отцу своего ребенка".

                "Вы говорите то, что я слышу, я не ослышался?" - спросил я его.

                "Я говорю и повторяю, что ты способен к деторождению, в твоей сперме миллионы живых клеточек. И дни твоего скакания на неоседланных лошадках сочтены, Ричард?".

                Я поблагодарил его и встал. Потом я позвонил Сэнди в Вашингтон.

                "Ричи, - сказала она мне. И голос Ричи неожиданно стал голосом той девушки Сэнди, которую никто из них никогда не встречал. Это была не имитация и не простое копирование, это было, как если бы она сама присутствовала здесь. - Здорово, что ты позвонил! Я вышла замуж! "

                "Здорово! - сказал я. - Ты должна была дать мне знать. Я бы прислал тебе смеситель". Она продолжала: "Все тот же старый Ричи, всегда переполнен шутками". "Да, - сказал я, - все тот же старый Ричи, всегда переполненный шутками. А между прочим, Сэнди, у тебя не случилось ребеночка, после того как ты уехала из Лос-Анджелеса, или может быть, какието неприятности с циклом?"

                "Эта твоя шутка не смешная, Ричи", - сказала она, и я понял, что она сейчас повесит трубку. Поэтому я рассказал ей все, что произошло. И она начала смеяться, на этот раз это было тяжело. Она смеялась, как мы с вами смеемся, ребята, как будто кто-то рассказал ужасно смешную историю и невозможно удержаться. Когда она стала затихать, я спросил, что она нашла в этом смешного? "Это просто замечательно, - сказала она, - на этот раз посмеялись над тобой. Подшутили над тобой. Пластинка Тозиер. Сколько ублюдков ты наплодил с тех пор, как я уехала на восток, а Ричи?"

                "Значит, ты не испытала еще радости материнства?" - спросил я ее.

                "Собираюсь в июле, - сказала она. - Есть еще вопросы?"

                "Да, - ответил я, - когда же ты изменила свое мнение о том, что рожать детей в этом говенном мире - аморально?"

                "Когда я встретила человека, который оказался не говном", - ответила она и повесила трубку.

                Билл начал смеяться. Он смеялся, пока слезы не покатились по щекам.

                - Да, - сказал Ричи. - Я думаю, она так быстро со мной переговорила, чтобы оставить за собой последнее слово. Я пошел к врачу через неделю и спросил его, не может ли он объяснить мне подробнее, чем вызвана эта регенерация. Он сказал, что говорил с несколькими своими коллегами о моем случае. Оказалось, что в течение трех лет за 1980-1982 годы Калифорнийское отделение Академии медицинских наук получило 23 рапорта о регенерации. Шесть операций оказались сделанными плохо. Над другими шестью просто подшутили. Итак... только одиннадцать настоящих операций за три года.

                - Одиннадцать из скольких сделанных? - спросила Беверли.

                - Из 28617-ти, - сказал Ричи, - и ни одного ребенка в результате. Говорит это тебе о чем-нибудь, Эдс?

                - Это все же не доказывает, - уныло начал Эдди.

                - Нет, - сказал Билл, - это ничего не доказывает. Но это может служить неким звеном. Вопрос заключается в том, что мы сейчас будем делать? Ты что-нибудь думал об этом, Майк?

                - Разумеется, думал, - сказал Майк, - но без вас, пока вы все не собрались и не поговорили так, как сейчас, решить было невозможно. Я не мог предвидеть, чем закончится наша встреча, пока она действительно не произошла.

                Он надолго замолк, задумчиво глядя на них.

                - У меня есть идея, - сказал он, - но, прежде чем я изложу ее вам, нужно, как мне кажется, решить, будем ли мы что-то здесь делать. Постараемся ли мы сделать то же, что уже сделали прежде? Попытаемся ли мы снова убить Оно? Или опять разделимся на шесть и разъедемся в разные стороны?

                - Кажется, да, - начала Беверли, но Майк покачал головой - он еще не кончил.

                - Вы должны понять, что наши шансы на успех предусмотреть невозможно. Я знаю, что они невелики, и знаю, что, будь Стэн с нами, их было бы больше. С уходом Стэна наш круг разорвался. И я не знаю, сможем ли мы вообще с этим разорванным кругом выбросить Оно вон, хотя бы ненадолго, как мы сделали это прежде. Я думаю, Оно убьет нас одного за другим, и, возможно, какимнибудь ужасным способом. Детьми мы создали этот кружок, замкнутый кружок, до сих пор я не понимаю, как нам это удалось. Я думаю, если мы согласимся продолжать действовать, мы создадим новый кружок, поменьше, не знаю, сможем ли мы сделать это. Может оказаться, что... уже слишком поздно. Майк опять посмотрел на них внимательно, глаза его потухли и выглядели усталыми на коричневом лице. - Думаю, нам надо проголосовать. Остаться и попытаться опять что-то сделать или разъехаться по домам. Вот что мы должны выбрать. Я собрал вас здесь во имя старого обещания. Результаты могут быть хуже, и жертв может быть больше. Он взглянул на Билла. И в этот миг Билл понял, что надвигается. Он трепетал, но ничего не мог поделать и с чувством облегчения представил себе, что должен совершить самоубийство; бросить руль и закрыть глаза рукой - принять это. Майк собрал их здесь, Майк скрупулезно выложил все перед ними... а сейчас он уступает бразды правления... Он собирается отдать их тому, кто уже выиграл в 1958 году.

                - Что ты скажешь, Большой Билл? Сформулируй.

                - Прежде чем я скажу, - сказал Билл, - ввсе ли поняли вопрос? Ты что-то собираешься сказать, Бев?

                Она покачала головой.

                - Отлично, думаю, вопрос стоит таким образом: остаемся ли мы здесь и боремся, или обо всем забываем? Кто за то, чтобы остаться?

                В первые секунды никто за столом не пошевелился. Это напомнило Биллу атмосферу аукциона, когда цена неожиданно зависает, и тогда те, кто не собирается больше повышать цену, замирают, как статуи, боясь пошевелить рукой - как бы аукционист не прибавил еще пять или двадцать пять. Билл подумал о Джорджи, который никому не желал зла, который хотел только выскочить из дому, где просидел целую неделю, о Джорджи с бумажной лодкой в одной руке, о Джорджи, который благодарит его... а потом встает на цыпочки и целует его в холодную щеку: "Спасибо, Билл. Отличная лодка".

                Он почувствовал, как старая ярость поднимается в нем, но сейчас он был старше, и перспективы у него были пошире. Теперь это был не только Джорджи. Жуткая вереница имен прошла перед его мысленным взором. Бетти Рипсом, найденная замерзшей в земле: Шерил Ламоники выловлена из Кендускеага, Мэтью Клементе, разбившийся на своем мотоцикле; Вероника Гроган, 9 лет, найдена в канализационном коллекторе? Стивен Джонсон, Лиза Альбрехт, все остальные, и только Богу известно, сколько ненайденных. Он медленно поднял руку и сказал:

                - Давайте убьем Оно, на этот раз действительно убьем Оно.

                Только одно мгновение единственно его рука была поднята, как у единственного ребенка в классе, который знает правильный ответ и которого все остальные ненавидят. Потом Ричи вздохнул, поднял руку и произнес:

                - К черту все. Это не может быть хуже, чем брать интервью у Озэи Осборна.

                Беверли подняла руку. Краски вернулись на ее лицо, пятна выступили на скулах, щеки горели. Она выглядела и чрезвычайно взволнованной и испуганной до смерти.

                Поднял руку и Майк.

                Бей поднял руку.

                Эдди Каспбрак сидел в кресле и выглядел так, как будто желал раствориться в этом кресле и исчезнуть. Его тонкое лицо было ужасно испуганным, когда он посмотрел направо и налево и потом назад на Билла. И Биллу на миг показалось, что наверняка Эдди просто встанет, толкнет дверь и выйдет из комнаты, не глядя ни на кого. Но Эдди поднял руку, а другой рукой схватил свой аспиратор.

                - Так и надо, Эдс, - сказал Ричи. - Мы действительно собираемся дать себе пищу для размышления, я думаю.

                - Бипбип, Ричи, - дрожащим голосом сказал Эдди. Неудачники получают сюрпризы

                - Так что у тебя за идея, Майк? - спросил Билл. Роза, хозяйка, вошедшая с целым блюдом печенья с сюрпризом, окончательно испортила им настроение. Она вежливо и внимательно, без тени любопытства, оглядела этих шестерых людей со вскинутыми руками. Они медленно опустили руки, и никто не произнес ни звука, пока Роза не вышла.

                - Это довольно просто, - сказал Майк, - но может оказаться чертовски опасно.

                - Валяй, говори, - сказал Ричи.

                - Я думаю так мы будем спорить до вечера. Мне кажется, каждый из нас должен вернуться в то место в Дерри, котороеон-или она-помнит лучше... но не в Барренс. Туда идти еще рано. Можете считать, что это прогулка, если хотите.

                - Зачем, Майк? - спросил Бен.

                - Я не совсем уверен. Поймите, я во многом полагаюсь на интуицию...

                - Тем не менее, мы кое-что узнали и можем от этого отталкиваться, сказал Ричи. Все улыбнулись, кроме Майка, он просто кивнул.

                - Да, такая постановка вопроса хороша, как, впрочем, и любая другая. Взрослым трудно полагаться на интуицию, и это главная причина, почему мы должны сделать именно так.

                В конце концов дети на 80 % поступают именно так, по крайней мере, пока им не стукнет четырнадцать.

                - Ты говоришь, что нужно вернуться к этому делу? - спросил Эдди.

                - Я так думаю. Если не знаете точно куда идти, положитесь на свои ноги, они выведут куда-нибудь. А вечером встретимся в библиотеке и поговорим о том, что с вами случится.

                - Если что-нибудь случится, - сказал Бен.

                - Думаю, что-нибудь да будет.

                - А что, как ты думаешь? - спросил Билл. Майк покачал головой.

                - Понятия не имею. Думаю, что бы ни случилось, наверняка это будет неприятно. Вполне возможно, что кто-то из нас не придет в библиотеку сегодня вечером. Нет причин так думать... кроме... той же интуиции.

                Все молчаливо согласились.

                - Но почему поодиночке? - наконец спросила Беверли. - Если уж нам предстоит делать это всем вместе, почему ты хочешь, чтобы мы начинали по одному, Майк? Особенно если это настолько рискованно?

                - Думаю, я могу ответить, - сказал Билл.

                - Давай, Билл, - предложил Майк.

                - Это начиналось для каждого из нас отдельно, - сказал Билл, - и я кое-что запомнил. У меня - фото в комнате Джорджа, у Вена - мумия. Потом прокаженный, которого Эдди видел на балконе на улице Нейболт-стрит. Кровь на траве около канала в парке. И птица... была еще какая-то птица, да, Майк?

                Майк мрачно кивнул.

                - Большая птица.

                - Да, только не такая добрая, как в "Сезам-стрит".

                Ричи усмехнулся.

                - Кошмар, неужели мы все прокляты!

                - Бипбип, Ричи, - сказал Майк, и Ричи умолк.

                - У тебя был голос в трубе и кровь, капающая из водопровода, - сказал Билл Беверли. - А у Ричи... - здесь он остановился в замешательстве.

                - Я, должно быть, исключение, подтверждающее правило, Большой Билл, сказал Ричи. - Впервые я соприкоснулся с этим тогда летом, в комнате Джорджа, когда мы с тобой пришли к тебе и смотрели его альбом с фотографиями. Фото Центральной улицы возле канала начало двигаться. Ты помнишь?

                - Да, - сказал Билл, - а ты уверен, что до этого ничего не было, Ричи? Вообще ничего?

                - Ну, - что-то мелькнуло в глазах Ричи. - Ну да, однажды Генри и его приятели гнались за мной, как раз перед окончанием школы, и я убежал от них в отдел игрушек в универмаге. Потом я пошел по Центральной улице и сел на скамейку в парке на минуту, и я подумал, что я видел... но это было только то, что я видел во сне.

                - Что это было? - спросила Беверли.

                - Ничего, - ответил Ричи довольно резко, - просто сон. - Он посмотрел на Майка. - Хотя я не отказываюсь от прогулки. Это поможет убить время. Экскурсия по родным местам.

                - Значит, договорились? - спросил Билл. Все кивнули. - Мы встретимся в библиотеке вечером... когда ты предлагаешь, Майк?

                - В семь. Позвоните, если будете опаздывать. Библиотека закрывается в семь на целую неделю, пока не начнутся школьные каникулы.

                - В семь самое время, - сказал Билл, обводя всех глазами. - И будьте осторожны. Помните, никто из нас не знает по-настоящему, что нужно дддделать. Считайте, что это разведка. Если что-то увидите, не деритесь. Бегите.

                - Я любовник, а не боец, - пропел Ричи мечтательным голосом Майкла Джексона.

                - Ну, а если мы собираемся сделать это, нужно начинать, - сказал Бен. Он слегка улыбнулся левым уголком рта, скорее горько, чем весело.

                - Черт меня подери, если я знаю, куда мне идти. По мне, так лучше всего идти с вами, парни, - его глаза на минуту задержались на Беверли. - Не могу придумать ничего, что бы имело какое-то значение для меня. Наверное, я поболтаюсь пару часов, глазея на дома. Ноги уж точно промочу.

                - : Тыто найдешь куда пойти. Соломенная Голова, - сказал Ричи. - Походи по старым кафе, собери дань. - Бен засмеялся.

                - Мой аппетит заметно поубавился с одиннадцати лет. Я уже набит битком. Вы, парни, можете выкатить меня отсюда.

                - Ну, ладно. Все решено, - сказал Эдди.

                - Минутку, - закричала Беверли, когда они стали подниматься со стульев. - Печенье с сюрпризом! Не забудьте про него!

                - Ладно, - сказал Ричи, - я уже вижу свой сюрприз - скоро меня съест огромный монстр. Прощай, Ричи!

                Они засмеялись, и Майк передал небольшую вазу с печеньем Ричи, который взял одно, а остальные передал дальше. Билл заметил, что никто не посмотрел, что находится внутри, пока все не взяли по одному. Они сидели, каждый держа сделанное в форме шляпки печенье либо в руках, либо на столе перед собой. И даже, когда Беверли, все еще улыбаясь, взяла свое, Билл почувствовал, что с трудом сдерживает крик:

                Нет, нет! Не делай этого, это часть всего! Положи обратно, не открывай!

                Но было слишком поздно. Беверли сняла шляпку со своего, Бен сделал то же самое со своим. Эдди разламывал свое вилкой, и как раз перед тем, как улыбка Беверли превратилась в гримасу ужаса, Билл успел подумать: Мы знали, каким-то образом мы знали, потому что никто из нас ни разу не откусил от своего печенья. Нормально было бы, если бы мы сделали это, но никто не откусил. Наверное, какая-то часть в нас все еще помнит.

                И он понял, что это их глубинное подсознание реализуется таким чудовищным образом; оно говорит более красноречиво, чем мог бы Майк, насколько глубоко это проникло в каждого... и что оно все еще находится в них.

                Кровь брызнула из печенья Беверли, как из разорванной артерии. Она текла по ее руке на стол, оставляя на белой скатерти яркие красные пятна, впитывающиеся в нее.

                Эдди Каспбрак глухо вскрикнул и так резко оттолкнулся руками и ногами от стола, что стул, на котором он сидел, едва не опрокинулся. Огромный жук, покрытый отвратительными желтокоричневыми чешуйчатыми пластинками, выполз из его печенья, как из кокона. Его стеклянные глаза слепо таращились на них. Когда он упал в тарелку Эдди, крошки печенья стали осыпаться с его спины шуршащим дождем. Звуки эти преследовали Билла даже во сне, когда позже он лег вздремнуть. Как только жук освободился полностью, он стал тереть свои тонкие суставчатые лапки друг о друга, производя сухое шелестящее жужжание. И Билл осознал, что это какой-то чудовищный мутировавший сверчок. Он подполз к краю тарелки и кувырнулся на стол кверху лапами.

                - О, Боже! - воскликнул Ричи испуганно. - О, Боже! Большой Билл, это глаз! Господи! Какой-то дерьмовый глаз.

                Билл оглянулся и увидел Ричи, пристально глядящего на свое печенье с сюрпризом. Кусок глазурного покрытия отвалился на скатерть, и из образовавшейся дыры внимательно смотрел человеческий глаз. Крошки от печенья усеивали его коричневую радужницу и вонзались в хрусталик. Бен Хэнском отшвырнул свое печенье с сюрпризом - это был не намеренный бросок, а просто реакция испуганного человека. В то время как печенье катилось по столу, Билл увидел внутри два зуба с корнями, темными от свернувшейся крови. Он снова посмотрел на Беверли и увидел, что она судорожно глотает воздух, готовясь закричать. Ее взгляд был прикован к тому, что выползало из печенья Эдди, к твари, лежащей на столе и сучащей своими скользкими лапами: Билл вскочил. Он не думал, а только действовал. Интуиция, - подумал он, срываясь с места и зажимая рукой рот Беверли, прежде чем она смогла завопить. Вот и я действую, полагаясь на интуицию. Майк может мной гордиться.

                Вместо крика Беверли сдавленно замычала. А Эдди издавал какието свистящие звуки, которые Билл запомнил очень хорошо. Здесь все в порядке. Звуки были похожи на свист, издаваемый старым насосом. "Все в полном порядке", - как сказал бы Фрэдди Файерстоун. Билл подумал уже не в первый раз, почему человеку лезут в голову такие мысли в самое неподходящее время.

                Он сурово оглядел всех и произнес то, что прозвучало одновременно и до невозможности ностальгически и удивительно своевременно:

                - Замолчите! Ни звука! Все замолчите!

                Ричи закрыл рот рукой. Лицо Майка стало темносерым, но он кивнул Биллу. Все отошли от стола. Билл не стал открывать своего печенья, но сейчас увидел, что оно начало медленно пульсировать тудасюда - вдохвыдох, вдохвыдох, вдохвыдох. А все остальные старались избавиться от этого. - Ммм, - опять промычала Беверли под его рукой.

                - Замолчи Бев, - сказал он, убирая руку.

                Глаза у нее были во все лицо. Губы дрожали.

                - Билл... Билл, ты видел? - Ее глаза снова остановились на сверчке. Казалось, он подыхает. Его глаза в складках смотрели на нее, и тут Беверли снова начала жалобно стонать.

                - С...совершенно верно, - сказал он непреклонно, - возвращайся обратно к столу.

                - Я не могу. Билли, я не могу быть рядом с этим...

                - Ты можешь. Ты обязана. - Он услышал шаги, легкие и быстрые, идущие через небольшой холл по другую сторону занавеса из бус. Он посмотрел на остальных.

                - Эй! Обратно к столу. Разговаривайте. Держитесь естественно!

                Беверли посмотрела на него умоляюще, и Билл кивнул. Он сел, придвинул стул к столу, стараясь не смотреть на печенье с сюрпризом в своей тарелке. Оно набухало, как какой-то невообразимый нарыв, полный гноя, и все еще медленно пульсировало вверх-вниз.

                А я мог бы попасться на эту удочку, - подумал он вяло. Эдди опять взял свой ингалятор и впустил лечебный туман в легкие с длинным тонким скрипучим звуком.

                - Кому, ты думаешь, достанется приз? - спросил Билл Майка.

                В это время из-за занавеса вышла Роза с вежливовопросительным выражением лица. Боковым зрением Билл увидел, что Бев заставила себя вернуться к столу. Молодец, - подумал он.

                - Помоему, "Чикагские медведи" особенно хороши, - сказал Майк.

                - Все в порядке? - спросила Роза.

                - Ззамечательно, - сказал Билл. Он указал пальцем на Эдди. - У нашего приятеля был приступ астмы. Он принял лекарство и сейчас ему лучше.

                Роза взглянула на Эдди, размышляя.

                - Лучшелучше, - прохрипел тот.

                - Не хотите ли вы, чтобы я убрала?

                - Попозже, - сказал Майк, пытаясь улыбнуться.

                - Все хорошо?-Ее глаза снова обшарили стол, но очевидность взяла верх над сомнениями. Она не увидела ни сверчка, ни глаза, ни зубой, ни дышащего печенья Билла, она, не останавливая взгляда, скользнула по кровавым пятнам на скатерти.

                - Все было очень вкусно, - с улыбкой сказала Беверли; улыбка получилась даже более естественной, чем у Билла или у Майка. Это, казалось, совсем успокоило Розу, убеждая ее в том, что, если и было что-то не так, то это случилось не по вине Розы и не из-за ее кухни.

                "У девчонки хорошая выдержка", - подумал Билл.

                - А сюрпризы были хороши? - спросила Роза.

                - Ну, - сказал Ричи - не знаю, как у остальных, а у меня был настоящий глаз.

                Билл услышал легкий треск. Он посмотрел на свою тарелку и увидел лапку, слепо выбирающуюся из своего печенья, она скреблась по тарелке. Я мог бы попасться на это, - снова подумал он, но продолжал улыбаться.

                - Очень хорошо, - сказал он. Ричи смотрел в тарелку Билла, где огромная чернобелая муха медленно выбиралась из остатков печенья. Она слабо жужжала. Что-то желтоватое и вязкое вытекало из остатков печенья и пачкало скатерть. Теперь появился запах, тяжелый запах гниющей раны.

                - Ну, если я вам пока не нужна...

                - Нетнет, спасибо, - сказал Бен, - превосходное печенье. Самое... Самое замечательное.

                - Тогда я пойду, - сказала она, пробираясь сквозь бусины в занавеске. Бусины еще колебались и звякали друг о друга, когда все они снова отшатнулись от стола.

                - Что это? - спросил Бен сипло, глядя в тарелку Билла.

                - Муха, - сказал

                Билл. - Мухамутант; наверное, подарок от писателя по имени Джордж Лэнглохем. Он написал рассказ "Муха". По нему был поставлен фильм - ну, не такой уж хороший. Но эта история что-то во мне всколыхнула. Это, похоже. Его старые штучки. Это дело с мухой было у меня на уме давно, потому что я думал написать роман "Жуки на дороге". Я понимаю, что название звучит поидиотски, но видите ли...

                - Извините, - сказала Беверли отстранение. - Меня сейчас вырвет, я думаю.

                И она ушла, прежде чем ктолибо из мужчин успел встать. Билл схватил свою салфетку и придавил ею муху, которая была размером с птенца ласточки. Ничего большего не могло вылезти из такого маленького китайского печенья с сюрпризом... но она смогла: она дважды прожужжала из-под салфетки, а затем умолкла.

                - Господи, - пробормотал тихо Эдди.

                - Давайте к черту забудем обо всем этом, - сказал Майк, - мы можем встретить Бев в холле.

                Беверли как раз выходила из туалета, когда они собрались у кассы. Она выглядела бледной, но успокоенной. Майк заплатил по счету, поцеловал Розу в щечку, а потом все вышли на улицу под дождь.

                - Это не изменило вашей решимости? - спросил Майк.

                - Не думаю, - сказал Бен.

                - Нет, - сказал Эдди.

                - Ты вообще о чем? - спросил Ричи.

                Билл покачал головой и посмотрел на Беверли.

                - Я остаюсь, - сказала она. - Билли, что ты имел в виду, когда сказал: "Это Его старые штучки"?

                - Я думал, как я буду писать рассказ про жука, - сказал он. - Этот рассказ Лэнглохема застрял у меня в мыслях. А потом я увидел муху. Ты увидела кровь, Беверли. Почему у тебя на уме была кровь?

                - Я полагаю, из-за той крови из водостока, - сразу же сказала Беверли, - кровь, которая потекла из трубы в ванной на старой квартире, когда мне было одиннадцать. - Было ли это действительно так, она не думала. Потому что ей на самом деле немедленно пришло на ум то событие, когда она оставила кровавые следы ног после того, как наступила на разбитый флакон из-под духов. И еще Том. И ("Бевви, иногда я сильно волнуюсь") ее отец.

                - Ты тоже получил жука, - напомнил Билл Эдди. - Почему?

                - Не совсем жук, - сказал Эдди, - сверчок. В нашем подвале водятся сверчки. Дом за двести тысяч, а мы не можем избавиться от сверчков. По ночам они нас сводят с ума. Пару ночей тому назад у меня действительно был кошмар. Мне приснилось, что я проснулся, а моя кровать полна сверчков. Я пытался бить их ингалятором, но только громыхал, а проснувшись, обнаружил, что у меня в постели действительно полно сверчков.

                - Хозяйка не видела ничего, - сказал Бен. Он посмотрел на Беверли, как и твои родители никогда не видели крови, текущей из трубы, сколько бы ее ни было.

                - Да, - сказала она.

                Они стояли, глядя друг на друга под теплым весенним дождем. Майк посмотрел на часы.

                - Автобус будет где-то через двенадцать минут.

                - Я думаю, что пойду пешком, - сказал Бен.

                - Я пойду с тобой, если ты проводишь меня, - сказал - Отлично, а куда ты идешь? Ричи пожал плечами: - Пока не знаю.

                Остальные решили ждать автобуса.

                - В семь вечера, - напомнил Майк, - и будьте осторожны.

                Они согласились быть осторожнее, хотя Билл не мог понять, как можно искренне обещать что-нибудь, когда имеешь дело с таким чудовищным множеством непредвиденных факторов.

                Он было начал говорить об этом, но потом увидел по их лицам, что все и без него об этом знают. Поэтому он пошли от них, приветственно помахав на прощанье. Туманный воздух окутал его лицо. Прогулка обратно в город будет длинной, но это хорошо. У него было над чем подумать. Он был доволен, что их союз возобновился и что они начали это дело.

Глава 11

ПРОГУЛКИ ПЕШКОМ. БЕН ХЭНСКОМ ОТСТУПАЕТ

                Ричи Тозиер вышел из такси на перекрестке трех улиц - Канзас-стрит, Центральной и Мейн-стрит, Бен потерял его из виду в конце Ап-Майл-Хилл. Шофер был собратом Билла по вере, но ни Ричи, ни Бен не знали этого: Дэйв угрюмо молчал. Бен мог бы выйти вместе с Ричи, он и думал так сделать, но почему-то ему показалось, что лучше начать поодиночке.

                Он стоял на углу Канзас-стрит и Долтриклоуз, наблюдая, как такси вливается в поток уличного движения, кулаки его в карманах были крепко сжаты, и он старался забыть об отвратительных событиях сегодняшнего ланча. Но напрасно: мысли его упорно возвращались к черносерой мухе, выползающей из печенья с сюрпризом на тарелку Билла. Он тщетно пытался удержаться от воспоминаний об этой твари, но через пять минут обнаруживал, что вновь и вновь вспоминает ее.

                Я стараюсь как-то это объяснить, - думал он, - имея в виду не моральную сторону, а скорее математическую. Здания строятся по каким-то определенным правилам и законам природы, законы природы могут выражаться в уравнениях, уравнения можно объяснить. Как можно объяснить то, чт.о произошло менее получаса тому назад?

                - Оставь это, - говорил он сам себе уже не в первый раз. - Ты не можешь это объяснить, поэтому оставь это.

                Очень хороший совет, правда, проблема заключалась в том, что он не мог воспользоваться им. Он вспоминал, что через день после того, как он увидел мумию на замерзшем Канале, его жизнь продолжалась как обычно. Он знал: что бы ни произошло, как бы близко ужас ни подбирался к нему, но жизнь его продолжалась, как ни в чем не бывало: он ходил в школу, сдавал тесты по арифметике, ходмл в библиотеку, когда уроки кончались, да и ел с обычным аппетитом. Он просто включил то, что он видел на Канале, в свою жизнь, и даже если бы его убили... ну, мальчишки часто бывают на грани смерти. Они носятся по улицам, не глядя по сторонам; заплывают слишком далеко на своих резиновых матрасах, а потом обнаруживают, что им недогрести; катаясь на лошадях, берут непреодолимые барьеры и ломают шею или падают с деревьев вниз головой.

                И сейчас, стоя под сеткой мелкого моросящего дождя перед магазином скобяных товаров, который в 1958 году был ссудной кассой, Бен смотрел на двойные окна, заполненные пистолетами, ружьями, шпагами и гитарами, подвешенными за грифы, как туши экзотических животных; и тут ему пришло в голову, что мальчишки всегда должны подвергать себя риску, а еще для них хорошо иметь какуюнибудь тайну в жизни. Они безоговорочно верят в невидимый мир. Чудеса, как светлые, так и темные, конечно, имеют для них огромное значение, и они всегда балансируют на грани. Но... неожиданный сдвиг в сторону прекрасного или ужасного никогда не мешает им съесть добавку за обедом.

                Но когда вы вырастаете, все меняется. Вы больше не лежите без сна в постели, услышав, что кто-то возится в туалете или скребется у окна, но когда действительно случается нечто неподдающееся логическому объяснению, цепи перегружаются, элементы перегреваются. Вы начинаете нервничать, трястись, извиваться и вилять, ваше воображение перепрыгивает с одного на другое, нервы дрожат, как у трусливого цыпленка. И вы не можете связать это состояние с тем, что уже было в вашей предыдущей жизни. Вы не можете это переварить. Вы возвращаетесь к этому снова и снова, играя своими мыслями, как котенок играет мячиком на веревочке. Пока наконец не сходите с ума или не убираетесь в такое место, где до вас никому нет дела.

                Он пошел по Канзас-стрит, не задумываясь, куда именно он идет. И вдруг подумал: ЧТО МЫ СДЕЛАЛИ С СЕРЕБРЯНЫМ ДОЛЛАРОМ?

                Он до сих пор не мог вспомнить.

                Серебряный доллар, Бен... Беверли спасла тебе жизнь с его помощью. Твою... а может быть, и всех остальных... особенно жизнь Билла. У меня кишки чуть не вырвало, пока Беверли не сделала... что? Что она сделала? И как это смогло сработать? Она уклонилась от этого, и мы все помогли ей. Но как?

                Слово пришло неожиданно, слово, которое вообще ничего не означало, но заставило сжаться его плоть. Чуть.

                Он посмотрел на тротуар и некоторое время видел изображение черепахи, нарисованное мелом, - казалось, мир заплясал перед его глазами. Он крепко зажмурил глаза, а когда снова открыл их, то увидел, что это была не черепаха, а просто нарисованные "классы", наполовину смытые дождем. Чудь.

                Что это значило?

                - Я не знаю, - сказал он громко, и когда он оглянулся, чтобы посмотреть, не видел ли кто, как он разговаривает сам с собой, то обнаружил, что он свернул с Канзас-стрит на Костеллоавеню. За обедом он говорил другим, что только в Барренсе, единственном месте в Дерри, он чувствовал себя счастливым, когда был мальчишкой... но это была не совсем правда. Было еще одно место. Либо случайно, либо в беспамятстве, но он пришел на это место это была Публичная библиотека Дерри.

                Он погулял по лужайке перед библиотекой, отмечая, что его матерчатые туфли постепенно намокают, глядя на застекленный проход, который соединял взрослую библиотеку с детской. Проход также не изменился, и отсюда, стоя за свисающими ветвями плакучей ивы, он мог видеть людей, проходящих взад и вперед. Старое восхищение наполнило его сердце, и он на самом деле забыл, впервые забыл о том, что случилось в конце ланча. Он вспомнил, как гулял по этому самому месту ребенком, только в зимнее время, и ему приходилось прокладывать путь сквозь глубокий снег, доходивший почти до бедер. Он приходил в сумерки, вспоминал Бен, и опять его пробирало до кончиков пальцев, которые уже онемели, а снег таял в его зеленых ботинках. Темнота опускалась над местом, где он стоял, и мир становился лиловым от зимних теней, небо на востоке было пепельносерым, а на западе тлели последние красные угольки. Там, где он стоял, было холодно, возможно, градусов 10, но было бы еще холоднее, если бы ветер дул из замерзшего Барренса, как это частенько бывало.

                Но там, меньше чем в сорока ярдах от места, где он стоял, люди ходили тудасюда в одних рубашках. Там лился поток яркого белого света, отбрасываемого флюоресцентными лампами, висящими над головой. Маленькие ребятишки вместе хихикали, влюбленные школьники старших классов держались за руки (и если библиотекарша видела их, то запрещала им делать это). Это было что-то волшебное, волшебное в хорошем смысле этого слова, и он был слишком мал, чтобы считаться с такими земными вещами, как электрический свет. Волшебством был этот сверкающий цилиндр света и тепла, соединяющий эти два темных здания, как дорога жизни; волшебством было наблюдение за людьми, идущими через это темное заснеженное поле, но не тронутыми ни темнотой, ни холодом. Это делало их прекрасными, почти богоподобными.

                В конце концов он уходил, всегда останавливался и оглядывался (как он сделал это и сейчас), пока громоздкий каменный корпус взрослой библиотеки не закрывал линию обзора, а потом и огибал здание, подходя к парадной двери.

                Ошеломленный ностальгической болью в сердце, Бен поднялся по ступеням взрослой библиотеки, подождал минуту на узкой веранде под колоннами, где всегда в самый жаркий день было прохладно. Затем он толкнул дверь, обитую железом, с отверстием для того, чтобы опускать книги, и шагнул в тишину. Сила памяти на мгновение закружила ему голову, когда он вступил в неясный круг света, падающего от подвешенного стеклянного глобуса. Сила эта была не физическая - не удар в челюсть или пощечина. Она была больше сродни тому странному чувству времени, помноженному на самое себя, которое люди называют, за неимением лучшего термина, дежавю.

                Бен уже переживал подобное чувство прежде, но никогда он не получал удара такой силы, который полностью дезориентировал его. Несколько мгновений он стоял в дверях, буквально потеряв представление о времени, даже не представляя, сколько ему лет. Было ли ему тридцать восемь или только одиннадцать?

                Здесь стояла такая же тишина, нарушаемая только внезапным шепотом, слабым стуком штампа, который библиотекарь опускал на книги, запоздалыми замечаниями, да сухим шорохом газетных или журнальных страниц. Ему нравился этот свет, как тогда, так и сейчас. Он косо падал из высоких окон, серый, как крыло голубя в этот дождливый полдень, свет, который был усыпляющим и печальным.

                Он шел по полу с чернокрасными узорами линолеума, которые были почти полностью стерты ногами, стараясь, как всегда, не шуметь; перед ним вырастала библиотека для взрослых с куполом в центре, и все звуки становились волшебными. Он видел все те же железные ступени лестниц - по одной на каждой стороне от главного подковообразного стола, но он также видел, что за те двадцать пять лет, как они с мамой уехали отсюда, появился небольшой эскалатор. Он почувствовал облегчение, смягчившее это удушающее чувство дежавю. Он чувствовал себя контрабандистом, пересекающим границу, или шпионом из другой страны. Он все еще ожидал, что библиотекарь за столом поднимет голову, посмотрит на него, а потом обратится к нему ясным звенящим голосом, который нарушит сосредоточенность всех читателей и заставит всех посмотреть на него: "Вы, да вы! Что вы здесь делаете? Вам нечего здесь делать. Вы не отсюда! Вы из прошлого! Сейчас же уходите, пока я не позвала полицию! "

                Она действительно подняла голову, симпатичная молоденькая девушка, и на одно мгновение Вену показалось, что все его фантазии сейчас превратятся в реальность, и сердце его подкатило к горлу, когда ее бледноголубые глаза посмотрели на него. Взгляд ее равнодушно скользнул по Вену, и он увидел, что может продолжать идти. Если он и был шпионом, его не обнаружили.

                Он прошел по винтовой узкой и опасной для жизни лестнице по пути в коридор, ведущий к детской библиотеке, и свернул в стеклянную галерею, замечая и другие изменения: на выключателях висели таблички желтого цвета, гласящие: "ОПЕК любит, когда вы тратите энергию попусту, поэтому берегите каждый ватт! " Картинки в рамочках на стене были новыми в этом мире столов и стульев светлого дерева, в мире, где фонтанчики для питья были не больше четырех футов высотой; это были изображения не Дуайта Эйзенхауэра и не Ричарда Никсона, но Рональда Рейгана и Джорджа Буша. В то время, когда Бен кончал школу, как он помнил, Рейган работал в Театре Джи, а Джорджу Бушу едва исполнилось 30 лет.

                Но... это чувство дежавю снова захватило его. Перед ним он чувствовал себя беспомощным. На этот раз его охватил ужас оцепенения, как человека, который обнаружил, что все его усилия приблизиться к берегу не увенчались успехом и он тонет.

                Это было время, когда библиотекарь рассказывала сказки, и в углу группа из двенадцати малышей, сидя полукругом в своих маленьких креслицах, слушала затаив дыхание ее таинственный тихий голос тролля из сказки: "Кто там идет по моему мосту?" Бен подумал: Когда она поднимет голову, я увижу мисс Дэвис, и она будет выглядеть такой же молодой, ни на день старше.

                Но когда она подняла голову, он увидел гораздо более молодую женщину, моложе даже мисс Дэвис тех времен. Некоторые детишки откровенно хихикали, но другие внимательно наблюдали за ней, в глазах их отражалась вечная таинственность сказки: победят ли чудовище или оно кого-нибудь съест? "Это я - Хриплый Козел Билли иду по твоему мосту", - продолжала библиотекарь. А Бен, побледнев, прошел мимо нее.

                Как она могла рассказывать ту же самую историю? Ту самую историю? Случайность ли это?! Потому что, черт возьми, я не верю в это! Он облокотился на фонтанчик для питья, наклоняясь так низко, что почувствовал себя как Ричи, делающий свой салям.

                Мне нужно с кем-то поговорить, - подумал он в панике. - С Майком, с Биллом, с кем угодно. Действительно ли что-то сталкивает прошлое с настоящим здесь, или я только представляю себе это? Потому что, если это не мое воображение, то я должен быть готов ко всему.

                Он посмотрел на стол, где обменивались книги, и его сердце остановилось в груди, чтобы через несколько секунд с удвоенной скоростью забиться. Объявление было простым и знакомым: "ПОМНИ О КОМЕНДАНТСКОМ ЧАСЕ. 19.00"

                Полицейское управление Дерри

                В это мгновение, казалось все прояснилось для него - понимание пришло с суеверным страхом, он понял, что то, за что они проголосовали, было только шуткой. Не было никакого возврата в прошлое, никакого. Все было предопределено, как след в памяти, который заставил его, например, посмотреть вверх, когда он поднимался по лестнице. Здесь, в Дерри, было эхо, мертвое эхо, и все, на что они могли надеяться, заключалось в том, сможет ли это эхо достаточно измениться, чтобы все сложилось в их пользу, чтобы они смогли избежать опасности.

                - Господи Иисусе, - пробормотал он и потер ладонью щеку.

                - Могу ли я чем-нибудь помочь вам? - спросил чейто голос из-под его локтя, и он даже подпрыгнул от неожиданности. Это была девушка лет семнадцати, ее темнорусые волосы локонами обрамляли прелестное лицо школьницы. Наверняка, помощница библиотекаря, такие были и в 1958 году, старшеклассницы, которые ставили книги на полки, показывали ребятишкам, как пользоваться каталогом, обсуждали доклады по книгам и школьным сочинениям, помогали отстающим и смущенным школьникам разобраться в сносках и библиографиях. Оплата была мизерная, но всегда находились желающие. Это была работа по договору.

                Но зная все это и видя добрый, но вопросительный взгляд девушки, он вспомнил, что больше не принадлежит этому миру: он - великан в стране лилипутов. Самозванец. В библиотеке для взрослых он чувствовал себя неловко, ожидая, что на него посмотрят или заговорят, но здесь он получил какое-то утешение. С одной стороны, он получил подтверждение, что он действительно взрослый, а с другой - еще большее утешение доставлял тот факт, что у девушки под рубашкой западного образца не было бюстгальтера; это доказывало, что на дворе 1985 год, а не 1958-й.

                - Нет, спасибо, - сказал он, а потом добавил. - Я ищу сына.

                - О! Как его зовут? Может быть, я видела его? - она улыбнулась. - Я знаю почти всех детей.

                - Его зовут Бен Хэнском, - сказал он. - Но я не вижу его здесь.

                - Как он выглядит, скажите, и я скажу ему, если он здесь.

                - Ну, - сказал Бен, чувствуя себя неудобно и жалея, что он начал этот разговор, - он такой коренастый, немного похож на меня. Но не беспокойтесь, мисс. Если вы его увидите, скажите, что его отец заедет за ним по дороге домой.

                - Хорошо, - сказала она и улыбнулась, но улыбки не было в ее глазах. И Бен неожиданно вспомнил, что она подошла и заговорила с ним из простой вежливости и желания помочь. Она была помощницей библиотекаря в Детской библиотеке города, в котором за последние восемь месяцев через короткие промежутки времени было убито девять детей. Вы видите какого-то незнакомца в этом замкнутом мирке, в котором взрослые появляются довольно редко, только для того, чтобы привезти или увезти ребенка. У вас, конечно, возникают подозрения.

                - Спасибо, - сказал он, улыбаясь ей в ответ, надеясь, что он ее убедил, а потом убрался восвояси.

                Он прошел через коридор в библиотеку для взрослых, а потом, повинуясь какомуто импульсу, подошел к столу библиотекаря. Конечно, предполагалось, что они все будут следовать своим импульсамсегодня. Следовать своим импульсам и наблюдать, куда они приведут.

                Именная табличка над конторкой гласила, что имя молоденькой библиотекарши было Кэрол Дэннер. Позади библиотекарши Бен увидел дверь со стеклянной табличкой, где было написано: "МАЙКЛ ХЭНЛОН. СТАРШИЙ БИБЛИОТЕКАРЬ".

                - Чем могу помочь? - спросила мисс Дэннер.

                - Надеюсь, можете, - сказал Бен. - Мне хотелось бы записаться в библиотеку.

                - Очень хорошо, - сказала она, взяв форму- Вы живете в Дерри?

                - Сейчас нет.

                - Ваш домашний адрес?

                - Рурал-Стар-роуд, 2. Хэмингфордхоум, штат Небраска.

                Он помолчал немного, несколько смущенный ее взглядом, а затем добавил почтовый индекс "59341".

                - Вы шутите, мистер Хэнском?

                - Совсем нет.

                - Вы что, переезжаете в Дерри?

                - Да нет, не думаю.

                - Не слишком ли далеко вам придется ездить, чтобы обменять книги? Разве в Небраске нет библиотек?

                - Это дань сентиментальности, - сказал Бен. Он думал, это признание поразит ее, но этого не произошло. - Я вырос в Дерри, понимаете? И впервые за много лет приехал сюда, где рос. Я гулял по Дерри, смотрел, что изменилось, а что нет. И неожиданно мне пришло в голову, что отсюда, где я провел десять лет жизни с трех до тринадцати лет, у меня не осталось никакой вещи, чтобы вспомнить годы, прожитые здесь. Хотя бы почтовой открытки. У меня было несколько серебряных долларов, но один я потерял, остальные отдал друзьям. Поэтому мне хотелось бы иметь какой-нибудь сувенир на память о моем детстве. Уже поздно, но, наверное, лучше поздно, чем никогда?

                Кэрол Дэннер улыбнулась, и улыбка превратила ее симпатичное лицо в прекрасное:

                - Я думаю, это очень трогательно, - сказала она. - Если вы сможете подождать десятьпятнадцать минут, я заполню вашу карточку и вы сможете ее забрать.

                Бей усмехнулся.

                - Я полагаю, нужна какая-то плата - для приезжих и так далее.

                - А в детстве у вас была карточка?

                - Наверняка, - улыбнулся Бен. - За исключением моих друзей, я думаю, библиотечная карточка была для меня самой важной вещью...

                "Бен, не подойдешь ли ты сюда?" - громкий голос неожиданно прорезал библиотечную тишину, как скальпель.

                Он обернулся, чувствуя себя виноватым за нарушение тишины. Но не увидел никого знакомого... и понял, спустя мгновение, что никто не смотрит на него и не показывает никаких знаков недовольства. Он повернулся к молодой женщине, которая с удивлением смотрела на него.

                - Что-нибудь не так?

                - Нет, все в порядке, - сказал Бен, улыбаясь, - мне послышалось. У меня, наверное, сдвиг по фазе. Извините, что вы сказали?

                - Ну, на самом деле это вы говорили. Я просто хотела добавить, что если у вас когда-то была карточка, ваше имя должно еще быть в регистратуре, сказала она, - мы сейчас все храним на микрофильмах. Еще одно изменение с тех пор, как вы были ребенком.

                - Да, - сказал он, - многое изменилось в Дерри... но многое и осталось без изменений.

                - Тем не менее, я сейчас посмотрю ваши сведения и дам вам новую карточку. Никакой оплаты.

                - Замечательно, - сказал Бен, но, прежде чем он успел сказать спасибо, вновь голос прорезал священную тишину библиотеки, на этот раз более громко и угрожающе весело: "Давай, давай, Бен! Ты, маленькое жирное дерьмо! Это Твоя Жизнь, Хэнском! "

                Бен прочистил горло:

                - Я вам очень признателен.

                - Не стоит благодарности, - она подняла голову, - на улице потеплело?

                - Да, немного, - сказал он.

                "Бен Хэнском сделал это! - скрипел голос. Он шел откуда-то сверху, из-за стеллажей. - Бен Хэнском убил моих детей. Хватайте его! Держите его! "

                - Вы вспотели, - сказала она.

                - Правда? - спросил он по-идиотски.

                - Я сейчас все сделаю, - сказала она.

                - Спасибо.

                Она направилась к старой пишущей машинке в углу ее конторки. Бен медленно пощел прочь, сердце его вырывалось из груди. Да, он потел, он чувствовал, как капли пота ползут по затылку, под мышками, по волосам на груди. Он посмотрел вверх и увидел клоуна Пеннивайза, стоящего наверху левой лестницы и глядящего на него. Лицо его было белым от грима, губы вымазаны кровавой помадой в усмешку убийцы. В одной руке у него была связка воздушных шаров, а в другой - книга.

                Не он, - подумал Бен, - а Оно. Я стою здесь, в центре Публичной библиотеки Дерри, в ротонде, поздней весной 1985 года, я - взрослый человек, и я сталкиваюсь лицом к лицу с моим детским кошмаром, самым страшным кошмаром: я столкнулся лицом к лицу с этим Нечто.

                "Поднимайся, Бен, - звал Пеннивайз, - я не обижу тебя. У меня есть книга для тебя. Вот книга... и вот шарик! Поднимайся! "

                Бен открыл рот, чтобы ответить: "Ты болван, если думаешь, что я собираюсь идти", - и вдруг он осознал, что если бы он сделал это, все вокруг уставились бы на него, все бы подумали: "Что это за сумасшедший?"

                "О, я знаю, что ты не ответишь, ты не можешь ответить, - прокричал Пеннивайз вниз и захихикал. - Я почти одурачил тебя, не так ли? Извините, сэр, нет ли у вас "Принс Альберт" в банке?.. Есть?.. Лучше отпустите бедного парня! Извините, мэм, это ваш холодильник потек?.. Да?.. Тогда не хотите ли вы поймать его?"

                Клоун откинул голову и закатился от смеха. Его хохот гремел и отдавался эхом в куполе ротонды, как черная ракета, и Бен только огромным усилием воли смог сдержаться от того, чтобы не зажать уши руками.

                "Иди сюда, Бен, - продолжал звать клоун. - Мы поговорим. На нейтральной территории. Что скажешь?"

                Я не собираюсь подниматься, - думал Бен. - Если я наконец доберусь до тебя, тебе это вряд ли понравится. Мы собираемся убить тебя.

                Клоун опять покатился со смеху: "Убить меня? Убить Меня?! "

                И вдруг, неожиданно пугающе его голос сделался голосом Ричи Тозиера, передразнивающего голос негритенка: "Не трогайте меня, масса, я буду хорошим негром, не убивайте этого черного мальчишку, Соломенная Голова! " И затем снова истерический хохот.

                Дрожащий, бледный Бен прошел через центр ротонды, гремящей эхом. Он почувствовал, что вот-вот завопит. Он встал перед книжной полкой, и наугад выбрал одну из книг, перелистывая ее дрожащей рукой. Его холодные пальцы оставляли следы на страницах.

                "Это твой единственный шанс. Соломенная Голова! - гремел голос сверху и сзади него. - Убирайся из города, убирайся, пока не стемнело. Сегодня вечером я всюду буду преследовать тебя... тебя и остальных. Ты слишком стар, чтобы остановить меня, Бен. Вы все слишком стары. Слишком стары, чтобы сделать что-нибудь, за исключением того, чтобы позволить себя убить. Убирайся, Бей! Ты что, хочешь полюбоваться на все это вечером?"

                Он медленно повернулся, все еще держа книгу в холодных руках. Он не хотел смотреть, но было похоже, что какая-то невидимая рука взяла его за подбородок и поднимает вверх, вверх, вверх. Клоун исчез. На краю левой лестницы стоял Дракула, но не киношный Дракула; это был не Бела Лугоци, и не Фрэнк Лэнгелла, и не Фрэнсис Ледерер, и не Кристофер Ли, и не Реджи Нолдер. Древний человекозверь с лицом искаженным и мертвеннобледным, с пурпурнокрасными глазами цвета запекшейся крови, с разинутым ртом, открывающим синие оскаленные клыки, торчащие под углом; это было похоже на лабиринт зеркал, где любой неверный шаг приведет к тому, что тебя разорвет на части.

                "КиииРач", - прокричало оно и клацнуло челюстями. Кровь потекла изо рта красночерным потоком. Она капала с плотно сжатых губ на белую шелковую рубаху и текла по ней, оставляя кровавые следы.

                "Ты знаешь, что видел Стэн Урис перед тем, как умереть? - прокричал вампир, хохоча через кровавую дыру своего рта. - Был ли это Принц Альберт в банке? Был ли это Дэви Крокет - Король Дикого запада? Что он видел, Бен? Что? Ты хочешь увидеть это тоже?, То, что видел он?" И опять этот истерический смех. И Бен знал, что и он тоже скоро забьется в истерике, и не было способа остановить крик; он едва сдерживал его. Кровь лилась потоком с лестницы, как из мерзкого душа. Одна капля упала на скрюченную от артрита руку старика, читающего "Уолл-стрит джорнэл". Она текла и текла между ещ суставами, невидимая и неосязаемая.

                Бен затаил дыхание, уверенный, что сейчас вырвется крик, немыслимый в тишине этого мягкого моросящего весеннего полудня, как неожиданный удар ножом... или как рот, набитый лезвиями.

                Вместо этого нерешительно и нетвердо, не выкрикнутые, а сказанные, сказанные, как молитва, тихо, пришли слова: Мы сделаем вместо этого шарики. Мы перельем серебряный доллар в серебряные шарики.

                Джентльмен в шоферской кепке, который просматривал заметки де Варгаса, посмотрел напряженно.

                - Чепуха, - сказал он. На этот раз люди действительно посмотрели вверх: кто-то шикнул на старика, на что тот очень обиделся.

                - Простите, - сказал Бен низким дрожащим голосом. Он прекрасно знал, что его лицо покрыто потом и что его рубашка прилипла к телу. - Я думал вслух...

                - Чепуха, - повторил старик громче. - Кто сможет делать серебряные шарики из серебряных долларов? Чепуха! Фантастика! Проблемы гравитации...

                Неожиданно подошла мисс Дэннер:

                - Мистер Брокхил, вы должны соблюдать тишину. Люди читают, - сказала она достаточно вежливо.

                - Человеку плохо, - сказал Брокхил, возвращаясь к своей книге. - Кэрол, дайте ему аспирин.

                Кэрол Дэннер посмотрела на Вена, и лицо ее заострилось.

                - Вы больны, мистер Хэнском? Я понимаю, что это невежливо спрашивать, но выглядите вы ужасно.

                Бен сказал:

                - У меня на завтрак сегодня была китайская еда. Думаю, мне ее не переварить.

                - Если вы хотите прилечь, то в кабинете мистера Хэнлона есть раскладушка. Вы могли бы...

                - Нет, спасибо, не стоит, - Не полежать ему хотелось, а послать всю эту чертову библиотеку подальше. Он посмотрел на лестничную площадку. Клоун исчез. И вампир Исчез. Но висел шарик, крепко привязанный к низким железным перилам, которые загораживали площадку. На боку у него была надпись: "Всего хорошего! Сегодня ты умрешь".

                - Я заполнила вашу библиотечную карточку. Вам она еще нужна? - спросила библиотекарша.

                - Да, спасибо, - сказал Бен и глубоко и тяжело вздохнул. - Мне очень жаль, что все так случилось.

                - Надеюсь, что это не пищевое отравление, - сказала она. - Это не сработает, - сказал мистер Брокхил, не поднимая глаз от де Варгаса и не выпуская своей потухшей трубки изо рта. - Фантастика. Пуля будет кувыркаться.

                И совершенно неожиданно, не желая что-то сказать, Бен начал.

                - Шарики, а не пули. Мы поняли уже тогда, что не сможем делать пули. Знаете, мы были детьми. Это была моя идея...

                - Шшшш, - зашипел кто-то опять.

                Брокхил взглянул на Вена, как будто желая что-то сказать, но снова вернулся к своим заметкам.

                У конторки Кэрол Дэннер подала ему маленькую оранжевую карточку со штампом Публичной библиотеки Дерри вверху.

                Ошеломленный, Бен осознал, что это первая в его жизни взрослая библиотечная карточка. Та, которую он имел в детстве, была желтоканареечного цвета.

                - Вы уверены, что не хотите прилечь, мистер Хэнском?

                - Я чувствую себя немного лучше. Спасибо.

                - Правда?

                Он выдавил что-то наподобие улыбки.

                - Уверен.

                - Вы действительно выглядите немного лучше, - сказала она, но не совсем уверенно, как будто понимая, что нужно говорить так, но в действительяости не очень в это веря.

                Затем она поднесла книгу под приспособление дяя микрофильмирования, которое они в то время использовали для записи книг, выдаваемых читателям, и Бен почувствовал почти истерическое изумление. Это та самая книга, которую я снял с полки, когда клоун начал говорить голосом негритенка, - подумал он. Она решила, что я хотел взять ее. Я впервые за двадцать пять лет взял книгу из Публичной библиотеки Дерри, но даже не зная), что это за книга. Кроме того, мне это и не надо. Только бы выбраться отсюда. И все, и все!

                - Спасибо, - сказал он, забирая книгу.

                - Мы будем очень рады видеть вас снова, мистер Хэнском. Вы уверены, что вам не нужен аспирин?

                - Совершенно уверен, - сказал он, а затем, поколебавшись, спросил. - Вы случайно не знаете, что случилось с миссис Барбарой Старретт? Она была когда-то заведующей библиотекойдля детей.

                - Она умерла, - сказала Кэрол Дэннер. - Три года тому назад, у чее был удар, как я понимаю. Очень странно. Она была относительно молодой... 58 или 59 лет, я думаю. Мистер Хэнлон даже закрыл на один день библиотеку.

                - О! - сказал Бен, ощущая еще одно пустое место в своем сердце. Вот что случается, когда возвращаешься туда, где ты "жил да был когда-то", как поется в песне. Крем на торте сладкий, а внутри - горько. Люди забывают вас или умирают, теряют волосы и зубы. Иногда вы обнаруживаете, что они сошли с ума. О, как хорошо быть живым! Господи, помилуй!

                - Извините, - сказала она, - вы, наверное, любили ее.

                - Да, все ребятишки любили миссис Старретт, - сказал Бен и почувствовал, что слезы подступают совсем близко.

                - Как вы...

                Если она спросит еще раз, как я себя чувствую, я на самом деле расплачусь. Или закричу. Или еще что-нибудь.

                Он взглянул на часы и сказал:

                - Мне действительно надо бежать. Спасибо, что были так добры.

                - Желаю приятно провести день, мистер Хэнском.

                Не сомневайтесь. Потому что вечером я умру.

                Он помахал ей на прощанье и пошел обратно через весь зал. Мистер Брокхил взглянул на него еще раз строго и подозрительно.

                Он посмотрел вверх на площадку. Воздушный шарик все еще болтался там, привязанный к перилам. Но надпись на боку теперь сообщала следующее: "Я УБИЛ БАРБАРУ СТАРР БТП Пеннивайз Клоун".

                Он оглянулся, снова чувствуя, как комок подкатывает к горлу. Он смог выйти на улицу и остановился, пораженный солнечным светом - над головой мчались облака, смятенные и прекрасные в солнечном свете, а теплые майские лучи делали траву невыносимо зеленой и буйной. Бен почувствовал, что в сердце его что-то поднимается, ему казалось, что он оставил в библиотеке какую-то невыносимую ношу... Он посмотрел на книгу, которую взял в библиотеке, и зубы его сжались с неожиданной причиняющей боль силой. Это был "Бульдозер" Стивена Мидера, одна из книг, что он брал в библиотеке в тот день, когда ему пришлось бежать в Барренс, чтобы избавиться от Генри Бауэрса и его друзей.

                И, вспоминая Генри, он заметил на обложке книги едва заметный отпечаток своего старого ботинка.

                Разминая страницы и перелистывая их, он посмотрел в конец книги. Он знал, что в библиотеке перешли на контрольную систему микрофильмирования, но в этой книге все еще был бумажный пакет в конце с засунутыми туда карточками. На каждой линии после фамилии стояла дата возврата, проштампованная библиотекарем. Бен увидел: Имя читателя

                Дата возврата Чарльз Браун Май 14 1958 Дэвид Хартвелл Июнь 01 1958 Джозеф Бреннан

                Июнь 17 1958

                И на последней строке в карточке была его собственная детская подпись, написанная жирным карандашом: Бенджамин Хэнском

                Июль 09 1958

                И везде, по всей книге - на карточке и на страницах, на последнем листе, - везде стоял красный, как кровь, штамп - "СДАНО".

                - О, Господи Боже мой, - промычал Бен. Он не знал, что еще сказать, кроме: "Боже мой, Боже мой! "

                Он стоял в этом обновленном солнечном свете и неожиданно вспомнил: а что же происходит с остальными? Эдди Каспбрак попадает в ловушку

                Эдди вышел из автобуса на углу Канзас-стрит и Коссутлейн. Улица Коссутлейн плавно спускалась четверть мили до крутого обрыва, сходящего прямо в Барренс. Он совершенно не мог понять, зачем он сошел с автобуса именно здесь. Он не знал никого, кто жил в этой части улицы. Но казалось, что только здесь и надо было сойти. Это все, что он знал, но и этого было достаточно. Беверли выбралась из автобуса, помахав им на прощанье, на одной из остановок в конце Мейн-стрит. Майк отогнал свою машину назад к библиотеке. И сейчас, наблюдая, как маленький и какой-то неуклюжий автобус "Мерседес" удаляется в конец улицы, Эдди не мог понять, что он здесь делает, на этом уединенном и мрачном углу, в этом мрачном городе, 6 пятистах милях от Миры, которая, несомненно, проливает слезы из-за него. Он прокашлялся и пошел вдоль на Канзас-стрит, размышляя, идти ли ему к Публичной библиотеке или, может быть, свернуть на Костеллоавеню. Начинало проясняться, и он подумал, не пойти ли ему по Западному Бродвею, чтобы полюбоваться старыми викторианскими домами, которые тянулись вдоль улицы, - этими двумя по-настоящему красивыми кварталами Дерри. Он хаживал сюда, когда был маленьким, - просто гулял по Западному Бродвею, или случайно заходил сюда, если шел куда-нибудь по своим делам. Там стоял дом Мюллеров - на углу Витчем и Западного Бродвея, - красный дом с башенками по обеим сторонам и забором спереди. У Мюллеров был садовник, который всегда смотрел на Эдди с подозрением, когда он проходил мимо.

                Дальше стоял дом Бови, через четыре дома от Мюллеров, на той же стороне - по этой причине, как он думал, Грета Бови и Салли Мюллер были такими большими подругами в грамматической школе. Дом утопал в зелени и тоже был с башенками, но башенки на доме Мюллеров были квадратными, в то время как у Бови они завершались смешными конусообразными штуками, которые казались Эдди бумажными колпаками. Летом у них всегда стояла садовая мебель на лужайке стол с желтым зонтиком над ним, плетеные стулья и гамак, повешенный между двумя, деревьями. Там всегда организовывались игры в крокет. Эдди знал об этом, хотя Грета никогда не приглашала его поиграть. Иногда, проходя мимо, Эдди слышал стук мячей, смех, визг, если чейто мяч улетал. Однажды он увидел Грету - с лимонадом в одной руке и с крокетной клюшкой в другой, выглядела она, нет слов, такой приятной и стройной. Грета бежала за своим мячом, который улетел, и поэтому Эдди смог увидеть ее.

                Он немного влюбился в нее в тот день - ее сияющие светлые волосы спадали на яркосинее платье. Она глядела по сторонам, и в один момент он даже подумал, что она увидела его, но вскоре он понял, что ошибся, потому что, когда он поднял руку, чтобы поприветствовать ее, она не подняла свою в ответ, она просто бросила найденный мяч на площадку и побежала вслед за ним. Эдди ушел, не обижаясь за то, что она не ответила на приветствие (он искренне верил, что она, должно быть, не заметила его) или за то, что она никогда не приглашала его поиграть в крокет: почему такая красивая девочка, как Грета Бови, будет приглашать такого мальчишку, как он? Он был плоскогрудым астматиком с лицом водяной крысы.

                Эх, - подумал он, бесцельно двигаясь вниз по Канзас-стрит, - хорошо бы пойти на Западный Бродвей и посмотреть на все эти дома опять - на дом Мюллеров, Бови, доктора Хэйла, Трэкеров. Мысли его резко оборвались на последнем имени, потому что, черт подери! - вот он стоит перед гаражом братьев Трэкеров.

                - Все еще здесь, - громко сказал Эдди и засмеялся.

                Дом на Западном Бродвее принадлежал Филу и Тони Трэкерам - двум старым холостякам, - и быд, наверное, самым красивым домом на этой улице белоснежный викторианский дом, с зелеными лужайками и огромными клумбами, которые буйно цвели, начиная с ранней весны и до поздней осени. На подъездной дороге все щели и выбоины всегда были замазаны, поэтому она всегда оставалась свежей и черной, как темное зеркало. Черепичные скаты крыши своим безупречным зеленым цветом всегда соперничали с лужайками. И люди часто останавливались, чтобы сфотографировать старинные и необыкновенно причудливые окна.

                "Любые люди, содержащие дом в таком порядке, должны быть с причудами", - как-то раз безапелляционно отметила мать Эдди, а Эдди побоялся спросить, что это значит.

                Гараж для грузовиков был прямой противоположностью дому Трэкеров на Западном Бродвее. Это было низкое кирпичное сооружение. Кладка была старая и местами обвалилась. Фасад был грязнооранжевым и отбрасывал тень на перепачканный сажей низ здания. Все окна были одинаково грязными, за исключением маленького круглого кусочка на нижней раме в конторе диспетчера. Этот маленький кружочек очищался мальчишками и до Эдди и после него, потому что над столом диспетчера висел календарь "Плейбой". Не было такого мальчишки, который бы не остановился перед игрой в бейсбол и не взглянул на ежемесячную новенькую очаровашку через протертое отверстие на стекле.

                Братья ставили свои грузовики отдельно от всех на заднем дворе; они могли стоять там очень долго, потому что оба обожали бейсбол и любили, когда дети приходили к ним поиграть. Фил Трэкер водил грузовик сам, поэтому мальчишки редко видели его, но Тони Трэкер, человек с огромными кулачищами и сильной волей, вел книги и счета, и Эдди (который никогда не играл: его мать убила бы его, если бы узнала, что он играет в бейсбол, бегая и вдыхая пыльный воздух своими нежными легкими, рискуя сломать ногу или еще Бог знает что) иногда видел его. Он всецело принадлежал лету и этой игре, для Эдди он был частью бейсбола, как позже Мэл Аллен. Тони Трэкер, огромный, а иногда похожий на привидение в своей белой рубашке, мерцающей в наступивших летних сумерках, когда светлячки начинали летать в воздухе, вопил: "Ты должен подлезть под этот мяч, прежде чем схватишь его, ты, Рыжий) Следи за мячом. Полпинты! Ты не сможешь бить по чертовой штуке, если не смотришь на нее... Пас, Копыто! Рви подметки от второго судьи, он никогда тебя не догонит!!! " Он никогда никого не звал по имени, как помнит Эдди. А всегда только - "эй. Рыжий, эй. Белобрысый, эй, Четырехглазый, эй. Полпинты". Он никогда не говорил "мяч", а всегда "мач". Бита никогда не была битой, а всегда что-то типа "ясеневая ручка". Еще он имел обыкновение кричать: "Ты никогда не ударишь по мачу, если как следует не замахнешься, Копыто! "

                Улыбаясь своим воспоминаниям, Эдди подошел поближе... и улыбка исчезла. Длинное кирпичное здание, где слышались команды, чинились грузовики, хранились товары короткое время, было погружено в тишину и темноту. Сорная трава росла прямо из гравия, и не было ни одного грузовика по обеим сторонам двора... только одинокая коробка с ветхими стенами уныло торчала среди этого развала.

                Подойдя еще ближе, он увидел вывеску продавца недвижимости в окне: "Продается".

                Трэкеры разорились, - подумал он и удивмяся той грусти, которую вызвала эта мысль, как если бы кто-то умер. Он был рад сейчас, что не пошел дальше по Западному Бродвею. Если "Братья Трэкеры" могли исчезнуть - "Братья Трэкеры", которые казались вечными, - что же могло произойти с улицей, той сшоб улицей, по которой он так любил гулять мальчишкой? Ои не хотел ввдеть Грету Бови с сеянной в волосах, с (мстолстевпиши бедрами и ногами - от чрезмерного сидеим, переедания и перепивания. Лучше было держаться подальше.

                Вот что мы все должны делать - держаться подальше. Нам нечего здесь делать. Возвращение в детство похоже на немыслимую йоговскую штуку - типа засовывания смей ноги в рот или самопоедания. Это невозможно сделать. А некоторые здравомыслящие люди были бы чертовски рады, если бы это случилось... что же могло случиться с Тони и Филом Трэкерами?

                С Тони мог случиться сердечный приступ. У него было килограммов 75 лишнего веса. Ему следовало следить за сердцем. Это только поэты могут петь романсы о разбитых сердцах. А сердце Тони, наверняка, отказало. А Фил? Может быть, что-то случилось на дороге. Эдди, который тоже жил когда-то на колесах (правда, сейчас он ездил только на церковные службы, а работал за столом) знал, что случается на дорогах. Старый Фил мог поехать по делу куда-нибудь в Нью-Гемпшир или в Хэйсвильские леса на севере Мэна, когда дорогу занесло снегом или была гололедица, или, может быть, он не справился с управлением на длинной дороге к югу от Дерри, направляясь в Хэвен в весеннюю распутицу. Всякое могло случиться, как поется в этих душещипательных песнях о шоферах грузовиков, которые носят стетсоновские шляпы и принимают жизнь как она есть. Сидеть за столом, конечно, иногда скучно, но Эдди сам побывал на водительском сиденье и знал, что настоящее одиночество всегда окрашено в грязнокрасный цвет: свет задних огней впереди едущего автомобиля отражается в капельках дождя на переднем стекле.

                - О, как быстро летит это дерьмовое время, - сказал Эдди Каспбрак, вздыхая и даже не обращая внимания на то, что он говорит громко.

                Чувствуя себя одновременно просветленным, но и несчастным, - состояние, наиболее характерное для него, чему он никогда не мог поверить, - Эдди прошел через здание, хрустя гравием под ногами, чтобы посмотреть на место, где проходили игры в бейсбол, когда он был ребенком, тогда ему казалось, что мир на 90 % состоит из детей.

                Площадка Изменилась не так сильно, но одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть, что игры там больше не проводятся.

                В 1958 году ромбовидная форма площадки определялась не только и не столько бейсбольными дорожками, сколько следами бегущих ног. У них практически ничего не было для игры, у этих мальчишек, которые играли здесь в бейсбол; все мальчишки были старше Неудачников, хотя Эдди вспомнил, что Стэн Урис иногда играл, у него были красивые подачи, на поле он мог бегать быстро и имел отличную реакцию.

                Сейчас, стоя здесь, Эдди не видел никаких следов этих старых игр. Трава обильно прорастала сквозь гравий. Разбитые бутылки из-под содовой и пива валялись тут и там; в прежние времена такого никогда бы не допустили. Единственная вещь, которая не изменилась - это забор из цепей позади площадки, двенадцати футов в высоту, удивительно ржавый и грязный.

                Это была уже наша территория, - подумал Эдди, стоя в раздумье там, где 27 лет назад шла их игра. - Через забор и к Барренсу... Он громко рассмеялся, а затем посмотрел вокруг себя нервно, как если бы увидел привидение, которое смеялось вместо него, вместо солидного мужчины в шестидолларовых брюках, солидного, как...

                "Оставь это", - казалось, он услышал голос Ричи. - "Какой же ты солидный? Ты совсем не солидный, и цыпочек у тебя было мало за последние несколько лет и с большими промежутками. Правда?"

                - Правда, - сказал Эдди тихо и пнул несколько камней, которые с шумом покатились. По правде говоря, он видел только два мяча, которые перелетели через забор на площадке позади "Братьев Трэкер", и оба эти мяча были забиты одним и тем же мальчиком, Белчем Хаггинсом. Белч был почти комически огромен - шесть футов в высоту, и уже в 12 лет вес его был около 170. Он получил свое прозвище Отрыжка потому, что спокойно мог производить рыгание удивительной громкости и продолжительности - в лучшие моменты это звучало как помесь лягушки с цикадой.

                Белч был не таким уж жирным, вспомнил Эдди сейчас, но это выглядело так, как будто Господь Бог никогда не производил двенадцатилетнего мальчишку таких необъятных размеров; если бы он не умер в то лето, то достиг бы размеров 6 на 6 или даже больше. В свои двенадцать лет он был неуклюж, вял и казался почти придурковатым, - все его движения были медлительны и лишены координации. У него не было никакой грации, как, например, у Стэна; казалось, что тело Белча отдельно от головы витает в каком-то медленном сонном мире. Так же медлителен Белч был и на площадке. Если он вел мяч, то только ленивый не смог бы догнать его и перехватить игру. Но если уж он бил, друзья могли быть довольны. Те два мяча, которые Эдди видел, Белч так и не нашел. Первый вообще никогда не нашли, хотя более дюжины мальчишек блуждали взад и вперед над спящим обрывом Барренса, разыскивая его. Второй все же был найден. Мяч принадлежал одному шестикласснику по кличке Гнус и использовался с самой ранней весны и до поздней осени 1958 года. В результате это был уже не идеальный круглый белый шар с красными стежками, он стал грязным, в зелени от травы и лопнул в нескольких местах от постоянных прыжков по гравию. Стежок в одном месте уже начал расходиться. И Эдди, который подбирал улетевшие мячи, когда астма не так беспокоила его, знал, что скоро кто-нибудь выбросит этот мяч и они станут играть другим.

                Но пока этот день не пришел, семиклассник, которого, возможно, звали Стрингер Дэдхем, сказал, что он придумал "изменение скорости", подачу, направленную против Белча Хаггинса. Белч принял подачу идеально (она была медленной) и ударил старый мяч Снаффи так сильно, что с него слетела оболочка и пролетела над площадкой, как большая белая моль. А сам мяч продолжал лететь вверх в темное небо, все больше и больше разваливаясь. И Эдди вспомнил, как Стрингер Дэдхем грязно выругался тихим голосом, когда он летел, оставляя след в небе. А шестеро мальчишек пообезьяньи карабкались на забор, стараясь не выпустить его из виду. Эдди запомнил каркающий смех Тони Трэкера и его крик: "За такие штуки надо гнать со стадиона! Слышите? Надо бы убрать его со стадиона "Янкиз"! "

                Питер Гордон нашел мяч недалеко от ручья, где три не Дели спустя должен был открыться клуб Неудачников. То, что осталось от него, было меньше трех дюймов в диаметре, он был похож на петушиный глаз, и его уже никак нельзя было перевязать веревкой.

                Не сговариваясь, мальчишки принесли остатки мяча Тони Трэкеру, который осмотрел его без слов, окруженный молчаливыми игроками. Если наблюдать за ними с какого-то расстояния, то этот кружок мальчишек, стоящих вокруг высокого человека с большим вылезающим из брюк животом, мог показаться каким-то религиозным собранием. Как бы почитанием какого-то святого образа. Белч Хатгинс даже никуда не побежал. Он стоял среди остальных мальчиков, как человек, который точно не знает, где он находится. То, что Тони Трэкер отдал ему в тот день, было по размеру даже меньше, чем теннисный мяч.

                Эдди, заблудившийся в этих воспоминаниях, уходил от того места, где был "дом", проходя через насыпь, где стоял подающий, и дальше на лоно природы. Он немного постоял, оглушенный тишиной; затем подошел к забору. Забор был еще более ржавым, чем тогда, и весь зарос каким-то уродливо вьющимся диким виноградом. Глядя через забор, Эдди мог видеть, как резко земля уходила вниз, тоже вся заросшая буйной зеленью.

                Барренс походил на джунгли больше, чем когда-либо, и он впервые за много лет подумал, почему такое место вообще называется пустошью, его можно было назвать поразному, но никак не пустошью. Почему не Диким лесом или Джунглями?

                Пустошь. Звучание этого слова было угрожающим, почти зловещим, но оно вызывало в памяти не сплетение кустов и деревьев, борющихся за место под солнцем, а картины песчаных дюн, тянущихся в бесконечность, серые плиты пустыни. Майк когда-то говорил, что они все пустоши, и казалось, это правда. Их семеро, и ни у кого нет детей. Даже сейчас, в дни расцвета и зрелости.

                Он смотрел сквозь цепи забора, прислушиваясь к далеким звукам машин на Канзас-стрит и к далекому плеску бегущей внизу воды. Она сверкала в весенней солнечном свете, как блики стекла. Бамбук все еще рос ввизу, болезненно белея, как поганка среди зелени. А еще ниже, в заболоченной земле, окаймляющей Кендускеаг, была предполагаемая трясина.

                Я провел самое счастливое время моею детства там, среди этого месива, подумал он и вздохнул.

                Он уже собирался уходить, когда что-то приковало его внимание: цементный цилиндр с тяжелой стальной крышкой наверху. "Пещеры Морлоков", называл их Бен, смеясь губами, но не глазами. Если вы подойдете к одному из них, то увидите, что он доходит вам до пояса (если вы, конечно, ребенок), и заметите слова "Департамент общественных работ Дерри", выбитые в металлическом полукруге. И вы можете услышать булькающий звук внутри. Как будто там работала какая-то машина.

                Пещеры Морлоков.

                Это туда мы ходили. В августе. В конце. Мы ходили в одну из "пещер Морлоков" Вена, в канализационную трубу, но спустя некоторое время она перестала быть канализационной трубой. Она стала... стала... чем?

                Патрик Хокстеттер упал туда. Беверли видела, как Оно схватило его. Это как-то связано с Генри Бауэрсом, ведь так? И...

                Он повернулся и пошел в сторону заброшенного склада, больше не глядя на Барренс; ему не нравились мысли, которые он вызывал. Он хотел домой к Мире. Он не хотел оставаться здесь. Он...

                - Лови, парень! - он повернулся на звук голоса и увидел мяч, летящий через забор прямо к нему. Мяч ударился о гравий и подскочил. Эдди поймал его. Он сделал это, не думая, и это было сделано очень красиво, почти элегантно.

                Он посмотрел на то, что показалось ему мячом, и все внутри его похолодело и опустилось. Когда-то Это было мячом. Сейчас это была смотанная проволока; оболочка мяча была сорвана. И он увидел, что проволока кудато тянется. Она проходила поверх забора витой паутиной и исчезала в Барренсе.

                О, Господи, Господи, опять Оно здесь со мной!

                - Давай сыграет, Эдди, - послышался голос с другой стороны забора, и Эдди с ужасом узнал голос Белча Хаггинса, которого убили в туннеле под Дерри в августе 1958 года. А сейчас здесь был Белч собственной персоной, пытающийся перелезть через забор. На нем была полосатая униформа бейсбольной команды Нью-Йоркских "Янкиз", разрисованная осенними листьями на фоне зелени. Это был Белч, но это также был прокаженный, отвратительное существо, восставшее из могилы, где он провел долгие годы. Плоть сего обрюзгшего лица сходила гниющими полосками. Одна глазница была пуста. Что-то шевелилось в его волосах. На одной руке у него была бейсбольная перчатка. Он просу ну л разлагающиеся пальцы своей правой руки через отверстие в заборе; когда он шевелил ими, слышался ужасающий скрежещущий звук, и Эдди подумал, что он сходит с ума.

                - Надо бы убрать его со стадиона "Янкиз", - сказал Белч и усмехнулся. Отвратительная жаба, белая и извивающаяся, выпрыгнула из его рта и упала на землю. - Ты меня слышишь? Надо бы убрать его с этого чертового стадиона! А между прочим, Эдди, ты не хочешь поиграть подающим? Я делаю это за десять центов. Черт, я буду делать это бесплатно.

                Лицо Белча изменилось. Желеобразный нос провалился, открывая два ряда красных щелей, которые Эдди видел в своих снах. Его волосы поползли с висков, превращаясь в белую паутину. Гниющая кожа на лбу спала, открывая белую кость, покрытую слизью, как мутные линзы прожектора. Белч исчез, появилось нечто, что стояло под балконом дома Э 29 на Нейболт-стрит.

                - Бобби подает мне за десять центов, - монотонно напевал он, начиная перелезать через забор. Он оставлял куски плоти на острых проволочных узлах забора. Забор трясло и шатало под его весом. Когда он дотрагивался до листьев дикого винограда, они становились черными. - Он делает это в рабочее время. 15 центов сверхурочно.

                Эдди пытался закричать, но только сухой бессмысленный шелест вырвался из его горла. Его легкие свистели, как самые старые в мире мехи. Он посмотрел на мяч в своих руках, и неожиданно кровь начала капать с витой проволоки. Она падала на гравий и исчезала между камешками. Эдди бросил то, ято было мячом, и попытался сделать несколько шагов назад; глаза вылезли из орбит, он вытирал руки о рубашку. Прокаженный добрался до верха забора. Эдди видел силуэт его головы на фоне неба как сушеная тыква с отверстиями на Хэллуин. Язык его свисал фута на четыре; он извивался по забору, как змея выползающая изо рта прокаженного. Одна секунда, другая...

                Он не испарился, как привидение в кино, он просто выпал из бытия. Но Эдди слышал характерный звук, напоминающий хлопок пробки, вылетающей из бутылки шампанского. Это был звук воздуха, заполняющего пространство, где был прокаженный.

                Он повернулся и побежал, но не пробежал и десяти шагов, как какието предметы вылетели из заброшенного кирпичного склада. Он подумал, что это летучие мыши, и закрыл голову руками.., потом он увидел, что это куски материи, которые клали на поле, когда большие ребята играли здесь. Они вертелись и кружились, и он отворачивался, чтобы они не задели лицо. Наконец они легли на свои места все вместе, шлепая по гравию со звуками, напоминающими: "Раз, два, три, игра! "

                Сдерживая дыхание, Эдди проскочил мимо поля с перекошенным ртом, с лицом, белым, как сыр.

                "Бах! " - звук биты, ударяющей по несуществующему мячу. А потом...

                Эдди остановился, силы уходили из него, он тяжело дышал. И вдруг земля стала вспучиваться по прямой линии от "дома" до площадки, как будто гигантский суслик рыл тоннель недалеко от поверхности земли. Гравий падал по обе стороны от тоннеля. Разрыхленная поверхность приблизилась к полю, и один кусок материала взлетел, щелкнув в воздухе. Он летел тяжело, но быстро, издавая шуршащие звуки - звуки, исходящие когда-то от мальчишек, пинающих и поддающих ногами эту тряпку. Земля начала вздыматься между первой и второй площадкой, и эта тоже взлетела в воздух, издавая такие же звуки, пока, наконец, не опустилась, когда тоннель под землей достиг третьей площадки и направился к "дому". Площадка "дом" также взлетела, но, прежде чем она успела приземлиться, из-под земли появилась какая-то штука, как мрачный сюрприз на вечеринке, и штукой этой был Тони Трэкер, с лицом, похожим на скальп с приклеенными кусками мяса, на его белой рубашке - гниющие куски тела. Он выполз из-под земли на месте с отметкой "дом", раскачиваясь взад и вперед и извиваясь, как червяк. "Неважно, сколько ты будешь примеряться", сказал Тони Трэкер скрежещущим голосом. "Неважно. Мы увидим. Мы поймаем тебя. Тебя и твоих дружков. Мы схватим мяч! "

                Эдди вздрогнул и бросился прочь. Но тут кто-то положил ему руку на плечо. Он сбросил ее. Рука сначала сжала его плечо, потом отпустила... Он повернулся - это оказалась Грета Бови. Она была мертва. У нее не было половины лица, черви ползали в обнажившемся мясе. В руке она держала воздушный шарик зеленого цвета.

                - Автомобильная катастрофа, - сказала уцелевшая часть ее рта и ухмыльнулась. Усмешка эта произвела невыразимый лопающий звук, и Эдди увидел ряд сухожилий, двигающихся, как чудовищные ремни. - Мне было восемнадцать, Эдди, я выпила и поехала на красный свет. Но я все равно хочу с тобой дружить, Эдди.

                Эдди отшатнулся от нее, закрыв лицо руками. Она пошла к нему. Кровь брызнула из ее ног, потом засохла.

                И наконец позади нее он увидел то, что привело его в совершенный ужас: через площадку к нему тащился Патрик Хокстеттер.

                Эдди побежал. Грета опять схватила его, пачкая какой-то ужасной жидкостью его воротник. Тони Трэкер бежал, как суслик человеческого роста. Патрик Хокстеттер спотыкался и шатался. Эдди бежал, не зная, откуда у него берутся силы и дыхание, но бежал со всех ног. И на бегу видел слова, плывущие перед ним; слова были выписаны на шарике зеленого цвета, который держала Грета Бови. "ТАБЛЕТКИ ОТ АСТМЫ ВЫЗЫВАЮТ РАК ЛЕГКИХ! ПРИВЕТ ОТ АПТЕКИ НА ЦЕНТРАЛЬНОЙ! "

                Эдди бежал. Он бежал и бежал, пока не рухнул в изнеможении чуть живой около Маккаронпарка, и несколько ребятишек видели его и наблюдали за ним, потому что он был похож или на привидение, или на больного какой-то страшной болезнью, и, как они думали, он мог быть даже убийцей, и они спорили, не сдать ли его в полицию, но в конце концов все-таки не сдали. Бев Роган платит долги

                Беверли с отсутствующим видом шла вниз по Мейн-стрит от гостиницы, где она переоделась в джинсы и яркожелтую дымчатую блузку. Она не думала, куда идет. Вместо этого в ее мыслях вертелось следующее: Твои волосы - зимний огонь, Тлеющие красные угольки в январе. Мое сердце сгорает.

                Она спрятала стихотворение в нижний ящик под белье. Может, мать и видела это, но ничего не сказала. Важность заключалась в том, что это был единственный ящик, в который отец никогда не заглядывал. Если бы он увидел открытку, он мог бы посмотреть на нее своим ясным, дружелюбным, почти парализующим взглядом и спросить самым дружеским тоном: "Ты сделала то, что нельзя делать? Бев? Ты делала что-то с мальчиком?" Был ли ответ - "нет", был ли ответ - "да", - все равно за этим следовал быстрый и сильный удар, такой быстрый и сильный, что в первые секунды даже не чувствовалось боли, как будто на месте удара образовывался вакуум, но через мгновение этот вакуум наполнялся болью. А его голос продолжал дружелюбно: "Я очень беспокоюсь о тебе, Беверли. Я чудовищно обеспокоен. Ведь ты уже выросла, не так ли?"

                Ее отец, может быть, так и живет в Дерри. Он жил здесь, когда она в последний раз слышала о нем, но это было... как давно? Лет десять тому назад? Задолго до того, как она вышла замуж за Тома, в любом случае. Она получила от него открытку.

                "Надеюсь, что ты ведешь себя хорошо и здорова, - говорилось в открытке. Надеюсь, что ты пришлешь мне что-нибудь, если сможешь, так как у меня очень мало денег. Я люблю тебя, Бевви. Папа".

                Да, он любил ее, и она предполагала, что именно по этой причине она влюбилась так отчаянно в Билла Денбро тем долгим летом 1958 года. Потому что из всех мальчишек Билл единственный, кто вызывал ощущение силы, которое у нее ассоциировалось с отцом... но это была сила иного сорта, сила, которая умела и слушать. Она не видела высокомерия и чувства собственности ни в его глазах, ни в его поступках. В то время, как она считала, что беспокойство отца вызвано только чувством власти, в соответствии с которым люди, как домашние животные, должны подвергаться дрессировке и быть послушными.

                По этой или по иной причине, но к концу вечеринки в июле того года, на той вечеринке, где Билл одержал полную победу, которая не потребовала от него никаких усилий, она без ума, с головы до пят влюбилась в него. Назвать это просто детским увлечением было все равно, что сказать, что "Ролс-Ройс" это средство передвижения на четырех колесах, что-то типа вагона. Она не хихикала и не заливалась краской, когда видела его, не писала мелом его имя на деревьях или на стенах Моста Поцелуев. Просто она все время видела перед собой его лицо-томное, причиняющее сладкую боль чувство. Она могла бы умереть ради него.

                Вполне естественно, что она думала, что это Билл послал ей любовное стихотворение... хотя в глубине души она всегда знала, кто это сделал на самом деле. И позже каким-то образом автор признался, что это сделал он. Да, Бен сказал ей это (хотя сейчас она не могла вспомнить, при каких обстоятельствах и когда он действительно сказал это вслух), хотя его любовь к ней была так же глубоко спрятана, как ее к Биллу.

                 (Но ты сказала, Бввви, ты сказала ему, что ты любима).

                Хотя для всех, кто мог смотреть и видеть (добрыми глазами), это было очевидным. Это можно было увидеть по тому, как тщательно он сохраняет дистанцию между ними, как он затаивает дыхание, когда дотрагивается до ее руки, как он одевается, когда знает, что увидит ее. Дорогой, родной толстый Бен.

                В конце концов это кончилось - этот трудный треугольник, но как это произошло, она не может вспомнить. Ей кажется, ч, то Бен признал свое авторство и то, что он послал любовное стихотворение. Она думала, что сказала Биллу, что любит его и что будет любить его вечно. И однако эти два разговора помогли им спастись... Она не моглавспомнить. Эта память (или память памяти: это ближе к существу дела) была, как острова, которые на самом деле не острова, а так, небольшие кусты отдельного кораллового рифа, который случайно появился из воды, но не как отдельный кусок, а как часть целого. И как она ни старалась глубже проникнуть в остальное, как только она делала это, тут же появлялся этот сумасшедший образ: стая птиц, которая каждую весну возвращается в Новую Англию, перегружает телефонные провода, деревья и крыши и все места наполняет своим хриплым чириканьем, и даже теплый воздух позднего марта набит ими. Этот образ приходит к ней опять и опять, напоминая и раздражая, как радиоволна, которая заглушает сигнал, который вы действительно хотите поймать.

                Приехала домой, - думала она печально, но продолжала путь. То, что она видела перед собой, мало изменилось. Несколько деревьев исчезло; возможно, вязы погибли от какой-нибудь болезни. Дома стали грязнее, разбитых окон стало больше, чем, тогда, когда она была ребенком. Некоторые разбитые стекла были заменены картонками. Некоторые нет.

                И вот она стоит перед жилым домом Э 127 по Мейн-стрит. Все еще здесь. Облупленные белые стены стали облупленными шоколаднокоричневыми за те годы, что она здесь не была, но тут не могло быть ошибки. Вот окно, которое было их кухней, вот ее спальня.

                Она вздрогнула, обхватив себя руками за плечи крестнакрест.

                Папа, может быть, до сих пор живет здесь. Да, может быть. Он бы не переехал без особой нужды. Поднимайся, Беверли. Посмотри на почтовые ящики. Три ящика для каждого дома, как в те дни. А если ты увидишь на одном надпись "Марш", ты можешь позвонить и очень скоро услышишь шарканье тапочек внизу в холле, дверь откроется, и ты увидишь его, человека, чья сперма сделала тебя рыжей, левшой и дала тебе способность рисовать... ты помнишь, как он когда-то рисовал? Он мог рисовать все, что захочет. Если ему хотелось пожалуйста. Но ему не часто хотелось. Думаю, у него было столько всего, о чем надо было заботиться. Но, когда он садился рисовать, ты сидела рядом с ним, часами наблюдая, как он рисовал котов, собак, коров с выменем и с подписью Муму. Ты смеялась, и он смеялся, потом говорил: "Теперь ты, Бевви". Потом он водил твоей рукой с карандашом, и ты видела корову, и кота, и смеющегося человека, появляющегося из-под твоего карандаша. И ты вдыхала запах его лосьона и чувствовала тепло его кожи. Заходи, Беверли! Позвони. Он подойдет, и он окажется старым, с глубокими морщинами на лице, а зубы те, которые остались, будут желтыми, и он посмотрит на тебя и скажет: "О, Бевви, ты вернулась! Вернулась, чтобы навестить своего старого отца. Входи, Бевви, я рад тебя видеть, рад, потому что беспокоился о тебе, очень беспокоился".

                Она медленно шла по тропинке, и сорная трава, растущая между плитками тротуара, цеплялась за ее джинсы. Она ближе подошла к окнам первого этажа, но они были занавешены. Она посмотрела в почтовые ящики. Третий этаж Стоквезер. Второй - Берк. Первый - у нее перехватило дыхание - Марш.

                Но я не позвоню. Я не хочу его видеть. Я не позвоню.

                Это было твердое решение. Решение, которое открыло ворота для еще более твердого решения. Она должна идти дальше по тропинке! Обратно в город! Обратно в гостиницу! Упаковать вещи! Заказать такси! Улететь! Велеть Тому собираться! Жить счастливо! Умереть спокойно! Она позвонила. Услышала знакомые шаги из комнаты - чикчок - это всегда звучало для нее, как китайские имена: Чинг-Чонг! Тишина. Нет ответа. Она переминалась с одной ноги на другую, неожиданно захотев в туалет.

                Никого нет дома, - подумала она с облегчением. - Можно идти. Но вместо этого позвонила снова: Чинг-Чонг! Нет ответа. Она стала думать о прелестном маленьком стихотворении Вена и старалась вспомнить точно, когда и как он признался в своем авторстве, и почему-то на какую-то долю секундал это вызвало у нее воспоминания о первом менструальном цикле. Когда это у нее началось, в одинналдать? Точно нет. Но грудь начала побаливать где-то в середине зимы. Почему?.. Потом она опять пыталась представить стаю, забившую телефонные провода, чирикающую везде и всюду.

                Сейчас я уйду, я уже позвонила два раза, этого достаточно.

                Но она снова позвонила.

                Чинг-Чонг!

                На этот раз кто-то приближался, и звук был как раз такой, как она себе его представила; усталый шепот старых тапочек. Она однако оглянулась кругом и подошла близкоблизко. Не убежать ля ея за угол, пусть отец думает, что это мальчишки балуются? *Эй, мистер* У вас нет "Принс Альберт" в банке?"

                Ойа с облегчением вздохнула, потому что это был не ее отец. В дверях стояла я глядела на нес высокая женщина далеко за семьдесят. Ее вояосы были ддииными и пышными, почти белымя, только яногда среда белизны можно было увидеть пряд?", как из чистого золота. Глаза за очкамя отсвечивали синим, как вода в фяордах, откуда, возможно, приплыли ее предай. На ней был сиреневый халат из натурального шелка. Ветхий, но чистый, fie морщинистое лицо излучало доброту.

                - Что угодро, мисс?

                - Прошу прощения, - сказала Беверли. Желание смеяться прошло так же, как и возиякло. Она заметила на шее старухи камею. Почти наверняка она была сделана из слоновой кости, настоящей слоновой кости в обрамлении полоски золота, такой тонкой, что она была почти невидама.

                Должно быть, я ошиблась квартирой. Илм намеренно нажала звонок не той квартиры, - говорил ей внутренний голос.

                - Я хотела позвонить к Маршу.

                - Марш? - ее голова медленно закачалась.

                - Да, понимаете.

                - Но здесь нет никакого Марта, - сказала старуха.

                - Правда?

                - Вы, может быть, не знаете, что Элвин Марш?..

                - Да, - сказала Беверли, - это мой отец.

                Старуха подняла руку к горлу и дотронулась до камеи. Она вглядывалась в Беверли, что заставило ее чувствовать себя до смешного маленькой, как будто у нее в руках коробка шотландского печенья или флажок команды Тигров школы Дерри. Затем старуха улыбнулась... добрая улыбка, но в то же время печальная.

                - Почему вас не было столько времени, мисс? Мне, незнакомому человеку, не хотелось бы говорить это, но ваш отец уже пять лет как в могиле.

                - Но... на звонке табличка... - она посмотрела снова и выдавила из себя нечто похожее на смех. Из-за своего возбуждения, угрызений совести и все-таки почти полной уверенности, что ее старик все еще здесь, она прочитала фамилию Керш как Марш.

                - Это вы миссис Керш? Да, здесь написано м-с Керш, - согласилась она.

                - Вы... вы знали моего папу?

                - Я знала его очень-очень немного, - сказала миссис Керш. Голос ее был немного похож на голос Йоды из фильма "Империя наносит ответный удар". И Беверли захотелось опять рассмеяться. Когда еще чувства ее так быстро меняли направления, как пила - взад и вперед? Правда заключалась в том, что она хотела что-то вспомнить... но в то же самое время панически боялась этого.

                - Он жил в этой квартире на первом этаже до меня. Мы видели друг друга, я приходила, он уходил, - на протяжении нескольких дней. Он переехал на Роудлейн. Знаете?

                - Да, - сказала Беверли. Роудлейн была в четырех кварталах от Мейн-стрит в Нижнем городе, квартиры там были похуже и поменьше.

                - Мне доводилось видеть его и на рынке на Костеллоареню, - говорила миссис Керш, - и в прачечной, пока ее не закрыли. Иногда мы перебрасывались словами. Мы... но, девочка моя, вы побледнели) Простите меня. Входите, я налью вам чаю.

                - Нет, я не могу, - слабо запротестовала Беверли, но действительно она почувствовала, что бледнеет, как затуманенное стекло, сквозь которое почти ничего не видно. Она могла бы воспользоваться любезностью, посидеть, попить чайку...

                - Вы можете, а я хочу, - с теплотой в голосе сказала миссис Керш. - Это еамое главное, что я могу сделать для вас, сообщив такую неприятность.

                Прежде чем она успела запротестовать, Беверли очутилась в мрачном холле своей старой квартиры, которая теперь казалась ей гораздо меньше, но чувствовала она себя здесь в безопасности, наверное, потому, что все здесь было другое. Вместо четырехугольного розового стола с тремя креслами там стоял небольшой круглый столик с искусственными цветами в фарфоровой вазе. Вместо старого холодильника фирмы "Келвинатор" с круглым таймером наверху (который ее отец постоянно чинил) в углу встал добротный цвета меди "Фригидар". Плита была маленькая, но основательная. Над ней тикали часы со светящимся циферблатом. На окнах висели яркоголубые занавески, за которыми стояли горшки с цветами. Линолеум, который покрывал пол в ее детстве, был снят, а под ним оказался настоящий паркет. Его так часто натирали, что он приобрел оттенок дыни. Миссис Керш посмотрела на нее, стоя у плиты, на которую она ставила чайник.

                - Вы здесь выросли?

                - Да, - сказала Беверли, - но сейчас здесь все подругому, так уютно и чисто... просто замечательно!

                - Вы так добры, - сказала миссис Керш, и улыбка сделала ее моложе. Она излучала тепло. - У меня было мало денег, понимаете. Немного, но со страховкой я чувствую себя превосходно. Когда-то, в 1920 году, я приехала из Швеции совсем молоденькой девчонкой, мне было четырнадцать лет и полное отсутствие денег. А так легче всего научиться ценить деньги, вы согласны?

                - Да, - сказала Бев.

                - Я работала в госпитале, - продолжала миссис Керш. - Я проработала там много лет-с 1925 года. Я дошла до экономки. Все ключи были у меня. Мой муж хорошо вложил деньги. А сейчас я нашла свою маленькую пристань. Посмотрите, мисс, пока вода не закипит. Походите по комнатам, осмотритесь.

                - Нет, спасибо, не надо...

                - Пожалуйста, я чувствую себя виноватой. Посмотрите, если хотите.

                И она пошла смотреть квартиру. Спальня ее родителей стала спальней миссис Керш, и разница была огромной. В комнате было светлее и больше воздуха. Большой кедровый комод с инициалами Р. Д. распространял приятный аромат. Удивительно большое стеганое покрывало на кровати с изображениями женщин, идущих за водой, мальчиков, пасущих коров, мужчин, укладывающих сено в стога, - замечательное покрывало.

                Ее комната стала комнатой для шитья. Черная зингеровская машинка стояла на железном столике под парой мощных тензеровских ламп. Изображение Христа висело на одной стене, а на другой - портрет президента Кеннеди. Под Д. Ф. К. стояла чудной красоты горка с книгами вместо китайского фарфора, но от этого она не казалась хуже.

                В самом конце она зашла в ванную комнату. Она была переделана и перекрашена в розовый цвет глубокого оттенка, не производящий впечатления безвкусицы. Все оборудование было новым, но тем не менее она приближалась к ванной с предчувствием, что ночной кошмар ее детства вновь оживет перед ней; она уставится прямо в черный глаз без век, начнется шепот, а потом кровь...

                Она оперлась о раковину, поймав в зеркале над ванной отражение своего бледного лица с черными глазами, а затем стала ждать появления этого глаза, шепота, смеха, стонов, крови.

                Она не помнила, сколько времени она простояла там в ожидании всех этих воспоминаний двадцатисемилетней давности. И только голос миссис Керш заставил ее вернуться:

                - Чай, мисс!

                Она отпрянула от раковины, нарушив полугипнотическое состояние, и вышла из ванной комнаты. Если в этих трубах и была какая-нибудь магия черная, она либо исчезла сейчас, либо... спала.

                - Мне так неудобно...

                Миссис Керш посмотрела на нее ясно, немного улыбаясь.

                - О, мисс, если бы вы знали, как редко ко мне заходят, даже по вызовам из компаний, вы бы не говорили так. Знаете, одного типа из водопроводной компании, который приходит снимать показания моего счетчика, я скоро совсем закормлю!

                Изящные чашечки и блюдечки стояли на круглом кухонном столе чистобелые с голубой каемкой по краям. Там же стояла тарелка с маленькими пирожными и печеньем. Кроме сладостей, там был оловянный чайник, испускающий пар и благоухание. Ошеломленная, Бев подумала, что единственное, чего не хватает, так это крохотных сандвичей - "тетисандвичей", как называла их она, - в одно слово. Три основных вида "тетисандвичей" - со сливочным сырком и маслинами, с кресссалатом и с яичным салатом.

                - Присаживайтесь, - сказала миссис Керш, - присаживайтесь, я налью вам чаю.

                - Но я не мисс, - сказала Беверли, показывая кольцо на левой руке. Миссис Керш улыбнулась и махнула рукой. - Я зову всех симпатичных молоденьких девушек "мисс", - сказала она, - так, привычка. Не обижайтесь.

                - Нет, ничего, пожалуйста, - сказала Беверли. Но по. какой-то причине она вдруг почувствовала неловкость; было что-то в улыбке старухи, что показалось ей немного... что? Неприятным? Фальшивым? Но это смешно, не правда ли? - Мне понравилось всеА что вы здесь сделали.

                - Правда? - спросила миссис Керш и налила ей чаю. Чай выглядел темным и мутным. Беверли не была уверена, стоит ли ей пить его... она даже не была уверена, хочется ли ей вообще оставаться здесь. На дверной табличке над звонком было написано "Марш", - прошептал вдруг внутренний голос, и она испугалась.

                Миссис Керш передала чай. "Спасибо", - сказала Беверли. Чай действительно оказался мутным, однако аромат был дивным. Она попробовала. Замечательно. Нечего пугаться тени, - сказала она сама себе.

                - Ваш кедровый комод - отличная вещь.

                - Антиквариат! - сказала миссис Керт и засмеялась. Беверли заметила, что красота старухи имела один изъян, достаточно обычный в этих северных местах. У нее были очень плохие зубы; крепкие, но плохие. Они были желтыми и два передних находили один на другой. Клыки казались слишком длинными, почти, как у животного.

                Они были белыми... когда она подошла к двери, она улыбнулась и ты удивилась про себя, какие они белые.

                Вдруг она уже не немного, а по-настоящему испугалась. Ей хотелось - ей было необходимо - оказаться как можно дальше от этого места.

                - Очень старая вещь, - воскликнула миссис Керш и выпила свою чашку одним глотком с каким-то неприятным хлюпающим звуком. Она улыбнулась Беверли, - нет, усмехнулась, - и Беверли увидела, что ее глаза тоже изменились. Уголки глаз тоже стали желтыми, древними, с красными прожилками. Ее волосы стали редеть, они уже были не белыми с желтыми прядями, а неприятно грязноседыми.

                - Очень старая вещица, - миссис Керш перевернула свою пустую чашку, хитро глядя на Беверли своими желтыми глазами. - Приехала со мной с родины. Вы заметили инициалы Р. Г.?

                - Да, - ее голос, казалось, доносился откуда-то издалека, а в мыслях было одно: Если она не узнает, что я заметила перемену в ней, возможно, все будет хорошо, если она не увидела, если она не узнает...

                - Мой папа, - сказала она, произнося, как "бапа", и Беверли отметила, что ее платье тоже изменилось. Оно стало топорщиться, сделалось черным. Камея превратилась в скальп, с широко разинутыми челюстями, как будто зевающими. - Его звали Роберт Грей, лучше известный, как Боб Грей, а еще лучше, как Пеннивайз Танцующий Клоун. Хотя это было не его имя тоже. Но он по-настоящему любил хорошую шутку, мой бапа. - Она снова рассмеялась, некоторые ее зубы стали такими же черными, как и ее платье. Морщины на лице стали глубже. Ее нежнорозовая кожа превратилась в болезненно желтую. Руки скрючились в когтистые лапы. Она ухмыльнулась: - Съешь что-нибудь, дорогая, - тон ее голоса поднялся на полоктавы, но в этом регистре он начал хрипеть и походал на скрип плохо смазанных дверей.

                - Нет, спасибо, - Беверли слышала, что ее голос похож на голос маленькой девочки - которой - нужно - уходить. Казалось, она сама не понимает, что говорит.

                - Нет? - спросила ведьма и ухмыльнулась. Ее когтя заскребли по тарелке, и она стала запихивать в себя все, что лежало на ней, обеими лапами. Ее чудовищные зубы чавкали и грызли, чавкали и грызли, ее длинные черные когти вцепились в конфеты, крошки прилипли к ее подбородку. Ее смердящее дыхание напоминало давно гниющий труп. Ее смех походил на кваканье лягушки. Волосы выпадали. Оскаленный скгиша клацал зубами.

                - О, мой бапаша любил пошутить. Это все шуточки, мисс, нравится? Это бапаша родил меня, а не бамаша. Ои витащил миня из своей задницы! Хихихий!

                - Мне нужно идти, - Беверли слышала свой слабый тонкий голос - голос маленькой девочки, которую впервые прижали на вечеринке. Ноги ее ослабли. Она была почти уверена, что вместо чая она пила дерьмо, жидкое дерьмо из канализационных труб под городом. Она уже выпила немного, почти глоток. О, Боже, Боже, Господи,

                Иисусе Христе, помилуй меня! Пожалуйста, пожалуйста...

                Женщина раскачивалась у нее перед глазами, уменьшаясь в размерах, сейчас это была старая карга с головкой величиной с яблоко, которая сидела перед ней, раскачиваясь взад и вперед, взад и вперед.

                - О, мой бапаша и я - это одно целое, - говорила она, - как я, так и он, и, дорогая, если ты умная, беги отсюда, беги откуда пришла, потому что, если ты останешься - это будет хуже смерти. Ни один человек, умерший в Дерри, по-настоящему не умер. Ты знала это прежде, поверь, это так.

                Как в замедленной съемке Беверли подтянула ноги, как бы со стороны наблюдая за собой; она видела, как она вытягивает ноги из-под стола и от ведьмы в агонии от ужаса и не веря, ничему не веря, потому что она поняла вдруг, что уютная маленькая столовая - это вымысел. Даже видя ведьму, все еще хихикающую, хитро смотрящую своими древними желтыми глазами в угол комнаты, она видела, что белые чашки сделаны из кожи, содранной с синего замерзшего трупа.

                - Мы все ждем тебя, - скрипела ведьма, а ее когти скребли по столу, оставляя на нем глубокие полосы. - О, да, да!

                Лампы над головой обернулись шарами, сделанными из засахаренных леденцов. Деревянные панели были сделаны из карамели. Она посмотрела вниз и увидела, что ее туфли оставляют следы на паркете, который не был паркетом, а состоял из кусков шоколада. Запах сладостей вызывал отвращение.

                О, Боже! Да это же ведьма Гензеля и Гретель, та самая, которой я боялась больше всего, потому что она пожирала детей.

                - Ты и твои друзья, - скрипела ведьма, смеясь. - В пещеру! В печку пока горячая! - Она смеялась и скрипела. А Беверли побежала к двери, но бежала, как во сне, медленно. Голос ведьмы сверлил ей мозг. Беверли передернуло. Холл был выложен из сахара и нуги, карамели и клубничного повидла. Ручка двери, сделанная из поддельного кристалла, когда она вошла сюда, превратилась в чудовищный сахарный алмаз.

                - Я беспокоюсь о тебе, Бевви, очень беспокоюсь...

                Она обернулась, пряди рыжих волос развевались перед ее лицом, она увидела своего отца, спешащего к ней из холла, на нем был черный халат ведьмы и камея в виде скальпа; его руки сжимались и разжимались, губы усмехались слюнявой улыбкой.

                - Я бил тебя, потому что хотел тебя, Бевви, - вот и все, что я хотел сделать с тобой, я хотел тебя, я хотел тебя съесть всю, я хотел сосать тебя, я хотел зажать тебя между зубами, йумйум! О, Бевви! Я хотел посадить тебя в печь, пока она горячая... и чувствовать твою попку... твою толстенькую попку... А когда она станет достаточно толстой, съесть... съесть...

                Взвизгнув, она схватилась за ручку двери, дернула ее и выскочила на крыльцо. Далеко в тумане, как будто плавающие видения, она видела автомобили, снующие взад и вперед, и женщину, толкающую тележку с продуктами с рынка на Костеллоавеню.

                Я должна выбраться отсюда, - подумала она, - это совершенно ясно. Там настоящая жизнь, только бы мне выбраться отсюда.

                - Зачем тебе убегать, здесь так хорошо, - сказал ей, смеясь, отец (мой бапа). - Мы так долго тебя ждали. Будет здорово. Будет весело.

                Она оглянулась. Теперь отец был одет не в черное платье ведьмы, а в клоунский костюм с большими оранжевыми пуговицами. На нем был колпак, в 1958 году вошедший в моду благодаря Фессу Паркеру из диснеевского мультика о Деви Крокетте. В одной руке у него была связка воздушных шариков. В другой он держал ножку младенца, похожую на цыплячью лапку. На каждом шарике было написано: "ОН ПРИШЕЛ ИЗ ДРУГОГО МИРА".

                - Скажи своим друзьям, что я последний из умирающей расы, - сказал он ухмыляясь и спустился за ней по ступенькам крыльца. - Я единственный уцелел на погиб шей планете. Я пришел сожрать всех женщин... и изнасиловать всех мужчин... и научиться делать мятные жвачки! И танцевать твист!

                Оно начало крутиться и вертеться с шариками в Одной руке, с чудовищной кровавой ногой - в другой. Клоунский костюм хлопал и раздувался, хотя Беверли не чувствовала ветра. Ее ноги ослабли, и она рухнула на тротуар, выставив вперед руки, чтобы защититься от удара, который пришелся ей в плечо. Женщина с тележкой остановилась, оглянулась назад в растерянности, но потом заспешила прочь от этого места.

                Клоун снова подошел к ней, отбросив ногу в сторону. Она упала на лужайку с неописуемым стуком. Беверли лежала на тротуаре, свернувшись, уверенная, что все происходящее - сон, что скоро она должна проснуться, это не может быть правдой, это сон. Она думала, что это неправда до того момента, пока клоун не коснулся ее своими скрюченными когтистыми лапами. Оно было в реальности. Оно могло убить ее. Как убивало детей.

                - В аду знают твое настоящее имя! - закричала она вдруг. Оно отскочило, и на мгновение показалось, что ухмылка на его губах, внутри нарисованной огромной красной улыбки, превратилась в подобие гримасы ненависти и боли... а возможно, и страха. Это могло быть только в ее воображении, и она, конечно же, не имела понятия, почему сказала такую странную вещь, но этим она выиграла время.

                Она встала и побежала. Скрипящие, хрипящие и хрюкающие голоса, безумные и испуганные, вопили: "Почему ты не смотришь, куда ты идешь, ты, трусливая дура! " Грузовик, развозящий продукты, едва не сбил ее, когда она бросилась через улицу, как ребенок за мячиком; она опомнилась только тогда, когда уже стояла на противоположной стороне улицы, тяжело дыша и чувствуя острую боль в левом боку. Хлебный грузовик поехал дальше по Мейн-стрит.

                Клоун исчез. Нога исчезла. Только дом все еще стоял на старом месте. Но лишь сейчас она заметила, какой он был пустынный и заброшенный - окна заколочены, ступеньки на лестнице треснули и провалились.

                Была ли я там на самом деле или мне все это приснилось?

                Но ее джинсы были грязные, ее желтая блузка в пыли. А на пальцах все еще налип шоколад. Она вытерла пальцы о джинсы и поспешила прочь; лицо горячее, спина холодная, как лед, в глазах и голове пульсировала кровь.

                Мы не можем бороться с этим Нечто, кем бы оно ни было. Оно даже хочет, чтобы мы попробовали. Оно хочет свести старые счеты. Не может примириться с ничьей, я полагаю. Нам лучше убраться отсюда, просто уйти...

                Что-то коснулось ее икры, легкое, как дуновение ветерка. Она отскочила, слегка вздрогнув. Она посмотрела вниз и сжалась, закрыв рот рукой. Это был шарик - желтый, как ее блузка. На боку синей краской было написано: "Пьявильно, Кьелик". Она стояла, наблюдая, как он уносится вверх по улице легким весенним ветерком. Ричи Тозиер дает тягу

                Да, это было, .когда Генри и его друзья гнались за мной, перед концом школы...

                Ричи шел вдоль по набережной канала мимо Бассейпарка. Вот он остановился, сжав кулаки в карманах, глядя на Мост Поцелуев и не видя его. Я улизнул от них в отдел игрушек Фриза.

                Со времени их безумного ланча он прогуливался бесцельно, стараясь привести в порядок мысли о том, что было в печенье... или показалось, что оно там было. Он думал, что скорее всего ничего оттуда не вылезало. Это была групповая галлюцинация, вызванная всеми этими дерьмовыми вещами, о которых они говорили. Лучшим доказательством того был факт, что Роза абсолютно ничего не видела. Конечно, родители Беверли тоже никогда не видели крови, которая текла из крана в ванной комнате, но это не одно и то же. Но почему?!

                - Потому что мы уже взрослые люди, - пробормотал он и обнаружил, что эта мысль абсолютно нелогична и не имеет силы. Это могло быть такой же чепухой, как детская считалка.

                Он пошел дальше.

                Я шел к Центру города, сел на скамью в парке и подумал, что видел...

                Он снова остановился, нахмурив брови. Видел что?

                ...но это было что-то, что я видел во сне. Было ли это, было ли в действительности?!

                Он посмотрел налево и увидел большое здание из стекла и бетона, которое выглядело таким модерновым в конце пятидесятых, а сейчас казалось довольно старым, даже древним. И вот я опять здесь, в этом дерьмовом Центре, подумал он, - сцена еще одной галлюцинации. Или сна. Или еще чеголибо.

                Другие видели его, как Клоуна или Прокаженного, и он легко стал играть эту роль снова. А ведь мы все легко снова стали играть наши роли, вы не заметили? Но было ли в этом что-то необычное? Он подумал, что с каждым могло бы случиться подобное, например, когда встречаются выпускники одного класса или одной школы много лет спустя-тот, кто когда-то был комиком в классе, а потом посвятил себя священству, возвратившись в прежнюю компанию и выпив пару рюмок, опять обнаружил себя в роли прежнего дурачка; или лучший ум страны, который получал всевозможные премии, вдруг начинает спорить с пеной у рта о Джоне Ирвинге или Джоне Чивере; а известный профессор математики в Корнуэльском университете обнаруживает себя на сцене с гитарой в руках, вопящим "Глорию" или "Страдающую Птичку" с веселой пьяной дикостью. Что там говорит Стрингстин по этому поводу? - "Не отступай, бэби, и не сдавайся"... но старым песням с пластинок гораздо легче поверить после приличного возлияния.

                Но Ричи казалось, что прошлое, к которому они теперь возвращались, было галлюцинацией, а не настоящей жизнью.

                Но ты сказал "взрослые", а сейчас это звучит глупо. Почему так, Ричи, почему?

                Потому что Дерри - это безумный город, таинствен ный, роковой. Почему бы тебе не уехать отсюда?

                Потому что все было не так просто, вот почему.

                Он был добродушным ребенком, иногда вульгарным иногда смешным, потому что это был один из путей общения с другими детьми, чтобы тебя не убил какой-нибудь Генри Бауэре или чтобы не остаться в полном одиночестве. Сейчас он понимал, что множество проблем было плодами его фантазии, а реакция у него была в десять, а то и в двадцать раз быстрее, чем у его одноклассников. Они считали его странным, таинственным, даже склонным к самоубийству, в зависимости от его поведения, а возможно, у него было просто умственное переутомление. Если, правда, постоянное умственное переутомление было простым случаем.

                В любом случае все это можно было держать под контролем. Или найти выход в другом, как Кинки Брифкейс или Бафорд Киссдрайвел. Ричи обнаружил это, когда провел первый месяц в радиостанции колледжа, в основном каприза ради, стоя перед микрофоном.

                Сначала у него получалось не очень хорошо - он был слишком взволнован. Но он понял, что его способности были не просто хорошими, а великолепными, и это знание вознесло его до небес в облаке эйфории. В это же самое время он начал понимать великий принцип, который двигал Вселенной, по крайней мере той частью Вселенной, которая интересовалась карьерой и успехом. Вы обнаруживаете внутри себя какого-то мечущегося безумца, который посылает к черту всю свою жизнь. Вы загоняете его в угол и хватаете, но не убиваете. О, нет. Убийство как раз и нужно этому маленькому ублюдку. Вы надеваете на него упряжку и заставляете пахать. Безумец работает, как черт, если вы держите его в шорах. А время от времени он развлекает вас шуточками. Так было на самом деле, и этого оказалось достаточно.

                Он бывал смешным, да, минута смеха, но в конце концов он перерос свои ночные кошмары, которые были обратной стороной его смеха. Или думал, что перерос, до сегодняшнего дня, пока слово "взрослый" неожиданно не потеряло смысл для него. А сейчас у него было с чем справляться, или хотя бы было над чем подумать: вот об этой огромной дурацкой статуе Поля Баньяна перед Городским Центром.

                Я, должно быть, исключение, которое подтверждает правило. Большой Билл.

                А ты уверен, что ничего не было, Ричи? Вообще ничего?

                Там, ближе к центру... я думал, что видел! ..

                Острые иголки боли впились в его глаза; это было уже второй раз за этот день. Боль сжала голову, и он чуть не застонал. Потом она опять ушла, так же быстро, как и пришла. Но он почувствовал еще какой-то запах, не так ли? Что-то, что сейчас отсутствовало, но что когда-то было здесь, что-то, что заставило его думать об этом.

                 (Вот и я, я с тобой, Ричи, держи мою руку, ты можешь ухватиться за нее)

                Майк Хэнлон. Это был дым, который заставлял его глаза мигать и слезиться. 27 лет тому назад они уже вдыхали этот дым, в конце только Майк и он оставались, и они видели... Но это все исчезло.

                Он подошел ближе к статуе Поля Баньяна, так же ошеломленный сейчас ее бесподобной пошлостью, как когда-то в детстве он был сражен ее размерами. Легендарный Поль двадцати футов высотой плюс шесть футов постамента стоял, улыбаясь, глядя на движение городского транспорта и на пешеходов на улице АутерКанал со своего места на кромке лужайки Центра города. Городской Центр был воздвигнут в 1954-1955 гг. для встречи баскетбольных команд низшей лиги, которая так никогда и не состоялась. Городской Совет Дерри выделил деньги на статую годом позже - в 1956 году. Этот поступок горячо обсуждался как на общественных собраниях Совета, так и в редакторской колонке "Дерри Ньюз". Многие думали, что это будет очень красивая статуя, которая непременно привлечет внимание туристов. Но находились и другие, которые считали эту идею чудовищной, вызывающей и невообразимо безвкусной.

                Противостояние, которое сейчас Ричи расценивал, как бурю в стакане воды, длилось шесть месяцев, и естественно, было бессмысленным: статую установили, и если бы даже Городской Совет отклонил свое решение (что было бы странно, особенно для Новой Англии) воздвигнуть эту штуку, за которую уже было заплачено, то где бы, интересно, они ее хранили? Затем статуя, действительно не изваянная, а просто отлитая на каком-то заводе штата Огайо, была установлена на место, ее покрывало полотно таких гигантских размеров, что его можно было использовать вместо паруса для клипера. Его сняли 13 мая 1957 года, когда праздновалось 150-летие города. Одна из фракций предалась воплям негодования, другая, соответственно, зашлась от восторженных стонов.

                Когда Поля открыли, он был одет в свой лучший комбинезон и краснобелую рубашку. Его борода была ослепительно черной, густой и "дровосечной". Его топор - вершина скульптурного мастерства - размещался где-то на его плече, и он непрерывно улыбался в северные небеса, которые в день открытия были голубыми, как кожа прославленного компаньона Поля.

                Дети, которые присутствовали на церемонии (а их были сотни, среди них десятилетний Ричи Тозиер с отцом), были в безусловном восторге от этого скульптурного гиганта. Родители подсаживали своих отпрысков на пьедестал, фотографировали их, а потом наблюдали со смешанным чувством изумления и страха, как ребятишки забираются, карабкаются, смеются на огромных башмаках Поля (поправка; огромных черных пластиковых башмаках).

                И в марте следующего года Ричи, усталый и испуганный, упал на скамейку перед статуей после того, как убежал от Бауэрса, Крисса и Хаггинса по дороге, которая вела от начальной школы вниз по городу. В конце концов он нашел убежище в отделе игрушек в универмаге Фриза.

                Филиал Фриза в Дерри был очень бедным по сравнению с огромным универмагом в Бангоре, но Ричи это мало волновало - для него это была гавань в штормовую погоду. Генри Бауэре вот-вот мог его схватить, а Ричи уже уставал. Он пробежал через вращающиеся двери магазина, и Генри, который плохо понимал механику подобного устройства, чуть не лишился пальцев, стараясь схватить Ричи. Летя вниз по лестнице с развевающейся сзади рубашкой, он услышал, как хлопнула дверь - почти так же громко, как телевизионные выстрелы, и понял, что три злодея все еще бегут за ним. Он смеялся, когда прибежал вниз, но это был нервный смех; он был полон ужаса, как кролик, пойманный в силок. Они действительно хотели избить его хорошенько на этот раз (он не знал, что через десять недель или около того он будет подозревать этих трех, а в частности Генри, в совершении убийства; а еще некоторое время спустя, в июле, произойдет нечто страшное).

                А причина была невероятно глупой. Ричи и другие мальчишки из пятого класса заходили в спортивный зал. А шестой класс (Генри болтался среди них, как бык среди коров) выходил из зала. Хотя Генри был еще в пятом классе, он ходил в зал со старшими мальчиками. Пол только что полили и мистер Фацио не успел еще повесить табличку с предупреждением: "Внимание! Мокрый пол", как Генри поскользнулся и упал на спину. И прежде, чем он успел упасть, Ричи неожиданно завопил: "Пустите, пустите, Банановая Кожура плывет! ". Раздался взрыв хохота, смеялись и одноклассники Ричи, и одноклассники Генри, но на лице Генри не было и следа улыбки - только краска обиды вспыхнула на его щеках. "Мы с тобой еще поговорим, Четырехглазый", - сказал он и ушел. Смех тут же прекратился, мальчишки в зале смотрели на Ричи, как если бы он был уже мертв. Генри не стал ожидать реакции, он просто пошел с опущенной головой, с красными от удара локтями и с мокрыми на заду штанами. Глядя на это мокрое пятно, Ричи, как самоубийца, открыл рот, но все-таки сдержался, даже прикусил кончик языка, чтобы что-то не сказать. Ну, ладно, он забудет, - говорил он себе успокаивающе. - Конечно, забудет. Старый Хенк не оченьто работает мозгами. А следующий раз будет смотреть на табличку, ха-ха... "Ты уже покойник, Словесный Понос, - говорил ему Вине "Сопля" Талиендо, с определенной долей печального уважения. - Не беспокойся. Я принесу цветы на могилу". "Отрежь свои уши и принеси цветной капусты", - Ричи величаво повернулся, и все засмеялись, даже старый "Сопля" Талиендо, почему бы нет, они все имели право посмеяться. Что мне волноваться? Они все будут дома, будут смотреть Джимми Додда и "Мушкетеров" в "МиккиМаус Клубе" или слушать Фрэнки Лаймона в "Американском джазклубе", а он в это время будет ползти на заднице через женскую галантерею и товары для дома к отделу игрушек. Да, им можно смеяться.

                Генри не забыл. Ричи пошел на выход через другой конец, где был детский сад, но Генри поставил там Белча Хаггинса на всякий случай. Ха-хаха-ха!

                Ричи увидел Белча первым, но путей к отступлению уже не было. Белч смотрел на Дерри-Парк, держа незажженную сигарету в одной руке, а другой задумчиво почесывая зад. Сердце Ричи забилось сильнее, когда он медленно переходил площадку для игр и был уже на полпути к Чартер-стрит, когда Белч повернул голову и увидел его. Он крикнул Генри и Виктору, и погоня началась.

                Когда Ричи прибежал в отдел игрушек, там было уже абсолютно безлюдно. Там не было даже продавца, который смотрел за порядком. Ричи слышал топот трех динозавров, апокалипсис становился все ближе и ближе. А он просто уже не мог бежать. Каждый вдох причинял ему боль - кололо в левом боку. Его глаза остановились на табличке: "Запасной выход. Только для сотрудников. Будет звонить сирена". Надежда закралась в его сердце. Ричи побежал по проходу, уставленному Дональдами в коробках, армией танков США, сделанных в Японии, различными видами пистолетов, роботами. Он подбежал к двери и толкнул ее так сильно, как только мог. Дверь открылась, впуская прохладный мартовский воздух. Завыла сирена. Ричи немедленно упал на колени и пополз в соседний проход. Он сидел там на корточках, пока дверь не закрылась.

                Генри, Белч и Виктор ворвались в отдел игрушек, как раз когда дверь закрылась и звук прекратился. Они побежали к двери, Генри бежал первым, лицо его было решительным и целеустремленным. Наконец появился продавец. Он был в голубой нейлоновой водолазке и спортивном костюме исключительного безобразия. Оправа его очков была розовой, как глаза белого кролика. Ричи подумал, что он похож на Вэлли Кокса в роли мистера Пеппера, и он зажал свой предательский рот рукой, чтобы сдержать приступ рвущегося наружу смеха.

                "Вы, мальчики! - воскликнул мистер Пеппер. - Вам нельзя туда ходить. Это запасной выход! Эй, вы! Мальчики! "

                Виктор посмотрел на него, немного колеблясь, но Генри и Белч никогда не сходили с заданного курса, и Виктор побежал за ними. Сирена опять зазвучала, на этот раз дольше, пока они не выбежали на аллею. И прежде чем она перестала звенеть, Ричи был уже на ногах и устремился назад, в женскую галантерею.

                "Вы, мальчишки, вас вышвырнут из магазина! " - вопил продавец ему вслед. Глядя назад через плечо, Ричи пропищал голосом Грэнни Грант: "Вам когда-нибудь говорили, что вы похожи на мистера Пеппера, молодой человек?"

                Так он спасся. И остановился он почти в миле от магазина Фриза перед Городским Центром... и искренне надеялся, что избежал наказания. По крайней мере на время. Все прошло. Он сел на скамейку по левую руку от Поля Баньяна, желая только одного - покоя, пока он не придет в себя. Порой ему хотелось встать и идти домой, но пока побеждало желание сидеть здесь на теплом солнышке. Утро было холодное, туманное, но чувствовалось, что наступает весна.

                Дальше на лужайке он увидел шатер Городского Центра с надписью большими голубыми буквами:

                ЭЙ, ТИНЭЙДЖЕРЫ!

                ПРИХОДИТЕ К НАМ 28 МАРТА АРНИ "ВУВУ" ГИНЗБЕРГ ПРЕДСТАВЛЯЕТ РОК-Н-РОЛЛ!

                Джерри Ли Льюис

                "Пингвины"

                Фрэнки Лаймон и "Тинэйджеры" Джин Винсент и "Голубые Береты" Пушка фрэдди "БумБум".

                Вечернее полезное для здоровья представление!

                Это было то самое зрелище, которое Ричи хотел бы увидеть, но знал, что нет никаких шансов. Представление его матери о правильной эстраде не включало в себя высказывание Джерри Ли Льюиса, говорящего молодым людям Америки: "В нашем амбаре сидит цыпленок", в чьем амбаре, в каком амбаре, не в моем ли? Также оно не включало Фредди Пушку, чьи "Талахасские милочки имели классные ходовые части". Она была уверена, что сделала единственно верный выбор, влюбившись, как девчонка в Фрэнка Синатру. (Сейчас она называла его "Фрэнки - Сопли"), но, подобно матери Билла Денбро, страшилась рок-н-ролла. Чак Берри ужасал ее, и она говорила, что Ричард Пэннимен, лучше известный молодежи, как Маленький Ричард, "кудахчет, как курица". Ричи с ней не спорил. Его отец был в этом отношении нейтральным, и его еще можно было просветить в части рок-н-ролла, но в глубине души Ричи знал, что здесь правят желания матери - с 16-17-летнего возраста и до сих пор; его мама была твердо убеждена, что мания рок-н-ролла скоро прекратится.

                Ричи же думал, что Дэнни и его парни более правы на этот счет, чем его мама, - рок-н-ролл никогда не умрет. Он сам любил рок, хотя единственным источником его познаний были две волны - "Американская эстрада" на 7 канале днем, и "УМЕКС" из Бостона - ночью, когда воздух очищался и волны несли энергичный голос Арни Джинберга, как голос призрака, вызванного на спиритическом сеансе. Бит делал его более чем счастливым. Он заставлял его почувствовать себя сильнее, больше, увереннее. Когда Фрэнки Форд исполнял "Морской круиз" или Эдди Кокран пел "Летний блюз", Ричи действительно переполнялся радостью. В этой музыке была сила, которая, казалось, принадлежит всем - тощим ребятам, толстым, некрасивым, застенчивым неудачникам, короче говоря.

                Когда-нибудь у него еще будет его рок-н-ролл, если он захочет этого, он был уверен в этом, его мама в конце концов разрешит ему иметь все это. Но это будет не 28 марта 1958-го... или в 1959... или... Его глаза закрылись, и он унесся прочь от этого шатра... и потом, наверное, уснул. Это было единственным объяснением, которое придавало смысл тому, что случилось дальше; это могло произойти только во сне.

                И вот он опять здесь, Ричи Тозиер, который уже насытился всеми рок-н-роллами, какими хотел... и который с радостью обнаружил, что ему все еще мало. Он вновь взглянул на большой шатер Городского Центра и увидел с пугающей ясностью те же самые голубые буквы, кричащие: 14 ИЮНЯ

                МАНИЯ ТЯЖЕЛОГО МЕТАЛЛА

                "ДЖУДАС ПРИСТ"

                "АЙРОН МЭЙДЕН" Покупайте билеты здесь или в любом билетном киоске. Где-то по дороге они потеряли целую строчку но, насколько я могу судить, это единственное отличие, - подумал Ричи.

                И он услышал голоса Дэнни и его парней, неясные и далекие, словно в конце длинного коридора, доносящиеся из дешевенького радиоприемника: Рок-н-ролл не умрет никогда, я докопаюсь до его корней... я узнаю его историю... ты только смотри на моих друзей...

                Ричи посмотрел назад, на Поля Баньяна.

                Старина Поль, - думал он, глядя на скульптуру. Что-то ты тут поделывал, пока меня не было? Прокладывал новые русла рек, приходя домой усталым и таща за собой свой топор? Или копал новые озера, чтобы со своим ростом суметь искупаться в них, сидя в воде хотя бы по шею? Или пугал детей, как когда-то напугал меня?

                И неожиданно он вспомнил все, как иногда вспоминается слово, вертящееся на кончике языка.

                Вот он здесь, сидит на этом мягком мартовском солнышке, подремывая, думая о том, как он придет домой и захватит последние полчаса эстрадной программы, и вдруг неожиданно струя воздуха буквально бьет его в лицо. Ветер сдувает волосы со лба. Над собой он видит лицо Поля Баньяна, как раз напротив его лица, огромное, больше, чем крупный план в кино, заполнившее все. Движение воздуха было вызвано тем, что Поль склонился вниз... хотя на самом деле это был уже не Поль Баньян. Лоб стал низким и приплюснутым; пучки волос вылезали из носа, красного, как у запойного пьяницы; глаза налились кровью, а один из них заметно косил.

                Топора на его плече уже не было. Поль стоял, облокотившись на него, и острый его конец прочертил дорожку на тротуаре. Он все еще усмехался, но ничего веселого в его усмешке не было. От гигантских желтых зубов воняло, как от маленьких животных, гниющих в лесу.

                - Вот я сейчас тебя съем, - сказал гигант низким громыхающим голосом. Этот звук походил на трение валунов друг о друга во время землетрясения. Если ты сейчас же не отдашь моей курицы, моей арфы и моего мешка с золотом, я съем тебя с потрохами! - Ветер, вызванный этими словами, надул рубашку Ричи, как паруса во время урагана. Его отбросило на скамейку, глаза готовы были лопнуть, вставшие дыбом волосы торчали во все стороны, как птичьи перья.

                Гигант начал хохотать. Он скрестил руки на стоящем топоре, схватился за него, как Тед Вильяме, наверное, хватался за свою знаменитую бейсбольную биту, и вытащил из дыры, проделанной в асфальте. Топор начал медленно подниматься в воздух. Смертельный скрежет раздирал уши. Ричи вдруг понял, что гигант намеревается разрубить его пополам.

                Но он чувствовал, что не может двинуться; тупая апатия овладела им. Что это значит? Он спит и видит сон? Вот-вот какой-нибудь шофер просигналит бегущему через дорогу ребенку и он проснется.

                - Ага, - хохотнул гигант, - проснешься в аду! - И в последний момент, когда топор готов был опуститься ему на голову, Ричи понял, что это не сон... а если даже и сон, то сон, который несет смерть.

                Пытаясь закричать, но не произнося ни звука, он скатился со скамейки и упал на гравий, насыпанный вокруг статуи, от которой остался теперь только постамент. Из него торчали два огромных стальных болта на месте ног. Звук рассекающего воздух топора наполнил все давящим свистом; усмешка гиганта превратилась в гримасу убийцы. Губы его раздвинулись так широко, что стали видны жуткие, красные, блестящие десны.

                Лезвие топора разрубило скамейку, где мгновение назад сидел Ричи. Оно было таким острым, что удар не был слышен, просто скамейка развалилась на две части. Дерево, снаружи выкрашенное зеленой краской, внутри было яркобелым.

                Ричи лежал на спине. Все еще пытаясь закричать, он дернулся. Куски гравия через рубашку попали в штаны. А над ним навис Поль, глядя вниз глазами, похожими на огромные люки; глядя, как катается по гравию трусливый маленький мальчик.

                Гигант шагнул по направлению к Ричи. Он почувствовал, как земля вздрогнула под его черным сапогом. Гравий затрещал в облаке пыли. Ричи перекатился на живот и вскочил на ноги. Он попытался бежать, но потерял равновесие и опять упал на живот. Воздух выбросило из легких: Ууух! Волосы закрыли глаза, но он мог видеть уличное движение, машины, снующие взад и вперед по Каналу и Мейн-стрит, как каждый день, как ни в чем не бывало, как будто никто в этих машинах не видел и никому дела не было до того, что Поль Баньян ожил и сошел с пьедестала, чтобы убить его топором величиной с целый дом. Солнце скрылось. Ричи лежал в тени, похожей своей формой на человека. Он прополз на коленях, почти выпал на дорожку и умудрился встать на ноги. Он побежал так быстрЬ, как только мог; колени поднимались чуть не до груди, а локти работали, как поршни. Позади он слышал этот непередаваемый звук, жуткий настойчивый свист, давящий на кожу и барабанные перепонки: Ссввииииппп!

                Земля дрожала. Зубы Ричи отбивали чечетку, как китайские фарфоровые тарелки во время землетрясения. Ему не нужно было оглядываться, он и так знал, что топор Поля врезался в дорожку и наполовину застрял в земле в нескольких дюймах от его ног. В голове у него не смолкал Довелл: Ах, ребята в Бристоле сильны, как пистоли! Когда они делают, как в Бристоле... Он вышел из тени гиганта, снова увидел солнечный свет и начал смеяться, - тем же усталым, истерическим смехом, как когда-то в магазине Фриза.

                Опять почувствовав горячий пот, текущий по спине, он рискнул повернуться и посмотреть, что там. А там стояла статуя Поля Баньяна на пьедестале, где всегда, с топором на плече, голова закинута вверх, рот раздвинут в вечной оптимистическойулыбке мифического героя. Скамейка, разрубленная на две части, слава Богу, была целехонька. Гравий, куда Длинный Поль (Она все для меня, моя Энни Фуницело, - пело в голове у Ричи) поставил свою огромную ногу, был нетронут и безукоризненно чист, кроме небольшой вмятины - следа от тела Ричи, упавшего, когда он (удирал от гиганта) во сне. Не было следов ни от ног, ни от топора, ничего - только мальчик, за которым гнался кто-то... другие мальчишки. И он почувствовал себя маленькиммаленьким (но очень сильным) в этом сне об одержимом великане...

                - Дрянь, - пробормотал Ричи тоненьким дрожащим голоском, потом выдавил из себя смешок.

                Он постоял еще, ожидая, что статуя снова двинется - может быть, мигнет, или переложит свой топор с одного плеча на другое, или сойдет с пьедестала и склонится над ним. Но, конечно, ничего не произошло. Разумеется.

                Что за ерунда? Хахахаха!

                Дрема. Сон. Ничего, кроме этого.

                Но, как говаривал Авраам Линкольн или, может быть, Сократ, или кто-то еще вроде них, что случилось, то случилось. Все. Время идти домой и освежиться.

                И хотя он мог сократить путь, пройдя через площадь У Городского Центра, он решил не делать этого. Он не хотел больше подходить к этой статуе. Поэтому он сделал крюк и к вечеру почти забыл этот случай.

                До тех пор, пока...

                Вот сидит человек, - думал он, - человек, одетый в болотнозеленое спортивное пальто, купленное в одном из самых лучших магазинов на РодеоДрайв; человек в шикарных туфлях от Басе Видженс и в белье от Калвина Клейна, чтобы прикрыть задницу; человек в мягких контактных линзах; человек, бывший когда-то мальчиком, который думал, что футболки ЛИГИ ПЛЮША с изображением фруктов на спине и пара ботинок "Снэп-Джек" - высший шик. Вот сидит взрослый человек, глядящий на ту же старую статую и эй! Поль, Длинный Поль! Я пришел, чтобы сказать, что ты такой же, как всегда, ты не постарел, сукин сын!

                И старое объяснение опять пришло ему в голову: это был сон.

                Он предполагал, что может поверить в монстров, если его убедить. Монстры, подумаешь, эка невидаль! Не сидел ли он в радиостудиях, читая новости о таких парнях, как Иди Амин Дада или Джим Джонс, или тот тип, который сжег всех этих людей в "Макдональдсе"? К чертям собачьим все эти безопасные спички! Монстры нынче подешевели. Кому сдался билет за пять баксов в кино, если можно прочитать о том же самом в газете за 35 центов или услышать тот же бред по радио бесплатно? И он думал, что если поверил в весельчака Джима Джонса, то может с таким же успехом поверить в версию Майка Хэнлона, по крайней мере, на какое-то время. Оно имеет даже какое-то свое скромное очарование, потому что Оно пришло извне, и никто не должен нести ответственность за Него. Он может поверить в любого монстра, обладающего множеством лиц, похожих на резиновые игрушечные маски (если ты собираешься купить одну из них, то лучше купить целый пакет, подумал он, за дюжину дешевле, так ведь?), по крайней мере на спор... но статуя тридцати футов в высоту, которая сходит с пьедестала, а потом пытается разделать тебя, как тушу, своим гипсовым топором? Нет, это уж слишком! Как говаривал Авраам Линкольн, или Сократ, или кто-то еще: Буду рыбу есть и мясо, а говна я не хочу...

                И снова острая колющая боль резанула по глазам, без видимых причин, без предупреждения, выжав из него сдавленный крик. В этот раз было еще больнее и длилась она дольше, что чертовски испугало его. Он прижал руки к глазам, а потом инстинктивно полез в них, чтобы вытащить контактные линзы.

                Может быть, это что-то вроде инфекции, - подумал он тупо. - Но, Боже, как больно!

                Он нажал на веки и готов был уже мигнуть, чтобы линзы выпали (и в следующие 15 минут ползал бы, близоруко щурясь, разыскивая их вокруг скамейки, ощупывая каждую пядь гравия и моля Бога, чтобы прекратилась эта жуткая боль, как будто кто-то ногтями раздирает его глаза), как вдруг боль исчезла. Только она была, и вот уже нет. Глаза слезились, потом все утихло.

                Он медленно опустил руки, сердце стучало часто и громко, и он боялся мигнуть, чтобы снова не почувствовать эту боль. Но ничего не было. И вдруг он обнаружил, что думает о том единственном фильме ужасов, который по-настоящему испугал его когда-то, еще ребенком; возможно, потому, что он всегда беспокоился о своих очках и много времени думал о глазах. Фильм назывался "Ползучий глаз", с Форестом Такером. Не очень хороший. Другие ребятишки животики надрывали от смеха, но Ричи не смеялся.

                Ричи оставался серьезным и бледным, и глухим, и немым, ни один звук на этот раз не вырвался у него, когда желатиновый глаз выплывал из заколдованного киноаппарата, размахивая своими жилистыми щупальцами перед ним. Глаз сам по себе пугал его, как воплощение сотен подстерегающих его страхов и тревог. Вскоре после этого ему приснился сон, что он смотрит сам на себя в зеркало, берет огромную булавку, медленно подносит к зрачку и чувствует липкую влажность текущей по дну глаза крови. Он вспомнил - сейчас вспомнил, - как он проснулся и обнаружил, что написал в кровать. Лучшим показателем того, как отвратителен был сон, было то, что ему не стало стыдно после этого; он чувствовал только облегчение, распростершись на влажной простыне и молясь, чтобы это оказалось лишь сном.

                - К черту все это! - сказал Ричи Тозиер низким голосом, все еще слегка дрожащим, и попытался встать.

                Он пойдет сейчас в гостиницу и попробует вздремнуть. Если это дорога его памяти, то он предпочитал, чтобы в час пик она была свободна. А боль в глазах, возможно, всего лишь сигнал усталости и переутомления плюс стресс от встречи с прошлым, которое навалилось на него сразу в один день. Хватит шока, хватит воспоминаний. Ему не нравилось, как мысли его перескакивают с предмета на предмет. Какую мелодию пел Питер Габриел? "Обезьяний Шок"? Что ж, у обезьяны шока было достаточно. Время немного отдохнуть и осмотреться.

                Он поднял глаза и снова посмотрел на шатер Городского Центра. И снова почувствовал такую слабость в ногах, что пришлось сесть. Прошлое давило. РИЧИ ТОЗИБР ЧЕЛОВЕК С ТЫСЯЧЕЙ ГОЛОСОВ ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ГОРОД ДЕРРИ! ТЫСЯЧА ТАНЦЕВ!

                В ЧЕСТЬ ВОЗВРАЩЕНИЯ РИЧИ-ТРЕПАЧА ГОРОДСКОЙ ЦЕНТР С ГОРДОСТЬЮ ПРЕДСТАВЛЯЕТ РОКШОУ РИЧИ ТОЗИЕРА "ПАРАД МЕРТВЕЦОВ"

                БАДДИ ХОЛЛИ. РИЧИ ВАЛЕНС. БИГ БОННЕР. ФРЭНКИ ЛАЙМОН. ДЖИН ВИНСЕНТ. МАРВИН ГЭЙВ.

                ОРКЕСТР:

                ДЖИММИ ХЕНДРИКС - СОЛО-ГИТАРА

                ФИЛ ЛИНОТТ - БАС-ГИТАРА ДЖОН ЛЕННОН - РИТМ-ГИТАРА

                КЕЙТ МУН - УДАРНЫЕ ПОЧЕТНЫЙ ГОСТЬ ВОКАЛИСТ ДЖИМ МОРРИСОН ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, РИЧЧИ!

                ТЫ ТОЖЕ МЕРТВЕЦ!

                Он почувствовал себя так, как будто кто-то выкачал из него весь воздух... а потом снова услышал этот звук, тот самый звук, который, казалось, давил на его кожу и барабанные перепонки, этот резкий, убийственный, свистящий звук розги - Свииип! Он скатился со скамейки и упал на гравий, думая: Вот, что они имели в виду под дежавю, теперь ты знаешь, и не нужно будет спрашивать.

                Он ударился плечом и перевернулся, глядя на статую Поля Баньяна только теперь это был не Поль Баньян. Вместо него там стоял клоун, двадцатифутовый гипсовый истукан, раскрашенный во все цвета радуги; его разрисованное лицо венчалось рыжим хохлом волос. Оранжевые помпоныпуговицы, вылитые в гипсе, каждая с волейбольный мяч, располагались в ряд на его серебристом костюме. Вместо топора у него была целая связка гипсовых шариков. На каждом шарике выведена надпись: "ВСЕГДА СО МНОЙ РОК-Н-РОЛЛ И РИЧИ ТОЗИЕР СО СВОИМ РОК-ШОУ "ПАРАД МЕРТВЕЦОВ".

                Он стал карабкаться назад, на коленях и локтях. Гравий попадал в штаны. Он чувствовал, как распарывается, рвется под мышками его спортивное пальто из РодеоДрайв. Шатаясь, он поднялся на ноги и оглянулся, чтобы посмотреть на клоуна. Клоун тоже смотрел на него. Его влажные глаза вращались в глазницах. - Я не испугал тебя, а? - прогрохотал он.

                Ричи услышал как помимо его воли, рот выговорил:

                - Такой дешевкой не испугаешь и кобеля, Бозо. Ты понял?

                Клоун ухмыльнулся и кивнул, как будто он того и ждал, Красные кровоточащие губы разлепились, показав зубы, похожие на бритву.

                - Я мог бы сцапать тебя, если бы захотел, - сказало Оно, - но впереди еще много интересного.

                - Да, много интересного и смешного, - услышал Ричи свои слова. - А самое смешное, самое смешное будет, когда мы снесем твою дурную башку, бэби.

                Ухмылка клоуна становилась все шире и шире. Он поднял одну руку, затянутую в белую перчатку, и Ричи почувствовал дуновение ветра, сдувающего волосы со лба, как это уже было двадцать семь лет тому назад. Клоун показывал на него пальцем, громадным, как коромысло.

                Громадным, как... - подумал Ричи, и вдруг опять пришла боль. Будто острые шипы впились в глазное яблоко.

                - Прежде, чем вытаскивать бревно из глаза соседа, вытащи соринку из своего собственного, - нараспев произнес клоун, слова грохотали и вибрировали, и снова Ричи стало обволакивать сладкое гниющее дыхание.

                Он взглянул вверх и сделал несколько поспешных шагов назад. Клоун наклонился, держась руками в перчатках за свои колени.

                - Хочешь поиграть еще, Ричи? Что ты скажешь, если Я укажу на твой член, и у тебя случится рак предстательной железы? Или могу указать на твою голову, и у тебя будет застарелая опухоль мозга - и многие скажут, я уверен, что она уже давно была там. Я могу указать на твой рот, и твой глупый трепливый язык превратится в гноящийся обрубок. Я могу сделать это, Ричи. Хочешь посмотреть?

                Глаза его становились все шире и шире, и в этих черных зрачках, огромных, как мячи, Ричи увидел безумную тьму, которая возможна только на краю Вселенной: он видел жуткую радость, способную окончательно свести его с ума. В тот момент он понял, что Оно могло бы сделать все, что обещало, и даже больше. И все-таки он опять услышал, помимо его воли, уже не его голос и не любой из созданных им в будущем или в настоящем голосов; он услышал голос, который никогда не слышал прежде. Позже он скажет остальным, что это было похоже на голос Ниггера Дживиаса, громкий, передразнивающий сам себя, скрипучий.

                - Убирайся с дороги, ты, старый облезлый шут! - крикнул он и вдруг рассмеялся. - Ни хрена ты мне не сделаешь, ублюдок! Я буду ходить и говорить, и плевал я на тебя! Мое время - это мое время, и худо тебе будет, если ты не заткнешь свою дерьмовую пасть! Слышишь меня, беломордая тварь?

                Ричи показалось, что клоун отступил, но не стал оборачиваться, чтобы в этом убедиться. Он побежал с прижатыми к бокам локтями, с развевающейся позади курткой, не беспокоясь о том, что подумает папаша, который привел своего малыша посмотреть Поля, не боясь, что он может подумать, что Ричи сошел с ума.

                Дело в том, что я чувствую себя так, как будто и впрямь сошел с ума. Господи, не дай мне этого, не допусти, Господи! Это должно быть самое хреновое подражание в мире, но оно сработало, сработало...

                А потом сзади загремел голос клоуна. Отец малыша не слышал его, но лицб малыша неожиданно сжалось, и он начал вопить. Папаша подхватил сына, крепко прижал к себе, изумленный. И даже через свой собственный ужас Ричи наблюдал за этим маленьким происшествием. Голос клоуна был злобновеселым, а может быть, просто злобным. У нас здесь есть глаз для тебя, Ричи... Ты меня слышишь? Тот самый, который ползает. Если не хочешь убраться, не хочешь сказать мне "до свидания", то все равно возвратишься сюда, в этот город, и хорошенько посмеешься над этим хорошеньким большим глазиком. Приходи, он всегда к твоим услугам. Как только захочешь! Слышишь меня, Ричи? Пускай Беверли носит свою большую юбку, а под ней четыре или пять нижних юбок. Пусть она наденет обручальное кольцо себе на палец! Пусть Эдди наденет свои цветные туфли! Мы сыграем одну штучку, Ричи! Мы хорошенько пооозабавимся, Ричи!

                Добежав до дороги, Ричи осмелился оглянуться через плечо, и то, что он увидел, немного успокоило его. Поля Баньяна все еще не было, но и клоун исчез. Там, где они стояли, сейчас была двадцатифутовая статуя Бадди Холли. На узком отвороте его спортивного пальто прицеплен значок с надписью: "РОК-ШОУ РИЧИ ТОЗИЕРА "ПАРАД МЕРТВЕЦОВ".

                Одно стекло на очках Бадди было заклеено липким пластырем.

                Маленький мальчуган все еще истерически плакал, а папашабыстро шагал с плачущим ребенком на руках в город. Он далеко обошел Ричи. А Ричи продолжал идти, (ноги не подведут меня на этот раз) стараясь не думать (мы поиграем во все эти штучки! ) о том, что только что случилось. О чем он сейчас мечтал, так это о хорошем глотке шотландского виски в баре гостиницы, прежде чем лечь вздремнуть.

                Мысли о выпивке - о простой будничной выпивке - немного успокоили его. Он снова посмотрел через плечо, и то, что он увидел вновь появившегося Поля Баньяна, улыбающегося в небо, со своим гипсовым топором на плече, успокоило его еще больше. Ричи потел еще быстрее, все дальше удаляясь от статуи. Он даже начал думать о возможности галлюцинаций, как вдруг его глаза пронзила та же самая боль, глубокая и ошеломляющая, заставившая его хрипло вскрикнуть. Симпатичная молоденькая девушка, которая шла впереди него, задумчиво глядя в небеса, посмотрела на него, немного замешкалась, а потом поспешила к нему.

                - Мистер, с вами все в порядке?

                - Это мои контактные линзы, - сказал он глухо. - Мои проклятые контактные линзы - О! . Боже мой, как больно!

                На этот раз он схватился за глаза так быстро, что чуть не ткнул в них пальцами. Нажав на веки, он подумал:

                Я не могу выморгнуть их: вот что случится. И все будет продолжаться так же, все больнее и больнее, пока я не ослепну, не ослепну, не ос...

                Но все получилось, как всегда, - он выморгнул их с первого раза. Четкий и определенный мир, где все цвета оставались на местах и где лица, которые он видел, были ясными и отчетливыми, улетучился. Вместо этого появились широкие полосы пастельных, размытых тонов. И хотя они с девушкой, которая была готова помочь и посочувствовать, обшарили весь тротуар и занимались этим минут пятнадцать, они не смогли найти ничего.

                Ричи чудилось, что клоун у него за спиной все еще имеется. Билл Денбро видит привидение

                В этот день Билл не видел клоуна Пеннивайза, но он видел привидение. Настоящее привидение. Билл поверил в это, и ничто не могло его переубедить.

                Он шел по Витчем-стрит и остановился на минуту у коллектора, где Джордж встретил смерть в тот дождливый октябрьский день 57-го. Билл сел на корточки и уставился в коллектор, огороженный кирпичным бордюром. Сердце его билось тяжело, но все-таки он продолжал смотреть.

                - Выходи, что же ты? - сказал он низким голосом, и у него возникла вдруг сумасшедшая идея, что его голос парит над темнотой, не задерживаясь в проходах, не умирая, не исчезая, а просто продолжая двигаться туда и сюда, создавая собственное эхо, отскакивая от выложенных камнем стен и давно умерших механизмов. Ему казалось, что он продолжает парить над спокойными и угрюмыми водами и, наверное, тихо вытекает в одно и то же время из сотен других люков в других частях города.

                - Выходи отсюда, или мы сами войдем и схватим тебя!

                Он с нетерпением ждал ответа, глядя вниз, зажав руки между ног, как игрок перед подачей. Ответа не было.

                Он уже готов был встать, когда какая-то тень упала на него. Билл взглянул вверх, готовый ко всему... но это был лишь маленький ребенок, лет десяти, может быть, одиннадцати, одетый в темные бойскаутские шорты, которые открывали для всеобщего обозрения его исцарапанные коленки. В одной руке у него было мороженое яркооранжевого цвета, в другой - яркозеленый скейтборд.

                - Вы всегда говорите в люки, мистер? - спросил мальчуган.

                - Только в Дерри, - ответил Билл.

                Они посмотрели друг на друга, а затем одновременно разразились громким смехом.

                - Я хочу задать тебе один ггглупый вопрос, - сказал Билл.

                - Давайте, - сказал мальчик.

                - Ты когда-нибудь слышал что-нибудь из таких люков?

                Мальчик посмотрел на Билла как на ненормального.

                - Ну ладно, забудь, о чем я ссспрашивал, - сказал Билл.

                Он зашагал прочь, но не успел сделать и дюжины шагов - он смотрел вверх на холм, смутно надеясь увидеть свой дом, - когда мальчик позвал:

                - Мистер!

                Билл повернулся, спортивная куртка висела у него на плече воротничок рубашки был расстегнут, а узел галстука ослаблен. Мальчик внимательно наблюдал за ним, как будто уже жалея, что начал разговор. Потом передернул плечами, будто говоря "Какого черта! "

                - Да.

                - Да?

                - Да.

                - А что ты там слышал?

                - Я не знаю. Там говорили на каком-то иностранном языке. Я слышал это в одном из таких люков в Барренсе. Из такой трубы, которые выходят на поверхность...

                - Я знаю, что ты имеешь в виду. Это был голос ребенка?

                - Сначала ребенка, а потом мужской, - мальчик помедлил. - Я немного испугался. Побежал домой и рассказал отцу. Он сказал, что это, может быть, эхо или что-то еще, что может доноситься из чьего-нибудь дома.

                - Ты поверил в это?

                Мальчик очаровательно улыбнулся.

                - Я читал "Хочешь верь, хочешь не верь", и там писали про одного парня, который извлекал музыку из своих зубов. Радиомузыку. У него были пломбы, как маленькие радиоприемники. Я думаю, что если уж я поверил в это, я мог бы поверить во что угодно.

                - Аа! - сказал Билл. - Но поверил ли ты в это?

                Мальчик неохотно кивнул головой.

                - А ты когда-нибудь еще слышал эти голоса?

                - Однажды, когда мылся в ванной, - сказал мальчик. - Это был голос какой-то девочки. Она плакала. Без слов. Я боялся вытащить пробку, когда уже помылся, понимаете? Боялся, что она утонет.

                Билл снова кивнул. Мальчик смотрел на Билла в упор, широко раскрытыми глазами.

                - А вы знаете что-нибудь об этих голосах, мистер?

                - Я слышал их, - сказал Билл, - давным-давно. А ты ничего не знаешь о детях, которых здесь убили, сынок?

                Глаза мальчика потухли и стали настороженными.

                - Папа не велел мне разговаривать с незнакомыми людьми. Он говорит, что любой может оказаться убийцей. Он отодвинулся от Билла еще на один шаг, пятясь к тени вяза, в который Билл когда-то, двадцать семь лет тому назад, врезался на велосипеде. Он тогда свалилея "сломал руль.

                - Это не я, сынок, - сказал он. - Последние четыре месяца я провел в Англии. Только вчера приехал в Дерри.

                - Все равно мне нельзя разговаривать с вами, - ответил мальчик.

                - Правильно, - согласился Билл. - У нас свободная страна.

                Мальчик помолчал, а потом сказал:

                - Я дружил с одним из них. С Джонни Фьюри. Хороший парень. Я плакал, сказал он со значением, слизнув остатки мороженого. Потом высунул язык, который стал яркооранжевым и облизал пальцы.

                - Держись подальше от люков и канализации, сынок. - спокойно сказал Билл. - Подальше от безлюдных мест. Играй лучше на спортплощадке. Но больше всего берегись люков и канализации.

                Глаза мальчика вновь заблестели, но он долго ничего не говорил. И вдруг:

                - Мистер, рассказать вам кое-что интересное?

                - Конечно.

                - Вы видели этот фильм, где акула съедает всех людей?

                - Ага. "Чччелюсти".

                - Так вот, у меня есть друг. Его зовут Томми Викананза, у него с головой не все в порядке. Понимаете? Крыша поехала.

                - Понятно.

                - Он говорит, что видел такую акулу в Канале. Он гулял один в Бассейпарке недели две тому назад и сказал, что видел плавник. Он сказал, что он был восемь или девять футов длиной. Один плавник, понимаете? Он сказал: "Вот кто убил Джонни и остальных. Это Челюсти, я знаю, потому что сам видел". А я ему говорю: "Канал такой грязный, что там никто не может жить, даже мальки. А ты говоришь, что видел там Челюсти. У тебя крыша поехала, Томми". А Томми сказал, что она выскочила из воды, как раз как в конце того фильма и пыталась схватить его и съесть, но он вовремя успел отскочить. Смешно, правда, мистер?

                - Очень смешно, - согласился Билл.

                - У него крыша поехала, ведь правда?

                Билл заколебался.

                - Держись подальше и от Канала, сынок. Понимаешь меня?

                - Вы хотите сказать, что верите в это?

                Билл снова заколебался. Он должен был пожать плечами, но вместо этого кивнул.

                Мальчик шумно выдохнул. Он опустил голову, словно от стыда.

                - Вообще иногда я думаю, что и у меня крыша поехала.

                - Я понимаю тебя, - Билл подошел к мальчику поближе. (Тот смотрел на него с опаской, но на этот раз не отошел). - Ты разобьешь себе все коленки на этой доске, сынок.

                Мальчик посмотрел на свои исцарапанные коленки и улыбнулся.

                - Да, вы правы. Я ее когда-нибудь выброшу.

                - А можно мне попробовать? - неожиданно спросил Билл.

                Сначала мальчик посмотрел на него изумленно, а потом рассмеялся.

                - Вот будет смешно, - сказал он. - Никогда не видел взрослого на скейтборде.

                - Я дам тебе четвертак, - сказал Билл.

                - Мой папа говорит...

                - Никогда не бери денег или конфет у Незнакомцев. Хороший совет. Но я все-таки дам тебе четвертак. Что ты на это скажешь? Я только до угла Дддджэксон-стрит.

                - Не надо никакого четвертака, - сказал мальчик. Он снова рассмеялся веселый и простой звук. Свежий. - Не нужен мне ваш четвертак. Я и так богатый, у меня два доллара. Но мне хочется на вас посмотреть. Только, если сломаете что-нибудь, не говорите, что это я вам дал.

                - Не волнуйся, - сказал Билл. - Не скажу.

                Он пальцем толкнул одно из истертых колес на доске, любуясь легкостью, с которой оно двигалось, - оно зажужлкало, как будто внутри вертелся миллион подшипников. Звук ему нравился. Он вызывал какието хорошие, давно забытые чувства. Какоето ощущение теплоты, прекрасной, как любовь. Он улыбнулся.

                - О чем вы думаете? - спросил мальчик.

                - Что сейчас убьюсь, - сказал Билл, и мальчик засмеялся.

                Билл опустил доску на дорогу и поставил на нее одну ногу. Он покатал скейт тудасюда, приноравливаясь. Мальчик наблюдал. В уме Билл уже видел себя катящим по Витчем-стрит к Джэксону на жгучезеленой, цвета авокадо, доске мальчика - сзади развеваются, как хвост, полы его спортивной куртки, лысина блестит на солнце, колени согнуты и подрагивают, как у неопытных лыжниц, когда они летят со своей первой горки. В таком состоянии что-то в тебе говорит, что ты вот-вот упадешь или уже упал. Он бьется об заклад, что мальчишка никогда не будет ехать на доске подобным образом. Он бьется об заклад, что ребенок поедет так, (чтобы обогнать самого черта) как будто не будет никакого завтра.

                Хорошее чувство погасло в его груди. Он слитком ясно увидел, как доска выскальзывает у него из-под ног и летит, ничем не обремененная, вниз по улице, невероятная жгучезеленая доска того цвета, который может полюбить только ребенок. Он увидел и себя, падающего на зад или, может быть, на спину. Видел и одиночную палату в городской больнице, где он однажды был, когда навещал Эдди в такой же комнате, после того, как тот сломал руку. Билл Денбро, вытянувшийся во всю длину, одна нога подвешена на растяжках. Входит доктор, смотрит на его карту, потом на него и говорит: "Ваши две главные ошибки, мистер Денбро, заключаются в том, что, во-первых, вы плохо правили доской, а во-вторых, вы забыли, что вам скоро сорок".

                Он наклонился, поднял доску и подал ее мальчику.

                - Думаю, не надо, - сказал он.

                - Струсили, как цыпленок, - сказал мальчик, не очень обижаясь.

                Билл приставил большие пальцы к ушам и стал хлопать локтями:

                - Цып-цып-цып!

                Мальчик засмеялся.

                - Мне пора домой.

                - Будь осторожней на дороге, - сказал Билл.

                - Нельзя быть осторожным на доске, - ответил мальчик, глядя на Билла, как будто он был одним из тех, у кого "крыша поехала".

                - Хорошо, - сказал Билл. - "о'кей", как мы говорим в кинобизнесе. Я тебя понял. Но все-таки держись подальше от люков и любой канализации. И старайся держаться рядом с друзьями.

                Ребенок кивнул.

                - Я уже совсем рядом с домом.

                Мой брат тоже был рядом с домом, - подумал Билл.

                - Скоро все кончится, - сказал Билл мальчику.

                - Вы думаете? - спросил тот.

                - Да, я уверен, - сказал Билл.

                - О'кей! Тогда счастливо... трусливый цыпленок!

                Мальчик поставил одну ногу на доску и оттолкнулся другой. А когда он уже катился, поставил вторую ногу на доскуи с грохотом полетел вниз по улице со скоростью самоубийцы. Но, как Билл и предполагал, он ехал с ленивой, небрежной грацией. Билл почувствовал любовь к этому ребенку, радость и желание быть ребенком самому, и это даже приглушило его страх. Мальчик катил так, как будто не существовало таких понятий, как старение и смерть. Он казался вечным и бессмертным в своих бойскаутских шортах цвета хаки, в своих потрепанных теннисных туфлях без носков, с грязными ногами, с развевающимися сзади волосами.

                Смотри, смотри, влетишь в угол! - подумал Билл встревоженно, но мальчик вильнул бедрами влево, как танцор брейка, ноги его немного сместились по зеленой доске, и он без всяких усилий обогнул угол и свернул на Джэксон-стрит, не думая, будет ли кто-нибудь идти ему навстречу. Мальчик, мальчик, - думал Билл, - не всегда будет так.

                Он подошел к своему старому дому, но не остановился; только замедлил шаг. Во дворе были люди: мать в садовом кресле со спящим ребенком на руках наблюдала, как двое ребятишек лет десяти и восьми играли в бадминтон на траве, все еще влажной от недавно прошедшего дождя. Младший из них удачно отбил воланчик, и женщина крикнула: "Отлично, Син! "

                Дом был того же темноголубого цвета, и то же веерообразное окно блестело над дверью, но любимые мамины цветочные клумбы исчезли. С места, где он шел, можно было увидеть перекладину, которую отец сделал когда-то из железных труб на заднем дворе. Он вспомнил, как однажды Джорджи свалился с самого верха и выбил себе зуб. Как он орал!

                После смерти Джорджи дом опустел для него и, за чем бы он ни приехал в Дерри, но только не за этим.

                И он пошел к углу улицы и свернул направо, ни разу не оглянувшись. Скоро он очутился на Канзас-стрит, направляясь к окраине. Он постоял немного у забора, который тянулся вдоль дороги, выходя прямо к Барренсу. Забор был тот же саммй: шаткое сооружение из дерева, покрытое облупившейся белой известкой; и Барренс был тот же самый... еще более дикий, если и изменился.

                Билл мог слышать бульканье воды, бегущей маленькими ручейками, и видел вокруг ту же панораму Кендускеага. И запах был такой же, невзирая на то, что исчезла дамба. Даже тяжелый аромат растущей зелени в зените весенней зрелости не смог уничтожить запаха отбросов и человеческих испражнений. Он был слаб, но определялся безошибочно. Запах гниения; дуновение подземного мира.

                Вот, где все кончилось тогда, и вот, где кончится сейчас, - подумал Билл с дрожью. - Там внутри... под городом.

                Он постоял еще немного, убежденный, что должен увидеть что-то какое-то знамение - знак дьявола, с которым он приехал бороться в Дерри. Но ничего не произошло. Он слышал журчание бегущей воды, весенний животворный звук, напоминавший ему о запруде, которую они когда-то строили здесь. Он видел деревья и кустарники, качающиеся от легкого ветерка. Но больше ничего. Никаких знаков. И он пошел дальше, отряхивая с рук следы белой краски, покрывающей забор.

                Он продолжал идти к окраине города, полувспоминая, полумечтая, и там к нему подошел еще один ребенок - на этот раз маленькая девочка лет десяти в вельветовых брючках и темнокрасной блузке. Одной рукой она била по мячу, другой держала за волосы свою куклу - блондинку Арнел.

                - Привет, - сказал Билл.

                Она посмотрела на него:

                - Что?

                - Какой самый лучший магазин в Дерри?

                Она задумалась:

                - Для меня или для всех?

                - Для тебя, - сказал Билл.

                - "Секондхэнд Роуз, Секондхэнд Клоуз", - сказала она без малейшего колебания.

                - Прошу прощения? - переспросил Билл.

                - Чего ты просишь?

                - Это что, название магазина?

                - Конечно, - сказала она, глядя на Билла как на ненормального.

                - "Секондхэнд Роуз, Секондхэнд Клоуз". Моя мама говорит, что это все утиль, но мне нравится. Там старые вещи. Пластинки, каких я никогда не слышала. И еще открытки. Там пахнет, как на чердаке. Ну, мне нужно домой, пока.

                И она пошла, не оборачиваясь, хлопая по мячу и держа куклу за волосы.

                - Эй! - крикнул он ей вслед. Она капризно оглянулась:

                - Ну, чего?

                - Этот магазин. Где он находится?

                Она оглянулась через плечо и сказала:

                - Как раз там, куда ты идешь. У Ап-Майл-Хилл.

                Билл почувствовал, что прошлое захватывает его. Он не собирался спрашивать эту маленькую девочку ни о чем; вопрос просто выскочил из него, как пробка из бутылки шампанского.

                Он спустился с Ап-Майл-Хилл. Товарные склады и упаковочные фабрики, которые он помнил с детства, - мрачные кирпичные здания с грязными окнами, из которых несло тухлятиной, - в основном исчезли, хотя фабрика "Армор и Стар" по упаковке мяса все еще была там. Но Хэмпхилл исчез, осталось только кино на открытом воздухе и бакалейная лавка, где продавали говядину и кошерное мясо Игла. А на том месте, где стоял флигель братьев Трэкеров, была надпись старомодным шрифтом, гласящая, как девочка и говорила: "Секондхэнд Роуз, Секондхэнд Клоуз". Красный кирпич был выкрашен желтым, наверное, лет десять или двадцать тому назад. Но сейчас он уже потускнел и стал того цвета, который Одра называла "цветом мочи". Билл медленно шел к магазину, чувствуя, как ощущение дежавю снова, охватывает его. Позже он рассказывал остальным, что у него было предчувствие, что он увидит привидение, еще до того, как он его действительно увидел. Витрина магазина была не просто грязная - она вызывала отвращение. Это был не какой-нибудь магазинчик антиквариата с изящными маленькими коробочками для ниток или с хрустальными сервизами, освещенными закатными лучами солнца; это было то, что его мать с пренебрежением называла "Ломбардом янки". Все предметы были небрежно свалены в кучи, громоздясь там и сям без всякого порядка. Платья валялись без плечиков. Гитары висели на своих грифах, как преступники на виселице. Были там детские вещи и страховидные туфли с сопроводительной надписью: "НОШЕНЫЕ, НО НЕ ПЛОХИЕ! Доллар за пару". Рядом стояли два телевизора, непохожие на исправные. Букеты искусственных цветов чахли в грязных вазах на сломанном оббитом обеденном столе. Весь этот хлам, который Билл увидел, служил фоном для одной вещи, к которой немедленно устремился его взгляд. Он стоял, уставясь на это широко открытыми, неверящими глазами; гусиная кожа покрыла все его тело. Лоб стал горячим, руки похолодели, и на мгновение ему показалось, что сейчас все запоры мозга откроются, и ему все станет ясно, и все вспомнится. Справа в витрине стоял его велосипед Сильвер. Рамы так и не было, ржавчина покрывала и переднее, и заднее крылья, но сигнал все еще стоял на руле, хотя его резиновая груша треснула от старости. Сам звонок, который Билл всегда аккуратно полировал, потускнел и покрылся пятнами. Плоский багажник, где когда-то часто сидел Ричи, все еще покоился сзади, но сейчас он был раскурочен и висел на одном болте. Кто-то когда-то раскрасил сиденье под цвет тигровой шкуры, который сейчас затерся до того, что полосы стали едва различимы. Но это был Сильвер. Билл поднял руку, чтобы вытереть слезы, медленно ползущие по щекам, потом достал платок, промокнул глаза и вошел в магазин. Сама атмосфера в магазине будто заплесневела от времени. Как девочка и говорила, пахло чердаком, но не добрым старым чердаком. Это не был запах хорошего масла, которым любовно полируют поверхность столов, или старого бархата и плюша. Здесь пахло истлевшей бумагой, грязными диванными подушками, пылью и мышиным пометом.

                С телевизионного экрана на витрине доносилось завывание рокеров. Как бы соревнуясь с ними, откуда-то из радиоприемника раздался голос дискжокея, назвавшего самого себя "Ваш дорогой друг Бобби Расселл", который обещал новый альбом Принса тому, кто назовет имя актера, сыгравшего роль Вэлли в фильме "Оставь это Бобру". Билл знал - актера звали Тони Дау, - но ему новый альбом Принса был ни к чему. Радиоприемник стоял на высокой полке среди портретов прошлого века.

                Чуть ниже сидел хозяин - человек лет сорока в рабочих джинсах и чешуйчатой тенниске. Волосы его были зачесаны назад, открывая лицо на грани истощения. Он забросил ноги на стол, заваленный гроссбухами, над которыми возвышался кассовый аппарат. Хозяин читал какую-то книжонку, и Билл подумал, что она никогда бы не получила премию Пулитцера. Она называлась "Стройплощадка конного завода". На полу перед его столом стоял щест вывеска парикмахеров - красные и белые полосы на котором извивались по спирали вверх до бесконечности. Стершаяся веревка от него извивалась по полу до самого плинтуса, как усталая змея. На вывеске спереди было написано: "Производится окраска! 250 долларов".

                Когда колокольчик над дверью звякнул, человек за столом заложил книгу, посмотрел вверх и спросил:

                - Чем могу служить?

                - Послушайте, - И Билл открыл рот, чтобы спросить о велосипеде в окне. Но прежде чем он заговорил, им овладела одна мысль, одно предложение, заполнившее все его мысли и вытеснившее все остальное:

                Он стучится ко мне в ящик почтовый, говоря, что видел привидение снова.

                Что это, Господи Боже мой?

                Он стучится...

                - Вы ищете что-нибудь? - спросил хозяин. Его голос был достаточно вежливым, но он внимательно рассматривал Билла.

                Он смотрит на меня так, - подумал Билл, не испуганный, а скорее, заинтригованный, - будто думает, что я накурился этой самой травки, от которой кайфуют джазмены.

                - Да, я иииинтересуюсь...

                 (ко мне в ящик почтовый)

                - ...иииинтересуюсь ппппочтовым яяящ...

                - Вы, наверное, имеете в виду этот шест? - В глазах хозяина на этот раз было что-то такое, что Билл ненавидел с детства: неловкость женщины или мужчины, вынужденных выслушивать заику, попытка быстрее закончить за него мысль, чтобы этот паршивый ублюдок поскорее заткнулся. Но я не заикаюсь! Я поборол это! Я К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ ПОКОНЧИЛ С ЭТИМ Я...

                 (но он все еще говорит)

                Слова настолько отчетливо прозвучали в его мозгу, что казалось, он одержим демонами, как в библейские времена - человек, в которого проникло что-то Извне. И все-таки он узнавал этот голос и знал, что это его собственный голос. Он почувствовал, как испарина выступила на лбу.

                - Я могу предложить вам (что видел привидение снова) этот шест, сказал хозяин. - По правде говоря, я могу сбавить цену. Он стоит 250, но вам отдам за 175. Как вы на это посмотрите? Это единственная настоящая старинная вещь в моем магазине.

                - ...почтовый ящик! - Билл почти кричал, и хозяин немного отпрянул. Не нужен мне шест! Мне нужно... шест мне не нужен.

                - С вами все в порядке, мистер? - спросил хозяин. Его тревожный тон гармонировал с глубокой озабоченностью в глазах, и Билл увидел, что его левая рука исчезла со стола. Он осознал неожиданно больше с помощью логики, чем интуиции, что перед хозяином открытый ящик стола, который Билл не видит, и он почти наверняка положил руку на пистолет. Может быть, он боялся ограбления; а более вероятно, просто беспокоился. В конце концов он был нормальным человеком, в этом городе только недавно прикончили Андриана Меллана.

                 (Он стучится ко мне в ящик почтовый, говоря, что видел привидение снова)

                Откуда это взялось? Какой-то бред.

                 (Он стучится)

                Снова и снова.

                Огромным, титаническим усилием Билл попытался побороть это. Он заставил себя перевести это предложение на французский. Таким путем он боролся с заиканием, когда был мальчишкой. В то время, как слова всплывали в его сознании, он изменял их... и неожиданно почувствовал, что заикание отступает.

                Он понял, что хозяин говорит что-то.

                - Ииизвините, пожалуйста, что?

                - Я говорил, что если у вас чешутся кулаки, валите на улицу, мне здесь этого на хрен не нужно.

                Билл глубоко вздохнул.

                - Давайте начнем сначала, - сказал он. - Как будто я только что ввввошел.

                - Хорошо, - сказал хозяин довольно миролюбиво. - Вы только что вошли. И что же?

                - Ввввелосипед на витрине, - сказал Билл. - Сколько вы хотите за велосипед?

                - Двадцать баксов, - с облегчением сказал хозяин, тем не менее не спеша извлекать руку из стола. - Сначала я думал, это настоящий "Швин", но теперь мне кажется, что это просто имитация. - Он смерил глазами Билла. - Довольно большой велосипед, вы сможете ездить на неА сами.

                Думая о скейтборде зеленого цвета, на котором он хотел проехаться, Билл сказал:

                - Я думаю, мои велосипедные времена уже прошли.

                Хозяин пожал плечами. Он наконец вытащил левую РУКУ

                У вас мальчик?

                - Да.

                Сколько ему?

                Ооодиннадцать.

                Слишком большой велосипед для одиннадцатилетнего.

                - Вы берете чеки?

                - Десять баксов сверх стоимости.

                - Я дам вам двадцать, - сказал Билл. - Не возражаете, есйи я позвоню?

                - Пожалуйста, если это в черте города.

                - Да, это здесь.

                - Тогда идите сюда.

                Билл позвонил в публичную библиотеку Дерри.

                Майк был там.

                - Где ты, Билл? - спросил он. А потом сразу же:

                - С тобой все в порядке?

                - Со мной все отлично. Ты уже видел кого-нибудь из наших?

                - Нет, мы же встречаемся вечером, - последовала пауза. - Так, по крайней мере, я полагаю. - А чем я могу помочь тебе, Большой Билл?

                - Я покупаю велосипед, - спокойно сказал Билл. - Я просто думал, что смогу докатить его до твоего дома. У тебя есть гараж или что-то в этом роде, где его можно поставить?

                Последовало молчание.

                - Майк, ты, ито?

                - Дада, я здесь, - сказал Майк. - Это Сильвер?

                Билл посмотрел на хозяина. Тот читал свою книгу снова... или может быть просто смотрел в нее, внимательно слушая.

                - Да, - ответил он.

                - А ты где?

                - Это называется "Секондхэнд Роуз, Секондхэнд Клоуз".

                - Хорошо, - сказал Майк. - Мой адрес: Палмерлейн, 61. Тебе лучше доехать до Мейн-стрит...

                - Я найду.

                - Ладно. Я тебя встречу. Будешь ужинать?

                - Хорошо бы. А ты сможешь уйти с работы?

                - Без проблем. Кэрол останется за меня, - Майк снова заколебался. - Она сказала, что здесь был какой-то парень, за час до моего прихода. Он выглядел, как привидение. Я попросил ее описать. Это был Бен.

                - Ты уверен?

                - Да. И велосипед. Похоже, это часть всего прочего. Как ты думаешь?

                - Без сомнения, - сказал Билл, не отрывая глаз от хозяина, который все еще, казалось, был всецело поглощен своей книгой.

                - Встретимся дома, - сказал Майк. - Дом 61, не забудь!

                - Не забуду. Спасибо, Майк.

                Билл повесил трубку. В то же самое время хозяин закрыл книгу.

                - Ну что? Нашли, куда его сплавить?

                - Да, - Билл вытащил свою книжку и подписал чек на двадцать долларов. Хозяин внимательно сравнил две подписи. При другом стечении обстоятельств Билл подумал бы, что это довольно подозрительно. Наконец хозяин выписал квитанцию и положил чек Билла в кассовый аппарат. Он встал, положил руки на поясницу, потянулся и пошел вперед, к витрине. Он прокладывал путь среди куч хлама, совершенно не спотыкаясь, что Биллу понравилось.

                Он поднял велосипед, перевернул его и покатил по краю демонстрационного поля. Билл взялся за руль, чтобы помочь ему. Как только он сделал это, внутренняя дрожь вновь охватила его. Сильвер. Снова. Сильвер в его руках и (он стучится ко мне в ящик почтовый, говоря, что видел привидение снова) он должен перебороть эти мысли, потому что он от них ослабевает и сходит с ума.

                - Задние колеса немного спущены, - сказал хозяин (в действительности же они были плоскими, как блин).

                - Нет проблем, - сказал Билл.

                - Вы его довезете?

                 (Когда-то я довозил его отлично, не знаю, как сейчас)

                - Надеюсь, - сказал Билл. - Спасибо.

                - Не за что. А если захотите поговорить насчет шеста, возвращайтесь.

                Хозяин подержал дверь, пока он выходил. Билл вывел велосипед, повернул налево и покатил его к Мейн-стрит, Люди с удивлением и смехом глазели на лысого человека, толкающего огромный велосипед с рваными плоскими покрышками и допотопным гудком, торчащим из дряхлой сетки. Но Биллу не было до них дела. Он наслаждался тем, как легко его взрослые руки держатся за резиновые ручки руля, вспоминая, как он мечтал обернуть ручки какимнибудь разноцветным пластиком. Но он так никогда и не сделал этого. Он остановился на углу Центральной и Мейн за книжным магазином и прислонил велосипед к зданию, чтобы снять пальто. Трудная это работа - толкать велосипед с лысыми шинами, а денек выдался жарким. Он засунул пальто в сетку и поехал дальше.

                Цепи совсем дряхлые, - подумал он. - Кто-то не очень хорошо заботился о (нем) Нем.

                Он остановился на миг, нахмурясь, и попробовал вспомнить, что случилось с Сильвером. Продал ли он его комунибудь? Или отдал? А может быть, потерял? Он не мог вспомнить. Вместо этого опять идиотская фраза (стучится ко мне в ящик почтовый) такая же неуместная, как легкое кресло на поле боя, как пластинка в камине, или карандаши, торчащие из асфальта дороги. Билл потряс головой. Предложение выскочило из головы и растаяло, как дым. Он стал опять толкать Сильвера к дому Майка. Майк Хэнлон находит связь

                Сначала он приготовил ужин - гамбургеры с грибным соусом и салат из шпината. Они закончили возиться с Сильвером и были более чем голодны. Дом Майка оказался маленьким, белозеленым и очень опрятным. Майк как раз подъезжал, когда Билл припер Сильвера на Палмерлейн. Он сидел за рулем старого "Форда", с облупившимися крыльями и треснувшим лобовым стеклом, и Билл вспомнил, как говорил Майк: шестеро членов Клуба Неудачников уехали из Дерри и отделались от своих неудач, а Майк остался и до сих пор тащится в хвосте.

                Билл закатил Сильвера в гараж Майка, пол здесь был в масляных пятнах, но все содержалось в порядке, так же, как и сам дом. Все инструменты висели на своих крючках, на лампах были колпаки, сделанные из консервных банок, похожие на фонари в бильярдной. Билл прислонил велосипед к стене. Они вдвоем молча смотрели на него, держа руки в карманах.

                - Да, это Сильвер, - сказал Майк наконец. - Я думал, что ты ошибся. Но это он. Что ты с ним собираешься делать?

                - Если бы я знал. У тебя есть насос?

                - Да. И новые покрышки тоже. Они у тебя без трубок?

                - Да, и всегда такими были, - Билл наклонился посмотреть на покрышки.

                - Да, без трубок.

                - Собираешься опять на нем кататься?

                - Ккконечно, нет, - резко сказал Билл. - Мне только не нравится видеть его таким, ччччерт побери!

                - Как скажешь. Большой Билл. Ты - начальник.

                Билл резко обернулся, но Майк уже ушел в дальний конец гаража, доставая насос. Он достал и сумку с инструментами из шкафчика и протянул все это Биллу, который смотрел на это с удивлением. Ему показалось, что он помнил эти вещи с детства: небольшая оловянная коробочка, приблизительно такого же размера и формы, в каких мужчины хранят самодельные сигары, за исключением того, что крышка блестела, начищенная песком, - он использовал ее для того, чтобы натягивать резину на дырку, когда ставил заплаты. Но коробочка выглядела совершенно новой, и на ней была этикетка с ценой - 7 долларов 23 цента. Ему показалось, что, когда он был маленьким, такие коробочки стоили доллар с четвертью.

                - Ты этим еще не пользовался, - сказал Билл.

                - Нет, - сказал Майк, - я купил это только на прошлой неделе. Там, в универмаге.

                - А у тебя самого есть велосипед?

                - Нет, - сказал Майк, глядя ему прямо в глаза.

                - И ты просто так купил эту сумку?

                - Да, что-то меня толкнуло, - подтвердил Майк, продолжая смотреть на Билла. Проснулся с мыслью, что надо пойти в магазин и купить нечто подобное. Мысль эта вертелась в голове целый день. И вот... я купил ее. А теперь вот и ты можешь ею пользоваться.

                - Да, вот и я, - согласился Билл. - Но, как говорят в мыльных операх: "Что бы все это значило, дорогой?"

                - Спроси у остальных, - сказал Майк, - сегодня вечером.

                - Придут ли они, как ты думаешь?

                - Я не знаю, Большой Билл, - он подождал и потом добавил: - Я думаю, может случиться, что не все придут. Один или два могут просто уехать из города. Или... - он пожал плечами.

                - Что нам делать, если такое случится?

                - Не знаю, - Майк указал на сумку с инструментами. - Я заплатил семь долларов за эту штуковину. Ты собираешься делать что-нибудь с ней или будешь просто стоять и глазеть?

                Билл достал свое спортивное пальто из сетки и аккуратно повесил его на свободный крючок на стене. Потом он перевернул Сильвера, поставил его на сиденье и начал осторожно отворачивать переднее колесо. Ему не нравилось, как скрирели несмазанные колеса, и он вспомнил, как бесшумно вращались колеса на скейтборде. Немножко масла, и все будет в полном порядке, подумал он. - Не повредит, если смажу и цепь. Она древняя, как ад... И еще карты. Нужно повесить на него карты. У Майка, наверное, есть карты, я думаю. Хорошие. С целлулоидным покрытием, которое делало их такими негибкими и скользкими, что когда ты в первый раз попробовал тасовать их, они рассыпались по всему столу. Карты, конечно, и зажимы, чтобы держать их...

                Он остановился, внезапно похолодев.

                Господи, о чем я только думаю?

                - Что-то не так, Билл? - мягко спросил Майк.

                - Нет, ничего.

                И вновь что-то стало овладевать им: жуткое, непобежденное и властное: Он стучится ко мне в ящик почтовый, говоря, что видел привидение снова. На этот раз за его голосом следовал голос его матери: Постарайся сказать еще раз. Билли. Ты почти нормально сказал на этот раз.

                Его передернуло.

                 (почтовый ящик)

                Он потряс годовой. Я не могу сказать этого, не заикаясь, даже теперь, подумал он, и на какой-то миг почувствовал, что вот-вот он поймет все. Потом это ушло.

                Он открыл сумку с инструментами и продолжил работу. Он возился довольно долго. Майк прислонился к стене и стоял в свете закатного солнца, рукава рубашки были засучены, галстук сбился набок. Он насвистывал мелодию. Билл услышал, что это "Она ослепила меня своей ученостью".

                Пока Билл ждал, когда засохнет клей, он смазал Сильверу цепь, зубчатое колесо и оси. Велосипед не стал от этого лучше выглядеть, но когда он стал вращать колеса, то заметил, что они больше не скрипят, и все в общем более или менее в порядке. Он уже собирался перевернуть Сильвера в нормальное положение, когда услышал быстрое перетасовывание карт. Он чуть не уронил Сильвера. Майк стоял рядом держа колоду велосипедных карт с голубыми рубашками.

                - Попробуешь?

                Билл глубоко вздохнул.

                - Думаю, у тебя и зажимы есть?

                Майк вытащил четыре из кармана рубашки и протянул их ему.

                - Чччто, случайно захватил?

                - Да, что-то в этом роде, - сказал Майк.

                Билл взял карты и попытался перетасовать их. Руки дрожали, и карты посыпались на пол. Они были везде... но только две легли лицевой стороной. Билл посмотрел на них, а потом на Майка. Взгляд Майка застыл на картах. Это были два туза пик.

                - Это невозможно, - сказал Майк. - Я только что распечатал колоду. Посмотри, - он указал на коробку около двери гаража, и Билл увидел целлофановую обертку. - Как в одной колоде карт оказались два туза пик?

                Билл наклонился и поднял их.

                - А как можно было рассыпать целую колоду карт по всему полу, и только две оказались открытыми? - спросил он. - Это еще лучший вввопрос.

                Он повернул тузы обратной стороной и показал их Майку. У одного была голубая рубашка, у второго - красная.

                - Господи Иисусе Христе! Майк, во что ты нас впутал?

                - Что ты с ними собираешься делать? - спросил Майк глухо.

                - Положить обратно, - сказал Билл и неожиданно рассмеялся. - Вот что я собираюсь с ними сделать, понятно? Если уж волшебству суждено свершиться, то оно свершится. Правда?

                Майк не ответил. Он смотрел, как Билл подошел к переднему колесу и прикрепил карты. Руки его все еще дрожали, и потребовалось некоторое время, чтобы эта дрожь исчезла. Он набрал полные легкие воздуха, подержал его там, потом раскрутил переднее колесо. В тишине гаража раздавались только автоматные очереди - это трещали карты между спицами колеса.

                - Давай, давай, - тихо сказал Майк. - Давай, Большой Билл. А я приготовлю чего-нибудь поесть.

                Они жадно съели гамбургеры и сели покурить, наблюдая, как опускается темнота, появившаяся с заднего двора. Билл достал свой бумажник, вытащил чью-то визитную карточку и написал на ней то самое предложение, которое не давало ему жить с того самого момента, как он увидел Сильвера на витрине "Секондхэнд Роуз". Он показал это Майку, который внимательно прочитал, шевеля губами.

                - Это о чем-нибудь тебе говорит? - спросил Билл. - Он стучится ко мне в ящик почтовый...

                Он кивнул;

                - Да, я знаю, что это.

                - Тогда скажи мне, пожалуйста. Или ты опять собираешься морочить мне голову какой-нибудь ерундой?

                - Нет, на этот раз, я думаю, можно рассказать тебе. Это старинная скороговорка, которая используется логопедами для упражнений с картавыми и заиками. Твоя мать старалась научить тебя говорить ее в то самое лето. Лето 1958 года. И ты все время бормотал ее про себя.

                - Правда? - сказал Билл, а потом медленно повторил: - Да, правда.

                - Тебе очень хотелось сделать ей приятное.

                Билл, который почувствовал, что вот-вот расплачется, только кивнул. Он не мог говорить.

                - Но ты никогда не мог сказать это. Я помню. Ты чертовски старался, но язык тебя не слушался.

                - Но я все-таки сказал это. По крайней мере, однажды.

                - Когда?

                Билл стукнул кулаком по садовому столику.

                - Я не помню! - крикнул он. А потом уже уныло сказал снова: - Просто не помню.

Глава 12

ТРИ НЕЗВАНЫХ ГОСТЯ

                На следующий день после того, как Майк Хэнлон сделал свои звонки. Генри Бауэре стал слышать голоса. Голоса говорили с ним целый день. Какоето время Генри думал, что они идут с луны. Ближе к вечеру, когда он смотрел вверх с того места в саду, где он полол грядки мотыгой, ему показалось, что он видит бледную и маленькую луну в голубом дневном небе, лунупризрак.

                Именно поэтому он и подумал, что это луна говорила с ним. Только лунапризрак могла бы говорить голосами призраков - голосами его старых друзей и тех маленьких детей, которые играли в Барренсе так давно. Те голоса и другой голос... голос, который он не осмеливался назвать.

                Виктор Крисе говорил с луны первым: Они возвращаются, Генри. Все. Они возвращаются в Дерри.

                Затем с луны говорил Белч Хаггинс; скорее всего с обратной стороны луны: Ты единственный. Генри. Единственный из нас, кто остался. Ты должен будешь отомстить им за меня и Виктора. Эти молокососы не могут так обойти нас. Правда, однажды я подал мяч Тони Трэкеру, и он сказал, что мяч вылетел за Стадион Янки.

                Он рыхлил землю, смотря на лунупризрак в небе, но вскоре пришел Фогарти, ударил его сзади по затылку, а затем стукнул прямо в лицо.

                - Ты выпалываешь горох вместе с сорняками, мудак!

                Генри выпрямился, счищая грязь с лица и волос. Рядом с ним стоял Фогарти. крупный мужчина в белом пиджаке и серых брюках с выпирающим животом. Охранники (которые здесь, в Джанипер-Хилле, назывались "санитарами") не имели права носить с собой полицейские дубинки, однако худшие, среди которых были Фогарти, Адлер и Кунц, носили в карманах свертки 25-центовиков. Они всегда ударяли вас ими в одно и то же место, прямо в затылок. 25-центовики не попадали под запрет, 25-центовики не рассматривались, как опасное оружие в Джанипер-Хилле, заведении для душевнобольных, которое находилось в предместье Огасты, недалеко от дороги на Сиднейтаун.

                - Простите, мистер Фогарти, - улыбнулся Генри, обнажая неровные желтые зубы, напоминавшие колья в ограде водонапорной башни. Зубы у Генри стали выпадать, когда ему исполнилось лет четырнадцать.

                - Я прощаю тебя, Генри, - сказал Фогарти, - но если я еще раз тебя поймаю за этим делом, простым извинением ты не отделаешься.

                - Да, мистер Фогарти.

                Фогарти ушел, оставляя в пыли Западного сада большие коричневые следы. Когда Фогарти уже не мог его видеть. Генри, улучив момент, огляделся. Их выгнали копать, как только прояснилось небо, всех больных из Голубой палаты. В эту палату помещали буйных, но теперь они считались умеренно опасными. В действительности, все пациенты Джанипер-Хилл считались умеренно опасными, а в самой лечебнице были все условия для душевнобольных преступников, чтобы они чувствовали себя комфортно. Генри Бауэре попал сюда по обвинению в убийстве своего отца в конце 1958 года. Этот год был богат на судебные процессы по обвинениям в убийстве; он оставил далеко позади все предыдущие годы.

                Они решили, что он убил не только своего отца. Если бы он убил только его, он бы провел в психиатрической лечебнице в Огасте всего каких-то двадцать лет, хотя большую часть времени в полной изоляции. Нет, он убил не только своего отца, суд решил, что он убил их всех, или, по крайней мере, болыпийство из этих людей.

                После вынесения приговора "Дерри Ньюз" опубликовала на первой странице статью под заголовком "Конец долгой ночи города Дерри". В статье они перечислили все основные улики: пояс из комода Генри, который принадлежал исчезнувшему Патрику Хокстеттеру; кучу школьных учебников в шкафу, на некоторых из которых стояла подпись пропавшего Виктора Крисса, а на других пропавшего Белча Хаггинса - оба они были его закадычными друзьями. Хуже всего было то, что под матрацем Генри нашли эти чертовы трусики, определив по меткам прачечной, что они некогда принадлежали покойной Веронике Гроган.

                Генри Бауэре, писала "Дерри Ньюз", был тем самым чудовищем, терроризировавшим Дерри весной и летом 1958 года.

                Итак, на первой странице номера от 6 декабря "Ньюз" во всеуслышание объявила о конце долгой ночи города Дерри, хотя даже Генри знал, что ночь в Дерри не кончится никогда.

                Его запугивали вопросами, окружив плотным кольцом и тыкая в него пальцами. Начальник полиции дважды бил его по лицу, а однажды детектив по имени Лотмэн ударил его кулаком в живот и потребовал, чтобы он признался, да поживее.

                "Там на улице стоят люди и страшно волнуются, - сказал этот Лотмэн. - В Дерри очень долгое время никого не линчевали, но это не значит, что с судом Линча покончено навсегда".

                Ему казалось, что его будут держать в тюрьме вечно, не потому что жители Дерри, убежденные в его виновности, готовы были ворваться в полицейский участок, вытащить Генри на улицу и повесить на ближайшей яблоне, а потому, что они отчаялись положить конец этому ужасному кровавому лету; они бы сделали это, но Генри не давал им повода. Они хотели обвинить его во всех убийствах. Он понял это спустя какое-то время. Генри не возражал. После кошмара в канализационной трубе, после того, что случилось с Белчеми Виктором, ему казалось, что не имеет смысла ничего отрицать. Да, сказал он, я убил своего отца. Это правда. Да, я убил Виктора Крисса и Белча Хаггинса. И это правда, по крайней мере, в отношении того, что он сам привел их в тоннель, в котором их убили. Да, я убил Патрика. Да, и Веронику. Да, да, да... Все неправда, но это не имеет значения. Кто-то должен понести наказание. Возможно, поэтому его и пощадили. А если бы он отрицал...

                Он вспомнил, как пояс Патрика оказался в его комоде. В апреле он выиграл его у Патрика в карты, потом обнаружил, что он ему не подходит, и забросил в комод. Он вспомнил и про учебники - черт бы их побрал. Они втроем жили в одной комнате и плевать хотели на летние занятия, впрочем, как и на все" остальные. Возможно, в их шкафах было не меньше его учебников, и скорее всего полицейские знали об этом.

                Трусики... нет, он не знал, как трусики Вероники Гроган попали под его матрац.

                Но ему казалось, он знал кто, или что, позаботилось об этом.

                Лучше не говорить о таких вещах.

                Лучше просто промолчать.

                Итак, его направили в лечебницу в Огасту и в конце концов, в 1979 году, перевели в Джанипер-Хилл, где лишь один раз он причинил всем беспокойство, и сначала никто не мог понять, отчего это произошло. Один парень попытался выключить ночник Генри. Ночник был сделан в виде утенка Дональда с маленькой матросской шапочкой на голове. После захода солнца Дональд был его защитой.

                В темноте могли прийти они. Запоры на дверях и решетки на окнах не остановят их. Они приходят, как туман. Твари. Они разговаривают и смеются... а иногда хватают его. Волосатые твари, гладкокожие твари, твари с глазами. Именно такие твари по-настоящему убили Вика и Белча, когда загнали их троих в тоннель под Дерри в августе 1958 года.

                Теперь, оглянувшись вокруг, он увидел остальных обитателей Голубой Палаты. Здесь был Джимми Донлин. Во всех газетах было написано, что Джимми летом 1965 года убил в Портленде свою собственную мать, но ни одна газета не осмелилась написать, что он сделал с трупом. К тому времени, когда прибыли полицейские,

                Джимми успел съесть больше половины тела, в том числе и головной мозг. "Они сделали меня несчастным", - как-то однажды ночью, после того, как погасили свет, доверительно сообщил он Генри.

                Позади Джимми с фанатичным рвением, напевая, как обычно, одну и ту же строчку, копал француз Бенни Белью. Бенни был поджигателемпироманьяком. Теперь он копал, напевая снова и снова строчку из "Дорз": "Попробуй натравить ночь на огонь, попробуй натравить ночь на огонь, попробуй натравить нонь на огонь... попробуй..." Еще дальше работали Джордж Девиль и Франклин Де Круз.

                - Ты сам будешь работать или тебе помочь. Генри? - проорал Фогарти, и Генри снова начал копать.

                Вскоре голоса зазвучали снова. Но теперь они были другими, голосами тех детей, из-за которых он попал сюда. Они шептали с луныпризрака.

                Ты не смог поймать даже толстяка, Бауэре, - шептал один из голосов. Теперь я богат, а ты копаешься в горохе. Ха-ха, ну ты и ублюдок!

                Ббауэрс, ттты ппрочитал хоть ккакуюнибудь хххорошую ккнигу с тех мор, как ттты здесь? Я мммного написал! Я ббогат, а ттты сидишь в Джуджуджунипер-Хилл! Ха-ха, ты тттупой, засранец!

                - Заткнитесь! - прошептал Генри голосам-призракам, продолжая рыть все быстрее и начав новую грядку гороха. Пот струился у него по щекам, как слезы. Мы могли бы забрать тебя. Мы могли.

                Мы посадили тебя за решетку, ты, засранец, - смеялся другой голос. - Ты преследовал меня и не смог поймать, а теперь я богат! Вот такто, банановая кожура!

                - Заткнись, - пробормотал Генри, копая все быстрее. - Заткнись же.

                Хотел поносить мои трусики. Генри? - подтрунивал над ним другой голос. - Как нехорошо! Я всем разрешала делать это со мной, потому что была проституткой, а теперь я очень богата, и мы снова все вместе и делаем это, а ты не сможешь сделать это теперь, даже если я разрешу тебе, потому что у тебя не встанет, ха-ха. Генри, ха-ха-ха...

                Он рыл, как сумасшедший: сорняки, грязь, горох летели во все стороны; голосапризраки с луныпризрака звучали Теперь все отчетливее, громко отдаваясь в ушах эхом; Фогарти, крича во всю глотку, бежал к нему, но Генри не слышал его. Из-за голосов.

                Ты даже не смог поймать такого ниггера, как я! - Вступил в общий разговор еще один насмешливый голоспризрак. - Мы до смерти забросали камнями твоих дружков! Мы убьем и тебя, мать твою! Ха-ха, засранец! Ха-ха-ха...

                Потом они забормотали все вместе, они смеялись над ним, обзывали, спрашивали, как ему понравится шоковая терапия, которую они приготовили для него, когда его переведут отсюда в Красную Палату, издевательски интересовались, нравится ли ему здесь, в Джуджуджунипер-Хилл, спрашивали и смеялись, смеялись и спрашивали, и Генри, отбросив мотыгу, заорал на лунупрйзрак, висевшую на голубом небе, и впервые в его крике слышалась ярость, потом сама луна изменилась и превратилась в лицо клоуна, белое, как сыр, лицо в гноящихся оспинах, с черными зияющими отверстиями вместо глаз, его кровавая улыбка была такой нестерпимой, что Генри не выдержал, теперь он закричал не от ярости, а от смертельного страха, охватившего его, а голос клоуна вещал с луныпризрака: Ты должен вернуться. Генри. Ты должен вернуться и закончить работу. Ты должен вернуться в Дерри и убить их всех. Ради меня. Ради...

                Фогарти стоял поблизости и орал на Генри уже минуты две, а другие больные оставались на своих местах, держа в руках мотыги, напоминавшие комические фаллосы и делали вид, что происходящее их совсем не интересует. Их лица были почти, да, почти задумчивыми, словно они понимали, что это все часть той тайны, которая забросила их сюда, что неожиданный приступ Генри Бауэрса в Западном саду - не просто приступ, а нечто большее. Фогарти устал кричать и залепил Генри 25-центовыми монетами. Генри сполз на землю, как тонна кирпичей, а голос клоуна преследовал его, когда он летел в этот темный водоворот, и снова и снова монотонно повторял: Убей их всех, Генри, убей их всех, убей их всех, убей их всех!

                Генри Бауэре проснулся и теперь лежал с открытыми глазами.

                Луна ушла за горизонт и он почувствовал к ней за это огромную благодарность. Ночью луна казалась менее призрачной, настоящей, но если бы он сейчас увидел отвратительное лицо клоуна на небе, плывущее над холмами, полями, лесами, то он знал, что умер бы от ужаса.

                Ровно в 2.04 утра 30 мая его ночник перегорел опять. У него вырвался лишь легкий стон- не более. Вечером у дверей Голубой палаты дежурил Кунц худший из всех. Он был даже хуже Фогарти, после удара которого Генри едва мог ворочать головой.

                В ту ночь он не услышал никаких голосов с луны.

                В ту ночь он услышал их из-под кровати.

                Генри моментально узнал этот голос. Это был Виктор Крисе, которому где-то под Дерри оторвало голову 27 лет назад. Ее оторвало какое-то чудовищеФранкенштейн. Генри видел, как все произошло и как потом чудовище повернулось, и он ощутил на себе взгляд его водянистых желтых глаз. Да, чудовище-Франкенштейн убило Виктора, а потом Белча, и вот Вик снова здесь, словно призрачный повторный показ чернобелой программы в стиле пятидесятых, когда Президент был лысым, а у "Бьюиков" были круглые окна.

                И теперь, после всего что случилось, услышав этот голос. Генри обнаружил, что совершенно не взволнован и нисколько не напуган. Он даже успокоился.

                - Генри, - сказал Виктор.

                - Вик! - вскрикнул Генри. - Что ты там делаешь?

                Бенни Белью всхрапнул и забормотал во сне. Размеренные звуки швейной машинки, издаваемые носом Джимми, на мгновение прекратились на выдохе. В холле Кунц убавил громкость небольшого телевизора марки "Сони" и Генри мысленно представил его: голова попетушиному наклонена в одну сторону, одна рука - на регуляторе громкости, пальцы другой трогают цилиндр с белыми круглыми 25-центовыми монетами, оттягивающий его правый карман.

                - Тебе не надо громко разговаривать, Генри, - сказал Вик. - Я могу слышать даже твои мысли. А они меня не могут слышать.

                - Что тебе надо, Вик? - спросил Генри.

                Вик долго не отвечал. Генри уже подумал, что Вик ушел. За дверью Кунц снова прибавил громкость телевизора. Затем под кроватью кто-то заскребся, пружины слабо взвизгнули, и легкая тень выскочила из-под кровати Генри. Вик посмотрел на него снизу вверх и улыбнулся. Генри с трудом улыбнулся в ответ. Вик был немного похож на того чудовищного Франкенштейна. Шею пересекал шрам, напоминающий след от удавки. Генри подумал, что может быть, это оттого, что Вику пришили голову на прежнее место. Глаза были нечеловеческого серозеленого цвета, а белки, казалось, плавали в водянистом вязком веществе.

                Вику по-прежнему было двенадцать лет.

                - Я хочу того же, что и ты, - сказал Вик. - Я хочу отплатить им.

                - Отплатить, - задумчиво сказал Генри Бауэре.

                - Но для этого тебе надо выбраться отсюда, - сказал Вик. - Тебе надо вернуться в Дерри. Ты нужен мне, Генри. Ты нужен всем нам.

                - Они не могут сделать тебе ничего плохого, - сказал Генри, понимая, что он разговаривает с чем-то большим, чем просто Вик.

                - Они не могут сделать мне ничего плохого, если они в меня не верят, сказал он. - Но здесь коекто мне внушает беспокойство, Генри. Мы не думали, что они снова смогут отбиться от нас, но тем не менее это случилось. Толстяк ушел от тебя в Барренсе. Толстяк, остряк и девка улизнули от нас, когда мы пошли за ними после кино. И тогда, когда они спасли ниггера...

                - Не надо об этом! - закричал Генри на Вика, и на мгновение его голос стал таким же властным, как когда он был их лидером. Но он сразу съежился, испугавшись, что Вик обидится на него; конечно, с тех пор, как Вик стал призраком, он имел полное право делать, что хотел. Но Вик только улыбнулся.

                - Я смогу позаботиться о них, если они поверят хоть наполовину, сказал он. - Но ты жив. Генри. Ты можешь достать их независимо от того, верят они до конца, наполовину или не верят вовсе. Ты можешь добраться до них поодиночке или до всех сразу. Ты можешь отплатить им.

                - Отплатить им, - повторил Генри. Затем он вновь с сомнением посмотрел на Вика. - Но я не могу выбраться отсюда, Вик. На окнах - решетки, а у дверей дежурит Кунц. Кунц хуже всех. Может быть, завтра ночью...

                - Не волнуйся за Кунца, - сказал Вик, поднимаясь. Генри увидел, что он все еще в тех же джинсах, которые были на нем в тот день, и они все еще забрызганы грязью из канализационной трубы. - Я позабочусь о Кунце. - Вик протянул руку.

                Помедлив, Генри взял его за руку, и они с Виком направились к двери Голубой палаты, ориентируясь по звуку телевизора. Они почти подошли к двери, когда проснулся Джимми Донлин, который съел мозг своей матери. Когда он увидел ночного посетителя Генри, его зрачки расширились от ужаса. Это была его мать. Ее нижняя юбка выглядывала из-под верхней примерно на четверть дюйма, на том месте, где должна была быть макушка, не было ничего. Она уставилась на него ужасными, красными глазами и улыбнулась. Джимми увидел следы ее помады на желтых лошадиных зубах, совсем как тогда, когда она была жива. Джимми завопил:

                - Нет, мама! Нет, мама! Нет, мама!

                Телевизор тут же затих, и до того, как зашевелились другие пациенты, Кунц уже распахнул дверь в палату и сказал:

                - Ну ладно, засранец, приготовься ловить свою башку, когда она полетит. Я тебе сейчас задам.

                - Нет, мама! Нет, мама! Прошу тебя, мама! Нет, мама...

                Кунц влетел в палату. Сначала он увидел Бауэрса, высокого, с брюшком, немного забавного в своей пижаме, свисающей с рыхлого как тесто, тела. Он стоял в лучах света, падающего из коридора. Потом он взглянул налево, и крик застрял у него в горле. Рядом с Бауэрсом стояло существо в костюме клоуна. Оно было, вероятно, футов восьми ростом. Его костюм отливал серебром. Спереди болтались оранжевые помпоны, на ногах были надеты немыслимого размера туфли. Но голова не принадлежала ни человеку, ни клоуну: это была голова доберманпинчера - единственного животного из всех божьих тварей, которого боялся Джон Кунц. Глаза добермана были красного цвета. Его шелковистая морда сморщилась, обнажив белые огромные клыки.

                Цилиндр с 25-центовыми монетами выпал из дрожащих пальцев Кунца и закатился в угол. На следующий день Бенни Белью, который крепко проспал всю ночь, найдет его и спрячет в носок. Теперь он был обеспечен сигаретами на месяц вперед.

                У Кунца перехватило дыхание, когда клоун направился прямо к нему.

                "Цирк приехал! " - закричал клоун рычащим голосом и положил затянутые в белые перчатки руки на плечи Кунца.

                Кунц почувствовал под перчатками вместо рук собачьи лапы.

                В третий раз за этот день, длинный-длинный день, Кэй Макколл подошла к телефону.

                На этот раз она продвинулась дальше, чем предыдущие два раза. Она дождалась, когда на другом конце провода сняли трубку и голос полицейского произнес с ирландским акцентом:

                - Полицейский участок на Шестой улице. Сержант ОБеннон слушает. Чем могу помочь?

                Потом она повесила трубку.

                О, ты хорошо поступаешь. Да, хорошо, черт возьми. На восьмой или девятый раз ты настолько соберешься с духом, что сможешь наконец назвать свое имя.

                Она прошла на кухню и приготовила слабый скотч с содовой, хотя знала, что сейчас алкоголь далеко не самое лучшее. Она припомнила отрывки народных песен, которые напевали в кофейнях университета во времена ее юности: Виски пей от головы, а джин - от живота. Врач сказал, они убьют меня, но не сказал когда... - и рассмеялась пьяным смехом. Подняв голову, она увидела в висящем над стойкой зеркале свое отражение и резко оборвала смех.

                Кто эта женщина?

                Один глаз раздулся и почти закрыт.

                Кто эта избитая женщина?

                Нос, как у пьяного рыцаря после трех лет сражений в пивных, распух до невероятных размеров.

                Кто эта помятая женщина, похожая на тех женщин, которые тащатся в женский приют после того, как они, окончательно запуганные, набравшись храбрости или просто свихнувшись, уходят от мужчины, который все время причинял им боль, который систематически бил их из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год?

                Царапина на одной щеке.

                Кто она, пташка Кэй?

                Одна рука на перевязи.

                Кто? Это ты? Возможно ли, чтобы это была ты?

                - Вот она... Мисс Америка, - попыталась она спеть грубым и циничным голосом. Она пропела до седьмого слога, а на восьмом споткнулась. Голос не получился грубым. Он был испуганным. Она это знала. Кэй бывала напугана и раньше, но всегда могла преодолеть свой страх. Она вдруг подумала, что этот страх она еще не скоро преодолеет.

                Доктор, который лечил ее в небольшой одноместной палате больницы Сестер милосердия в полумиле от дороги, был молодым и интересным мужчиной. Кэй подумала, что при других обстоятельствах она попыталась бы (и, может быть, небезуспешно) привести его к себе домой и отправиться с ним в сексуальное путешествие по свету. Запекшихся ссадин она не чувствовала совершенно. Боль шла не от них. В отличие от страха.

                Его звали Геффин, и ей было наплевать, что он так откровенно разглядывает ее. Он выплеснул содержимое небольшого бумажного стаканчика в раковину, наполовину наполнил его в, одой, достал из ящика стола пачку сигарет и предложил ей.

                Она взяла сигарету, он помог ей прикурить. Пару секунд она охотилась за спичкой, потому что руки у нее ходили ходуном. Она выбросила спичку в бумажный стаканчик. Фсссс...

                - Замечательная привычка, - сказал он. - Правда?

                - Оральное тяготение, - ответила Кэй.

                Он кивнул, и оба замолчали. Он не отрываясь смотрел на нее. У нее было такое чувство, что он ждет, когда она расплачется, и это сводило ее с ума, потому что чувствовала, что вот-вот так и будет. Она ненавидела, когда люди догадывались о том, что творится у нее в душе; особенно мужчины.

                - Приятель? - спросил он наконец.

                - Лучше не будем об этом.

                - Угу, - он курил и смотрел на нее.

                - Разве ваша мама никогда не учила вас, что невежливо так пристально смотреть на женщину?

                Она хотела, чтобы ее слова прозвучали, как можно более резко, но вышло совсем наоборот, словно она умоляла его: Перестаньте смотреть на меня, я знаю, как я выгляжу, я видела себя в зеркале. Вслед за этой мыслью возникла другая, которая, как она подозревала, неоднократно появлялась у ее подруги Беверли: когда тебя бьют, все самое худшее происходит внутри тебя, оно причиняет тебе душевные страдания; про это, должно быть говорят, что душа истекает кровью. Она знала, на что была похожа. Хуже всего, что она знала, на что были похожи ее ощущения. Она струсила. И это чувство было для нее гнетущим.

                - Я никому об этом не рассказывал, - сказал Геффин низким и приятным голосом. - Когда я работал в скорой помощи... вы, наверное, подумали, что я сейчас начну заливать... нет, я видел не меньше двух десятков избитых женщин каждую неделю. Лечением еще по крайней мере двадцати женщин занимались студенты. Итак, послушайте, здесь на столе стоит телефон. Вот вам десять центов. Позвоните на Шестую улицу, назовите свое имя и адрес, расскажите им, что произошло и кто это сделал. Потом повесьте трубку, и я достану бутылку бурбона, которая у меня всегда стоит здесь, в картотеке - чисто для медицинских целей, вы понимаете меня, и мы с вами выпьем. Потому что я вдруг подумал, что единственное унижение в жизни, за которое мужчина имеет право избить женщину - если она наградит его сифилисом.

                Кэй болезненно улыбнулась.

                - Я ценю ваше предложение, - сказала она, - но я - пас. Сейчас, по крайней мере.

                - Ага, - произнес он. - Но когда придете домой, хорошенько посмотрите на себя в зеркало, мисс Макколл. Кто бы это ни был, но отделал он вас хорошо.

                И тут она заплакала, потому что не могла больше сдерживаться.

                Том Роган позвонил ей около полудня на следующий день после того, как Беверли отправилась в безопасное место. Он хотел знать, виделась ли Кэй с его женой. Он говорил спокойно, обстоятельно, не вызывал ни малейшего раздражения. Кэй сказала ему, что не видела Беверли уже почти две недели. Том поблагодарил ее и повесил трубку.

                Около часа, в то время, когда она занималась, раздался звонок в дверь. Она пошла открывать.

                - Кто там?

                - Цветы, мэм, - ответил высокий голос, и как было глупо с ее стороны не разобрать плохой фальцет Тома. Как глупо было поверить, что Том так легко сдастся, как глупо было с ее стороны снять цепочку перед тем, как открыть дверь.

                Он вошел, и она только успела сказать: "Ты, убирайся отсю...", как Том размахнулся и влепил ей кулаком в правый глаз. Глаз сразу же заплыл, а в голове словно раздался раскат грома. Она поползла по прихожей, цепляясь за вещи и пытаясь подняться. Хрупкая ваза с одинокой розой разлетелась вдребезги, вешалка опрокинулась. Когда Том закрыл входную дверь и направился к ней, она споткнулась и снова чуть не упала.

                - Убирайся отсюда! - крикнула она.

                - Как только ты мне скажешь, где она, - сказал Том, направляясь к ней через прихожую. Словно сквозь туман она вдруг подумала, что Том плохо выглядит. На самом деле, правильнее было сказать: ужасно выглядит, и она почувствовала, что ее стремительно охватила смутная, но дикая радость. Что бы Том ни сделал с Бев, похоже, она сполна расквиталась с ним. Достаточно того, что он с ног сбился, разыскивая Бев, и как бы то ни было, теперь он выглядит так, будто его место в психиатрической лечебнице.

                Выглядел он посредственно и был очень зол.

                Кэй с трудом поднялась на ноги и попятилась, не сводя с него глаз, как с дикого животного, сбежавшего из клетки.

                - Я же сказала тебе, что не видела ее, правда, - сказала она. - А теперь убирайся отсюда, пока я не позвонила в полицию,

                - Ты видела ее, - сказал Том. Он сделал попытку усмехнуться распухшими губами. Она увидела, что у него странные неровные зубы. Нескольких передних зубов не хватало. - Я звоню и говорю тебе, что не Знаю, где находится Бев. Ты отвечаешь, что не видела ее уже две недели. Ничего не спрашиваешь, хотя мне известно, как ты ненавидишь мой характер. Ну, где она? Рассказывай или ты язык проглотила?

                Кэй повернулась и побежала в конец прихожей, намереваясь спрятаться в маленькой гостиной. Она бросила взгляд на створки двери из красного дерева, закрытой на потайной замок, и повернула штырек. Она добралась до двери раньше его - он хромал, но не успела она захлопнуть дверь, как он протиснулся между створками. Одним стремительным движением он ворвался в комнату. Она повернулась, чтобы снова убежать, но он схватил ее за платье и так сильно рванул, что разорвал его по всей спине до самой талии. Это платье сшила твоя жена, ты, дерьмо, - подумала она безо всякой связи и обернулась.

                - Где она?

                Кэй замахнулись и влепила ему такую пощечину, что его голова откинулась назад и рана на левой половине лица снова начала кровоточить. Он схватил ее за волосы и ударил кулаком в лицо. На мгновение она почувствовала, что ее нос будто взорвался. Она закричала, вздохнула, чтобы снова закричать, и закашлялась, захлебываясь собственной кровью. Ее охватил настоящий ужас. Она не знала, что на свете может существовать такой ужас. Этот сумасшедший сукин сын собирается ее убить.

                Она кричала, кричала, и тогда его кулак врезался ей прямо в живот. Задохнувшись, она стала ловить воздух ртом, кашляя и захлебываясь одновременно. В тот ужасный момент ей показалось, что она вот-вот задохнется.

                - Где она?

                Кэй замотала головой.

                - Не... видела ее, - выдохнула она. - Полиция... ты сядешь в тюрьму... засранец...

                Он резко ударил ее по ногам, и она почувствовала, как что-то отдалось в плечах. Боль была сильной, такой сильной, что вызывала ужас. Он скрутил ей руку за спину, и она, закусив нижнюю губу, пообещала сама себе, что больше не будет кричать.

                - Где она?

                Кэй покачала головой.

                Он опять резко дернул вверх ее руку так сильно, что она услышала, как он хрюкнул. Он тяжело дышал ей в ухо. Она почувствовала, как сжатый кулак ее правой руки коснулся левой лопатки, и снова закричала от нестерпимой боли в плече.

                - Где она? ... знаю...

                - Что?

                - Я не ЗНАЮ!

                Он отпустил ее и оттолкнул. Она, всхлипывая, уселась на пол, из носа текла кровь и сопли. В голове стоял почти музыкальный треск и, когда она подняла голову, Том склонился над ней. Он отбил у вазы из уотерфорДского хрусталя горлышко и теперь держал в руке нижнюю часть вазы. Острый зазубренный край находился всего в нескольких дюймах от ее лица. Она уставилась на вазу словно зачарованная.

                - Давай я тебе кое-что объясню, - сказал он, часто и тяжело дыша, и она почувствовала тепло от его дыхания. - Ты скажешь мне, куда она поехала, или я размажу твое личико прямо по полу. Даю тебе три секунды, может быть, меньше. Когда я зол, для меня время движется быстрее.

                Мое лицо, - подумала она, и это заставило ее сдаться окончательно или отступить, если так больше нравится; она подумала об этом чудовище с зазубренным куском уотерфордской вазы, собирающемся порезать ей лицо.

                - Она поехала домой, - всхлипнула Кэй. - В ее родной город Дерри. Это место называется Дерри, в штате Мэн.

                - На чем она поехала?

                - Она села на автобус, следующий на Милуоки. Оттуда она собиралась лететь самолетом.

                - Маленькая дерьмовая сучка, - выпрямившись, заорал Том. Он бесцельно сделал большой полукруг и взъерошил волосы так, что они встали дыбом. - Вот стерва, вот сука. - Он схватил хрупкую деревянную скульптуру мужчины и женщины, занимающихся любовью (она купила ее, когда ей было еще двадцать два года), и швырнул ее в камин. Скульптура разбилась вдребезги. Некоторое время он вглядывался в свое отражение в зеркале над камином. Он стоял с широко раскрытыми глазами, как будто увидел привидение. Потом снова повернулся к ней. Он что-то достал из кармана куртки, и она глупо удивилась, увидев, что это книга в мягкой обложке. Обложка была почти полностью черного цвета за исключением красных букв названия и картинки, на которой было изображено несколько молодых людей, стоящих на высоком утесе над рекой. - "Черная стремнина".

                - Кто этот ублюдок?

                - А? Что?

                - Денбро. Денбро. - Он раздраженно потряс книгой у нее перед носом и неожиданно ударил ею Кэй по лицу. Резкая боль обожгла щеку, и она запылала огнем. - Кто он?

                Она начала понимать.

                - Они были друзьями. В детстве. Они оба выросли в Дерри.

                Он снова сильно ударил ее книгой, на этот раз по другой щеке.

                - Прошу тебя, - всхлипнула она. - Прошу тебя, Том.

                Он поставил над ней стул с тонкими резными ножками и уселся на него. Его лицо напоминало фонарь из тыквы с прорезями для глаз. Сверху вниз Том посмотрел на нее из-за спинки стула.

                - Послушай меня, - сказал он. - Послушай своего старого дядюшку Томми. Ты слышишь меня, ты, сука?

                Она кивнула. Во рту стоял железный горячий привкус крови. Плечо горело. Она молила Бога, чтобы оно было просто вывихнуто, а не сломано. Но это было не самое худшее. Мое лицо, он собирался порезать мое лицо...

                - Если позвонишь в полицию и скажешь, что я был здесь, я все равно буду все отрицать. Ты ничего не сможешь доказать, мать твою. У домработницы сегодня выходной, и мы здесь одни, без свидетелей. Конечно, они так или иначе могут меня арестовать, все может быть, не так ли?

                Она снова кивнула, словно ее голова держалась на пружине.

                - Разумеется, и такое может случиться. Но когда меня выпустят под залог, я вернусь прямо сюда. Они найдут твои соски на обеденном столе, а глазки - в судке для рыбы. Поняла? Ты хорошо поняла своего старого дядюшку Томми?

                Кэй снова разрыдалась. Струна, натянутая в ее голове, продолжала звенеть.

                - Ну?

                - Что? Я... я не...

                - Очнись, ради Бога! Почему она вернулась туда?

                - Я не знаю! - Кэй почти кричала.

                Он подошел к ней с разбитой вазой в руке.

                - Я не знаю, - сказала она, понижая голос. - Прошу тебя. Она мне не сказала. Прошу тебя, не делай мне больно.

                Он отшвырнул вазу в мусорное ведро и поднялся.

                Он ушел не оглядываясь, опустив голову, походкой большого неуклюжего медведя.

                Она устремилась за ним и заперла дверь. Затем бросилась на кухню и заперла ту дверь тоже. После небольшого раздумья она, хромая, поднялась наверх, насколько быстро позволяла боль в животе, и заперла застекленную створчатую дверь на веранду; в этом не было необходимости - ему бы не пришло в голову карабкаться по столбу, чтобы таким образом снова проникнуть в дом. Он был не просто болен. Он был безумен.

                Первый раз, когда она подошла к телефону, она положила на него руку и тут вспомнила, что он ей сказал.

                Меня выпустят под залог, и я вернусь прямо сюда... твои соски на обеденном столе, а глазки в судке для рыбы...

                Она отдернула от телефона руку.

                Кэй пошла в ванную и посмотрела на себя в зеркало. Расквашенный нос напоминал помидор, глаз почернел. Она не заплакала; слишком сильны были пережитый позор и страх, чтобы она могла заплакать. О, Бев, я сделала все, что могла, дорогая, - подумала она. - Но мое лицо... он сказал, что порежет мое лицо...

                В аптечке она обнаружила дарвон и валиум. Немного поколебавшись, она наконец проглотила по одной таблетке каждого. Потом она направилась в госпиталь Сестер милосердия, чтобы там ей оказали медицинскую помощь, и познакомилась со знаменитым доктором Геффином, который сейчас был для нее единственным мужчиной, о котором она могла спокойно думать и которого ей не хотелось стереть с лица земли.

                А отсюда снова домой, снова домой, ничего не поделаешь.

                Она подошла к окну спальни и выглянула на улицу. Солнце уже клонилось к горизонту. На восточном побережье сумерки наступают поздно - в Мэне, должно быть, уже часов семь.

                Ты можешь потом решить, обращаться в полицию или нет. Сейчас самое главное - предупредить Беверли.

                Насколько, черт возьми, было бы легче, - подумала Кэй, - если бы ты сказала мне, где остановишься, моя любимая Беверли. Но я догадываюсь, что ты и сама этого не знала.

                Несмотря на то, что Кэй бросила курить два года назад, она достала из ящика аптечки пачку "Пэлл-Мэлл". Вынула одну сигарету, закурила, поморщилась. Последний раз она курила из этой пачки примерно в декабре 1982 года, и эта малышка выдохлась больше, чем спикер сената штата Иллинойс после заседания. Тем не менее она продолжала курить, прикрывая от сигаретного дыма один глаз. Другой глаз закрывался сам. Спасибо Тому Рогану. Осторожно шевеля левой рукой (этот сукин сын вывихнул ее рабочую руку), она набрала номер справочного штата Мэн и попросила названия и номера телефонов всех гостиниц и мотелей Дерри.

                - Мэм, вам придется немного подождать, - поколебавшись, ответила оператор справочного.

                - Это займет больше времени, чем ты думаешь, сестренка, - сказала Кэй. - Мне придется писать другой рукой. Моя рабочая рука взяла отгул.

                - Обычно мы не...

                - Послушай, - беззлобно сказала Кэй. - Я звоню из Чикаго и пытаюсь отыскать свою подругу, которая только что ушла от мужа и уехала в Дерри, где она родилась и выросла. Ее муж знает, где ее искать. Он узнал это от меня, потому что так избил меня, что вытряхнул все дерьмо. Этот человек ненормальный. Она должна знать, что он едет.

                Последовало долгое молчание, и потом оператор справочного сказала решительным, но более человечным голосом:

                - Я думаю, что сейчас вам нужен номер телефона отделения полиции Дерри.

                - Прекрасно. Я его тоже запишу. Но ее надо предупредить, - сказала Кэй. - И... - Она вспомнила порезанные щеки Тома, шишку на лбу, еще одну у виска, его тяжелое дыхание, отвратительные распухшие губы. - Если она узнает об его приезде, этого будет достаточно.

                Опять последовало долгое молчание.

                - Ты здесь, сестричка? - спросила Кэй.

                - "Армингтонмоторлодж", - сказала оператор, - 6438146, "Бассейпарк ин", 6484083, "Баньянмоторкорт"...

                - Помедленней немного, ладно? - попросила она, торопливо записывая. Она поискала глазами пепельницу, не нашла и стряхнула пепел с сигареты прямо на промокашку. - о'кей, продолжай.

                - "Кларендон ин"...

                Удача улыбнулась ей с пятого раза. Беверли Роган зарегистрировалась в "ДерриТаунХауз". Но удача была лишь наполовину, потому что Беверли кудато ушла. Она назвала свое имя, номер телефона и передала для Беверли записку, в которой просила позвонить ей сразу же, как только она придет, во сколько бы она ни вернулась.

                Служащий гостиницы перечитал записку. Кэй поднялась наверх и приняла еще таблетку валиума. Она легла и приготовилась уснуть. Сон не приходил. Прости, Бев, - думала она, глядя в темноту, накатывающую из наркотического дурмана. - Но он что-то собирался сделать с моим лицом. Я просто не могла этого вынести... Позвони скорее, Бев. Пожалуйста, позвони скорее. И следи в оба за сукиным сыном, за которого ты вышла замуж.

                Сумасшедший сукин сын, за которого Бев вышла замуж, выбрал более удобный путь, чем накануне его жена. Он вылетел из О'Хара на самолете континентальной коммерческой компании авиации США.

                Прилетев в международный аэропорт Бангора, он направился в агентство по прокату автомобилей; девушки, одни в желтых, другие в красных, третьи в зеленых платьицах, с беспокойством посмотрели на его избитое злое лицо и с еще большим беспокойством ответили, что, извините, но машин напрокат нет.

                Том подошел к газетному киоску и купил бангорскую газету. Он развернул страницу объявлений и, не обращая внимания на взгляды прохожих, выделил для себя три наиболее подходящих. Он дозвонился со второго раза.

                - В газете написано, что у вас есть фургон "76 ЛТД". Тысяча четыреста баксов.

                - Совершенно верно.

                - Вот что я вам скажу, - продолжил Том, потрогав бумажник в кармане пиджака. Бумажник был набит деньгами: шесть тысяч долларов. - Пригоните машину к аэропорту и прямо здесь совершим сделку. Вы даете мне машину, товарный чек и вашу регистрационную карточку. Я плачу наличными.

                В десять часов вечера он уже ехал на восток по маршруту Э 2 согласно лежавшей на соседнем сиденье карте дорог штата Мэн. Радио в машине не работало, и он ехал в полной тишине. Это было даже к лучшему. Ему многое предстояло обдумать. Например, придумать, что он сделает с Беверли, когда наконец доберется до нее.

                В глубине души он был уверен, совершенно уверен, что Беверли уже близко.

                Впервые с тех пор, как эта грязная сучка сбежала от него, Том почувствовал себя лучше.

                Одра Денбро летела в Мэн первым классом на самолете ДС-10 британской авиакомпании. Она вылетела из аэропорта Хитроу вечером, в десять минут шестого и с тех пор следила за солнцем. Солнце одерживало победу фактически уже одержало, но это уже не имело значения. По чистой случайности она узнала, что самолет британской авиаслужбы, следующий рейсом из Лондона в Лос-Анджелес, останавливается на дозаправку... в международном аэропорту Бангора.

                День был сущим кошмаром. Фрэдди Файерстоун, продюсер фильма "Мансарда", хотел, чтобы Билл переписал полностью всю последнюю сцену. Одра вынуждена была признаться, что Билла нет в Англии.

                - Что? - произнес Фрэдди. Нижняя челюсть у него отвисла. Он посмотрел на Одру так, словно надеялся, что она просто сошла с ума. - Что ты говоришь?

                - Его вызвали обратно в Штаты - вот что я говорю.

                Фрэдди сделал жест, как будто намеревался схватить ее, и Одра отпрянула, немного испуганная. Фрэдди опустил глаза на свои ручищи, засунул их в карманы и лишь посмотрел на нее, ничего не сказав.

                - Мне очень жаль, Фрэдди, - кротко сказала она. - Правда.

                Она встала, чтобы налить себе чашку кофе из "Силекса", стоящего на подносе Фрэдди, и заметила, что руки ее слегка дрожат. Когда она села, то услышала усиленный громкоговорителем голос Фрэдди, который объявил, что все могут отправляться по домам или в пивные; закончился еще один съемочный день. Одра поморщилась. Как минимум десять тысяч фунтов выброшены псу под хвост.

                Фрэдди выключил в студии селектор, встал и тоже налил себе кофе. Затем он снова сел и предложил ей сигарету из пачки "Силк Кат".

                Одра покачала головой.

                Фрэдди взял одну сигарету, прикурил и искоса взглянул на нее сквозь сигаретный дым.

                - Это серьезно, я правильно понял?

                - Да, - сказала Одра, собрав все свое самообладание.

                - Что случилось?

                И потому, что Одра беззаветно любила Фрэдди и беззаветно ему доверяла, она рассказала все, что знала. Фрэдди выслушал внимательно и серьезно. Рассказ не занял много времени; когда она закончила, еще продолжали хлопать двери и с автостоянки доносился шум моторов.

                Некоторое время Фрэдди молча смотрел в окно. Затем он повернулся к ней.

                - У него что, нервный срыв?

                Одра покачала головой.

                - Нет. Не похоже. На него не похоже. Она сглотнула и добавила. - Может быть, тебе самому надо было это увидеть.

                Фрэдди криво улыбнулся.

                - Ты должна понять, что взрослые люди редко чувствуют себя обязанными перед обещаниями, данными ими в детстве. Ведь ты читала произведения Билла, ты знаешь, как много в них посвящено детству, и в этом их большое достоинство, несомненно. Все написано очень толково. И сама мысль, что то, о чем он забыл, случилось с ним снова, абсурдна.

                - А как же шрамы на руках? - спросила Одра. - У него их никогда не было раньше. До сегодняшнего утра.

                - Чепуха! Просто до сегодняшнего дня ты их не замечала.

                Она беспомощно пожала плечами.

                - Я бы заметила.

                Тем не менее она видела, что он не верит.

                - И что дальше? - спросил ее Фрэдди, но она была в состоянии лишь покачать головой. Фрэдди зажег другую сигарету от тлеющего конца предыдущей. - Нам осталось снимать четыре недели, а твой муж где-то в Массачусетсе...

                - В Мэне...

                Он махнул рукой.

                - Все равно. Как ты будешь работать без него?

                - si...

                Он наклонился к ней.

                - Ты нравишься мне, Одра. Очень. И мне нравится Билл, даже несмотря на это недоразумение. Я думаю, мы сможем все устроить. Если нужно подчистить сценарий, то я могу это сделать. В свое время я внес немалую лепту в такого рода работу. Бог свидетель... Если ему что-то не понравится, придется пенять на самого себя. Я обойдусь без Билла, но не могу обойтись без тебя. Я не могу допустить, чтобы ты сбежала в Штаты вслед за мужем, и попытаюсь заставить тебя работать на полную мощность. Сможешь?

                - Я не знаю.

                - И я не знаю. Но я хочу, чтобы ты кое о чем подумала. Какоето время мы сможем держать все в тайне, может быть, до перерыва в съемке, если ты добросовестно будешь выполнять свою работу. Но если ты уедешь, то умолчать об этом уже не удастся. Я могу где-то облажаться, но по натуре я не мстительный человек и не собираюсь заверять тебя, что если ты уедешь, я позабочусь о том, чтобы ты никогда больше не работала в кино. Но тебе следует знать, что твоя репутация темпераментной женщины может пристать к тебе до конца жизни. Это я тебе говорю, как твой старый добрый дядюшка. Ты не обижаешься?

                - Нет, - апатично ответила она. По правде говоря, ей было на все наплевать. Она думала только о Билле. Фрэдди был достаточно милым человеком, но Фрэдди не понимал ее; при последнем разговоре стало ясно, что хороший он человек или нет, но он думает только о том, что будет с картиной. Он не видел выражения глаз Билла... и не слышал, как он заикается.

                - Хорошо. - Он встал. - Продолжай играть со мной в кошкимышки. Хочешь выпить?

                Она покачала головой.

                - Выпивка нужна мне сейчас в последнюю очередь. Я собираюсь домой и думаю, что все решено.

                - Я вызову машину, - сказал он.

                - Не надо. Я поеду на поезде.

                Он пристально посмотрел на нее, положив одну руку на телефон.

                - Я верю, что ты едешь только ради него, - сказал Фрэдди, - и я говорю тебе, что ты совершаешь серьезную ошибку, девочка. Ему шлея под хвост попала, но внутри у него все в порядке. Он встряхнется и придет в норму. Если бы он хотел взять тебя с собой, он бы так и сделал.

                - Я еще ничего не решила, - сказала она, хотя на самом деле уже решила все, решила все до того, как за ней утром заехала машина.

                - Будь осторожна, - сказал Фрэдди. - Не делай ничего, о чем будешь потом жалеть.

                Она почувствовала, что он потерпел серьезное поражение, когда потребовал от нее, чтобы она уступила, дала обещание, занималась своим делом, спокойно ждала, когда вернется Билл... или снова исчезнет в дыре прошлого.

                Она подошла к нему и тихонько поцеловала в щеку.

                - Увидимся, Фрэдди.

                Она отправилась домой и позвонила в британскую авиакомпанию. Она сказала служащей, что хотела бы попасть в небольшой городишко в штате Мэн под названием Дерри, если это возможно. Пока женщина проверяла данные компьютера, было тихо... а потом, как гром среди ясного неба: самолет британской авиакомпании, рейс 23, с остановкой в Бангоре, менее чем в пятидесяти милях оттуда.

                - Вы будете заказывать билет, мэм?

                Одра закрыла глаза и увидела словно высеченное из камня очень доброе, очень честное лицо Фрэдди и услышала его голос: Будь осторожна, девочка. Не делай ничего, о чем будешь потом жалеть.

                Фрэдди не хотел, чтобы она уезжала, Билл не хотел, чтобы она уезжала; почему же ее сердце подсказывает ей, что она должна ехать? Она закрыла глаза. Господи, я чувствую себя такой замученной...

                - Мэм? Вы еще на проводе?

                - Буду заказывать, - сказала Одра, но потом заколебалась. Будь осторожна... Может быть, после сна она откажется от этого; между ней и этим безумием проляжет расстояние. Она стала рыться в кошельке в поисках карточки "Америкэн экспресс".

                - На завтра. Первым классом, если есть, но я возьму любой. - Если я передумаю, то отменю полет. Это возможно. Завтра я встану со свежей головой, и все станет ясно.

                Но утром ничего не стало ясно, и ее сердце продолжало громко подсказывать, что надо ехать.

                Самолет приземлился в Бангоре в 7.09 по европейскому времени. Одра была единственной пассажиркой, которая летела с пересадкой и остальные смотрели на нее с некоторым недоумением, точно удивлялись, как кто-то может променять этот райский уголок на что-то другое.

                Она забрала свой простенький одноместный багаж, который казался таким одиноким на ленте транспортера, и подошла к павильону проката автомашин, в который через час после нее зайдет Том Роган. Ей повезло больше, чем ему: в салоне проката оказался "Датсун".

                Десять минут спустя Одра уже ехала по дороге, напоминая себе на каждом перекрестке, что если она забудется и повернет налево, то ее придется соскребать с асфальта.

                И пока Одра вела машину, она поняла, что сейчас была напугана, как никогда в жизни.

                То ли по иронии судьбы, то ли из-за простого совпадения, которые иногда случаются в жизни (а чаще всего в Дерри), Том снял номер в "Коала Ин" на Джексон-стрит, а Одра остановилась в "Холидей Ин"; эти два мотеля находились совсем рядом, а их автостоянки разделяла лишь бетонная плита. И случилось так, что взятый напрокат "Датсун" Одры и "ЛТД", который купил Том, оказались припаркованными нос к носу, и дорожка. Сейчас оба спали. Одра Роган - на спине, громко храпя и губами, разделяла их только тихо на боку, Том шлепая распухшими

                Генри провел этот день в бегах, прячась в зарослях кустарников поблизости от маршрута Э 9. Иногда он спал. Иногда просто лежал, наблюдая за полицейскими патрулями, которые рыскали, как охотничьи псы. Пока Неудачники перекусывали, Генри слушал голоса с луны.

                И когда сгустились сумерки, он вышел на обочину дороги и принялся ловить машину.

                Спустя некоторое время какой-то проезжавший мимо болван подобрал его.

                ДЕРРИ: ТРЕТЬЯ ИНТЕРЛЮДИЯ

                Слетела птичка с ветки, Меня не замечая Червячка склевала И дальше поскакала.

                Эмили Дикинсон 17 марта 1985 года

                На исходе 1930 года в "Блэк-Спот" случился пожар. Насколько я смог понять, этот пожар, при котором мой отец едва спасся, положил конец ряду убийств и исчезновений людей в 1929-1930 годах, так же, как и взрыв на чугунолитейном заводе 25 лет назад. Похоже, чтобы прекратить все эти убийства, требуется своего рода чудовищное жертвоприношение, чтобы успокоить некую силу зла, которая царит здесь... чтобы Оно заснуло еще на четверть века или около того.

                Но если в конце каждого цикла убийс в необходимо жертвоприношение, то похоже, чтобы запустить этот ужасный цикл, требуется то же самое.

                И оно ведет прямо к банде Бредли.

                С ними покончили на развилке трех дорог, ведущих к Каналу, в Мэн и Канзас (недалеко от места, изображенного на фотографии, которая так взволновала Била и Ричи одним июньским днем 1958 года), приблизительно за тринадцать месяцев до пожара в "Блэк-Спот" в октябре 1929 года... незадолго до крушения фондовой биржи.

                Так же, как и после пожара в "Блэк-Спот", многие постоянные жители Дерри делали вид, что не помнят, что произошло в тот день. Одни утверждают, что ездили навестить родственников и их не было в городе, другие - что весь вечер проспали и узнали о случившемся только ночью из новостей по радио. Третьи просто врали, глядя вам прямо в глаза.

                В полицейских отчетах за тот день было отмечено, что шерифа Саливана вообще не было в городе (Я точно помню, что рассказал мне Алоизиус Нелл, когда мы с ним загорали в шезлонгах на террасе санатория Полсона в Бангоре. "В тот год, - сказал он, - я сделал карьеру и стал влиятельным человеком. Поэтому я обязан его помнить". Саливан уехал на запад штата Мэн охотиться на птиц. К тому времени, когда он вернулся с охоты, их всех уже накрыли простынями и унесли. Джим Саливан был страшно взбешен.), но на фотографии в книге про гангстеров, которая называлась "Кровавые надписи и плохие люди", был изображен улыбающийся мужчина, который стоял в морге рядом с изрешеченным пулями трупом Эла Бредли, и если этот человек - не шериф Саливан, то наверняка его братблизнец.

                Я думаю, что настоящую правду я наконец узнал только от мистера Кина Норберта Кина, который был с 1925 по 1975 год владельцем аптекарского магазина на Центральной улице. Он рассказывал довольно охотно, но, как и отец Бетти Рипсом, заставил выключить микрофон, пока не дойдет до самого главного, все остальное, он считал, несущественно; до сих пор его голос продолжает звучать у меня в ушах - высокий голос еще одного солиста, поющего а капелло в этом проклятом хоре этого проклятого города.

                - Нет смысла ничего скрывать, - сказал он. - Все равно никто не поверит.

                Он протянул мне старомодную аптекарскую банку:

                - Лакрицу? Насколько я помню, ты всегда был неравнодушен к красной лакрице, Майки.

                Я взял одну.

                - Шериф Саливан был в тот день в городе?

                Мистер Кин засмеялся и взял себе лакрицу.

                - Тебя это удивляет?

                - Удивляет, - согласился я, жуя кусочек красной лакрицы. Вкус у нее был такой же чудесный, как и много лет тому назад.

                - Шериф был здесь в тот день. Он собирался поехать поохотиться на птиц, но чертовски быстро передумал, когда пришел Дал Мэйчен и сказал, что именно в этот день ждет Эла Бредли.

                - Как Мэйчен узнал об этом? - спросил я.

                - О, эта история поучительна сама по себе, - сказал мистер Кин, и на его лице вновь появилась та же циничная улыбка. - Бредди никогда не считался врагом номер один в хитпараде ФБР, но они его разыскивали приблизительно с 1928 года, чтобы показать, что не сидят сложа руки, как мне кажется. Эл Бредли со своим братом Джорджем ограбил шесть или семь банков на Среднем Западе, а потом похитил банкира и потребовал за него выкуп. Выкуп - тридцать тысяч долларов, большая сумма по тем временам, - заплатили, но они все равно убили банкира.

                К тому времени полиция Среднего Запада начала наступать им на пятки, и Эл, Джордж и их сообщники подались через Дерри на север. Они расположились в большом доме на ферме за чертой города в Ньюпорте, недалеко от того места, где сейчас находится Рулин Фармс.

                Стояли самые жаркие дни лета 1929-го года. Когда это было? Июль, а может, август, а может, даже начало сентября... Я не уверен. В шайке было восемь человек: Эл Бредли, Джордж Бредли, Джо Конклин со своим братом Кэлом, ирландец по имени Артур Меллоу, которого они звали Ползун Меллоу, потому что он был близорук, но не носил очков без необходимости, и Патрик Коли, молодой парень из Чикаго, о котором говорили, что он до смерти любит убивать людей, но в то же время прекрасен как Адонис. В банде были еще две женщины: Китти Донахью, по неписаному закону считавшаяся женой Джорджа Бредли, и Мари Хозер, принадлежавшая Коди, но которую время от времени пускали по кругу, судя по тем рассказам, которые мы слышали позднее.

                Когда они приехали сюда, то сразу же совершили кражу. Им показалось, сынок, что раз они так далеко от Индианы, то они в безопасности.

                На некоторое время они залегли на дно, потом им стало скучно, и они решили, что пора на охоту. Оружия у них было предостаточно, а патронов не хватало. Поэтому 7 октября они в полном составе на двух машинах появились в Дерри. Патрик Коди пошел с женщинами за покупками, а остальные мужчины направились в магазин спортивных товаров Мэйчена. Китти Донахью купила у Фриза платье и через два дня как раз в этом платье умерла.

                Дал Мэйчен сам обслуживал посетителей. Он умер в 1959 году. Слишком был толстым. Всю жизнь был слишком толстым. Но с глазами у него все было в порядке и он говорил, что узнал Эла Бредли в ту же минуту, как только тот вошел. Ему показалось, что он узнал еще кого-то из остальных, но не был уверен, что это Меллоу, пока тот не надел очки, чтобы взглянуть на витрину с ножами.

                Эл Бредли подошел к нему и сказал: "Мы бы хотели купить коекакие боеприпасы".

                "Хорошо, - сказал Дал Мэйчен, - вы пришли именно туда, куда нужно".

                Бредли дал ему бумагу, и Дал прочитал ее. Бумага потерялась, по крайней мере насколько мне известно, но Дал сказал, что у него кровь застыла в жилах. Они хотели пятьсот патронов 38-го калибра, восемьсот патронов 45-го калибра, шестьдесят патронов 50-го калибра, которые они так и не получили, малокалиберные винтовки для охоты на зверя и птицу и по тысяче патронов для короткоствольного и длинноствольного ружья 22-го калибра. Плюс - только представь! - шестнадцать тысяч патронов для автомата 45-го калибра.

                - Боже праведный, - произнес я.

                Мистер Кин снова улыбнулся той же циничной улыбкой и протянул мне аптекарскую банку. Сначала я покачал головой, но потом взял еще лакрицу.

                "Ничего себе списочек, мальчики", - сказал Дал.

                "Брось, Эл, - сказал Ползун Меллоу. - Я говорил тебе, что в этом захолустном городишке мы ничего не получим. Поехали до Бангора. Если и там ничего не окажется, я на них отыграюсь".

                "Попридержи лошадок, - сказал Дал, а сам похолодел как огурец. - В конто веки подвернулось выгодное Дельце и я не собираюсь дарить его этим евреям из Бангора. 22-й калибр могу принести прямо сейчас, дробь на птицу и половину партии на зверя - тоже. Еще по сотне 38-го и 45-го калибра. Остальное... - Тут Дал прикрыл глаза и почесал подбородок как бы подсчитывая в уме. - ...сделаю послезавтра. Ну как?"

                Бредли оскалил зубы и сказал, что звучит заманчиво. Кэл Конклин заикнулся было, что лучше податься до Бангора, но его не поддержали. "Ладно, но если ты не уверен, что достанешь весь товар полностью по этому списку, скажи об этом прямо сейчас, - сказал Эл Бредли Лалу, - потому что хоть я и симпатяга, но когда я не в себе, не советую тебе стоять у меня на пути. Усек?"

                "Усек, - ответил Дал. - Я достану любые патроны, какие пожелаете, мистер..."

                "Рейдер, - сказал Бредли. - Ричард Д. Рейдер, к вашим услугам".

                Он протянул руку, и Дал пожал ее, не переставая улыбаться. - "Очень рад, мистер Рейдер".

                Потом Бредли спросил, в какое время ему и его друзьям удобней подойти за товаром, и Дал Мэйчен спросил, устраивает ли их подойти к двум часам дня. На том и порешили. Они ушли. Дал смотрел им вслед. У дороги они встретились с женщинами и Коди. Дал узнал также и Коди.

                - Итак, - сказал мистер Кин, глядя на меня блестящими глазами, - как ты думаешь, что потом сделал Дал? Позвонил в полицию?

                - Догадываюсь, что нет, - сказал я, - судя по тому, что произошло. Что касается меня, я бы сломал ногу, пока добрался до телефона.

                - Ладно, может быть, сломал, а может, и нет, - сказал мистер Кин все с той же циничной улыбкой, блестя глазами, и я содрогнулся, потому что знал, что он имеет в виду... и он знал, что я это знаю. Когда катится что-то тяжелое, его невозможно остановить; оно просто будет катиться и катиться, пока не докатится до ровной поверхности, которая замедлит его движение. Если вы окажетесь у него на пути, оно вас расплющит, но тем не менее не остановится.

                - Может быть, сломал, а может, и нет, - повторил мистер Кин. - Но я могу тебе сказать, что сделал Дал Мэйчен. Остаток дня и весь следующий день, когда в магазин заходил кто-то, кого он хорошо знал, буквально несколько человек, он говорил им, что знает, кто охотится на оленей и куропаток в лесах у границы между Ньюпортом и Дерри. Банда Бредли. Это точно они, потому что он узнал их. Он говорил им, что Бредли со своими головорезами вернутся на следующий день около двух часов, чтобы забрать остальной заказ. Он говорил, что пообещал Бредли любые патроны, какие ему нужны и намерен сдержать свое обещание.

                - Сколько? - спросил я. Он словно загипнотизировал меня своими блестящими глазами. Неожиданно из-за сухого запаха этой комнаты, запаха лекарств и порошков - мастерола, карболки и микстуры от кашля - неожиданно из-за всех этих запахов я почувствовал, что задыхаюсь, но сейчас я бы скорее умер от недостатка кислорода, чем ушел.

                - Сколько человек предупредил Дал? - уточнил мистер Кин.

                Я кивнул.

                - Я не знаю точно, - сказал мистер Кин. - Я не стоял там и не караулил. Я думаю, всех, кому, как он чувствовал, можно доверять.

                - Кому можно доверять, - задумался я. Мой голос слегка осип.

                - Ага, - сказал мистер Кин. - Кто жил в Дерри, разумеется. Не тех, кто пас коров. - Он посмеялся старой шутке и продолжил рассказ.

                - Я пришел около десяти часов на другой день после того, как банда Бредли появилась у Дала. Он все рассказал мне и поинтересовался, чем может мне помочь. Я только зашел посмотреть, не готовы ли пленки - тогда Мэйчен всем пытался всучить пленки и фотоаппараты Кодак - и, получив фотографии, я сказал, что хотел бы купить немного патронов для своего винчестера.

                "Собираешься пострелять, Норб?" - спросил Дал, передавая мне патроны.

                "Может быть, удастся подстрелить несколько лисиц", - ответил я, и мы довольно рассмеялись. - Мистер Кин засмеялся, хлопая себя по дряблой ляжке, как будто это была самая удачная шутка в его жизни. Он наклонился ко мне и похлопал меня по коленке.

                - Я имею ввиду, сынок, что эта история дошла до тех ушей, для которых она предназначалась. Маленькие городки, сам понимаешь. Стоит рассказать нужным людям то, о чем хочешь, чтобы знали все и... понимаешь, о чем я говорю? Еще лакрицу?

                Онемевшими пальцами я взял еще лакрицу.

                - Поправляйся, - сказал мистер Кин и захихикал. Он сразу стал старым, бесконечно старым... очки с бифокальными линзами соскользнули с длинного носа, тонкая кожа слишком плотно обтянула щеки.

                - На другой день я принес в лавку свое ружье, а Боб Таннер, - он был лучшим помощником из всех, кто у меня был после него, - принес пугач. Около одиннадцати часов того же дня пришел Грегори Коул, и попросил двуокись соды и сказал, что будь он проклят, если у него к поясу не прицеплен кольт 45-го калибра.

                "Не отстрели себе яйца, Грег", - сказал я.

                "Я обошел все леса по дороге из Милфорда не для того, чтобы ты тут скалил зубы, мать твою, - сказал Грег. - Думаю, я коекому отстрелю яйца еще до захода солнца".

                Около половины второго я повесил на дверь небольшую табличку с надписью: СКОРО ВЕРНУСЬ, ПОДОЖДИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, взял ружье и вышел на Ричардаллей. Я спросил Боба Таннера, не хочет ли он пойти вместе со мной, и он ответил, что ему надо закончить рецепт для миссис Эмерсон и он подойдет попозже. "Оставьте мне одного в живых, мистер Кин", - сказал он. И я ответил, что ничего обещать не могу.

                Вряд ли можно было пробраться по Канал-стрит иначе, чем на автомобиле или пешком. Тогда, да и сейчас тоже, там собирались проложить дорогу для грузовиков, но дальше дело не пошло. Я заметил переходящего через дорогу Джейка Пиннета. В каждой руке он держал по ружью. Он встретился с Энди Криссом, и они направились к одной из скамеек, стоявших там, где сейчас военный мемориал, ну ты знаешь, где Канал уходит под землю.

                Пети Ваннесс и Эл Нелл с Джимми Гордоном сидели на ступеньках здания суда, ели из пакетов сандвичи и фрукты, болтали о всякой ерунде и вообще были похожи на мальчишек на школьном дворе. Все они были вооружены. У Джимми Гордона была с собой винтовка "Спрингфилд", оставшаяся еще с первой мировой войны. Она казалась больше самого Джимми.

                Повсюду были мужчины с ружьями; они стояли в дверях, сидели на ступеньках, выглядывали из окон. Грег Коул сидел у дороги с пистолетом 45-го калибра и двумя дюжинами патронов, выложенными в ряд как игрушечные солдатики. Брюс Ягермейер и тот швед, Олаф Терамениус, стояли в тени под шатром кинотеатра "Бижу".

                Мистер Кин посмотрел сквозь меня, словно я был стеклянный. Взгляд его уже не был острым; глаза, затянутые дымкой воспоминаний, напоминали глаза человека, с теплотой вспоминающего лучшие годы своей жизни: может быть свой первый побег из дома, или первую крупную форель, или когда он впервые переспал с женщиной по ее желанию.

                - Помню, как свистел ветер, сынок, - задумчиво произнес он. - Помню, как я слушал свист ветра, и часы в суде пробили два. Боб Таннер подошел ко мне сзади, а я был на взводе и чуть не прострелил ему голову.

                Он лишь кивнул мне и направился к галантерее Ваннокса, оставляя за собой длинную тень.

                - Ты, наверное, думаешь, что когда пробило 2.10, потом 2.15, 2.20 и ничего не произошло, люди встали и разошлись по домам? Нет, этого не произошло. Все оставались на своих местах. Потому что...

                - Потому что вы знали, что они приедут, не так ли? - спросил я. - Иначе и быть не могло.

                Он лучезарно улыбнулся мне благодарной улыбкой учителя на правильный ответ студента.

                - Совершенно верно! - сказал он. - Мы знали. Никому не надо было ничего объяснять. Никому не надо было говорить: "Ну ладно, давайте подождем еще минут двадцать и, если они не появятся, пойдем работать дальше". Все было тихо, но около двадцати пяти минут третьего внизу Ал-Майл-Хилл показались эти две машины, красная и синяя, и направились к перекрестку. Одна из них была марки "Шевроле", а другая - "Ла Саль". Братья Конклины, Патрик Коли и Мари Хозер сидели в "Шевроле". Оба Бредли, Меллоу и Китти Донахыо ехали в "Ла Сале".

                Обе машины благополучно миновали перекресток, а потом Эл Бредди так неожиданно затормозил, что Коли в него чуть не врезался. На улице было слишком спокойно, и Бредли почувствовал это. Он был зверем, а для зверя не требуется много времени, чтобы его вспугнуть, а за ним охотились уже четыре года.

                Он открыл дверцу "Ла Саля" и некоторое время постоял на подножке. Потом осмотрелся и сделал в сторону Коли прощальный жест рукой. Коли сказал: "Что, босс?" Я услышал его слова очень отчетливо; это были единственные слова, которые я от них услышал в тот день. Еще я помню, как блеснул солнечный зайчик от маленького карманного зеркальца Хозер. Она пудрила нос.

                В это время Лал Мэйчен со своим помощником Бифом Марлоу выбежали из магазина Мэйчена. "Сдавайся, Бредли, вы окружены! " - закричал Лал, и не успел Бредли повернуть головы, как Лал выстрелил. Сначала он промахнулся, выстрелив наугад, но следующий выстрел ранил Бредли в плечо. Из раны сразу же хлынула кровь. Бредли ухватился за дверцу "Ла Саля" и повалился в машину. Он включил зажигание, и вот тогда начали стрелять все остальные.

                Все произошло за четыре, может быть, за пять минут, но они всем показались чертовски долгими. Пети, Эл и Джимми Гордон просто сидели на ступеньках суда и поливали огнем вслед "Шевроле". Я видел, как Боб Таннер опустился на одно колено и стрелял, дергая затвор как сумасшедший. Ягермейер и Терамениус обстреливали "Ла Саль" справа из-под навеса, а Грег Коул стоял в сточной канаве, держа обеими руками автомат 45-го калибра, и быстро жал на курок.

                Человек пятьдесят или шестьдесят стреляли одновременно. После того, как все закончилось, Лал Мэйчен насчитал у кирпичной стены своего магазина тридцать шесть пуль. И это уже через три дня после того, как каждый встречный и поперечный в городе считал своим долгом взять их себе на память или выцарапать из стены ножом. В самый разгар стрельбы пальба стояла как в сражении на Марне. От оружейного огня во всем магазине Мэйсона вылетели стекла.

                Бредли повернул "Ла Саль", и не могу сказать, что он замешкался, но к тому времени, когда он развернулся, у его машины оказались спущены все четыре шины. Передние фары были прострелены, а лобовое стекло отсутствовало напрочь. Ползун Меллоу и Джордж Бредли палили из пистолетов через заднее окно. Я увидел, как одна пуля попала Меллоу в шею, образовав зияющую дыру. Он еще дважды выстрелил и выпал из окна автомобиля с повисшими вниз руками.

                Коди попытался развернуть "Шевроле", но лишь врезался в хвост "Ла Саля" Бредли. Для них это был конец, сынок. Передний бампер "Шевроле" заклинило задним бампером "Ла Саля", и они лишились последней возможности сбежать.

                Джо Конклин выбрался с заднего сиденья, встал прямо посреди перекрестка с пистолетом в каждой руке и принялся стрелять из них. Он стрелял в Джейка Пиннета и Энди Крисса. Эти двое упали со скамейки, на которой до этого сидели, и растянулись на траве. Энди Крисе завопил: "Я убит! Я убит! " хотя его только слегка задело. Ни один из них не был даже ранен.

                До того как Джо Конклина ранило, у него было время выстрелить из обоих пистолетов. Пальто с него слетело, а брюки свалились, словно их пыталась стащить невидимая женщина. Он носил соломенную шляпу, но и она слетела с его головы, обнажив зачесанные на прямой пробор волосы. Один из пистолетов он держал под мышкой, а другой пытался перезарядить. В это время кто-то выстрелил ему по ногам, и он упал. Кении Бортон уверял потом, что этот выстрел сделал он, но что тут можно сказать? Это мог сделать кто угодно.

                Брат Конклина, Кэл, вылез из машины вскоре после того, как Джо упал, и свалился с простреленной головой, как тонна кирпичей.

                Вылезла из машины и Мари Хозер. Может, она пыталась сдаться, я не знаю. Она все еще держала в правой руке карманное зеркальце, с помощью которого недавно припудривала нос. Она, помоему, что-то закричала, но тогда ее трудно было услышать.

                Вокруг нее свистели пули. Выстрел выбил зеркальце прямо из ее руки. Она бросилась обратно к машине, но пуля попала ей в бедро. Каким-то чудом ей удалось снова забраться вовнутрь.

                Эл Бредли включил зажигание на полную мощность, и ему удалось сдвинуть "Ла Саль" с места. Он протащил "Шевроле" по крайней мере футов десять, и только после этого они смогли расцепиться.

                Парни так и поливали машину свинцом. Все окна в автомобиле вылетели. Одно из крыльев осталось лежать на улице. Мертвый Меллоу висел в окне машины, но оба брата Бредши были еще живы. Джордж стрелял с заднего сиденья. Рядом с ним лежала его мертвая женщина с простреленным глазом.

                Эл Бредли добрался до большого перекрестка, врезался в обочину тротуара и остановил машину. Прячась за задними колесами, он побежал по Канал-стрит. Его изрешетили пулями.

                Патрик Коди выбрался из "Шевроле", огляделся, словно вдруг решил сдаться, но потом выхватил из подмышки пистолет 38го калибра. До того, как его рубашка на груди обагрилась кровью, он успел три раза выстрелить наугад. Он сполз вниз по краю "Шевроле" и присел на подножку автомобиля. Он еще раз выстрелил, и, насколько мне известно, это был единственный выстрел, который кого-то ранил; пуля от чего-то срикошетила и оцарапала руку Грега Коула. У Грега остался шрам, который он, когда напивался, любил показывать, пока кто-то, помоему, Эл Нелл, не отвел его в сторону и не сказал ему, чтобы он лучше попридержал язык о том, что случилось с бандой Бредли.

                Хозер вылезла из машины, и в этот раз уже не оставалось сомнений, что она собирается сдаться - она вышла с поднятыми руками. Может быть, никто на самом деле и не хотел ее убивать, но в тот момент был перекрестный огонь, и она угодила прямо под него.

                Джордж Бредли убежал, но примерно около мемориала кто-то из ружья разнес ему затылок. Он упал замертво с описанными штанами...

                Я взял из банки еще лакрицу. В голове у меня стоял туман.

                - Они продолжали поливать машины огнем еще минуту или больше, потом огонь стал стихать, - сказал мистер Кин. - Опьяненные кровью люди не так просто успокаиваются. Я это понял, когда обернулся и увидел шерифа Саливана позади Нелла и других мужчин на крыльце суда, всаживающих пули в изувеченный "Шевроле". И не слушай никого, кто будет тебе говорить, что его там не было; Норберт Кин сейчас сидит перед тобой и говорит, что он там был.

                К тому времени, когда кончилась пальба, эти машины уже и машинами нельзя было назвать - просто груда старого железа и битого стекла. Мужчины направились к ним. Никто не проронил ни слова. Был слышен только вой ветра и хруст стекол под ногами. Вот с этого момента и началась легенда. И ты должен знать, сынок, что, когда начинается легенда, правде приходит конец.

                Мистер Кин качнулся в кресле, его шлепанцы свалились на пол и он спокойно посмотрел на меня.

                - В "Дерри Ньюз" ничего подобного не было, - я больше не нашел, что сказать.

                - Конечно, нет, - сказал мистер Кин и удовлетворенно рассмеялся. - Я видел, как издатель Маклофлин сам лично всадил две пули в Джо Конклина.

                - Господи, - пробормотал я.

                - Еще лакрицы, сынок?

                - Достаточно, - сказал я и облизал губы. - Мистер Кин, как могло случиться, что событие... такой важности... скрыли?

                - Никто ничего не скрывал, - ответил он с искренним удивлением. - Это случилось потому, что просто никто это не обсуждал. Действительно, кого это волнует? Разве в тот день приехал Президент Соединенных Штатов с миссис Гувер? Все равно, что застрелить бешеных собак, которые могут покусать до смерти, если дать им малейшую возможность. Кроме того, это произошло в Дерри.

                Я слышал эту фразу и раньше, и мне кажется, что если я буду продолжать об этом думать, то услышу это снова... и снова. Они произносят это так спокойно, словно разговаривают с умственно отсталым. Они произносят это так, как бы произнесли фразу "благодаря силе тяжести", если бы вы спросили, как мы удерживаемся на земле, когда ходим. Они говорят об этом, словно это закон природы, понятный любому человеку. И, конечно, хуже всего то, что я на самом деле это понимаю.

                У меня был еще один вопрос к Норберту Кину.

                - Не заметили ли вы еще кого-нибудь в тот день, когда началась стрельба?

                Мистер Кин ответил достаточно быстро, чтобы моя температура успела подскочить градусов на десять.

                - Ты имеешь в виду клоуна? Как ты узнал о нем, сынок?

                - О, я где-то слышал о нем, - сказал я.

                - Я видел его лишь мельком. Как только дело приняло крутой оборот, я перестал чтолибо замечать. Только один раз я посмотрел вокруг и увидел его позади этих шведов под навесом кинотеатра "Вижу", - сказал мистер Кин. - На нем не было ни клоунского костюма, ни Других клоунских атрибутов. Он был одет в штаны, какие носят фермеры, и в хлопчатобумажную рубашку. Но лицо его было покрыто белым гримом, который обычно накладывают клоуны и на месте рта красной краской была нарисована широкая клоунская улыбка. У него торчали пучки накладных волос, ну ты знаешь. Рыжие. Для смеха.

                Дал Мэйчен никогда не видел этого парня, ни тогда, ни потом. Но его видел Биф. Только Биф, должно быть перепутал, потому что ему показалось, что он видел его в одном из окон где-то с левой стороны улицы, а однажды, когда я спросил Джимми Гордона - он погиб в Пирл-Харборе, ты знаешь, потонул на корабле, который, кажется, назывался "Калифорния" - он сказал, что видел этого парня за мемориалом.

                Мистер Кин покачал головой и слегка улыбнулся.

                - Забавно, как люди воспринимают подобные вещи, и еще забавнее, что они после этого вспоминают. Ты можешь услышать шестнадцать рассказов, и ни один из них не будет похож на другой. Возьмем; к примеру, оружие, которое было у этого клоуна...

                - Оружие? - переспросил я. - Он тоже стрелял?

                - Ага, - сказал мистер Кин. - Когда я мельком взглянул на него, мне показалось, что он нажимал на курок "винчестера", но позднее я понял, что должно быть, мне показалось, потому что "винчестер" был у меня. Бифу Марлоу показалось, что у него "ремингтон", потому что у него самого был "ремингтон". А когда я спросил об этом Джимми, он сказал, что этот парень стрелял из старого "Спрингфилда", совсем как у него. Забавно, а?

                - Забавно, - выдавил я. - Мистер Кин... разве никого из вас не удивило, какого черта клоун, тем более в фермерских штанах, делает там именно в тот день и в тот час?

                - Разумеется, - сказал мистер Кин. - Не очень сильно, сам понимаешь, но удивило. Большинство из нас решили, что кто-то хотел принять участие, но не хотел, чтобы его узнали. Может быть, он был членом городского Совета. Норст Мюллер, может, или даже Трейс Ноглер, который тогда был мэром. Или какой-нибудь известный уважаемый человек, который не хотел быть узнанным. Доктор или адвокат. В такой переделке я бы и собственного отца не узнал.

                Он засмеялся, и я спросил, над чем он смеется.

                - Не исключено, что это был настоящий клоун, - сказал он. - В двадцатые и тридцатые годы ярмарка на западе начиналась гораздо раньше, чем теперь, и продолжалась всю неделю, как раз когда покончили с бандой Бредли. На ярмарке были и клоуны. Может быть, один из них прослышал, что мы собираемся устроить свой небольшой карнавал, и приехал, чтобы поприсутствовать на нем.

                Он сдержанно улыбнулся.

                - Я почти все рассказал, - сказал он. - Но хочу рассказать тебе еще одну вещь, пока у тебя не пропал интерес. Это рассказал мне Биф Марлоу спустя почти шестнадцать лет после того дня. Мы с ним тогда здорово накачались пивом в Бангоре. Рассказал вдруг ни с того ни с сего. Он сказал, что этот клоун настолько далеко высунулся из окна, что Биф глазам своим не поверил, как он не падает. Не только голова, плечи и руки клоуна свисали из окна; Биф сказал, что все его тело до самых колен висело высоко в воздухе, и он, с той самой широкой красной улыбкой на лице, стрелял по машинам, на которых приехала банда Бредли. Он был похож на страшный фонарь-тыкву с прорезанными глазами и ртом, как выразился Биф.

                - Он как будто парил, - сказал я.

                - Ага, - согласился мистер Кин. - И Биф сказал, что там было еще что-то, что беспокоило его не одну неделю. Одна из тех вещей, которая вертится в голове, но никак не можешь произнести ее вслух, она словно огнем жжет кожу. Он сказал, что однажды ночью, когда ему потребовалось встать и сходить помочиться, он наконец понял, что его беспокоило все это время. Он стоял, посвистывая и ни о чем конкретном не думал, и его вдруг осенило. Стрельба началась в двадцать пять минут третьего, когда солнце уже клонилось к закату, но у этого клоуна не было тени. Вообще.