РИТУАЛ ЧУДИ

                Этого не надо делать. Все сети сгнили. Вырви кишки из машины, не строй больше мостов. Через какой воздух ты будешь летать, чтобы соединить континенты? Пусть слова падают как угодно - они не спасут любовь. Это будет редкое испытание. Они очень хотят спастись. Наводнение сделало свою работу. Уильям Карлос Уильяме "Патерсон" Смотри и запоминай. Смотри на эту землю, Далекодалеко через заводы и траву. Конечно, да, конечно, они позволят тебе пройти. Говори тогда и спроси лес и суглинок; Что ты слышишь? Что шепчет земля? Землю отняли у тебя: это не твой дом. Карл Шапиро "Лекция о путешествии для изгнанников"

Глава 19

ВО ВРЕМЯ НОЧНОГО БДЕНИЯ Общественная библиотека в Дерри, 23.45

                Когда Бен Хэнском закончил свой рассказ о серебряных шариках, Майк решил, что всем пора спать.

                - На сегодня уже достаточно, - сказал он. Самому Майку явно было более чем достаточно: его лицо казалось усталым и вытянувшимся, и Беверли подумала, что он выглядит просто больным.

                - Но мы не закончили, - возразил Эдди. - Как насчет всего остального? Я все еще не помню...

                - Майк ппправ, - сказал Билл. - Либо мы вспомним, либо нннет. Я думаю, мы ввспомним. Мы вввспомним все, что нужно.

                - Может, все это нам полезно? - предположил Ричи.

                Майк кивнул.

                - Увидимся завтра. - Он посмотрел на часы. - То есть позже сегодня.

                - Здесь? - спросила Беверли.

                Майк медленно покачал головой.

                - Я предлагаю встретиться на Канзас-стрит. Где Билл прятал свой велосипед.

                - Мы пойдем в Барренс, - сказал Эдди и вдруг вздрогнул.

                Майк снова кивнул.

                Минуту сохранялась тишина, когда они смотрели друг на друга. Затем Билл поднялся на ноги, за ним встали все остальные.

                - Я хочу, чтобы вы были осторожны остаток ночи, - сказал Майк. - Оно было здесь. Оно может вновь появиться там, где вы будете. Но после этой встречи я чувствую себя лучше. - Он посмотрел на Билла. - Я бы сказал, что это еще можно сделать, правда, Билл?

                Билл медленно кивнул.

                - Да. Я думаю, можно.

                - Оно это тоже узнает, - сказал Майк, - и Оно сделает все, что можно, чтобы создать перевес в свою пользу.

                - Что мы будем делать, если Оно покажется? - спросил Ричи. - Зажмем носы, закроем глаза, повернемся три раза и прогоним дурные мысли? Бросим волшебную пыль в Его лицо? Споем старые песни Элвиса Пресли? Что?

                Майк покачал головой.

                - Если бы я мог сказать вам, не было бы никаких проблем, правда? Все, что я знаю - это что есть еще одна сила, по крайней мере была, когда мы были детьми, которая хотела, чтобы мы остались в живых и сделали свое дело. Может быть, она все еще здесь, - Он пожал плечами. Это был усталый жест. - Я думал, двое, может быть, даже трое из нас исчезнут ко времени нашей встречи. Пропадут или умрут. То, что все мы сегодня вернулись, дает мне повод надеяться.

                Ричи посмотрел на свои часы.

                - Четверть второго. Как летит время, когда весело, правильно. Соломенная Голова?

                - Биби, Ричи, - сказал Бен и с трудом улыбнулся.

                - Ты хочешь пойти со мной дддомой, Беверли? - спросил Билл.

                - Конечно, - она надевала пальто. Библиотека казалась теперь очень неспокойной, населенной тенями, пугающей. Билл чувствовал, как эти последние два дня догоняют его сразу, наваливаясь сзади. Если бы это была только усталость, это было бы ничего, но это было больше: чувство, что он распадается на части, галлюцинирует, сходит с ума. Ощущение, что за тобой наблюдают. Может быть, я вовсе и не здесь, - думал он. - Может быть, я в лечебнице для душевнобольных доктора Сьюарда, с Ренфилдом на пару, - он с мухами, а я с монстрами, оба уверены, что вечеринка продолжается, и разодеты в пух и прах, но не в смокингах, а в смирительных (рубашках.

                - Как ты, Ричи?

                Ричи покачал головой.

                - Я разрешу Соломенной Голове и Каспбраку проводить меня домой, сказал он. - Идет, ребята?

                - Конечно, - сказал Бен. Он быстро посмотрел на Беверли, которая стояла рядом с Биллом, и почувствовал боль, которую почти забыл. Новое воспоминание встрепенулось, сжало сердце, но затем уплыло.

                - Как ты, Мммайк? - спросил Билл. - Пойдешь с нами?

                Майк покачал головой.

                - Я должен...

                Тут тишину прорезал пронзительный крик Беверли. Купольный свод вверху собрал его, и это зазвучало подобно смеху привиденийплакалыциц, летающих и хлопающих крыльями вокруг них.

                Билл резко повернулся к ней, Ричи уронил свою куртку, раздался грохот стекла, когда рука Эдди смела пустую бутылку из-под джина на пол.

                Беверли отпрянула он них, вытянув руки, с лицом белым, как бумага. Ее глаза, глубоко сидящие в темных глазницах, вылезли из орбит.

                - Мои руки! - воскликнула она. - Руки.

                - Что... - начал Билл и затем увидел кровь, медленно капающую между его трясущихся пальцев. Он подался вперед и почувствовал болезненное тепло на своих собственных руках. Боль не была острой, она больше напоминала боль, которую чувствуешь в старой заживающей ране.

                Старые шрамы на его ладони, шрамы, которые снова появились в Англии, открылись и кровоточили. Он посмотрел по сторонам и увидел, как Эдди Каспбрак тупо уставился на свои собственные руки. Они у него тоже кровоточили. И у Майка. И у Ричи. И у Вена.

                - Нам из этого не выбраться, правда? - сказала Беверли. Она заплакала. Этот звук усилился в тихой пустоте библиотеки; само здание, казалось, плачет с ней. Билл подумал, что, если этот звук не прекратится, он сойдет с ума.

                - Нас втянули в это, да поможет нам Господь, - она зарыдала еще громче, и тонкая струйка крови потекла из одной ее ноздри. Она вытерла ее тыльной стороной трясущейся руки, и на пол капнуло еще больше крови.

                - Бббыстро! - сказал Билл и схватил руку Эдди.

                - Что...

                - Быстрее!

                Он протянул другую руку, и через минуту Беверли взяла ее. Она все еще плакала.

                - Да, - сказал Майк. Он выглядел ошарашенным. - Это снова началось, не так ли, Билл? Это все началось снова.

                - Дддда, я додумаю...

                Майк взял руку Эдди, а Ричи взял другую руку Беверли. На мгновение Бен только смотрел на них, и затем, как будто во сне, он поднял свои окровавленные руки и встал между Майком и Ричи. Он крепко стиснул их руки. Круг замкнулся.

                 (О, Чудь, это рутуал Чуди, и Черепаха поможет нам)

                Билл попытался крикнуть, но никакого звука не вышло. Он видел, как голова Эдди откинулась назад, как напряглись жилы на его шее. Бедра Бев дважды напряженно дернулись, как будто в оргазме, коротком и остром, как щелчок пистолета. Рот Майка странно двигался - это была гримаса и смех одновременно. В тишине библиотеки двери с шумом открывались и закрывались, звук катился как бильярдные шары. В газетном зале в безветренном урагане разлетелись журналы. В комнате Кэрол Даннер библиотечная печатная машинка Айбиэм вдруг ожила и напечатала: онстучитсякомне вящикпо чтовыйговорячтовиделпривидение снова

                Машинку заело. Она зашипела и издала сочную электронную отрыжку, как будто все внутри было переполнено. На втором стеллаже полка с оккультными книгами вдруг опрокинулась, вывалив Эдгара Кейса, Нострадамуса, Чарльза Форта и апокрифы на пол.

                Билл почувствовал усиливающееся ощущение силы. Он смутно ощущал эрекцию, волосы на его голове встали дыбом. Чувство силы было просто чудовищным.

                Все двери библиотеки с шумом хлопнули в унисон.

                Старинные часы за абонементным столом пробили час.

                Затем все прошло, как будто кто-то повернул выключатель.

                Она опустили руки, ошеломленно глядя друг на друга. Никто ничего не сказал. Когда ощущение силы прошло, Билл почувствовал, как в него вползает чувство обреченности. Он посмотрел на их белые, напряженные лица, а затем на свои руки. Они были запачканы кровью, но раны, которые Стэн Урис сделал куском бутылки в августе 1958-го, опять закрылись, оставив только кривые белые линии наподобие связанной веревки. Он подумал: В последний раз мы семеро были вместе... когда Стэн сделал эти разрезы в Барренсе. Стэна нет, он мертв. И теперь последний раз мы вшестером вместе. Я знаю это, я чувствую это.

                Беверли, дрожа, прижалась к нему. Билл обнял ее. Они все посмотрели на него, глазами огромными и яркими в этой сумеречности; стол, длинный стол, за которым они сидели, был завален пустыми бутылками, стаканами, пепельницами Маленький островок света.

                - Этого достаточно, - быстро сказал Билл. - Достаточно удовольствия на один эечер. Танцы мы прибережем на другой раз.

                - Я помню, - сказала Беверли. Она посмотрела на Билла, глаза у нее были огромными, бледные щеки - сухими.

                - Я помню все. Мой отец узнал насчет вас, парни. Бежал за мной. Бауэре, и Крисе, и Хаггинс. Как я бежала. Туннель... птицы... Оно... Я помню все.

                - Да, - сказал Ричи. - Я тоже.

                Эдди кивнул.

                - Насосная станция...

                Билл сказал:

                - И как Эдди...

                - Пойдемте теперь, - сказал Майк. - Отдохнем. Уже поздно.

                - Пошли с нами, Майк, - сказала Беверли.

                - Нет. Я должен закрыть все двери. И кое-что записать... Миг нашей встречи, если хотите. Я недолго. Давайте.

                Они молча пошли к двери. Билл и Беверли были вместе, Эдди, Ричи и Бен за ними. Когда они вышли на широкие гранитные ступеньки, Билл подумал, как молодо выглядит Беверли, как уязвимо... Появилась зловещая убежденность, что он снова может влюбиться в нее. Он пытался думать об Одре, но Одра казалась далеко. Она спала сейчас в их доме на Флит, когда солнце всходило, и молочница начала свой обход.

                Небо Дерри снова затянуло, и низкие облака густыми полосами легли на пустынные улицы. Дальше по улице, в черноте вырисовывался дом культуры Дерри, узкий, высокий, викторианской эпохи. Билл подумал, что всегда, когда ходил в этот дом, он ходил один.

                Ему пришлось подавить дикий смешок. Звук их шагов казался очень громким. Рука Беверли коснулась его руки и Билл с благодарностью мягко сжал ее.

                - Это началось до того, как мы приготовились, - сказала она.

                - Были ли мы кккогда-нибудь ггготовы?

                - Ты был готов, Большой Билл.

                Прикосновение ее руки было и неожиданным и необходимым. Он задавал себе вопрос, каким было бы прикосновение к ее груди второй раз в жизни, каким оно будет, и догадывался, что до того как окончится эта длинная ночь, он узнает. Он подумал: Я люблю тебя, Беверли... Я люблю тебя. Бен тоже любил тебя... Он любит тебя. Мы любили тебя тогда... Мы любим тебя и теперь. Любим больше, потому что это началось. Теперь нет выхода.

                Он оглянулся и увидел библиотеку на расстоянии в полквартала. Ричи и Эдди стояли на верхней ступеньке, Бен - уже внизу, глядя им вслед. Руки его были засунуты в карманы, плечи опущены, и через колеблющуюся линзу низкого тумана казалось, что ему снова одиннадцать лет. Если бы он мог послать Вену мысль, Билл сказал бы ему: Это не имеет значения, Бен. Любовь - вот что имеет значение, волнение... когда всегда хочется и никогда не время. Может быть, все это мы берем с собой, когда выходим из голубого и входим в черное. Холодный уют, может быть, но это лучше, чем совсем никакого уюта.

                - Мой отец знал, - вдруг сказала Беверли. - Однажды я пришла домой из Барренса и он как раз узнал. Я когда-нибудь говорила тебе, что он обычно говорил мне, когда впадал в безумие?

                - Что?

                - "Я беспокоюсь о тебе, Бевви", - вот что он обычно говорил. - "Я очень беспокоюсь".

                Она засмеялась, и в то же время ее пробрала дрожь.

                - Я думаю, он хотел сделать мне больно, Билл. Я имею в виду... он делал мне больно раньше, но вот последний раз было подругому. Он был... ну, во многом он был странным. Я любила его. Я любила его очень, но...

                Она посмотрела на него, возможно, ожидая, что он скажет это за нее. Он не говорил, рано или поздно она должна была сказать это сама. Ложь и самообман стали балластом, который они не могли вынести.

                - Я тоже ненавидела его, - сказала она, и ее рука на мгновение сжала руку Билла. - Я никогда раньше никому в жизни этого не говорила. Я думала. Господь поразит меня, если я когда-нибудь скажу это вслух.

                - Тогда скажи это.

                - Нет.

                - Давай. Это причинит боль, но, может быть, лучше вскрыть старый гнойник. Скажи.

                - Я ненавидела своего отца, - сказала она и беспомощно зарыдала. - Я ненавидела его, я боялась его, я ненавидела его, я так и не была для него достаточно хорошей девочкой, и я ненавидела его, да, ненавидела, но я и любила его.

                Он остановился и прижал ее к себе. Ее руки судорожно обвились вокруг него. Ее слезы намочили ему щеку. Он чувствовал ее тело, зрелое и упругое. Он чуть-чуть отодвинулся от нее, не желая, чтобы она почувствовала его эрекцию... но она снова прижалась.

                - Мы провели там все утро, - сказала она, - играя в салки или что-то в этом роде. Что-то невинное. Мы даже не говорили о Нем в тот день, во всяком случае, не тогда... хотя обычно мы говорили о Нем каждый день. Помнишь?

                - Да, - сказал он. - Я помню.

                - Небо было в тучах... жарко. Утром мы много играли. Я пришла домой около одиннадцати тридцати. Я думала съесть бутерброд и миску супа после того, как приму душ. И потом вернуться и снова играть. Родители должны были быть на работе. Но он был там. Он был дома. Он Лоуэр-Мейн-стрит, 11.30 швырнул ее в комнату, не успела она даже войти в дверь. Она испуганно вскрикнула и затем осеклась, так как ударилась о стену с такой силой, что онемело плечо. Она свалилась на их прогибающийся диван, дико озираясь вокруг. Дверь в переднюю с шумом захлопнулась.

                Позади нее стоял отец.

                - Я беспокоюсь о тебе, Бевви, - сказал он. - Иногда я очень беспокоюсь. Ты это знаешь. Это я тебе говорю, верно? Будь уверена.

                - Папа, что...

                Он медленно шел к ней через гостиную, лицо у него было задумчивое, печальное, словно неживое. Она не хотела видеть его, но оно было там, как незрячий, слепой блеск грязи на тихой воде. Он задумчиво тер костяшки пальцев правой руки. На нем была его военная форма, и когда она посмотрела вниз, она увидела, что его тупоносые ботинки оставляют следы на мамином ковре. Я должна вытащить пылесос, - подумала она бессвязно. - Пропылесосить. Если он даст мне возможность пропылесосить. Если он...

                Это была грязь. Черная грязь. Ее мозг тревожно заносил ее в сторону. Она снова была в Барренсе с Биллом, Ричи, Эдди и другими. Там, в Барренсе, была черная, липкая, вязкая грязь, как на папиных ботинках, там, в болотистом месте, где штуковина, которую Ричи называл бамбуком, стояла скелетообразной белой рощицей. Когда дул ветер, стебли глухо ударялись друг о друга, производя звук, похожий на шаманские бараоаны, но разве ее отец был там, в Барренсе? Разве отец...

                ШЛЕП!

                Его рука широко размахнулась и ударила ее по лицу. Ее голова с глухим стуком ударилась о стену. Он заложил большие пальцы за ремень и смотрел на нее с выражением мертвого отвлеченного любопытства. Она почувствовала, как теплая струйка крови потекла из левого уголка ее нижней губы.

                - Я увидел, что ты становишься взрослой, - сказал он, и она подумала, что он еще что-то скажет, но на этот раз это оказалось все.

                - Папа, о чем ты говоришь? - спросила она тихим дрожащим голосом.

                - Если ты соврешь мне, я тебя изобью до смерти, Бевви, - сказал он, и она с ужасом заметила, что он не смотрит на нее, он смотрел на картину "Конюх и Иве" над ее головой на стене над диваном. Сознание опять отвлекло ее кудато в сторону, и теперь ей было четыре года, она сидела в ванночке со своей голубой пластмассовой лодочкой и мылом "Попи", ее отец, такой большой и такой любимый, стоял около нее на коленях, одетый в серые саржевые брюки и полосатую футболку, с мочалкой в одной руке и стаканом апельсиновой содовой в другой, намыливая ее спину и приговаривая: "Дай мне посмотреть на эти ушки, Бевви, твоей мамочке нужна картошечка на ужин". И она могла слышать, как ее маленькое "я" хохочет, глядя на его слегка сероватое лицо, которое, как она тогда думала, должно быть вечным.

                - Я не буду врать, папа, - сказала она, - что случилось?

                Он заколыхался у нее перед глазами, так как подошли слезы.

                - Ты была там, в Баррецсе, с шайкой парней?

                Ее сердце забилось, глаза снова опустились на запачканные грязью ботинки. Той черной, цепкой грязью. Если в нее глубоко вступить, она засосет ботинок... и Ричи, и Билл считали, что, если так идти, то болото засосет.

                - Я играла там в кувыр...

                Шлеп! - рука, покрытая твердыми мозолями, снова размахнулась. Она закричала от испуга, обиды и боли. Ее пугал этот взгляд, он никога так на нее не смотрел. Что-то с ним случилось. Он становился страшным... Что, если он замыслил убить ее? Что, если...

                 (о, Беверли, остановись, он твой ОТЕЦ, и ОТЦЫ не убивают ДОЧЕРЕЙ)

                ...он потерял контроль над собой, а? Что, если...

                - Что ты позволила им сделать с тобой?

                - Сделать? Что... - она не имела представления, что он имел в виду.

                - Снимай штаны.

                Ее недоумение возросло. То, что он говорил, казалось, не вязалось одно с другим.

                - Что? Почему!?

                Его рука поднялась - она отклонилась назад.

                - Сними их, Бевви. Я хочу посмотреть, невинна ли ты.

                Теперь был новый образ, безумнее, чем предыдущие: она видела, как она стягивает джинсы, и одна нога высвобождается из них. Отец с ремнем гонял ее по комнате, когда она пыталась прыгать от него на одной ноге, и кричал: Я знал, что ты невинна! Я знал это!

                - Папа, я не знаю, что...

                Его рука опустилась, теперь не ударяя, а сжимая, стискивая. Она со страшной силой сдавила ее плечо. Бев закричала. Он ее дернул, и в первый раз посмотрел прямо в ее глаза. Она снова закричала - от того, что она увидела там. Там не было... ничего. Ее отца не было. И Беверли вдруг поняла, что она одна в квартире с Ним, одна с Ним в это сонное августовское утро. Здесь не было того густого, насыщенного ощущения силы и неприкрытого зла, которое она чувствовала в доме на Нейболт-стрит полторы недели тому назад, - Оно было как-будто растворено основательным человекообразием отца, - но Оно было здесь, действуя через него.

                Он швырнул ее в сторону. Она ударилась о кофейный столик, споткнулась и с криком растянулась на полу. Вот как это происходит, - подумала она. - Я расскажу Биллу, он поймет. Оно в Дерри везде. Оно просто... Оно просто заполняет все пустоты, вот и все.

                Она перевернулась. К ней подходил отец.

                - Я знаю, что ты была там, - сказал он. - Мне сказали. Я не поверил этому. Я не верил, что моя Бевви болтается с шайкой парней. Затем, этим утром я увидел тебя сам. Моя Бевви в компании парней. Еще нет двенадцати - и болтаться с компанией парней! - Эта последняя мысль, повидимому, повергла его в новый приступ ярости, она прошла током по его костлявому телу. Нет даже двенадцати! - крикнул он и ударил ее в бедро, что заставило ее закричать. Его челюсти сжались от этого факта или идеи, или чем это могло еще быть для него, как челюсти собаки, голодной собаки, увидевшей кусок мяса. Нет даже двенадцати! Нет даже двенадцати! Нет даже ДВЕНАДЦАТИ!

                Он ударил ее. Беверли отползла. Так она добралась до кухонного пространства в квартире. Его ботинок задел ящик под плитой, заставив звякнуть горшки и кастрюли внутри.

                - Не убегай от меня, Бевви, - сказал он. - Ты этого не сделаешь, иначе тебе будет хуже. Поверь мне. Поверь своему отцу. Это серьезно. Болтаться с парнями, позволять им Бог знает что делать с тобой - нет даже двенадцати это серьезно, видит Бог. Он схватил ее за плечи и поставил на ноги.

                - Ты хорошенькая девочка, - сказал он. - Многие рады позабавиться с хорошенькой девочкой. Многие девочки хотят, чтобы с ними позабавились. Ты была их потаскушкой, у этих мальчишек, Бевви?

                Наконец, она поняла, что Оно вбило ему в голову... хотя часть ее понимала, что эта мысль могла быть там почти все время; Оно просто использовало инструменты, которые были в распоряжении, чтобы привести ее в действие.

                - Нет, папа. Нет, папа...

                - Я видел, как ты куришь! - взревел он. На этот раз он ударил ее ладонью руки, достаточно сильно, чтобы она отошла какимито пьяными шагами к кухонному столу, где и растянулась, почувствовав мучительную боль в пояснице. Солонка и перечница упали на пол. Перечница разбилась. Черные цветы появились и исчезли у нее перед глазами. Послышались какието звуки в глубине. Она увидела его лицо. Что-то в его лице. Он смотрел на ее грудь. Она вдруг осознала, что ее блузка не заправлена и что на ней нет бюстгальтера. Она снова перенеслась мыслью к дому на Нейболт-стрит, когда Билл дал ей свою рубашку. Она чувствовала, что ее груди просвечивали через тонкую хлопчатобумажную материю, но случайные, быстрые взгляды не беспокоили ее, они казались совершенно естественными.

                И взгляд Билла казался более чем естественным - он казался глубоким и обещающим поддержку в случае опасности.

                Теперь она чувствовала вину, смешанную с ужасом. Разве ее отец был так неправ? Разве у нее не было (ты была их потаскушкой) мыслей? Дурных мыслей? Мыслей о том, о чем он сейчас говорил?

                Это не одно и то же! Никто не смотрел так, как (ты была потаскушкой) он смотрит на меня сейчас! Не одно и то же!

                Она заправила блузку.

                - Бевви?

                - Папа, мыпросто играем. Это все. Мы играем... мы... не делаем ничего... ничего плохого. Мы...

                - Я видел, как ты куришь, - сказал он, подходя к ней. Его глаза пронзили ее грудь и узкие прямые бедра. Вдруг он заговорил нараспев, высоким голосом мальчишкишкольника, который напугал ее даже больше:

                - Девочка, которая будет жевать резинку, будет курить! Девочка, которая будет курить, будет пить! Девочка, которая будет пить, все знают, что такая девочка будет делать!

                - Я НИЧЕГО НЕ ДЕЛАЛА! - закричала она ему, когда его руки опустились на ее плечи. Теперь он не хватал и не бил. Его руки были ласковыми. И этото пугало ее больше всего.

                - Беверли, - сказал он с не требующей доказательств сумасшедшей логикой одержимого, - я видел тебя с парнями. Теперь ты должна сказать мне, что делает девочка с мальчиками в той мерзопакости, если не то, что делают на спине?

                - Оставь меня в покое! - закричала она ему. Гнев, которого она никогда не подозревала, вырвался из глубины ее. Гнев зажег голубоватожелтое пламя в ее мозгу. Он угрожал ее мыслям. Все время отец пугал ее, все время стыдил ее, все время оскорблял ее. - Оставь ты меня в покое!

                - Не говори так со своим отцом! - сказал он, вздрогнув.

                - Я не делала того, о чем ты говоришь! Никогда не делала!

                - Может быть. Может быть, нет. Я хочу проверить и убедиться. Я знаю как. Сними штаны.

                - Нет.

                Его глаза расширились, показав пожелтевшую роговую оболочку вокруг интенсивноголубой радужной.

                - Что ты сказала?

                - Я сказала: нет. Его глаза застыли на ее глазах, и, возможно, он увидел там сверкающий гнев, ярчайший взрыв неповиновения. - Кто сказал тебе?

                - Бевви...

                - Кто сказал тебе, что мы там играем? Это был незнакомец? Это был человек, одетый в оранжевое и серебристое? На нем были перчатки? Он выглядел как клоун, даже если он и не был клоуном? Как его звали?

                - Бевви, ты должна остановиться...

                - Нет, ты должен остановиться, - сказала она ему.

                Он взмахнул рукой, но теперь не раскрыл ее, а сжал в кулак, чтобы разбить чтолибо. Беверли нагнулась. Его кулак пронесся над ее головой и врезался в стену. Он взвыл и отступил от нее, поднеся кулак ко рту. Она отбежала от него быстрыми семенящими шажками.

                - Ты вернешься сюда!

                - Нет, - сказала она. - Ты хочешь ударить меня. Я люблю тебя, папа, но я ненавижу тебя, когда ты такой. Ты не можешь этого больше делать.

                 (Оно заставляет тебя делать это, но ты не поддавайся)

                - Я не знаю, о чем ты говоришь, - сказал он, - но лучше подойди сюда. Я не собираюсь еще раз просить тебя.

                - Нет, - сказала она, снова заплакав.

                - Не заставляй меня идти и сгребать тебя в охапку, Бевви. Ты пожалеешь, если мне придется сделать это. Иди ко мне.

                - Скажи мне, кто тебе сказал. - чеканила Беверли, - и я подойду.

                Он кинулся к ней с такой кошачьей быстротой, что, хотя она и подозревала такое движение, он ее почти схватил. Она нащупала ручку кухонной двери, распахнула дверь и побежала по коридору к выходу, побежала как в паническом сне, как она бежала от мисс Керш двадцать семь лет спустя. За ней с шумом ломился в дверь Эл Марш, хлопнув ею так, что она затрещала.

                - ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ СЮДА ПРЯМО СЕЙЧАС, НЕМЕДЛЕННО! - орал он, дергая дверь и преследуя дочь.

                Парадная дверь была на задвижке. Она пришла домой через задний вход. Одной дрожащей рукой она возилась с задвижкой, а другая безуспешно нажимала на ручку двери. Сзади опять слышался вопль ее отца; крик (сними штаны, потаскушка) животного. Она дернула ручку двери, и та, наконец, распахнулась. Она тяжело дышала, спазмы подступали к горлу. Она обернулась и увидела отца прямо позади себя, уже протягивающего к ней руки, с ухмылкой, обнажившей желтые лошадиные зубы во рту.

                Беверли бросилась через дверь и почувствовала его пальцы, зацепившие ее блузку, но не успевшие схватить ее. Она пустилась вниз по лестнице, потеряла равновесие и растянулась на бетонной дорожке, содрав кожу на обеих

                - ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ СЮДА ПРЯМО СЕЙЧАС ИЛИ, КЛЯНУСЬ БОГОМ, Я СДЕРУ С ТЕБЯ ШКУРУ!

                Она быстро вскочила на ноги.

                 (сними штаны)

                Из разбитых коленок сочилась кровь. Она оглянулась, и вот он опять, Эл Марш, страж и хранитель, седой человек, одетый в штаны цвета хаки и такую же рубашку с двумя накладными карманами, брелок для ключей за поясом, на цепочке, волосы растрепаны. Но в его глазах не было его - того отца, который мыл ей спинку и тер ее животик, потому что он заботился о ней, очень заботился и беспокоился; того отца, который однажды пытался заплести ей косичку, когда ей было семь лет, у него не получилось, и он вместе с ней хохотал над тем, как смешно она торчала; того отца, который знал, как делать напиток из яиц с сахаром и с корицей в воскресенье, и напиток этот был вкуснее, чем все то, что можно было купить за четверть доллара в кафемороженом Дерри. В его глазах не было отца, мужской руки в ее жизни, мужского начала без всякой сексуальной примеси. Ничего этого не было теперь в его глазах. Она видела там тупого убийцу. Она видела там Его.

                И она бежала. Она бежала от Него.

                Мистер Паскаль посмотрел, вздрогнув, с того места, где он поливал свой газон и слушал игру "Ред Секс" по портативному радио, лежавшему на поручне при входе. Детишки Циммермана стояли спиной к старому бомбардировщику "Гудзон", который они купили за двадцать пять долларов и мыли почти каждый день. Один из них держал шланг, другой - ведро мыльной пены. У обоих сосредоточенно отвисли челюсти. Миссис Дентон выглянула из своей квартиры на втором этаже, платье одной из шести дочерей было у нее на коленях, корзиночка портнихи у ее ног, во рту булавки. Маленький Ларе Терамениус быстро оттянул свою тележку с тротуара и стоял на пустом газоне Бакки Паскаля. Он заревел, когда Бевви, которая утром спокойно показывала ему, как завязывать сандалики, чтобы они не развязывались, пулей пронеслась мимо него с криком, с широко открытыми глазами. Через минуту пробежал ее отец, страшно крича на нее, и Ларе, которому тогда было три года и который через двенадцать лет погиб в аварии на мотоцикле, увидел в лице мистера Марша что-то страшное и нечеловеческое. У мальчика после этого были кошмары на протяжении трех недель. В них он видел, как мистер Марш превращается в паука.

                Беверли бежала. Она отчетливо сознавала, что она бежит во имя спасения своей жизни. Если ее отец поймает ее сейчас, не имеет значения, что они на улице. Временами люди в Дерри впадали в безумие; ей не нужно было читать газеты или знать исторические хроники Дерри, чтобы понять это. Если он поймает ее, он ее задушит, или изобьет, или убьет. И когда все кончится, кто-то придет и заберет его, и он будет сидеть в камере так же, как отчим Эдди Коркорана сидел в камере, потрясенный и невменяемый.

                Она бежала к центру города, встречая все больше и больше людей на своем пути. Они внимательно смотрели - сначала на нее, затем на бегущего по пятам отца, и они смотрели с изумлением, некоторые из них совершенно обескураженные. Но то, что было на их лицах, быстро проходило. Они смотрели и затем продолжали идти по своим делам. Воздух, проходивший через ее легкие, становился теперь тяжелее.

                Она пересекла Канал, ноги стучали по цементу, в то время как машины громыхали по тяжелым деревянным торцам моста справа от нее. Слева она могла видеть каменное полукружие, где Канал уходил под город.

                Она быстро перебежала Мейн-стрит, не замечая гудков машин и скрежета тормозов. Она бежала прямо, потому что Барренс лежал в этом направлении. Он был на расстоянии мили, и если она доберется туда, она как-нибудь оторвется от отца на трудном склоне Ап-Майл-Хилл (или на одном из даже более крутых переулков). Это было все, что можно было сделать.

                - ВОЗВРАЩАЙСЯ, СУЧКА, ПРЕДУПРЕЖДАЮ ТЕБЯ!

                Когда она добралась до тротуара на дальнем конце улицы, она еще раз оглянулась назад, копна ее каштановых волос упала ей на плечо, когда она оглядывалась. Отец переходил улицу, так же не обращая внимания на движение, как и она, лицо его блестело от пота и покраснело.

                Она юркнула в проход, который шел позади складов. Это был тыл зданий, которые окаймляли Ап-Майл-Хилл: "Стар Биф", "Армор Митпакинг", склад Хемпфила, "Игл Биф энд Кошер Мит". Проход был узкий, мощеный булыжником, и еще больше сужался из-за мусорных баков и ведер, расставленных повсюду. Скользкий булыжник покрывали Бог знает какие отбросы и грязь. Там царила смесь запахов, иногда слабых, иногда резких, иногда просто ужасающих... но все говорило о мясе и бойне. Тучами летали мухи. Внутри некоторых зданий она могла слышать чудовищный визгпил, распиливающий кости. Ее ноги спотыкались и скользили по булыжнику. Бедром она ударилась об оцинкованный мусорный бачок, и свертки с требухой, завернутые в газеты, рассыпались, как огромные мясные цветы в джунглях.

                - ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, НАЗАД, БЕВВИ! СЕЙЧАС ЖЕ! НЕ ДЕЛАЙ ХУЖЕ, ЧЕМ УЖЕ ЕСТЬ, ДЕВЧОНКА!

                Двое мужчин отдыхали в загроможденном проходе Кичнеровского паковочного цеха, прожевывая толстые бутерброды, с ведрами для мусора под рукой.

                - Ты в плохом месте, девочка, - сказал один из них мягко. - Похоже, ты со своим папашей залетишь... в дровяной сарай.

                Другой засмеялся.

                Он догонял. Она могла слышать его громовые шаги и тяжелое дыхание прямо позади себя; взглянув направо, она могла увидеть черное крыло его тени, летящей по высокому дощатому забору.

                Затем отец удивленно и злобно вскрикнул, так как, поскользнувшись, он грохнулся на булыжник. Он на минуту отстал, больше не выкрикивая слов, а только выплескивая свою бессвязную ярость, в то время как мужчины в проходе смеялись и хлопали друг друга по спине.

                Проход повернул влево... и она оказалась в тупике, рот ее отчаянно раскрылся...

                Городской мусоровоз плотно закупорил проход. Ни с одной стороны не было даже девятидюймового просвета. Двигатель машины молчал, и она могла различить разговор в кабине мусоровоза. Был обеденный перерыв. До полудня оставалось не более двухтрех минут.

                Беверли снова услышала, как он приближается. Она бросилась вниз и нырнула под мусоровоз, работая локтями и сбитыми коленками. Запах выхлопных газов и дизельного топлива смешался с запахом свежего мяса, и эта смесь вызывала у нее тошноту до головокружения. Но она продолжала протискиваться через грязь, слизь и вонь. Один раз она не смогла сдержать крика, когда ее спина прикоснулась к горячей выхлопной трубе машины.

                - Беверли? Ты там? - каждое слово сцеплялось с предыдущим на одном дыхании. Она посмотрела назад и встретилась с его глазами, когда он наклонился и пристально посмотрел под грузовик.

                - Оставь меня в покое! - бросила она.

                - Сука, - ответил он густым, сдавленным голосом. Он резко наклонился и начал ползти за ней, неуклюже цепляясь за мусоровоз, чтобы подтянуться.

                Беверли ухватилась за кабину грузовика, сжала одну из огромных шин - ее пальцы до костяшек впились в резину-и с огромным усилием подтянулась. Копчиком она ударилась о передний буфер машины и снова побежала, направляясь теперь к Ап-Майл-Хилл, блузка и джинсы запачканы, вонь от них до небес. Она оглянулась и увидела, как руки отца в грязных пятнах высовываются из-под кабины мусоровоза, как клешни какого-то воображаемого чудовища, вылезавшие в далеком детстве из-под ее кровати.

                Быстро, едва соображая, она устремилась между складом Фельдмана и пристройкой братьев Трэкеров. Это нора, слишком узкая даже для того, чтобы ее можно было назвать проходом, была заполнена разбитыми рамами, сорняками, подсолнухами и, конечно, еще больше - мусором.

                Беверли спряталась за груду рам и припала там к земле. Через несколько минут она увидела, как ее отец топчется у входа в нору.

                Беверли встала и заспешила к дальнему концу норы. Там было цепное ограждение. Она обезьянкой забралась наверх и на дальнем конце спустилась вниз. Теперь она находилась на земельном участаке Теологической семинарии Дерри. Она побежала к ухоженному газону и к торцу здания. Она слышала, как внутри здания кто-то играл на органе. Звуки тихо и приятно отпечатывались в спокойном воздухе.

                Между семинарией и Канзас-стрит стояла высокая изгородь. Она пристально посмотрела через нее и увидела своего отца на дальней стороне улицы, тяжело дышащего, под мышками на рубашке выступили темные пятна пота.

                Он смотрел вокруг, руки были опущены по бокам. Его брелок для ключей ярко блестел на солнце.

                Беверли смотрела на него, тоже тяжело дыша, сердце, как у крольчонка, быстро билось у самого ее горла. Ей очень хотелось пить, ей был неприятен запах горячего пота, исходивший от нее. Если бы меня изобразили на юмористической картинке, - подумала она отвлеченно, - от меня бы исходили вонючие хвосты.

                Отец медленно шел к семинарии.

                Беверли задержала дыхание.

                Пожалуйста, Господи, я не могу больше бежать. Помоги мне. Господи. Не дай ему найти меня.

                Эл Марш медленно подошел к тротуару, прямо к тому месту, где пряталась на дальней стороне изгороди его дочь.

                Господи, дорогой, не дай ему унюхать меня!

                Он не унюхал - может быть, потому что после того, как сам упал в проходе и ползал на карачках под мусоровозом, Эл вонял так же ужасно, как она. Он продолжал идти. Он вернулся на Ап-Майл-Хилл, и она следила за ним до тех пор, пока он не скрылся из виду.

                Беверли медленно собралась. Ее одежда была покрыта отходами, лицо в грязи, там, где она обожглась о выхлопную трубу мусоровоза, болела спина. Эти физические боли бледнели в сравнении с беспорядочным роем ее мыслей - ей казалось, что она уплыла на край света, и ни один из нормальных стереотипов поведения не подходит. Она не могла себе представить, как идти домой, но не могла и представить, как не идти домой: сегодня она открыто не повиновалась отцу, открыто не повиновалась Ему...

                Она должна была отбросить эту мысль, потому что она заставляла чувствовать себя слабой и дрожать до боли в желудке. Она любила отца. Разве не было одной из десяти заповедей "Почитай отца и мать твою, и дни твои будут долгими на земле?" Да. Но он не был самим собой. Не был отцом. Он на самом деле был каким-то совершенно другим. Самозванцем. Им...

                Вдруг она похолодела, так как страшный вопрос пришел ей в голову: случалось ли это с другими? Это или нечто подобное? Она должна предупредить их. Они потревожили Его, и, вероятно, теперь Оно предпринимает шаги, хочет застраховать Себя от того, чтобы они больше никогда Его не задевали. И на самом деле, куда еще можно было пойти? Они были ее единственными друзьями, Билл. Билл бы знал, что делать. Билл бы сказал ей, что делать, Билл бы дал ей то, что надо.

                Она остановилась там, где край семинарии соединялся с тротуаром Канзас-стрит, и пристально посмотрела вокруг изгороди. Отца явно не было. Она повернула направо и пошла вдоль Канзас-стрит к Барренсу. Возможно, никого из них не было там прямо сейчас; они обедали дома. Но они вернутся. Между тем она могла пойти в прохладный штаб и попытаться собраться с мыслями. Она оставит форточку открытой, так что и солнечный свет попадет к ней и, возможно, она даже поспит. Ее усталое тело и перенапряженный мозг схватились за эту мысль. Поспать, да, это пойдет на пользу.

                Ее голова поникла, когда она с трудом прошла мимо последних домов, перед тем как земля стала слишком крутой для домов, и окунулась в Барренс пустошь, где, как ни невероятно это казалось, ее отец прятался и шпионил.

                Она не слышала шагов позади себя. Мальчишки изо всех сил старались не шуметь. Их уже опередили один раз. Они не хотели, чтобы это повторилось. Они приближались и приближались к ней, ступая как кошки. Белч и Виктор ухмылялись, но лицо Генри было отсутствующим и серьезным. Волосы его были непричесаны и торчали лохмами. У него был такой же рассеянный, не сфокусированный, взгляд, как у Эла Марша в квартире. Один грязный палец он держал на губах, показывая шшшш, пока они не приблизились на расстояние тридцати футов.

                В это лето Генри постоянно точило какое-то умственное расстройство, мост, соединявший его со здравомыслием, все более сужался. В тот день, когда он позволил Патрику Хокстеттеру ласкать себя, этот мост стал туго натянутым канатом. Канат с треском разорвался в это утро. Он вышел во двор в одних только рваных желтеющих трусах и посмотрел в небо. Призрак ночной луны еще мерцал там, и когда он посмотрел на него, луна вдруг преобразилась в скелетообрачное ухмыляющееся лицо. Генри упал на колени перед этим лицом, охваченный ужасом и радостью. От луны исходили голоса-призраки. Голоса менялись, иногда, казалось, сливались друг с другом в мягком бормотании, которое однажды можно было понять... но он почувствовал истину, которая состояла в том, что во всех этих голосах был один голос, один разум. Голос велел ему подловить Белча и Виктора и йрийти на угол Канзас-стрит и Костеллюавеню около полудня. Голос сказал ему, что он узнает, что нужно делать. Можно не сомневаться в том, что там будет та сука. Он ждал, что голос скажет ему, что делать дальше. Ответ пришел, когда расстояние между ними уменьшилось. Голос пришел не от луны, а от решетки на сточной трубе, которую они миновали. Голос был тихим, но четким. Белч и Виктор посмотрели на решетку завороженно, почти гипнотически, потом снова посмотрели на Беверли.

                - Убейте ее, - сказал голос из водостока.

                Генри Бауэре полез в карман джинсов и вытащил небольшую девятидюймовую штуковину, отделанную по краям как бы слоновой костью. Маленькая хромовая кнопка блестела на одном конце этого сомнительного предмета прикладного искусства. Генри нажал на нее. Шестидюймовое лезвие показалось из щели на конце ручки. Он слегка подкинул его на ладони. Он пошел быстрее. Виктор и Белч, все еще смотря с изумлением, тоже увеличили скорость, чтобы поспеть за ним.

                Беверли их не слышала, но что-то заставило ее повернуть голову, и она увидела Генри, который подкрадывался тихо, как индеец. Чувство, заставившее ее повернуть голову, было слишком явным, непосредственным и сильным, чтобы его можно было отрицать. Это было чувство того, что за тобой наблюдают.

                Майк Хэнлон отложил ручку в сторону и посмотрел на отбрасывающую тень перевернутую нишу главной комнаты библиотеки. Он увидел островки света, отброшенные висящими лампами, увидел книги, тонущие в дымке, увидел лестницу, протягивающую свои грациозные решетчатые спирали к стеллажам. Все было на месте.

                И в то же самое время он не верил, что он здесь один. И что больше никого нет.

                После того как остальные ушли, Майк сделал уборку с тщательностью, которая вошла в привычку. Он работал на автопилоте, его разум находился за миллион миль... и двадцать семь лет. Он вытряхнул пепельницы и выбросил пустые бутылки из-под спиртного (положив на них слой мусора, чтобы Кэрол не была шокирована) в ящик за своим столом. Затем он взял швабру и вымел остатки бутылки из-под джина, которую разбил Эдди.

                Когда стол был убран, он прошел в читальный зал периодики и собрал разбросанные журналы. Когда он делал эти простые процедуры, его ум перебирал истории, которые они рассказали, концентрируясь на самом главном из того, что они изложили. Они считали, что помнят все; он полагал, что Билл и Беверли - почти все. Но было больше. Это пришло бы к ним... если бы Оно дало им время. В 1958-м не было возможности подготовиться. Они говорили до бесконечности и, может быть, в конце концов приблизились... Затем подошло 14 августа, и Генри с дружками просто загнали их в канализационные трубы.

                Может, я должен был бы рассказать им, - подумал он, кладя на место последние журналы. Но что-то сильно протестовало против этой мысли - голос Черепахи, подумал он. Возможно, это была часть ее, а возможно, частью ее было и это чувство округлости, приближенности. Может быть, этот последний акт тоже должен повториться, каким-то более современным образом. Он аккуратно сложил фонарики и шахтерские шлемы к завтрашнему дню; у него был план канализации и очистной системы Дерри, они были разложены в том же самом шкафу. Но когда они были детьми, все их разговоры и все их планы, продуманные или нет, в конце концов упирались в ничто; в конце концов их просто загоняли в канализационные трубы, припирали к стене. Должно ли это случиться опять? Он пришел к заключению, что вера и сила взаимозаменяемы, равноценны. Была ли даже проще окончательная истина? Что никакой акт веры невозможен до тех пор, пока тебя грубо не втолкнули в самую суть вещей, как новорожденного младенца без парашюта выпускают в небо из материнского лона? Когда ты падаешь, тебя заставляют верить в парашют, в существование, не так ли? Дернуть кольцо, когда ты упал - вот и все, что тут можно придумать.

                Иисус Христос, я как Фултон Шил в роли негра, - подумал Майк и улыбнулся.

                Майк все обдумал и аккуратно разложил свои мысли по полочкам, в то время как другая часть его мозга ждала, что он найдет себя уставшим достаточно, чтобы пойти домой и поспать пару часов. Но когда он действительно закончил, он нашел себя, как всегда, бодрым. Поэтому он пошел к единственному закрытому стеллажу за своей конторкой, открыв проволочную дверцу ключом, и заглянул внутрь. Этот стеллаж, якобы огнеупордый, когда сводчатого типа дверь закрывалась и запиралась на замок, содержал ценные первые издания библиотеки, книги, подписанные писателями, давно уже умершими (среди подписанных изданий были "Моби Дик" и "Листья травы" Уитмена), исторические материалы, касающиеся города, и личные бумаги нескольких из тех немногих писателей, которые жили и работали в Дерри. Майк надеялся, если все это кончится хорошо, убедить Билла оставить свои рукописи общественной библиотеке в Дерри. Двигаясь по третьему проходу при свете ламп, покрытых жестью, вдыхая знакомые библиотечные запахи пыли, плесени и коричневой, увядающей бумаги, он думал: Когда я умру, я думаю, я пойду туда с библиотечной карточкой в одной руке и штампом "ПРОСРОЧЕНО" в другой. Что ж, может быть, есть и худшие пути.

                Он остановился на полпути по третьему проходу. Его записная книжка для стенографических записей с загнутыми уголками, содержащая бегло записанные рассказы о Дерри и его беспокойных похождениях, была засунута между "Старым городом Дерри" Фрика и "Историей Дерри" Мичеда. Он запрятал книжку так далеко, что она была почти не видна. Никто не наткнулся бы на нее, если бы не искал.

                Майк взял ее и вернулся к столу, около которого у них было собрание, не забыв выключить свет в закрытом книгохранилище и еще раз запереть проволочную западню. Он сел и просмотрел исписанные страницы, думая о том, какое это странное, изуродованное свидетельское показание: частично история, частично скандал, частично дневник, частично признание. Он не работал над ней с 6 апреля. Скоро мне понадобится новая книга, - подумал он, перелистывая несколько пустых страниц, которые остались. Потом он открыл ручку и написал "31 мая" двумя строками ниже последней записи. Он помедлил, отсутствующим взглядом посмотрел на пустую библиотеку и затем начал писать обо всем, что случилось за последние три дня, начиная с телефонного звонка Стэнли Урису.

                Он спокойно писал в течение пятнадцати минут, затем начал рассредоточиваться. Он все чаще и чаще останавливался. Образ отрезанной головы Стэна Уриса в холодильнике все время старался вторгнуться в его мысли, окровавленной головы Стэна с открытым ртом, набитым перьями, вываливающейся из холодильника и катящейся по полу по направлению к нему. Он с усилием отогнал это от себя и продолжал писать. Через пять минут он выпрямился и посмотрел вокруг, убежденный, что сейчас увидит, как эта голова катится по старой чернокрасной плитке бельэтажа, и глаза у нее такие же стеклянные и пустые, как глаза головы северного оленя в музее.

                Не было ничего. Ни головы, ни звука, кроме напряженного биения его собственного сердца.

                Ты должен держаться, Майк. Это просто мандраж, вот и все. Больше ничего.

                Но это было бесполезно. Слова начали уходить от него, мысли, казалось, рассыпались в разные стороны. Что-то давило на его затылок, и давление, казалось, усиливалось.

                За ним наблюдают.

                Он положил ручку и встал из-за стола.

                - Здесь кто-нибудь есть? - позвал он, и его голос эхом разнесся по залу, отрезвив его. Он облизал губы и попытался снова: - Билл?.. Бен?..

                Билллл... Бенин...

                Вдруг Майк решил, что пора домой. Он просто возьмет с собой свою записную книжку. Он потянулся к ней и услышал слабые, скользящие шаги.

                Он посмотрел вверх. Пятна света были окружены углубляющимися островками тени. Больше ничего... по крайней мере, он ничего не мог увидеть. Он ждал, сердце учащенно билось.

                Шаги послышались снова, на этот раз он определил направление. Стеклянный переход, который соединял взрослую библиотеку с детской. Там... Кто-то... Что-то...

                Двигаясь тихо, Майк прошел к абонементному столику. Двойные двери, ведущие в проход, были открыты и удерживались деревянными распорками, и он мог заглянуть внутрь. Он смог увидеть то, что казалось ногами, и с внезапным обморочным ужасом он подумал, может, это Стэн пришел в конце концов, может, Стэн собирается выйти из тени со своей книжкой про птиц в руках, лицо у него белое, губы пунцовые, на запястьях и до локтя открытые порезы. Я в конце концов пришел, - сказал бы Стэн. - На это ушло какое-то время, потому что мне нужно было вылезти через дыру в земле, но я в конце концов пришел...

                Раздались его шаги, и теперь Майк мог явственно видеть ботинки -ботинки и рваные хлопчатобумажные штаны. Выцветшие синие тесемки болтались на лодыжках без носков. И в темноте на уровне примерно в шесть футов над этими лодыжками - мерцающие глаза.

                Он схватился за поверхность полукруглого абонементного стола, не отводя взгляда от этих глаз. Его пальцы нащупали деревянный угол маленького ящичка - карточки с просроченными книгами. Меньший ящичек - канцелярские скрепки и резинки. Они были на чем-то металлическом и держали его. Это был нож для вскрытия писем со словами "ИИСУС СПАСАЕТ", выдавленными на рукоятке. Хрупкая вещица, которая пришла по почте от баптисткой церкви Милости Господней как часть кампании по сбору средств. Майк не посещал службы в течение пятнадцати лет, но церковь Милости Господней была его родной церковью, и он послал им пять долларов - все, что мог. Он давно хотел выбросить это приспособление для вскрытия писем, но оно оставалось там, среди всего этого беспорядка на его стороне абонемента (сторона Кэрол всегда была безукоризненно чистой).

                Он плотно обхватил его и уставился в затемненный проход.

                Раздался еще один шаг... еще один. Теперь рваные хлопчатобумажные штаны были видны до колен. Он мог видеть тело, которому они принадлежали: оно было большим, массивным, неуклюжим. Плечи были округлые, волосы нечесаны. Фигура была похожа на обезьянью.

                - Кто вы?

                Фигура просто стояла там, пристально его рассматривая.

                Все еще испуганный, Майк пришел к мысли, что это не может быть Стэн Урис. Кто бы это ни был, это не Стэн Урис.

                Фигура сделала еще один шаг, и теперь свет от лампы, ближайшей к проходу, упал на петли без ремня на джинсах вокруг талии.

                Внезапно Майк узнал. Даже перед тем как фигура заговорила, он узнал.

                - Привет, ниггер, - сказала фигура. - В кого ты тут кидал камни? Хочешь знать, кто отравил твою чертову собаку?

                Фигура сделала еще один шаг вперед, и свет упал на лицо Генри Бауэрса. Он стал толстым и обрюзгшим, кожа имела нездоровый сальный оттенок, щеки опали и покрылись щетиной, и в щетине этой было белого так же много, как и черного. Три большие волнистые морщины выступали на лбу и над кустистыми бровями. Другие морщины скобками окружали уголки рта с толстыми губами. Глазки были маленькие и ничтожные внутри обесцвеченных мешков плоти налитые кровью и бессмысленные. Лицо человека, год у которого идет за два, человека, которому в его тридцать девять лет набежало семьдесят три. Но это также было лицо двенадцатилетнего мальчика. Одежда Генри была все еще зеленая от каких-то кустарников, в которых он прятался днем.

                - Ты не хочешь поздороваться, ниггер? - спросил Генри.

                - Привет, Генри, - ему смутно пришло в голову, что он последние два дня не слушал радио, даже не читал газет, что было его каждодневным ритуалом. Слишком много происходило. Слишком он был занят.

                Жаль.

                Генри выплыл из коридора между детской и взрослой библиотеками и стоял там, глядя на Майка своими свинячьими глазками. Его губы разошлись в отвратительной усмешке, обнажив гнилые зубы.

                - Голоса, - сказал он. - Ты когда-нибудь слышал голоса, ниггер?

                - Чьи голоса, Генри? - он заложил обе руки за спину, как школьник, вызванный декламировать стихи, и переложил приспособление для вскрытия писем из левой руки в правую. Старинные часы, подаренные Хорстом Мюллером в 1923 году, мерно отсчитывали секунды в гладком пруду библиотечной тишины.

                - С луны, - сказал Генри. Он сунул руку в карман. - Они шли с луны. Множество голосов.

                Он помедлил, слегка нахмурился, потом покачал головой.

                - Множество, но в действительности только один. Его голос.

                - Ты видел Его, Генри?

                - Да, - сказал Генри. - Франкенштейн. Оторвал голову Виктору. Ты, должно быть, читал об этом. Звук был как у громадной молнии. Потом Оно пришло за Белчем. Белч дрался с ним.

                - Неужели?

                - Да. Так я удрал.

                - Ты оставил его умирать.

                - Не говори этого! - Щеки Генри вспыхнули тусклым красным цветом. Он сделал два шага вперед. Чем дальше он проходил от пуповины, связывающей детскую библиотеку со взрослой, тем моложе он казался Майку. Он видел следы распада на лице Генри, но он видел также еще что-то: ребенок, которого воспитывал сумасшедший Батч Бауэре, стал с годами черт знаем чем. - Не говори так! Это тоже убивает меня!

                - Оно не убило нас.

                Глаза Генри злобно ухмыльнулись.

                - Пока нет. Но Оно убьет. И я не оставлю вас, пока Оно не придет, - он вытащил свою руку из кармана. В ней была изящная девятидюймовая штуковина с отделкой под слоновую кость по бокам. Маленькая хромовая кнопочка блестела на одном конце этого сомнительного предмета прикладного искусства. Генри нажал ее. Шестидюймовое стальное лезвие показалось из щели на одном конце рукоятки. Он подкинул лезвие на ладони и двинулся к абонементному столу несколько быстрее.

                - Смотри, что я нашел, - сказал он. - Я знал, где смотреть.

                Его набухшее красное веко хитро подмигнуло.

                - Человек на луне сказал мне, - Генри снова обнажил зубы. - Сегодня прятался. Вечером подъехал на попутках. Старик. Я ударил его. Наверное убил. Бросил машину в Ньюпорте. Прямо за городской чертой Дерри я услышал тот голос. Я посмотрел в канаву. Там была эта одежда. И нож. Мой старый нож.

                - Ты что-то путаешь, Генри. Мы сбежали и вы сбежали. Если Оно хочет нас, оно хочет и вас.

                Генри, нахмурясь, покачал головой.

                - Нет.

                - Я думаю, да. Может быть, ты и дел ел Его работу, но Оно не играло на фаворитов, правда? Оно получило обоих твоих друзей, и пока Белч дрался с Ним, ты убежал. Но теперь ты здесь. Я думаю, что ты часть Его неоконченного дела, Генри. Я действительно так думаю.

                - Нет!

                - Может быть, Франкенштейн - это то, чем он тебе являлся? Или оборотень? Вампир? Клоун? А, Генри? Может быть, ты действительно хочешь увидеть то, на что Оно похоже. Генри? Мы видели. Хочешь, чтобы я тебе сказал? Хочешь, чтобы я...

                - Замолчи! - закричал Генри и двинулся на Майка.

                Майк отступил и выставил одну ногу. Генри запнулся о нее и упал, скользя по истоптанным плиткам, как полотер. Он ударился головой о ножку стола, где этим вечером сидели Неудачники, рассказывая свои истории. Нож выпал из его руки.

                Майк пошел за ним. В этот момент он мог прикончить Генри, можно было бы всадить ножик для вскрытия писем "Иисус спасает", пришедший по почте от старой родной церкви, в затылок Генри и затем вызвать полицию. Было бы много официальной чепухи, но не слишком много - не в Дерри, где такие сверхъестественные и дикие события не были чем-то необычным.

                То, что остановило его, было осознание, пронизывающее подобно молнии, что, если он убьет Генри, он сделает Его работу так же, как сделал бы Генри Его работу, убивая Майка. И еще что-то: тот, другой взгляд, который он видел на лице Генри, - усталый затравленный взгляд ребенка, с которым плохо обходятся, которого втравили в грязное дело с какой-то неизвестной целью. Генри вырос под действием безумного сознания Батча Бауэрса, наверняка он принадлежал Ему даже прежде, чем он заподозрил, что Оно существует.

                Поэтому вместо того, чтобы всадить ножик для вскрытия писем в уязвимую шею Генри, он попытался схватить его нож. Он неудачно взял его, и его пальцы сомкнулись на лезвии. Не было никакой особенной боли; только красная кровь потекла из трех пальцев правой руки на ладонь, изборожденную шрамами.

                Он подался назад. Генри развернулся и снова схватил нож. Майк встал на колени, и оба они сейчас находились друг против друга, кровоточащие: у Майка пальцы, у Генри нос. Генри мотнул головой, и капли улетели в темноту.

                - Думаешь, ты такой красавчик! - взвизгнул он хрипло. - Херовы маменькины сынки - вот кто вы все были! Мы могли бы побить вас в честном бою!

                - Положи нож, Генри, - сказал спокойно Майк. - Я вызову полицию. Они приедут, возьмут тебя и увезут в Джанипер-Хилл. Ты будешь вне Дерри. Ты будешь в безопасности.

                Генри пытался говорить и не мог. Он не мог вынести эту ненавистную шутку, что он будет спасен в Джанипер-Хилл или в Лос-Анджелесе, или в джунглях Тимбукту. Рано или поздно взойдет луна, белая как кость и холодная как снег, и придут голосапризраки, и лицо луны преобразится в Его лицо, невнятно говоря и смеясь, и приказывая. Он сглотнул липкую кровь.

                - Вы никогда не дрались честно!

                - А вы? - спросил Майк.

                - У, ниггер сволочь падла дрянь! - закричал Генри и снова прыгнул на Майка.

                Майк наклонился, чтобы избежать его неуклюжего, медвежьего броска, не удержал равновесия и упал на спину. Генри снова ударился о стол, отпрянул, повернулся и схватил руку Майка. Майк взмахнул приспособлением для вскрытия писем и почувствовал, как оно глубоко входит в предплечье Генри. Генри вскрикнул, но вместо того, чтобы отпустить, ухватился сильнее. Он тянулся к Майку, волосы лезли ему в глаза, кровь текла из разбитого носа на толстые губы. Майк попытался оттолкнуть Генри. Генри метнул лезвие блестящей дугой. Все шесть дюймов его вошли в бедро Майка. Оно вошло без всяких усилий, как будто в теплый кусок масла. Генри вытянул его, хлынула кровь, и, крича от боли, Майк сильно оттолкнул его.

                Он с трудом встал на ноги, но Генри проделал это быстрее, и Майк едва-едва смог избежать следующего неистового броска. Он чувствовал, как кровь течет из раны ручьем, заполняя ботинок.

                Он попал в мою бедренную артерию, я думаю. Боже, он сильно задел меня. Везде кровь. Кровь на полу. Ботинкам капут, черт, купил их только два месяца назад...

                Генри снова пошел, тяжело дыша и сопя, как бешеный буйвол. Майк отступил назад и снова замахнулся приспособлением для вскрытия писем. Оно разорвало грязную рубашку Генри и оставило глубокий порез на ребрах. Генри взревел, когда Майк оттолкнул его.

                - Грязный мерзкий ниггер! - всхлипнул он. - Смотри, что ты сделал!

                - Брось нож, Генри, - сказал Майк.

                Позади них послышалось хихиканье. Генри оглянулся... и затем закричал в совершенном ужасе, прижав руки к щекам, как старая обиженная горничная. Взгляд Майка устремился к абонементному столу. Раздалось "ну давай! " - и голова Стэна Уриса вырвалась из-за стола. Пружина поддерживала его перерезанную мокрую шею. Его лицо было синеватосерым от грязи. На каждой щеке - горячечное пятно красного цвета. Большие оранжевые помпоны болтались на месте глаз. Эта гротескная голова Стэна в ящике наклонялась взадвперед на конце пружины, как один из гигантских подсолнухов рядом с домом на Нейболт-стрит. Ее рот открывался, и визжащий, смеющийся голос монотонно повторял: Убей его. Генри! Убей ниггера, убей черномазого, убей его, убей его, УБЕЙ ЕГО!

                Майк обернулся к Генри, угрюмо сознавая, что его обманули, устало соображая, чью голову видел Генри. Стэна? Виктора Крисса? Может, своего отца?

                Генри взревел и бросился на Майка, лезвие двигалось вверх-вниз, как игла швейной машинки.

                - Гей, ниггер! - кричал Генри. - Геееей, ниггер! гееей, ниггер!

                Майк отступил, и порезанная нога почти тотчас же подогнулась, и он упал на пол. Он вообще вряд ли чувствовал чтолибо в этой ноге. Она была холодной и чужой. Посмотрев вниз, он увидел, что его кремовые туфли теперь стали яркокрасными.

                Лезвие Генри мелькало у него перед носом.

                Майк нанес удар ножиком для вскрытия писем "ИИСУС СПАСАЕТ", когда Генри сделал вторую попытку. Генри напоролся на него, как жук на булавку. Теплая кровь брызнула на руку Майка. Раздался треск, и, когда он вытащил свою руку, у него была только половина ножика. Остальная часть торчала из живота Генри.

                - Геееей, ниггер! - орал Генри, схватившись за сломанное острие. Кровь текла у него по пальцам. Он смотрел на нее округлившимися, непонимающими глазами. Голова в конце ящика, со скрипом подскакивающая на пружине, пронзительно кричала и смеялась. Майк, чувствуя теперь боль и головокружение, обернулся и увидел голову Белча Хаггинса, - это была пробка от шампанского в человеческом обличье, на ней была бейсбольная шапочка Нью-Йоркских "Янкиз", повернутая назад. Он громко застонал, и звук улетел в пространство, отдаваясь эхом в собственных ушах. Он сознавал, что он сидит в луже теплой крови. Если я не наложу жгут на ногу, я умру.

                - Гееей! Ниптггеееееррррр! - кричал Генри. Все еще сжимая свой кровоточащий живот одной рукой и лезвие другой, он, спотыкаясь, пошел от Майка к библиотечным дверям. Он, как пьяный, шатаясь из стороны в сторону, шел по главной комнате. Генри задел один из пустых стульев и опрокинул его. Дрожащей рукой свалил стопку газет на пол. Он дошел до двери, открыл ее скрюченной рукой и растворился в ночи.

                Сознание оставляло Майка. Он старался расстегнуть пряжку своего ремня пальцами, которые он едва чувствовал. Наконец ему удалось открыть ее и вытащить пояс из штанов. Он наложил ремень на кровоточащую ногу прямо под пахом и сильно затянул его. Держа его одной рукой, он пополз к абонементному столу. Там был телефон. Он не знал, как он доберется до него, но в данный момент это не имело значения. Надо было просто добраться туда. Все кругом качалось, стиралось, скрывалось в серых волнах. Он нащупал зубами язык и сильно укусил его. Боль была немедленной и сильной. Все снова вошло в фокус. Он стал сознавать, что все еще держит сломанную ручку ножика для скрытия писем, и отбросил ее. Вот, наконец, и абонементный стол - высокий, как Эверест.

                Майк поджал здоровую ногу и оттолкнулся вверх, держась за край стола рукой, которая не была на ремне. Его рот растянулся в дрожащую гримасу, глаза сощурились. Наконец ему удалось подняться. Он стоял там, похожий на аиста, и подтягивал к себе телефон. На ленте сбоку были три номера: пожарная, полиция, больница. Дрожащим пальцем Майк набрал номер больницы: 5553711. Он закрыл глаза, когда телефон начал давать гудки и... затем они широко открылись, так как ответил голос клоуна Пеннивайза.

                - Привет, нисгер! - крикнул Пеннивайз и затем его острый, как разбитое стекло, смех проник в ухо Майка. - Что ты говоришь? Как у тебя? Мне кажется, ты мертв, как ты думаешь? Я думаю, Генри сделал с тобой дело! Хочешь шарик, Майки? Хочешь шарик? Как у тебя? Эй, эй!

                Глаза Майка поднялись к циферблату старинных мюллеровских часов, и он увидел без всякого удивления, что их циферблат сменился лицом его отца, серым и осунувшимся от рака. Глаза были обращены наверх, показывая только выпученные белки. Вдруг отец высунул язык, и часы начали бить.

                Майк выпустил край абонементного стола. Он качнулся на здоровой ноге и снова упал. Трубка болталась перед ним на проводе, как амулет духовидца. Становилось очень трудно держаться за ремень.

                - Привет тебе, Амсс! - кричал Пеннивайз из висящей телефонной трубки. Вот Король-Рыболов! Я и есть Король-Рыболов так или иначе, и это правда. Ты не знал этого, мальчик?

                - Если кто-нибудь там есть, - слабо сказал Майк, - настоящий голос за тем, который я слышу, пожалуйста, помогите мне. Меня зовут Майк Хэнлон, и я в общественной библиотеке Дерри. Я опасно ранен и истекаю кровью. Если вы там, я не могу вас слышать. Мне не дают слышать вас... Если вы там, пожалуйста, поспешите.

                Он лег на бок и подтянул ноги так, что оказался в положении плода во чреве матери. Потом два раза обернул правую руку ремнем и сосредоточился на том, чтобы держать ее, в то время как мир уплывал в хлопковых, похожих на воздушные шарики, облаках серого цвета.

                - Привет, эй там! - кричал Пеннивайз из свистящего, качающегося телефона. - Как ты, грязный черномазый? Привет Канзас-стрит, 12.30 тебе, сказал Генри Бауэре. - Как дела, маленькая сука?

                Беверли моментально среагировала, пустившись бежать. Это была более быстрая реакция, чем они ожидали. Она действительно смогла бы убежать, если бы не ее волосы. Генри схватил их длинную прядь и потянул назад. Он ухмыльнулся ей в лицо. Его дыхание было густым, теплым и вонючим.

                - Привет! - сказал Генри. - Куда идешь? Снова играть со своими вшивыми дружками? Я думаю, что отрежу твой нос и заставлю его съесть. Тебе это нравится?

                Она пыталась освободиться. Генри смеялся, таская ее за волосы взадвперед. Опасно блеснул нож на подернутом дымкой августовском солнце.

                Внезапно просигналила машина - длинным гудком.

                - Эй! Эй! Что вы, ребята, делаете? А ну отпустите девчонку!

                За рулем хорошо сохранившегося "Форда" марки 1950 года сидела пожилая дама. Она подъехала к обочине и облокотилась на покрытое одеялом сиденье, пристально всматриваясь через окно со стороны пассажира. При виде ее сердитого честного лица ошеломленный взгляд Виктора Крисса переключился на Генри.

                - Что...

                - Помогите! - закричала пронзительно Бев. - У него нож. Нож!

                Гнев пожилой леди обернулся беспокойством, удивлением и даже ужасом.

                - Что вы, мальчики, делаете? Отпустите ее!

                Через улицу - Бев видела это совершенно отчетливо - Герберт Росс встал со своего шезлонга на крыльце, подошел к перилам и посмотрел окрест. Его лицо было таким же отсутствующим, как у Белча Хаггинса. Он свернул газету, повернулся и спокойно пошел в дом.

                - Оставьте се! - пронзительно закричала старая женщина.

                Генри обнажил зубы и вдруг побежал к ее машине, волоча за собой за волосы Беверли. Она споткнулась, упала на одно колено, ее тошнило. Боль в волосах была чудовищной, непереносимой. Она чувствовала, что часть ее волос вырвана с корнем.

                Пожилая женщина закричала и закрыла окно со своей стороны. Генри размахнулся, и лезвие разбило стекло. Нога женщины нажала на педаль сцепления маленького "Форда", и машина выехала на Канзас-стрит тремя большими рывками, влетев на обочину, где и застряла. Генри шел за машиной, все еще волоча Беверли за волосы. Виктор облизал губы и огляделся вокруг. Белч надвинул на лоб бейсбольную кепку, которую он носил - "Нью-Йорк Янкиз" и застыл, ничего не понимая.

                Бев видела испуганное лицо пожилой женщины в течение какого-то мгновения, затем женщина схватилась за дверцу сначала со стороны пассажира, затем со своей стороны. Двигатель "Форда" со скрежетом заработал и пошел. Генри поднял ногу в ботинке и ударил в задний фонарь.

                - Убирайся отсюда, тощая старая сука!

                Шины заскрипели, когда старая женщина снова выехала на улицу. Приближавшийся пикап свернул в сторону, чтобы не столкнуться с ней, он сигналил не умолкая. Генри повернулся к Беверли, снова начиная улыбаться, и тут она ногой в спортивном кеде ударила его прямо по яйцам.

                Улыбка на лице Генри сменилась гримасой дикой боли. Нож выпал из рук и стукнулся о мостовую. Другая рука отпустила ее волосы (отпуская, дернула еще раз, очень сильно), и он упал на колени, крича и держась за пах. Она видела прядь своих собственных волос у него в руке, и в этот момент весь ее ужас превратился в бешеную ненависть. Она сделала глубокий, толчком, вздох и нанесла сильный удар по голове.

                Затем повернулась и побежала.

                Белч проковылял за ней три шага и остановился. Он и Виктор подошли к Генри, который отстранил их и пытался подняться на ноги, обеими руками все еще держась за яйца; не в первый раз в то лето его били в это место.

                Он наклонился и подобрал лезвие.

                - ...вай, - хрипел он.

                - Что, Генри? - озабоченно спросил Белч.

                Генри повернул к нему лицо, в котором было столько физической боли и неприкрытой ненависти, что Белч отступил на шаг.

                - Я сказал... давай! - закричал он и неуклюже заковылял по улице за Беверли, держась за пах.

                - Мы не сможем теперь ее поймать. Генри, - сказал Виктор озабоченно. Черт, ты еле ходишь.

                - Мы поймаем ее, - тяжело дышал Генри. Его верхняя губа поднималась и опускалась в бессознательной, собачьей ухмылке. Капли пота скопились у него на лбу и сбегали вниз по разгоряченным щекам. - Мы поймаем ее, да. Потому что я знаю, куда она идет. Она идет в Барренс к своим дерьмовым Гостиница Дерри, 2.00 друзьям, - сказала Беверли. - Хмм? - Билл посмотрел на нее. Его мысли были далеко. Они шли, держась за руки, молчание между ними было красноречивее слов - они были захвачены друг другом. Он уяснил только последнее слово из того, что она говорила. За квартал от них, в густом тумане светились огни гостиницы.

                - Я говорю, что вы были моими лучшими друзьями. Единственными друзьями, которые у меня когда-либо были, - она улыбнулась. - Дружить я никогда не умела, как мне кажется, хотя у меня есть в Чикаго хороший друг. Женщина, которую зовут Кэй Макколл. Я думаю, тебе бы она понравилась, Билл.

                - Возможно. Я сам никогда особенно не умел дружить, - он улыбнулся. Тогда, тогда мы были всем, в чем мы нуждались.

                Он увидел капельки влаги на ее волосах и подумал про себя, что свет образовал нимб вокруг ее головы. Ее серьезные глаза повернулись к нему.

                - Мне сейчас что-то нужно, - сказала она.

                - Чччто это?

                - Мне нужно, чтобы ты поцеловал меня, - сказала она.

                Он подумал об Одре, и в первый раз ему пришло в голову, что она похожа на Беверли. Он подумал, что, может быть, это все время привязывало его к Одре, по этой причине он нашел достаточно смелости пригласить Одру к концу голливудской вечеринки, на которой они познакомились. Он почувствовал острую боль вины... и заключил Беверли, друга детства, в свои объятия. ,

                Ее поцелуй был крепким, и теплым, и сладостным. Ее груди касались его открытого пальто, и бедра ее двигались к его... назад, ., и снова к его бедрам. Когда ее бедра отодвинулись назад во второй раз, он запустил обе руки в ее волосы и приблизился к ней. Когда она почувствовала, как она напрягается, она издала легкий стон и уткнулась лицом в его шею. Он почувствовал слезы на своей коже, теплые и таинственные.

                - Пошли, - сказала она. - Быстро.

                Он взял ее за руку и так они прошли до гостиницы. Вестибюль был старый, увитый растениями, на нем лежало какое-то увядающее очарование. Убранство очень напоминало девятнадцатый век. В этот час здесь не было никого, кроме администратора, который был едва виден за своей конторкой; он смотрел телевизор, постукивая ногами по столу. Билл нажал кнопку третьего этажа пальцем, который немного дрожал - возбуждение? нервозность? вина? все вместе? О, да, конечно, и еще какая-то безумная радость вместе со страхом. Это смешение чувств было неприятно, но чувства эти казались необходимыми. Он провел ее по коридору до своего номера, как-то смущенно решая, что если ему суждено быть неверным, то этот факт измены должен завершиться у него, а не у нее. Он понял вдруг, что вспоминает о Сьюзен Браун, своем первом литературном агенте и своей первой любовнице.

                Обманывать. Обманывать свою жену. Он пытался обдумать это, но оно казалось одновременно и реальным, и нереальным. Что было самым сильным - так это несчастное чувство ностальгии, старомодное чувство измены. Одра была сейчас дома, варила кофе, сидя за кухонным столом в своем халате, может быть, учила роль, может, читала роман Дика Френсиса.

                Его ключ задвигался в замке номера 311. Если бы они вошли в номер Беверли на пятом этаже, они бы увидели зажженный огонек на ее телефонном аппарате, администратор, который смотрел телевизор, оставил ей извещение позвонить подруге Кэй в Чикаго (после третьего неистового звонка Кэй он в конце концов вспомнил об этом), дело, возможно, приняло бы другой оборот: им пятерым можно было бы не скрываться от деррийской полиции, когда наступит тот день. Но они пошли в его номер - так, возможно, было предначертано.

                Дверь открылась. Они были внутри. Она посмотрела на него. Глаза его горели, щеки пылали, груда быстро вздымалась и опускалась. Он взял ее руки и был ошеломлен чувством правдивости, справедливости - чувством соединения прошлого и настоящего, и на этом соединении не было никаких швов. Он неуклюже захлопнул дверь одной ногой, и она тепло улыбнулась ему.

                - Мое сердце, - сказала она и положила его руку на свою грудь.

                Он чувствовал его под этой твердой, сводящей с ума мягкостью, оно работало как мотор.

                - Твое сссердце...

                - Мое сердце.

                Они сидели на кровати, все еще одетые, целуясь. Ее рука скользнула внутрь его рубашки, затем назад. Она нащупала пальцами ряд пуговиц, задержалась на талии... и затем тем же пальцем скользнула ниже, нащупывая твердую упругость его члена. Мышцы, о которых он и не думал, напряглись и задрожали у него в паху. Он оборвал поцелуй и отодвинулся от нее на кровати.

                - Билл?

                - Должен осссстановиться на минуту, - сказал он. - Иначе я выпущу в шшшштаны, как мальчишка.

                Она снова нежно улыбнулась, и посмотрела на него.

                - Так ли? Или у тебя какието подспудные мысли?

                - Подспудные мысли, - сказал Билл. - У меня они вввсегда.

                - У меня нет. Я ненавижу его, - сказала она.

                Он посмотрел на нее, ее улыбка погасла.

                - Я этого не знала даже отдаленно всего две ночи назад, - сказала она. - О, я знала это, где-то там, с самого начала. Он бьет и причиняет мне боль. Я вышла за него замуж, потому что... мой отец всегда беспокоился обо мне, я думаю. Как бы я ни страдала, он все-таки беспокоился. Я думаю, я знала, что он одобрил бы Тома. Потому что Том тоже беспокоился. Он сильно беспокоился. И пока кто-то заботится обо мне, я была цела и невредима. Более чем цела. Реальна.

                Она посмотрела на него серьезно. Ее блузка вылезла из брюк, обнажив белую полоску живота. Он захотел поцеловать ее.

                - Но это не было реальным. Это был кошмар. Быть замужем за Томом походило на возвращение в кошмар. Почему человек так поступает, Билл? Почему человек сам, по собственному желанию, возвращает себя в кошмар?

                Билл сказал.

                - Еданственная причина, которую я могу пппредставить, это что лллюди возвращаются, чччтобы нннайти ссебя.

                - Кошмар здесь, - сказала Бев. - Кошмар - это Дерри. Том кажется мелочью по сравнению с этим. Я сейчас могу лучше его видеть. Я ненавижу себя за годы, проведенные с ним... Ты не знаешь... то, что он заставлял меня делать, и, ох, я была достаточно рада делать это, ты знаешь, потому что он заботился обо мне. Я бы заплакала... но иногда слишком стыдно. Ты знаешь?

                - Не надо, - сказал он спокойно, и положил свою руку на ее. Она плотно ее сжала. Ее глаза были полны блеска, но слезы не шли. - Это есть у каждого. Но это не эээкзамен.

                Просто ты проходишь это так, кккак ты можешь.

                - Я имею в виду, - сказала она, - что я не обманываю Тома и не пытаюсь использовать тебя, чтобы как-то отомстить ему или что-нибудь в этом роде. Для меня это что-то естественное, здоровое, сладкое. Но я не хочу причинять тебе боль, Билл. Или втягивать тебя во что-то, о чем бы ты потом жалел.

                Он думал об этом, думал об этом по-настоящему глубоко и серьезно. Но маленькое странное воспоминание - он стучится ко мне и так далее - снова задвигалось в нем, врываясь в его мысли. Это был длинный, долгий день. Звонок Майка и его приглашение пообедать были сто лет назад. Так много всего случилось с тех пор.

                - Друзья не ооообманывают друг дд друга, - сказал он и наклонился над ней. Их губы сомкнулись, ион начал расстегивать ее блузку. Одна ее рука переместилась к нему на затылок и прижала его к себе, а другая сначала расстегнула молнию на слаксах, а потом сдернула их. Какой-то момент его рука, теплая рука, лежала на ее животе, стягивая трусы; потом легкий толчок, и она сама направила его.

                Когда он вошел в нее, она мягко изогнулась под ним и пробормотала:

                - Будь моим. Я люблю тебя, Билл.

                - Я тоже люблю тебя, - сказал он, улыбаясь в ее голое плечо. Они начали медленно, и он почувствовал, как пот начинает стекать по его коже, когда она задвигалась быстрее под ним. Его сознание начало растворяться, сосредоточиваясь все более и более на их единении. Ее поры раскрылись, издавая прекрасный мускусный запах.

                Беверли почувствовала приближение оргазма. Она шла к нему, работая для него, никогда не сомневаясь, что он наступит. Вдруг ее тело замерло и, казалось, взлетело вверх, но не в оргазме, а в чем-то гораздо высшем, чем то, что она имела с Томом или с двумя любовниками, которых имела до Тома. Она стала сознавать, что она не просто кончит - это будет тактическое оружие. Она немного испугалась... но ее тело снова подхватило ритм. Она чувствовала твердую плоть Билла, все его тело вдруг стало таким же твердым, как часть его в ее лоне, и в этот самый момент она достигла высшей точки начала достигать высшей точки, удовлетворения настолько огромного, что оно было почти агонией, затопившей все глубинные шлюзы, и она укусила его плечо, чтобы подавить крик.

                - О, Боже мой, - он глубоко, счастливо вздохнул, и, хотя она потом не была в этом полностью уверена, она подумала, что он плачет. Он отодвинулся, и она подумала, что он собирается выйти из нее - она пыталась подготовиться к этому моменту, который всегда приносил скоротечное, необъяснимое чувство потери и пустоты, и затем он снова с силой вошел в нее. Прямо тут же у нее был второй оргазм, чего она за собой раньше не знала, и окошко памяти открылось снова, и она увидела птиц, тысячи птиц, спускающихся на конек каждой крыши, телефонные провода, на каждый почтовый ящик в Дерри, весенних птиц в белом апрельском небе, и пришла боль, смешанная с удовольствием удовлетворением, - но она была тихой, каким кажется белое весеннее небо. Тихая физическая боль, смешанная с тихим физическим наслаждением и каким-то безумным чувством самоутверждения. Она таяла... она... она...

                - Вы все? - закричала она вдруг, глаза расширились, ошеломленные.

                Он отделился, вышел из нее на этот раз, но в этом внезапном приливе откровения она едва почувствовала его движение.

                - Что? Беверли? У тебя ввсе ввв...

                - Вы все? Я занималась любовью со всеми вами?

                Она увидела потрясенное удивление на лице Билла, его отвисшую челюсть... и внезапное понимание. Но это было не ее открытие; даже в своем собственном шоке она увидела это. Это было его собственное.

                - Мы...

                - Билл? Что это?

                - Это был тттвой способ вывести нннас, - сказал он, и теперь в его глазах было столько изумления, что они напугали ее, - Беверли, тттты не понимаешь? Это был ттттвой способ вывести нас! Мы все... но мы были...

                Вдруг он испугался, не уверенный в своих силах.

                - Теперь ты помнишь остальное? - спросила она.

                Он медленно покачал головой.

                - Не ттточно. Но... - Он посмотрел на нее, и она увидела, что он очень испуган. - Что я действительно вспомнил, так это, что мы ххххотели выйти. И я не уввверен... Беверли, я неуверен, что взрослые могут так делать.

                Бесконечно долгий миг она смотрела на него ничего не говоря, затем села на край кровати. Тело ее было гладким и прекрасным, линия позвоночника была едва различима в полумраке, когда она нагнулась, чтобы снять чулки, которые все еще были на ней. Волосы гривой падали на одно плечо. Он подумал, что захочет ее снова к утру, и снова пришло чувство вины, но оно сглаживалось оправданием, что Одра через океан отсюда. Отпусти еще один пятицентовик в автомат, - подумал он. - Эта мелодия "То, о чем она не знает, не причинит ей боль". Но где-то болит. В пространстве между людьми, может быть.

                Беверли встала и поправила кровать.

                - Идем спать. Нам нужен сон. Обоим.

                - Хххорошо.

                Правильно, уже было поздно. Больше всего на свете он хотел спать... но не один, не сегодня. Последний шок прошел - слишком быстро, может быть, но он чувствовал себя таким уставшим, таким изнуренным. Расписанная по секундам реальность была похожа на сон; вместо вины он просто чувствовал, что это безопасное место. Можно будет полежать здесь немного, поспать в ее объятиях. Он нуждался в ее тепле и дружелюбии. Оба они были сексуально заряжены, но теперь это не могло причинить боли никому из них.

                Он снял носки и рубашку и устроился рядом с ней. Она прижалась к нему своими теплыми грудями, прохладными длинными ногами. Билл держал ее, чувствуя разницу - ее тело было длиннее, чем у Одры, и полнее в груди и в бедрах, но это было желанное тело.

                С тобой должен был быть Бен, дорогая, - подумал он сонно. - Я думаю так должно было быть. Почему это не был Бен?

                Беверли прижалась к нему - не ради секса, а просто чтобы почувствовать тепло его тела. Она сама уже наполовину засыпала. Ее счастье здесь с ним, после всех этих лет, было реальным. Она знала это из-за привкуса горечи. Была ночь, и может быть, у них будет еще раз завтра утром. Затем они спустятся в водосточные трубы, как они делали это раньше, и найдут Его. Круг будет сужаться, их нынешняя жизнь плавно сольется с их детством; они окажутся на какой-то безумной ленте Мебиуса.

                Или это случится, и они там все умрут.

                Она перевернулась. Его рука скользнула по ее боку и нежно обняла одну грудь. И ей не нужно было ждать, не смыкая глаз, не сожмется ли вдруг эта рука в кулак.

                Сон подступил к ней, и мысли ее начали путаться. Как всегда, она увидела россыпи сияющих цветов, когда пересекала границу яви и сна мирриады этих цветов под голубым небом. Они увядали, и возникало ощущение падения - такое ощущение, от которого она иногда просыпалась в поту, готовая вот-вот закричать. Детские сны с падением, как она прочитала в тексте по психологии в колледже, были нормальным явлением.

                Но на этот раз не было резкого толчка; она могла чувствовать тепло и приятную тяжесть руки Билла, могла чувствовать, как он ласкает ее грудь. Она подумала, что, если бы она падала, она бы падала не одна.

                Затем она коснулась земли и побежала: этот сон, каким бы он ни был, шел быстро. Она бежала сквозь сон, сквозь тишину, а может быть, просто сквозь время. Годы шли быстро. Годы бежали. Годы летели. Если вы повернетесь и побежите за своим детством, вам не нужно сдерживать свой бег.

                Двадцать девять лет - в этом году она покрасила волосы.

                 (еще быстрее...)

                Двадцать два - в этом году она влюбилась в футболиста по имени Грет Мэллори, который чуть не изнасиловал ее после вечеринки землячества.

                 (быстрее, быстрее...)

                Шестнадцать - напилась с двумя подружками на обзорной площадке Горы Синей Птицы в Портленде.

                Четырнадцать...

                Двенадцать...

                 (быстрее, быстрее, быстрее...)

                Она бежит сквозь сон в догонку за своими двенадцачыо годами, перепрыгивая через барьер памяти, который Оно поставило перед тми (чувствуется холодный туман в ее работающих сонных легких), возвращаясь назад в свое одиннадцатилетие, бежит, бежит как очумелая, бежит, чтобы сразиться с дьяволом, оглядываясь теперь назад, оглядываясь (Барренс, 12.40) через плечо, чтобы увидеть какойлибо признак их, когда она скользила и взбиралась по насыпи. Никакого признака, по крайней мере пока. Она подумала об отце, и волна вины и страха накатила на нее.

                Она посмотрела под шатающийся мостик, надеясь увидеть Сильвера, но Сильвера не было. Был тайный склад игрушечных пистолетов, о которых они больше не беспокоились и не брали домом, и больше ничего. Она оглянулась назад еще раз и увидела их. Белч и Виктор, поддерживая между собой Генри, стояли на краю насыпи, как индейцыдозорные в фильме Рэндольфа Скотта. Генри был ужасно бледен. Он указывал на нее. Виктор и Белч начали помогать ему спускаться по склону. Грязь и гравий осыпались с их ботинок.

                Беверли смотрела на них долго, как загипнотизированная, затем она повернулась и побежала через ручеек, который вытекал из-под моста, игнорируя специально положенные Беном камни, ее кеды поднимали фонтаны воды. Она бежала по тропинке, дыхание жаром стискивало ей горло. Она чувствовала, что мышцы ее ног дрожат. Теперь ей осталось немного. Землянка штаба. Если она сможет добраться туда, она окажется в безопасности.

                Она бежала по дорожке, ветки хлестали ее по щекам, одна попала ей в глаз и заставила его заслезиться. Она срезала вправо, запутавшись в лабиринте подлеска, и вышла к просвету. И замаскированный люк, и щельокно были открыты, доносились звуки рок-н-ролла. Услышав, что кто-то приближается, Бен Хэнском резко вскочил. В одной руке у него была коробка мятных конфет, в другой - комиксы Арчи.

                Он увидел Бев, и рот его раскрылся. При других обстоятельствах это было бы забавно.

                - Бев, какого черта...

                Она не потрудилась ответить. Позади нее, и не очень далеко, она услышала удары и хлест веток; слышалась громкая ругань. Чувствовалось, что Генри оживал и обретал энергию. Поэтому она просто влетела в квадратное отверстие люка. В ее волосах запутались зеленые листья я прутики, а также всякая дрянь, которую она собрала, когда пролезала под мусоровозом.

                Бен увидел, что она заходит на посадку, как 101-й воздушнодесантный, и исчез так же быстро, как показался. Беверли прыгнула, и он неуклюже схватил ее.

                - Закрой все, - сказала она, тяжело дыша. - Поспеши, Бен, ради Бога! Они идут!

                - Кто?

                - Генри и его приятели! Генри сошел с ума, у него нож...

                Вену этого было достаточно. Он выронил свои конфеты и книжку. Бормоча, он задвинул люк. Верх был покрыт дерном, - тайная Тропа соответствовала названию. Несколько кусков дерна валялись на виду, но это было все. Беверли встала на цыпочки и закрыла окно. Они сидели в темноте.

                Она нащупала Вена и в панике прижалась к нему. Они оба стояли на коленях. С внезапным ужасом Беверли поняла, что транзистор Ричи все еще шрает где-то в темноте: Литл Ричард пел "Девочка ничего не может поделать".

                - Бен... радио... они услышат...

                - О, Боже!

                Он оттолкнул ее своим мясистым бедром и чуть не уронил в темноте. Она слышала, как радио упало на пол. "Девочка ничего не может сделать, если парни и мужчины останавливаются и смотрят", - информировал их теперь Ричард со своим обычным хриплым энтузиазмом. "Ничего не может поделать! " - вторил ансамбль. "Девочка ничего не может поделать", - так же тяжело выдыхал теперь Бен. Они звучали как два паровых двигателя. Затем вдруг раздался треск... и тишина.

                - О, черт, - сказал Бен. - Я раздавил его. Ричи разозлится.

                Он потянулся к Беверли в темноте. Она почувствовала, как его рука дотронулась до ее груди, затем отдернулась, как будто обожглась. Она потянулась за ним, ухватилась за его рубашку и притянула его ближе.

                - Беверли, что...

                - Тсссс!

                Он замолчал. Они сидели рядом, обняв руками друг друга, и смотрели вверх. Темнота была еще не полной; на одной стороне люка пробивалась узкая полоска света, а три другие разлиновали окнощель. Одна из них была достаточно широкой, чтобы дать косому лучу упасть в штаб. Она могла только молиться, чтобы они не увидели его.

                Она слышала, как они приближались. Сначала она не могла разобрать слов... а затем смогла. Она сильнее прижалась к Вену.

                - Если она побежала в бамбук, мы легко возьмем ее след, - говорил Виктор.

                - Они играют где-то здесь, - ответил Генри. Голос у него был напряженным, слова выходили с большим усилием. - Так сказал сопляк Талиендо. И в тот день, когда у нас была эта несчастная драка, они выходили отсюда.

                - Да, они играют в войну, - сказал Белч.

                Вдруг прямо над ними раздались тяжелые звуки шагов; крйшка, покрытая дерном, ходила вверх-вниз. Грязь падала на запрокинутое лицо Беверли. Один, двое, может, даже все они втроем стояли на двери штаба. У нее свело живот; она должна была прикусить язык, чтобы не закричать. Бен зажал своей большой рукой ее рот и посмотрел наверх, прикидывая, отгадают ли они... или уже знают и просто разыгрывают.

                - У них есть место, - говорил Генри. - Вот что мне сказал сопляк. Дом на дереве или что-то в этом роде. Они его называют своим штабом.

                - Я устрою им штаб, если они хотят, - сказал Виктор. Белч разразился хохотом.

                Трам, трем, трам, - наверху. Крышка на этот раз немного отошла. Наверняка они заметили ее: обычная земля так не подается.

                - Давай посмотрим вот там, у реки, - сказал Генри. - Держу пари, она там.

                - О'кей, - сказал Виктор.

                Трам, трам. - Они уходили. Бев выдохнула с облегчением через сжатые зубы... и затем Генри сказал:

                - Ты оставайся здесь и карауль тропу, Белч.

                - О'кей, - ответил Белч и начал ходить взад и вперед, иногда сходя с крышки люка, иногда возвращаясь на нее. Еще больше грязи и пыли летело вниз. Бен и Беверли смотрели друг на друга. У обоих были напряженные, грязные лица. Бев поняла, что в клубе пахнет не только дымом - несло еще мусором и потом. Это от меня, - с отчаянием думала она. Невзирая на запах, она плотнее прижалась к Вену. Вся его масса показалась очень желанной, очень комфортной, и она была рада, что его так много. Может быть, он ничем и не был, кроме испуганного толстяка, когда школа выпустила его на летние каникулы, но сейчас он был больше, чем это; как все они, он изменился. Если Белч обнаружит их, Бен просто устроит ему сюрприз.

                - Я устрою им штаб, если они хотят штаб, - сказал Белч и захихикал. Хихиканье Белча Хаггинса было тихим, утробным звуком, - Устрою им штаб, если они хотят. Хорошо. Очень даже хорошо.

                Она поняла, что верхняя часть тела Вена сотрясается в коротких, резких движениях: он втягивал воздух в легкие и выпускал его маленькими порциями. В один тревожный момент она подумала, что он начал плакать, но затем она внимательно посмотрела ему в лицо и поняла, что он борется со смехом. Его глаза, из которых лились слезы встретились с ее глазами, сделали безумное вращение и отошли в сторону. В слабом свете, который проникал через трещины вокруг закрытого люка и окна, она могла видеть, что его лицо побагровело от напряжения.

                - Покажу им штаб, если они хотят, - сказал Белч, и тяжело уселся прямо на середину крышки люка. На этот раз крышка задрожала более тревожно, и Бев услышала тихий, но зловещий треск одной из опор. Крышка должна была поддерживать куски камуфляжного дерна, положенного на ее верх... а не еще сто шестьдесят фунтов веса Белча Хаггинса.

                Если он не встанет, то сваштся прямо нам на колени, - надумала Бев, м начала проникаться истерикой Вена. Она пыталась отогнать ее от себя. Краешком глаза она вдруг увидела, как она выталкивает окошко иэ петель, чтобы рукой дотянуться и толкнуть Белча Хаггииса в сливу, пока он сидел там в подернутом дымкой полуденном евете, бормоча что-то и хихикая. Она зарылась лицом к грудь Вена, чтобы отогнать это желание.

                - Шняши, - прошипел Бей. - Ради Христа, Бен...

                Тррррал. На этот раз громче.

                - Выдержит? - снова спросила она.

                - Может быть, если он не будет пердеть, - сказал Бен, и через минуту Белч вывел руладу - громкий и насыщенный звук трубы, который, казалось, длился по меньшей мере три секунды. Ребята прижались друг к другу еще плотнее, сдерживая неистовый смех друг дауга. У Ветерли так сильно разболелась голова, что она подумала, что ее хватит удар.

                Затем, очень отчетливо, они услышали, как Генри зовет Белча.

                - Что? - завопил Бедч, вставая тяжело и с шумом от чего еще больше грязи упало ня Вена и Беверли. - Что, Генри?

                Генри что-то крякнул в ответ, Беверли могла разобрать только слова "берег", "кустах".

                - О'кей! - завопил Белч, и его ноги в последний раз наступили на крышку люка. Раздался финальный трескучий звук, он был намного громче, и кусочки дерева полетели на колени Бев. От в удивнепии собрала их.

                - Еще пять минут, - сказал Вся тихим шепотам. - Это все, что потребовалось бы.

                - Ты слышал его, когда ои пукал? - спросила Беверли, вачиная снова хихикать.

                - Прямо как третья мировая вокиа, - сказал Бен, тоже иачивая смеяться.

                Это сняло напряжение, и они дико рассмеялись, стараясь делать это шепотом.

                В конце концов, ие думая, что она вообще это когда-нибудь скажет (и конечно, не сказала бы, если 6м ие эта ситуация), Беверли произнесла: Спасибоо тебе за стихотворение, Бен.

                Бен перестал смеяться сразу же и посмотрел на нее серьезно, настороженно. Из заднего кармана он вытащил носовой платок и медленно вытер им лицо.

                - Стихотворение?

                - Хайку. Хайку на почтовой открытке. Ты послал ее, не помнишь?

                - Нет, - сказал Бен. - Я не посылал никакого Хайку. Потому что, если бы такой парень, как я - такой толстяк, как я, - сделал бы нечто подобное, девочка бы наверняка смялась над ним.

                - Я не смеялась. Я подумала, что это прекрасно.

                - Я не мог никогда писать ничего прекрасного. Может быть, Билл. Но не я.

                - Билл может, - согласилась она. - Но Билл никогда не напишет ничего такого приятного, как это. Можно мне взять твой носовой платок?

                Ои дал ей носовой платок, и она тщательно вытерла свое лицо.

                - Как ты узнала, что это я? - спросил он в конце концов.

                - Не знаю, просто узнала, и все.

                Горло Вена судорожно вздрагивало. Ои посмотрел вниз, на свои руки.

                - Я этим ничего не имел в виду.

                Она посмотрела на него серьезно.

                - Ты лучше не думай об этом, - сказала она. - Если ты это сделаешь, это действительно испортит весь день, а я скажу тебе, что он и так катится по наклонной.

                Он продолжал смотреть на свои руки и, наконец, сказал голосом, который она с трудом могла расслышать.

                - Ну, я имею в виду, что я люблю тебя, Беверли, но я не хочу, чтобы это что-нибудь испортило.

                - Не испортит, - сказала она и крепко обняла его. - Мне сейчас очень нужна любовь.

                - Но ведь тебе больше нравится Билл.

                - Может быть, да, - сказала она, - но это не имеет значения. Если бы мы были взрослыми, может быть, это имело бы значение, немного. Но я вас всех люблю посвоему. Вы мои единственные друзья. И тебя, Бен.

                - Свасибо, - сказал он. Он помолчал, борясь с собой, и наконец выговорил. Он даже смог посмотреть на нее, когда он сказал это.

                - Я написал это стихотворение.

                Они посидели немного, не говоря ни слова. Бен чувствовала себя в безопасности. Образ ее отца и Генри казались менее живыми, когда они вот так близко сидели рядом. Это чувство защищенности трудно было определить, и она и не пыталась, хотя много позже она узнала источник его силы: она была в руках мужчины, который бы умер за нее без колебания. Это было то, что она просто знала: это было в запахе, который шел из пор Вена.

                - Остальные шли сюда, - вдруг сказал Бен. - Что, если их поймали?

                Она выпрямилась, соображая, что она почти дремала, клевала носом. Она вспомнила, что Билл пригласил Майка Хэнлона домой позавтракать с ним. Ричи собирался идти домой со Стэном и поесть сэндвичей. И Эдди обещал принести снова свою доску "Парчези". Они скоро придут, совершенно не подозревая, что Генри и его дружки в Барренсе.

                - Мы должны предупредить их, - сказала Беверли. - Генри гоняется не только за мной.

                - Если мы уйдем, и они вернутся...

                - Да, но мы-то крайней мере, знаем, что они здесь. А Билл и ребята не знают. Эдда не сможет даже убежать, они сломали ему руку.

                - Бог ты мой! - сказал Бен. - Думаю, нам надо рискнуть.

                - Да, - она сглотнула и посмотрела на свои часики, в тусклом свете трудно было прочитать время, но она думала, что было немного больше часа. Бен...

                - Что?

                - Генри по-настоящему сошел с ума. Он как тот парень в "Школьных джунглях"? Он собирался убить меня, а те двое ему помогают.

                - О, нет, - сказал Бен. - Генри сумасшедший, но не настолько. Он просто...

                - Просто что? - сказала Беверли. Она вспомнила Генри и Патрика на автомобильном кладбище, когда ярко светило солнце. Пустые глаза Генри.

                Бен не ответил. Он думал. Вещи менялись, не правда ли? Когда ты участвуешь в этих переменах, тебе их труднее видеть. Ты должен сделать шаг в сторону, чтобы увидеть их... должен постараться, во всяком случае. Когда ты ходил в школу, ты боялся Генри, но только потому что Генри был больше и потому что он был хулиганом - таким парнем, который обычно хватал первоклассника, по-индейски выворачивал ему руку и отпихивал его, плачущего. И так во всем. Затем он сделал гравировку на животе Вена. Потом была драка камнями, и Генри бросал в головы людям М80. Одной из таких штуковин можно было бы и убить кого-нибудь. Спокойно можно было убить. Он стал смотреть подругому - как одержимый, что ли. Казалось, вам всегда нужно было быть с ним начеку, так же как вы всегда должны быть начеку с тиграми или ядовитыми змеями, если вы находитесь в джунглях. Но вы к этому привыкаете, настолько привыкаете, что вам это даже не кажется необычным. Но Генри был сумасшедшим, не правда ли? Да. Бен узнал это в тот день, когда школа кончилась, и упрямо отказался верить в это или помнить это. Это было то, что не хотелось помнить и во что не хотелось верить. И вдруг у него в голове возникла мысль холодная, как октябрьская грязь, мысль настолько сильная, что казалась почти непреложной. Оно использовало Генри. Может быть, других тоже, но Оно использовало их через Генри. И если это правда, тогда она, возможно, права. Это не просто индейские выкручивания или подзатыльники во время уроков к концу учебного дня, пока миссис Дуглас читает книгу у себя за столом, не просто удар на площадке, так что ты падаешь и раздираешь себе коленку. Если Оно его использует, тогда Генри возьмется за нож.

                - Одна пожилая женщина видела, как они хотели убить меня, - сказала Беверли. - Генри напал на нее. Он разбил ей заднюю фару.

                Это встревожило Вена больше, чем все остальное. Он инстинктивно понимал, как большинство ребят, что они живут ниже поля зрения взрослых и ниже их поля мышления. Когда взрослый идет, пританцовывая и напевая по улице, думая свои взрослые думы о работе, о друзьях, о покупке автомобиля и вообще, о чем бы он ни думал, он никогда не замечает детей, играющих в "классики", или в войну, или в салки, или в прятки. Хулиганы наподобие Генри могли вволю охотиться за другими ребятами, пока они оставались под этой линией видения. Самое большее - это то, что проходящий взрослый мог сказать что-нибудь наподобие "прекратите это" и затем опять продолжить свое пританцовываниенапевание, не беспокоясь о том, прекратил хулиган или нет. Поэтому хулиган ждал, когда взрослый повернет за угол... и затем возвращался к своему делу, как обычно. Похоже было, что взрослые думали, что настоящая жизнь начинается только тогда, когда человек имеет рост в пять футов.

                Если Генри напал на какую-то старую леди, он вышел за это поле зрения. И это более всего прочего заставило Вена предположить, что он действительно стал сумасшедшим.

                Беверли увидела в лице Вена веру и почувствовала облегчение. Ей не надо было рассказывать о том, как мистер Росс просто свернул газету и прошел в дом. Она не хотела рассказывать об этом. Это было слишком жутко.

                - Пошли на Канзас-стрит, - сказал Бен и резко открыл люк. - Будь готова бежать.

                Он встал в открытое отверстие и осмотрелся. Кругом было тихо. Он слышал журчание Кендускеага поблизости, пение птиц, тяжелое дыхание дизельного двигателя, фыркающего в железнодорожном депо. Он больше ничего не слышал, и это беспокоило его. Он чувствовал бы себя намного лучше, если бы услышал, как Генри, Виктор и Белч ругались в подлеске у потока. Но он их вообще не слышал.

                - Пошли, - сказал он я помог Беверли выйти наружу. Она тоже с беспокойством посмотрела вокруг, отбросшта рукой волосы, поморщившись от того, какие они грязные.

                Он взял ее за руку, и они прошли сквозь заслон кустарников к Канзас-стрит.

                - Нам лучше держа ться в стороне от дороги.

                - Нет, - сказала она, - мы должны торопиться.

                Он кивнул.

                - Хорошо.

                Они пошли к дороге и двинулись в сторону Канзас-стрит. Когда она споткнулась о камень на дорожке и Территория семинарии, 12.17 упала на посеребренную луной дорогу. В лунном свете струйка крови, капающая с руки иа растрескавшийся бетон, выглядела такой же черной, как кровь жука. Генри тупо, в каком-то оцепенении посмотрел на нее, затем поднял голову и огляделся.

                Канзас-стрит была поутреннему спокойна, тиха, дома закрыты, темны, за исключением света, разбрасываемого ночными огнями.

                Ага. Здесь была решетка канализационной трубы.

                К одной из железных перекладин ее было привязан воздушный шарик с улыбающимся слащавым лицом. Шарик раскачивался на слабом ветерке.

                Генри снова встал на носи, придерживая липкой рукой живот. Ниггер угостил его здорово, ио Генри врезал ему лучше. Да, сэр. Что касается ниггера. Генри чувствовал себя очень хорошо.

                - Парем" просто дурак, - пробормотал Генри и пошел, ковыляя и спотыкаясь, к колытущемуся воздушному шару. На его руке блестела свежая кровь, продалжающая течь из живота.

                - С одним покончено. Вмазал сопляку. Вмажу им всем, покажу, как бросать камни.

                Мир наплывал медленно катящимися волнами, большими волнами, похожими на те, которые использовали для показа в начале каждого эпизода в "Гавайи-Пять-О" по телевизору в палате.

                И Генри мог Генри мог Генри мог почти (услышать звук, который те мальчишки не Оаху издают, когда они поднимаются на волну, чтобы лететь летстьлететьлететь) (Реальность мира. Трубы. Катания на волне. Помнишь трубу? Труба была еще та. "Стереть с лица земли". Сумасшедший смех там вначале. Похоже на Патрика Хокстеттера. Чертовски странный парень)

                Он беспокоился, что это было...

                 (черт возьми, намного лучше, чем здорово, это было просто ЗАМЕЧАТЕЛЬНО, это было ТАК ЖЕ ПРЕКРАСНО, КАК КРОВЬ)

                 (О'кей труба выходит наверх, не возвращайся, и мои парни поймают волну и...)

                 (выстрелят)

                 (выстрелятвыстрелятвыстрелят)

                 (вволну и пойдут по мостовой со мной стрелять)

                 (стрелять в мир, но хранить) ухо внутри его головы: оно продолжало слушать этот звук дззинн. Глаз внутри его головы: он продолжал видеть голову Виктор, поднимающуюся на конце той пружины, веки, щеки и лоб залиты кровью.

                Генри посмотрел налево и ушдел, что дома сменились высокой черной шпалерой живой изгороди. Над ней вырисовывалась узкая, мрачная викторианская махина теологической семинарии. Света нигде пе было. Семинария выпустила свой последний класс в июне 1974 г. Тем летом mm закрыла свои двери, и теперь все, что гуляло там, гуляло в одиночестве... и только по разрешению кружка сплетниц, называющих себя Деррийским историческим обществом.

                Он подошел к дорожке, которая вела к главному входу. Она перегораживалась тяжелой цепью, на которой висела металлическая табличка: "НЕ НАРУШЕЙТЕ ПРАВО ВЛАДЕНИЯ ТРЕБУЕТСЯ ОРДЕР ДЕРРИЙСКОГО ПОЛИЦЕЙСКОГО УПРАВЛЕНИЯ".

                Ноги Генри запутались на этой дорожке, и он снова тяжело упал - шмяк! на мостовую. Впереди какая-то машина сворачивала на Канзас-стрит с Хоторна. Передние фары залили улицу. Генри боролся с ослепительным светом достаточно долго, чтобы увидеть огни наверху: это была полицейская машина.

                Он пролез под цепью и пополз налево, так что оказался за изгородью. Ночная роса освежила его разгоряченное лицо. Он лежал лицом вриз, поворачивая голову из стороны в сторону, смачивая щеки и утоляя жажду всем, что мог пить.

                Полицейская машина проехала мимо, не замедляя движения.

                Затем вдруг вспыхнули ее огонькистаканы, смывая темноту колеблющимися голубыми импульсами света. На пустынных улицах не было необходимости в сирене, но Генри услышал, что она издала во всю мощь резкий пронзительный звук.

                Пойман, я пойман, - быстро говорил его мозг... и затем он понял, что полицейская машина направляется дальше, на Канзас-стрит. Через минуту адский пронзительный звук заполнил ночь, долетая до него с юга. Он представил себе некоего огромного бархатного кота, прыгающего из темноты, глаза зеленые, мягкая шерсть, Оно в новом обличье, пришедшее за ним, пришедшее сожрать его.

                Понемногу (и только когда пронзительный звук начал отдаляться) он сообразил, что это была скорая помощь, ехавшая в ту же сторону, куда направилась полицейская машина. Он лежал дрожа на мокрой траве, слишком холодной, борясь (ворчание кузен жужжание кузен камень он катится у нас цыпленок в сарае, какой сарай чей сарай мой) с тошнотой. Он боялся, что, если его стошнит, то все его кишки вылетят наружу... а надо было еще заполучить тех пятерых.

                Скорая помощь и полицейская машина. Куда они направляются? В Библиотеку, конечно. Ниггер. Но они опоздали. Я вмазал ему. Можете выключить свои сирены, мальчики. Он не услышит. Он такой же мертвый, как фонарный столбы Он...

                Но так ли это?

                Генри облизал свои шелушащиеся губы сухим языком. Если бы он был мертв, ночью не было бы никакой воющей сирены. Если только ниггер не вызвал их. Поэтому, может быть - только может быть, ниггер не был мертв.

                - Нет, - выдохнул Генри. Он перевернулся на спину и уставился в небо, на биллионы звезд там, наверху. Оно пришло оттуда, он знал. Откуда-то с этого неба.

                Оно (пришло из космоса с похотью к земным женщинам пришло сожрать всех женщин и изнасиловать всех мужчин говорил Фрэнк не имеешь ли ты в виду сожрать всех мужчин и изнасиловать всех женщин, достойных этого шоу, дурак, ты что, Иисус? обычно говорил Виктор, и этого было достаточно) пришло из другого мира, со звезд. От разглядывания этого звездного неба по коже бегали мурашки: оно было слитком большим, слишком черным. Слишком возможно было представить себе, как оно превращается в кровавокрасное, слишком возможно представить себе, как в линиях огня возникает Лицо...

                Он закрыт глаза, дрожа и скрестив руки на животе, и подумал: Ниггер мертв. Кто-то услышал, как мы деремся, и вызвал полицейских посмотреть, вот и все.

                Тогда зачем "скорая"?

                - Заткнись, заткнись! - взревел Генри. Он почувствовал снова старую ярость; он вспомнил, как они надували его снова и снова в прежние дни - эти прежние дни казались такими близкими и такими животрепещущими сейчас, - как каждый раз они ускользали у него из пальцев. Как в тот последний день, после того как Белч увидел, как эта шлюха бежит по Канзас-стрит к Барренсу. Он помнил это, о да, он помнил это достаточно ясно. Когда вас бьют по яйцам, вы это помните. С ним это случалось снова и снова в то лето.

                Генри отчаянно пытался сесть, вздрагивая от кинжальной боли у него в кишках.

                Виктор и Белч помогли ему тогда спуститься в Барренс. Он шел очень быстро несмотря на боль, которая захлестнула его и ударяла в пах и в низ живота. Пришло время закончить это. Они шли по тропе к прогалине, от которой пятыпесть тропинок лучами расходились, как нити паутины. Да, там играли дети; не надо было быть детективом, чтобы увидеть это. Там валялись фантики от конфет, несколько досок и рассыпанные опилки, как будто здесь что-то строили.

                Он, помнится, стоял в центре прогалины и рассматривал деревья, пытаясь найти их домик на дереве. Он бы увидел его и забрался бы наверх, и девчонка бы съежилась там от страха, и он бы взял нож, чтобы перерезать ей горло, и сжимал бы ее соски, приятные и мягкие, пока она не перестала бы двигаться.

                Но он не смог увидеть никакого домика на дереве, то же самое Белч и Виктор. Старая знакомая ярость поднялась в горле. Он и Виктор оставили Белча караулить просвет, пока сами пошли к реке. Но там тоже не было никакого признака девчонки. Он, помнится, наклонился, поднял камень и Барренс, 12.55 швырнул его далеко в ручей, раздраженный и сбитый с толку.

                - Куда, емое, она ушла? - требовательно спросил он, оборачиваясь к Виктору.

                Виктор медленно покачал головой.

                - Не знаю, - сказал он. - У тебя течет кровь.

                Генри посмотрел вниз и увидел темное пятно размером с двадцатипятицецтовую монету в паху своих джинсов. Сильная боль переходила в слабую, пульсирующую, но его трусы были слишком маленькими и слишком тесными. Яйца его разбухали. Он снова почувствовал гнев внутри, что-то вроде веревки, связанной узлом вокруг сердца. Это сделала она.

                - Где она? - зашипел он на Виктора.

                - Не знаю, - снова сказал Виктор тем же самым пустым голосом. Он казался загипнотизированным, словно получившим солнечный удар. - Убежала, мне кажется. Она могла бежать все время по дороге к Старому Мысу.

                - Она не убежала, - сказал Генри. - Она прячется. У них есть место и она прячется там. Может быть, это и не домик на дереве. Может быть, это что-то еще.

                - Что?

                - Я не знаю! - Генри закричал, и Виктор подался назад.

                Генри стоял в Кецдускеаге, холодная вода пенилась над верхом его спортивных тапок, он смотрел вокруг. Его глаза сосредоточились на цилиндре, выступающем из насыпи в двадцати футах вниз по течению, - насосная установка. Он выбрался из воды и подошел к ней, чувствуя, как в него вселяется какой-то благоговейный ужас. Его кожа, казалась, уплотняется, глаза расширились, так что смогли видеть больше и дальше; казалось, он чувствует, как тончайшие крошечные волосики у него в ушах поднимаются и движутся, как водоросли в подводном течении.

                Тихо жужжание шло от насоса, и за ним он увидел трубу, торчащую из насыпи над Кендускеагом. Непрерывный поток грязи истекал из трубы, впадая в воду.

                Он наклонился над круглым железным верхом цилиндра- Генри? - нервно позвал Виктор. - Генри? Что ты делаешь?

                Генри не удостоил его вниманием. Он приложил глаз к одному из круглых отверстий в железе и не увидел шчегю, кроме черноты. Он сменил глаз на ухо.

                - Жди.

                Голос доносился до него из черноты внутри, и внутренняя температура Генри вдруг упала до нуля, его вены и артерии смерзлись в кристаллические трубочки со льдом. Но с этими ощущениями пришло почти неизвестное чувство: любовь. Его глаза расширились. Клоунская улыбка раздвинула его губы в большую мягкую дугу. Это был голос с луны. Теперь Оно было в насосной установке... внизу, в канализации.

                - Жди... смотри...

                Он ждал, но больше ничего не было: только непрерывный усыпляющий шум насосных механизмов. Он потел туда, где на насыпи стоял Виктор, осторожно наблюдавший за ним. Генри проигнорировал его и крикнул Белчу. Белч быстро подошел.

                - Давай, - сказал он.

                - Что мы будем делать, Генри? - спросил Белч.

                - Ждать. Смотреть.

                Они снова поползли к прогалине и сели. Генри пытался снять трусы с яиц, которые отчаянно болели, но это было слишком больно.

                - Генри, что... - начал Белч.

                - Шшпппш!

                Белч послушно замолчал. У Генри был "Кэмел", но он им не делился. Он не хотел, чтобы эта сучка почуяла запах сигареты, если она была поблизости. Он мог объяснить, но не было необходимости. Голос сказал ему только два слова, но они, казалось, объяснили все. Они играли здесь. Скоро вернутся остальные. Зачем напрягаться только на одну сучку, когда они могли бы захватить всех семерых говнюков?

                Они ждали и смотрели. Казалось, что Виктор и Белч уснули с открытыми глазами. Это не было долгое ожидание, но у Генри было время обдумать много мыслей. Например, как он утром нашел лезвие. Оно не было тем же самым, которое у него было в последний день в школе - то он где-то потерял. Это выглядело намного холоднее.

                Оно пришло по почте.

                Своего рода.

                Он стоял на крыльце, глядя на свой разбитый накренившийся почтовый ящик, пытаясь схватить то, что он видел. Ящик был украшен воздушными шарами. Два шара были привязаны к металлическому крюку, куда почтальон иногда вешал посылки, другие были привязаны к флажку. Красные, желтые, голубые, зеленые. Как будто какой-то загадочный цирк прошел по Уитчем-роуд глубокой ночью, оставив этот знак.

                Когда он подошел к почтовому ящику, он увидел, на шарах какието лица лица ребят, которые изводили его все лето, ребят, которые, казалось, смеялись над ним при каждом удобном случае.

                Он уставился на этих призраков, широко раскрыв рот, и затем шары стали лопаться один за другим. Эти было хорошо; казалось, как будто он заставлял их лопаться, просто думая об этом, убивая их своими мыслями.

                Передняя часть почтового ящика вдруг отвалилась вниз. Генри подошел к нему и заглянул внутрь. Хотя почтальон не добирался до их глуши до середины дня, Генри не почувствовал никакого удивления, когда увидел плоскую прямоугольную упаковку внутри. Он вытащил ее. "МИСТЕР ГЕНРИ БАУЭРС, ДЕРРИ, МЭН", - гласил адрес. Был даже обратный адрес вроде: МИСТЕР РОБЕРТ ГРЕЙ, ДЕРРИ, МЭН.

                Он вскрыл упаковку, и коричневая бумага упала к его ногам. Внутри была белая коробка. Он открыл ее. В ложе из белой ваты лежал нож. Он забрал его в дом.

                Его отец лежал на соломенном тюфяке в спальне, которую они делили, окруженный пустыми пивными банками, его живот свисал из желтых штанов. Генри встал около него на колени, прислушиваясь к его храпу и вибрациям при вдохахвыдохах, наблюдая, как его губы собираются в складки и морщатся при каждом вздохе.

                Генри приставил конец ножа к тощей шее отца. Отец немного пошевелился и снова впал в пивной сон. Генри держал нож так почти пять минут, глаза у него были далекие и задумчивые, подушечка левого большого пальца ласкала серебристую кнопку, вставленную в ручку. Голос с луны говорил с ним - он шептал, шелестел, как весенний ветер, теплый, но с холодом где-то внутри, он шуршал как бумажное гнездо, наполненное разбуженными шершнями, он подлизывался, как умелый политикан.

                Все, что голос говорил, казалось Генри верным, и поэтому он нажал серебряную кнопку. Внутри ножа раздался щелк, когда вышла пружинаубийца, и шесть дюймов стали вошло в шею Батча Бауэрса. Лезвие вошло так же легко, как зубцы вилки в тушку хорошо прожаренного цыпленка. Верхний конец лезвия выскочил на другой стороне; с него капало.

                Глаза Батча раскрылись. Он уставился в потолок. Челюсть отвисла. Кровь текла из уголков рта, по щекам, к мочкам ушей. Он начал булькать. Большой кровавый пузырь вылез между его вялых губ и лопнул. Одна из рук поползла к коленке Генри и конвульсивно сжала ее. Генри не противился. Потом рука упала. Булькающие звуки прекратились через мгновение. Батч Бауэре был мертв.

                Генри вытащил нож, вытер его о грязную простыню, которая закрывала тюфяк отца, и сдавил нож, пока пружинка не щелкнула. Он посмотрел на отца без особого интереса. Голос сказал ему о той работе, которую надо проделать днем, пока он стоял на коленях около Батча с ножом у его шеи. Голос все объяснил. Поэтому он пошел в другую комнату и позвонил Белчу и Виктору.

                Теперь они были здесь, все трое, и хотя его яйца ужасно болели, нож в левом переднем кармане штанов как-то успокаивал. Он чувствовал, что скоро будет резня. Голос с луны сообщил ему это, когда он стоял на коленях перед отцом, и по дороге в город он не мог оторвать глаз от бледного дискапризрака в небе. Он видел, что на луне был человек - страшное, мерцающее лицопризрак с глубокими дырами вместо глаз и гладкой ухмылкой, которая, казалось, почти достигает его скул. Оно разговаривало (мы плаваем здесь Генри мы все здесь плаваем ты тоже поплывешь) всю дорогу в город.

                Убей их всех. Генри, - говорил голоспризрак с луны и Генри понимал, к чему он клонит; Генри чувствовал, что он разделяет его чувства. Он убьет их всех, своих мучителей, а затем эти чувства - что он теряет хватку, что он приходит в безжалостный большой мир, в котором он не сможет верховодить, как верховодит на площадке деррийской средней школы, что в этом большом мире толстяк, и ниггер, и заика могут как-то повзрослеть, пока он только постареет, - эти чувства уйдут.

                Он убьет их всех, - и тогда голоса - голоса внутри и один голос, который говорит с ним с луны - оставят его в покое. Он убьет их и затем вернется домой и сядет на заднем крыльце с отцовским японским мечом на коленях. Он выпьет один из отцовских "Рейнгольдов". Он послушает радио, но не бейсбол. Он будет слушать рок-н-ролл. Хотя Ричи не знал этого (и ему было бы наплевать, если бы знал), но в одном предмете они соглашались: рок-н-ролл - это очень даже здорово. В сарае у нас будут цыплята, в чьем сарае, в каком сарае, в моем сарае. Лотом все будет хорошо: все будет клево потом, все будет отлично потом, и все, что могло бы случиться дальше, не имело значения. Голос о нем позаботится - он чувствовал это. Если ты позаботишься о Нем, Оно позаботится о тебе. Вот как все случилось в Дерри.

                Но детей надо остановить, остановить скорее, остановить сегодня. Так сказал ему голос.

                Генри вытащил свой новый нож из кармана, посмотрел на него, повернул и так и эдак, восхищаясь тем, как солнце скользит по хромированной поверхности. Затем Белч схватил его руку и прошипел:

                - Посмотри-ка! Генри, посмотрика! Ну и ну!

                Генри посмотрел и почувствовал, как внутри него растет четкая ясность. Квадратный участок прогалины поднимался, как по волшебству, открывая растущий слой темноты внизу. Только на какое-то мгновение от почувствовал толчок ужаса, когда ему пришло в голову, что это может быть владелец голоса... так как наверняка Оно жило где-то под городом. Потом он услышал скрип песка в шарнирах и понял. Они не смогли увидеть домика на дереве, так как его не было.

                - Боже мой, мы стояли прямо над ними, - простонал Виктор, и когда голова и плечи Вена появились в квадратном люке в центре прогалины, он сделал рывок вперед. Генри ухватился за него и удержал.

                - Разве мы не зацапаем их. Генри? - спросил Виктор, когда Бен поднялся на ноги.

                - Мы зацапаем их, - сказал Генри, не сводя глаз с ненавистного толстяка. Еще один специалист по яйцам. Я так дам тебе по яйцам, что ты смажешь их носить, как серьги, жирный мудак. Провалиться мне на этом месте, если я этого не сделаю. - Не беспокойся.

                Толстяк помогал сучке вылезти из дыры. Она осмотрелась с недоверием, и на какое-то мгновение Генри подумал, что она смотрит прямо на него. Затем она отвела глаза. Они оба лопотали друг с другом, затем устремились в густой поддесок и ушли.

                - Давай, - сказал Генри, когда звук ломающихся ветвей и шуршащих листьев увял почти до неслышимости. - Мы будем следовать за ними. Но держитесь сзади и будьте осторожны. Они нужны мне все.

                Они трое пересекли прогалину, как солдаты на дозоре, низко пригнувшись, глаза у них были широко раскрыты. Белч задержался, чтобы заглянуть в штаб и в восторженном удивлении покачал головой.

                - Я сидел прямо над их головами, - сказал он.

                Генри нетерпеливо подтолкнул его вперед.

                Они прошли тропинкой, потому что здесь было тише. Они были на полпута к Канзас-стрит, когда сучка и толстяк, держась за руки (не трогательно ли это? - в каком-то экстазе подумал Генри) появились почти прямо перед ними.

                По счастью, они шли спиной к компании Генри, и никто из них не посмотрел назад Генри, Виктор и Белч застыл, потом потянулись к тени в стороне от тропинки. Вскоре Бен и Беверли были просто двумя рубашками мелькавшими в лабиринте деревьев и кустарников. Они втроем опять начали преследование... еще осторожней. Генри снова вытащил нож и

                Генри воодушевляется, 2.30 нажал на хромированную кнопку в ручке. Выскочило лезвие. Он мечтательно посмотрел на него в лунном свете, ему нравилось, как свет звезд мерцает на лезвии, он не имел никакого представления, сколько сейчас времени. Он плыл вне реальности.

                Какой-то звук вошел в его сознание и начал расти. Это был мотор машины. Она приближалась. Глаза Генри расширились в темноте. Он зажал нож плотнее, ожидая, когда машина проедет мимо.

                Она не проехала. Она подошла к обочине за забором семинарии и просто остановилась там, причем двигатель работал на холостом ходу. С гримасой на лице (его живот твердел, он стал крепким, как доска, а кровь лениво сочилась между пальцами - липкая, как кленовый сок, если надрезать дерево в начале апреля), он встал на колени и раздвинул упругие ветки живой изгороди. Он увидел передние фары и силуэт машины. Полицейские? Его рука схватилась за нож и расслабилась, схватилась и расслабилась, схватилась и расслабилась.

                Я послал тебе шанс покататься, Генри, - прошептал голос. - Своего рода такси, если тебе это по душе. В конце концов, мы должны скоро доставить тебя к гостинице. Ночь темнеет, сгущается.

                Голос тоненько хихикнул и замолк. Теперь единственными звуками были жужжание сверчков и непрерывный шум работающего вхолостую двигателя машины. Звук как от глушителя, - рассеянно подумал Генри.

                Он неуклюже поднялся на ноги и вернулся назад к семинарской дорожке. Он осмотрел машину кругом. Не полицейская: никаких стаканов на крыше, и форма не та. Форма была... старая.

                Генри снова услышал хихиканье... а может быть, это только ветер.

                Он вышел из тени изгороди, пролез под цепью, снова встал на ноги и пошел в сторону работающей на холостом ходу машины, которая словно жила в мире поляроидной чернобелой моментальной фотографии - мире яркого лунного света и непроницаемой тени. Генри чувствовал себя паршиво: его рубашка почернела от крови, и кровь пропитала почти до колен его джинсы. Лицо казалось белым пятном среди пробивающейся щетины.

                Он дошел до пересечения семинарской дороги и тротуара и внимательно посмотрел на машину, заметив водителя за рулем. Он узнал ее - это была машина, которой, как клялся его отец, он завладеет в один прекрасный день "Плимут Фьюри" выпуска 1958 г. Она была краснобелая, и Генри знал (не говорил ли ему об этом довольно часто его отец?), что двигатель, работающий под капотом, это V-8327. Мощность - 255 лошадиных сил, может развить скорость семьдесят миль за девять секунд. Я должен заполучить эту машину, и тогда, когда я умру, меня могут в ней похоронить, - любил говаривать Батч... кроме того, конечно, что он так и не заполучил машину, и штат похоронил его, после того как Генри, бредящего и вопящего что-то о чудовищах, забрали в дурдом.

                Если он внутри, мне кажется, я не смогу взять ее, - подумал Генри, сжимая нож, пьяно качаясь взадвперед, глядя на черный силуэт водителя.

                Затем дверца для пассажира распахнулась, сверху пролился свет, и к нему повернулся водитель. Это был Белч Хаггинс. Лицо его выглядело повисшей в воздухе маской. Одного глаза не было, и прогнившая дыра на пергаментной щеке обнажила почерневшие зубы. На голове Белча была напялена бейсбольная шапочка Нью-Йоркских "Янкиз", которая была на нем в тот день, когда он погиб. Она была надета задом наперед. Серозеленая масса стекала по козырьку.

                - Белч! - закричал Генри, и боль вырвалась из его живота, заставив его опять кричать без слов.

                Мертвые тубы Белча растянулись в усмешке, трескаясь беловатосерыми бескровными складками. Он скрючил одну руку в направлении открытой двери пригласительным жестом.

                Генри поколебался, затем обошел вокруг машины, одной рукой потрогав эмблему в форме буквы V, как он всегда трогал ее, когда отец брал его с собой в демонстрационный зал в Бангоре, чтобы посмотреть на такую вот машину, когда он был ребенком. Когда он добрался до стороны пассажира, серая волна окутала его, и он вынужден был схватиться за открытую дверцу, чтобы удержаться на ногах. Он стоял так, с опущенной головой, тяжело сопя при вдохе. Наконец мир пришел в норму - по крайней мере, частично - и он смог, повозившись у двери, упасть на сидение. Боль снова схватила его кишки, и свежая кровь выступила на руке. Она походила на теплое желе. Он откинул голову назад и сжал зубы, связки на шее напряглись. Наконец боль стала понемногу отступать.

                Дверь захлопнулась сама по себе. Верхний свет погас. Генри увидел одну из сгнивших рук Белча рядом на рычаге передачи. Собранные в пучки белые узлы костышек пальцев Белча замерцали через гниющую плоть его пальцев.

                "Фьюри" начала двигаться по Канзас-стрит в сторону Ап-Майл-Хилл.

                - Как дела, Белч? - услышал Генри самого себя. Это было глупо, конечно - Белч не мог быть здесь, мертвецы не водят машин, но это было все, о чем он мог подумать.

                Белч не ответил. Его глубоко ввалившийся глаз уставился на дорогу. Зубы ослепительно сверкнули на Генри через дыру в щеке. Генри смутно сознавал, что от старины Белча пахнет крепко. На самом деле от старины Белча пахло, как от корзины сгнимпих помидоров, пролежавших пару лет в погребе.

                Бардачок распахнулся, ударив Генри по коленкам, и в свете маленькой лампочки внутри него увидел бутылку "Техасского драйвера", наполовину наполненную. Он взял ее, открыл и сделал хороший глоток. Жидкость приятной прохладой скользнула по пищеводу и обожгла желудок, как раскаленная лава. Его всего встряхнуло... и затем он почувствовал себя немного лучше, немного более связанным с миром.

                - Спасибо, - сказал он.

                Голова Белча повернулась к нему. Генри мог расслышать скрип сухожилий на шее Белча, звук был похож на скрип ржавых дверных петель. Минуту Беата рассматривал его мертвым одноглазым взглядом, и Генри впервые понял, что у Белча яет большей частя носа. Собака, может быть. Или крысы. Крысы казались более вероятными. Ходы, по которым они шли за детьми в тот день, были полны крыс.

                В таком же замедленном движении голова Белча снова повернулась в сторону дороги. Генри был рад. Да, Белч глядел на него вот так, но что это? Генри не мог понять. Что-то было в единственном запавшем глазу Белча. Упрек? Гнев? Что?

                За рулем машины мертвец.

                Генри посмотрел ва свою руку к увидел, что она покрылась гусиной кожей. Он быстро сделал еще одан глоток из бутылки. Он пошел легче и разлил свое тепло еще дальше.

                "Плимут" катился вниз Ап-Мавл-Хилла шел по кругу против часовой стрелки, правда никакого движения в это время ночи не было, все светофоры мигали на пустых улицах желтым светом, постоянво освещая ближние дома желтыми бликами. Было так тихо, что Генри мог слышать: внутри каждая лампочки светофора щелкает реле", или это было его воображение?

                - ...не хотел бросить тебя в тот день Белч, - сказал Генри. - Я имею в виду, если у тебя это иа уме.

                Снова этот скрип сухожилий. Белч снова смотрят на него одним ввалившимся глазом. И его губы растягиваются в ужасную усмешку, обнажающую серочерные десны, которые стали сплошными морщинами.

                Что это за усмешка? Приятельская усмешка? Или это усмешка, которая, говорит: Я должен забрать тебя Генри, я должен забрать тебя за то, что ты предал меня и Вике? Что это за усмешка?

                - Ты должен понять, как это было, - сказал Генри и затем остановился. Как это было? В его уме все смешалось, куски перемещались, куски головоломки, которая лежала на одаом из чертовых картонных столов в комнате отдыха в "Джанипер-Хилл".

                Как это было конкретно? Они шли за толстяком и сучкой назад к Канзас-стрит и ждали в кустах, следя, как они карабкаются вверх по насыпи. Если бы они исчезли из виду, он, Виктор и Белч прекратили бы эту игруоблаву и просто пошли бы за ними: лучше двое, чем никого, а остальных бы взяли со временем.

                Но они не исчезли, они просто прислонились к изгороди, разговаривая и наблюдая за улицей. Время от времени они просматривали спуск к Барренсу, но Генри держал обоих воинов вне поля зрения.

                Генри помнит, что небо покрылось облаками, тучи двинулись с востока, воздух стал плотным. Днем будет дождь.

                Что случилось потом? Что...

                Костлявая, покрытая кожей рука легла на плечо Генри, и он вскрикнул. Ои снова испытал в ту ватную туманность, то ужасное прикосновение Белча я кинжальная боль в животе от вскрика вернули его назад. Он посмотрел вокруг, и лицо Белча было менее чем в двух дюймах от лща Генри; он уловил его даосаяие и хотел, чтобы его не было. Старина Белч ва самом деле рассыпался в прах. Генри опячь вспомниявсь помидоры, гниющие в какомшбудь укромном уголке сарая. Его кутало.

                Он вдаут вспомнил конец - конец Белча и Вика. Как что-то вылезло из темноты, когда они стояли в шахте с решеткой от канализации вверху, думая, куда идти дальше. Что-то." Генри ие мог сказать что. Пока Виктор не вскрикнул: "Франкенштейн! Это Франкенштейн! " И это было оно, чудовище Франкенштейн, с болтами, свисающими с шея, с глубоким шрамом от шва, идущим через лоб, крадущийся в туфлях, ваподобяе датских сандалий.

                "Франкенштейн! - закричал Вик, - Фра... И затем голова Виктора отделилась, голова Виктора полетела по шахтному проходу, ударившись о каменную преграду на дальнем конце с алажшм отаратителмым звуком. Водянистые желтые глаза "гудомаца уставились яа Генри, и Генри окаменел. Его мочевой пузырь рмяаршкя, и он почувствовал теплый ручеек на своих ногах.

                Тварь нетвердой походкой "цмближаяась к вему, я Белч... Белч...

                - Послушай, я знаю, я убежал, - сказал Генри. - Я не должен был делать этого. Но... но...

                Белч только пристально посмотрел.

                - Я растерялся, - прошептал Генри, как будто оправдываясь перед Белчем, что он тоже поплатился. Это звучало слабо, вроде как сказать: Да, я знаю, ты убит, Белч, но у меня тоже кое-что припасено... Но это было ужасно... поистине ужасно. Он часами блуждал в этой вонючей тьме и, в конце концов, он стал кричать. В какой-то момент он упал - долгий с головокружением припадок, за который у него было время подумать: О, боже, через минуту я буду мертв, через минуту меня не будет, - и затем он оказался в быстротекущей воде. Под Каналом, как он предполагал. Он вышел в угасающий солнечный свет, блуждал в поисках выхода к берегу и, наконец, выбрался из Кендускеага менее чем в пятидесяти ярдах от места, где Адриан Меллон утонул двадцать семь лет назад. Он поскользнулся, упал, ударился головой и запачкался грязью. Когда он пробудился, было уже очень темно. Как-то он нашел дорогу к шоссе Э 2 и доехал до дома. А там его ждали полицейские.

                Но то было тогда, а это сейчас. Белч выступил против чудовища Франкенштейна, и оно содрало левую сторону его лица до скальпа - это видел Генри до своего бегства. Но теперь Белч был здесь, он на что-то показывал.

                Генри увидел, что они тормозят перед деррийской гостиницей, и вдруг он все отчетливо понял, Деррийская гостиница была единственной оставшейся. В 1958 г. были "Восточная звезда" в конце Эксчейндж-стрит и "Отдых путника" на Террелт-стрит. Обе исчезли при обновлении города (Генри все знал об этом: в Джанипер-Хилл он с большим интересом читал "Дерри Ньюз"). Остались только городская гостиница и кучка маленьких мотелей на окраине.

                Вот где они будут, - подумал он. - Прямо здесь. Все, кто остался. Спят в своих кроватях и видят во сне леденцы и танцы... А может быть, канализационные трубы... И я их заполучу. Одного за другим я заполучу их.

                Он взял бутылку "драйвера" и снова отхлебнул. Он чувствовал, как свежая кровь стекает на колени, и сиденье под ним было липким, но от спиртного стало немного легче. Он предпочел бы хороший "бурбон", но "драйвер" был лучше, чем ничего.

                - Видишь ли, - сказал он Белчу, - мне жаль, что я убежал. Я не знаю, почему я убежал. Пожалуйста... не будь сумасшедшим.

                Белч заговорил один единственный раз, но этот голос не был его голосом. Голос, который исходил из гниющего рта Белча, был глубокий и сильный, пугающий. При звуке его Генри заскулил. Это был голос с луны, голос клоуна, голос, который он слышал, когда ему снились канализационные и сточные трубы, где постоянно текла вода.

                - Ты, заткнись и возьми их, - сказал голос.

                - Конечно, - захныкал Генри. - Конечно, о'кей, я хочу, нет проблем... Он сунул бутылку снова в бардачок. Шея у него дрожала, как и зубы. И тут он увидел бумажку там, где была бутылка. Он вытащил ее и развернул, оставив кровавые отпечатки пальцев на уголках. На бумаге четко было выведено яркокрасным цветом:

                ПАМЯТНАЯ ЗАПИСКА ОТ ПЕННИВАЙЗА

                Ниже аккуратно выведено большими буквами: Билл Денбро 311 Бен Хэнском 409 Эдди Каспбрак 609 Беверли Марш 518 Ричи Тозиер 217

                Их номера в гостинице. Это хорошо. Это экономило время.

                - Спасибо, Бе...

                Но Белча не было. Место водителя было пустым. Там лежала только бейсбольная шапочка Нью-Йоркских "Янкиз", смятая на козырьке. И что-то липкое на ручке коробки передач.

                Генри с удавлением смотрел, сердце билось у него в горле... и затем он, казалось, услышал, как что-то шевелится на заднем сиденье. Он быстро выскочил, открыв дверь и почти вывалившись в спешке на мостовую. Он ушел от машины...

                Идти было трудно: каждый шаг отдавался и разрывался болью в его животе. Но он добрался до тротуара и стоял там, глядя на восьмиэтажное кирпичное здание, которое, наряду с библиотекой, кинотеатром "Аладдин" и семинарией, было одним из немногих, которые он ясно помнил из тех прежних дней. На верхних этажах света не было, но шары матового стекла, располагавшиеся по бокам главного входа, мягко мерцали в темноте, окруженные ореолом летающей мошкары.

                Генри тяжелой поступью прошел вперед и плечом открыл одну из дверей.

                Вестибюль был пустынен и тих. На полу лежал выцветший турецкий ковер. Потолок представлял собой панель, разделенную на прямоугольники, изображающие сцены времен заселения Дерри. Было много диванов, шезлонгов и огромный камин, погасший и тихий, возле аего на железной полке лежало березовое полено. Из низких горшков выглядывали растения. Двойные стеклянные двери, ведущие в бар и ресторан, были закрыты. Из какого-то аомера слышался приглушенный звук телеягэора.

                Он крадучись прошел по вестибюлю, его штаны и рубашка были испещрены кровавыми подосамя. Кровь въелась в складки рук; она сбегала по щекам и залачкада их) лоб, как косметика. Глаза его вылезли из глазниц. Любой, кто увидел бы его в вестибюле, с кряком в ужасе убежал бы. Но там никого не было.

                Двери лифта открылись, как только он нажал кнопку ВВЕРХ. Он посмотрел на бумажку в своей руке, затем на кнопки этажей. После минуты раздумий он нажал "6", и двери закрылись. Слышался легкий шум мотора, когда лифт начал подниматься.

                Можно начать сверху и идти вниз.

                Он тяжело прислонился к задней стенке кабины, глаза полузакрыты. Шум механизмов лифта успокаивал. Так же как шум механизмов насосов дренажной системы. Тот день - он продолжал возвращаться к нему. Как все казалось заранее подеотовдениым, как будто все они просто разыгрывали роля. Как Вик и старина Белч казались... ну почти вакачаннынт наркотиками. Он вспомнил...

                Кабина остановилась, тряхнув его и послав еще одну волну острой боли в живот Двери раскрылись. Генри шагнул в тихий холл (здесь еще больше растений, висячих, паукообразных; он не хотел прикасаться ни к одному из них, ни к одному из этих влажных побегов, они слишком сильно напоминали ему о тех штуках, которые висели там я темноте). Он еще раз посмотрел на бумажку. Каспбрак был в номере 609. Генри направился туда, держась одной рукой для устойчивости за стену, оставляя слабый кровавый след на обоях, когда шел (ио он отступал всякий раз, когда подходил близко к одному из висячих паукообразных, оя не хотел дотрагиваться до них). Дыхание его было резким и сухим.

                Вот оя. Генри вытащил лезвие из кармана, обжзал языком свои сухие губы и постучал в дверь. Ничего. Он достучал еще раз, теперь сильяее.

                - Кто там!

                Он, наверное, в пижаме, полусонный.

                И когда он откроет дверь. Генри всадит лезвие прямо в полость основания горла, уязвимую шалость прямо под адамовым яблоком.

                - Посыльный, сэр, - ответил Генри. - Сообщение от вашей жены,

                Была ли жена у Каспбрака? Может, это было глупо говорить? Он ждал, хладвокровно стоя на страже. Он услышал шаги - шлепанье тапочек.

                - От Миры? - Голос казался взволнованным. Хорошо. Через несколько секунд он будет еще больше обеспокоен. Пульс лихорадочно стучал в правом виске Генри.

                - Думаю, да, сэр. Имени нет. Тут говорится только, что ваша жена.

                Была пауза, затем металлический лязг, когда Каспбрак возился с цепочкой. Ухмыляясь, Генри нажал кнопку на рукоятке лезвия. Щелк. Он держал лезвие на уровне щеки, наготове. Он слышал, как палец поворачивает замок. Всего через мгнетвеняе on погрузит лезвие в покрытое тонкой кожей маленькое горло гадины. Он ждал. Дверь открылась, и Эдди (Неудачники все имеете, 1.20) увидел, как Огаи и Ричи как раз выходят из магазина на Костелло-Авеню, каждый ест мороженое яа палочке.

                - Привет? - крикнул он. - Эй, подождите!

                Они обернулись, и Стэн помахал рукой. Эдди как можно быстрее побежал к мим, хотя, по правде говоря, на самом деле это было не очень быстро. Одна рука его была в гипсе, а в другой была его доска "Парчези".

                - Что ты говоришь" Эддай Что ты говоришь, парень? - спросил Рита величественным раскатистым голосом джентльмена с Юга. - Послушай... Послушай... у мальчика сломана ручка! посмотри, Стан, мальчик сломал ручку! Послушай... будь добреньким донеси досточку мальчика.

                - Я сам понесу, - сказал, немного задыхаясь, Эдди. - Дай лизнуть мороженое!

                - Твоя мамочка не одобрит, Эдди, - печально сказал Ричи. Он стал есть быстрее. Он только что добрался до шоколадной части в середине, его любимой части. - Микробы, мальчик Послушай... Послушай, к тебе попадут микробы, если ты будешь есть после кого-то!

                - Я рискну, - сказал Эдди.

                Неохотно Ричи поднес свое мороженое ко рту Эдди... и вырвал его быстро-быстро, как только Эдди пару раз лизнул.

                - Если хочешь, можешь взять мое, - сказал Стан. - Я еще не проголодался после завтрака.

                - Евреи мало едят, - пояснил Ричи. - Это часть их религии.

                Они втроем шли в приятном обществе к Канзас-стрит и к Барренсу. Дерри кавался покинутым в глубоком туманном полуденном сне. Шторы многих домов, мимо которых они проходили, были опущены. Игрушки оставались на площадках, как будто их владельцев спешно оторвали от игры и послали спать. На западе собиралась гроза.

                - Правда?

                - Нет, Ричи просто морочит тебе голову, - сказал Стан. - Евреи едят столько же, сколько обычные люди.

                Он указал на Ричи.

                - Как он.

                - Знаешь, ты как-то дерьмово ведешь себя по отношению к Стану, - сказал Эдди Ричи. - Как бы тебе понравилось, если бы кто-нибудь говорил всякую дрянь о тебе только потому что ты католик?

                - О, католики еще и не то делают, - сказал Ричи. - Отец говорил мне, что Гитлер был католиком, и Гитлер убил миллионы евреев. Правильно, Стан?

                - Да, кажется, - сказал Стан. Он выглядел смущенным.

                - Моя матушка разъярилась, когда отец сказал мне это, - продолжал Ричи. Легкая, связанная с воспоминаниями усмешка легла на его лицо. - Соврешенно разъярилась. У нас, католиков, была еще Инквизиция, у которой были крюки, приспособления для выкручивания пальцев и все такое. Я думаю, что все религии странные.

                - Я тоже, - сказал Стан спокойно. - Мы не ортодоксы или что-нибудь в этом роде. Я имею в виду, мы едим ветчину и бекон. Я едва даже знаю, что такое быть евреем. Я родился в Дерри, и иногда мы ездим в синагогу в Бангор на праздники, вроде Йемкиппура, но... - он пожал плечами.

                - Ветчина? Бекон? - Эдди был озадачен. Он и его мама были методистами.

                - Ортодоксальные евреи не едят всякой такой ерунды, - сказал Стэн. - В Торе что-то говорится о том, что нельзя есть ничего, что ползает по земле или ходит по дну океана. Я точно не знаю, что там сказано. Но свиней есть нельзя и крабов тоже. А мои их едят. Я тоже.

                - Это странно, - сказал Эдди и залился смехом. - Я никогда не слышал о религии, которая бы говорила вам, что можно есть. Эдак они будут вам говорить, какой газ выпускать.

                - Кошерный газ, - сказал Стан и сам засмеялся. Ни Ричи, ни Эдди не поняли, над чем он смеется.

                - Ты должен признать, Станни, что это довольнотаки странно, - сказал Ричи. - Я имею в виду не есть колбасы только потому, что тебе случилось быть евреем.

                - Да? - спросил Стэн. - Ты ешь мясо по пятницам?

                - Боже, нет! - сказал шокированный Ричи. - В пятницу нельзя есть мясо, потому что... - Он немного ухмыльнулся. - о'кей, я понял, что ты имеешь в виду.

                - Католики действительно попадут в ад, если они едят мясо по пятницам? - спросил Эдди, обескураженный, совершенно не представляя, что за два поколения до него его предки были польскими католиками, которые скорее прошлись бы голыми по улице, чем вкусили в пятницу мяса.

                - Ну, вот что я тебе скажу, Эдди, - сказал Ричи. - Я на самом деле не думаю, что Бог послал бы меня в пекло только за то, что я забылся и съел на завтрак в пятницу сэндвич, но зачем рисковать? Правильно?

                - Думаю, да, - сказал Эдди. - Но это кажется таким...

                Таким глупым, собирался сказать он, и затем вспомнил историю, которую миссис Пасли рассказала в воскресной школе, когда он был маленьким ребенком - первоклассником в "Маленьких прихожанах". Согласно миссис Пасли, какой-то плохой мальчик однажды украл хлеб для причастия с подноса и положил его в карман. Он принес его домой и бросил в унитаз просто для того, чтобы посмотреть, что будет.

                Сразу же - во всяком случае так сообщила миссис Пасли своим зачарованным "маленьким прихожанам" - вода в унитазе стала яркокрасной. Это была Кровь Христа, сказала она, и кровь эта явилась маленькому мальчику, потому что он совершил очень плохой поступок, называемый БОГОХУЛЬСТВО.

                Она явилась предупредить его, что, бросая плоть Христа в унитаз, он подвергал свою бессмертную душу опасности ада.

                К этому времени Эдди только что вкусил наслаждение от акта причастия, в котором ему разрешили участвовать с прошлого года. Методисты использовали валлийский виноградный сок вместо вина, а Тело Христа было представлено нарезанными кубиками свежего упругого Чудо-Хлеба. Ему нравилась идея принимать пищу и литье в качестве религиозного обряда. Но под влиянием рассказа миссис Пасли его благоговение перед ритуалом превратилось во что-то более мощное, что-то достаточно страшное. Просто протянуть руку к кубику хлеба стало актом, который требовал мужества, и он всегда боялся электрического разряда... или хуже: а вдруг хлеб в его руке поменяет цвет, станет кровавым, и безликий Голос начнет громыхать в церкви: Не достоин! Не достоин! Осужден на муки ада! Часто после того как он принимал причастие, его горло сжималось, дыхание стесняло, и он с паническим нетерпением ждал, когда закончится благословение, чтобы пойти быстрее в вестибюль и воспользоваться ингалятором.

                Ты же не. хочешь быть настолько глупым, - говорил он себе, когда стал старше. - Это был просто рассказ, и миссис Пасли наверняка не была никакой святой - мама сказала, что она развелась в Киттери и играет в бинго в "Сайта Мария" в Бангоре и что настоящие христиане не играют в азартные игры, настоящие христиане оставляют игры язычникам и. католикам.

                Все это освободило его чувства, но не разум. Рассказ о хлебе, который превратил воду в унитазе в кровь, беспокоил его, глодал его, даже заставил его потерять сон. Однажды ночью ему пришло в голову, что, чтобы навсегда разделаться с этим, ему самому нужно взять кусочек хлеба, бросить его в унитаз и посмотреть, что произойдет.

                Но такой эксперимент был за пределами его мужества, его рациональный ум не мог устоять против зловещего образа крови, растворяющего в воде облако обвинения и потенциального проклятия. Он не мог устоять против магического заклинанияталисмана: Придите и ешьте плоть Мою и кровь Мою, что Я пролил за вас.

                Нет, он никогда бы не сделал этого эксперимента.

                - Я думаю, все религии странные, - сказал теперь Эдди. Но сильные, добавлял его разум, - почти волшебные... или это БОГОХУЛЬСТВО? Он начал думать о том, что видел на Нейболт-стрит, и в первый раз он увидел безумную параллель - Оборотень в конце концов вышел из унитаза.

                - Слушайте, мне кажется, все спят, - сказал Ричи, небрежно бросая стаканчик от мороженого в водосток. - Вы когда-нибудь видели такую тишину? Что, все ушли в Бар Харбор на целый день?

                - Ппппривет, пппарни! - крикнул сзади Билл Денбро. - Пшшодождите!

                Эдди обернулся, удивленный, что услышал голос Большого Билла. Он катал на Сильвере из-за угла КостеллоАвеню, обгоняя Майка, хотя "Швинн" Майка был почти новой марки.

                - Эй, Сильвер, ДАВАЙЙЙЙЙ! - кричал Билл. Он катил к ним, делая, наверное, двадцать миль в час; трещали спицы и скрипели шины. Затем он нажал на педали и с расстановкой затормозил.

                - Заика Билл! - сказал Ричи. Как дела, парень? Послушай, как ты, как ты, парень?

                - Порядок! - сказал Билл. - Видели Вена или Беверли?

                Подъехал Майк и присоединился к ним. Пот капельками застыл на его лице.

                - Как быстро твой велик идет, а?

                Билл засмеялся.

                - Я не знаю точно. Довольно бббыстро.

                - Я их нр видел, - сказал Ричи. - Они, может, где-нибудь болтаются. Поют дуэтом. "Шбум, шбум... айдададада... ты какой-то мечтательный, дорогой".

                Стэн Урис засвистел.

                - Он просто ревнует, - сказал Ричи Майку. - Евреи не умеют петь.

                "Бубубу..."

                - Биби, Ричи, - сказал ему Майк, и они засмеялись.

                Они снова направлялись в Барренс, Майк с Биллом толкали свои велосипеды. Разговор сначала был живой, затем замедлился. Взглянув на Билла, Эдди увидел беспокойство на его лице и подумал, что это беспокойство переходит к нему. Он знал, что Ричи пошутил, но на самом деле казалось, что все в Дерри уехали в БарХарбор на целый день... или еще кудато. На улице не двигалось ни одно" машины, не было ни одной пожилой женщины, толкающей тележку, наполненную бакалеей, к себе домой.

                - Определенно тихо, а? - решился Эдди, но Билл только кивнул.

                Они перешли на другую сторону Канзас-стрит, к Барренсу, и там они утдели Вена и Беверли, бегущих к ним с криками. Эдди был шокирован видом Беверли, обычно такая чистая и аккуратная, волосы всегда вымыты и завязаны сзади в конский хвост.

                Теперь она в каких-то полосах грязи, глаза дакие. На щеке была царапина. Джинсы покрыты коркой какой-то мерзости, блузка порвана.

                Бен бежал позада нее, задахаясь, живот его колыхался.

                - Нельзя идти в Барренс, - задыхалась Беверли. - Парни... Генри... Виктор... Они где-то там... нож... у него нож...

                - Ппппомедленнее, - сказал Билл, как-то без усилий, бессознательно принимая на себя право принимать решения. Он внимательно посмотрел на Вена, когда он подбежал, его щеки ярко пылали, огромная грудь вздымалась.

                - Она говорит, что Генри сошел с ума, Большой Билл, - сказал Бен.

                - Черт, ты думаешь, что он был ненормальными - спросил Ричи и сплюнул между зубами.

                - Заткнись, Ррричи, - велел он. Рука Эдди полезла в карман и дотронулась до ингалятора. Он не знал, что все это значит, но уже знал, что это чертовски плохо.

                Заставляя себя говорить как можно спокойнее, Беверли удалось подать отредактированный вариант рассказа - вариант, который она начала с того, как Генри, Виктор и Белч схватили ее на улице. Она не рассказала им об отце этого она отчаянно стыдилась.

                Когда она закончила, Билл минуту стоял в молчании, с руками в карманах, подбородок опущен, руль Сильвера упирался в грудь. Другие ждали, бросая быстрые взгляды на перила, которые шли вдоль края Канзас-стрит. Билл долго думал, и шйсто не прерывал его. Эдди осознал, что это, может быть, конец, осознал вдруг и без усилий. Ведь это чувствовалось в дневной тишине, правда? Чувство, что весь город взял и съехал, оставив после себя только пустые оболочки зданий.

                Ричи думал о портрете в альбоме Джорджа, который вдруг ожил.

                Беверли думала о своем отце. Какие безжизненные глаза у него были!

                Майк думал о той птице.

                Бен думал о мумии и запахе, похожем на гниль.

                Стэн Урис думал о мокрых синих джинсах и о руках - таких белых, как смятая бумага, тоже мокрых.

                - Ппппошли, - сказал наконец Билл. - Мммы спускаемся.

                - Билл, - сказал Бен. Его лицо было взволнованное. - Беверли сказала, что Генри на самом деле сумасшедший. То, что он хотел убить...

                - Эээто не их, - сказал Билл, жестом показывая на зеленые, торчащие как зубы, скалы справа от них и ниже их - подлесок, густые рощицы деревьев, бамбук, блеск воды. - Это ннне их сссобственность.

                Он посмотрел на них, лицо у него было суровое.

                - Я ууустал бббояться их. Мы бббудем дддраться с ними камнями, и если нам нннадо ббббудет побить их еще рраз, мы это ссделаем.

                - Но Билл, - сказал Эдди, - что, если не только с ними!

                Билл повернулся к Эдди, и совершенно шокированный Эдди увидел, какое усталое и измученное лицо у Билла - было что-то пугающее в этом лице, но только позже, уже взрослым, засыпая после встречи в библиотеке, он понял, что его пугало: это было лицо мальчика, подошедшего к грани сумасшествия, мальчика, который в конце концов был не более здоров и не более контролировал свои действия, чем Генри. И все-таки настоящий Билл был все еще там, смотрящий из тех гонимых призраками ужасающих глаз... и это был сердитый, решительный Билл.

                - Хорошо, сказал он, - а ееесли неет?

                Никто не ответил ему.. Прогремел гром, теперь ближе. Эдди посмотрел на небо и увидел, как грозовые облака движутся с запада темными сгустками. Собирался дождь, сволочь, как говорила иногда его мать.

                - Тгтеперь ввот что я ввам сскажу, - обратился Билл ко всем, внимательно глядя на них. - Никто из вас вне ддолжен идти ссо мной, если вы не хххотите. Это ввваше ппправо.

                - Я пойду, Большой Билл, - сказал спокойно Ричи.

                - Я тоже, - сказал Бен.

                - Конечно, - сказал Майк, поежившись.

                Беверли и Стэн согласились, и последним - Эдди.

                - Я думаю, тебе не надо, Эдди, - сказал Ричи. - Ты же знаешь, у тебя рука не в порядке.

                Эдди посмотрел на Билла.

                - Мне он нужен, - сказал Билл. - Ты пппойдешь сссо мммной, Эддди. Я буду за тттобой сссмотреть.

                - Спасибо, Билл, - сказал Эдди. Усталое, неполовину сумасшедшее лицо Билла показалось ему внезапно прекрасным - прекрасным и горячо любимым. Он почувствовал смутное ощущение восхищения. Я бы умер за него, мне кажется, если бы он сказал мне. Что это за сила? Если она заставляет тебя выглядеть так, как сейчас выглядит Билл, наверно, это не такая хорошая сила.

                - Да, у Билла есть оружие на крайний случай, - сказал Ричи. Биологическое оружие.

                Он поднял руку, левую руку, и помахал правой рукой под показавшейся подмышкой. Бен и Майк немного посмеялись, Эдди улыбнулся.

                Опять грянул гром, на этот раз близко и достаточно громко, чтобы заставить их подпрыгнуть и прижаться друг к другу. Спускался ветер, в канализации шумели отходы. Первые из темных облаков проплыли над подернутым дымкой диском солнца и растаяли. Дул прохладный ветер, охлаждая пот на неприкрытой руке Эдда. Он дрожал.

                Билл посмотрел на Стэна и затем сказал неожиданную вещь.

                - У ггебя сесть кккнига о ппптицах, Стэн?

                Стан похлопал по заднему карману.

                Билл снова посмотрел на него.

                - Давайте сппустимся ввниз, - сказал он.

                Они пошли вниз по насыпи одной связкой, кроме Билла, который остался с Эдди, как он и обещал. Он дал Ричи толкать вниз Сильвер, и когда они спустились в низину, Билл поставил свой велосипед на обычное место под мостом. Затем они стояли вместе, оглядываясь по сторонам.

                Предстоящая буря не вызвала темноты, не было даже тусклости. Не изменилось качество света, вещи стояли сонно и неподвижно: без теней, ясные, словно точеные. Эдди почувствовал сосущий страх под ложечкой и неприятное предчувствие в животе, когда он понял, почему качество этого света показалось ему таким знакомым - это трт же самый свет, который он видел в доме Ne 29 по Нейболт-стрит.

                Полоса молнии пронзила облака, молния была достаточно яркая и заставила их вздрогнуть. Он приложил руку к лицу и стал считать: раз... два... три... И затем грянул гром кашляющим лаем, взрывной звук, треск наподобие фейерверка, и они прижались еще ближе друг к другу.

                - По прогнозу сегодня утром никакого дождя, - сказал беспокойно Бен. Газеты говорили: жарко и облачно.

                Майк рассматривал небо. Облака шли там, как килевые шлюпки с черным дном, высокие и тяжелые, быстро расползающиеся в голубую дымку, которая покрыла небо от горизонта, когда они вышли после завтрака из дома Денбро.

                - Быстро идет, - сказал он. - Никогда не видел, чтобы буря так быстро шла. - И, как бы в подтверждение этого, снова грянул гром.

                - Пппошли, - сказал Билл. - Додавайте положим дддоску Эдди в штабе.

                Они шли по тропе, которую протоптали за недели с тех пор, как случился инцидент с запрудой. Билл и Эдди шли впереди, их плечи виднелись сквозь зеленые листья кустарников, другие шли за ними.

                Снова поднялся ветер, заставляя листья на деревьях и кустарниках шептаться друг с другом. Далеко впереди шумел бамбук, как барабаны в сказках о джунглях.

                - Билл? - сказал Эдди тихим голосом.

                - Что?

                - Я думал, это бывает только в фильмах, но... - Эдди неловко засмеялся. - Я чувствую, как кто-то наблюдает за мной.

                - О, они ттам, кконечно, - сказал Билл.

                Эдди нервно посмотрел вокруг и прижал плотнее доску "Парчези". Он (Комната Эдди, 3.05) открыл дверь монстру из комикса ужасов.

                Какое-то привидение с полосами запекшейся крови стояло там, и оно могло быть только Генри Бауэрсом. Генри выглядел как труп, вернувшийся из могилы. Лицо Генри было окаменевшей маской колдуна, маской ненависти и убийства. Его правая рука поднята на уровне щеки, и, когда глаза Эдди расширились и он в шоке сделал первый вздох, рука рванулась вперед, и в ней мягко блеснуло лезвие.

                Без всяких раздумий - на это не было времени: если бы он остановился подумать, он был бы убит - он с силой хлопнул дверью. Она ударила Генри в предплечье, отклонив движение так, что он качнулся дугой меньше чем за дюйм от шеи Эдда.

                Раздался хруст, когда дверь ударила руку Генри о косяк. Генри издал приглушенный крик. Его рука разжалась. Нож со звоном ударился о пол. Эдди отпихнул его ногой и он отлетел под телевизор.

                Генри навалился своей массов на дверь. Он перевешивал Эдда на сотню фунтов, и Эдди отлетел назад, как кукла, его колени ударились о кровать, и он упал. Генри вошел в комнату и захлопнул за собой дверь. Он повернул задвижку, когда Эдди сел с широко открытыми глазами, его горло уже начало свистеть.

                - О'кей, педик, - сказал Генри. Его глаза моментально опустились на пол в поисках ножа. Он не увидел его. Эдди ухватился за ночной столик и нашел одну из двух бутылок воды "Перье", которую он заказал раньше в этот день. Эта бутылка была полная, другую он выпил перед тем, как идти в библиотеку, потому что нервы его были напряжены и он чувствовал изжогу. "Перье" была хороша для пищеварения.

                Когда Генри выронил нож и пошел к Эдди, Эдди схватил зеленую грушевидную бутылку за горлышко и разбил ее о край ночного столика.

                "Перье" пенился и шипел, залив почти все лекарства, которые лежали на столике.

                Рубашка и штаны Генри засохли от крови. Его правая рука висела каким-то странным углом.

                - Педик, - сказал Генри, - я покажу тебе, как бросаться камнями.

                Он двинулся к кровати и потянулся к Эдди, который все еще смутно соображал, что происходит. Не более сорока секунд прошло с тех пор, как он открыл дверь. Генри потянулся за ним. Эдди бросил в него бутылку "Перье" с разбитым горлышком. Она попала в лицо Генри, разрезав правую щеку и оторвав от нее болтающийся лоскут, и выбила правый глаз Генри. Генри издал задыхающийся крик и отступил назад. Его разрезанный глаз, источая беловатожелтую жидкость, свободно вытекал из глазницы. Из щеки обильным фонтаном лилась кровь. Собственный крик Эдди был громче. Он встал с постели и потел к Генри - возможно, помочь ему, он не был точно уверен - и Генри снова бросился на него. Эдди оборонялся бутылкой "Перье", как фехтовальным мечом, и на этот раз зазубренные края зеленого стекла проникли глубже в левую руку Генри и впились в пальцы. Потекла потоком свежая кровь. Генри издал густой хрюкающий звук, звук человека, прочищающего горло, и отшвырнул Эдди правой рукой.

                Эдди отлетел назад и ударился о письменный стол. Его левая рука как-то балансировала сзади, и он тяжело упал на нее. Его пронзила дикая внезапная вспышка боли. Он почувствовал, как кость треснула по старой линии слома, и он должен был стиснуть зубы, чтобы не закричать.

                Какая-то тень закрыла свет.

                Генри Бауэре стоял над ним, качаясь взадвперед. Его колени согнулись. Левая рука пачкала кровью одежду Эдди.

                Эдди держал остатки бутылки "Перье", и теперь, когда колени Генри полностью расслабились, он всадил ее перед собой, острым концом, в грудину Генри. Напоровшись на бутылку. Генри рухнул как дерево. Эдди почувствовал, как что-то раскололось в его руке, и сверло новой дикой боли прошло через его левую руку, которая все еще была под его телом. Теплая жидкость каскадом изливалась на него. Он не был уверен, была ли это кровь Генри или его собственная.

                Генри дергался, как выброшенная на берег форель. Его ботинки ритмично ударялись о ковер. Эдди чувствовал его гнилое дыхание. Затем Генри вытянулся и перевернулся. Из середины его живота нелепо торчала бутылка, ее конец указывал на потолок, как будто бы она росла туда.

                - Бульк, - произнес Генри, и больше ничего. Он смотрел в потолок. Эдди подумал, что он, должно быть, мертв.

                Эдди боролся с волнами дурноты, которая, казалось, уносит его сознание. Он встал на Колени и наконец на ноги. Появилась свежая боль, когда сломанная рука повисла перед ним, она прояснила немного его голову. Со свистом, с трудом обретая дыхание, он дотянулся до ночного столика. Он взял свой ингалятор из лужи газированной воды, вставил его в рот и нажал кнопку. Он вздрогнул от его вкуса, затем еще раз нажал. Он посмотрел на тело на ковре мог это быть Генри? Могло это быть? Могло. Постаревший, с ежиком волос, скорее седым, чем черным, с толстым, бледным и опухшим телом, все-таки это был Генри. И Генри был мертв. В конце концов Генри был...

                - Бульк, - сказал Генри и сел. Его рука цеплялась за воздух, как будто за подпорки, которые только он мог видеть. Его выбитый глаз вытекал и капал, его нижняя дужка теперь выкатилась на щеку. Он посмотрел вокруг, увидел, как Эдди, опираясь о стену, пытается подняться.

                Он открыл рот, и из него хлынула кровь. Генри снова свалился.

                С сильно бьющимся сердцем Эдди нащупал телефон и смог только сбить его со стола на кровать. Он ухватился за него и набрало 0. Телефон звонил снова, и снова, и снова.

                - Давай, - думал Эдди, - что ты там делаешь, писаешь, что ли? Ну подойди же к телефону!

                Гудки продолжались, и продолжались, и продолжались. Эдди не сводил глаз с Генри, ожидая, что в любой момент тот попытается встать. Кровь, Боже мой, как много крови.

                - Дежурный, - наконец ответил сонный, раздраженный голос.

                - Позвоните в номер мистера Денбро, - сказал Эдди. - Как можно скорее. - Другим ухом он теперь прислушивался к комнатам вокруг. Насколько хорошая здесь слышимость? Не прибежит ли кто-нибудь стучать в дверь и спрашивать, все ли в порядке?

                - Вы действительно хотите, чтобы я позвонил? - спросил клерк. - Сейчас десять минут четвертого.

                - Да, хочу! - почти закричал Эдди. Рука, которой он держал трубку, конвульсивно дрожала. В другой руке словно свилось гнездо ос, отвратительно жужжащих. Генри опять двинулся? Нет, вроде нет.

                - О'кей, о'кей, - сказал клерк. - Умерьте свой пыл, друг мой.

                Раздался щелчок, и затем хриплое жужжание телефона в номере. Давай, Билл, давай, да...

                Внезапная, ужасная мысль пришла в голову Эдди. А вдруг Генри сначала пришел к Биллу? Или Ричи? Беверли? Или, может быть, он сначала нанес визит в библиотеку? Наверняка он был еще где-то сначала, если бы кто-то не обработал Генри, Эдди бы лежал сейчас мертвым на полу, с лезвием, торчащим из груди, так же как горлышко бутылки "Перье" из кишок Генри. А вдруг Генри сначала нанес визит всем остальным, заставая их расслабленными, полуслящими, как Генри застал его? А вдруг они все мертвы? И эта мысль была таи ужасна, что Эдди подумал, что он начнет сейчас кричать, если никто не ответит в номере Билла.

                - Пожалуйста, Большой Билл, - шептал он, - пожалуйста, дружище, будь там.

                Трубка была снята, и голос Билла, нетипично для него осторожный, сказал:

                - Алло?

                - Билл, - сказал, вернее, почти пролепетал Эдд. - Билл, слава Богу.

                - Эдди? - Голос Билла стал моментально приглушенным, говоря комуто еще, кто это звонит. Затем он снова сделался четким. - Ччто ссслучилось, Эдди?

                - Это Генри Бауэре, - сказал Эдди. Он снова посмотрел на тело на полу. Изменило ли оно положение? На этот раз не такто просто было убедить себя, что оно не изменило. - Билл, он пришел сюда... и я убил его. У него был нож. Я думаю... - Он понизил голос. - Я думаю, это был тот же самый нож, который у него был в тот день. Когда мы пошли в сточную трубу. Ты помнишь?

                - Пппомню, - сказал мрачно Билл. - Эдди, послушай меня. Я хочу, чтобы ты (Барренс, 1.55) ппошел ннназад и плопросил Бббена шшрийти ссюда.

                - О'кей, - сказал Эдди и пошел назад. Теперь они приближались к прогалине. В покрытом тучами небе гремел гром, и кусты шевелились под напором ветра.

                Бен присоединился к ним, как только они вошли в прогалину. Люк в штаб был открыт, совершенно невероятный квадрат черноты в зеленом пространстве. Река слышались очень четко, и вдруг в голову Билла пришла уверенность, что он уже слышал этот звук и был в том месте. Он глубоко вздохнул, обоняя землю, и воздух, и находящуюся вдалеке свалку, вздувающуюся как вулкан, но никак не решающуюся выбросить лаву. Он видел, как стая птиц летит от железнодорожной эстакады в сторону Старого Мыса. Он посмотрел на кипящие облака.

                - Что это? - спросил Бен.

                - Почему они нне попытались ппоймать нас? - спросил Билл. - Они ттам. Эээдди был прав нннасчет этого. Я ммогу их ччувствовать там.

                - Да, - сказал Бен. - Может, они настолько глупы, что думают, что мы залезем назад в штаб. Там бы они нас сцапали, как в ловушке.

                - Ммможет быть, - сказал Билл и почувствовал внезапную беспомощную ярость на свое заикание, которое не давало ему возможность говорить быстро. Возможно, было что-то, о чем он не сумел сказать - как он чувствует, что может видеть в глазах Генри Бауэрса, как он чувствует, что хоть и с разных сторон, хотя будучи заложником друг друга, он и Генри стали близки.

                Генри ждал, что они будут драться...

                Оно ждало, что они будут драться...

                И будут убиты.

                Белый свет холодной вспышкой наполнил его голову. Они будут жертвами убийцы, который устраивает в Дерри облавы со времени смерти Джорджа - за ними семерыми. Может быть, их тела найдут, может быть, нет. Это зависит от того, захочет ли Оно, защитит ли Оно Генри - и в меньшей степени Белча и Виктора. Да. И до конца, до конца существования этого города мы будем считаться жертвами убийцы. Это так, каким-то смешным образом это действительно так. Оно требует нашей смерти. Генри - инструмент для свершения ее, поэтому Оно не должно выходить. Я первый, я думаю - Беверли и Ричи, возможно, смогут удержать остальных, или Майк, но Стэн напуган и Бен тоже, хотя я знаю, он сильнее, чем Стэн. А у Эдди сломана рука. Зачем я повел их сюда, вниз? Зачем?

                - Билл? - встревоженно позвал Бен. Остальные подошли к ним около штаба. Гром снова грянул, и кусты начали шелестеть сильнее. Бамбук стучал под усиливающимся ветром.

                - Билл! - теперь это был Ричи.

                - Шшшш! - остальные, обеспокоенные, застыли под его ярко горящими глазами, затуманенными этой мыслью.

                Он внимательно смотрел на подлесок, и на тропинку, вьющуюся через него назад к Канзас-стрит, и его разум вдруг поднялся на новую высоту, как будто взлетающий выше самолет. В уме он не заикался, он чувствовал, как будто его мысли несло сумасшедшим потоком интуиции - как будто все приближалось к нему.

                Джордж - на одном конце, я и мои друзья - на другом. И затем это кончится.

                 (опять)

                Опять, да, опять, потому что это случилось раньше и всегда должна быть какая-то жертва, какое-то жертвоприношение в конце, какая-то ужасная вещь, чтобы остановить это, я не знаю, как я MOty знать это, но я знаю... я они... они...

                - Они дадут эээтому случиться, - пробормотал Билл, уставившись широко открытыми глазами на крысиный хвостик тропинки. - Конечно, они дддадуг.

                - Билл? - спросила Бев умоляюще. Стэн стоял с одной ее стороны, маленький и аккуратный, в голубой тенниске и брюках военного образца. Майк стоял с другой, напряженно глядя на Билла, как будто читал его мысли.

                Они дадут этому произойти, они всегда дают, и все успокаивается, все продолжается. Оно... Оно...

                 (спит)

                ...спит... или находится в спячке... и затем Оно начинает снова, и они знают... люди знают... что Оно должно быть таким, каким Оно может быть.

                - Япппп...

                О, пожалуйста. Господи, пожалуйста, Господи, он сжимает кулаки, пожалуйста Господи, он ударяет ими по столбам, дай мне, Господи, Христос, ДАЙ МНЕ СПОСОБНОСТЬ ГОВОРИТЬ!

                - Я ппривел вас сюда, ппотому что нет мместа безопасней, - сказал он. Слюна срывалась с его губ, он вытер ее тыльной стороной руки. - Ддерри - это Оно. Вы пппонимаете ммменя?

                Он посмотрел на них, они слегка отвели взгляд, глаза их блестели почти в смертельном страхе.

                - Ддерри - это Оно! В лллюбом ммместе, куда мы ни ппопадем, когда Ооно доберется до ннас, ллюда нне увидят, ннне услышат, нне узнают.

                Он смотрел на них умоляюще.

                - Рразве вы не ввидите? Ввсе, что ммы мможем сссделать, - это плопытаться ззакончить то, что ммы нначали.

                Беверли увидела, как мистер Росс поднимается, смотрит на нее, сворачивает газету и просто уходит в дом. Они не увидят, они не услышат, они не узнают. И мой отец...

                 (сними штаны, потаскушка)

                Он хотел убить ее.

                Майк думал о завтраке с Биллом. Мать Билла витала в своих грезах, не замечая никого из них, читая роман Генри Джеймса, пока мальчики делали сэндвичи и поедали их, стоя у стола. Ричи думал об аккуратном, но очень пустом доме Стэна. Стан был немного удивлен: его мать почти что всегда была дома во время завтрака. В тех редких случаях, когда ее не было, она оставляла записку, говоря, где ее можно найти. Но сегодня не было никакой записки. Машины не было - и все. "Наверное пошла в магазин со своей подружкой Дебби", - сказал Стэн, нахмурясь немного, и принялся за приготовление сэндвичей с салатом и яйцами. Ричи забыл об этом. До этого момента.

                Эдди думал о своей матери. Когда он уходил со своей доской "Парчези", не было никаких ее обычных предупреждений: Будь осторожен, Эдди, стань в укрытие, если пойдет дождь, Эдди, не смей играть ни в какие грубые игры, Эдди. Она не спросила, есть ли у него ингалятор, не сказала ему, ро сколько вернуться домой, не предупредила его об "этих ужасных мальчишках, с которыми ты играешь". Она просто ушла смотреть мелодраму по телевизору, как будто его не существовало.

                Как будто бы его не существовало.

                Вариант той же самой мысли прошел через головы всех мальчишек: они все в промежутке между тем как проснулись и временем завтрака просто стали призраками.

                Призраками.

                - Билл, - сказал хрипло Стан, - а если мы срежем? Через Старый Мыс?

                Билл покачал головой.

                - Я ттак не д думаю. Ннас ббы ссхватили в ббамбуке... или в омммуте... или ннастоящая рыбапппирания в Ккендускеаге... или ччто-нибудь еще.

                У каждого было свое собственное представление о том же самом конце. Бен увидел кусты, которые внезапно становятся растениями, пожирающими людей. Беверли увидела летящих пиявок, которые появились из того старого холодильника. Стан увидел грязную землю в бамбуке, изрыгающую живые трупы детей, затянутых туда легендарным омутом. Майк Хэнлон представил себе меленьких юрких рептилий со страшными зубамипилами, вдруг извергающихся из трещины сгнившего дерева, нападающих на них, растерзывающих их на куски. Ричи увидел Ползучий Глаз, заволакивающий их сверху, когда они бегут под железнодорожной эстакадой. А Эдди увидел, как они забираются на насыпь Старого Мыса только для того, чтобы посмотреть вверх и увидеть прокаженного, стоящего наверху, по его обвисшей плоти ползают жуки и личинки, он ждет их.

                - Если бы мы как-то могли выбраться из города... - пробормотал Ричи, затем вздрогнул, так как гром с неба прокричал яростное "нет". Пошел дожда, пока он лишь накрапывал, но скоро польет как из ведра. Туманный покой этого дня кончился, как будто бы его никогда и не было. - Мы бы спаслись, если оы только могли выбраться из этого чертова города.

                Беверли начала:

                - Би.... - И вдруг из ветвистого кустарника вылетел камень и ударил Майка в голову. Он отступил назад, кровь потекла через густую шапку его волос, и он бы упал, если бы Билл не поддержал его.

                - Я научу вас бросаться камнями! - донесся до них издевательский голос Генри.

                Билл увидел, как остальные озирались вокруг дикими глазами, готовые разбежаться в разные стороны. И если бы они сделали это, все было бы кончено.

                - Бббен! - сказал он резко.

                Бен посмотрел на него.

                - Билл, мы должны бежать. Они...

                Из кустов полетело еще два камня. Один ударил Стана в верхнюю часть бедра. Он вскрикнул, скорее от удивления, чем от боли. От второго Беверли уклонилась. Он ударился о землю и покатился через люк штаба.

                - Ввы пппомните первый ддень, когда вввы ппришли сюда? - кричал Билл, стараясь перекричать гром. - Ддень, когда кккончилась шшкола?

                - Билл... - закричал Ричи.

                Билл жестом велел ему замолчать, глаза его оставались прикованными к Вену, пригвождая его к месту.

                - Конечно, - сказал Бен, растерянно пытаясь глядеть во всех направлениях сразу. Кусты теперь дико шевелились и танцевали в диком танце, их движение казалось страшным приливом.

                - Ккканализация, - сказал Билл. - Насос. Ввот кккуда мммы должны пппойти.

                - Но...

                - Пппойдем туда!

                Шквал камней полетел из кустов, и в течение мгновения Билл видел лицо Виктора Крисса, какое-то испуганное, вытянутое и жадное в одно и то же время. Потом камень ударил его в позвоночник, - и теперь была очередь Майка поддержать его, чтобы он не упал. На миг у него потемнело в глазах. Щека онемела. Затем ощущение вернулось болезненными толчками, и он почувствовал, как у него по лицу бежит кровь. Он схватился за щеку, пошатнувшись от сильного болезненного удара, посмотрел на кровь, вытер ее о джинсы. Освежающий ветер поднял его волосы дыбом.

                - Научу тебя бросаться камнями, заикающаяся жопа! - полусмеялся, полуорал Генри.

                - Ппойдем тггуда! - кричал Билл. Он понял теперь, почему он послал Эдди назад за Беном: они должны идти к насосной установке, но только к одной определенной насосной установке, и только Бен точно знал к какой из них, несколько насосов стояло по обоим берегам Кендускеага через неправильные промежутки. - Вввот ттто место! Ддорога ттуда! К ннему!

                - Билл, ты не можешь этого знать! - закричала Беверли.

                Он дико зарычал на нее - на них на всех:

                - Я знаю.

                Бен стоял какое-то время, облизывая губы и глядя на Билла. Затем он рванулся к прогалине, направляясь в сторону реки. Бриллиантовая подвеска молнии прорезала небо, сиреневобелое, а затем раздался треск грома, заставивший Билла зашататься на ногах. Камень величиной с кулак пролетел мимо его носа и ударил Вена в задницу. Он взревел от боли, рука его схватилась за ушибленное место.

                - Ага, толстяк! - кричал Генри тем же самым полусмехомполувоплем. Кустарник зашелестел и затрещал, и Генри появился, когда дождь перестал дурачиться и перешел в ливень. Вода текла по ежику Генри, по его бровям, щекам. Его ухмылка показывала все зубы. - Научу тебя бросать ка...

                Майк нашел один из кусков того, что было крышей штаба, и бросил его. Он дважды перевернулся и попал Генри в лоб. Он вскрикнул, схватился рукой за голову, как человек, которому вдруг пришла хорошая идея, и тяжело опустился на землю.

                - Вбежим! - заорал Билл. - За Бббеном!

                Еще больше треска и шума раздалось в кустах, и, когда все остальные Неудачники побежали за Беном Хэнскомом, появились Виктор и Белч, подняли Генри, и все трое пустились в погоню за ребятами.

                Даже позднее, когда Бен вспомнил остаток дня, он мог припомнить только беспорядочный бег через кусты. Он помнил ветки, перегруженные отяжелевшими от дождя листьями, которые били по лицу и охлаждали его холодной водой, а гром и молния казались ему бесконечными и непрерывными, помнил, что крики Генри, чтобы они вернулись назад и дрались, казались соединившимися с шумом Кендускеага, по мере того как они приближались к реке. Каждый раз, когда он замедлял движение, Билл толкал его в спину, заставляя бежать быстрее.

                Что, если я не смогу ее найти? Что, если я не смогу найти эту насосную установку?

                Дыхание вырывалось из его легких, жаркое и с привкусом крови где-то в конце горла, на задней его стенке. Он чувствовал острую боль в боку. Задница ныла в том месте, где в нее попал камень. Беверли говорила, что Генри и его дружки собирались убить их, и сейчас Бен в это поверил, да, поверил.

                Он выбежал к берегу Кендускеага так неожиданно, что едва не свалился через край. Ему удалось удержать равновесие, и затем насыпь, подмытая, обвалилась, и он сбежал, все время падая и скользя, к краю быстро текущей воды, его рубашка морщилась на спине, липкая грязь пачкала кожу и впивалась в нее.

                Билл догнал его и помог ему встать на ноги.

                Остальные выскочили из-за кустов, которые нависали над берегом. Ричи и Эдди были последними, Ричи одной рукой держал за талию Эдди, его спадающие очки ударяли по кончику носа.

                - Гггде? - кричал Билл.

                Бен посмотрел сначала налево, затем направо, понимая, что времени убийственно мало. Река уже казалась выше, и небо, темное от дождя, придавало ей пугающий серостальной оттенок. Берега ее покрывали подлесок и сухие деревья, причем все теперь танцевало под мелодию ветра. Он слышал, как Эдди задыхается.

                - Ггггде?

                - Я не з... - начал он и затем увидел наклоненное дерево и под ним размытую пещеру. Это было там, где он прятался в первый день. Он тогда уснул и, когда проснулся, услышал, как Билл и Эдди переговариваются поблизости. Потом большие парни пришли... увидели... победили. Тата, ребятки, это была настоящая детская запруда, поверьте мне.

                - Там! - закричал он. - Туда!

                Снова сверкнула молния, и на этот раз Бен смог услышать ее жужжащий звук, как перегруженный трансформатор поезда. Она ударила в дерево, и синебелый электрический огонь зашипел осколками, как зубочистка сказочного великана. Дерево рухнуло в реку со страшным треском, взмыв фонтан воды высоко в небо. Он с трудом вздохнул и почувствовал что-то горячее, гнилостное и дикое. Огненный шар прокатился по упавшему дереву, казалось, дерево загорелось ярче, и шар исчез. Раздался гром - но не над ними, а вокруг них, как будто они стояли в его эпицентре. Дождь лил сплошной завесой.

                Билл тяжело ударил Вена в спину, пробуждая от сумеречного созерцания этих вещей.

                - Показывай!

                Бен пошел, брызгая и тяжело ступая, по краю реки, волосы падали ему на глаза. Он добрался до дерева - маленькая пещера в его корнях исчезла - и перебрался через него, пальцами ног врезаясь в сырое укрытие, царапая руки и предплечья.

                Билл и Ричи за руки перевели Эдди, и, когда он споткнулся о ствол дерева, Бен подхватил его. Они оба тяжело опустились на землю. Эдди вскрикнул.

                - У тебя все в порядке? - спросил Бен.

                - Думаю, да, - ответил Эдди, вставая на ноги. Он потянулся к своему ингалятору и чуть не выронил его. Бен поймал его на лету, и Эдди посмотрел на него с благодарностью, засунул в рот и нажал на кнопку.

                Подошел Ричи, затем Стен и Майк. Билл помогал Беверли перебираться через дерево, и Бен и Ричи подхватили ее на этой стороне; волосы ее прилипли к голове, синие джинсы теперь превратились в черные.

                Билл подошел последним и полез на ствол дерева. Он увидел, что Генри и двое других бегут к ним, разбрызгивая воду, сполз с поваленного дерева, и крикнул:

                - Кккамни! Бббросайте ккамни!

                Здесь, на берегу, их было полно, и дерево, в которое ударила молния, стало отличной баррикадой. Через минуту-другую все семеро бросали камни в Генри и его дружков. Они уже почта подошли к дереву на расстояние прямого выстрела, но вынуждены были отпрянуть назад, крича от боли и ярости, так как камни били им в лицо, грудь, руки и ноги.

                - Учите нас бросать камни! - закричал Ричи, запуская голыш величиной с куриное яйцо в Виктора. Камень ударил ему в плечо и отскочил. Виктор взвыл. - Давай, давай, учи нас, мальчик! Мы хорошо учимся)

                - Даааа! -закричал Майк. - Как тебе это нравится? Как тебе это нравится.

                Ответа не было, они отступили, пока не оказались вне поля зрения и собрались вместе. Через минуту они карабкались по насыпи, скользя и оступаясь на мокрой земле, которая была уже изборождена маленькими бегущими ручейками, держась за ветки, чтобы не упасть.

                Они исчезли в подлеске.

                - Они собираются нас окружить. Большой Билл, - сказал Ричи, надвигая очки на нос.

                - Это хххорошо, - сказал Билл. - Пппродолжай, Бен. Мы плойдем за тобой.

                Бен осторожно прошел по насыпи, остановился и увидел насосную установку в двадцати ярдах вниз по течению. К нему подошли все остальные. Они могли еще увидеть цилиндры на противоположном берегу, один довольнотаки близко, другой - в сорока ярдах вверх по течению. Оба выпускали потоки грязной воды в Кендускеаг, но из трубы, торчащей вниз по насыпи, выливалось совсем немного. Она не шумела, как заметил Бен. Насосная система была выведена из строя.

                Он внимательно посмотрел на Билла... с некоторым испугом.

                Билл смотрел на Ричи, Стэна, Майка.

                - Ммы дддолжны ссснять ккрышку, - сказал он. - Пппомогите ммне.

                На железе были ручки, но дождь сделал их скользкими, и крышка казалась невероятно тяжелой. Бен услышал, как внутри капает вода - эхообразный неприятный звук.

                - Ввезялись! - крикнул Билл, и все пятеро приподняли крышку. Крышка подвинулась с противным резким звуком.

                Беверли держалась рядом с Ричи, и Эдди толкал здоровой рукой.

                - Раз, два, три, взялись! - скомандовал Ричи. Крышка проскрипела немного дальше от вершины цилиндра. Показался полумесяц темноты.

                - Раз, два, три, взялись!

                Полумесяц стал шире.

                - Раз, два, три, взялись!

                Бен толкал, пока у него перед глазами не запрыгали красные пятна.

                - Назад! - крикнул Майк. - Пошел, он пошел}

                Они встали в сторону и смотрели, как большая круглая шапка потеряла равновесие, затем упала. Она продавила вмятину в сырой земле и приземлилась вверх дном. С ее поверхности на спутанную траву выползли жуки.

                - Фу, - сказал Эдди.

                Билл внимательно посмотрел внутрь. Железные ступеньки спускались в круглый бассейн черной воды, его поверхность теперь была изрешечена дождевыми каплями. Замерший насос покоился там, в середине, наполовину погруженный в воду. Он увидел, как вода льется в насосную установку из устья подающей трубы, и со страхом подумал: Ваг куда мы должны идти. Туда.

                - Ээээдди. Ддавай кко мммне.

                Эдди посмотрел на него, не понимая.

                - На оспину. Ддержись ззздоровой рррукой. - Он показал.

                Эдди понял, но не проявил особого желания.

                - Быстро! - подгонял Билд. - Оони сскоро бббудут!

                Эдди схватился за шею Билла, Стэн и Майк помогли ему, так что он смог ногами обхватить туловище Билла. Когда Билл качнулся неуклюже над крышкой цилиндра, Бен увидел, что глаза Эдди плотно закрыты.

                Сквозь дождь он расслышал другой звук: хруст веток и. голоса Генри, Виктора и Белча. Самая мерзкая в мире троица.

                Билл сдвинул грубую цементную крышку цилиндра и начал свой путь вниз, осторожно, шаг за шагом. Железные ступеньки были скользкие. Эдди держал его мертвой хваткой, и Билл подумал, что теперь он получит графическое представление о том, что такое астма Эдди.

                - Я боюсь, Билл, - прошептал Эдди.

                - Яяя тттоже, - сказал Билл.

                Он ступил на бетонное основание и уцепился за самую верхнюю ступеньку. Хотя Эдди душил его и казалось, будто он весит уже сто фунтов, Билл на минуту задержался, глядя на Барренс, на Кендускеат, на бегущие облака. Голос внутри - не испуганный голос, а твердый - сказал ему, чтобы он хорошенько все рассмотрел на случай, если он никогда больше не увидит этот свет.

                Поэтому он посмотрел, а затем начал спускаться с Эдди, который висел у него на спине.

                - Я не смогу держаться дольше, - сказал Эдди.

                - И не ннужно будет, - сказал Билл. - Мы ппочти ввнизу.

                Одна его нога вступила в прохладную воду. Он нащупал следующую ступеньку. Под этой была еще одна, и затем лестница кончалась. Он стоял по колено в воде рядом с насосом.

                Он соскочил, вздрогнув, когда холодная вода насквозь промочила его штаны, и опустил Эдди. Он глубоко вздохнул. Запах был не очень горячий, но сильный.

                Он посмотрел на устье цилиндра. Оно нависло в десяти футах над его головой. Остальные собрались у края, глядя вниз.

                - Додавайте! - крикнул об. - По оодному! Быстро!

                Беверли шагнула первой, легко качнувшись над ободом и хватаясь за лестницу. Следующим был Стэн. За ними пошли остальные. Ричи шел последним, остановившись, чтйбы прислушаться к движению Генри и приятелей. Он понял по звуку, что они, наверное, заходят слева от насосной установки, но не очень далеко.

                В этот момент Виктор заорал:

                - Генри! Там! Тозиер!

                Ричи оглянулся и увидел, как они рванули к нему. Виктор бежал первым... но затем Генри оттолкнул его настолько яростно, что Виктор упал на колени. У Генри был нож, настоящий нож для убоя свиней, капли крови капали с лезвия.

                Ричи посмотрел в цилиндр, увидел, как Бен и Стэн помогали Майку слезть с лестницы, и резко поменял позицию. Генри понял, что он делает, и закричал ему. Ричи, безумно смеясь, ударил левой рукой по изгибу правого локтя и выставил предплечье вверх, а его рука сжалась в кулак - это был жест, старый, как мир. Чтобы удостовериться, что Генри правильно понял, он поднял свой средний палец вверх.

                - Ты умрешь прямо там! - крикнул Генри.

                - Попробуй! - крикнул Ричи, смеясь. Ему было страшно ступать в бетонное жерло, но все-таки он не мог остановить смех. И своим голосом ирландского полицейского он протрубил: "Конечно, клянусь Богом, удача никогда не покидает ирландцев, дружок! "

                Генри поскользнулся на мокрой траве и съехал на заднице менее чем в двадцати футах от того места, где стоял Ричи ногами уже на верхней ступеньке лестницы, а голова и грудь были снаружи.

                - Эй, тупицы! - крикнул Ричи в возбуждении от триумфа и затем скрылся на лестнице. Железные ступени скользили, и один раз он чуть не упал. Затем Билл и Майк схватили его. И он встал на колени в воде рядом с остальными вокруг насоса. Он весь дрожал, чувствуя, как его бросает то в жар, то в холод, и все-таки никак не мог перестать смеяться.

                - Ты бы видел его, Большой Билл, этого увальня, который никак не может отказаться от того, что он заводила...

                Наверху в круглом отверстии показалась голова Генри. Царапины от веток расчертили его щеки. Рот его кривился, глаза его горели огнем..

                - О'кей, - крикнул он им вниз. Его слова гулко отражались внутри бетонного цилиндра. - Вот я иду. Сейчас вам покажу.

                Он свесил одну ногу, нащупал самую верхнюю ступеньку, свесил другую ногу.

                Громко произнося слова, Билл сказал:

                - Когда оон сспустится ддостаточно бблизко ввниз, ммы ссхватим сего. Сстащим еего вниз. Сскрутим. Пппоняли?

                - О'кей, губернатор, - сказал Ричи, отдавая салют дрожащей рукой.

                - Поняли, - сказал Бен.

                Стан наклонился и подмигнул Эдди, который не понимал, что происходит, за исключением того, что ему казалось, что Ричи спятил. Он смеялся, как полоумный, пока Генри Бауэре - грозный Генри Бауэре - готовился спуститься и убить их веех, как крыс в дождевой кадке.

                - Все готово для него, Билл! - крикнул Стэн.

                Генри застыл за три ступеньки до конца. Через свое плечо он посмотрел на Неудачников. В первый раз на его лице появилось сомнение.

                Эдди вдруг понял это. Если он продолжит спускаться, они должны будут приходить по одному. Прыгать было слишком высоко, особенно если внизу находятся насосные механизмы, а здесь были они, все семеро, ожидающие их тесным маленьким кружком.

                - Ддавай, Генри, - сказал Билл любезно. - Ччего ттты ттам жжждешь?

                - Верно, - вставил Ричи. - Тебе хочется побить ребяток, да? Давай, Генри.

                - Мы ждем. Генри, - сказала нежно Бев. - Я не думаю, что тебе нравится, но спускайся, если хочешь.

                - Если ты не цыпленок, - добавил Бен. Он начал издавать цыплячьи звуки. К нему тотчас же присоеданился Ричи, и скоро все они делали это. Насмешливое кудахтанье разносилось между сырыми, капающими стенами. Генри посмотрел на них, в левой руке зажат нож, лицо цвета старых кирпичей. Он постоял так секунд тридцать, затем вскарабкался наверх. Неудачники кричали и свистели ему вслед.

                - О-о-о'кей, - сказал Билл. Он говорил низким голосом. - Ммы ддолжны плойти в ккканализационную ттрубу. Ббыстро.

                - Зачем? - спросила Беверли, но Билл был избавлен от попытки отвечать. Генри снова появился у обода насосной установки и бросил вниз камень размером с теннисный мяч. Беверли закричала, а Стан с хриплым криком прижал Эдди к круглой стенке. Камень ударился о ржавый кожух насосных механизмов и вывел музыкальное "бештгг", потом срикошетил влево и ударился о бетонную стенку, не долетев до Эдди всего лишь пол фута. Кусочек бетона больно ударил его по щеке. Камень с брызгами упал в воду.

                - Бббыстро! - снова крикнул Билл, и они столпились у входной трубы насосной установки. Ее диаметр был около пяти футов. Билл посылал их одного за другим (смутный образ цирка - здоровенные клоуны выходят из маленькой машины - метеоритной вспышкой пронесся в его сознании; голи спустя он использует тот же самый образ в книге под названием "Черные пороги"), а сам полез последним, после того как уклонился еще от одного камня. А в это время камни летели вниз, большинство из них ударялось о кожух насоса и отскакивало под причудливым углом.

                Когда они прекратили падать, Билл посмотрел вверх и увидел, что Генри оченьочень быстро спускается по лестнице.

                - Хххва тайте его! - закричал он остальным. Ричи, Бен и Майк втиснулись рядом с Биллом. Ричи подпрыгнул и схватился за лодыжку Генри. Генри выругался и дернул ногой, как будто пытаясь стряхнуть маленькую собачонку с острыми зубами - терьера, может быть, или китайского мопса. Ричи схватился за ступеньку, забрался даже выше и действительно вонзил свои зубы в лодыжку Геч) и. Генри пронзительно завопил и быстро выбрался наверх. Один его ботинок упал и плюхнулся в воду, где и утонул.

                - Укусил меня! Этот хер укусил меня!

                - Да, хорошую вещицу мне впрыснули - столбняк - этой весной, - подначил его Ричи.

                - Закидайте их! - неистовствовал Генри. - Закидайте их, разбомбите их, размозжите им головы!

                Полетели новые камни. Мальчики снова быстро прижались к стене. Майка ударил в руку маленький камень, и он вытянул ее, испугавшись, пока боль не прошла.

                - Это паритет, - сказал Бен. - Мы не можем подняться наверх, а они не могут спуститься вниз.

                - А нам не ннужно ппподниматься, - сказал спокойно Билл, - и ввы ввсе это ззнаете. Ннам нникогда ббболыпе нне ппридется пподняться наверх.

                Они посмотрели на него, в глазах были боль и страх.

                Голос Генри, скрывающий за издевательскими нотками бешеную злобу, долетел сверху:

                - Мы можем здесь ждать целый день, детки!

                Беверли отвернулась и посмотрела в канал сточной трубы. Свет быстро сгущался, и ей было видно немного. Она видела бетонный тоннель, на треть заполненный бушующей водой. Она поняла, что вода сейчас поднялась выше, чем раньше, когда они только еще спустились, потому что насос не работал. Она почувствовала, как клаустрофобия хватает ее за горло, действуя на кожу, которая стала похожа на фланель. Если прибудет достаточно воды, они утонут.

                - Билл, должны ли мы?..

                Он пожал плечами. Этим было сказано все. Да, они должны были - что же еще? Быть убитыми Генри, Виктором, Белчем в Барренсе? Или чем-то еще может, чем-то намного более ужасным - в городе? Она поняла его мысли сейчас очень хорошо, в его пожатии плечами не было никакого сомнения. Для них лучше идти к Нему, вызвать Его, как в вестернах, бросить ему вызов. Решительнее. Смелее.

                Ричи сказал:

                - Что это был за ритуал, о котором ты нам рассказывал, Большой Билл? Тот, из библиотечной книжки?

                - Чччудь, - сказал Билл, немного улыбаясь.

                - Чудь, - кивнул Ричи. - Ты кусаешь Его язык, и Оно кусает твой, верно?

                - Наверно.

                - Тогда ты шутишь.

                Билл кивнул.

                - Забавно, - сказал Ричи, глядя в темную трубу, - я это просто не представляю.

                - Я тоже, - сказал Бен. - У него в груди скопился тяжелый страх, почти душивший его. Он чувствовал, что единственное, что его удерживает от того, чтобы не сесть в воду и не барахтаться в ней, как ребенок, или просто сойти с ума - это спокойствие Билла... и Беверли. Он чувствовал, что он скорее умрет, чем покажет Беверли, насколько он напуган.

                - Ты знаешь, , куда ведет эта труба? - спросил Стэн Билла.

                Билл покачал головой.

                - Ты знаешь, как найти Его?

                Билл снова покачал головой.

                - Мы узнаем, когда подойдем ближе, - сказал вдруг Ричи. Он глубоко и напряженно вздохнул. - Если мы должны сделать это, тогда давайте.

                Билл кивнул.

                - Ппойду пппервым. Затем Эдди. Бббен. Бев. Стэн. Майк. Тты, плоследний, Ричи. К каждый д держит руку на плече ттого, ккто идет ввпереди. Тттам темно.

                - Вы выходите? - заорал на них Генри Бауэре.

                - Мы коекуда пойдем, - пробормотал Ричи.

                Они образовали процессию, как будто слепые. Билл один раз посмотрел назад, утвердившись, что каждый положил руку на плечо впереди идущего. Затем, слегка наклоняясь вперед против стремительного течения потока, Билл Денбро повел своих друзей в темноту, куда почти год назад уплыл кораблик, который он сделал для своего брата.

Глава 20

КРУГ ЗАМЫКАЕТСЯ. ТОМ

                Тому Рогану приснился дурацкий сумасшедший сон. Во сне он убивал своего отца.

                Часть его разума понимала, насколько это бредово: его отец умер, когда Том был только в третьем классе. Ну... может быть, "умер" было не таким верным словом. Может быть, "покончил жизнь самоубийством" было верней. Ральф Роган сделал себе коктейль из джина и щелока. Можно сказать, отходной коктейль. Тома сделали ответственным за брата и сестер, и он начал получать взбучку, если у них что-то было не так.

                Поэтому он не мог убить своего отца... разве что там, в этом ужасном сне, он держал у шеи отца то, что было похоже на какую-то невинную рукоятку... только ведь она не была невинной, правда? На конце рукоятки была кнопочка, и если бы он нажал ее, то появилось бы лезвие и вошло отцу прямо в горло. Я не сделаю ничего такого, папа, не беспокойся, - думал его сонный мозг прямо перед тем, как палец нажал на кнопочку и выскочило лезвие. Спящие глаза отца раскрылись и уставились в потолок; рот открылся, и из него вырвался поток булькающей крови. Папа, я не делал этого! - кричал его мозг. - Это кто-то другой...

                Он очень хотел проснуться и не мог. Лучшее, что он мог сделать (и оказалось, что это так же плохо), - погрузиться в новый сон. В этом сне он шел по грязи, с трудом вытаскивая ноги, сквозь длинный темный туннель. Яйца его ныли, лицо жгло, потому что оно было исцарапанное. С ним были другие, но он мог различить лишь смутные, неясные силуэты. Впрочем, это не имело значения. Что имело значение - так это дети где-то впереди. Им нужно было отплатить. Они нуждались (в порке) в наказании.

                В странном туннеле ужасно воняло. Вода струилась со стен, отдаваясь эхом. Его башмаки и штаны промокли насквозь. Маленькие говнюки были где-то впереди в этом лабиринте туннелей, и, возможно, они думали, что (Генри) что Том и его друзья заблудятся, но над ними подшутили (ха-ха, над вами над всеми! ) потому что у него был еще один друг, о да, особый друг, и этот друг наметил проход, по которому они должны идти с... (лунными воздушными шарами) как бишь их? Ну которые большие и круглые и как-то освещены изнутри, так что они испускают свет, похожий на тот, что таинственно падает от старомодных уличных фонарей. Один из этих шаров плыл и кружился над каждым подземным перекрестком, и на каждом была стрелка, показывающая дорогу в ответвление туннеля, в которое он и (Виктор и Белч) его невидимые друзья должны были свернуть. И это был правильный проход; он мог слышать остальных впереди, их шаги с брызгами отдавались эхом, он мог слышать их искаженные голоса. Они становились ближе, догоняли. И когда они догнали... Том посмотрел вниз и увидел, что у него в руке тот же нож.

                На мгновение от испугался - это было похоже на один из тех сумасшедших астральных опытов, о которых он читал в бульварных еженедельниках, когда ваша душа оставляет ваше тело и входит в чье-то другое. Он чувствовал свое тело как-то подругому, как будто он был не Томом, а (Генри) кем-то еще, кем-то моложе. Он начал в панике пробиваться из этого сна, и затем какой-то голос заговорил с ним, успокаивающий голос, шепчущий ему в ухо: Не имеет значения, где это, и не имеет значения, кто ты. То, что имеет значение, это то, что Беверли там, она с ними, мой дорогой друг, и ты знаешь, что? Она делает кое-что гораздо худшее, чем украдкой курит. Ты знаешь, что? Она трахается со своим старым дружком Биллом Денбро! Да, точно! Она и этот заикающийся урод, да, они делают это! Они...

                Это ложь! - попытался он крикнуть. - Она бы не осмелилась!

                Но он знал, что это не ложь. Она протянула его ремнем по (ударила меня по) яйцам и убежала, и теперь она обманывала его, грязная (девчонка) маленькая сучка действительно обманула его, и, дорогие друзья, дорогие ближние, она получит порку, всем поркам порку - сначала она, а затем Денбро, ее дружок, пописывающий романы. И с любым, кто попытался бы встать у него на пути, - с ним произойдет то же самое.

                Он поспешил вперед, хотя дыхание его уже сбивалось. Впереди он видел еще один светящийся круг, покачивающийся в темноте, - еще один лунный воздушный шар. Он слышал голоса людей впереди, и то, что это были детские голоса, больше не беспокоило его. Это произошло, когда голос сказал: "Не имеет значения, где, когда и кто. Там была Беверли, и, мои дорогие друзья и дорогие ближние..."

                - Давайте, ребятки, шевелите жопами, - сказал он, и даже не имело значения, что его голос был не его собственный, а голос какого-то мальчишки.

                Затем, когда они прибтшзились к лунному воздушному шару, он осмотрелся и в первый раз увидел своих спутников. Оба были мертвецы. Один без головы. Лицо другого было разодрано как будто огромным когтем.

                - Мы идем так быстро, как можем. Генри, - сказал парень с разодранным лицом, его губы двигались, как два куска, несинхронно, гротескно не совпадая друг с даугом, и именно тогда Том разбил сон на части и пришел в себя, находясь на грани какого-то огромного пустого пространства.

                Ему пришлось с силой удерживать равновесие, но он вновь потерял его и упал на пол. На полу лежал ковер, но падение все-таки вызвало острую боль в ушибленном колене, и пришлось зажать рот рукой.

                Где я? Где я, черт бы все побрал?

                Он скал различал" слабый, но четкий свет, и на один какой-то страшный момент подумал, что он снова во сне" что это был свет от тех сумасшедших воздушных шаров, от одного из них. Затем он вспомнил, что оставил приоткрытой дверь ванной комнаты, и в ней горела флюоресцентная лампа. Он всегда оставлял свет включенным, когда находился в какомлибо новом месте; это спасало от того, чтобы разбить коленку, если вам надо встать в три часа ночи пописать.

                Свет вернул реальность на место. Это был сон, все было каким-то сумасшедшим сном. Он находился в каком-то кабаке. Это Дерри, штат Мэн. Он охотился здесь за своей женой, и в середине ночного кошмара упал с кровати. Это было все; больше ничего.

                Это не просто кошмар.

                Он подпрыгнул, как будто эти слова были сказаны рядом с его ухом, а не внутри его собственного мозга. Казалось, этот голос не похож на его собственный внутренний - он был холодным, чужим... нб каким-то гипнотическим и доверительным.

                Он медленно встал, взял стакан воды со столика рядом с кроватью и выпил. Дрожащими руками взлохматил волосы. Часы на столе показывали десять минут четвертого.

                Ложись спать. Подожди до утра.

                И чужой голос ответил: Но утром кругом будет полно людей, слишком много людей. И кроме того, ты сможешь на этот раз застать их там. На этот раз ты сможешь быть первым.

                Там? Он подумал о своем сне: сочащаяся вода, темнота.

                Свет внезапно сделался ярче. Он повернул голову, не желая делать это, но и не в состоянии остановиться. У него вырвался стон: к ручке двери в ванную комнату был привязан воздушный шар. Он качался на веревке длиной около трех футов. Шарик мерцал, наполненный призрачным белым светом; он был похож на блуждающий в болоте огонек, сонно плывущий между деревьями, обвешанный серыми нитями мха. На выпуклой поверхности шарика светилась кровавокрасная стрелка.

                Она указывала на дверь, ведущую в прихожую,

                Не имеет в действительности значения, кто я, - тихо говорил голос, и Том теперь понял, что он раздается не в его голове и не снаружи, он исходит от шарика, из центра, из сердцевины этого странного прекрасного белого света. - Все, что имеет значение, - это то, что я хочу помочь тебе. Том. Я хочу увидел, как ты ее выпорешь, как ты их всех выпорешь. Они как-то очень часто переходили мне дорогу... Поэтому слушай. Том. Слушай очень внимательно. Теперь все вместе... Следуй за шариком...

                Том слушал. Голос из воздушного шара объяснял.

                Он объяснил все.

                Когда это было сделано, он лопнул моментальной вспышкой света, и Том начал одеваться. Одра.

                У Одры тоже были кошмары.

                Она проснулась и рывком села, выпрямившись на кровати, сбросив простыню, ее маленькие груди вздымались в быстром, возбужденном дыхании.

                Как и у Тома, ее сон был запутанным, мучительным и неясным. Как и у Тома, у нее было ощущение, что есть еще кто-то, вернее, что ее сознание перенесено в другое тело и в другой ум. Она шла в темном месте, рядом с ней находились несколько человек, и она испытывала гнетущее чувство страха - они шли в этот страх сознательно, и она хотела остановить их, объяснить, что происходят... но человек, за которым она спускалась, повидимому, знал и верил, что это необходимо.

                Она также сознавала, что за ними охотятся и что преследователи малопомалу догоняют их.

                Во сне был Билл, но его рассказ о том, как он забыл свое детство, должно быть, застрял у нее в голове, потому что в ее сне Билл был снова мальчиком десяти или двенадцати лет, у него были еще все волосы! Она держала его за руку и смутно сознавала, что она очень любит его, и что ее готовность идти основывалась на твердой уверенности, что Билл защитит ее и всех их, что Билл, Большой Билл как-то проведет их через все это и выведет снова в дневной свет.

                О, но она была так напугана!

                Они подошли к разветвлению нескольких туннелей, и Билл стоял там, глядя на них, а один из детей - мальчик в гипсовой повязке, которая светилась призрачнобелым в темноте, - проговорил:

                - Этот, Билл. Нижний.

                - Тггы ууверен?

                - Да.

                И поэтому они пошли той дорогой; а затем там была дверь, крошечная деревянная дверь, не больше трех футов высотой, дверь, которую можно видеть в книге сказок, и на двери была отметина. Она не могла вспомнить, что это была за отметина, какая-то странная руна или символ. Но она собрала весь свой ужас в одну фокусирующую точку и вырвала себя из того другого тела, тела той девочки, кем бы она (Беверли, Беверли) ни была.

                Она сидела, вытянувшись в струну на незнакомой кровати, в поту, с широко открытыми глазами, учащенно дыша, будто только что пробежала кросс. Руками она коснулась ног, возможно, они мокрые и холодные от воды, через которую она шла в своем сне. Но ноги были сухими.

                Затем она долго не могла сориентироваться - это был не их дом в ТопангаКаньоне или квартира на Флит-стрит. Это было какое-то чужое место, обставленное кроватью, комодом, двумя стульями и телевизором.

                "О, Господи, давай Одра..."

                Она резко потерла руками лицо, и болезненное ощущение дезориентации отступило. Она была в Дерри. Дерри, штат Мэн, где ее муж провел детство, о котором, как он сказал, он больше не помнит. Незнакомое ей и не особенно хорошее место по своей атмосфере, но, по крайней мере, известное. Она была здесь, потому что Билл был здесь, и она увидит его завтра, в гостинице Дерри. Что бы ужасного здесь ни случилось, что бы ни означали те новые шрамы на его руках, они встретят это вместе.

                Она позвонит ему, скажет, что она здесь, потом придет к нему. После этого... ну...

                На самом деле, она не имела никакого представления, что будет после этого. Дезориентация, это желание быть в каком-то месте, которого по существу не было, снова наступила. Когда ей было девятнаддать лет, она проделала турне с жалкой театральной труппой; сорок никем не замеченных спектаклей "Мышьяк и Старый Шнурок" в сорока ничем не примечательных городках и городишках. Все они прошли за сорок семь совсем не замечательных дней. Она начала с "Бобового Театра" в Массачусетсе и закончила в "Сыграй это снова, Сэм" " Саусалито. И где-нибудь в промежутке, в какомнибудь городке Среднего Запада вроде Амес, Айова, или Грэнд Аил, Небраска, или, может быть, Джубели, Северная Дакота, она вот так просыпалась в середине ночи, охваченная паникой, без ориентации, не понимая, в каком городе она находится, какой сейчас день и вообще зачем она там, где она была. Даже ее имя казалось ей нереальным.

                Это чувство сейчас снова вернулось. Ее дурные сны не прекратились с пробуждением, и она почувствовала неконтролируемый страх. Город, казалось, сдавил ее, как удав. Она могла чувствовать его, и ощущения, которые он вызывал, не были хорошими. Она даже пожалела, что не последовала совету Фрэдди и не осталась.

                Ее сознание сосредоточилось на Билле, хватаясь за мысли о нем, как тонущая женщина схватилась бы за доску, за спасательный пояс, за все, что (мы все летаем здесь внизу. Одра) держится на поверхности.

                Холодок пронизал ее, и она скрестила руки на обнаженной груди. Озноб покрыл ее кожу мурашками. На мгновение ей показалось, что какой-то голос говорит вслух, но внутри ее головы. Как будто там сидел кто-то чужой.

                Я схожу с ума! Господи, что это?

                Нет, - ответило ее сознание. - Это просто дезориентация... нарушение суточного ритма организма после перелета через несколько часовых поясов... беспокойство о муже. Никто не говорит внутри твоей головы. Никто...

                "Мы все здесь внизу летаем. Одра, - сказал голос из ванной комнаты. Это был реальный голос, реальный, как сам дом. И лукавый. Лукавый и издевательский, и злой. - Ты тоже будешь летать". Голос издал плотоядный смешок, который убывал, пока не стал звучать, как свист в засорившейся канализации. Одра вскрикнула... затем прижала руки ко рту.

                - Я не слышала этого.

                Она проговорила это вслух, рассчитывая, что тот голос будет возражать ей. Он не возражал. В комнате было тихо. Где-то далеко в ночи просвистел поезд.

                Внезапно ей так понадобился Билл, что ждать до утра казалось невозможным. Она была в стандартной комнате мотеля, такой же, как тридцать девять других номеров, но внезапно это показалось ей слишком. Все. Когда вы начинаете слышать голоса, это уже слишком. От этого бросает в дрожь. Она, казалось, вновь скатывалась в кошмар, которого совсем недавно избежала. Она чувствовала себя испуганной и ужасно одинокой. Хуже, - подумала она. - Я чувствую себя мертвой. Вдруг ее сердце дважды толкнулось в грудь, заставив ее хватать воздух и испуганно кашлять. На мгновение она почувствовала страх от сидения на одном месте, клаустрофобию внутри собственного тела и подумала, не имеет ли весь этот ужас в конце концов банальных физических причин: может быть, у нее будет сердечный приступ. Или уже был.

                Сердце отпустило, но с трудом.

                Одра включила свет у тумбочки и посмотрела на часики. Двенадцать минут четвертого. Она бы поспала, но это теперь для нее не имело значения - ничего не имело значения, кроме того, чтобы услышать его голос. Она хотела закончить ночь с ним. Если бы Билл был рядом с ней, ее часовой механизм работал бы синхронно с его, и она бы успокоилась. Кошмары ушли бы прочь. Он описывал чужие кошмары - это была его профессия, - но ей он никогда не давал ничего, кроме спокойствия. И этого спокойствия, странного холодного ядрышка в его пылком воображении, ей сейчас так не хватало. Она взяла телефонную книгу, нашла номер гостиницы в Дерри и набрала его.

                - Гостиница Дерри слушает.

                - Будьте добры, позвоните, пожалуйста, в номер мистера Денбро. Мистера Уильяма Денбро.

                - Этому парню звонят когда-нибудь днем? - спросил клерк, и прежде чем она сумела подумать и спросить, что должно означать "этому", он ее соединил.

                Телефон прозвонил раз, другой, третий. Она представило его, натянувшего одеяло до самого носа, могла представить, как одна рука его выпросталась наружу, нащупывая телефон. Она видела, как он делал это раньше, и любящая улыбка коснулась ее губ. Она погасла, когда телефон прозвонил четвертый раз... и пятый... и шестой. На половине седьмого звонка связь прервалась.

                - Номер не отвечает.

                - Черт знает что, - сказала Одра, более чем когда-либо напуганная и обеспокоенная. - Вы уверены, что позвонили в ту комнату?

                - Да, - сказал клерк. - Мистер Денбро говорил по внутреннему телефону минут пять назад. Я знаю, что он на тот звонок ответил, потому что свет на щите горел минутудве. Он, должно быть, пошел в другой номер.

                - Так, а какой это был номер?

                - Я не помню. Шестой этаж, помоему. Но...

                Она опустила трубку на рычаг. Вдруг четкая, определенная, наводящая уныние мысль пришла ей в голову. Это была женщина. Какая-то женщина позвонила ему... и он ушел к ней. Ну что теперь, Одра? Как мы с этим справимся?

                Она чувствовала, что подступают слезы. Они щекотали ее глаза и нос; она могла чувствовать комок рыданий в глубине горла. Никакого гнева по крайней мере пока не было... только болезненное чувство утраты и ненужности свободы.

                Одра, держи себя в руках. Ты делаешь слишком поспешные выводы. Сейчас середина ночи, тебе приснился страшный сон, и теперь тебе видится Билл с другой женщиной. Но это не обязательно так. Что тебе нужно сделать, так это встать - так или иначе, ты больше не уснешь. Включи свет и дочитай роман, который начала в самолете. Помнишь, что говорит Билл? Лучший допинг. Книга здоровье. Никакого возбуждения. Больше никаких ударовкошмаров и слышащихся голосов. Дороги Сойерс и Лорд Питтер, вот билет. Девять Портных. Так и до рассвета не дотянешь. Это...

                Вдруг в ванной комнате включился свет; она видела его под дверью. Затем щелкнула задвижка, и дверь широко распахнулась. Она уставилась на нее, глаза округлились, руки инстинктивно закрыли крестнакрест грудь. Сердце начало биться о грудную клетку, и кислый привкус адреналина наполнил рот.

                Тот же голос, низкий и протяжный, сказал: "Мы все здесь внизу летаем. Одра". Последнее слово было длинным, низким угасающим вскриком: "Одрааааааа ааа", который закончился снова тем болезненным булькающим звуком, так похожим на смех.

                - Кто там? - закричала она, подавшись назад.

                Это не было мое воображение, никоим образом, вы не должны говорить мне, что...

                Щелкнул телевизор. Она обернулась и увидела клоуна в серебристом костюме с большими оранжевыми пуговицами, дурачащегося на экране. Там, где должны были быть глаза, виднелись лишь черные глазницы, и, когда его нарисованные губы растянулись в ухмылку, она увидела острые, как бритвы, зубы. Он держал отрубленную голову, с которой капала кровь. Ее глаза закатились, рот открылся, но она могла хорошо разглядеть, что это голова Фрэдди Файерстоуна. Клоун смеялся и танцевал. Он раскачивал голову, и капли брызгали на внутреннюю часть экрана. Она слышала, как они там шипят.

                Одра пыталась закричать, но ничего не вышло, кроме слабого стона. Она нащупала платье, висевшее на спинке стула, и сумочку. Распахнула дверь и громко захлопнула ее за собой, тяжело дыша, с белым как бумага лицом. Она выронила сумочку и коекак натянула через голову платье.

                - Лети, - сказал из-за нее низкий, хихикающий голос, и она почувствовала, как холодный палец ласкает ее голую пятку.

                Она издала еще один высокий грудной крик и отшатнулась, от двери. Белые мертвые пальцы шарили взадвперед под ней, вместо сошедших ногтей на них темнели багровобледные бескровные пятна. Они с шорохом скребли по грубому ворсу ковра в холле.

                Одра подхватила ремешок сумочки и побежала голыми ногами к двери в конце холла. Она была сейчас и слепой панике, ее единственной мыслью было найти гостиницу в Дерри и Билла. Не имело значения, лежит ли он в постели с другой женщиной, или с целым гаремом. Она найдет его и заставит забрать ее от этого, чем бы оно ни было, отвратительного существа, и из этого города.

                Она выбежала на улицу, на стоянку, дико озираясь в поисках своей машины. На мгновение ее мозг оцепенел, и она не могла даже вспомнить, какую машину она водит. Затем вспомнила, "датсун" табачнобурого цвета. Она увидела ее в глубине стоянки и поспешила к ней. Она судорожно рылась в сумочке в поисках ключей, со все возрастающей паникой перебирая таблетки, косметику, мелочь, очки от солнца, пластинки жвачки - все в полном беспорядке. Она не заметил ветхую "ЛТД", припаркованную нос к носу с нанятой ею машиной, и человека, сидящего за рулем. Она не видела, как дверца "ЛТД" открылась и водитель вышел; она пыталась совладать с усиливающейся уверенностью, что она оставила ключи от "датсуна" в комнате. Она не могла вернуться туда, просто не могла.

                Ее пальцы нащупали твердый с зубчиками металл под коробочкой мятных таблеток, и она схватила его с радостным криком. На какой-то страшный миг она подумала, что это может быть ключ от их "ровера", стоящего сейчас в гараже на Флит-стрит за три тысячи миль отсюда; и затем нащупала бланк о найме машины. Она вставила ключ в замок, дыша коротко и тяжело, и повернула его. Тут на ее плечо опустилась рука, и она закричала... на этот раз громко. Где-то в ответ залаяла собака, но это было все.

                Рука, твердая как сталь, грубо схватила ее и повернула. Лицо, которое ощ увидела перед собой, было распухшим и пьяным. Глаза сверкали. Когда вздутые хубы растянулись в гротескной улыбке, она уведела, что несколько передних зубов было выбито. Обломки торчали, как гнилые пеньки.

                Она пыталась что-то сказать и не могла. Рука держала крепко.

                - Не видел ли я вас в кино? - прошептал Том Роган. Комната Эдци

                Веверли и Билл быстро оделись, ничего не говорят и поспешили в комнату Эдди. По дороге к лифту они услышали где-то сзади телефонный звонок. Звук был приглушенным, как будто призрачным.

                - Билл, это у тебя звонят?

                - Мможет ббыть, - сказал он. - Одан из ннаших ззвонит, ннавернно.

                Он нажал кнопку "Вверх".

                Эдди открыл им дверь, лицо у него было белое и напряженное. Его левая рука торчала под углом, неестественным и чем-то напоминающим прежние времена.

                - У меня все в порядке, - сказал он. - Я принял два "Дарвона". Боль уже не такая сильная.

                Но ему явно было плохо. Его губы, сжатые почти в одну черту, посинели и распухли.

                Билл посмотрел за его спину и увидел тело на полу. Одного взгляда было достаточно, чтобы удостовериться сразу в двух вещах, - это был Генри Бауэре, и он был мертв. Он прошел мимо Эдди и встал на колени около тела. Горлышко бутылки "Перье" глубоко вошло в живот Генри вместе с клочьями его рубахи. Глаза Генри были полуоткрыты и подернуты пеленой. Рот, залитый кровью, скривился в злобной гримасе. Руки скрючились в когти.

                На него упала тень, и Билл посмотрел вверх. Это была Беверли. Она смотрела на Генри без всякого выражения.

                - Ввсе ввремя он ггонялся зза ннами, - сказал Билл.

                Она кивнула.

                - Он не кажется старым. Ты видишь это, Билл? Он совсем не кажется старым.

                Внезапно она посмотрела назад, на Эдди, который сидел на кровати. Эдди как раз выглядел старым, старым и изможденным. Его рука беспомощно лежала на коленях.

                - Нужно вызвать врача для Эдди.

                - Нет, - сказали в унисон Билл и Эдди.

                - Но он же ранен! Его рука...

                - Это тто же ссамое, что и в пппрошлый рраз, - сказал Билл. Он встал на ноги и взял ее руки в свои, глядя ей в лицо. - Как только ммы ввыйдем отсюда... как только ммы объявим ггороду...

                - Они арестуют меня за убийство, - сказал мрачно Эдди. - Или всех нас. Или задержат. Или что-то в этом роде. Потом произойдет несчастный случай. Один из тех несчастных случаев, которые случаются только в Дерри. Может быть, они запихнут нас в тюрьму, и помощник шерифа придет в ярость и перестреляет всех нас. А может, мы все умрем от трупного яда или решим вдруг повеситься в наших камерах.

                - Эдди, это сумасшествие! Это...

                - Неужели? - спросил он. - Помни, это Дерри.

                - Но мы теперь взрослый Ведь вы не думаете... я имею в виду, он пришел сюда в середине ночи... напал на тебя...

                - Чччто? - спросил Билл. - Где нинож?

                Она посмотрела вокруг, но не увидела его и упала на колени, чтобы посмотреть под кроватью.

                - Не беспокойся, - сказал Эдди тем же самым слабым голосом, со свистом. - Я стукнул дверью по его руке, когда он пытался пырнуть меня. Он уронил его, и я ногой зашвырнул его под телевизор. Сейчас его нет. Я уже смотрел.

                - Бббеверли, зови остальных, - сказал Билл. - Я могу ннналожить шшину на руку Ээдди, мне ккажется.

                Она посмотрела на него долгим взглядом, затем снова посмотрела вниз на лежащее тело. Она подумала, что вид этого номера все объяснит любому полицейскому, у которого есть хоть что-то в голове. В номере видны явные следы борьбы. Рука Эдди сломана. Этот человек мертв. Типичный случай самообороны от ночного взломщика. Но тут она вспомнила мистера Росса. Мистера Росса, поднявшегося, посмотревшего, а затем просто сложившего газету и ушедшего в дом.

                Как только мы выйдем отсюда... как только мы объявим городу...

                Это заставило ее вспомнить Билла в детстве, его белое, усталое, голубоглазое лицо, когда он говорил: "Дерри - это Оно. Вы меня понимаете? Любое место, куда мы пойдем... когда Оно доберется до нас, они не увидят, они не услышат, они не узнают. Вы понимаете это? Все, что мы можем сделать, - дто постараться закончить то, что мы начали".

                Стоя сейчас здесь, глядя на труп Генри, Беверли думала: Они оба говорят, что мы все опять окунулись в это. Что это стало повторяться. Все это. ребенком я могла принять это, потому что дети, верят в чудеса. Но...

                - Вы уверены? - спросила она безнадежно, - Билл, ты уверен}

                Он сидел на кровати с Эдди, бережно взяв его руку.

                - А ттты? - спросил он. - После всего того, что случилось сегодня?

                - Да. Все, что случилось. Их кошмарный ленч. Почтенная старая женщина, которая превратилась в сморщенную ведьму у нее на глазах, (мой родитель был и моим мучителем) и цикл рассказов в библиотеке сегодня вечером с сопутствующими явлениями. Все те вещи. И все-таки... ее мозг кричал, отчаянно звал остановить это сейчас, пресечь доводами рассудка, потому что если она не прекратит, они наверняка закончат эту ночь тем, что спустятся в Барренс, найдут одну насосную установку и...

                - Я не знаю, - сказала она. - Я просто... не знаю. Даже после всего того, что случилось, Билл, мне кажется, что мы могли бы вызвать полицию. Может быть.

                - Ввызови остальных, - снова сказал Билл. - Поссмотрим, что ооони ддумают.

                - Хорошо.

                Она позвонила сначала Ричи, затем Вену. Оба согласились прийти прямо тут же. Никто не спрашивал, что случилось. Она нашла телефон Майка в книге и набрала его номер. Ответа не было; после десятка гудков она повесила трубку.

                - Ппопробуй в библиотеку, - сказал Билл.

                Он взял короткие стержни от карниза с меньшего из" двух окон в комнате Эдди и крепко привязал их к руке Эдди поясом от банного халата и резинкой от пижамы.

                Еще до того как она нашла номер, раздался стук в дверь. Бен и Ричи пришли вместе, Бен в джинсах и рубашке навыпуск, Ричи- в нарядных серых хлопчатобумажных брюках и с пижамным верхом. Его глаза осторожно оглядывали всю комнату из-за очков.

                - Боже, Эдди, что случилось...

                - О, мой Бог! - вскрикнул Бен. Он увидел Генри на полу.

                - Сспокойно! - резко сказал Билл. - И ззакррой ддверь!

                Ричи закрыл. Его глаза остановились на теле.

                - Генри?

                Бен сделал три шага вперед к покойнику и затем остановился, как будто испугавшись, что он может укусить его. Он посмотрел беспомощно на Билла.

                - Ттты ррасскажи, - сказал он Эдди. - Ппроклятое зззаикание ввсе ввремя остановится ххуже и ххуже.

                Эдди описал все, что случилось, пока Беверли выискивала номер общественной библиотеки Дерри и звонила по нему. Она думала, что Майк, возможно, заснул там, - у него в конторе есть даже своя койка. Случилось то, чего она не ожидала: трубка была снята на втором гудке, и голос, которого она раньше никогда не слышала, сказал "алло".

                - Хелло, - ответила она, глядя на остальных и делая неопределенный жест рукой. - Мистер. Хэнлон там?

                - Кто это? - спросил голос.

                Она провела языком по губам. Билл пристально смотрел на нее. Бен и Ричи озирались. Начало настоящей тревоги зашевелилось внутри нее.

                - А кто вы? - задала она встречный вопрос. - Вы не мистер Хэнлон.

                - Я шеф полиции Дерри Эндрю Рэдмахер, - сказал голос. - Мистер Хэнлон сейчас находится в больнице Дерри. Недавно на него было нападение, и он тяжело ранен. Теперь скажите, пожалуйста, кто вы? Я хочу знать ваше имя.

                Но она едва слышала это последнее. Волны шока прокатились через нее, поднимая ее головокружительно высоко, за пределы себя. Мышцы ее живота, и ноги, и пах - все стало чужим и затекло, и она подумала бессвязно: Должно быть, вот так бывает, когда люди боятся, что они намочат штаны. Конечно. Просто теряется контроль над теми мышцами...

                - Как тяжело он ранен? - услышала она свой бумажный голос, и затем Билл встал рядом, его рука на ее плече, и Бен был тут, и Ричи, и она почувствовала прилив благодарности к ним. Она протянула свою свободную руку, и Билл взял ее. Ричи положил свою руку на руку Билла, а Бен - на руку Ричи. Подошел Эдди и положил сверху свою здоровую руку.

                - Я хочу знать ваше имя, - резко повторил Рэдмахер, и на какой-то момент маленький трусишка внутри нее, трусишка, который был воспитан ее отцом и охраняем ее мужем, почти что ответил: Я Беверли Марш, и я в гостинице Дерри. Пожалуйста, пришлите мистера Нелла. Здесь мертвый человек, который все еще наполовину мальчик, и мы все очень испугались.

                Но она сказала:

                - Я... боюсь, я не могу сказать вам. Пока что не могу.

                - Что вы знаете об этом?

                - Ничего, - сказала она, потрясенная. - С чего вы взяли, что я знаю? Боже мой!

                - Вы что, каждое утро звоните в библиотеку в полчетвертого утра? спросил Рэдмахер. - Так? Это хреново, юная леди. Это нападение, и то, как парень выглядит, - он может умереть к восходу солнца. Я еще раз вас спрашиваю: кто вы и что вы знаете об этом?

                Закрыв глаза, сжимая руку Билла изо всех сил, она спросила:

                - А может, он уже умер? Вы просто не говорите мне, чтобы не пугать меня? Он действительно умер? Пожалуйста, скажите мне.

                - Он очень тяжело ранен. И если это не пугает вас, то должно пугать. Теперь я хочу знать, кто вы и почему...

                Как во сне, она увидела, как ее рука плавно рассекла пространство и положила трубку на рычаг. Она посмотрела на Генри и почувствовала шок такой же резкий, как прикосновение холодной руки. Один глаз Генри был закрыт. Из другого, разбитого, непрерывно текло.

                Казалось, Генри подмигивает ей.

                Ричи позвонил в госпиталь. Билл подвел Беверли к кровати, и она села рядом с Эдди, глядя в пространство. Она думала, что заплачет, но слез не было. Единственное чувство, которое она осознавала и которое было сильным, это желание, чтобы кто-то накрыл Генри Бауэрса. Его подмигивающий взгляд ей вовсе не нравился.

                В долю секунды Ричи сделался репортером из "Дерри Ньюз". Он понял, что на мистера Майкла Хэнлона, главного библиотекаря города, было совершено нападение, когда он поздно засиделся в библиотеке. Несколько слов из больницы о состоянии мистера Хэнлона?

                Ричи слушал, кивая.

                - Понимаю, мистер Керпаскиан - вы это пишете с двумя "к"? Так. о'кей. И вы...

                Он слушал, делая пальцем машинальные движения, как будто писал на прокладке.

                - У... угу... да. Да, понимаю. Ну что мы обычно делаем в таких случаях - ссылаемся на вас как на "источник". Затем, позднее, мы можем... угу... ладно! Правильно! - Ричи сердечно рассмеялся и стер капли пота со лба; он снова послушал. - о'кей, мистер Керпаскиан. Да. Я... да, понял, КЕРПАСКИАН, правильно! Чешский еврей, правда? Неужели? Это... это самое необычное. Да, хорошо. Спокойной ночи. Спасибо.

                Он положил трубку и закрыл глаза.

                - Иисус! - закричал он густым, низким голосом. - Иисус! Иисус! Иисус!

                Он сделал движение, как будто хотел смахнуть телефон со стола, а затем просто уронил руку. Снял очки и протер их полой пижамы.

                - Он жив, но в тяжелом состоянии, - сказал он остальным. - Генри разрезал его на куски, как рождественскую индейку. Один из порезов пришелся на бедренную артерию, и он потерял всю кровь, которую может потерять человек, и все-таки остался жив. Майк сумел сделать жгут, иначе он бы умер, пока его искали.

                Беверли начала плакать. Она плакала, как ребенок, обеими руками закрыв лицо. Некоторое время ее икающие рыдания и быстрый свист дыхания Эдди были единственными звуками в комнате.

                - Майк был не единственным, кого разделали, как рождественскую индейку, - сказал наконец Эдди. - Генри выглядел так, будто он прошел двенадцать туров с Рокки Бальбоа в кухонном искусстве.

                - Тты ввсе еще ххочешь идти в пполицию, Бев?

                На ночном столике были таблетки, но они размокли в луже из "Перье". Она пошла в ванную комнату, далеко огибая тело Генри, взяла губку и полила ее холодной водой. Губка приятно освежала ее разгоряченное опухшее лицо. Она почувствовала, что опять может думать ясно - не рационально, но ясно. Она вдруг поняла, что рациональность убьет их, если они попытаются воспользоваться ею сейчас. Тот полицейский. Рэдмахер. Он заподозрил ее. Естественно. Люди не звонят в библиотеку в полчетвертого утра. Он предположил какую-то связь с убийством. Что бы он предположил, если бы выяснил, что она звонила ему из комнаты, где на полу, с бутылкой, воткнутой в кишки, лежит мертвец? Что она и еще четверо только что приехали в город, приехали для воссоздания союза, а этому парню случилось пройти мимо? Поверила бы она в эту сказку, если бы они поменялись местами? Поверил бы кто-нибудь? Конечно, они бы подкрепили их рассказ, добавив, что они приехали, чтобы прикончить чудовище, живущее в канализации под городом. Это определенно добавило бы ноту убедительности, ноту твердого реализма.

                Она вышла из ванной и посмотрела на Билла.

                - Нет, - сказала она. - Я не хочу идти в полицию. Я думаю, Эдди прав- с нами могло бы что-то произойти. Что-то окончательное. Но не это действительная причина.

                Она посмотрела на них четверых.

                - Мы поклялись, - сказала она. - Мы поклялись. Братом Билла... Стэном... всеми остальными... а теперь Майком. Я готова, Билл.

                Билл посмотрел на остальных.

                Ричи кивнул.

                - О'кей. Большой Билл. Давай попробуем.

                Бен сказал:

                - Шансов у нас сейчас меньше, чем когда-либо. Нас на двух меньше теперь.

                Билл ничего не сказал.

                - О'кей, - кивнул Бен. - Она права. Мы поклялись.

                - Ээээдди?

                Эдди слаб? улыбнулся.

                - Я думаю, мне еще раз достанется на той лестнице. Если лестница все еще там.

                - Хотя на этот раз нет никого, кто бросал бы камни, - сказала Беверли. - Они мертвы. Все трое.

                - Мы это сделаем сейчас, Билл? - спросил Ричи.

                - Дддда, - сказал Билл. - Я ддумаю, ннастало ввремя.

                - Можно я что-то скажу?-резко спросил Бен. Билл посмотрел на него и слегка усмехнулся.

                - В любое ввремя.

                - Вы, парни, по-прежнему лучшие друзья, которых я Когда-либо имел, сказал Бен. - Неважно, как это проявляется. Я просто... вы знаете, хотел сказать вам это.

                Он осмотрел стоящих вокруг друзей, и они серьезно посмотрели на него.

                - Я рад, что я вспомнил вас, - добавил он.

                Ричи фыркнул. Беверли хихикнула. Затем они все засмеялись, глядя друг на друга постарому, несмотря на то, что Майк был в больнице, возможно, умирающий или уже мертвый; несмотря на то, что рука Эдди была сломана опять; несмотря на то, что это было очень раннее утро.

                - Соломенная Голова у тебя такой слог, - сказал Ричи, смеясь и вытирая глаза. - Он должен был стать писателем, Большой Билл.

                Все еще слегка смеясь, Билл сказал:

                - И ннна эээтой ннноте...

                Они взяли нанятую Эдди машину. Правил Ричи. Туман был сейчас плотнее, застилая улицы словно сигаретным дымом, но не добираясь до высоких, закрытых уличных фонарей. Звезды наверху казались яркими льдинками, весенние звезды... но, высунув голову в полуоткрытое окно со стороны пассажирского сиденья, Билл подумал, что в отдалении слышится летний гром. Где-то за горизонтом собирался дождь. Ричи включил радио и нашел Джина Винсента, поющего "Би Боп АЛула". Он нажал на другую кнопку и получил Бадди Холли. Третье переключение принесло Эдди Кохрейна, поющего "Лето голубеет".

                - "Я бы хотел помочь тебе, сын, но ты слишком молод для того, чтобы голосовать", - пел глубокий голос. - Выключи, Ричи, - мягко сказала Беверли.

                Он потянулся к радио, и его рука застыла.

                - Настройтесь на "Парад мертвецов" Ричи Тозиера! - смеющийся, крикливый голос клоуна вывел под удары кончиками пальцев по струнам гитары из мелодии Эдди Кохрейна. - Не дотрагивайся до радио, держи его настроенным на роке, они ушли из хитпарадов, но не из наших сердец и продолжают приходить, прямо сейчас} Приходите все! Мы все играем в меткость здесь! Все! И если ты не веришь мне, послушай утренний конферанс с выходом из могилы. Джорджи Денбро! Скажи им, Джорджи!

                И вдруг брат Билла запричитал из радио: Вы отослали меня из дома, и Оно убило меня! Я думал. Оно в подвале, Большой Билл, я думал. Оно в подвале, но Оно в канализации, и Оно убило меня, да. Оно убило меня. Большой Билл, и ты позволил Ему."

                Ричи повернул выключатель с такой силой, что ручка отвалилась и упала на коврик.

                - Рок-н-ролл действительно в кайф, - сказал Ричи, его голос дрожал. Бев права, мы оставим это, что вы скажете?

                Никто не ответил. Лицо Билла было бледным, спокойным и задумчивым под мерцанием уличных фонарей, и, когда на западе снова пророкотал гром, они все услыхали его. В Барренсе

                Тот же самый старый мост.

                Ричи поставил машину около него, и они вышли и направились к ограждению - тому же самому старому ограждению - и посмотрели вниз.

                Тот же самый старый Барренс.

                Он, казалось, не изменился за последние двадцать семь лет; Биллу переход, сделанный здесь и ставший единственной новой приметой местности, казался нереал"ным, чем-то таким же эфемерным, как живопись на стекле или как эффект проекции заднего экрана в кино. Корявые старые деревья и кустарники мерцали во вьющемся тумане, и Билл подумал: Мне кажется, ват что мы имеем в виду, когда говорим о живучести памяти, памяти или чего-то вроде памяти, о чем-то, что видим в нужное время и с нужного угла, образе, который извергает эмоции, как реактивный двигатель. Вы видите его так четко, что все, что случилось в промежутке, исчезло, ушло. Если есть желание замкнуть круг между прошлым и настоящим, то круг замкнут.

                - Пппошли, - сказал он и забрался на перила.

                Они спустились за ним на насыпь, по которой были разбросаны щебень и галька. Когда они добрались до низины, Билл автоматически поискал глазами Сильвера и затем рассмеялся над собой. Сильвер стоял у стены в гараже Майка. Казалось, Сильвер вообще не играл здесь никакой роли, хотя это было странно после всей той истории с его появлением.

                - Введи ннас ттуда, - сказал Билл Вену.

                Бен посмотрел на него, и Билл прочитал в его глазах мысль: этот сон длился двадцать семь лет, Билл, - затем он кивнул и направился в подлесок.

                Тропа - их тропа - с тех пор заросла, и они должны были с усилием пробираться сквозь лабиринты терновника и боярышника; вокруг них усыпляюще пели сверчки, и несколько светлячков, первых ласточек на благоухающем летнем пиршестве, показалось в темноте. Билл предположил, что дети все еще играют там, но они сделали свои собственные секретные ходы и лазы.

                Они подошли к прогалине, где был их штаб, но теперь здесь вообще не было никакой прогалины. Чахлые кусты и сосны еще раз подтвердили все это.

                - Смотрите, - прошептал Бен и пересек прогалину (в их памяти это было все-таки здесь, просто перекрыто еще одним слоем живописи на стекле).

                Он за что-то дернул. Это была дверь красного дерева, которую они нашли на краю свалки, дверь, которую они использовали, чтобы доделать крышу клуба. Теперь она валялась в стороне и выглядела так, будто ее не касались десять лет или больше. Вьюнок прочно обосновался на грязной поверхности.

                - Оставь ее в покое. Соломенная Голова, - пробормотал Ричи. - Она уже старая.

                - Введи ннас ттуда, Бен, - повторил сзади Билл.

                Поэтому они пошли за ним к Кендускеагу, держась влево от прогалины, которой больше не существовало. Звук текущей воды становился громче, и они чуть не упали в Кендускеаг, перед тем как увидели его: разросшаяся листва стеной загораживала край насыпи. Край этот осыпался под каблуками ковбойских ботинок Вена, и Билл схватил его за шиворот.

                - Спасибо, - сказал Бен.

                - Не надо. Рраныпе тты бы утащил меня зза особой. Ссюда ввниз?

                Бен кивнул и повел их по заросшему берегу, пробираясь сквозь лабиринты кустарников, думая, насколько легче это было, когда у вас было только четыре фута пять дюймов роста и вы могли пройти под любым кустом, любыми зарослями (зарослями в сознании, также зарослями на пути, предположил он) одним небрежным рывком. Наш урок на сегодня, мальчики и девочки: чем больше вещи меняются, тем больше они меняются. Всякий, кто говорит, что, чем больше вещи меняются, тем больше они остаются теми же самыми, явно страдает серьезной умственной отсталостью. Потому что...

                Его нога наткнулась на что-то, и он свалился с глухим звуком, чуть не ударившись головой о бетонный цилиндр насосной установки. Она была почти похоронена в углублении, заросшем кустами ежевики. Когда он снова встал на ноги, он понял, что его лицо, руки, кисти исполосованы колючками ежевики в двух десятках мест.

                - Да хоть бы и в тридцати местах, - сказал он, чувствуя, как по щекам бежит кровь.

                - Что? - спросил Эдди.

                - Ничего.

                Он наклонился, чтобы посмотреть, что такое торчит. Наверное, корень.

                Но это был не корень. Это была железная крышка люка. Кто-то откинул ее.

                Конечно, - подумал Бен, - это мы. Двадцать семь лет назад.

                Но он понял, что это безумие, даже перед тем как увидел через ржавчину свежий параллельные царапины на металле. Насос в тот день не работал. Рано или поздно кто-то пришел бы, чтобы отремонтировать его, и положил бы крышку на место.

                Он встал, и они впятером собрались вокруг цилиндра и посмотрели внутрь. Они услышали звук стекающей воды. Больше ничего. Ричи взял все спички из номера Эдди. Теперь он зажег спичку и бросил ее вниз. В течение какого-то мгновения они могли видеть сырой внутренний рукав цилиндра и молчаливую громаду насосных механизмов. Это было все.

                - Может, здесь долго не были, - сказал натянуто Ричи. - Не обязательно должно случиться...

                - Это случилось относительно недавно, - сказал Бен. - Скорее всего после того, как прошел последний раз дождь.

                Он взял еще одну спичку у Ричи, зажег ее и показал на свежие царапины.

                - Ппод нней что-то есть, - сказал Билл, когда Бен погасил спичку.

                - Что? - спросил Бен.

                - Яя нне ммогу сказать. Похоже на ремень. Тты и Рричи, ппомогите ммне пперевернуть ее.

                Они схватились за крышку и поставили ее на ребро, как гигантскую монету. В это время Беверли зажгла спичку, и Бен осторожно поднял сумочку, которая торчала под крышкой люка. Он потянул ее за ремешок. Беверли начала задувать спичку и затем посмотрела в лицо Билла.

                - Билл? Что это? В чем дело?

                Глаза Билла застыли. Они не могли оторваться от потертой кожаной сумки с длинным ремнем. Вдруг он вспомнил название песни, которая звучала по радио в задней комнате магазина кожгалантереи, когда он купил ее. "Саусалито летние ночи". Это было сверхъестественно, загадочно. У него совершенно пересохло во рту-язык и небо, щеки были гладкими и сухими. Он слышал сверчков, и видел светляков, и обонял густую зеленую тьму, бесконтрольно сгущающуюся вокруг него, и он подумал: Это еще один трюк, еще одна иллюзия, она в Англии, это очередная дешевка, потому что Оно напугано, да. Оно не может быть таким же уверенным, как Оно было, когда вызывало нас всех, и вообще, Билл, успокойся - сколько потертых кожаных сумочек на длинных ремнях в мире, как ты думаешь? Миллион? Десять миллионов?

                Наверное, больше. Но только одна такая, как эта. Он купил ее для Одры в кожгалантерейном магазине Бербэнка, пока по радио играли "Саусалито летние ночи", по радио в задней комнате.

                - Билл? - Рука Беверли лежала на его плече, тряся его. Далеко. Двадцать семь тысяч лье под водой. Как называлась группа, которая пела "Саусалито летние ночи"? Ричи, наверное, знал.

                - Я знаю, - сказал Билл холодно прямо в удивленное, испуганное лицо Ричи и улыбнулся. - Это был "Дизель". Не слышу аплодисментов.

                - Билл, что случилось? - прошептал Ричи.

                Бил закричал. Он выхватил спички из рук Веверли, зажег одну и выхватил сумочку из рук Вена.

                - Билл, Боже, что...

                Он раскрыл молнию сумочки и перевернул ее. То, что выпало, было настолько Одрой, что на мгновение он нечеловеческим усилием воли сдержался, чтобы М закричать опять. Среди "Клонекса", пластинок жвачки и предметов косметики он увидел коробочку мятных таблеток "Алтоид"... и украшенную камнями пудреницу, которую Фрэди Файерстоун подарил ей, когда она согласилась на роль в "Комнате на чердаке".

                - Ммоя жжена ттам внизу, - сказал он, упал на колени и начал запихивать назад в сумочку ее вещи. Он пригладил щеткой свои волосы, которых больше не существовало, но он об этом даже не думал.

                - Твоя жена? Одра? - Лицо Беверли было крайне удивленным, глаза огромные.

                - Ее ссумочка. Ее ввещи.

                - О Боже, Билл, - пробормотал Ричи, - этого не может быть, ты же знаешь...

                Он нашел кошелек из крокодиловой кожи. Открыл его и держал. Ричи зажег еще одну спичку и смотрел в лицо, которое "н видел в полудюжине фильмов. Фотография на водительском удостоверении для "Калифорнии" Одры была менее чарующей, на вполне убедительной.

                - Но Ггенри мертв, и Виктор, и Бббелч... так кто же забрал ее? - он встал и посмотрел на них лихорадочно. - Кто забрал ее?

                Бен положил руку на плечо Билла.

                - Я думаю, спустимся лучше вниз и выясним, а?

                Билл посмотрел на него в прострации, как будто не понимая, кем может быть Бен, и затем его глаза прояснились.

                - Дда, - сказал он. - Эдди?

                - Билл, извини,

                - Ты можешь сспуститься?

                - Я однажды уже спускался.

                Билл наклонился, и Эдди обхватил правой рукой его шею. Бен и Ричи подсадили его, пока он не обхватил Билла ногами. Когда Билл перенес неуклюже одну ногу через крышку цилиндра, Бен увидел, что глаза у Эдди плотно закрыты... и какое-то мгновение ему казалось, что он слышит, как самая отвратительная в мире троица продирается через кустарники. Он повернулся, ожидая увидеть, как они трое выходят из тумана, но все, что он услышал, был поднимающийся бриз, который колыхал бамбук в четверти мили отсюда. Никого из их старых врагов не было в живых.

                Билл схватил тяжелую бетонную крышку цилиндра и направился вниз, шаг за шагом, ступенька за ступенькой. Эдди держался занего мертвой хваткой, и Билл едва мог дышать. Ее сумочка. Боже мой, как могла ее сумочка попасть сюда? Не имеет значения. Но если Ты там, Господь, и если Ты внемлешь молитвам, пусть с ней все будет в порядке, не дай ей страдать за то, что Бев и я сделали ночью, или за то, что сделал я однажды летом, когда был ребенком... и это был клоун? Это Боб Грей похитил ее? Если да, я не знаю, сможет ли даже Бог помочь ей.

                - Я боюсь, Билл, - сказал Эдди тонким голоском.

                - Я ттоже. - Он наполовину присел, вздрогнув, когда холодная вода поднялась до паха, и опустил Эдди. Они стояли по колено в воде и смотрели, как другие спускаются то лестнице.

Глава 21

ПОД ГОРОДОМ

                Оно, август 1958

                Что-то новое случилось в мире.

                В первый раз за все время, что-то новое.

                До Вселенной были только две вещи. Одной было Оно Само, а другой была Черепаха. Черепаха была тупым старым существом, которое никогда не выходило из панциря. Оно думало, что, может быть. Черепаха мертва, мертва в течение последних биллионов лет или около того. Даже если этого не было, это было все-таки глупое старое существо, и даже если Черепаха вытошнила всю Вселенную, это не изменило факта ее глупости.

                Оно пришло сюда намного позже того, как Черепаха удалилась в свой панцирь, сюда, на Землю, и Оно открыло здесь глубину воображения, которая была почти что новой, почти что имела значение. Это качество воображения сделало пищу очень вкусной. Их разодранная зубами плоть вставала дыбом от экзотических ужасов и сладострасных страхов: им снились ночные чудища и движущаяся грязь; против своей воли они созерцали бесконечные бездны.

                На этой обильной пище Оно существовало в простом цикле - пробуждаться, чтобы есть, и засыпать, чтобы видеть сны. Оно создало место в Своем собственном воображении и смотрело на это место с любовью из мертвых огоньков, которые были Его глазами. Дерри был Его орудием убийства, жители Дерри - Его овцами. Все продолжалось.

                Затем... эти дети.

                Что-то новое.

                Впервые за все время.

                Когда Оно ворвалось в дом на Нейболт-стрит, имея в виду убить их всех, несколько обеспокоенное тем, что Оно не смогло уже сделать это (и, вероятно, это беспокойство было первой новизной), произошло что-то, что было совершенно неожиданным, о чем даже не думалось, и была боль, огромная, ревущая боль по всей форме, которую Оно приняло, и на одно мгновение был также страх, потому что единственная вещь, которая была общей у него с глупой старой Черепахой и с макрокосмом за пределами ничтожного яйца этого космоса, была как раз эта: все живые существа должны жить законами той формы, в которой они пребывают. Впервые Оно поняло, что, возможно. Его способность изменять Свои формы могла работать против него так же, как и за Него. Раньше никогда не было боли, раньше никогда не было страха; и на какое-то мгновение Оно подумало, что может умереть - О, Его голова была наполнена огромной белой серебряной болью, и Оно ревело и мяукало, и вопило, и, так или иначе, дети убежали.

                Но теперь они приближались. Они вошли в Его владения под городом, семь глупых детей, идущих через тьму без огня или оружия. Оно убьет их теперь, наверняка.

                Оно сделало огромное собственное открытие: Оно не нуждалось в изменениях или в новизне. Ему не нужны были новые вещи, никогда. Оно нуждалось только в еде и во сне, в еде и снова в сне.

                Вслед за болью и той короткой вспышкой страха возникло еще одно, новое ощущенье (так как все искренние эмоции были новыми для Него, хотя Оно было великим лицедеем эмоций) - гнев. Оно убьет детей, потому что они, по несчастью - поразительному несчастью! - ранили Его. Но Оно сначала заставит их страдать, потому что на какой-то миг они заставили Его испугаться их.

                Тогда приходите ко мне, думало Оно, слушая их приближение, приходите ко мне, детки, и вы увидите, как мы здесь летаем внизу... как мы все летаем.

                И все-таки была мысль, которая внедрялась, не взирая на то, что Оно пыталось изо всех сил отогнать эту мысль прочь. Это было просто вот что: если все вещи проистекали из него (а они наверняка проистекали, с тех пор как Черепаха извергла космос и затем ушла внутрь своего панциря), как могло любое существо этого или какоголибо другого мира дурачить Его или обижать Его - не важно, на миг ли, по ничтожному ли поводу. Как могло это быть?

                И поэтому последняя новая мысль пришла Ему в голову -не ощущение, а холодное рассуждеииега вдруг Оно не было единственным, как Оно всегда считало?

                А вдруг было еще Одно?

                И вдруг эти дети были агентами того. Другого?

                Вдруг... вдруг...

                Оно начало трепетать.

                Ненависть была новой. Боль была новой. Противостояние Его намерениям было новым. Но самой ужасной новой вещью был этот страх, боязнь. Не боязнь детей, она прошла, а боязнь не быть Единственным.

                Нет. Не было никого Другого. Наверняка не было. Возможно, потому что они были дети, их воображение имело некую жалкую силу, которую Оно недооценило. Но теперь, когда они подходили, Оно даст им прийти. Они придут, и Оно бросит их одного за другим в макрокосм... в мертвые огоньки своих глаз.

                - Да.

                Когда они придут сюда, Оно бросит их, орущих и безумных, в мертвые огоньки. В туннелях, 2.15

                У Бев и Ричи, может быть, было десять спичек, но Билл не разрешал им пользоваться ими. На данный момент, во всяком случае, в канализации все еще был тусклый свет. Немного, но он мог различить следующие четыре фута перед собой, и пока он мог это делать, они экономили спички.

                Он предполагал, что слабый свет, который они ощущали, должно быть, исходит из входныхвыходных отверстий в перекрытиях наверху, над их головами, может быть, даже из круглых отверстий в крышках люков. Казалось необычайно странным думать, что они под городом, но, конечно, к настоящему моменту они должны быть там.

                Вода теперь была глубже. Три раза проплывали мертвые животные: крыса, котенок, раздувшаяся светящаяся штука, которая могла быть сурком. Он слышал, как один из них пробормотал что-то брезгливое, когда этот зверек проплывал мимо.

                Вода, через которую они пробирались, была относительно спокойной, но все это должно было очень скоро закончиться: неслишком далеко наверху слышался постоянный пустой рев. Канализация поворачивала вправо. Они сделали поворот, и здесь были три трубы, изрыгающие воду в их трубу. Они шли наверх вертикально, как линзы на светофоре. Канализация здесь упиралась в тупик. Свет стал по краям ярче. Билл посмотрел наверх и увидел, что они находятся в квадратной, облицованной камнем шахте пятнадцати футов высотой. Там наверху была канализационная решетка, и вода лилась на них ведрами. Похоже было на примитивный душ.

                Билл безнадежно посмотрел на три трубы. Верхняя пропускала воду, которая была почти чистая, хотя в ней были листья, сучки и кусочки мусора: сигаретные окурки, обертки жевательной резинки, другие похожие штуковины. Средняя труба пропускала серую воду. А из самой нижней трубы шел сероватокоричневый поток нечистот.

                - Эээдди!

                Эдди с трудом подошел к нему. Его волосы прилипли ко лбу. Его гипс стал промокшей, капающей массой.

                - Ккуда?

                Если вам нужно было знать, как что-то построить, спрашивали Вена; если вам нужно было знать, по какой дороге идти, спрашивали Эдди. Они об этом не говорили, но все это знали. Если вы были в каком-то незнакомом месте и хотели попасть в знакомое, Эдди мог привести вас туда, делая повороты направо и налево с неиссякаемой уверенностью, до тех пор, пока вы просто не ограничивались тем, что послушно следовали за ним и надеялись, что все выйдет как полагается... что они всегда, повидимому, и делали. Билл рассказал однажды РичиА что, когда он и Эдди впервые начали играть в Барренсе, он, Билл, постоянно боялся заблудиться. У Эдди не было никаких страхов, и он всегда приводил их обоих прямо туда, куда обещал их вывести. "Если бы я зззаблудился в Хайнсвильских лесах, и Эээдди был бы со ммной, я ббы нне ггоропился, - сказал Билл Ричи. - Он просто знает. Мой ппапа гговорит, что ннекоторые ллюди, похоже, иимеют ккомпас в гголове. Ккак Эээдди:

                - Я не могу расслышать, что ты говоришь! - закричал Эдди.

                - По какой, я спросил?

                - По какой что? - Эдди сжимал ингалятор в здоровой руке, и Билл подумал, что он действительно больше похож на утонувшую крусу, чем на мальчика.

                - По какой нам идти?

                - Ну, это зависит от того, куда мы хотим идти, - сказал Эдди, и за это Билл чуть было его не придушил. Эдди с сомнением смотрел на три трубы. Все трубы могли бы им пригодиться, но нижняя выглядела особенно уютной.

                Билл собрал всех в кружок.

                - Где, черт побери, находится Оно? - спросил он их.

                - В середине города, - сказал быстро Ричи. - Прямо под центром города. Около Канала.

                Беверли кивнула. То же самое сделал Бен. И Стэн.

                - Ммайк?

                - Да, - сказал он, - вот где Оно. Около Канала. Или под ним.

                Билл снова посмотрел на Эдди.

                - По какой?

                Эдди неохотно показал на нижнюю трубу... и хотя сердце Билла опустилось, он вовсе не был удивлен.

                - Та.

                - О, черт, - сказал Стэн безрадостно. - Это дерьмо.

                - Мы не... - начал Майк и затем прервался. Он задрал голову, прислушиваясь к чемуто. Его глаза были встревожены.

                - Что... - начал Билл, но Майк приложил палец к губам, говоря Шшшшш!

                Теперь и Билл тоже мог слышать: звуки брызг. Приближение. Хрюканье и приглушенные слова. Генри все еще не отступал.

                - Быстро, - сказал Бен. - Пошли.

                Стэн посмотрел назад, на ход, которым они пришли, затем посмотрел на самую нижнюю из трех труб. Он плотно сжал губы и кивнул.

                - Пойдемте, - сказал он. - Дерьмо смывается.

                - Дружище Стэн смывает дерьмо! - закричал Ричи. - Ваккаваккава...

                - Ричи, заткнись, пожалуйста, - зашипела на него Беверли.

                Билл повел их к трубе, кривясь от запаха, и забрался внутрь. Запах: это была канализация, это было дерьмо, но здесь был еще какой-то запах, не так ли? Более плотный, более живой запах. Если бы хрюканье животного могло иметь запах (и, как предполагал Билл, если бы это животное, о котором идет речь, ело нужные вещи), оно бы походило на этот подзапах. Мы отправились в нужном направлении, все в порядке. Оно было здесь... и Оно было здесь давно.

                К тому времени, как они прошли двадцать футов, воздух стал густым и ядовитым. Они передвигались медленно, пробираясь сквозь вещество, которое не было грязью. Он посмотрел через плечо и сказал:

                - Ииди ппрямо зза мной, Ээдди. Тты ммне ннужен.

                Свет угас до самого слабого серого, немножко подержался на этом оттенке, затем исчез, и они оказались (из голубизны и) в черноте. Билл волочил ноги через зловоние, чувствуя, что он почти разрывает его физически, одну руку он держал перед собой и ждал, что в любой момент наткнется на всклокоченные волосы и зеленые глаза-лампы откроются в темноте. Конец наступит одной горячей вспышкой боли, когда Оно вырвет его голову из плеч.

                Тьма смешивалась со звуками, все это увеличивалось и отдавалось эхом. Он мог слышать за собой сопение друзей, иногда чьенибудь бормотание. Раздавались охающие стоны и бульканье. Один раз поток омерзительно теплой воды прошел за ним и между его ногами, замочив его по бедра и качнув его на пятках. Он чувствовал, как Эдди неистово хватает его за рубашку, а затем поток убывает. От конца прохода Ричи кричит с мрачным юмором:

                - Я думаю, нас только что описал Веселый Зеленый Гигант, Билл.

                Билл слышал, как вода и отбросы стекают небольшими порциями через сеть малых труб, которые сейчас должны быть над их головами. Он вспомнил разговор о канализационных трубах Дерри со своим отцом и подумал, что он знает, что это за труба, - она должна была управлять притоком воды, который случался во время сильных дождей и в сезон наводнений. Все это добро покидало Дерри, для того чтобы слиться с Торролтстрим и рекой Пенобскот. Городу нравилось выпускать свое говно в Кендускеаг, потому что оно воняло. Но вся так называемая сырая вода шла в Кендускеаг, и так как трубы не могли справиться со сточными массами, то случалось затопление, наподобие того, которое только что произошло. Если было одно, могло быть и другое. Он беспокойно посмотрел вверх, не увидел ничего, что могло быть решетками у трубы, а также по сторонам, и что в любой момент это может...

                Он не понял, что достиг конца трубы, до тех пор, пока не выпал из нее и на заковылял вперед, размахивая руками в бесплодной попытке удержать равновесие. Он упал на живот в полужидкую массу в двух футах внизу устья трубы, из которой только что вывалился. Что-то с писком пробежало над его рукой. Он закричал и сел, хватаясь дрожащей рукой за грудь, уверенный, что по нему только что пробежала крыса: он почувствовал отвратительное скольжение безволосого хвоста этого существа.

                Он попытался встать и ударился головой о низкий потолок новой трубы. Это был сильный удар, и Билл упал на колени, и большие красные цветы искрами рассыпались у него перед глазами.

                - Будь осторожен! - он услышал свой крик; слова отдавались эхом. Здесь сспуск, Эээдди! Где ттты?

                - Здесь! - взмахнувшая рука Эдди задела нос Билла. - Помоги мне, Билл, я не могу видеть...

                Раздалось огромное водяное керуошшшшшшшш!

                Беверли, Майк и Ричи закричали в унисон. При дневном свете почти совершенная гармония, которую они втроем составляли, была бы забавной; здесь внизу, в темноте, в канализации, она была устрашающей. Внезапно они все упали. Билл схватил Эдди медвежьей хваткой, пытаясь спасти его руку.

                - О Господи, я думал, я утону, - простонал Ричи. - Мы окунулись - вот те на, душ из говна, - черт возьми, они должны сделать сюда классный поход как-нибудь,

                Билл, мы можем взять мистера Карсона и провести его.

                - А миссис Джиммисон могла бы прочитать после этого лекцию о здоровье, - сказал Бен дрожащим голосом, и они все громко засмеялись. Когда смех иссяк, Стэн вдруг залился несчастными слезами.

                - Не надо, дружище, - сказал Ричи, положив руку на торчащие плечи Стэна. - Ты всех нас вынудишь плакать, дружище.

                - Все в порядке! - громко сказал Стэн, все еще плача. - Я могу вынести страх, но ненавижу торчать в этой грязи.

                - Как тты ддумаешь, сспички ееще мможно ииспользовать? - спросил Билл Ричи.

                - Я отдал мои Бев.

                Билл почувствовал в темноте прикосновение к своей руке и сжал спички. Они были сухими.

                - Я держала их под мышкой, - сказала она. - Они хорошие. Так или иначе, ты можешь попробовать.

                Билл взял одну спичку и зажег ее. Она загорелась, и он поднял ее вверх. Его друзья сбились в кучу, отшатнувшись при краткой яркой вспышке света. Они были обрызганы и запачканы экскрементами, и все выглядели очень маленькими и очень испуганными. За ними виднелась канализационная труба, из которой они вышли. Труба, в которой они стояли сейчас, была все-таки меньше. Она шла прямо в двух направлениях, ее поверхность была покрыта слоем отвратительных осадков. И...

                Он присвистнул и затряс спичкой, так как она обожгла его пальцы. Он прислушался и услышал звуки быстротекущей воды, капающей воды, внезапный фонтанирующий рев, когда открывались задвижки труб, пропуская отходы в Кендускеаг, который сейчас был Бог знает как далеко за ними. Он не слышал Генри и остальных - пока.

                Он спокойно сказал:

                - Справа от меня мертвец. Примерно в ддесяти ффутах от ннас. Я ддумаю, это мможет ббыть Пппп...

                - Патрик? - спросила Беверли, ее голос дрожал и был на грани истерики. - Это Патрик Хокстеттер?

                - Дддда. Тты ххочешь, ччтобы я ззажег еще одну сспичку?

                Эдди сказал:

                - Нужно, Билл. Если я не увижу, как идет труба, я не узнаю, куда идти.

                Билл зажег спичку. В ее мерцании они все увидели зеленый, распухший предмет, который был Патриком Хокстеттером. Труп усмехался им в темноте с жутким дружелюбием, но только половиной лица; остальное съели крысы. Вокруг Патрика были разбросаны его книги из летней школы, раздутые сыростью до размеров словарей.

                - Боже, - хрипло сказал Майк, глаза его были широко раскрыты.

                - Я опять их слышу, - указала Беверли. - Генри и остальных.

                Акустика, должно быть, донесла ее голос и до них; Генри заорал в канализационную трубу, и на мгновение показалось, будто он стоит прямо там.

                - Мы до вас доберемсяяяяяяяя!

                - Идите сюда! - закричал Ричи. Его глаза были яркие, сверкающие, пляшущие, лихорадочные. - Приходите, тупицы! Здесь прямо как в бассейне. При...

                Затем по трубе прошел пронзительный крик такого дикого ужаса и боли, что дрожащая спичка выпала из пальцев Билла. Рука Эдди обвилась вокруг него, и Билл опять взвалил на себя Эдди, чувствуя, что тело его дрожит, как провод под током, когда Стэн Урис прижался к нему с другой стороны... Тот крик поднимался и поднимался... а затем раздался звук непристойного густого пуканья и крик оборвался.

                - Что-то схватило одного из них, - задыхаясь, испуганно проговорил в темноте Майк. - Что-то... какой-то монстр... Билл, мы должны уйти отсюда... пожалуйста...

                Билл мог слышать всех, кто остался, - одного или двух, с этой акустикой невозможно было точно сказать, - как он пробирается, и спотыкается по канализационной трубе к ним.

                - По какой, Эдди? - спросил он настойчиво. - Тты зззнаешь?

                - К Каналу? - спросил Эдди, дрожа в руках Билла.

                - Да!

                - Направо. Мимо Патрика... или над ним, - голос Эдди вдруг стал твердым. - Мне на это наплевать. Он был одним из тех, кто сломал мне руку. И плюнул мне в лицо.

                - Давайте ппойдем, - сказал Билл, глядя назад, на канализационную трубу, которую они только что оставили. - Ддержитесь ддруг за ддруга, ккак рраныпе!

                Он ощупью пошел вперед, протискивая свое плечо вдаль склизкой фарфоровой поверхности трубы, скрежеща зубами, не желая наступить на Патрика... или в него.

                Так они медленно прошли дальше в темноту, пока вода бушевала вокруг них и пока снаружи буря гуляла и свистела, и несла раннюю темень на Дерри, темень, которая выла ветром, вспыхивала электрическим огнем и грохотала падающими деревьями, которые кричали предсмертными криками огромных доисторических существ.

                Оно, май 1985

                Теперь они снова подходили, и хотя все произошло во многом так, как Оно предвидело, кое-что, чего Оно не предвидело, вернулось: этот сводящий с ума, раздражающий страх... это чувство еще Одного. Оно ненавидело этот страх. Оно бы развернулось и съело его, если бы Оно могло... но страх издевательски плясал за пределами досягаемости, и Оно могло убить страх, только убив их.

                Наверняка в таком страхе не было нужды; они теперь были старше, и их число уменьшилось с семи до пяти. Пять было число силы, но оно не имело мистического качества, качества талисмана семи. Верно, Его слуга не смог убить библиотекаря, но библиотекарь умрет в больнице. Позднее, перед тем как рассвет коснется неба. Оно пошлет мужчинусанитара с отравленной пилюлей, которая покончит с библиотекарем раз и навсегда. Жена писателя была теперь с Ним, живая и все-таки неживая - ее мозг сильно повредился, когда она в первый раз увидела Его таким, каким Он был в действительности, - без всяких масок и чар, а все его чары были только зеркала, конечно, отбрасывающие на испуганного созерцателя худшее в его или ее собственном мозгу, гелиографические образы, как зеркало может направить солнечный луч в широко открытый доверчивый глаз и ошеломить его до слепоты.

                Теперь мозг жены писателя был с Ним, в Нем, за пределами конца макрокосма; в темноте за пределами Черепахи; в беспределье вне всех пределов.

                Она была в Его глазу; она была в Его мозгу.

                Она была в мертвых огоньках.

                О, но чары были удивительные. Хэнлон, например. Он не помнил, не сознавал, но его мать могла бы рассказать ему, откуда приходила птица, которую он видел на чугунолитейном заводе. Когда он был только шестимесячным ребенком, его мать оставила его спать в колыбели в боковом дворе и пошла вешать простыни и пеленки на веревку. Она прибежала на его крики. Большая ворона села ца край коляски и клевала младенца Майки, как злобная тварь в детской сказке. Он кричал от боли и страха, неспособный прогнать ворону, которая чувствовала легкую добычу. Мать ударила птицу кулаком и отогнала ее, увидела, что она до крови поранила в двухтрех местах руки Майки, и понесла его к доктору Стилвагону за прививкой от столбняка. Часть Майка помнила это всегда - крошечный ребенок, гигантская птица, и когда Оно пришло к Майку, Майк снова увидел гигантскую птицу.

                Но когда Его слуга, муж девчонки, раньше притащил жену писателя. Оно не надело никакой маски - Оно не одевалось, когда было дома. Мужслуга посмотрел один раз и упал замертво от шока, лицо серое, глаза наполнились кровью, которая излилась из его мозга в десятках точек. Жена писателя выдала одну сильную, ужасную мысль - О ДОРОГОЙ БОЖЕ, ЭТО ЖЕНЩИНА! -и затем все мысли прекратились. Она поплыла в мертвые огоньки. Оно вышло из. Себя и позаботилось о ее физических останках; подготовило их для дальнейшего поедания. Теперь Одра Денбро была подвешена в середине его владений, крестнакрест, голова свешивалась к плечу, глаза в изумлении щироко открыты, ступни ног опущены вниз.

                Но в них все-таки еще была сила. Уменьшенная, но все-таки была. Они пришли сюда детьми, и как-то, вопреки всем странностям, вопреки тому, что должно было быть, что могло быть, они сильно ранили Его, чуть не убили Его, заставили Его убраться глубоко в землю, где Оно обитало раненое.и ненавидящее, и дрожащее в растекающейся луже собственной странной крови.

                Отсюда еще одна новость, если хотите: впервые в Своей никогда не кончающейся истерии Оно вынуждено было составить план; впервые Оно нашло, что Оно боится просто принять то, что Оно хотело от Дерри, от Его собственного охотничьего угодья.

                Оно всегда любило детей. Многие взрослые могли быть использованы, не зная, что они были использованы, и Оно даже питалось некоторыми из старших на протяжении всех этих лет - у взрослых были свои собственные страхи, и их железы могли быть перфорированы, открыты, так что химикаты страха заполняли тело и солили мясо. Но их страхи были большей частью слишком сложны. Страхи детей были проще и обычно более мощные. Страхи детей можно было часто вызвать чем-то одним... и если требовалась приманка, что ж, какой ребенок не полюбит клоуна?

                Оно смутно понимало, что эти дети как-то повернули Его собственные инструменты против Него, что, по совпадению (наверняка, неумышленно, наверняка, не управляемые рукой какого-то Другого), связью семи чрезвычайно впечатлительных умов Оно было поставлено перед лицом великой опасности. Любой из этих семи по отдельности был бы Его едой и питьем, и если бы им не пришлось прийти вместе. Оно, наверняка, сожрало бы их одного за другим, влекомое богатством их воображения, как лев может быть влеком к одному определенному источнику запахом зебры. Но вместе они открыли волнующий секрет, о котором даже Оно не знало: что вера имеет вторую грань. Если есть десять тысяч средневековых крестьян, которые создают вампиров верой в их реальность, может быть один - возможно, ребенок, - который будет в состоянии вообразить кол, чтобы его убить. Но кол - это только глупая деревяшка, мозг - вот молот, который вгоняет его в тело вампира.

                Все-таки в конце концов Оно спаслось, ушло глубоко, и уставшие испуганные дети решили не идти за ним, когда Оно было в Своем самом уязвимом состоянии. Они решили поверить, что Оно мертво или умирает, и ушли.

                Оно знало об их клятве и знало, что они вернутся, так же как лев знает, что зебра в конце концов возвратится к источнику. Оно начало строить планы, еще когда Оно засыпало. Когда Оно проснется. Оно излечится, обновится-но их детства сгорят, как семь толстых свечей. Прежняя сила их воображения будет приглушена и ослаблена. Они больше не будут воображать, что в Кендускеаге водятся пираньи или что если вы наступаете на трещину, вы, может, действительно ломаете спину вашей матери, или что если вы убиваете божью коровку, севшую на вашу рубашку, ваш дом этой ночью сгорит. Вместо этого они поверят в страхование. Вместо этого они поверят в вино за обедом - приятное, но не слишком дорогое, вроде "ПоулиФюизе" 1983 года - и позволят его заказать - официант! Вместо этого они поверят, что пауки поглощают в сорок семь раз больше их собственного веса из-за избытка желудочного сока. Вместо этого они поверят в телевидение, в Гэри Харта, бегающего, чтобы предупредить инфаркт, и отказавшегося от мяса, чтобы предотвратить рак кишечника. С течениеА лет их мечты уменьшатся. И когда Оно проснется. Оно позовет их назад, да, назад, потому что страх был плодовитый, его порождением был гнев, а гнев кричал об отмщении.

                Оно позовет их и затем убьет их.

                Только теперь, когда они подходили, страх вернулся. Они выросли, и их воображение ослабло, но не настолько, насколько считано Оно. Оно чувствовало зловещий, выводящий из себя рост их силы, когда они соединяются вместе, и Оно в первый раз задумалось, не сделало ли Оно ошибки.

                Но зачем быть таким мрадным? Жребий брошен, и не все предзнаменования были плохи. Писатель наполовину спятил из-за своей жены, и это было хорошо. Писатель был самым сильным, тем, кто за годы как-то натренировал свой мозг для этой конфронтации, и когда писатель будет мертв с кишками, вывернутыми из тела, когда их драгоценный Большой Билл будет мертв, остальные быстро станут Им.

                Оно хорошо поест... и затем, возможно. Оно снова уйдет глубоко. И заснет. На какое-то время. В туннелях, 4.30

                - Билл! - крикнул Ричи в трубу, отдающую эхом.

                Он двигался так быстро, как мог, но это не было очень быстро. Он вспомнил, что детьми они, наклонившись, шли в этой трубе, которая вела от насосной установки в Баррейс. Сейчас он полз, и труба казалась невероятно узкой. Его очки продолжали спадать на кончик носа, а он продолжал водворять их на место. Он слышал позади себя Вена и Бев.

                - Билл! - закричал он снова. - Эдди!

                - Я здесь! - голос Эдди был еле слышен.

                - Где Билл? - крикнул Ричи.

                - Впереди наверху, - крикнул Эдди. Он теперь был очень близко, и Ричи скорее чувствовал, чем видел его как раз впереди. - Он не ждет!

                Голова Ричи наткнулась на ногу Эдди. Через минуту голова Бев наткнулась на зад Ричи.

                - Билл! - закричал пронзительно Ричи. Труба сконцентрировала его крик и послала его обратно, удцряя ему в уши. - Билл, подожди нас! Мы должны идти вместе, разве ты этого не знаешь?

                Слабо, отдаваясь эхом, донесся голос Билла:

                - Одра! Одра! Где ты?

                - Черт тебя подери, Большой Билл! - пробормотал Ричи тихо.

                Очки его упали. Он выругался, нащупал их и снова водрузил на нос. Он набрал дыхание и снова закричал:

                - Ты заблудишься без Эдди, чертова жопа! Подожди! Подожди нас! Ты слышишь меня, Билл? ПОДОЖДИ НАС, ЧЕРТ ВОЗЬМИ!

                Наступил мучительный миг тишины. Казалось, никто не дышал. Все, что мог слышать Ричи, это капающую в отдалении воду; в канализации не было воды, кроме случайных старых лужиц.

                - Билл! - он прошелся дрожащей рукой по волосам и едва сдержал слезы. ДАВАЙ... ПОЖАЛУЙСТА, ДРУЖИЩЕ! ПОДОЖДИ НАС! ПОЖАЛУЙСТА!

                И - еще тише - вернулся голос Билла:

                - Жду.

                - Спасибо Господу за маленькую услугу, - пробормотал Ричи. Он подтолкнул Эдди. - Идем.

                - Я не знаю, сколько я смогу с одной рукой, - сказал Эдди оправдываясь.

                - Ну, так или иначе, пошли, - сказал Ричи, и Эдди снова пополз.

                Билл, изможденный и измученный, ждал их в шахте канализации, где три трубы выстроились в ряд, как линзы на мертвом светофоре. Здесь было достаточно места, чтобы стоять.

                - Вон там, - сказал Билл. - Ккрисс. И Бббелч. .."Они посмотрели. Беверли застонала, и Бен положил на нее руку. Скелет Белча Хаггинса, одетого в сгнившие тряпки, казался более или менее нетронутым. То, что осталось от Виктора, было без головы. Билл посмотрел в глубь ствола и увидел оскаленный череп.

                Он был там, - останки его. Это нам специально оставили парни, подумал Билл и содрогнулся.

                Эта часть канализации уже не использовалась. Ричи гадал, почему здесь довольно чисто. Установка по очистке сточных вод была демонтирована. Когда-то, когда они все были заняты тем, что учились бриться, водить машину, курить, трахаться потихоньку, всей этой милой ерунде, была образована комиссия по защите окружающей среды, и она запретила сброс сточных вод в реки и каналы. Поэтому эта часть канализационной системы просто развалилась, и вместе с ней развалились тела Виктора Крисса и Белча Хаггинса. Как дикие мальчики Питера Пэна, Виктор и Белч так и не выросли. Здесь лежали скелеты двух мальчишек в рваных остатках футболок и джинсов, которые сгнили до тряпок. Искореженный ксилофон грудной клетки Крисса оброс мхом, мох были на орле пряжки его военного ремня.

                - Их схватил монстр, - тихо сказал Бен. - Вы помните? Мы слышали, как это случилось.

                - Одра ммертва, - голосБилла был механическим. - Я это знаю.

                - Ты ничего такого не знаешь! - сказала Беверли с такой яростью, что Билл смутился и посмотрел на нее. - Все, что ты знаешь наверняка, это что много других людей погибло и многие из них дети. - Она подошла к нему и встала перед ним, подбоченясь. Руки и лицо ее были запачканы грязью, волосы растрепались и были неопрятны. Ричи подумал, что она выглядит совершенно великолепно. - И ты знаешь, кто сделал это.

                - Мнненникогда нненнадо ббыло гговорить, ккуда я ссобираюсь, - сказал Билл. - Зачем я сделал это? Зачем я....

                Ее руки взвились и схватили его за рубашку. В изумлении Ричи смотрел, как она трясет его.

                - Все! Ты знаешь, за чем мы пришли! Мы поклялись, и мы сделаем эго! Ты понимаешь меня, Билл? Если она мертва, она мертва... и Оно нет! Теперь ты нужен нам. Ты понимаешь это? Ты нужен нам! - теперь она кричала. - Поэтому ты встанешь ради нас! Ты встанешь ради нас, как раньше, иначе никто из нас не выберется отсюда!

                Он долго, без слов, смотрел нанес, и Ричи начал думать: Давай, Большой Билл. Давай, давай...

                Билл обвел их всех взглядом и кивнул.

                - Эээдди?

                - Я здесь, Билл.

                - Тты еще ппомнишь, ккакая ттруба?

                Эдди показал за Виктором и сказал:

                - Та. Кажется довольно маленькой, да?

                Билл снова кивнул.

                - Ты сможешь это сделать? С ттвоей ссломанной ррукой?

                - Для тебя смогу, Билл!

                Билл улыбнулся самой безрадостной, самой ужасной улыбкой, которую Ричи когда-либо видел.

                - Введи нас ттуда, Ээдди. Ддавайте ссделаем это. В туннелях, 4.55

                Когда Билл полз, он напоминал себе о выходе в конце этой трубы, но все-таки он его удивил. Один миг его руки нащупывали покрытую коркой поверхность старой трубы в следующий момент он схватился за воздух. Его понесло вперед, и он покатился инстинктивно, упав на плечо со страшным хрустом.

                - Ооосторожно! - услышал он свой крик. - Здесь ввыход. Эээдди!

                - Сюда! - размахивающая рука Эдди ударилась о лоб Билла. - Помоги мне выбраться!

                Билл обхватил Эдди и поднял его, стараясь не повредить его больную руку. Следующим был Бен, затем Бев, затем Ричи.

                - У ттебя сспички сесть, Рричи?

                - У меня есть, - сказала Беверли. Билл почувствовал прикосновение к своей руке и сжал в ней спички. - Здесь только восемь из десяти, но у Вена больше. Из номера.

                Билл спросил:

                - Ты их держала под мышкой, Ббев?

                - В этот раз нет, - сказала она и обвила его руками в темноте. Он крепко сжал ее, глаза у него были закрыты, пытаясь принять от нее покой и тепло, которые она так сильно хотела ему дать.

                Он нежно выпустил ее и чиркнул спичкой. Власть памяти была огромной они все сразу посмотрели направо. То, что осталось от Патрика Хокстеттера, точнее, от его тела, было все еще там, среди нескольких неуклюжих, распухших предметов, которые могли быть книгами. Единственная по-настоящему узнаваемая вещь - это выступающее полукружие зубов, дватри из них с пломбами.

                И что-то рядом. Мерцающий круг, едва видимый в разливающемся свете спички.

                Билл потушил спичку и зажег еще одну. Он поднял предмет. - Обручальное кольцо Одры, - сказал он. Голос его был пустой, невыразительный.

                Спичка обожгла ему пальцы, погасла.

                В темноте он надел кольцо.

                - Билл? - сказал Ричи с сомнением. - Имеешь ли ты представление.

                В туннелях, 2.20

                Сколько времени они шли через туннели под Дерри с тех пор, как они покинули место, где было тело Патрика Хокстеттера, но Билл был уверен, что он никогда не сможет найти дорогу назад. Он продолжал думать о том, что сказал его отец: "Там можно шляться неделями". Если чувство направления Эдди обманет их сейчас, им не нужно будет, чтобы Оно их убило; они будут ходить до тех пор, пока не умрут... или, если они попадут в другую систему труб, до тех пор, пока не утонут, как крысы в дождевой бочке.

                Но Эдди казался ни чуточки не обеспокоенным. Время от времени он просил Билла зажечь одну спичку из их уменьшающегося запаса, задумчиво смотрел по сторонам и снова отправлялся в путь. Он делал повороты направо и налево, повидимому, наугад. Иногда трубы были настолько большими, что Билл не мог дотянуться до их верха, даже вытянув руки вверх. Иногда они должны были ползти; в течение пяти страшных минут (которые казались похожими на пять часов) они, как черви, ползли на животе, теперь Эдди был впереди, остальные за ним, касаясь носом пяток ползущего впереди.

                Единственное, в чем Билл был полностью уверен, было то, что они как-то попали в демонтированную секцию канализационной системы Дерри. Все действующие трубы были либо далеко позади, либо далеко над ними. Рев бегущей воды переходил в удаляющийся гром. Эти трубы были более старыми, не керамическими, а покрытыми рассыпчатым глиноподобным веществом, которое периодически изливалось порциями неприятно пахнущей жидкости. Запах человеческих отходов - тот плотный, наполненный газами запах, который грозил им всем удушением, - угас, но сменился еще одним запахом, ядовитым и древним, который был хуже.

                Бен подумал, что это запах мумии. Эдди он показался запахом прокаженного. Ричи показалось, что так пахнет самый старый в мире фланелевый пиджак, теперь превращающийся в прах и гниющий, - пиджак дровосека, очень большой, достаточно большой для персонажа наподобие Поля Баньяна, например. Беверли он казался пахнущим, как отделение для носков в комоде отца. В Стэне Урисе он пробудил ужасное воспоминание из его раннего детства - необычно еврейское воспоминание в мальчике, который имел самое отдаленное понимание своего еврейства. Он пах, как глина, смешанная с маслом, и заставлял его думать о безглазом, безрогом демоне, называемом Големом - глиняным человеком, которого евреиотступники изготовили как-то в средние века, чтобы спасти их от гоев, которые грабили их и насиловали их женщин. Майк думал о сухом запахе перьев в мертвом гнезде.

                Когда они в конце концов добрались до конца узкой трубы, они, как угри, скатились на искривленную поверхность еще одной, которая шла под косым углом к трубе, в которой они только что были, и обнаружили, что они опять могут встать. Билл посчитал головки спичек в своей коробке. Четыре. Он сжал губы и решил не рассказывать остальным, как близки они к тому, чтобы остаться без огня...

                - Ккак у ввас, рребята, ддела?

                Они что-то пробормотали в ответ, и он кивнул в темноте. Никакой паники и никаких слез, после слез Стэна. Это было хорошо. Он чувствовал их руки, и они некоторое время вот так постояли в темноте, и давая, и получая от этого соприкосновения. Билл ощущал в этом уверенность, надежное чувство, что они в общем значат больше, чем сумма их семи "я"; они вновь соединились в более могущественное целое.

                Он зажег одну из оставшихся спичек, и они увидели узкий туннель, тянущийся впереди по наклону. Верх этой трубы был покрыт оседающей паутиной, ее части, размытые водой, висели клочьями. Когда Билл взглянул на них, по нему пробежал атавистический холодок. Пол там был сухой, но плотный от древнего гумуса и того, что могло быть листьями, грибком... или какимито невообразимыми осадками. Дальше они увидели груду камней и кучу зеленых тряпок. Они могли когда-то быть тем материалом, который назывался "блестящим хлопком", рабочей одеждой. Билл представил себе какого-то рабочегоассенизатора, который заблудился, бродил здесь и был обнаружен...

                Спичка затухала. Он повернул ее головкой вниз, чтобы немного продлить свечение.

                - Тты знаешь, ггде ммы? - спросил он Эдди.

                Эдди показал вниз на слегка искривленный стержень туннеля.

                - Вон там Канал, - сказал он. - Менее полумили, если эта штука не повернет в другом направлении. Сейчас мы прямо под Ап-Майл-Хиллом, я думаю. Но, Билл...

                Спичка обожгла пальцы Билла, и он далей упасть. Они снова были в темноте. Кто то - Билл подумал, что это Беверли - вздохнул. Но перед тем, как спичка упала, он увидел беспокойство на лице Эдди.

                - Ччто? Ччто ээто?

                - Когда я говорю, что мы под Ап-Майл-Хиллом, я имею в виду, что мы действительно под ним. Сейчас мы уже долго идем. Никто никогда так глубоко канализацию не прокладывал. Когда прокладывают туннель так глубоко, он называется шахтой.

                - Глубоко ли мы находимся, как ты думаешь, Эдди?-спросил Ричи.

                - Четверть мили, - сказал Эдди. - Может быть, больше.

                - Боже ты мой! - воскликнула Беверли.

                - Так или иначе, это не канализация, - сказал Стэн. - Можно различить это по запаху. Он мерзкий, но это не запах запахов.

                - Мне кажется, я бы лучше нюхал дерьмо, - сказал Бен. - Здесь пахнет, как...

                До них долетел крик, исходящий из устья трубы, из которой они только что вышли, и поднял дыбом волосы на затылке Билла. Они семеро потянулись друг к другу и сжались.

                ...ппполучим этих сукиных детей. Мы заполучииииим...

                - Генри, - выдохнул Эдди, - о мой Бог, он все-таки подходит.

                - Я не удивлен, - сказал Ричи. - Некоторых людей нужно просто давить.

                Они уже могли расслышать слабое тяжелое дыхание, скрип ботинок, шелест ткани.

                ...васссссс...

                - Ппошли, - сказал Билл.

                Они пошли вниз по трубе, теперь передвигаясь по двое, кроме Майка, который был в конце щеренги: Билл и Эдди, Ричи и Бев, Бен и Стэн.

                - Ккак ддалеко, ппоттвоему, Ггенри?

                - Трудно сказать, Большой Билл, - сказал Эдди. - Слабое эхо, - голос внезапно упал. - Ты видел ту груду костей?

                - Ддда, - сказал Билл, понижая голос.

                - Там был ремень от одежды.. Я думаю, это был парень из гидроуправления.

                - Ммне ккажется, дда.

                - Сколько времени, ты думаешь?..

                - Нне ззнаю.

                Эдди в темноте положил свою здоровую руку на Билла.

                Вероятно, Минут через пятнадцать они услышали, как в темноте к ним что-то приближается.

                Ричи остановился, весь застыв. Вдруг ему снова стало три года. Он слышал это хлюпающее, колеблющееся движение - все приближающееся и приближающееся - и шелест, как будто от веток, сопровождающий его, и еще до того, как Билл зажег спичку, он знал, что это.

                - Глаз! - закричал он. - Господи, это Ползучий Глаз!

                В течение минуты остальные не были уверены, что они видят (у Беверли было впечатление, что ее нашел отец, даже здесь, внизу, а Эдди показалось, что Патрик Хокстеттер вернулся к жизни; как-то Патрик обогнал их и встал перед ними), но крик Ричи, определенность Ричи, несомненность его сковала их всех. Они увидели то, что увидел Ричи.

                Гигантский Глаз заполнил туннель, остекленевший черный зрачок двух футов в поперечнике, радужная оболочка красноватокоричневого цвета. Белок был навыкате, перевитый красными венами, которые непрерывно пульсировали. Это был желатиновый ужас без век, без ресниц, который двигался в ложе сырых щупальцев. Они шарили по осыпающейся поверхности туннеля и опускались, как пальцы, так что при мерцании потухающей спички Билла казалось, что Глаз охвачен кошмарными пальцами, которые тащили Его. Оно уставилось на них с пустой и злобной жадностью. Спичка потухла.

                В темноте Билл почувствовал, как щупальца Ласкают его лодыжки, его голени... но не мог двинуться. Тело окаменело. Он чувствовал Его приближение, он ощущал тепло, исходящее от него, и слышал пульсацию крови, увлажняющую Его мембраны. Он представил себе дрожь, которую почувствует, когда Оно дотронется до него, и все-таки не мог кричать. Даже когда щупальца скользнули по его талии, зацепились за петли его джинсов и начали тянуть его, он не мог кричать или бороться. Мертвая сонливость, казалось, сковала все его тело.

                Беверли почувствовала, как одно из щупальцев скользит по раковине уха и вдруг сильно дергает его. Вспыхнула боль, и ее потянуло вперед, бьющуюся и стонущую, как будто старая учительница вышла из себя и тащит ее в конец классной комнаты, где ее с силой посадят на стул и наденут колпак, предназначенный для ленивого ученика. Стэн и Ричи пытались сопротивляться, но лес невидимых щупальцев колыхался и шелестел вокруг них. Бен схватил Беверли и пытался оттащить ее. Она крепко вцепилась в его руки.

                - Бен... Бен, Оно схватило меня...

                - Нет... Подожди... Я потяну...

                Он потянул изо всех сил, и Беверли вскрикнула, так как боль разлилась в ее ухе и потекла кровь. Щупальце, сухое и твердое, зацепило рубашку Вена, помедлило, затем скрутилось мучительным узлом на плече.

                Билл протянул руку, и она вошла в вязкую мягкую сырость. Глаз! закричал его мозг. - О Боже, моя рука попала в Глаз! О Боже! О дорогой Господь! Глаз! Моя рука в Глазу!

                Он теперь начал бить, но щупальца безжалостно тащили его вперед. Его рука исчезла в том мокром алчном тепле. Потом предплечье. Потом его рука окунулась в Глаз до локтя. Скора и остальное его тело войдет в эту скользкую поверхность, и он почувствовал, что тогда он сойдет с ума. Он боролся неистово, нанося удары по щупальцам другой рукой.

                Эдди стоял, словно мальчик во сне, слыша приглушенные крики и звуки борьбы, в которую были втянуты его друзья. Он чувствовал щупальца вокруг себя, но пока что еще ни одно по-настоящему не опустилось на него.

                Беги домой! - скомандовал его разум довольно громко. - Беги домой к маме, Эдди! Ты сможешь найти дорогу!

                Билл закричал в темноте - высокий, отчаянный звук, который сопровождался отвратительным хлюпаньем и чмоканьем.

                Паралич Эдди как рукой сняло - Оно пыталось захватить Большого Билла!

                - Нет! - закричал Эдди.

                Это был рев на полном выдохе. Никто бы никогда не угадал, что такой воинственный звук мог выйти из такой щуплой груди, груди Эдди Каспбрака, легких Эдди Каспбрака, которые являли собой, конечно же, самый ужасный случай астмы в Дерри. Он рванул вперед, прыгая на нависающие щупальца, не видя их, его сломанная рука ударяла в его собственную грудь, когда она качалась взадвперед в мокром гипсе. Он нащупал в кармане и вытащил ингалятор (кислота, кислота, вот чем это пахнет, кислотой, кислотой от батарейки).

                Он налетел на спину Билла Денбро и оттолкнул ево в сторону. Раздался звук выливающейся воды, сопровождаемый голодным мяуканьем, которое Эдди не столько слышал ушами, сколько чувствовал. Он поднял ингалятор

                 (кислота, это кислота, я хочу, чтобы она была, и ты съешь ее, съешь ее, съешь).

                - ЭТО КИСЛОТА ОТ БАТАРЕЙКИ, СВОЛОЧЬ! - закричал Эдди и выпустил струю.

                В то же самое время он ударил Глаз. Его нога глубоко вошла в желе Его роговой оболочки. На ногу хлынул поток горячей жидкости. Он вытащил ногу, смутно соображая, что потерял ботинок.

                - ОТВАЛИ! НОНО, СЭМ! УХОДИ, ХОСП! ИЗЫДИ! ОТВАЛИ!

                Он почувствовал, как щупальца касаются его, но слабо. Он снова нажал ингалятор, поливая Глаз, и снова почувствовал то мяуканье... теперь звук удивления и боли.

                - Бейте его! - исступленно кричал Эдди - Это просто херовый Глаз! Бейте его! Вы слышите меня? Бей его, Билл! Вышиби из него говно! Эй, сейчас я размажу твои яйца, как картофельное пюре, и Я СЛОМАЛ РУКУ!

                Билл почувствовал снова силу. Он вырвал свою руку, с которой капало, из Глаза... и затем ударил ею, кулаком, снова в Глаз. Через мгновение рядом очутился Бен. Он вбежал в Глаз, мыча от гнева и отвращения, и начал осыпать ударами его студенистую, колышущуюся поверхность.

                - Пусть уходит! - кричал он. - Ты слышишь меня? Пусть уходит! Уходи! Уходи отсюда!

                - Просто Глаз! Просто херовый Глаз! - вопил Эдди как в бреду. Он снова нажал на кнопку ингалятора, и почувствовал, как Оно отступило. Щупальца, которые схватили его, упали.

                - Ричи! Ричи! Давай! Это же просто Глаз!

                Ричи тяжело выступил вперед, не понимая, что он делает это, приближаясь к самому жуткому, самому страшному монстру в мире. Но он делал это.

                Он нанес лишь один слабый удар, и ощущение, что его кулак окунулся в Глаз - он был толстым и мокрым, и каким-то хрящеватым, - заставило его выбросить все содержимое своих внутренностей одним судорожным движением. Из него вышел звук - плюм! - и мысль о том, что его действительно вырвало на Глаз, побудила сделать это снова. Это был один-единственный удар, но с тех пор, как был сотворен этот монстр, возможно, это было то, что необходимо. Вдруг щупальца исчезли, как их и не было. Они услышали, как Оно отступает... а затем единственными звуками остались тяжелое дыхание Эдди и тихий плач Беверли, которая держалась рукой за кровоточащее ухо.

                Билл зажег одну из трех оставшихся спичек. Они внимательно посмотрели друг на друга и были поражены пережившими шок лицами. По левой руке Билла сбегало что-то густое, туманное, напоминающее смесь полузастывшего яичного белка и соплей. Сбоку шеи Беверли стекала струйкой кровь, а на шее Вена был свежий порез. Ричи медленно надвинул очки на нос.

                - У ввас ввсе вввппорядке, - хрипло спросил Билл.

                - Как ты, Билл? - спросил Ричи.

                - Ддда, - он повернулся к Эдди и сжал худенького мальчика с неистовой силой. - Тты сспас ммне жжизнь, ддружище.

                - Оно съело твой ботинок, - сказала Беверли и дико засмеялась. - Это очень плохо.

                - Я куплю тебе новую пару кедов, когда мы выберемся отсюда, - сказал Ричи. Он похлопал Эдди по спине в темноте. - Как ты это сделал, Эдди?

                - Выстрелил из моего ингалятора. Разыграл, что это кислота. Оно ведь и имеет такой вкус, если я им пользуюсь, вы знаете, в трудные дни. Сработал здорово.

                - Я размажу твои яйца в картофельное пюре, и я сломал руку! - повторил Ричи и хихикнул, как сумасшедший. - Не так старо, Эд. Действительно смешно, сказать тебе по правде.

                - Я ненавижу, когда ты называешь меня Эд.

                - "Я знаю, - сказал Ричи, крепко сжимая его в своих объятиях, - но кто-то должен тебя взбадривать, Эд. Когда ты перестаешь быть беззаботным ребенком и вырастаешь, ты должен, как бы это сказать, ты должен понять, что жизнь не всегда проста, мальчик!

                Эдди начал истерически хохотать.

                - Это наихеровейший голос, который я когда-либо слышал, Ричи.

                - Держи свой ингалятор наготове, - сказала Беверли. - Он опять может нам понадобиться.

                - Вы нигде не видели Его? - спросил Майк. - Когда зажигали спичку?

                - Оно уушло, - сказал Билл и затем мрачно добавил: - Но мы приближаемся к Нему. К мместу, ггде оно обитает. И я думаю, ммы уубьем его на ээтот рраз.

                - Генри все еще ходит, - сказал Стен. Голос его был низким и хриплым. Я снова слышу его там.

                - Тогда давайте двинемся, - сказал Бен.

                Они двинулись. Туннель все время уходил вниз, и запах - та стелящаяся, дикая вонь - становился все сильнее. По временам они могли слышать позади себя Генри, но теперь эти крики казались отдаленными и совсем неважными. У них у всех было чувство - аналогичное тому чувству отчужденности и разобщенности, которое они ощутили на Нейболт-стрит, - что они продвигаются по краю вселенной в какое-то странное ничто. Билл чувствовал (хотя у него не хватало слов, чтобы выразить то, что он знал), что они приближаются к мрачному сердцу всех бед Дерри.

                Майку Хэнлону казалось, что он может почти чувствовать, как его сердце болезненно, ритмично бьется. У Беверли было ощущение злой силы, вырастающей вокруг нее, окутывающей ее, определенно пытающейся оторвать ее от остальных и сделать одинокой. Она нервно протянула руки в обе стороны и коснулась Билла и Вена. Ей показалось, что она должна была тянуться слишком далеко, и она крикнула:

                - Возьмитесь за руки! Похоже, что мы отдаляемся друг от друга!

                Стэн первым понял, что он снова видит. В воздухе появилось ровное, странное свечение. Сначала он мог видеть только руки - его руки, держащие с одной стороны Вена и Майка с другой. Затем он понял, что видит пуговицы на грязной рубашке Ричи и кольцо Капитана Полночь, которое Эдди носил на мизинце.

                - Ребята, вы тоже видите? - спросил Стэн, остановившись.

                Остальные также остановились. Билл посмотрел кругом, впервые сообразив, что он видит - хоть и немного - и затем то, что туннель удивительно расширился. Они оказались просто в изогнутом отсеке - таком же большом, как Летний Туннель в Бостоне. "Больше" - внес он уточнение, когда осмотрелся с возрастающим чувством благоговейного страха.

                Они запрокинули головы, чтобы увидеть потолок, который теперь был в пятидесяти или более футах над ними и держался на изогнутых подпорках из камня, похожих на ребра. Сети грязной паутины висели между подпорками. Пол был теперь каменным, но покрыт такой кучей первозданной грязи, что было все равно, по чему они шли. По сторонам на расстоянии пятидесяти футов нависали каменные стены.

                - Система водоснабжения здесь, должно быть, действительно сошла с ума, - сказал Ричи и тревожно засмеялся.

                - Похоже на собор, - тихо сказала Беверли.

                - Откуда идет свет? - хотел знать Бен.

                - Ппохоже, оот сетей, - сказал Билл.

                - Мне это не нравится, - сказал Стэн.

                - Пойдем. Ггенри ббудет ддышать нам в ззатылок...

                Громкий, истошный крик Аразорвал темень, а затем раздался шелестящий, тяжелый гул крыльев. Из темноты выплыла некая тень с одним светящимся глазом - другой глаз потух.

                - Птица! - закричал Стэн. - Посмотрите, это птица!

                Она летела на них, как неистовый истребитель; ее пластинчатый оранжевый клюв открывался и закрывался, чтобы обнажить розовую внутреннюю линию Ее рта, плюшевую, как подушечка в гробу.

                Она шла прямо на Эдди.

                Ее клюв врезался в его плечо, и он почувствовал, как боль въедается в его плоть, как кислота. Кровь хлынула на грудь. Он вскрикнул, когда Ее взмахивающие крылья ударили ему в лицо нездоровым воздухом туннеля. Птица отлетела назад, Ее глаз злобно сверкал, вращаясь в глазнице, застилаясь только тогда, когда Ее моргающее веко тряслось, чтобы закрыть глаз тонкой пленкой. Ее когти искали Эдди, который увертывался, издавая крики. Они прорезали рубашку на спине, прочертив неглубокие багровые полосы на лопатках. Эдди закричал и попытался отползти, но птица снова отлетела.

                Майк прорвался вперед, порывшись у себя в кармане. Он пришел с ножом в одно лезвие. Когда птица снова пикировала на Эдди, он замахнулся им быстрой, упругой дугой через один из когтей птицы. Нож вошел глубоко, полилась кровь. Птица отпрянула, а затем снова пошла в атаку, сложив свои крылья, падая, как пуля. Майк в последний момент упал на бок, ударив ее ножом. Он промахнулся, и коготь птицы ранил его запястье с такой силой, что рука онемела и по ней прошла дрожь, - рана, которая открылась, прошла до локтя. Нож улетел в темноту.

                Птица летела назад с победным клекотом, и Майк прижался к лежащему Эдди и ждал наихудшего.

                Стэн рванулся вперед к двум мальчикам, прижавшимся друг к другу на полу, когда птица вернулась. Он стоял, маленький и какой-то опрятный, несмотря на грязь, въевшуюся в его руки, штаны и рубашку, и вдруг выпростал руки необычайным жестом - ладонями вверх, пальцами вниз. Птица издала еще один крик и дернулась, планируя рядом со Стэном, промахнувшись на какието дюймы, лохматя его волосы потоком воздуха от крыльев. Он сжался в плотный комок, встречая лицом к лицу ее очередной заход.

                - Я верю в яркокрасных танагр, хотя я и не видел ни одной, - сказал он высоким ясным голосом. Птица пронзительно закричала и совершила вираж в сторону, как будто бы он попал в нее. - И верю в калао и в новогвинейского жаворонка, и во фламинго Бразилии.

                Птица пронзительно кричала, кружила и вдруг влетела в туннель с громким клекотом.

                - Я верю в золотого орла! - кричал Стэн ей вслед. - И я думаю, что где-то действительно есть феникс! Но я не верю в тебя, поэтому на хер уходи отсюда! Уходи! Убирайся в ад!

                Он замолчал, и тишина показалась оглушительной.

                Билл, Бен и Беверли подошли к Майку и Эдди; они помогли Эдди встать на ноги, и Билл посмотрел на порезы.

                - Ннеглубокие, - сказал он. - Нно, ддержу ппари, ввыглядят оони ддьявольски.

                - Она разорвала мою рубашку, Большой Билл, - щеки Эдди блестели от слез, и он опять дышал с присвистом. Его варрарский рев исчез; трудно было поверить, что он когда-либо был. - Что я скажу маме?

                Билл, слегка улыбнулся.

                - Ппочему ббы нне пподумать об ээтом, ккогдаммы ввыберемся отсюда? Ссделай гглоток, Ээдди.

                Эдди глубоко вздохнул и затем с присвистом выдохнул.

                - Это было великолепно, дружище, - сказал Ричи Стану. - Это было просто великолепной

                Стэн весь дрожал.

                - Никакой такой птицы, как та, нет, вот и все. Никогда не было и не будет.

                - Мы идем! - кричал Генри сзади них сумасшедшим голосом, который теперь смеялся и выл и звучал так, будто что-то выползало из трещины в крыше ада. Я и Белч! Мы идем, и мы схватим вас, молокососы! Вы не сможете смыться!

                Билл закричал:

                - Ууходи, Ггенри! Ппока еще есть ввремя!

                Ответом Генри был дикий, бессловесный крик. Они услышали шум шагов, и внезапно Билла осенило: Генри был настоящий, он был смертный, он не мог быть остановлен ингалятором или книгой о птицах. Магия не действовала на Генри. Он был слишком тупой.

                - Ппошли. Ммы должны оооставаться ввпереди ннего.

                Они снова пошли, держась за руки; рваная рубашка Эдди болталась позади него. Свет становился ярче, туннель больше. Когда он наклонялся вниз, потолок уходил вверх до тех пор, пока возможно было видеть. Теперь им казалось, что они идут вовсе не в туннеле, а проходят через гигантский подземный внутренний двор, приближаясь к какомуто циклопическому замку. Свет от стен стал бегущим зеленожелтым огнем. Запах сделался сильнее, и они начали чувствовать вибрацию, которая могла быть реальной, а могла быть и только в их воображении. Qua была непрерывной и ритмичной.

                Это было биение сердца.

                - Впереди конец! - крикнула Беверли. - Посмотрите, Глухая стена!

                Но когда они подтянулись поближе, похожие на муравьев на этом огромном пространстве грязных каменных блоков, причем каждый блок больше, чем Бассейпарк, оказалось, что стена не полностью глухая. В ней была одна дверь. И хотя сама стена возвышалась над ними на сотни футов, дверь была очень маленькая. Она была не больше трех футов в высоту, такая, какую можно было увидеть в книжке сказок, сделанная из прочных дубовых досок, зашипованных между собой крестнакрест, и обитая железными планками. Это была, как они сразу поняли, дверь, сделанная только для детей.

                Призрачно, в своей памяти, Бен слышал, как библиотекарь читала малышам: "Кто идет по моему мосту?" Дети Наклоняются вперед, в их глазах блестит все прежнее очарование: будет ли монстр побежден... или съест героев?

                На двери была отметина, и около нее лежала груда костей. Маленьких костей. Костей Бог знает каких маленьких детей.

                Они пришли к жилищу Его.

                И отметина на двери: что это такое?

                Билл подумал, что это бумажный кораблик.

                Стэн увидел в этом птицу, поднимающуюся в небо, может быть, феникса. Майк увидел лицо - лицо сумасшедшего Батча Бауэрса, возможно, если только оно могло быть видно.

                Ричи увидел два глаза за парой очков.

                Беверли увидела руку, сжатую в кулак.

                Эдди поверил, что это лицо прокаженного, у которого глаза запали, рот в трещинах, - все болезни, все недуги отпечатались на том лице.

                Бен Хэнском видел кучу разорванных оберток, и казалось, что они пахнут кислыми специями.

                Позднее, придя к этой двери с все еще отдающимися в его ушах криками Белча, совершенно один, Генри Бауэре увидит это как луну, полную, яркую... и черную.

                - Я боюсь, Билл, - сказал Бен дрожащим голосом. - Должны ли мы?

                Билл коснулся носком костей, и вдруг они под его ногой стали кучей праха. Он тоже испугался... но был ведь Джордж. Оно вырвало с корнем руку Джорджа. Были ли те маленькие и хрупкие косточки среди этих? Да, конечно, были.

                Они были здесь вместо владельцев костей, Джорджа и Других - тех, кто был принесен сюда, тех, кого могли принести сюда, тех, кто остался гнить в других местах.

                - Мы должны, - сказал Билл.

                - Что, если она закрыта? - спросила Беверли едва слышным голосом.

                - Оона нне ззакрыта, - сказал Билл и затем добавил то, что он знал из глубин своих. - Ттакие мместа нникогда не ззакрываются.

                Он протянул согнутые пальцы правой руки к двери и толкнул ее. Она открылась и пропустила поток болезненного желтозеленого света. Им в нос ударил запах зоопарка, головокружительно сильный, головокружительно мощный.

                По одному они прошли через сказочную дверь внутрь Его логовища. Билл.

                В туннелях, 4.59

                Остановился так внезапно, что остальные сбились в кучу, как грузовые машины, когда у впереди идущей внезапно отказывает двигатель.

                - Что это? - голос Вена.

                - Ооно ббыло зздесь. Гглаз. Ввы ппомните?

                - Я помню, - сказал Ричи. - Эдди остановил его своим ингалятором. Сделал вид, что это кислота. Он сказал что-то про яйца. Довольно смешное, но я не помню точно что.

                - Это нне имеет ззначения. Мы не увидим нничего, ччто ммы ввидели рраныпе, - сказал Билл.

                Он зажег спичку и посмотрел на остальных. Их лица фосфоресцировали в мерцании спички, фосфоресцировали и были таинственны. И казались очень молодыми.

                - Ккак ввы, ребята?

                - Все о'кей. Большой Билл, - сказал Эдди, но его лицо было перекошено от болц. Самодельная шина Билла съехала. - Как ты?

                - О-о-о'кей! - сказал и Билл помахал спичкой, прежде чем его лицо выдало совсем противоположное.

                - Как это случилось? - спросила его Беверли, прикасаясь в темноте к его руке. - Билл, как могла она...?

                - Ппотому что я уупомянул нназвание ггорода. Оона пприехала ввслед за ммной. Ддаже ккогда я дделал это, ччто-то ввиутри мменя велело прекратить. Нно я нне селу шал, - он беспомощно покачал в темноте головой. - Но ддаже если она пприехала в Ддерри, я нне ппонимаю ккак она ммогла ппопасть сюда. Если Ггенри нне ппривел ее, тогда ккто?

                - Оно, - сказал Бен. - Оно не должно выглядеть плохо, мы это знаем. Оно могло прийти и сказать, что ты в беде. Привести ее сюда, для того чтобы... достать тебя, я предполагаю. Убить наше нутро. Потому что вот чем ты всегда был. Большой Билл. Нашим нутром.

                - Том? - спросила Беверли, еле слышно, ошеломленная.

                - Кккто? - Билл чиркнул еще одну спичку.

                Она смотрела на него с отчаянной честностью.

                - Том. Мой муж. Он тоже знал. Во всяком случае, я думаю, я упомянула ему название города, так же как ты упомянул его Одре. Я... я не знаю, взяло Оно его или нет. Он на меня тогда очень был зол.

                - Иисус, что это, какая-то мелодрама, где все рано или поздно внезапно появляются? - сказал Ричи.

                - Не мелодрама, - сказал Билл, с нотами муки в голосе. - Шоу. Как цирк. Бев приехала туда и вышла замуж за Генри Бауэрса. Когда она уехала, почему бы ему не приехать сюда? В конце концов, настоящий Генри приехал.

                - Нет, - сказала Беверли. - Я вышла замуж за своего отца.

                - Если он тебя избивал, какая разница? - спросил Эдди.

                - Встаньте вокруг меня, - сказал Билл. - Плотнее.

                Они встали. Билл потянулся в обе стороны и нашел здоровую руку Эдди и одну из рук Ричи. Скоро они стояли в кругу, как они уже делали однажды, когда их было больше числом. Эдди почувствовал, как кто-то положил руку ему на плечо. Чувство было теплым, успокаивающим и очень знакомым.

                Билл почувствовал ощущение силы, которое помнил из прошлого, но понял с некоторым отчаянием, что вещи по-настоящему изменились. Могущество нигде поблизости не было таким сильным - оно билось и вспыхивало, и гасло, как пламя свечи в отвратительном воздухе. Темнота казалась плотнее и ближе к ним, более победоносной. И он мог обонять Его. Внизу в этом проходе, - думал он, - и не так уж далеко, есть дверь с отметиной на ней. Что было за этой дверью? Одна вещь, которую я все еще не могу вспомнить. Я могу помнить, как мои пальцы вдруг онемели и как я толкнул дверь. Я могу даже помнить поток света, который полился и как он казался почти живым, будто это был не просто свет, а флюоресцирующие змеи. Я помню запах, как от обезьянника в большом зоопарке, даже хуже. И затем... ничего.

                - Ккто-нибудь ппомнит, кем ббыло Оно по-настоящему?

                - Нет, - сказал Эдди.

                - Я думаю... - начал Ричи, и затем Вилл мог почти осязать, как он в темноте покачал головой. - Нет.

                - Нет, - Сказала Беверли.

                - Хм, - это был Бен. - Это та вещь, которую я все еще не могу вспомнить. Кем было Оно... или как мы с Ним боролись.

                - Чудь, - сказала Беверли. - Вот как мы боролись с ним. Но я не помню, что это означает.

                - Встаньте около мменя, - сказал Билл, - и я ввстану около ввас, ребята.

                - Билл, - сказал Бен. Голос его был очень спокойным. - Кто-то идет.

                Билл прислушался. Он слышал плетущиеся, шаркающие шаги, приближающиеся к ним в темноте... и он испугался.

                - Ооодра? - позвал он... и знал уже, что это была не она.

                То, что шаркало по направлению к ним, подошло ближе.

                Вилл зажег спичку.

                Дерри, 5.00

                Первое необычное событие случилось в тот день поздней весны 1985 года за две минуты до восхода солнца. Чтобы понять, насколько это было не то, надо было знать два факта, которые были известны Майку Хэнлону (который лежал без сознания в деррийской больнице в тот момент, когда взошло солнце); оба факта касались баптистской церкви Божьей Благодати, которая стояла на углу Витчем-стрит и Джексон-стрит с 1897 года. Церковь увенчивалась изящным белым шпилем, который был апофеозом каждой протестантской колокольни в Новой Англии. На четырех сторонах основания колокольни были циферблаты, а сами часы были сконструированы и привезены из Швейцарии в 1898 году. Единственные часы, похожие на эти, стояли на городской площади ХейвенВиледж, в сорока, милях отсюда.

                Стивен Бови, лесопромышленный магнат, который жил на Западном Бродвее, передал часы в дар городу - они стоили что-то около 17000 долларов. Бови мог себе это позволить. Он был набожным прихожанином и в течение сорока лет старостой (в течение нескольких последних лет он был еще и президентом деррийского филиала Лиги Белого Благочестия). Кроме того, он был известен своими набожными проповедями перед мирянами в День Матери.

                Со времени своей установки до 31 мая 1985 года эти часы четко отбивали каждый час и полчаса - с одним известным исключением. В день взрыва на Кичнеровском заводе они не пробили полдень. Жители считали, что Его преподобие Джоллин остановил часы, чтобы показать, что церковь объявила траур до погибшим детям, и Джоллин никогда не освобождал их от иллюзий, хотя это было неправдой. Часы просто не пробили.

                Они пробили пять часов утра 31 мая 1985 года.

                В этот момент весь Дерри, все старожилы открыли глаза и сели, обеспокоенные без всякой причины, на которую они могли указать. Были выпиты лекарства, вставлены искусственные челюсти, зажжены трубки и сигары.

                Старики насторожились.

                Одним из них был Норберт Кин, которому исполнилось девяносто пять лет. Он проковылял к окну и посмотрел на темнеющее небо. Прогноз погоды за ночь до этого обещал ясное небо, но его кости говорили ему, что будет дождь и сильный. Он чувствовал страх в глубине души; каким-то смутным образом он почувствовал угрозу, как будто яд неустанно пробирался к его сердцу. Он как-то случайно подумал о дне, когда компания Брэдли необдуманно въехала в Дерри, под прицел семидесяти пяти пистолетов и ружей. Такая работа оставляла в человеке ощущение чего-то теплого и ленивого внутри, чего-то, что было... было как-то подтверждено. Он не мог бы выразить это лучше, даже для себя. Работа наподобие этой оставляла в человеке ощущение своей вечной жизни, и Норберт Кин имел это ощущение. Девяносто шесть лет ему исполнится 20 июня, и он все еще проходил пешком каждый день три мили. Но сейчас он чувствовал испуг.

                - Те дети, - сказал он, выглядывая из окна, не сознавая, что он говорил. - Что с теми, черт возьми, с этими детьми? Как они озорничают на этот раз? Эгберт Сарагуд, девяноста девяти лет, который был в "Серебряном Долларе", когда Клод Хэро наточил свой топор и сыграл "Мертвый Марш" на нем для четырех человек, проснулся в тот же самый момент, сел на кровати и издал хриплый крик, который никто не услышал. Ему приснился Клод, только Клод пришел за ним, топор опустился, и через мгновение после этого Сарагуд увидел свою собственную отрубленную руку, подпрыгивающую и изгибающуюся на стойке.

                Что-то не то, - подумал он как-то тускло, испугавшись и затрясшись в своих обмоченных кальсонах. - Что-то чертовски не так.

                Дейв Гарднер, который обнаружил изувеченное тело Джорджа Денбро в октябре 1957 года и чей сын обнаружил первую жертву в этом новом цикле ранней весной, открыл глаза на ударе "пять" и подумал, даже перед тем как посмотреть на часы на столике: Церковь Божьей Благодати не пробила пять... Что случилось? Он почувствовал большой, плохо объяснимый страх. За годы Дейв преуспел; в 1965 году он купил "шубут", и теперь на Дерри Молл стоял второй "шубут", а третий - в Бангоре. Вдруг все те вещи - вещи, ради которых он проработал всю жизнь, - показались ему находящимися в опасности. Отчего? крикнул он себе, глядя на спящую жену. - Отчего, почему, отчего эти чертовы часы не пробили пять? Но никакого ответа не было.

                Он встал и подошел к окну, поддерживая штаны. Небо было беспокойным, облака летели на запад, и беспокойство Дейва росло. В первый раз за долгое время он понял, что думает о криках, которые выгнали его двадцать семь лет назад на крыльцо, где он увидел корчившуюся фигуру в желтом дождевике. Он посмотрел на приближающиеся облака и подумал: Мы в опасности. Все мы. Дерри.

                Шеф полиции Эндрю Рэдмахер, который по-настоящему считал, что он сдавал все от него зависящее, чтобы раскрыть новую цепочку убийств детей, охватившую Дерри, стоял на крыльце своего дома, заложив большие пальцы за ремень, смотрел вверх на облака и чувствовал тт же самый дискомфорт. Что-то случится. Похоже, что польет как из ведра - одно к одному. Но это не все. Он вздрогнул... и пока он стоял там на своем крыльце и запах бекона, который готовила его жена, доносился через дверь, первые капли дождя размером с десятицентовики темными пятнами усеяли тротуар перед его симпатичным домиком на Рейнолдс-стрит, и где-то прямо над горизонтом со стороны Бассейоарка грянул гром.

                Рэдмахер снова вздрогнул.

                Джордж, 5.01

                Билл поднял спичку вверх... и вдруг из его горла вырвался долгий, дрожащий, отчаянный хриплый крик.

                Это был Джордж, колышущийся в туннеле и устремляющийся к нему, Джордж, все еще одетый в свой забрызганный кровью желтый дождевичок. Один рукав болтался вяло и бесполезно. Лицо Джорджа было белым, как сыр, и глаза блестели серебром. Они смотрели в глаза Билла.

                Мой кораблик! - колыхаясь, донесся потерянный голос Джорджа в туннеле. - Я не могу найти его, Билл, я везде смотрел и не могу найти его, и сейчас я мертвый, и это твоя вина, твоя вина, ТВОЯ ВИНА...

                - Дддджордж! - пронзительно закричал Билл. Он чувствовал, как его ум срывается с якоря.

                Джордж спотыкалсяковылял по направлению к нему, и теперь одна его рука, которая осталась, поднялась в сторону Билла; в кисти она переходила в лапу с когтями. Когти были грязными и цепкими.

                Твоя вина, - прошептал Джордж и ухмыльнулся. Его зубы были клыками; они медленно открывались и закрывались, как зубья в капкане на медведя. - Ты послал меня на улицу, и это все... твоя вина.

                - Нннет, Ддджордж! - кричал Билл. - Я нн зззнал...

                Убью тебя! - крикнул Джордж, и из его рта с клыками вырвалась смесь собачьих звуков: взвизгивание, вопли, лай. Что-то вроде смеха.

                Теперь Билл мог ощущать запах брата, мог ощущать, что Джордж гниет. Это был запах подвала, запах какого-то жуткого чудовища, стоящего скорчившись, с желтым глазом, в углу, ожидающего, тгобы выпустить кишки из какого-нибудь маленького мальчика.

                Зубы Джорджа скрежетали. Звук напоминал удары бильярдных шаров друг о друга. Желтый гной начал сочиться из его глаз и капать на лицо... и спичка погасла.

                Билл почувствовал, что его друзья исчезли, - они убежали, конечно, они убежали, они оставили его одного. Они отрезали его от себя, как и его родители отрезали его, потому что Джордж прав: это была его вина. Вскоре он почувствует, как эта единственная рука хватает его за горло; почувствует, как те клыки раздирают его, и это будет правильно. Это будет только справедливо. Он послал Джорджа на смерть, и он потратил всю свою взрослую жизнь на то, чтобы писать об ужасе того предательства - О, он надевал на него много лиц, почти столько же лиц, сколько Оно использовало для своей выгоды, но монстр на дне каждого из этих лиц был просто Джорджем, выбегающим в дождь со своим бумажным корабликом, обмазанным парафином. Теперь наступает расплата.

                "Ты заслуживаешь смерти за то, что убил меня", - прошептал Джордж. Он был теперь очень близко. Билл закрыл глаза.

                Затем в туннеле брызнул желтый свет, и он открыл их. Ричи держал спичку.

                - Борись с Ним. Билл! -кричал Ричи. - Ради Бога, борись с Ним!

                Что ты здесь делаешь? Он посмотрел на них, ошеломленный. Они вовсе не убежали. Как могло это быть? Как это могло быть после того, что они видели, как отвратительно он убил своего брата?

                - Сражайся с Ним! - кричала Беверли. - О, Билл, сражайся с Ним! Только ты можешь сделать это! Пожалуйста...

                Теперь Джордж был менее чем в пяти футах. Он вдруг показал Биллу язык. По нему ползли грибовидные наросты. БИЛЛ снова закричал.

                - Убей Его, Билл! - кричал Эдди. - Это не твой брат! Убей Его, пока Оно маленькое. Убей Его СЕЙЧАС!

                Джордж посмотрел на Эдди, отведя свои блистающие серебром глаза только на какой-то миг, и Эдди откатился назад и ударился о стену, как будто его толкнули. Билл стоял завороженный, наблюдая, как его брат подходит к нему, его брат Джордж, снова после всех этих лет, это был Джордж в конце, так как это был Джордж в начале, о да, и он мог слышать скрип желтого дождевика Джорджа, когда Джордж приближался, он мог слышать звон пряжек на его ботинках, и он мог обонять что-то вроде мокрых листьев, как будто под дождевиком тело Джорджа было сделано из них, как будто ноги внутри галош Джорджа были ступнилистья, да, человеклист, так это было, таким был Джордж, он был гнилым лицомшаром и телом, сделанным из мертвых листьев, тех, которые попадают в канализацию после наводнения.

                В каком-то тумане он слышал, как Беверли закричала.

                 (он стучится ко мне)

                - Билл, пожалуйста, Билл (в ящик почтовый, говоря)

                "Мы поищем мой кораблик вместе", - сказал Джордж. Густой желтый гной, фальшивые слезы катились по pro щекам. Он потянулся к Биллу, и его голова склонилась в сторону, и клыки разжались.

                 (что видел привидение снова, он видел привидение, ОН ВИДИТ)

                "Мы найдем его, - сказал Джордж, и Билл почувствовал его дыхание, и это был запах раздайленных животных, лежащих на шоссе в полночь; когда рот Джорджа раскрылся, он увидел нечто, копошащееся внутри. - Он все еще здесь внизу, все летает здесь внизу, мы будем летать, Билл, мы все будем летать..."

                Тянущаяся снизу рука Джорджа сомкнулась на шее Билла.

                 (ОН УВИДИТ ПРИВИДЕНИЕ, МЫ УВИДИМ ПРИВИДЕНИЕ, ОНИ, МЫ, ВЫ УВИДИТЕ ПРИВИДЕНИЕ)

                Искаженное лицо Джорджа приближалось к шее Билла.

                ..летаем...

                - Он стучится ко мне в ящик почтовый! - крикнул Билл.

                Его голос был глубже, вообще едва ли его собственный, и какой-то вспышкой памяти Ричи вспомнил, что Билл заикался только своим собственным голосом: когда он прикидывался кемнибудь еще, он никогда не заикался.

                Джордждвойник отпрянул, шипя.

                . - Это Оно! - возбужденно крикнул Ричи. - Ты попал в него, Билл! Попади в Него! Попади в Него! Попади в Него!

                - Он стучится ко мне в ящик почтовый, говоря, что видел привидение снова! - загремел Билл. Он пошел на Джорджадвойника. - Ты не привидение! Джордж знает, что я не хотел, чтобы он умер! Мои близкие ошиблись! Они свалили это на меня, и это было ошибкой. Ты слышишь меня?

                Джордждвойник резко повернулся, пища, как крыса. Он начал убегать, колыхаясь под своим желтым дождевичком. Сам дождевичок, казалось, капает, стекает яркими пятнами желтого. Оно теряло Свою форму, становясь аморфным.

                - Он стучится ко мне в ящик почтовый, сукин сын! - кричал Билл Денбро, - говоря, что он видел привидение снова!

                Он прыгнул на него и его пальцы вцепились в желтый дождевик, который больше не был дождевиком. То, что он схватил, было похоже на какую-то теплую конфету, которая таяла у него в пальцах, как только он сжимал ее в кулак. Он упал на колени. Затем Ричи закричал, так как гаснущая спичка обожгла его пальцы, и они снова окунулись в темноту.

                Билл чувствовал, что в его груди снова начинает что-то вырастать, что-то жаркое и душащее, приносящее боль, как обжигающая крапива. Он обхватил свои колени и подтянул их к подбородку, надеясь, что это остановит боль или хотя бы облегчит ее; он был подсознательно благодарен за темноту, радуясь, что другие не видят его мук.

                Он услышал, как какой-то колышущийся стон убегает от него.

                - Джордж! - крикнул он. - Джордж, прости! Я никогда не хотел ничего ппплохого, чтобы ссслучилось что-то плохое!

                Возможно, у него было еще что сказать, но он не мог сказать это. Тогда он зарыдал, упав на спину, закрыв одной рукой глаза, вспомнив кораблик, вспомнив непрерывный стук дождя в окна спальни, вспомнив лекарства и вату на ночном столике, слабую лихорадочную боль в голове и во всем теле, вспомнив Джорджа, больше всего это: Джорджа, Джорджа в его желтом дождевичке с капюшоном.

                - Джордж, прости! - крикнул он сквозь слезы. - Прости, прости, пожалуйста. ПРОСТИ...

                И затем они были около него, его друзья, и никто не зажег спички, и кто-то держал его, он не знал кто, может быть, Беверли, может быть, Бен или Ричи. Они были с ним, в этот короткий миг тишина была доброй.

                Дерри, 5.30

                К 5.30 дождь пошел сильно. Синоптики по Бангорскому каналу выразили некоторое удивление и принесли извинения всем тем, кто строил планы на пикники и загородные поездки на основании вчерашнего прогноза. Резкая перемена, друзья; как раз один из тех странных капризов погоды, которые иногда формируются в долине Пенобскота с ошеломляющей внезапностью.

                Метеоролог Джим Уитт списал то, что он назвал чрезвычайно подвижной системой низкого давления. Это было сказано мягко. Погодные странности доходили от обязанности в Бангоре до ливня в Хемпдене, моросящего дождя в Хейвене и умеренного дождя в Нью-порте. Но в Дерри, в тридцати милях от центра Бангора, лило как из ведра. Пассажиры маршрута 7 обнаружили, что они передвигаются по воде, которая местами достигала глубины восьми дюймов, и за Рулин Фармз закупоренный сток в углублении покрыл шоссе таким количеством воды, что оно стало по существу непроходимым. К шести утра дорожный патруль Дерри поставил по обеим сторонам углубления указатели - ОБЪЕЗД.

                Те, кто ждал под укрытием на Мейн-стрит первого в этот день автобуса, который отвезет их на работу, стояли, глядя через ограждение на Канал, где вода зловеще прибывала в бетонном русле. Конечно, никакого наводнения не будет; все сходились на этом. Вода все еще была на четыре дюйма ниже самой высокой отметки 1977 года, а в тот год не было никакого наводнения. Дождь шел с постоянным неослабевающим упорством, и в низко нависших облаках прогремел гром. Вода сбегала потоками по Ап-Майл-Хиллу и ревела в дренажных и канализационных трубах.

                Никакого наводнения, соглашались все, но на всех лицах был налет беспокойства.

                В 5.45 силовой трансформатор на платформе около заброшенного гаража грузовых машин взорвался вспышкой пурпурного цвета, разбрасывая вращающиеся куски металла на покрытую гравием крышу. Один из летящих кусков металла рассек кабель высокого напряжения, который тоже упал на крышу, шипя и извиваясь, как змея, выстрелив почти жидким потоком искр. Крыша вспыхнула, несмотря на ливень, и скоро весь гараж горел. Силовой кабель упал с крыши на полоску, поросшую сорняками, которая шла вокруг площадки, где маленькие мальчики играли когда-то в бейсбол. Пожарное управление Дерри первый раз выехало в тот день в 6.02 и прибыло в грузовой гараж в 6.09. Один из первых пожарных был Калвин Кларк, один из близнецов Кларков, с которыми Бен, Беверли, Ричи и Билл ходили в школу. На третьем шаге от пожарной машины его кожаный ботинок наступил на провод жизнеобеспечения. Почти мгновенно Калвин был убит электрическим током. Его язык вывалился изо рта; резиновый пожарный комбинезон начал тлеть. От него шел запах, как от горящих шин на городской свалке.

                В 6.05 жители Мерит-стрит на Олд-Кейпе почувствовали нечто, что могло быть подземным взрывом. Тарелки падали с полок, а картины со стен. В 6.06 все туалеты на Мерит-стрит внезапно взорвались гейзером экскрементов, и свежие фекалии наполнили трубы, которые питали очистные сооружения в Барренсе. В некоторых случаях эти взрывы были настолько сильными, что проделали дырки в потолках ванных комнат. Женщина по имени Энн Стюарт была убита, когда старое зубчатое колесо вылетело из туалета вместе с куском трубы. Зубчатое колесо прошло через матовое стекло двери душевой и вошло ей в горло, как страшная пуля, когда она мыла волосы. Она была почти обезглавлена. Зубчатое колесо было реликвией Кичнеровского завода и засело в канализации почти три четверти столетия назад. Еще одна женщина была убита, когда неистовое обратное движение сточных вод, вызванное расширением метана, взорвало туалет, как бомбу. Несчастная женщина, которая сидела на толчке в это время и читала ежегодник "Банана Рипаблик", была разорвана на куски.

                В 6.19 молния ударила в Мост Поцелуев, который пересекал Канал между Бассейпарком и средней школой Дерри. Осколки взмыли высоко в воздух и потом дождем упали в Канал, который быстро унес их прочь.

                Ветер усиливался. В 6.30 датчик в вестибюле здания суда зарегистрировал его на отметке пятнадцать миль в час. К 6.45 он поднялся до двадцати четырех миль в час.

                В 6.46 Майк Хэнлон проснулся в своей палате в деррийской больнице. Его возвращение в сознание было своего рода медленным наплывом - долгое время он думал, что ему снится сон. Если так, это был странный сон - сонотдых, как его старый профессор психологии доктор Абельсон мог бы назвать его. Для страха, казалось, не было никакой внешней причины, но все равно он был; обычная белая палата, казалось, криком кричит об угрожающей опасности.

                Онпостепенно понял, что проснулся. Простая белая комната была больничной палатой. Над его головой висели бутылочки, одна из них напомнена яркой жидкостью, а другая - глубокой темнокрасной. Кровь. Он увидел неработающий телевизор, прикрепленный к стене, и услышал непрерывный звук дождя, бьющего в окно.

                Майк попытался пошевелить ногами. Одна двигалась свободно, но другая, правая, вообще не двигалась. Ощущение этой ноги было очень слабым, и он понял, что она плотно завязана.

                Понемногу сознание вернулось. Он сел сделать запись в своей тетради, и появился Генри Бауэре. Они немного поговорили. Была драка, и...

                Генри! Куда ушел Генри? За остальными?

                Майк потянулся к звонку. Он был задрапирован в изголовье кровати, и он нашаривал его руками, когда дверь открылась. Там стоял медбрат. Две пуговицы его белого халата были расстегнуты, темные волосы растрепаны, он смотрел заспанным взглядом Вена Кейси. У него на шее висел медальон святого Христофора. Даже в своем затуманенном состоянии Майк моментально узнает его. В 1958 году шестнадцатилетняя девочка по имени Шерил Ламоиики была убита в Дерри, убита Им. У девочки был четырнадцатилетний брат по имени Марк, и это был он.

                - Марк? - спросил слабо он. - Я должен поговорить с тобой.

                - Шшшш, - сказал Марк. Рука его была в кармане. - Никаких разговоров.

                Он прошел в палату, и когда он встал у изножья кровати, Майк увидел с безнадежным холодком, какие пустые глаза у Марка Ламоники. Его голова была слегка наклонена, как будто он прислушивался к отдаленной музыке. Он вытащил руку из кармана. В ней был шприц.

                - Вы сейчас уснете, - сказал Марк и шагнул в сторону кровати.

                Под городом, 6.49

                - Шшшшш, - закричал вдруг Билл, хотя не было никаких звуков, кроме его собственных слабых шагов.

                Ричи зажег спичку. Стены туннеля отодвинулись, и они пятеро показались себе такими маленькими в этом пространстве под городом. Они прижались друг к другу, и Беверли почувствовала сонное оцепенение, когда смотрела на гигантские плиты на полу и на висящие сети паутины. Теперь они были близко. Близко.

                - Что ты слышишь? - спросила она Билла, пытаясь осмотреться в тусклом свете зажженной Ричи спички и страшась увидеть, что кто-то, шатаясь, появится из темноты. Кто это мог быть? Инопланетянин из страшного фильма с Сигурни Вивером? Огромная крыса с оранжевыми глазами и серебряными зубами? Но не было ничего - только пыльный запах темноты и в отдалении грохот бегущей воды, как будто наполнялись канализационные трубы.

                - Чччто-то нне ттак, - сказал Билл. - Майк...

                - Майк? - спросил Эдди. - Что насчет Майка?

                - Я тоже это чувствую, - сказал Бен. - Это... Бил, он умер?

                - Нет, - сказал Билл, его глаза были подернуты дымкой и не выражали ничего - вся его тревога была заключена в его интонации и защитной позе тела. - Он... оооон!

                Он сглотнул. В горле щелкнуло. Глаза его расширились.

                - О, о, нет!

                - Билл? - крикнула Беверли, встревоженная. - Билл, что это? Что?

                - Вввозьмитесь за ммои рруки! - закричал Билл. - Ббббыстро!

                Ричи выронил спичку и схватил одну руку Билла. Беверли ухватилась за другую. Она протянула свободную руку к Эдди, и тот слабо взял ее своей сломанной рукой. Бен взял другую его руку и замкнул круг, взявшись за руку Ричи.

                - Пошли ему нашу силу! - кричал Билл странным, глубоким голосом. Пошли ему нашу силу, кто бы Ты ни был, пошли ему нашу силу. Сейчас! Сейчас! Сейчас!

                Беверли почувствовала, как что-то уходит от них и передается Майку. В каком-то экстазе голова ее начала вращаться, а сиплый свист дыхания Эдди слился с неистовым грохотом воды в канализационных трубах.

                - Сейчас, - сказал Марк Ламоники тихим голосом. Он вздохнул, как человек, который чувствует приближение оргазма.

                Майк снова и снова давил кнопку вызова. Он слышал, как она звонит в сестринском отделении внизу в холле, но никто не приходил. Каким-то дьявольским боковым зрением он видел, что сестры сидят сейчас там в кружке, читая утреннюю газету, пьют кофе, слушают его звонок, но не слышат его, или слышат, но не реагируют, они отреагируют позднее, когда все будет кончено, потому что вот так делаются дела в Дерри. В Дерри некоторые вещи лучше было не видеть и не слышать... пока они не закончены.

                Майк отпустил кнопку.

                Марк склонился над ним, кончик шприца блестел в его руке. Медальон святого Христофора болтался гипнотически взадвперед, когда он сдернул простыню.

                - Прямо туда, - прошептал он, и снова вздохнул. - В грудину.

                Майк вдруг почувствовал, как в нем взмывает сила, какая-то первобытная сила, которая наполнила его тело напряжением. Пальцы скрючились, как в судороге. Расширились глаза. Хрюкающий звук вырвался из горла, и чувство паралича внезапно отступило от него, как при ударе наотмашь.

                Правая рука дернулась в сторону ночного столика. Там стоял пластмассовый кувшин, а рядом с ним - тяжелый больничный стакан. Рука сжала стакан. В Ламоники почувствовалась перемена; сонный, добродушный свет исчез из его глаз и сменился настороженным замешательством. Он немного подался назад, и тут Майк с силой швырнул стакан в лицо Ламоники.

                Ламоники закричал и попятился, уронив шприц. Руками он потянулся к окровавленному лицу; кровь бежала по его запястьям, пачкая его белый халат.

                Сила ушла так же быстро, как и пришла. Майк пустым взглядом оглядел куски разбитого стакана на кровати, свою больничную рубашку и свою собственную истекающую кровью руку. Он услышал быстрый, легкий звук туфель на скрипящей подошве, который приближался из холла.

                Сейчас они придут, - подумал он. - О да, сейчас. И кто появится после того, как они уйдут? Кто?

                Когда в его палату ворвались медсестры, которые спокойно сидели в сестринской, когда его звонок неистово звонил, Майк закрыл глаза и помолился, чтобы это было все. Он молился за то, чтобы его друзья были где-то под городом, он молился, чтобы с ними было все в порядке, он молился, чтобы они прикончили Его.

                Он не знал точно. Кому он молится... но он все равно молился.

                Под городом, 6.54

                - С Нним ввсе вв ппорядке, - сказал наконец Билл.

                Бен не знал, сколько времени они стояли в темноте, держась за руки. Ему казалось, что он почувствовал, как что-то - что-то от них, из их круга вышло и затем возвратилось. Но он не знал, куда та штука - если она вообще существовала - ушла и что сделала.

                - Ты уверен, Билл? - спросил Ричи.

                - Ддда. - Билл отпустил руки Ричи и Беверли. - Но ммы ддолжны ззакончить это ккак можно сскорее. Ппошли.

                Они снова пошли, причем Ричи или Билл периодически зажигали спички. Нет в нас прежних сил, - думал Бен. - Но часть осталась, верно? Чудь. Что это означает? Чем было Оно конкретно? Каким было Его настоящее лицо? И если мы не убили Его, то ранили. Как мы сделали это?

                Зал, через который они проходилион мог больше не называться туннелем, становился все больше и больше. Их шаги отдавались эхом. Бен вспомнил запах, густой запах зоопарка. Он начал понимать, что спички больше не нужны, снова был свет, странный свет: призрачный блеск, который все время становился сильнее. В этом болотном свете его друзья выглядели, как ожившие мертвецы.

                - Впереди стена, Билл, - сказал Эдди.

                - Зззнаю.

                Бен почувствовал, как его сердце учащенно забилось. Во рту был кислый привкус, начинала болеть голова. От испуга он двигался медленно и неуклюже.

                - Дверь, - прошептала Беверли.

                Да, здесь была дверь. Однажды, двадцать семь лет назад, они смогли пройти через эту дверь, просто наклонив головы, не более того. Теперь они должны были идти, сложившись чуть ли не вдвое или ползти на руках и коленках.

                Яркий зеленоватожелтый свет вытекал из-под двери. Он проходил через изысканно украшенную замочную скважину в витой ручке - она сразу бросалась в глаза.

                На двери была отметина, и снова они все увидели разное в том странном устройстве. Беверли увидела лицо Тома. Билл - отрубленную голову Одры с пустыми глазами, которые смотрели на него, обвиняя. Эдди - оскаленный череп, висящий между двумя скрещенными костями, символ яда. Ричи - бородатое лицо дегенерата Поля Баньяна, с глазами, суживающимися в щелки убийцы. А Бен Генри Бауэрса.

                - Билл, хватит ли у нас сил? - спросил он. - Можем ли мы сделать это?

                - Нне ззнаю? ответил Билл.

                - Что, если она закрыта? - спросила Беверли слабым голосом: лицо Тома строило ей рожи.

                - Ннет, - сказал Билл. - Ттакие мместа нникогда ине ззакрываются.

                Он протянул к двери пальцы правой руки - он должен был наклониться, чтобы сделать это, - и толкнул дверь. Она открылась, и на них хлынул поток болезненного желтозеленого света. Запах зоопарка снова пахнул на них, запах прошлого стал настоящим, зловеще ожил, оказался страшно живучим.

                Катись, колесо, - просто так подумал Билл и посмотрел на остальных. Затем он стал на четвереньки. За ним последовала Беверли, потом Ричи, Эдди. Последним был Бен. Переместившись через вход, он выпрямился в таинственном мерцании огня, ползущего вверх и вниз по мокрым каменным стенам, и вдруг последнее воспоминание будто сплющило его ударом молота.

                Он вскрикнул, отступив назад, одна его рука поднялась к голове, и его первой бессвязной мыслью было: Неудивительно, что Стэн покончил самоубийством! О Боже, жаль, что я не сделал этого! Он видел то же самое выражение застывшего ужаса на лицах остальных, когда последний ключ повернулся в последнем замке.

                Затем Беверли закричала, прижимаясь к Биллу, так как Оно вырвалось из легкой занавески своей паутины, кошмарный Паук за пределами пространства и времени. Паук, живущий за пределами самого больного воображения, понимания того, что может жить в глубочайших глубинах ада.

                Нет, - подумал холодно Билл, - и не Паук вовсе, не это его первозданность, эта форма - не та форма, которую я извлек из нашего разума; она просто наиближайшая, к которой может прийти наш разум (мертвые огоньки) в сознании того, какое Оно.

                Оно, вероятно, было высотой в пятнадцать футов и черное, как безлунная ночь. Каждая из его ног была толстой, как бедро культуриста. Его глаза горели яркими злобными рубинами, вылезая из глазниц, наполненных какой-то капающей жидкостью цвета хрома. Его нижние челюсти открывались и закрывались, открывались и закрывались, выпуская ленты пены. Окаменевший в экстазе ужаса, балансируя на грани помешательства, Бен зачарованно видел, что эта пена была живой; она стекала на вымощенный плитняком пол, а потом забивалась в трещины, как одноклеточные простейшие организмы.

                Но Оно представляет собой еще что-то, есть какая-то окончательная форма, форма, которую я могу видеть почти так же, как вы могли бы видеть форму человека, движущегося за экраном, пока идет фильм, какая-то другая форма, ноя не хочу видеть Ее, пожалуйста. Боже, разреши мне не видеть Ее...

                И это не имело значения, не так ли? Они видели то, что они видели, и Бен каким-то образом понял, что Оно заключено в эту окончательную форму, форму Паука, их непрошеным и неизвестно откуда взявшимся воображением. Именно против этого Оно они будут бороться, чтобы победить или умереть.

                Эта тварь визжала в мяукала, и Бей был совершенно уверен, что слышит звуки, которые Оно производит, дважды: в своей голове и затем, через долю секунды, в своих ушах. Телепатия, - подумал он, - я читаю в Его сознании. Его тень - это маленькое яйцо, мчащееся во весь опор вдоль древних стен этого помещения, которое было Его логовом. Его тело было покрыто грубым волосяным покровом, и Бен увидел, что у Него достаточно длинное жало, тгобы пронзить человека. Какая-то прозрачная жидкость капала с его острия, и Бен заметил, что она тоже была живая; как и слюна, яд уходил в трещины пола. Его желе, да... но под ним Его живот выпячивался гротескно, почти волочась по полу, когда Оно двигалось, теперь слегка изменяя направление, следуя безошибочно в строну их лидера, в сторону Большого Билла.

                Это защитная оболочка Его матки, - подумал Бен, и его разум, казалось, закричал от этого открытия. - Какое бы Оно ни было за пределами того, что мы видим, эта его ипостась, по крайней мере, является символически точной: Оно женского пола, и Оно беременно... Оно было беременно тогда, и никто из нас не знал этого, кроме

                Стэна, о Господи, да, это Стэн, Стэн, не Майк, понял, Стэн сказал нам... Вот почему мы должны были вернуться назад, не имеет значения, какое Оно, потому что Оно женского пола, Оно беременно какой-то немыслимой икрой... и Его время подошло.

                Решительно Билл Денбро шагнул навстречу Ему.

                - Билл, нет! - закричала Беверли.

                - Ссстой ттам! - закричал Билл, не оглядываясь.

                И затем Ричи подбежал к нему, выкрикивая его имя, и Бен понял, что его йоги движутся. Я должен снова стать ребенком, - подумал он бессвязно. - Это единственный способ, которым я могу удержаться от того, чтобы Оно не свело меня с ума. Должен снова стать ребенком... должен принять это. Как-то.

                Бегут. Кричат имя Билла. Смутно сознает, что Эдди подбегает к нему, сломанная рука его болтается, пояс от банного халата, которым Билл подвязал ее, теперь волочится по полу. Эдди вытащил свой ингалятор. Он был похож на сумасшедшего, отощавшего, вооруженного бандита с каким-то загадочным пистолетом.

                Бен услышал, как Билл орет:

                - Ты ууубил моего брата, сссраная СУКА!

                Затем Оно встало на дыбы над Биллом, похоронив его в своей тени, Его лапы били и хватались за воздух. Бен услышал Его напряженное мяуканье, посмотрел в Его горящие злобой красные глаза... и на мгновение действительно увидел форму позади формы: увидел огоньки, увидел бесконечное ползущее волосатое существо, которое было сделано из света и ничего более, оранжевого света, мертвого света, который насмехался над жизнью.

                Ритуал начался во второй раз.

Глава 22

РИТУАЛ ЧУДИ. В логовище, 1958 г.

                Именно Билл держал их вместе, когда огромный черный Паук вылезал из своей паутины, обдавая их зловонным дыханием, от которого шевелились волосы. Стэн визжал как поросенок, карие глаза его почти вылезали из орбит, он ногтями раздирал себе щеки. Бен медленно отходил назад, пока его обширный зад не уперся в левую дверь. Он почувствовал холодный огонь, обжигающий сквозь брюки, и еще раз отступил. Ему казалось, что весь этот жуткий кошмар ему просто снится. Как бывает во сне, он вдруг обнаружил, что не может поднять руки, будто к ним привязали какой-то груз.

                Глаза Ричи были прикованы к паутине. Развешенные там и сям, наполовину завернутые в шелковистую паутину, отчего казалось, что они движутся, как живые, висели гниющие, наполовину съеденные тела. Он подумал, что узнал Эдди Коркорана под самым потолком, хотя обе его ноги и одна рука были съедены.

                Беверли и Майк прижались друг к другу, как Гензель и Гретель в лесу, и смотрели, парализованные ужасом, как Паук дополз до пола и направился к ним, и ужасные ломаные тени тащились рядом по стене.

                Билл оглядел их, высокий тощий мальчишка в грязных заплатанных штанах, которые когда-то были белыми джинсами с отворотами. Волосы его свисали со лба, глаза горели. Он посмотрел на них, как бы прощаясь, и повернулся к Пауку. А потом, невероятно, он пошел через комнату навстречу Ему; он не бежал, просто быстро шел, согнув руки в локтях и сжав кулаки.

                - Ттты ууубил мммоего бббрата!

                - Нет, Билл, нет! - закричала Беверли, вырываясь из объятий Майка, бросаясь к Бину, ее рыжие волосы развевались сзади.

                - Оставь его! - кричала она Пауку. - Не трогай его!

                Черт побери! Беверли! - подумал Бен и тоже побежал, живот его колыхался, ноги дрожали. Он смутно предполагал, что Эдди Каспбрак бежит слева от него, держа ингалятор в здоровой руке, как пистолет.

                А потом Оно вознеслось над Биллом, который был безоружен! Оно накрыло Билла своей тенью, лапы повисли в воздухе. Бен схватил Беверли за плечо, но рука его соскользнула. Она обернулась к нему, глаза ее были безумны, губы искривились.

                - Помогите ему! - кричала она.

                - Как? - прокричал Бен в ответ.

                Он ринулся навстречу Пауку, услышал его довольное мурлыканье, заглянул в бездонные, дьявольские глаза и увидел что-то позади него; что-то гораздо худшее, чем паук, что-то безумно горячее. Его решимость поколебалась... но ведь это Беверли просила его. Бев, и он любил ее.

                - Черт побери! Оставь Билла! - пронзительно закричал он.

                Спустя мгновение чьято рука ударила его по плечу так сильно, что он чуть не упал. Это был Ричи. Хотя слезы бежали у него по щекам, Ричи усмехался, как сумасшедший, углы рта, казалось, сейчас достанут до мочек ушей. Слюна текла между зубов.

                - Достанем ее. Соломенная Голова! - кричал Ричи. - Чудь, это Чудь!

                - Ее? - тупо подумал Бен. - Почему он сказал Ее?

                И громко спросил:

                - О'кей. Но что это? Что значит Чудь?

                - Если б я знал! - завопил Ричи и побежал к Биллу в тень Его.

                Оно присело на задние лапы. Передние сучили по воздуху над головой Билла. А Стэн Урис, вынужденный приблизиться, несмотря на то, что каждая клеточка его мозга и тела противилась этому, Стэн увидел, что Билл прямо уставился своими голубыми глазами в нечеловеческие оранжевые глаза Его, те самые глаза, откуда исходил жуткий свет. Стен остановился, понимая, что ритуал Чуди, в чем бы он ни заключался, начался.

                Билл в Пустоте (начало)

                - Кто ты и почему пришел ко Мне?

                - Я Билл Денбро. Ты знаешь, кто я есть и почему пришел сюда. Ты убила моего брата и я здесь, чтобы убить Тебя. Ты выбрала не того ребенка, сука.

                - Я Вечность. Я Пожирательница Миров.

                - Да? Правда? Ну тогда это твоя последняя порция, сестренка.

                - У тебя нет сил; вот она сила; почувствуй ее, отродье, а потом расскажи, как ты пришел убить Вечность. Ты думаешь, что ты видишь Меня? Ты видишь лишь то, что позволяет твой умишко. Хочешь увидеть Меня? Давай! Иди сюда, отребье! Иди!

                - Выброшен...

                 (он)

                Нет, не выброшен, выстрелен, выстрелен как живая пуля, как ЧеловекизПушкинаЛуну.в цирке Шрайн, который приезжает в Дерри каждый май. Его схватили и перенесли через Паучью нору.

                Это только, мне чудится! - кричал он сам себе. - Тело мое стоит еще там, лицом к лицу с Ним. Смелее! Это только игра воображения. Смелее! Все правильно. Стоять, стоять...

                 (толчок)

                С ревом несясь вперед по черному хлюпающему туннелю с гнилыми, осыпающимися кирпичами, которому было пятьдесят лет, сто, тысячу, миллион миллиардов, кто знает? - разрывая мертвую тишину прошлого, которое горело то пляшущими желтозелеными огнями, то сверкающими воздушными шарами, наполненными белым ужасным мертвящим светом, то просто глухочерными - он летел со скоростью тысяча миль в час мимо груды костей то человеческих, то нет, и скорость его была, как у снаряда с ракетоносителем. Так он проносился по бесконечному туннелю, но не прямо вверх, а с отклонением, не к свету, а к темноте, какой-то чудовищной темноте

                 (его кулаки) разрывая внешнюю темноту в совершенную черноту, которая была везде, она была космосом, вселенной, и основание этой черноты было твердым, твердым, как полированный эбонит, и он катился по ней на груда, животе и бедрах, как груз по наклонной доске. Он был на балу у вечности, и вечность эта была черной.

                 (вящик почтовый)

                - остановись, зачем ты говоришь это? Это тебе не поможет, глупый мальчишка говоря, что видел привидение снова!

                - остановись!

                он стучится ко мне в ящик почтовый, говоря, что видел привидение снова!

                - прекрати, прекрати, я требую, я приказываю, чтобы ты остановился!

                Ну что, не нравится?

                И думая: Если я смогу сказать это вслух, не заикаясь, я смогу разрушить это наваждение.

                - Это не наваждение, ты, глупый маленький мальчик, - это вечность, Моя вечность, и ты в ней потерялся, заблудился навсегда, никогда отсюда не выберешься; ты тоже уже вечный и будешь вечно блуждать в темноте... после того, как встретишься со мной лицом к лицу...

                Но было что-то еще здесь. Билл ощущал, чувствовал, как-то посумасшедшему обонял чье-то огромное присутствие в темноте. Силуэт. Он чувствовал не страх, а ощущение непреодолимого благоговения; это была мощь, которая помешала, преодолела силу Его, и Билл только успел подумать бессвязно: Пожалуйста, пожалуйста, кто бы Ты ни был, вспомни, что я очень маленький...

                Он рванулся навстречу и увидел, что это была огромная Черепаха, ее панцирь сиял всеми цветами радуги. Древняя голова рептилии медленно покачивалась над панцирем, и Билл почувствовал смутное недоумение видом того существа, которое вызволило его. Глаза Черепахи были добрые. Билл подумал, что это, должно быть, самое древнее существо, которое можно себб представить, гораздо старше Его, которое претендовало на вечность.

                - Кто ты?

                - Я Черепаха, сынок. Я создала Вселенную, но, пожалуйста, не вини меня за это; у меня болел живот.

                - Помоги мне, помоги, пожалуйста!

                - Я не принимаю участия в этом деле.

                - Мой брат..,

                - На своем месте в макровселенной; энергия вечна, даже такой маленький мальчик, как ты, должен знать это.

                Сейчас он летел над Черепахой, и даже на такой огромной скорости плоский панцирь Черепахи казался длящимся бесконечно. Он представил, что едет в поезде и проезжает мимо кого-то, кто идет в другом направлений, а поезд был таким длинным, что казалось невероятным, что можно остановиться и даже пойти обратно. Он все еще слышал бормотание и гудение Его, злобный визг, полный безумной ненависти. Но когда говорила Черепаха, голос Его становился пустым и бессвязным. Черепаха разговаривала в голове Билла, и он понимал, однако, что существует Нечто еще, и это Другое пребывает где-то далеко, за гранью мира. Это Другое Нечто, возможно, создало и Черепаху, которая только наблюдает, и Оно, которое только пожирает. Это Другое является силой вне вселенной, мощью за пределами любой другой мощи, автором всего, что есть.

                Неожиданно до него дошло: Оно хотело выбросить его через стену в конце вселенной в какое-то другое место,

                 (что эта старая Черепаха называла макровселенной) где я действительно живу, где Оно существует как титаническое сверкающее ядро, которое могло бы быть мельчайшей песчинкой в мозгу Другого; он, наверное, увидит Оно обнаженным, существом, не имеющим формы, разрушающим свет, и там он мог бы быть либо полностью уничтоженным, либо живущим вечно отраженной ущербной жизнью в сознании этого одержимого, бесформенного, бесконечно голодного существа.

                - Пожалуйста, помогите мне, ради других...

                - Ты должен помочь себе сам, сынок.

                - Но как? Пожалуйста, скажите как? Как? КАК?

                Наконец он добрался до огромных задних ног Черепахи, у него было достаточно времени на осмотр ее грандиозной, древней плоти, он изумлялся ее тяжелыми когтями - они были странного желтоголубого цвета, и он мог шдеть в них, как галактики плывут друг через друга.

                - Пожалуйста, ты хорошая, я чувствую и верю, что ты хорошая, и я умоляю тебя... не сможешь ли ты мне помочь?

                - Ты уже знаешь, есть только Чудь и твои друзья.

                - Пожалуйста, о, пожалуйста!

                - Сынок, ты вспомнил. "Он стучится ко мне в ящик почтовый, говоря, что видел привидение снова" это все, что я могу сказать тебе, и уж коль ты влез в эти космологические дебри, то будь добр, выброси все инструкции.

                Сейчас он понял, что голос Черепахи становится все более отдаленным. Он был вне ее, пулей летя в темноту, которая была глубже самой глубины. Голос Черепахи перекрывался, над ним возобладало ликующее невнятное бормотание Существа, которое вытолкнуло его в это черное логовище-голос Паука, Его.

                - Как тебе понравилось снаружи. Мой Маленький Друг? Нравится? Ты полюбил это местечко? Поставишь 98 против 100, что это был хороший удар и ты отсюда можешь танцевать дальше? Можешь поймать это своими миндалинами и понять, где право, где лево? Тебе понравилась моя подружка Черепаха? Я думал, что эта глупая дура давным-давно умерла и ей бы не мешало сделать это, думаешь, она сможет тебе помочь?

                нет, нет, нет, нет, нет, он стучится он стучится он, нет

                - Прекрати кривляться, времени в обрез; давай поговорим, пока еще можно. Расскажи мне о себе; Маленький Дружок... расскажи, как тебе понравился весь этот темный холод там старужи? Ты насладился своим грандиозным путешествием в ничто, которое лежит снаружи? Подожди, вот мы вырвемся туда, Маленький Дружок! Подожди, ты прорвешься туда, где Я существую! Подожди! Подожди мертвых огоньков! Ты посмотришь и сойдешь с ума... но ты будешь жив... и будешь жить внутри них... внутри Меня...

                Оно заскрипело ядовитым смехом, и Билл услышал, что голос Его начинает замирать и одновременно разбухать, будто выходит из своих границ... или бьется в них, стараясь выбраться. Было ли это именно так? Да. Он думал, что так. Потому что, когда голоса звучали синхронно, один из них, тот, к которому он несся сейчас, был совершенно незнаком ему. Он говорил так, как не может воспроизвести ни одно человеческое горло или язык.. Это был голос мертвых огоньков, подумал он.

                - Времени в обрез; давай поговорим, пока можно

                Этот человеческий голос становился слабее, как радио Бангорской станции слабело, когда ваш автомобиль уезжал на юг. Яркий мерцающий страх наполнил его. Скоро он перестанет нормально сознательно общаться с Ним... и какая-то часть его существа поняла это, по смеху Его, по ЕЕ чуждой радости, что это было именно то, что Оно хотело. Не просто послать его туда, где Оно действительно существовало, а разрушить связь их сознаний. Если это произойдет, он со всей очевидностью полностью погибнет. Выйти из этой связи означало навсегда потерять путь к спасению; он хорошо это понял из поведения родителей по отношению к нему после того, как умер Джорджи. Это был единственный урок, который он извлек из их ледяной холодности.

                Покинуть Его... и приблизить Его. Но покинуть было важнее. Если Оно хотело сожрать детей здесь, или поглотить их, или что там Оно с ними делало, почему Оно не послало их всех сюда? Почему именно его?

                Потому что Оно хотело избавить свою Паучью сущность от него, вот поэтому. Каким-то образом Паук-Оно и Оно, которое звало его мертвыми огоньками, были связаны. Что бы там ни жило в этой темноте, там Оно было неуязвимо только тогда, когда Оно было в этом месте, а не где-то еще... но Оно было также и на земле, в Дерри, в физической форме. Каким бы омерзительным оно ни было в Дерри, форма была физическая... а то, что имело физическую форму, могло быть убито.

                Билл летел сквозь тьму, скорость все еще нарастала. Почему я так хорошо ощущаю, что все разговоры Его просто блеф, надувательство? Почему это так? И каким образом это происходит?

                Он понимал, как может быть... только может быть.

                "Есть только Чудь", - сказала Черепаха. Предположим это то, что надо. Предположим, что они проникли глубоко в чейто другой язык, не физически, а умственно, духовно? И предположим, что если Оно может выбросить Билла достаточно далеко в логово и достаточно близко к вечной своей сущности, то ритуалу придет конец? Это расколет его, убьет его и выиграет все в одно и то же время.

                - Ты хорошо соображаешь, сынок, но очень скоро будет слишком поздно.

                Оно испугалось! Испугалось меня! Испугалось нас всех!

                - скольжение, он соскальзывал кудато, а впереди была стена, он ощущал ее, ощущал в темноте, стена на краю бесконечности, а за ней - другое измерение, мертвые огоньки...

                - Не говори со мной, сынок, и не говори сам с собой, это разрывает твою свободу, можешь укусить, если хочешь, если осмелишься, если сможешь быть смелым, если вынесешь это... вгрызайся, сынок.

                Билл схватил - не зубами, но как будто зубами своего сознания.

                Повышая голос до полного регистра, изменяя его (изменяя на самом деле, превращая в голос своего отца, хотя Билл до самой смерти не узнал этого; некоторые тайны не раскрываются, возможно, это и к лучшему), на одном дыхании он закричал:

                ОН СТУЧИТСЯ КО МНЕ В ЯЩИК ПОЧТОВЫЙ, ГОВОРЯ, ЧТО ВИДЕЛ ПРИВИДЕНИЕ СНОВА, А СЕЙЧАС ОТПУСТИ МЕНЯ!

                Он почувствовал в своем сознании, что Оно вопит от тщетного нетерпеливого гнева... но это также был крик страха и боли.

                Ему никогда не приходилось исполнять чьюлибо волю, такого с Ним никогда не случалось, и до самого последнего момента существования Оно не подозревало, что это может случиться.

                Билл чувствовал, что Оно мучается с ним, не тянет его, а выталкивает, стараясь избавиться от него.

                ОН СТУЧИТСЯ

                КО МНЕ В ЯЩИК

                ПОЧТОВЫЙ, Я СКАЗАЛ! ПРЕКРАТИ

                ЭТО! ВЕРНИ МЕНЯ ОБРАТНО! ТЫ ДОЛЖНО!

                Я ПРИКАЗЫВАЮ!

                Я ТРЕБУЮ!

                Оно заорало снова, боль стала сильнее - возможно, отчасти потому, что за все свое долгое существование Оно только причиняло боль, питаясь ею, и никогда Само не испытывало на себе.

                Оно все еще пыталось избавиться от него, слепо и упрямо настаивая на своей победе, так как всегда Оно одерживало победу... но Билл почувствовал, что скорость его уменьшается, и гротескный образ пришел ему в голову: язык Оно, покрытый живыми каплями слюны, надувается, как толстый валик, лопающийся, истекающий кровью. Он видел, как он сам цепляется зубами за кончик этого языка, кусая и разрывая его время от времени, лицо его погружается в сукровицу, которая и есть кровь Его, утопая в Его мертвящем зловонии, но удерживаясь, удерживаясь каким-то образом, в то время как Оно боролось со слепой болью и яростью, чтобы он снова не стал рвать язык.

                 (Чудь, это Чудь, стой, смелее, будь стойким, стой за своего брата, за друзей; верь, верь во все вещи, в которые ты когда-то верил, верь, что, если ты скажешь полисмену, что ты потерялся, он доставит тебя домой в целости и сохранности, что есть Сказка о Зубе, который живет в гигантском глазурованном замке, и Сайта Клаус на Северном полюсе, который делает там игрушки с троллями и эльфами, и что Полночный Капитан может быть реальностью, да, может быть, несмотря на Кальвина и старшего брата Кисеи Кларка Карлтона, говорящего, что это все - детский бред; верь, что твои мать и отец снова тебя любят, что храбрость возможна и слова будут гладко литься все время; нет больше неудачников, не нужно съеживаться от страха в земляной яме и называть ее штабом, не нужно больше плакать в комнате Джорджи от бессилия и невозможности спасти его, верь в себя, верь в огонь этого желания.)

                Неожиданно он начал смеяться в темноте, но это был не истерический смех, а смех изумления.

                О, ЧЕРТ, Я ВЕРЮ ВО ВСЕ ЭТИ ШТУКИ! - кричал он, и это была правда; даже в одиннадцать лет он мог понять, что иногда все оборачивается смешной стороной. Свет мерцал вокруг него. Он поднял руки над головой и поднял голову и вдруг почувствовал, что какая-то сила пронизывает его с ног до головы.

                Он услышал, что Оно опять заорало... и неожиданно его стало тащить обратно, на ту дорогу, по которой он пришел. Он все еще мысленно представлял, как его зубы вгрызаются в странную плоть языка, сжимаются в гримасе старухисмерти. Он летел сквозь тьму, ноги волочились следом, а шнурки его старых башмаков развевались как победное знамя; ветер этой пустоты свистел в его ушах.

                Он пролетел мимо Черепахи и увидел, что та спрятала голову в панцирь; голос ее был глухим и искаженным, будто даже панцирь, в котором она жила, был сам по себе вечностью:

                - Неплохо, сынок, но я бы закончила это сейчас, не давай Ему исчезнуть, энергия имеет свойство рассеиваться, ты знаешь? знай, что то, что можно сделать в одиннадцать лет, может не повториться больше никогда.

                Голос Черепахи слабел, слабел, слабел. Была только мчащаяся темнота... а затем русло циклопического тоннеля... запах времени и разложения... паутина на его лице, как гниющая пряжа в логове... рассыпающиеся кирпичи, запачканные... пересечения времени, всюду темнота, лунные шары - все исчезло, а Оно вопило и вопило:

                - Отпусти меня, отпусти меня, я никогда больше не вернусь, больно, больно! - Он стучится ко мне! - кричал Билл в исступлении.

                Впереди он еще видел огни, но они становились слабее, пока совсем не погасли... и на какое-то мгновение он увидел себя и остальных ребят, держащихся за руки в одну линию, Эдди с одной стороны, а Ричи с другой. Он видел собственное тело, осевшее, голова опущена, он смотрит на Паука, который качается и извивается, как дервиш, его огромные колючие ноги сучат по полу, яд капает с жала. Оно.

                Оно кричит в смертельной агонии.

                Затем он вталкивается в свое тело, как рука в бейсбольную перчатку. Эта сила отрывает его руки от Эдди и Ричи, ставит его на колени, тянет его по полу до края паутины. Он протягивает руку к одной из нитей паутины, ни о чем не думая, л рука немедленно начинает неметь, будто ему сделали укол новокаина. Нить толщиной с телефонный провод.

                - Не трогай ее, Билл! - вскрикнул Бен, и Билл отдернул руку, но на ладони осталась ссадина, как раз под пальцами. Сразу же потекла кровь; он встал на дрожащие ноги и стал смотреть на Паука.

                Оно уползало от них, прокладывая путь в наступающих сумерках я дальнем конце своей норы. Оно оставляло лужицы и пятна крови, когда проходило, однако их противостояние прорывало внутренности Его в дюжине, даже в сотне мест.

                - Билл, паутина! - закричал Майк. - Посмотри!

                Он отступил назад, вытягивая шею, а нити паутины опускались вниз, падая на пол по обе стороны от него, как тела бледных мясистых змей. Нити немедленно стали терять форму и просачивались в трещины в полу. Паутина распадалась на части, освобождаясь от своих сплетений. Одно из тел взлетело, подобно мухе, а потом упало, ударившись об пол со звуком разбивающейся тыквы.

                - Паук! -.закричал Билл. - Где Оно?

                В голове у него все еще стоял мяукающий и кричащий от боли голос Его. И Билл понял, что Оно исчезло в том самом туннеле, куда был выброшен Билл... но исчезло ли оно, чтобы вернуться в то место, куда Оно намеревалось послать Билла... или спряталось, ожидая их ухода? Чтобы умереть? Или спастись?

                - Господи! Огни! - закричал Ричи. - Огни исчезают! Что случилось, Билл? Где ты был? Мы думали, что ты умер!

                Частично Билл осознавал, что это неправда: если бы они действительно думали, что он умер, они бы убежали, разбежались по одному, а Оно с легкостью ловило бы их одного за другим. Или правильнее было бы сказать, что они думали, что он мертв, но верили, что он жив.

                Мы должны убедиться! Если Оно умирает или возвращается туда, откуда пришло и где находится оставшаяся часть Оно, то это хорошо. А что если Оно только ранено? Если Ему станет лучше? Что...

                Стан отмахнулся от своих мыслей, как будто выбросил разбитый стакан. В сумеречном свете Билл увидел, что одна из нитей паутины коснулась плеча Стана. И прежде чем Билл успел дотянуться до него, Майк рывком бросился на мальчика. Он отбросил Стена от куска Паутины, часть которой упала на рубашку.

                - Убегайте, - крикнул им Бен. - Убегайте, она вся падает!

                Он схватит Б сверли за руку и стал тянуть ее к маленькой двери, пока Стэн вставал на ноги, озираясь вокруг, а потом схватил Эдди. Наверху разрывалась в агонии паучья паутина, теряя свою страшную симметричность. Тела лениво извивались в воздухе, как кошмарное ожерелье. Лопнувшие нити падали, как гнилые ступеньки какой-то странной стремянки. Более прочные нити повисали на камнях, шипя как коты, теряли форму и уползали.

                Майк Хэнлон пробирался сквозь них, как будто прокладывал путь через линию противника при игре в футбол в школьной команде, наклонив голову, уклоняясь и увертываясь. Ричи догнал его. Невероятно, но Ричи смеялся, хотя волосы его стояли дыбом, как иглы у дикобраза. Огни меркли, фосфоресцирующие искорки на стенах уже погасли.

                - Билл! - кричал Майк. - Давай! Бросай все!

                - А что если Оно не умерло? - кричал Билл им. - Мы должны бежать за Ним, мы должны убедиться!

                Спутанные клубки паутины опускались как парашюты, а когда они падали, раздавался звук, как от разрываемой на части кожи.

                - Оно уже умерло! - кричал Эдди, догоняя их. Глаза его лихорадочно горели; дыхание клокотало в груди. Упавшие нити паутины оставили множество шрамов на его гипсовой повязке. - Я слышал Его, Оно умирает. Оно не издавало бы таких звуков, если бы все было хорошо. Оно умирает, я уверен!

                Руки Ричи появились из темноты, схватили Билла, сжали в объятиях. И он стал тащить Билла обратно в полном экстазе.

                - Я тоже слышал - Оно умирает. Большой Билл! Умирает... а ты не заикаешься! Совсем не заикаешься. Как ты этого достиг? Как, черт побери?

                Голова у Билла кружилась. Изнеможение охватило его. Он не помнил, чтобы когда-нибудь так уставал... но в голове крутились слова Черепахи: Я бы покончила с этим сейчас. Не давай Ему исчезнуть... то, что ты смог сделать в одиннадцать лет, может не получиться больше никогда.

                - Но мы должны удостовериться...

                Тени скрывали их руки, и темнота была почти полная. Но прежде чем стало совсем темно, он подумал, что увидел такое же сомнение на лице Беверли... и в глазах Стэна. И пока не исчезли последние проблески света, они продолжали слышать мрачные шепчущешелестящие звуки непередаваемого распадения на части паутины Его. Билл в Пустоте (позже)

                - А, вот ты и снова здесь, мой юный друг! Но что случилось с твоими волосами? Ты лыс как бильярдный шар! Печально! Как коротка человеческая жизнь! Каждая жизнь это короткий памфлет, написанный идиотом. Татата и так далее.

                - Я все еще Билл Денбро. Ты убило моего брата, и ты убило Взрослого Стэна и пыталось убить Майка. И я собираюсь сказать тебе что-то: на этот раз я не остановлюсь, пока работа не будет сделана.

                - Черепаха была тупая, слишком тупая, чтобы лгать. Она сказала тебе правду... время просто прошло еще один круг. Ты ранил меня." ты удивил меня, но больше такого не будет. Я - то, что зовет тебя назад. Это Я.

                - Ты позвало. Хорошо. Но не Ты одно.

                - Твоя подружка Черепаха... недавно она умерла, старая идиотка блеванула внутри своего панциря и захлебнулась до смерти на галактике или двух. Очень печально. Ты не думаешь? Но и очень страши), обманчиво, как в книге Рипли "Хочешь Верь, хочешь не Верь". Я думаю, это случилось как раз тогда, когда ты что-то там написал, ты должен был почувствовать, что она умерла, мой юный друг.

                - Я не верю этому.

                - О, ты поверишь, ты увидишь на этот раз, мой юный друг! Я собираюсь показать тебе все, включая мертвые огоньки.

                Он почувствовал, что голос Его поднимается, рычит и грохочет, наконец он почувствовал полный предел ярости Его, и его охватил ужас. Он добрался до языка сознания Его, концентрируясь, стараясь полностью повторить напряжение той детской веры, в то же время понимая горькую правду того, что Оно сказало: в прошлый раз Оно было неподготовлено. На этот раз... даже если не только Оно позвало их, без сомнения Оно их ждало.

                Но еще...

                Он почувствовал свою ярость, чистую и звенящую, глаза застыли на глазах Его. Он ощущал старые шрамы Его, ощущал, что Оно и впрямь ранено и эта рана все еще болит.

                И когда Оно швыряло его, когда он почувствовал, как разум покидает тело, он сконцентрировал все свое существо на том, чтобы схватит язык Оно

                ...и ослабил свою хватку.

                Осталыме четверо смотрели, как паратазованные. Это было точное повторение того, что случилось тогда, в первый раз. Паук, который, казалось, схватил Билла и собирался пожрать его, вдруг остановился. Глаза Билла сомкнулись с красными глазами Его. Было полное ощущение контакта... контакта за пределами их воображения, но от чувствовали, как боролись, сталкивались две воли.

                Потом Рячи посмотрел на новую паутину и увидел первое отличие.

                Там были тела, наполовину съеденные, наполовину сгнившие, все было то же самое... но высоко в углу висело другое тело, и Ричи был уверен, что оно было свежее, возможно, даже все еще живое. Беверли не смотрела вверх, ее глаза были приковаил к Биллу и Пауку, но даже в том ужасе, в котором он пребывал, Ричи увидел сходство между Беверли и той женщиной в паутине. Волосы длинные рыжие. Глаза открыты, но остекленели и недвижимы. Струйка слюны спускалась от губ до подбородка. Она была привязана к главной нити паутины легкой паутинной сбруей, обмотавшей ее талию и обе ее руки. Так она и болталась полусогнутая, ноги были свободны и обнажены.

                Ричи увидел другое тело, разлагающееся внизу паутины; этого человека он никогда прежде не видел... но все-таки в глубине сознания он отметил почти бессознательно сходство со взрослым, безжалостным Генри Бауэрсом. Кровь лилась из обоих его глаз, собираясь в лужицу вокруг рта и на подбородке. Он...

                Затем Беверли начала кричать:

                - Что-то случилось! Что-то случилось! Сделайте что-нибудь, ради Бога! Может кто-нибудь что-нибудь сделать?

                Ричи снова посмотрел на Билла и Паука... и полуощутил, полууслышал смех монстра. Лицо Билла стало вытягиваться каким-то неуловимым образом. Кожа сделалась пергаментножелтой и прозрачной, как у очень старого человека. Глаза замутились.

                "О, Билл, где ты?"

                Ричи видел, как неожиданно у Билла из носа ручьем хлынула кровь. Рот его искривился в попытке закричать... и снова Паук наступал на него. Оно поворачивалось, держа жало наготове.

                Оно убьет его... убьет его тело, даже... если его сознание где-то далеко. Это означает, что Оно закроет ему путь к возвращению навсегда. Оно одерживает победу... Билл, где ты? Ради Бога, где ты?

                И откуда-то очень ясно, с какой-то невообразимой дистанции он услышал голос Билла, его крик... и слова, хотя и бессмысленные, но кристальноясные, полные боли и

                 (Черепаха мертва, о Боже, Черепаха действительно мертва) отчаяния.

                Бев снова передернуло, и она заткнула уши, чтобы не слышать этот туманный голос. Жало Паука вырастало, и Ричи внимательно рассматривал его, улыбаясь во весь рот, и вдруг сказал одним из своих лучших Голосов Ирландского Полицейского.

                - Здесь мы, здесь, моя дорогая девочка! Что, черт возьми, ты собираешься делать? Довольно! Прекрати болтать, иначе я сниму твои штанишки и отшлепаю как следует!

                Паук перестал смеяться, и Ричи почувствовал новый подъем рева от злости и боли внутри Паука. Ему больно, - победно подумал он. - Что вы скажете! Ему больно! И думаете, почему?

                Я СХВАТИЛ

                ЕГО ЗА ЯЗЫК! Я ДУМАЮ, ЧТО БИЛЛ КАК-ТО УПУСТИЛ

                ЕГО, НО КОГДА ОНО ОТВЛЕКЛОСЬ, Я ПОЙМАЛ

                ЕГО...

                Затем, крича на него. Оно вызвало рой разъяренных пчел из своего сознания, вышибло Ричи из его тела и швырнуло в темноту. Ричи смутно сознавал, что Оно старается стряхнуть его с себя. И Оно хорошо выполняло свою работу. Ужас охватил Ричи, но потом он сменился ощущением космической отчужденности. Беверли, вспомнил он, показывала, как играет в куклы, укладывает их спать, прогуливает собачку и путешествует по миру, а он рассказывал обо всем этом на своей гитаре "Дункан". И вот он здесь, Ричи музыкант, а язык Оно - это струна. Он здесь, и это уже не выгуливание собак, а, может быть, выгуливание Паука - что может быть смешнее?

                Ричи засмеялся - невежливо, конечно, смеяться с полным ртом, но он не сомневался, что здесь никто не читал о Хороших Манерах. Это заставило его рассмеяться еще сильнее, и он еще сильнее вцепился в язык. Паук закричал и стал стряхивать его с еще большей яростью. Оно завыло одновременно от злости и удивления - Оно полагало, что только писатель может бросить ему вызов, а теперь еще этот человек, который смеется, как глупый ребенок, схватил Его за язык, когда Оно менее всего ожидало этого.

                Ричи чувствовал, что скользит кудато.

                Подержитесь немного, сеньорита, мы вместе пойдем туда, или я продам вам лотерейный билетик, по которому все выигрывают, клянусь именем матери.

                Он снова почувствовал, как его зубы сильнее вцепились в язык Его. И одновременно Оно впилось своими ядовитыми зубами в его собственный язык. И все равно ему было смешно. Даже в темноте, несясь следом за Биллом, когда только язык Его связывал его с остальным миром, даже страдая от боли, которую причиняли ядовитые зубы Его, застилая его сознание красным туманом, ему было чертовски смешно.

                Следите, люди. Поверьте, что дискжокей может летать. Все нормально, он летит.

                Ричи никогда в жизни не бывал в такой темноте; он даже представить себе не мог, что существует подобная темнота; он летел где-то приблизительно со скоростью света, и его трясло, как терьер трясет крысу. Он ощущал, что существует нечто впереди. Какое-то титаническое тело. Черепаха, о которой сокрушался Билл своим слабеющим голосом. Должно быть. Это был только панцирь, мертвая оболочка. Он пролетел ее, мчась в темноту.

                Действительно, несусь со скоростью света, - подумал он и снова почувствовал этот дикий толчок, заставляющий смеяться.

                Билл, Билл, ты слышишь меня?

                - Он исчез, он в мертвых огоньках, отпусти меня! ОТПУСТИ МЕНЯ!

                 (Ричи?)

                Невероятное расстояние; невероятно далеко в черноте.

                Билл, Билл, я здесь! держись! ради Бога, держись!

                - Он умер, вы все умерли, а ты слишком стар, не понимаешь что ли? А теперь отпусти меня!

                - Эй, ты, сучка! мы никогда не стары, чтобы танцевать рок-н-ролл!

                - ОТПУСТИ МЕНЯ!!!

                - Отнеси меня к нему, тогда, может быть, отпущу Ричи!

                Ближе, сейчас он был ближе, слава Богу.

                - Здесь я. Большой Билл! Ричи пришел, чтобы вызволить тебя! Пришел спасти твою старую задницу! Помнишь, как тогда, на Нейболт-стрит? ОТПУСТИиии!

                Боль была на этот раз очень сильная, и Ричи с удивлением понял, как он прочно схватил Его, а Оното верило, что только Билл может сделать это. Ну, ладно, хорошо. Ричи не думал о том, чтобы убивать Его тотчас же, он не до конца был уверен, что Его можно убить. Но Билл может быть убит. И Ричи почувствовал, что Биллу осталось очень недолго. Билл приближался, и в этом было что-то опасное, о чем лучше не думать.

                Ричи, нет! Возвращайся! Это конец всего, как раз здесь! Мертвые огоньки!

                Звучит так, как будто ты собираешься повернуть несущуюся лошадь в помочь, сеньоры, а где ты есть, золотко мое? Улыбнись, чтобы я увидел тебя!

                И неожиданно Билл появился, скатываясь

                 (направо или налево? Здесь не было направления) по одну сторону или во другую. А эа ним Ричи, быстро приближаясь, увидел (почувствовал) что-то такое, что наконец остановило его смен. Это был барьер, нечто странное, бесформенное, то, "ио его мозг ие мог постичь. Вместо этого его мозг перешел, как только мог, перевел Его в форму Паука, позволим Ричи думат" об этом, как о какой-то колоссальной серой стене, сдеяанвой из невообразимо древних столбов. Эти столбы бесконечно тявулись и вверх, и вниз, как прутья в клетке. А между ним" сиял слепящий свет. Он мерцал и двигался, улыбался и скалидся. Свет был живым

                 (мертвые огоньки)

                Больше, чем живой, он был полон силы - магнетизм, гравитация, возможно, и что-то другое. Ричи почувствовал, что его подвимак" и опускают, вращают и толкают. Он чувствовал, как свет жадно движется по его лицу... и свет этот думает.

                Это Оно, это Оно, суть Его.

                - Отпусти меня, отпусти, ты обещал отпустить меня.

                Я знаю, но иногда, золотко, я лгу, моя мама била меня за это, но мой папа, папа только воспитывал.

                Он ощущал, что Билл бьется у входа в щедь в стене, ощущал дьявольские пальцы света, касающиеся его) и в последней отчаянной попытке он рванулся и добрался до своего друга.

                Билл. Твою руку, дай руку! ТВОЮ РУКУ! ЧЕРТ ПОБЕРИ! ТВОЮ РУКУ!

                Билл выбросил свою руку, пальцы сжимались и разжимались, этот живой огонь блестел и сверкал на свадебном кольце Одры, в рунах, в мавританских узорах - круги, кресты, звезды, свастики, соеданеяные окружности, которые вырастали в цепи. Лицо Билла было залито тем же светом, который как бы покрывал его татуировкой. Ричи вытянулся как только мог, слыша крики и стоны Его.

                 (Япотерял его, о Боже! Я потерял его, сейчас его выбросит)

                Но тут пальцы Билла сомкнулись на пальцах Ричи, и Ричи крепко схватил их и сжал. Одна нога Билла попала в щель в замерзшей деревянной стене, и в один сумасшедший момент Ричи понял, что видит все кости, вены и капилляры внутри, как будто Билла просвечивало рентгеном. Ричи почувствовал, что мускулы на его руке натянулись, как резиновые, а сухожилмя на Предплечье начинают трещать от огромного давления яа них.

                Он собрал вое силы я закричал:

                - Тяни нас назад! Тяни нас назад или я убью тебя! Я... Я заговорю тебя до смерти!

                Паук снова запзжал, и Ричи неожиданно почувствовал, как какой-то огромный обвивающий ремень скрутил его тело. Руки его побелели от напряжется. Хватка, держащая руки Билла, стала ослабевать.

                - Держись, Большой Билл!

                - Я держусь эа тебя, Ричи, держусь!

                Тебе лучше, - подумал Ричи, - потому, что можно пройти десять миллиардов миль и не найти этого паршивого платного туалета!

                Они со свистом мчались назад, эти безумные огоньки померкли, сделались роем бриялиантовых булавочных головок и наконец погасли. Они неслись сквозь темноту, как торпедыРичи ухватился зубами за язык Его, онемевшей рукой держась за запястье Билла. А вот и Черепаха, они пролетели над ней, не успев моргнуть.

                Ричи ощущал, что они приближаются к тому, что когда-то было реальным миром (хотя он полагал, что уже никогда больше не сможет считать его тачно "реальным", а будет рассматривать только за задернутым занавесом крестообразной решетки - решетки, которая похожа на нити паутины). Но с нами все будет в порядке - думал он. - Мы вернемся. Мы..

                Но снова началась борьба - с криками, с ударами, с избиением друг друга. Паук старался последний раз стряхнуть их с себя и выбросить во Внешний мир. Опять Ричи почувствовал, что его хватка ослабевает. Он слышал, как Оно победно ревет, и сконцентрировал всю свою волю на том, чтобы удержать... но он продолжал скользить. Он ухватился зубами с неистовством, но язык. Его, казалось, теряет свою вещественность и реальность, будто становится легкой паутиной.

                - Помогите! - кричал Ричи. - Я его теряю! Помогите! Кто-нибудь! Помогите нам! Эдди

                Эдди не мог дать себе полного отчета в том, что происходит; он как-то чувствовал это, как-то видел, но словно сквозь густой занавес. Где-то там Вилл и Ричи боролись, чтобы вернуться назад. Их тела были здесь, но все остальное, настоящее - было где-то далеко.

                Он видел, как Паук обернулся, чтобы поразить Билла своим жалом, а потом Ричи выбежал вперед, крича на Него своим смешным голосом Ирландского Полицейского, которым он когда-то имел обыкновение говорить, - только Ричи спустя столько лет смог улучшить этот голос, потому что Голос звучал очень похоже на голос мистера Нелла в те старые времена.

                Паук обернулся к Ричи, и Эдди увидел его невыносимо красные глаза, вылезающие из орбит. Ричи снова заорал, на этот раз голосом Панчо Ванедла, и Эдди почувствовал, что Паук ревет от боли. Бен хрипло закричал, когда на шкуре Паука появились трещины как раз вдоль линии, где когда-то давно были уже шрамы. Поток сукровицы, черной, как сырая нефть, стал выливаться из него. Ричи начал говорить что-то еще... но его голос стал удаляться, слабеть, как в конце популярной песни. Голова откинулась назад, глаза сосредоточились на глазах Его. Паук снова замер.

                Прошло время - Эдди не имел понятия, сколько именно. Ричи и Паук уставились друг на друга. Эдди чувствовал, что между ними была какая-то связь, он чувствовал, что где-то ведутся какието разговоры и возникают эмоции, но где-то очень далеко. Он не мог ничего сделать, но ощущал нюансы всего происходящего по цвету и оттенкам.

                Билл лежал поверженный на полу, из носа и ушей текла кровь, пальцы его, слегка шевелились, лицо было бледным, глаза закрыты.

                Паук кровоточил в четырех или пяти местах, он снова был сильно изранен, но все еще опасно живуч. И Эдди подумал: Почему мы просто стоим и ждем чего-то. Мы можем причинить ему боль, пока Он занимается Ричи! Почему никто не двигается с места. Господи!?

                Он почувствовал ощущение неистового триумфа - и это чувство становилось яснее и глубже. Ближе. Они возвращаются! - хотел он закричать, но рот его был сухой, а горло сдавило. Они возвращаются!

                Потом голова Ричи стала медленно поворачиваться из стороны в сторону. Казалось, что тело его пульсирует под одеждой. Очки его немного повисели на носу, а потом упали и разбились о каменный пол.

                Паук задвигался, его колючие лапы сухо зашелестели на полу. Эдди услышал, как Оно победно вскрикнуло, а спустя миг голос Ричи ворвался в его сознание:

                 (помогите! кто-нибудь! помогите! я теряю Его! )

                Эдди выбежал вперед, вытаскивая свой ингалятор здоровой рукой, губы его искривились в гримасе, дыхание со свистом и болью вырывалось из груди, а просвет в горле сейчас был с игольное ушко. В безумии ворвался голос его матери, кричащей: Не подходи к этой твари, не подходи близко! От этогоу тебя может быть рак!

                - Заткнись, ма! - прокричал Эдди высоким ломающимся голосом, - все, что осталось от его голоса. Голова Паука повернулась на звук, и глаза Его на миг оторвались от Ричи.

                - Вот, - простонал Эдди слабеющим голосом. - Вот что у меня есть.

                Он прыгнул к Пауку, одновременно нажимая на ингалятор, и скоро вся его детская вера в медицину вернулась к нему, вера в "детскую" медицину, которая может разрешить все проблемы, избавит от боли при драке с большими мальчишками или когда его сбивали с ног, прорываясь к двери, чтобы выйти из школы, или при стрессах, когда ему приходилось сидеть на краю поля Братьев Трэкеров, не принимая участия в игре, потому что мама не позволяла ему играть в бейсбол. И он прыгнул на морду Паука, вдыхая его зловонное желтое дыхание, чувствуя, что злобный Паук охвачен единственным желанием - их всех пожрать. И он прыснул ингалятором в один из красных глаз Паука.

                Он едва услышал, как Оно закричало, на этот раз не от ярости, а только от боли, ужасной стенающей агонии. Он видел, как на кровавокрасном глазу появились капельки, которые становились белыми, когда падали на пол, видел, как они начинают сочиться, как капли карболовой кислоты. Он видел, как громадный глаз Оно расплющивается, как кровавый яичный желток, и как из него потоком льются живая кровь, сукровица и гной.

                - Возвращайся, Билл. - крикнул он изо всех оставшихся сил, и потом он ударил Его и почувствовал, как зловонный жар Его стал припекать его; он чувствовал жуткую влажную теплоту и понял, что его здоровая рука скользнула в рот Пауку.

                И он снова стал бить Его ингалятором, на этот раз ударяя по горлу, прямо по его гнилой дьявольской вонючей глотке, и эта неожиданная обжигающая боль, острая, как удар тяжелого ножа, когда челюсти Паука сомкнулись и оторвали его руку от плеча.

                Эдди упал на лол, пытаясь рукой зажать рану и остановить льющуюся кровь. Он смутно сознавал, что Билл поднимается на дрожащие ноги, а Ричи идет, покачиваясь и запинаясь, как пьяный после длинной тяжелой ночи.

                ... *^sJ L..

                Как далеко. Как неважно. Он чувствовал, что все вокруг убегает от него с потоком моющейся крови... вся злость, вся боль, все страхи, все неудачи и ошибки. Он думал, что умирает... ах. Боже, но как все понятно, как ясно, будто в окне, в котором помыли стекла и сейчас весь свет может проходить сквозь него: свет, о Боже, этот совершенный свет, который очищает горизонт где-то в этом мире каждую секунду.

                - ...эд, о Боже, Билл, Бен, ему оторвало руку, он...

                Он взглянул на Беверли и увидел, что она илачет, слезы текут по ее грязным щекам, когда она стала поддерживать его, он понял, что она сияла блузку и старается порвать ее, чтобы приложить к ране, и что она зовет на помощь. Потом он взглянул на Ричи и облизал губы. Слабее и слабее. Становится яснее и яснее, ясно и пусто, все примеси уходят из него, чтобы он смог стать чище, чтобы сквозь него смог проходить сеет, и. если бы у него было время, он бы помолился за это, а потом мог бы сказать проповедь. Не так все плохо, - начал бы он. - Совсем не плохо. Но было что-то, что он хотел сказать с самого начала.

                - Ричи, - прошептал он.

                - Что? - Ричи встал на колени, вопросительно глядя на него.

                - Не зови меня Эдом, - сказал он и улыбнулся. Он поднял левую руку и дотронулся до щеки Ричи. Ричи плакал. - Ты знаешь, я... я...

                Эдди закрыл глаза, думая, как закончить, и пока он думал над этим, он умер. Дерри, 7.00-9.00 утра

                К семи часам утра скорость ветра в Дерри достигала 37 миль в час, порывами - до 45 миль. Гарри Брук, служащий Национального Бюро Погоды в Международном Аэропорту Бангора позвонил в Главное Управление НБП в Огасте. Он сказал, что ветер дует с запада таки"т порывами, которых он раньше не помнил... но это похоже на какой-то местный вид урагана, который располагается только исключительно на территории города Дерри.

                В 7.10 главная радиостанция Баетора передала первое погодное предупреждение, изрыв на электрогенераторе Братьев Трэкеров вырубил все электричество на Канзас-стрит около Барренса. В 7.17 огромный старый клеи на Олд-Кейп за Барренсом упал с чудовищным треском, сравняв с землей магазин "НайтОул" на углу Мерит-стрит и Кейпавеню. Престарелый хозяин Рэймоид Фогарти был убит опрокинутым охладителем пива. Это был тот самый Рэймонд Фогарти, священник Первой Методистской Церкви в Дерри, который проводил обряд захоронения Джорджа Денбро в октябре 1957 года. Клен повредил линии электропередач, и электричество отключилось и в Олд-Кейпе и в более фешенебельном районе ШербурнВудс, который расположен за Олд-Кейпом. Часы на часовне Баптистской Церкви не били ни шесть часов, ни семь. В 7.20, через три минуты после того, как упал клен, и через час пятнадцать минут после того, как все туалеты и канализационные трубы неожиданно прорвались, часы на башне пробили тринадцать раз. Через минуту белоголубой удар молнии попал в часовню. Хизер Либби, жена священника, которая как раз в это время смотрела из окна кухни, сказала, что "часовня взорвалась так, будто ее до этого хорошенько начинили динамитом". Белые доски, балки и перекладины, часы швейцарской работы - все это было выброшено на улицу. Остатки часовни быстро сгорели, а затем были смыты дождем, очень похожим на тропический ливень. Улицы, ведущие вниз к окраинной зоне магазинов, пенились и струились. Подъем воды в Канале под Мейн-стрит был постоянным, и это заставляло людей беспокоиться. В 7.25, когда Баптистская Часовня взорвалась с грохотом, который отозвался во всех уголках Дерри, дворник, приезжающий в Вэлли-Спа каждое утро, кроме воскресений, подметать улицы, увидел нечто такое, что заставило его мчаться с криками по улице. Этот парень был алкоголиком с первого, семестра в Университете Мэна и в течение одиннадцати лет получал за свою работу гроши - его реальная плата заключалась в том, что он мог допивать из кружек все пиво, которое оставалось в баре. Ричи Тозиер мог помнить его, а мог и не помнить, это был Винченцо Карузо Талиендо, больше известный среди своих одноклассников под именем Сопля Талиендо. Когда он мел улицу в это апокалиптическое утро в Дерри, подходя все ближе и ближе к вожделенной зоне, где было семь пивных бочек, он увидел, что все эти семь три "Бада", два "Наррагансетта", один "Шильтц" (больше известный пьяницам Вэлли как "Слитц") и один "Миллер Лайт", - наклонились вперед, как будто семь невидимых рук толкнули их. Пиво потекло из них ручьями белозолотой пены. Вине побежал вперед, думая не о фантомах или привидениях, а о том, что его утренняя зарплата уплывает в канализацию. Затем он остановился, глаза его вылезли из орбит, и душераздирающий крик прорезал пустую, пахнущую пивом улицу возле Вэлли-Спа. Вместо пива хлынула яркая артериальная кровь. Она вытекала из хромированных труб и бежала маленькими ручьями по обе стороны бара. Потом из кранов и пивных бочек стали вываливаться волосы и куски плоти. Сопля Талиендо в трансе смотрел на все это, не имея больше сил даже заорать. Затем раздался приглушенный взрыв, будто взорвалась пивная кружка под прилавком. Все дверцы шкафов в баре моментально раскрылись. Зеленоватый дым, как после взрыва фокусникамага, стал расползаться по помещению как раз из этих шкафов. С Сопли было достаточно. Крича, он припустил по улице, которая стала сплошным каналом. Он упал на спину, встал, с ужасом оглянулся назад. Одно из окон бара вылетело с шумом, как от выстрела. Осколки стекла просвистели мимо головы. Спустя минуту взорвалось другое окно. Но опять, как по волшебству, его не задело... но тут он решил, что как раз пришло время навестить сестру в Истпорте. Он сразу пустился в путь, и это путешествие по улицам Дерри и за пределы Дерри достойно отдельной саги... но нужно лишь сказать, что он благополучно вышел из города. Другим не так повезло. Алоизиус Нелл, которому стукнуло 77, сидел со своей женой в скромной гостиной у себя дома на Стрэфем-стрит, наблюдая за начавшимся штормом. В 7.32 он пережил роковой удар. Жена рассказывала его брату через неделю, что Алоизиус уронил чашку кофе на колени, сел совершенно прямо, с широко раскрытыми глазами и закричал: "Сюда, сюда, моя девочка! Какого черта ты думаешь, мы делаем? Довольно! Прекрати болтовню, иначе я сниму твои штанишкииии.." Потом он упал с кресла прямо на чашку кофе. Моурин Нелл, которая знала, как плохо было у него с сердцем последние три года, сразу же поняла, что с ним совсем плохо, и, расстегнув ему воротник, она побежала к телефону, чтобы вызвать отца Макдауэлла. Но телефон не работал. Он издавал только пронзительный писк, как полицейская сирена. И хотя она знала, что это пахнет богохульством и что она ответит за это перед Святым Петром, она попыталась совершить над ним обряд сама, будучи уверена, что Бог поймет, если даже Святой Петр не поймет. Алоизиус был хорошим человеком и хорошим мужем, а то, что он слишком много пил, - так это виновата его ирландская натура.

                В 7.49 целая серия взрывов сотрясла Городской центр, который стоял на том месте, где когда-то был чугунолитейный завод Кичнера. Никто не пострадал, потому что Центр открывался не раньше 10.00, а пятеро дворников приезжали только к 8.00 (тем более в такую погоду вряд ли ктолибо из них высунул нос из дверей).

                Целая армия исследователей после всего случившегося отмела мысль о саботаже. Они предполагали - довольно туманно, - что причиной взрывов была, возможно, вода, которую засосало в электрическую систему Центра. Каковы бы ни были причины, никто не собирался ходить за покупками в Центр уже надолго. Один взрыв почти полностью уничтожил ювелирный магазин Заля. Бриллиантовые кольца, браслеты, нити жемчуга, свадебные кольца, часы "Сейко" разлетелись вокруг кучей ярких сверкающих безделушек. Музыкальный автомат пролетел по всему восточному коридору и приземлился в фонтане за Пенни, где быстренько сыграл мелодию из "Истории любви", пока окончательно не замолчал. Тот же самый взрыв проделал дыру в мороженице "БаскинРоббинс", и ледяной кисель из тридцати коробок мороженого потек по всему полу. Взрыв сорвал крышу с Сиэрс, и ветер понес ее, как бумажного змея. Она пролетела тысячу ярдов, полностью уничтожив силосную яму фермера по имени Брен Киллгалон. Его 16-летний сын выскочил на улицу с фотоаппаратом "Кодак", принадлежавшим его матери, и снял эту картину. "Нэшнл Энуааре" заплатил за снимки 60 долларов, на которые мальчик купил дре цепи для своего мотоцикла "Ямаха". Третий взрыв раздался внутри галантерейного магазина "Хит и Мисс", выбрасывая горящие юбки, джинсы и нижнее белье на залитую водой стоянку для автомобилей.

                И последний взрыв вскрыл филиал Фермерского банка Дерри, как гнилую коробку печенья. Часть крыши банка тоже была снесена. Сигнализация звенела без устали, пока автоматическая система безопасности не отключилась через четыре часа. Деловые контракты, банковское оборудование, депозитные счета и разные бланки подаялнсь & небо и разлетелись по ветру. И деньги: в большинстве десятки и двадаатки, потом пятерки и банкноты по 50 и 100. Больше 75.000 дешларов улетели на ветер, ках показали банковские отчеты впоследствии...

                Правда, позже, после массовой встряски в испопиительной структуре банка, строго по записям, конечно, выявилось, что там было около 200000 долларов. Женщина по имени Ребекка Полеон из Хэйвен-Виляэджа нашла 50-долларовую банкноту, лежащую на котике у задней двери, две двадцатки в птичьем домике и одну сотню, прилепившуюся к дубу на заднем дворе. Она с мужем использовали эти деньги для очередного взноса на машину. Доктор Хэйл, врач на пенсии, который жил на Западном Бродвее почти пятьдесят лет, был убит в 8.00 утра. Доктор любил хвастаться тем, что он в течение 25 лет в одно и то же время совершает прогулку в две мили от своего дома на Западном Бродвее, вокруг Дерри-Парка и начальной школы. Ничего не могло остановить его - ни дождь, ни снег, ни холод, ни зной. И в это утро, 31 мая, он собирался сделать то же самое, несмотря на обеенокоенное ворчание своей экономки. Его последними словами в этом мире было сказанное через плечо, когда он шел к парадной двери, натягивая шляпу на уши: "Не будь такой дурой, Хильда. Ничего особенного, какой-то дождь. Ты бы увидела в 57 году! Вот это был ураган! Когда доктор повернул на Западный Бродвей, крыша люка около распивочной Мюллера неожиданно поднялась, как ракетоноситель, и снесла голову доктору так быстро и аккуратно, что он прошел еще три шага, прежде чем свалился мертвый на дорогу.

                А ветер продолжал усиливаться.

                Под городом 4.15 вечера

                Билл вел их по темному туннелю час или полтора, а потом, скорее с удивлением, чем с испугом, заметил, что впервые в жизни он потерял дорогу.

                Они еще слышали глухой шум воды в канализации, но акустика была такая, что невозможно было сказать, откуда идут звуки, - то ли снизу, то ли сверху, то ли справа, то ли слева, то ли сзади, то ли спереди. Спички асе кончились. Они потерялись в темноте.

                Биллу было страшно, очень страшно. Разговор с отцом в магазине не выходил у него из головы. "Девять фунтов документов прост испарилось- Мое мнение такое: кто-то не хочет, чтобы узнали, куда ведут эти проклятые трубы и почему... там полная темнота, жуткая вонь и крысы. Поэтому лучше держаться отсюда подальше. Но самое главное, конечно, то, что вы можете потеряться. Такое уже раньше случалось".

                Случалось раньше, случалось раньше, случалось...

                Конечно, случалось. На пути к логову Его, например, они видели гору костей с истлевшей материей на них.

                Билл почувствовал панический страх, пытаясь подняться и вернуться обратно. Он толкал дверь, она поддавалась, но с трудом, и он чувствовал, что сзади есть какое-то живое существо, которое борется, извивается, стараясь вырваться. Ко всему прочему был еще немаловажный вопрос, остающийся без ответа - убили они Оно, или нет. Ричи говорил, что да, Майк говорил - да, и Эдди говорил так же. Но ему не понравилось испуганное сомнеше на лицах Беверли и Стана, когда погасли последние спички и они стали ползти обратно через маленькую дверь в этой страшной разваливающейся паутине.

                - Итак, что же нам сейчас делать? - спросил Стэн.

                Билл услышал испуганный дрожащий голос маленького мальчика и знал, что вопрос адресован непосредственно к нему.

                - Да, - сказал Бен. - Что? Черт, хоть бы фонарик был... или даже... свечка.

                Биллу послышалось, что сзади раздалось сдавленное рыдание. Это испугало его больше, чем что-нибудь еще. Бен бы очень удивился, узнав об этом, но Билл считал этого толстяка полным запаса энергии, он считал его гораздо сильнее Ричи и не способным так быстро сдаваться, как Стан. И если даже Бен теряет силы, то значит, что они на краю какой-то очень большой неприятности. И Билл мысленно возвращался не к скелету того парня из "Водоканала", а к Тому Сойеру и Бекки Тэтчер, заблудившимся в пещере МакДугласа. Он отбрасывал эту мысль, но она упрямо возвращалась.

                Что-то еще беспокоило его, но это что-то было таким большим и смутным, что его усталый мозг отказывался разбираться. Возможно, именно простота этой мысли делала ее легко ускользающей: они отпадали друг от друга. Задача, которая держала их вместе все это долгое лето, была решена. Они встретили Оно и победили Его. Оно должно умереть, как считали Ричи и Эдди, или Оно было ранено так сильно, что будет спать еще сто лет или тысячу, или десять тысяч. Они встретились с Ним лицом к лицу, видели Его в последней маске, и Оно было достаточно жутким, о, конечно, но однажды увиденное, оно уже не казалось таким страшным в своей физической форме, поэтому самое сильное оружие они у Него отобрали. Все они, в конце концов, видели пауков прежде. Это странные, незнакомые, страшные существа, и он предполагал, что они больше никогда не смогут их видеть.

                 (если мы когда-либо выберемся отсюда) без дрожи омерзения. Но паук все-таки оставался пауком. Возможно, в конце, когда будут сорваны последние маски ужаса, не останется ничего, с чем бы человеческий мозг не смог бы примириться. Это была обнадеживающая мысль. Все, за исключением

                 (мертвые огоньки) того, что было за этим, но, вероятно, даже это невообразимое живое существо, которое корчилось сейчас за дверями к макрокосму, было мертвым или умирало. Мертвые огоньки и путешествие в черноту, к тому месту, где они были, становились уже едва различимыми, и их трудно было восстановить в памяти. Но все это было не то. Ощущение, прочувствованное, но не объясненное, заключалось в том, что их единение заканчивалось... оно заканчивалось, но они все еще оставались в темноте. То Другое, через их дружбу, смогло сделать их больше, чем просто детьми. Но они становились детьми опять. И Билл чувствовал это, так же как и другие.

                - И что теперь, Билл? - спросил Ричи, наконец прямо ставя вопрос.

                - Я нннне знаю, - сказал Билл.

                Заикание опять вернулось, тут как тут. Он услышал, и они услышали это. И он стоял в темноте, вдыхая запах их растущей паники, поражаясь, сколько еще пройдет времени, прежде чем один из них-наиболее вероятным было, что это будет Стан, - поставит вопрос ребром: Почему ты не знаешь? Ведь это ты втянул нас во все это!

                - А что с Генри? - с трудом произнес Майк. - Он еще там или нет?

                - О, Господи, - сказал Эдди... почти простонал. - А я и забыл про него. Конечно, он там; может, тоже заблудился, и мы наткнемся на него в любое время... Боже, Билл, нет ли у тебя какой-нибудь идеи? Твой отец работает здесь! Неужели у тебя нет никакой идеи?

                Билл прислушивался к отдаленному хлюпанью воды и старался придумать что-нибудь, чего Эдди и все они вправе были ожидать он него. Потому что, правильно, это он втянул всех во все это и он нес ответственность за то, чтобы вызволить их всех отсюда. Но ничего не приходило в голову. Ничего.

                - У меня есть идея, - спокойно сказала Беверли.

                В темноте Билл услышал звук, который не мог определить сразу. Слабый шелестящий звук, но не пугающий. А потом еще более слабый звук... расстегивающейся молнии. Что? - подумал он, а потом понял, что. Она раздевалась. По какой-то причине, она раздевалась.

                - Что ты делаешь! - спросил Ричи, и его голос дрогнул на последнем слове.

                - Я знаю кое-что, - сказал голос Беверли в темноте, и Билл почувствовал, что он принадлежит комуто, кто старше их. - Я знаю, потому что мне сказал мой отец. Я знаю, как снова сделать, чтобы мы были вместе. А если мы не будем вместе, мы никогда не выберемся отсюда.

                - Что? - спросил Бен, пораженный и ужаснувшийся. - О чем ты говоришь?

                - О том, что соединит нас навсегда. Что-то, что покажет нам...

                - Нннет, Бббеверли! - сказал Билл, неожиданно понимая все.

                - ...это покажет, что я всех вас люблю, - сказала Беверли, - что вы все мои друзья.

                - Что она го... - начал Майк.

                Беверли спокойно прервала его.

                - Кто первый? - спросила она. - Я думаю.

                В Логове 19. 05

                Он умирает, - зарыдала Беверли. - Его рука. Оно отгрызло его руку...

                Она добралась до Билла, повисла на нем, и Билл обнял ее.

                - Оно опять удирает! - зарычал он. Он запачкал кровью губы и подбородок. - Пппошли, Ричи! Бббен! На этот раз мы должны прикончить Его!

                Ричи повернул Билла, к себе и посмотрел на него, как на безнадежно больного человека:

                - Билл, мы должны позаботиться об Эдди. Мы должны сделать носилки и вынести его отсюда.

                Но Беверли уже сидела, положив голову Эдди себе на колени, гладя его. Она закрыла ему глаза.

                - Иди с Биллом, - сказала она. - Если мы допустим, чтобы он умер ни за что... если Оно вернется через 25 лет или 50, или даже через две тысячи лет, я клянусь... я сама буду являться вам, как привидение. Идите!

                Ричи посмотрел на нее, не веря. Потом он увидел, что ее лицо теряет свою форму, становится все туманнее в наступающих тенях. Свет становился все слабее и слабее. И он решился.

                - Хорошо, - сказал он Биллу. - На этот раз охотниками будем мы.

                Бен стоял позади паутины, которая снова стала распадаться. Он также видел какието очертания, висящие высоко над ними, и молился, чтобы Билл не посмотрел вверх. Но когда сверху стали падать нити и клочья, и мотки паутины, Билл посмотрел.

                Он увидел Одру, свисающую, как старая сломанная игрушка. Она стала падать, пролетела футов десять, остановилась, раскачиваясь из стороны в сторону, а потом пролетела еще футов пятнадцать. Лицо ее не менялось. Фарфоровоголубые глаза были широко открыты. Голые ноги раскачивались, как маятник. Волосы падали на плечи. Рот приоткрыт.

                - ОДРА! - закричал он.

                - Билл, пойдем! - закричал и Бен.

                Паутина падала и падала на них, отпадала на пол и начинала течь. Неожиданно Ричи схватил Билла за талию и толкнул его вперед, подпрыгнув на высоту десять футов одним прыжком от пола до начала переплетения паутины, свисающей вниз.

                - Пойдем, Билл, давай, давай!

                - Это Одра! - в отчаянии кричал Билл. - Э-э-это ОДРА!

                - А я и не говорю, что это Папа Римский, - угрюмо сказал Ричи. - Эдди мертв, и мы собираемся убить Его, если Оно еще до сих пор живо. На этот раз нам нужно закончить работу, Большой Билл. Жива она или нет. Теперь пошли!

                Билл еще несколько мгновений стоял, глядя назад, а затем образы всех детей, убитых детей, казалось, прошли перед его мысленным взором, как на той потерянной фотографии из альбома Джорджи.

                ШКОЛЬНЫЕ ДРУЗЬЯ.

                - Хххорошо.

                Пойдем. Прости меня. Господи!

                Они с Ричи пробежали под свисающей, начинающей падать паутиной и догнали Вена на другой стороне. Они бежали за Ним, в то время как Одра висела и раскачивалась в 50 футах от каменного пола, завернутая в кокон, который был привязан к распадающейся паутине.

                Бен

                Они шли по следам черной крови, оставленной Им, - нефтяные лужи сукровицы, которые стекали и просачивались в трещины в полу. Но когда пол начал подниматься к полукружию отверстия в черноту, в самом дальнем конце логова, Бен увидел нечто новое: следы от яиц. Каждое из них было черное и с грубой скорлупой и такие большие, как страусиные. Восковой свет исходил от них самих. Бен понял, что они сами были полупрозрачными; он видел черные фигуры, двигающиеся внутри.

                Это дети Его, - подумал он, чувствуя растущее отвращение. - Это ублюдки Его. Боже! Боже!

                Ричи и Билл остановились и уставились на яйца глупо и с каким-то удивлением.

                - Давайте, давайте! - кричал Бен. - Я ими займусь!

                - Давай! - крикнул Ричи и бросил Вену коробок спичек из городской гостиницы Дерри.

                Бен поймал их. Билл и Ричи продолжили свой бег. Бен немного понаблюдал за их исчезновением в быстро гаснущем свете. Они бежали в темноту, где скрывалось Оно. Затем он посмотрел на первое яйцо с тонкой скорлупой, с черной тенью внутри и почувствовал, что его решимость пропадает. Их было... слишком много. Это было слишком ужасно. Они наверняка умрут и без его помощи, большинство из них было уже разбито.

                Ему приходил конец... а если даже одно из них будет способно выжить... даже одно...

                Призвав всю свою храбрость, вспомнив бледное лицо умирающего Эдда, Бен поднял ногу, обутую в лыжные ботинки, над первым яйцом. Оно разбилось с хлюпающим взвизгом, и какая-то вонючая плацента потекла вокруг его ботинка. Потом паук, размером с крысу, слабо пополз по полу, стараясь удрать, и Бен слышал в своем мозгу высокие мяукающие звуки, похожие на звуки пилы, быстро двигающейся тудасюда, создающей призрачную музыку.

                Бен наклонился за своей ногой, ощущая ее, как ходулю, и снова наступил на паука. Он чувствовал, как тело паука хрустнуло и расползлось под каблуком. Он как следует надавил и на этот раз не мог убрать ногу. Его вырвало, он потряс ногой, вытирая ее о камень, прислушиваясь к слабеющим звукам в своей голове.

                Сколько их? Сколько этих яиц? Кажется я где-то читал, что пауки могут откладывать тысячи... или миллионы яиц? Я не смогу сделать это. Я сойду с ума...

                Ты должен. Ты должен. Продолжай, Бен... сделаем это вместе!

                Он подошел к следующему яйцу и сделал то же самое в гаснущем свете. Все повторилось: хрустнувший треск, пронзительное зловоние жидкости, звуки умирания. Следующее. Следующее. Он медленно приближался к черной арке, в которой исчезли его друзья. Была полная темнота, Беверли и разлагающаяся паутина остались где-то позади. Он снова слышал шепот умирания. Яйца оставались мертвеннобледными камнями в темноте. Как только он подходил к одному из них, он зажигал спичку и держал, пока она не гасла. В каждом случае он успевал проследать за всем процессом и раздавить яйцо прежде, чем гасла спичка. Он не знал, что будет делать, когда спички кончатся, а яйца не все будут раздавлены.

                Они все еще идут.

                Оно чувствовало, что они Его преследуют, приближаются, и страх нарастал. Наверное, Оно не было вечно - немыслимое в конце концов должно быть осмысленным. Хуже всего, что Оно почувствовало смерть своих детенышей. Третий из этих ненавистных мужчинмальчишек настойчиво следовал по пятам за ее детенышами; почти обезумевший от отвращения, он продолжал методически затаптывать жизнь каждого из яиц Его.

                Нет! Оно вопило, накреняясь то в одну сторону, то в другую, чувствуя, что жизнь уходит, вытекая вместе с кровью из сотен ран, ни одна из которых не была смертельной, но каждая как песнь собственной боли задерживала Его. Одна из ног Его висела, как кусок мяса. Один глаз ослеп. Оно чувствовало, что внутри все порвано; один из этих ненавистных мужчинмальчишек умудрился ударить Его в глотку.

                И они все еще идут, сокращая расстояние, и как это произойдет? Оно стонало и мяукало, а когда почувствовало, что они уже рядом, сзади, Оно сделало единственное, что могло, - повенулось, чтобы бороться. Беверли

                Прежде чем последние огоньки исчезли и полная темнота опустилась, она увидела жену Билла, которая пролетела еще футов двадцать и затем повисла снова. Она начала вращаться, длинные рыжие волосы веером неслись за ней. Его жена, - подумала она. - Но я была его первой любовью, и если он думает, что какая-то другая женщина была его первой, это случилось только потому, что он забыл... забыл Дерри. И она была одна в темноте, только звуки падающей паутины и неподвижное тело Эдди. Она не хотела опускать его, не хотела, чтобы его лицо оказалось на полу в таком месте. Поэтому она держала его голову на согнутой руке, которая уже почти онемела. Убрала волосы с его лба. Думала о птицах... это было что-то, как она предполагала, что осталось у нее от Стэна. Бедный Стан, он не увидит этого.

                Все они... Я была первой любовью для них всех.

                Она старалась оживить воспоминания, о которых было приятно думать в темноте, куда не проникали звуки. Тогда она не чувствовала бы себя такой одинокой. Сначала в голове преобладали образы птиц - вороны, сороки, скворцы, весенние птицы, которые прилетают откуда-то, когда улицы полны тающего снега, бегут ручьи и только отдельные грязные кучи снега лежат в тени.

                Ей казалось, что они прилетали всегда в облачные дни, и она не могла понять, откуда они брались. Вдруг они появлялись в Дерри, наполняя улицы своим оживленным криком. Они сидели на телефонных проводах, на крышах викторианских домов на Западном Бродвее, дрались за места на алюминиевых проволоках антенн телевидения в начале Вэлли-Спа, тяжело повисали на ветвях кленов по Нижней Мейн-стрит. Они рассаживались и перекликались друг с другом пронзительными голосами, как старые сельские кумушки на еженедельных играх "Бинго", а потом, по какомуто сигналу, недоступному человеческому уху, вдруг снимались с места и заполняли небо своими черными телами и крыльями... и улетали кудато еще.

                Да, птицы, я думала о них, потому что мне было стыдно. Это отец заставлял меня стыдиться, я думаю, а может быть, и Оно. Может быть.

                Она стала вспоминать - сначала птицы, потом воспоминания. Но они были такими туманными, бессвязными. Наверное, они и всегда будут такими. Она...

                Ее мысли прервались, когда она поняла, что Эдди (Любовь и Желание, 10 августа 1958 года) пришел первым, потому что был больше всех испуган. Он пришел к ней не как друг, проведший с ней целое лето, не как ее нечаянный любовник, но как он приходил к своей матери три или четыре года тому назад за утешением; он не отшатнулся от ее гладкой обнаженности, сначала она даже подумала, что он ее не чувствует. Он дрожит, и хотя она держит его в своих объятиях, но кромешная тьма не позволяет ей увидеть его.

                - Что ты хочешь? - спрашивает он ее.

                - Ты должен засунуть свою штучку в меня, - говорит она.

                Он старается оттолкнуть ее, но она держит его, и он опускается на нее. Она услышала, что кто-то - она думает, что это Бен, - задохнулся.

                - Бевви, я не могу сделать этого, я не знаю, как...

                - Я думаю, это просто, только ты должен раздеться, - она думает о сложностях с гипсовой повязкой, рубашкой, это сначала разъединяет их, потом опять соединяет и пугает.

                - Хотя бы брюки.

                - Нет, я не могу.

                Но она думает, что часть его самого может и хочет, потом его дрожь прекращается, и она чувствует, как что-то маленькое и твердое прижимается к правой стороне ее живота.

                - Ты можешь, - говорит она и притягивает его к себе.

                Поверхность, на которой она лежит, твердая, глинистая и сухая. Отдаленный шум воды навевает дремоту и успокаивает. Она дотягивается до него. На какой-то момент появляется лицо ее отца, строгое и обвиняющее (Я хочу посмотреть, девственна ли ты?), а потом она обнимает Эдди за шею, ее гладкая щека прижимается к его гладкой щеке, и когда он нежно дотрагивается до ее маленькой груди, она вздыхает и думает:

                Это Эдди - и вспоминает день в июле - неужели только месяц прошел? когда никто, кроме него, не вернулся в Барренс, и у него была целая стопка юмористических книжек "Литл Лулу", и они вместе читали целый день, как Маленькая Лулу собирала землянику и вляпалась во все эти невероятные истории, и про ведьму Хэзл. Было очень весело.

                Она думает о птицах; особенно о грачах, скворцах и воронах, которые возвращаются весной, а руки ее тянутся к ремню и расстегивают его, а он опять говорит, что не может сделать этого; она говорит, что он может, она знает, что он может, и то, что она чувствует, не стыд или страх, а что-то вроде триумфа.

                - Куда? - говорит он, и эта твердая штучка настойчиво толкается между ее ног.

                - Сюда, - говорит она.

                - Бевви, но я на тебя упаду, - говорит он, и она слышит его свистящее дыхание.

                - Я думаю, так и надо, - говорит она и держит его нежно, и направляет его.

                Он толкает слишком быстро и делается больно.

                - Ссссс! - она сдерживает дыхание и кусает нижнюю губу и снова думает о птицах, о весенних птицах, сидящих на коньках домов, и сразу же взлетающих под низкие мартовские облака.

                - Беверли, - спрашивает он неуверенно, - с тобой все в порядке?

                - Помедленнее, - говорит она, - тебе легче будет дышать.

                Он движется медленнее, и через мгновение его дыхание учащается, и она понимает, что это не потому, что с ним что-то не в порядке.

                Боль ослабевает. Неожиданно он начинает двигаться быстрее, затем останавливается, застывает и издает звук, какой-то звук. Она чувствует, что это для него нечто необычное, чрезвычайное, что-то вроде... полета. Она чувствует себя сильной; она ощущает внутри себя ликование. Неужели этого так боялся ее отец? Да, он должен был. В этом есть какая-то сила, сила разорванных оков, это глубоко в крови. Она не чувствует физического наслаждения, а только какой-то умственный экстаз. Она чувствует близость. Она держит его, а он прижимает лицо к ее шее. Он плачет. Она поддерживает его и чувствует, что та часть его, которая их связывала, начинает ослабевать, не уходит из нее, а просто начинает ослабевать, становится меньше.

                Когда он отодвигается, она садится и трогает его лицо в темноте.

                - Получилось?

                - Что получилось?

                - Что должно было, я не знаю точно.

                Он качает головой - она чувствует руками, дотрагиваясь до его щеки.

                - Я точно не знаю, было ли это как... ты знаешь, как большие мальчишки говорят. Но это... было действительно что-то.

                Он говорит тихо, чтобы не услышали остальные:

                - Я тебя люблю, Беверли.

                Она задумывается. Она совершенно уверена, что они все об этом говорят, кто шепотом, кто вслух, и она не может вспомнить, что говорят. Это не имеет значения. Нужно ли говорить каждому все сначала?

                Да, наверное, но это не имеет значения. Они должны говорить об этом, это подлинная, человеческая связь между бытием и небытием, единственное место, где кровоток соприкасается с вечностью. Это не имеет значения. Значение имеет только любовь и желание. В этой темноте так же хорошо, как и в любом другом месте. Даже лучше, может быть.

                Потом приходит Майк, потом Ричи. И все повторяется. Сейчас она чувствует некоторое удовольствие. Смутное тепло в ее детском незрелом существе, и она закрывает глаза, когда к ней подходит Стэн, и думает о птицах, весенних птицах, она видит их снова и снова, все сразу же освещается, заполняя обнаженные зимой деревья, вестники самого неистового времени года; она видит, как они взмывают в небо снова и снова, плеск их крыльев, как хлопанье простыней на веревках, и она думает: Через месяц у каждого ребенка в Парке-Дерри будет воздушный змей, они будут бегать, держась за веревки, чтобы они не перепутались друг с другом. Она думает: Вот, что означает полет.

                Со Станом, как и с другими, она чувствует это ощущение разочарованности от ослабления, ухода от того, в чем они действительно нуждаются, чего они ждут от этого действия, какой-то предел - близкий, но не найденный.

                - Получилось? - снова спрашивает она, и хотя сама не знает точно, что "получилось", но понимает, что не получилось.

                Она долго ждет, и наконец приходит Бен.

                Он дрожит с ног до головы, но это не от страха, как у Стэна.

                - Беверли, - говорит он, - я не могу.

                - Ты можешь, я чувствую.

                Она уверена, что он может. Он был сильнее и больше всех. Она могла почувствовать это по мягкому толчку его живота. Размер его вызвал некоторое удивление, и она слегка потрогали рукой эту выпуклость. Он застонал ей в шею, и от его дыхания тело ее покрылось мурашками. Она почувствовала первую волну настоящего жара в себе - неожиданно чувство это в ней стало нарастать; она поняла, что это было у него очень большое (если он такой большой, как же это все может поместиться в ней?) слишком взрослый для нее, что-то как у Генри, восьмого размера, что-то, что не предназначено для детей, что может взорвать и разорвать. Но не было ни времени, ни места думать об этом; здесь была любовь и было желание, и темнота. Если бы они не попробовали, они бы, наверное, оставили это.

                - Беверли, не надо...

                - Надо.

                - Покажи мне, как надо летать, - сказала она со спокойствием, которого не чувствовала, зная, по мокрой теплоте на шее и щеках, что он плачет. Покажи мне. Бен.

                - Нет...

                - Если ты написал стихотворение, покажи мне. Потрогай мои волосы, если хочешь, Бен. Все в порядке.

                - Беверли, я... я...

                Сейчас он не дрожал, его трясло с ног до головы. Но она понимала, что это не страх, - та часть его тела, которая говорила, что сможет сделать все... Она думала о (птицах) его лицо, его дорогое, честное лицо, и она знала, что это не страх; это желание, глубокая страсть, и она почувствовала ощущение силы в себе опять, что-то вроде полета, как полет, будто смотришь сверху и видишь птиц на крышах, на телевизионной антенне над Вэлли, видишь улицы, как на карте; желание, да, это было что-то, это была любовь и желание, которое научило летать.

                - Бен! Да! - вскрикнула она, и все, что сдерживало его, прорвалось.

                Она снова почувствовала боль, и на миг ей показалось и она испугалась, что у нее все порвется и он ее раздавит. Но он приподнялся на руках, и это ощущение прошло.

                Да, он большой, боль вернулась, и она была гораздо глубже, чем тогда, когда Эдди первый раз вошел в нее. Ей снова пришлось закусить губу, чтобы не закричать и думать о птицах, пока не прошло это горение. Но оно продолжалось, и ей пришлось дотронуться до его губ пальцем, и он застонал.

                Жар снова вернулся, и она снова почувствовала, что ее сила передается ему, она отдавала ее с радостью и устремлялась ему навстречу. Появилось первое впечатление раскачивания, восхитительной сладости, которая заставила ее беспомощно поворачивать голову из стороны в сторону, и стон вырвался из ее сомкнутых губ. Это был полет, это, о любовь, о желание, невозможно выразить словами - принимать и давать, замкнутый круг: принимать, давать... летать.

                - О, Бен! Мой дорогой, да, - шептала она, чувствуя, что след этой сладостной связи остается у нее на лице, что-то вроде вечности, восьмой размер раздавил ее

                - Я так люблю тебя, дорогой.

                И она поняла, что происходит то, о чем шептались девчонки и хихикали о сексе в женском туалете, но это совсем не то, насколько она теперь понимала; они только восхищались, как замечателен может быть секс, а она сейчас понимала, что для многих из них секс так и останется непонятным и неприятным чудищем. Они говорили о нем - Это. Будете заниматься Этим. А твоя сестра и ее мальчик занимаются Этим? А твои родители еще занимаются Этим? И как они никогда не собираются заниматься Этим. О, да, и можно было подумать, что все девчонки из пятого класса останутся старыми девами, и для Беверли было ясно, что никто из них даже не мог подозревать об этом... пришла она к такому заключению и удержалась от крика только потому, что знала, что остальные будут слышать и подумают, что ей больно. Она закрыла рот рукой и стала кусать ладонь. Теперь она лучше понимала смешки Греты Бови и Салли Мюллер, и всех других: не провели ли они, все семеро, все это длинное лето, самое длинное в своей жизни, смеясь, как помешанные? Вы смеетесь, потому что все страшное и неизвестное - смешно, вы смеетесь, как иногда маленькие детишки смеются и плачут в одно и то же время, когда подходит цирковой клоун, зная, что здесь нужно смеяться... но это тоже неизвестность, полная неизвестной вечной мощи.

                То, что она кусала руку, не смогло остановить ее крик, и она, чтобы не испугать их всех и Вена, кричала в темноту: Да! Да! Да!

                Восхитительные образы полета смешались у нее в голове с карканьем ворон и криками грачей и скворцов: эти звуки стали для нее самой прекрасной музыкой в мире.

                Она летела и летела вверх, и сила была не у нее и не у него, а где-то между ними, и он тоже закричал, и она чувствовала, как дрожат его руки, она обвилась вокруг него, чувствуя спазм, его тело, его полное слияние с ней в темноте. И они ворвались вместе в этот живоносный свет.

                Потом все было кончено, и они лежали в объятиях друг друга, и когда он хотел что-то сказать - наверное, какието глупые извинения, что нарушило бы все впечатление, какието жалкие извинения, как наручники, - она остановила слова поцелуем и отпустила его.

                К ней подошел Билл.

                Он старался что-то сказать, но заикание было очень сильным.

                - Успокойся, - сказала она, уверенная от своего нового опыта, но она также знала, что устала. Устала и вся мокрая. Все внутри и снаружи было мокрым и липким, и она подумала, что это может быть от того, что Бен действительно кончил, а может быть, потому, что у нее началось кровотечение. - Все будет нормально.

                - Ааа ттты уууверена?

                - Да, - сказала она и сцепила руки вокруг его шеи, чувствуя приятный запах его спутанных волос. - Только ты будь уверен.

                - Ааа эээто...

                - ТТТтттттттттттт

                Это было не так, как с Беном, была страсть, но другого рода. То, что Билл был последним, стало лучшим завершением всего. Он добрый, нежный, спокойный. Она чувствовала его готовность, но она сдерживалась его внимательностью и беспокойством за нее, потому что только Билл и она сама понимали, что это за грандиозный акт и что об этом нельзя никогда никому говорить, даже друг другу.

                В конце она удивилась тому неожиданному подъему, она даже подумала: Да! Это должно случиться еще раз, не знаю, как я выдержу это...

                Но ее мысли были вытеснены абсолютным удовольствием, и она услышала, как он шепчет: "Я люблю тебя, Бев, я люблю тебя и всегда буду любить тебя" он повторял это снова и снова и совсем не заикался.

                Она прижала его к себе, и они. некоторое время так и лежали - щека к щеке.

                Он молча (пошел от нее, и она осталась одна. Натянула на себя одежду, медленно застегивая каждую вещь. От чувствовала боль, которую они, будучи мужчинами, никогда не почувствуют. Она ощущала тауже усталое удовольствие и облегчение, что все кончено. Внутри у нее была пустота, и хотя она радовалась, что все стало опять на свои места, эта пустота внутри вызывала какую-то странную меланхолию, которую она никогда не могла выразить... за исключением того, что она думала об обнаженных деревьях под белым зимним небом, пустых деревьях, ждущих, что прилетят эти черные птицы и рассядутся, как министры, это будет в конце марта, и птицы будут предвестниками смерти снега. Она нашла их, нащупывая руками.

                Какоето время все молчали, а когда кто-то заговорил, ее не удивило, что это. был Эдди.

                - Я думаю, если мы пройдем два поворота и повернем налево... Господи, я же знал это, но я тогда так устал и испугался...

                - Пугайся хоть всю жизнь, Эд, - сказал Ричи. Его голос был довольным. Паника исчезла полностью.

                - Мы подумали неправильно и в некоторых других местах, - сказал Эдди, не обращая на него внимания, - но это самый худший путь. Если мы выберемся с этого места, остальное будет уже легче.

                Они выстроились в нестройную колонну. Эдди - первым, Беверли вторая, ее руки лежали на плечах Эдди, а руки Майка на ее плечах. Они снова стали двигаться, на этот раз быстрее. Эдди больше не нервничал.

                Мы идем домой, - подумала она и вздрогнула от облегчения и радости. Домой, да. И все будет хорошо. Мы сделали свое дело, за которым пришли, а теперь мы возвращаемся, чтобы снова быть детьми. И это тоже будет хорошо.

                И когда они шли сквозь тьму, она поняла, что звуки бегущей воды стали ближе.

Глава 23

ВЫХОД Дерри 9.00-10.00 утра

                К десяти минутам десятого скорость ветра в Дерри зафиксировалась в среднем на 55 миль в час; порывы достигали 70 миль.

                Анемометр зафиксировал один порыв в 81 милю, а затем стрелка упала до нуля. Ветер вырвал куполообразный прибор с крыши здания, где он был прикреплен, и зашвырнул его кудато в дождливые сумерки дня.

                Как и лодочку Джорджи, его никто никогда больше не видел. К девяти тридцати случилось то, что считалось невозможным, в чем Управление Водоканала Дерри могло присягнуть и клялось, что этого не случится, а именно: затопление всех окраин Дерри впервые после августа 1958 года, когда старая канализация переполнилась во время урагана и ливня. Без четверти десять подъехали на автомобилях люди с угрюмыми лицами и расставили свои грузовики по обеим сторонам Канала; метеорологические приборы зашкаливало от сумасшедшего ветра. Впервые с октября 1957 года стали укладывать мешки с песком, чтобы укрепить цементную набережную Канала. Арка, откуда Канал разветвлялся на три стороны, в самом центре окраины Дерри была почти полностью затоплена. По Мейн-стрит, Канал-стрит и у подножия Ап-Майл-Хилла нельзя было проехать, только пройти пешком, и те, кто торопился пройти по этим улицам, где в полном разгаре была работа по укреплению набережных мешками с песком, чувствовали, как земля под ногами дрожит от страшных потоков воды, на главной магистрали от проезжающих грузовиков. Но эти вибрации были постоянными, и люди стремились перейти на северную часть, подальше от страшного сотрясения, которое скорее можно было почувствовать, а не услышать. Гарольд Гардинер кричал Альфреду Зитнеру, у которого была недвижимость на западной стороне города, спрашивая его, разрушатся ли дома на этих улицах? Зитнер сказал, что мир перевернется, если такое произойдет, а ад замерзнет. Гарольд живо представил себе Адольфа Гитлера и Иуду Искариота на коньках, а потом опять стал таскать мешки с песком. Сейчас вода была не меньше чем на три дюйма выше цементных стен Канала. В Барренсе Кендускеаг уже вышел из берегов, и можно было предположить, что к полудню все зеленое великолепие - кустарники и деревья - скроется под водой этого огромного озера. Люди продолжали работать, отдыхая только тогда, когда кончался запас мешков с песком, а без десяти десять их мороз продрал по коже от страшного скрежещущего звука. Позже Гарольд Гардинер рассказывал своей жене, что он подумал, что наступает конец света.

                Не вся окраина города падала наземь, только водонапорная башня. Это видел один Эндрю Кин, внук Норберта Кина; только он видел, как это случилось, но в это утро он перекурил сигарет и сначала подумал, что у него начались галлюцинации. Он шлялся по ураганным улицам Дерри уже с восьми часов утра, как раз в то время, когда доктор Хэйл был вознесен от своей медицинской практики на небеса. Он вымок до костей (за исключением мешочка с травкой на две унции, привязанного под мышкой), но в общем не замечал этого. Он не мог поверить своим глазам. О" подошел к Мемориальному парку, который стоял на склоне горы с водонапорной башней. И может быть, он ошибался, но водонапорная башня дала заметный крен, как та чертова Пиза некая башня, которую можно видеть на всех макаронных коробках. "О, вот это да! " закричал Эндрю Кин, его глаза вылезли из орбит - как будто они были привязаны на струне, - как только он услышал этот оглушающий звук. Угол наклона башни становился все больше. А он стоял там, джинсы прилипли к тощим ногам, а с повязки на голове капала вода прямо в глаза. Куски белей штукатурки отлетали от стен огромной круглой водонапорной башни по всему радиусу... нет, отлетали - не то слово, они струились со стен. В двадцати футах от фундамента появилась большая трещина. Вода начала литься через эту трещину, и теперь штукатурка не струилась со стен башни, она просто извергалась прямо в потоки воды. Из башни стали слышны звуки разрывов, и Эндрю увидел, что она начинает двигаться, как стрелки гигантских часов наклоняются от двенадцати к часу, а потом к двум. Мешочек с травкой оторвался и упал внутрь рубашки, а он даже не заметил. Он стоял как зачарованный. Громкие гудящие звуки неслись изнутри башни, как будто струны самой огромной в мире гитары разрывались одна за другой. Внутри цилиндра были натянуты провода, чтобы обеспечить лучший баланс против давления воды. Водонапорная башня стала накреняться все быстрее и быстрее, доски и балки трескались на части, кружась, кувыркаясь в воздухе.

                "ЧЕРТ ПОДЕРИ! " - закричал Эндрю, но звук его голоса затерялся и утонул в финальном оглушительном, разбивающем все и вся падении башни и в нарастающем звуке одного с двумя четвертями миллиона галлонов, семью тысячами тонн воды, извергающейся из проломленной стены башни. Она набегала гигантской серой приливной волной, и, конечно же, если бы Эндрю Кин находился на стороне, где стояла башня, он бы и минуты больше не просуществовал. Но, как известно. Господь оберегает пьяниц, маленьких детей и шизофреников; Эндрю стоял как раз в таком месте, где он мог видеть все, а его не коснулась ни одна капля воды из башни. "ЧЕРТ ПОДЕРИ ВСЕ ЭТИ ДЕЛА! " заорал Эндрю, когда волна покатилась вдоль Мемориального парка, смыв на своем пути солнечные часы, около которых частенько простаивал маленький мальчик Стэн Урис, наблюдая за птицами в полевой бинокль своего отца. "СТИВЕН СПИЛБЕРГ СЪЕСТ СВОЮ ШЛЯПУ! " Каменная кормушка тоже была снесена водой. Эндрю видел некоторое время, как она раскачивалась, - подставка в одну сторону, блюдо в другую, потом наоборот, - а потом все исчезло. Кленовая и березовая аллеи, отделяющие Мемориальный парк от Канзас-стрит были смыты, как игрушечные кегли. За ними жутким клубком катились спутанные столбы электропередач. Вода покатила свои волны вдоль улицы, начиная растекаться, становясь похожей просто на воду, а не на вздымающуюся стену, которая смыла солнечные часы и кормушку для птиц, и деревья, но она была еще достаточно мощной, чтобы снести дюжину домов в конце Канзас-стрит с их фундаментов прямо в Барренс. И они поплыли с удивительной легкостью, большинство из них даже не разрушилось.

                Эндрю Кин узнал один из них, принадлежащий семье Карла Массенсика. Мистер Массенсик был его учителем в шестом классе - настоящий пес. Когда дом проплывал мимо него, Эндрю заметил свечу, ярко горящую в одном из окон, но потом он подумал, что мог вообразить это себе, если рассмотреть этот вопрос иначе. А со стороны Барренса раздался звук взрыва и резкий выброс желтого пламени, будто кто-то поджег газовый фонарь Колмэна и бросил в разбитую нефтяную цистерну. Эндрю смотрел на нижнюю часть Канзас-стрит, где только сорок секунд назад стояли стройной линией дома вполне зажиточных, среднего класса жителей. Теперь это стало мертвым городом, и в это невозможно было поверить. На месте этих домов разверзлось десять огромных ям, выглядевших как плавательные бассейны. Эндрю хотел еще раз выразить свое мнение по этому поводу, но не смог. Кажется, все его крики на этом и закончились. Диафрагма опустилась и ослабела. Он услышал еще целую серию разрывов; звуки, похожие на то, будто гигант в башмаках, полных гальки и камней, идет вниз по лестнице. Это катилась вниз с горы водонапорная башня, чудовищный белый цилиндр, из которого выливались остатки воды, толстые провода и кабели, которые помогали сдерживать стены вместе, летели по воздуху, а затем падали на мягкую землю, оставляя на ней рваные туннели, которые тут же заполнялись водой. Эндрю наблюдал все это, задрав голову так, что она находилась где-то около позвоночника. Водонапорная башня сейчас была в горизонтальном положении; более ста двадцати пяти футов она летела по воздуху. На миг показалось, что она так и замерла в этом положении сюрреалистический образ, прямо с резиновых стен сумасшедшего дома, дождевая вода сверкает на разбитых стенах, все окна выбиты, висят оконные рамы, предупредительный фонарь на верхушке для низко летящих самолетов все еще горит. А потом она падает на улицу с последним оглушительным звуком. На Канзас-стрит и так было полно воды, а тут она начала рваться дальше по дороге к Ап-Майл-Хиллу. Там должны тоже быть дома, - подумал Эндрю Кин, и неожиданно силы покинули его. Он тяжело сел прямо в лужу. Ой смотрел на разрушенный каменный фундамент, на котором водонапорная башня стояла всю его сознательную жизнь. Он сомневался, что кто-нибудь, когда-нибудь поверит ему. Он сомневался, верит ли он сам своим глазам.

                Убийство, 10.02 утра, 31 мая 1985 года

                Билл и Ричи видели, как Оно повернулось к ним, рот Оно открывался и закрывался, один здоровый глазуставился на них, и Билл понял, что Оно истощило все ресурсы собственного освещения, как какой-нибудь светлячок. Но все-таки свет был - мигающий и туманный. Оно было тяжело ранено. Мысли Его гудели и отдавались (отпустите меня! отпустите меня! отпустите меня! и у вас будет все, что захотите - деньги, счастье, карьера, власть - Я все могу дать вам) в голове.

                Билл двигался вперед с пустыми руками, его глаза в упор смотрели в единственный красный глаз Оно. Он чувствовал мощь, нарастающую мощь внутри себя, наполняющую его, превращающую руки в натянутые струны, каждый кулак в отдельно взятую силу. Ричи шагал рядом с ним, скривив губы.

                 (Яотдам тебе твою жену, я могу сделать это, только я - она ничего не вспомнит, как вы семеро ничего не помнили)

                Сейчас они были близко, очень близко. Билл чувствовал зловонный запах Его и понял с внезапным ужасом, что это был запах Барренса, запах, который они принимали за вонь канализационных труб и грязных ручейков... во верили ли они когда-либо во все, что с ними тогда случилось? Это был запах Его, и, наверное, самым сильным он был в Барренсе, впрочем, запах этот висел над всем Дерри как облако, и люди уже не чувствовали его, так работники зоопарков привыкают к запаху зверей и только удивляются, почему посетители морщат носы, когда входят.

                - Нас двое, - пробормотал он Ричи, и Ричи кивнул, не отрывая глаз от Паука, который сейчас же отпрянул от них.

                Оно вращало своими отвратительными конечностями, издавая клацающие звуки; наконец Оно вынуждено было принять бой.

                 (Ямогу дать вам бессмертие - просто коснусь вас и вы будете жить сколько захотите, хотите 200 лет, хотите 300, а хотите 500, - я могу сделать вас богами на земле, если вы меня отпустите, если вы меня отпустите, если вы меня отпустите)

                - Билл? - спросил Ричи хрипло.

                С криком, нарастающим в нем, нарастающим, нарастающим.

                Билл пошел вперед. Ричи бежал рядом с ним бок о бок. Они вместе ударили правыми кулаками, но Билл понимал, что на самом деле это не кулаки, это была их общая сила, подкрепленная силой того Другого, это была сила памяти и воли; это была сила их любви и их незабываемого детства.

                Визг Паука наполнил голову Билла, будто распарывая его мозги. Он чувствовал, что его кулак глубоко пронзает какую-то содрогающуюся влажность. Рука его погрузилась туда по плечо. Он вытащил ее, отряхивая черную кровь Паука. Из дыры, которую он пробил, потекла сукровица.

                Он видел Ричи, стоящего как раз под самым телом Паука, покрытого с ног до головы его мерцающей кровью. Ричи стоял в классической стойке боксера, молотя Паука кулаками.

                Паук стремился достать их своими лапами. Билл почувствовал, что одна из них порвала ему рубашку и кожу. Жало Оно бесполезно ударяло по полу. Крики Его колоколами стучали в голове. Оно неуклюже наклонилось вперед, стараясь ухватиться за него, но вместо того, чтобы отступить, Билл рванулся вперед, работая не кулаками, а всем телом, как торпедой. Он влетел в глотку Его, как спринтер на дистанции, наклонив плечи, головой вперед.

                На мгновение он почувствовал, что вонючая плоть Его просто поддается, как бы пропуская его насквозь. Со сдавленным криком он стал работать руками и ногами, разрывая внутренности Его. И он выбрался, весь покрытый Его горячими кишками. Жидкость капала по лицу, заливала уши. Он высмаркивал ее из носа тонкими струйками.

                Снова он был в черноте, по плечи внутри конвульсивно извивающегося тела Его. А в заложенных ушах раздавалось - бам, бам, бам, бам, - как басовые барабаны, возглавляющие цирковую процессию. Это были звуки сердца Его.

                Он услышал крик Ричи, крик неожиданной боли, звук, который поднимался, превращаясь в стон, который внезапно оборвался. Билл выбросил оба своих кулака вперед. Он задыхался, давился в пульсирующем мешке гортани, наполненном жидкостью.

                БАМ БАМ БАМ БАМ БАМ бам бам бам

                Он вцепился ъ Оно, разрывая на части, раздирая, в поисках источника звука; он разрушал и крушил органы, пальцы его сжимались и разжимались; казалось, грудь его вот-вот разорвется от недостатка воздуха.

                БАМбамБАМбамБАМбам

                И вдруг оно было в его руках, огромное, живое, то, что стучало и пульсировало в его ладонях, толкая их тудасюда.

                 (НЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТ)

                - Да! - кричал Билл, задыхаясь и захлебываясь.

                Попробуй уйди, ты сучка! Попробуй удери! ЧТО, НРАВИТСЯ? ТЫ ЭТО ЛЮБИШЬ?

                А?

                Он обхватил пальцами пульсирующую плоть сердца Его, а потом сжал со всей силой, на которую был способен.

                Раздался последний пронзительный крик боли и ужаса, когда сердце Его трепыхалось в его руках, а затем разорвалось между пальцами, вытекая сквозь них медленными струйками.

                Крик, слабее, тише... Билл почувствовал, как тело Его неожиданно сжалось вокруг него, как рука в тесной перчатке. Потом все ослабло. Ему становилось ясно, что Оно опадает, медленно кренясь в одну сторону. Одновременно он стал выбираться, так как начинал терять сознание.

                Паук содрогался в последних судорогах на боку - гигантская куча вонючего мяса. Ноги еще подергивались и подрагивали, беспомощно царапая пол в беспорядочном движении.

                Билл выбрался наружу, судорожно дыша, отплевываясь, чтобы очистить рот от ужасной плоти Его. Он запнулся в собственных ногах и упал на колени.

                И тут он ясно услышал Голос Другого: Черепаха, должно быть, умерла, но это было то, что заменило ее.

                "Сынок, ты действительно хорошо поработал".

                Затем все прошло. Силы возвращались к нему. Но он все еще чувствовал себя слабым, подавленным, в полубессознательном состоянии.

                Он посмотрел через плечо и увидел черную кучу ночных кошмаров, умирающего Паука, все еще подергивающегося и содрогающегося.

                - Ричи! - закричал он хриплым сорванным голосом. - Ричи, где ты?

                Нет ответа.

                Свет исчез. Умер вместе с Пауком. Он похлопал по карману рубашки; там был последний коробок спичек, но он не мог зажечь ни одной - они промокли от крови.

                - Ричи! - снова закричал он, начиная рыдать.

                Он пополз вперед, одна рука вперед, потом другая - в темноте. Наконец одной рукой он наткнулся на что-то, что вяло отозвалось на его прикосновение. Он стал нащупывать... и остановился, когда дотронулся до лица Ричи.

                - Ричи. Ричи!

                Опять нет ответа. Едва двигаясь в темноте, Билл одной рукой обхватил Ричи за спину, другой под колени. Он с трудом встал на ноги и медленно, спотыкаясь, поплелся обратно.

                Дерри 10.15 утра

                В 10.00 сильные колебания, которые сотрясали окраины Дерри, усилились и превратились в громыхающий рев. "Дерри Ньюз" позже сообщали, что опорные стойки подземных коммуникаций Канала, ослабли под напором потока воды и просто не выдержали, разрушились. Однако нашлись люди, которые были не согласны с этим мнением.

                - Я был там, я знаю, - говорил своей жене Гарольд Гардинер. - Это не опорные стойки сломались. Это было землетрясение, вот что это было. Проклятое землетрясение.

                Так или иначе, результат был один. Когда громыхание стало еще сильнее, начали дрожать стекла окон, а потом они разбивались вдребезги, штукатурка стала падать с потолков, и нечеловеческий скрежет и скрип потолочных балок и грохот разрушающегося фундамента слились в пугающем хоре. Кирпичный фасад "Мэтченс" пошел трещинами, как будто его схватила какая-то гигантская рука. Кабель, держащий шатер кинотеатра "Аладдин", лопнул, и шатер с шумом упал на землю. Аллея Ричарда, которая доходила сзади Центральной улицы, внезапно оказалась завалена камнями желтого цвета от дома Брайана Дауда, построенного в 1952 году. Чудовищное облако желтой пыли поднялось в воздух и унеслось, как вуаль на ветру. В то же самое время взорвалась статуя Поля Баньяна Ролуоролскям Центром. Как будто сбывалась клятва той старой учительницы рисования, что она взорвет эту чудовищную статую. Бородатая улыбающаяся голова взлетела в воздух. Одна нога упала вперед, другая назад, будто Поль попытался сделать прыжок с таким энтузиазмом, что разорвался на части. Части эти разлетелись, как облако шрапнели, гипсовый топор поднялся в дождливое небо, исчез, а потом вернулся обратно, кувыркаясь и поворачиваясь то одним концом, то другим. Он пробил сначала крышу над Мостом Поцелуев, а потом и пол.

                А в 10.02 утра окраина Дерри просто была сметена.

                Почти вся вода из разрушенной водонапорной башни потекла по Канзас-стрит и вылилась в Барренс, но тонны ее прорвались в деловой центр со стороны Ап-Майл-Хилла. Вероятно, это была последняя капля воды, переполнившая чашу... а возможно, на самом деле, как говорил Гарольд Гардинер своей жене, было землетрясение. Трещины пошли по всей Мейн-стрит. Сначала были узкими... потом начали расширяться, как голодные рты, и звуки Канала, выходящего из берегов, стали пугающе громкими. Все начало трястись. Неоновая вывеска, рекламирующая "Мокасины Последний Писк Моды" перед магазином сувениров, упала и ударилась о землю, и яма сразу же наполнилась водой на три фута. Минуты через две или три здание Шорти, которое стояло сразу же за магазином мистера Пэйпербека, начало опускаться. Первым это явление увидел Бадди Энгстром. Он толкнул Альфреда Зитнера, который стоял и глазел, а затем Гарольда Гардинера. Через секунду работы по переноске мешков с песком были приостановлены. Люди по обе стороны Канала только стояли и смотрели на окраину города сквозь льющийся дождь, на лицах застыло одинаковое выражение испуганного изумления. Казалось, что сувенирный магазин "Сквайре и Сандрис" был построен на каком-то элеваторе, который сейчас спускается вниз. Он погружался в явно твердый бетон с чувством солидности и собственного достоинства. Когда здание прекратило свое падение, можно было встать на четвереньки на покрытый водой асфальт и войти в него через окна третьего этажа. Вода стала заливаться внутрь здания, и минуту спустя сам Шорти появился на крыше, размахивая руками, моля о помощи. Затем оно рухнуло, как и здание конторы рядом, где мр Пэйпербек арендовал первый этаж, которое тоже ушло в землю. К сожалению, это здание опускалось не прямо, как здание Шорти; сначала оно накренилось (и стало похоже на эту чертову Циданскую башню с макаронных пачек). Когда оно опускалось, начали падать кирпичи - прямо душ из кирпичей с афиши и со стен. Несколько кирпичей ударили Шорти. Гарольд Гардинер видел, как он отклонился назад, защищая голову руками... а потом верхние три этажа здания мра Пэйпербека исчезли как корова языком слизнула. Шорти пропал. Кто-то из добровольцев, переносящих мешки с песком, закричал, а потом все смешалось в шуме и гуле разрушения. Людей сбивало с ног, сбрасывало и смывало с улицы. Гарольд Гардинер видел здания, стоявшие друг против друга на Мейн-стрит, - они наклонились вперед, наподобие двух леди, наклонявшихся над игроками в карты, давая им советы, головы которых почти соприкасались. Сама улица тонула, погружалась, разрушалась. Вода плескалась и брызгала. А потом один за другим все здания по обе стороны улицы просто теряли центр тяжести и рушились на улицу Северо-Восточный банк, обувной магазин, табачная лавка Элви, Бэйли-Ланч, магазин пластинок Бандлера. А потом уже стало не хватать места на улице, куда можно было упасть. Улица падала в Канал, сначала растягиваясь как змея, а потом распадаясь на куски асфальта. Гарольд видел, как островок безопасности посреди пересечения трех улиц внезапно исчез из виду, а когда оттуда выплеснулась вода, он понял, что сейчас произойдет.

                - Надо убираться отсюда! - закричал он Элу Зитнеру. - Сейчас здесь все будет под водой! Эл! Сейчас все затопит!

                Эл Зитнер не подавал признаков жизни. У него было лицо, как у слепого, или как у человека под гипнозом. Он стоял в своей непромокаемой красноголубой спортивной куртке, в рубашке с расстегнутым воротником, с вышитым маленьким крокодильчиком на. левой стороне, в своих голубых носках с белым значком гольфклуба на обеих сторонах, в биновских ботинках на резиновой подошве. Он наблюдал, как его миллион долларов, вложенных в эти здания, проплывали по улице, Аравно как три или четыре миллиона вкладов его друзей, с которыми он играл в покер, гольф, с которыми катался на лыжах в Рэндли. Неожиданно его родной город Дерри, штат Мэн, Господи помилуй, стал похож на эти чертовы города, где эти тронутые люди катаются в длинных каноэ. Вода бурлила и кипела между теми зданиями, которые еще стояли. Канал-стрит падала в черную дыру ныряющих досок на краю пенящегося озера. Не мудрено, что Зитнер не слышал Гарольда. Остальные, однако, пришли к такому же заключению - что нужно было бросать все эти дела и убираться. Многие побросали мешки с песком и бросились убегать, только пятки засверкали. Гарольд Гардинер был одним из них, поэтому спасся.

                Другие были менее удачливы и застряли где-то в главной зоне Канала, которая была сейчас забита тоннами асфальта, бетона, кирпичей, штукатурки, стекла и четырьмя миллионами долларов убытков от отборных товаров, которые уплывали по бетонному рукаву Канала, унося с собой людей и мешки с песком. Гарольд думал, что и он должен сейчас очутиться там, потому что вода прибывала быстрее, чем он бежал. Он сумел спастись только тем, что ногтями уцепился за набережную, покрытую кустарником. Он оглянулся один раз и увидел человека, показавшегося ему Роджером Лернердом, старшим офицером кредитного общества; он пытался завести машину у стоянки МиниМола. Даже сквозь рев воды и шум ветра Гарольд мог слышать, как мотор маленькой машины не заводился даже зайодной ручкой, пока гладкая черная вода не покрыла панели по обе стороны от него. Затем с глухим шумом Кендускеаг вышел из берегов и затопил и Мини-Мол Канала, и красную яркую Кмашину Роджера Лернерда. И Гарольд начал опять карабкаться, хватаясь за ветки, сучья, за все, что казалось достаточно прочным, чтобы выдержать его вес. Он искал землю повыше. Как сказал бы Эндрю Кин, Гарольд Гардинер в это утро был озадачен поисками земли повыше. Позади себя он слышал, как окраины Дерри продолжали разрушаться. Гул походил на артиллерийский обстрел.

                - Беверли! - закричал он.

                Спина его и руки были одним куском болящей плоти. Ричи, казалось, весит футов 500. Положи его, оставь, - шептал ему усталый мозг. - Он мертв, ты знаешь, черт возьми, что он мертв, почему ты не положишь его?

                Но он не сделает, не может сделать этого.

                - Беверли! - закричал он опять. - Бен! Кто-нибудь!

                Он думал: Это место, куда Оно швырнуло меня - и Ричи - только швырнуло Оно нас дальше, гораздо дальше. На что это было похоже? Я теряю это, забываю...

                - Билл? - это был голос Вена, усталый, изможденный, где-то совсем рядом. - Где ты?

                - Я здесь, приятель. Я несу Ричи. Он... его ранило.

                - Продолжай говорить, - Бен был уже ближе. - Продолжай говорить, Билл.

                - Мы убили Его, - сказал Билл, направляясь туда, откуда слышался голос Вена. - Мы убили эту сучку. И если Ричи мертв...

                - Мертв? - спросил Бен, ошеломленный. Он был уже совсем близко... а потом протянул руку в темноту и дотронулся до носа Билла. - Что значит "мертв"?

                - Я... он...

                Теперь они вместе поддерживали Ричи.

                - Я не видел его, - сказал Билл. - Вот в чем дело. Я ннне мммог его видеть!

                - Ричи! - закричал Бен и стал его трясти. - Ричи! Приди в себя! Давай, Ричи, черт возьми! - голос его задрожал. - РИЧИ ТЫ ВСТАНЕШЬ ИЛИ НЕТ, ЧЕРТ ТЕБЯ ПОДЕРИ?

                И в темноте Ричи сказал сонным, неясным голосом, только что пришедшего в сознание человека: "Порядок, Соломенная Голова. Нам не нужны дурацкие значки..."

                - Ричи! - кричал Билл. - Ричи, ты в порядке?

                - Эта сука отбросила меня, - пробормотал Ричи тем же усталым, едва проснувшимся голосом. - Я бил ее очень сильно. Это все... все, что я помню. Где Бевви?

                - Где-то там, на обратном пути, - сказал Бен. Он быстро рассказал им про яйца. - Я затоптал больше сотни. Думаю, что все.

                - Молю бога, - сказал Ричи. Он начинал говорить получше. - Отпусти меня. Большой Билл. Я могу идти... Вода громче?

                - Да, - сказал Билл; они втроем протянули руки в темноту. - Как твоя голова?

                - Дьявольски больно. Что случилось после того, как я потерял сознание?

                И Билл рассказал им все что мог заставить себя рассказать.

                - И Оно мертво? - с наслаждением произнес Ричи. - Ты уверен, Билл?

                - Да, - сказал Билл. - На этот раз я действительно уверен.

                - Слава Богу, - сказал Ричи. - Поддержи меня, Билл. Я пойду.

                Билл поддержал, и они пошли дальше. Почти после каждого шага что-то хрустело у них под ногами в темноте. Он подумал, что это части яиц, которые растоптал Бен, и его передернуло. Быдо приятно думать, что они не видят остатков у себя под ногами.

                - Беверли! - кричал Бен. - Беверли!

                - Я здесь...

                Ее крик был слабым, почти не слышным в рокоте воды. Они двигались дальше в темноте, постоянно окликая ее.

                Когда они наконец добрались до нее, Билл спросил, не осталось ли у нее спичек. Она протянула ему полкоробка. Он зажег одну и увидел их лица в призрачном освещении: Бен, поддерживающий Ричи одной рукой; Ричи стоял, шатаясь, кровь текла из его правого виска; Беверли и Эдди, лежащий у нее на коленях. Потом он повернулся в другую сторону. Одра, съежившись, лежала на камнях, ноги подогнуты, голова откинута назад. Паутина почти вся растаяла вокруг нее. Спичка обожгла ему пальцы, и он выбросил ее. В темноте он не рассчитал расстояние, споткнулся об нее и почти растянулся.

                - Одра! Ты меня сслышишь?

                Он поддержал и посадил ее, потом просунул руку под ее волосы и нащупал пульс на шее. Пульс был медленный и ровный.

                Он зажег другую спичку и увидел, что зрачок ее сократился. Но это было произвольное сокращение: взгляд ее не был сфокусирован даже, когда он поднес спичку к самому ее лицу, так что кожа ее порозовела. Она была жива, но без сознания. Черт, это было еще хуже, и он знал это. Она была в кататоническом шоке.

                Вторая спичка обожгла ему пальцы. Он выбросил ее.

                - Билл, мне не нравится шум воды, - сказал Бен. - Думаю, нам надо поскорее выбираться отсюда.

                - Как мы сделаем это без Эдди? - пробормотал Ричи.

                - Мы сможем, - сказала Вев. - Билл, Бен прав. Нам нужно выбираться.

                - Я возьму ее.

                - Конечно. Но мы должны идти прямо сейчас.

                - Куда?

                - Ты должен знать, - сказала Беверли мягко. - Ты убил Его. И ты узнаешь, Билл.

                Он поднял Одру, как поднимал Ричи, и вернулся к остальным.

                Ощущение того, что она у него на руках, не успокаивало а мучило, потому что она была как дышащая восковая кукла.

                - Куда идти, Билл?-спросил Бен. !- Я ннне... (ты знаешь, ты убил Его, и ты узнаешь)

                - Ладно, пойдемте, - сказал Билл. - Посмотрим, сможем ли мы найти дорогу назад. Беверли, возьми это, - и он отдал ей спички.

                - А как с Эдди? - спросила она. - Мы должны вынести его.

                - Кккак это ссделать? - спросил Билл. - Беверли, это место разрушается.

                - Мы должны вынести его отсюда, парни, - сказал Ричи.

                - Давай, Вен.

                Они вдвоем умудрились поднять тело Эдди. Беверли осветила им путь к волшебной дверце. Билл пронес Одру, осторожно подняв ее с пола. Ричи и Бен вынесли Эдди.

                - Положите его, - сказала Беверли, - он может остаться здесь.

                - Здесь слишком темно, - всхлипнул Ричи. - Ты знаешь... слишком темно... Эд... он...

                - Нет, все в порядке, - сказал Бен. - Может быть, здесь он и должен остаться. Я думаю, это так.

                Они положили Эдди, и Ричи поцеловал его в щеку. Потом он слепо посмотрел на Вена.

                - Ты уверен?

                - Да. Пошли, Ричи.

                Ричи встал и повернулся к двери.

                - Проклятая сука! - внезапно крикнул он и пнул ногой в дверь. Дверь захлопнулась со звуком чак.

                - Зачем ты это сделал? - спросила Беверли.

                - Не знаю, - сказал Ричи, но он знал.

                Он посмотрел на дверь через плечо, пока горела спичка, которую держала Беверли.

                - Билл, отметка на двери...

                - Что с ней? - спросил Билл.

                Ричи сказал:

                - Она исчезла.

                Дерри. 10.30 утра

                Стеклянный коридор, соединяющий взрослую библиотеку с детской, неожиданно взорвался одной ослепительной вспышкой света. Стекло разлетелось в виде зонтика, распадаясь от напряжения, покрывая деревья, которыми была засажена площадка около библиотеки. От такого сильного удара могли быть и раненые и убитые, но там никого не было - ни внутри, ни снаружи. В этот день библиотека вообще не открывалась. Туннель, которым так восхищался Бен, когда был мальчишкой, никогда больше не восстановится: в Дерри и так было столько разрушений, и казалось, что проще оставить библиотеки в отдельных зданиях. И через какое-то время никто в Городском Совете даже не мог вспомнить, для чего нужен был этот стеклянный коридор. Возможно, только Бен мог бы действительно рассказать им, как это было, когда стоишь спокойным зимним вечером, из носа течет, руки в варежках немеют от мороза, и смотришь, как люди ходят взад и вперед внутри, проходя сквозь зиму без пальто, окруженные светом. Он мог бы рассказать им... но вряд ли это было то, о чем разговаривают и что обсуждают на Городском Совете, - как ты стоял в темноте и учился любить свет. Вот как это могло быть, факты были таковы: стеклянный коридор взорвался без видимых причин, никто не пострадал (что само по себе было счастье, потому что от этого утреннего урагана было 6 убитых и больше трехсот двадцати раненых), и он никогда не был восстановлен. После 31 мая 1985 года, если вы хотели перейти из детской библиотеки во взрослую, вам нужно было выйти на улицу, а если было холодно или шел дождь, или снег, приходилось надевать пальто.

                Выход, 10.54 утра, 31 мая 1985 года

                - Подождите, - попросил Билл. - Дайте мне подумать... отдохните.

                - Давай я тебе помогу нести ее, - снова сказал Ричи.

                Они оставили Эдди в логовище Его, и никто не хотел об этом говорить. Но Эдди был мертв) а Одра все еще жива, по крайней мере, физически.

                - Я сам, - сказал Билл, едва переводя дыхание.

                - Идиот. Заработаешь себе сердечный приступ. Давай я помогу, Большой Билл.

                - Как твоя ггголова?

                - Болит, - сказал Ричи. - Не уходи от разговора.

                С облегчением Билл отдал ее Ричи. Могло быть и хуже. Одра была высокой, и нормальный ее вес был 180 фунтов. Но роль, которую она должна была играть в "Комнате на чердаке", роль молодой женщины, ставшей заложницей психа, считавшего себя политическим террористом, предполагала, что Фрэдди Файерстоун сначала снимет все эпизоды на чердаке. Поэтому Одра села на строгую диету: вареное мясо птицы, прессованный творог, рыба - и потеряла 20 фунтов. Но все-таки после такой прогулки в темноте с Одрой на руках (полмили или три четверти мили, кто знает) ее сто двадцать фунтов показались двумястами.

                - Ссспасибо, парень, - сказал он.

                - Не стоит. Ты следующий. Соломенная Голова.

                - Биби, Ричи, - сказал Бен, и Билл нехотя улыбнулся. Это была усталая улыбка и улыбался он недолго, но лучше меньше, чем ничего.

                - Куда, Билл? - спросила Беверли. - Звуки воды громче, чем раньше. Мы можем здесь и утонуть.

                - Прямо вперед, потом налево, - сказал Билл. - Может быть, попробуем пойти немного быстрее.

                Они шли еще четверть часа. Билл изучал все повороты. Шум воды продолжал нарастать, пока не стало казаться, что вода окружает их со всех сторон. Билл на ощупь искал путь, одной рукой дотрагиваясь до влажных кирпичных стен, и внезапно вода потекла у него под ногами. Ручей был мелкий и быстрый.

                - Давай мне Одру, - сказал он Вену, который громко пыхтел.

                - Сейчас вверх по ручью.

                Бен осторожно передал ее Биллу, который положил ее на плечо, как пожарник. Если бы она только запротестовала... задвигалась... сделала что-нибудь.

                - Как там у нас со спичками, Бев?

                - Немного, штук шесть, наверное. Билл... ты знаешь, куда идешь?

                - Думаю, что знаю, - сказал он. - Пошли!

                Они последовали за ним за угол. Вода плескалась у Билла под ногами, доходя до лодыжек, а потом до колен, а потом до бедер. Шум воды превратился в рев. Туннель, по которому они тли, постоянно колебался. С минуту Билл думал, что ручей течет слишком сильно и им трудно идти против течения, но потом они прошли отводную трубу, которая наполняла их туннель огромным потоком воды, и он удивился, что вода покрыта белыми барашками, хотя поток воды ослабевает, но становится все глубже и глубже. Это...

                Я видел, как вода поступает из трубы, видел!

                - Эй! - закричал он. - Парни, вы что-нибудь вввидите?

                - За последние пятнадцать минут стало светлее! - прокричала Беверли в ответ. - Где мы, Билл? Ты знаешь?

                - Я думал. Что, знаю, - почти сказал он.

                - Нет, пошли дальше!

                Он полагал, что они приближаются к забетонированной части Кендускеага, которая называется Канал... та часть, которая идет под окраиной города и называется Бассейпарк. Здесь внизу был свет, но под городом в Канале не могло быть света. Но он продолжал также светить.

                У Билла начались серьезные проблемы с Одрой. Но не из-за течения, а из-за глубины. Очень скоро она у меня поплывет, подумал он. Он видел Вена слева от себя, а справа Беверли, а немного повернув голову, он смог видеть Ричи, который шел следом за Беном. Идти становилось очень трудно. Дно туннеля было засыпано какимито обломками кирпича, как он чувствовал. А прямо впереди что-то торчало из воды, как нос корабля, который тонет.

                Бен шел к этому предмету, дрожа от холодной воды. В лицо ему ударилась коробка с сигарами. Он оттолкнул ее от себя и схватился за предмет, торчащий из воды. Он вытаращил глаза. Это оказалась большая вывеска. Он смог прочитать буквы: Ал и внизу Буд...

                И внезапно он понял.

                - Билл! Ричи! Бев! - он смеялся от изумления.

                - Что это, Бен? - прокричала Беверли.

                Схватив обеими руками, Бен потащил ее назад. Раздался скребущий звук это вывеска скребла по стене туннеля. Сейчас они могли прочитать: "АЛАДДИ", а внизу: "НАЗАД В БУДУЩЕЕ".

                - Это шатер от "Аладдина", - сказал Ричи. - Как...

                - Улица провалилась, - прошептал Билл.

                Он широко открыл глаза от удивления. Он смотрел в туннель. Свет впереди становился ярче.

                - Что, Билл?

                - Что там, черт подери, случилось?

                - Билл, Билл, что?

                - Все эти канализационные трубы, - зло сказал Билл. - Все эти старые трубы! Здесь был колодец, но сейчас, я думаю...

                Он снова стал барахтаться, продвигаясь вперед, поддерживая вверх Одру. Бен, Бев и Ричи - рядом с ним. Через пять минут Билл посмотрел вверх и увидел синее небо. Он смотрел сквозь трещину в туннеле, трещину, которая уходила больше чем на 70 футов от того места, где он стоял. Вода перемежалась маленькими островками и архипелагами -. груды кирпичей, задний бампер "плимута", наполненный водой, шест из парка, прислонившийся к стене, как пьяница; красный флаг для нарушителей поднят.

                Идти было почти невозможно - из-за минитор, которые образовались по непонятным причинам, грозя сломать им ноги. Вода текла уже у них под мышками.

                Сейчас здесь потише, - подумал Билл. - Но если бы мы были здесь часа два тому назад, я думаю, мы бы расстались с жизнью.

                - Что же это, черт побери. Большой Билл? - спросил Ричи.

                Он стоял слева от Билла, лицо его сморщилось от удивления, когда он посмотрел вверх на дыру в крыше туннеля. Только это не крыша туннеля, подумал Билл. - Это Мейн-стрит, по крайней мере была когда-то Мейн-стрит.

                - Я думаю, что большая часть окраины Дерри сейчас в Канале и ее несет в Кендускеат. Очень скоро она будет в реке Пенобскот, а потом и в Атлантическом океане - хорошенькое избавление! Ты не можешь помочь мне с Одрой, Ричи? Я не думаю, что смогу...

                - Конечно, - сказал Ричи. - Конечно, Билл.

                Он взял Одру у Билла. В этом свете Билл мог рассмотреть ее лучше, чем даже хотел, - бледная маска, которую не могла скрыть ни грязь, ни пятна крови, испачкавшие ее лицо - лоб и щеки. Ее глаза все еще были широко открыты... широко открыты и бессмысленны. Волосы свисали прямыми мокрыми прядями. Она была похожа на одну из тех надувных кукол, которые продавались на Улице Удовольствий в Нью-Йорке или на Репербане в Гамбурге. Единственное отличие было в том, что она дышала... но это тоже могло быть тиканье часоц, не более того.

                - Как мы собираемся выбраться отсюда? - спросил он Ричи.

                - Попроси Вена, чтобы он подсадил тебя, - сказал Ричи. - Вы поможете Бев выбраться наверх, а потом вдвоем вытащите твою жену. Бен поможет мне подняться, а мы вытащим Вена. А потом я вам покажу, как выиграть волейбольный турнир для женского университетского клуба.

                - БиБи, Ричи.

                - БиБи твою задницу, Большой Билл.

                Усталость накатывалась на него упрямыми волнами. Он поймал взгляд Беверли и удержал его на миг. Она слегка кивнула ему, а он ей улыбнулся.

                - Дашь мне твои десять пальцев, Бббен?

                Бен, который тоже выглядел невыразимо усталым, кивнул. Глубокая царапина пересекала ему щеку.

                - Думаю, что смогу сделать это.

                Он замолчал и сплел пальцы вместе. Билл взобрался одной ногой на руки Вена, оперся на них и подпрыгнул вверх. Этого было достаточно. Бен подтолкнул его, и Билл схватился за край разрушенной крыши туннеля. Он подтянулся и вылез наверх. Первое, что он увидел, был оранжевобелый барьер. Второе - толпа людей, женщин и мужчин, за барьером. Третье - универмаг фриза - только он выглядел странно укороченным. Но он быстро понял, что почти половина магазина рухнула на улицу и в Канал внизу. Верхняя часть нависала над улицей, и создавалось впечатление, что она вот-вот упадет вниз, как куча плохо сложенных книг.

                - Посмотрите! Посмотрите! На улице кто-то есть!

                Какая-то женщина указывала на то место, откуда высовывалась голова Билла сквозь прорехи в разрушенном асфальте тротуара.

                - Господи помилуй, там кто-то есть!

                Она хотела было выбежать вперед, пожилая женщина, повязанная платком покрестьянски. Полицейский задержал ее.

                - Здесь небезопасно, миссис Нельсон. Вы знаете. Остальная часть улицы может начать разрушаться в любое время.

                Миссис Нельсон, я помню Вас. Ваша сестра сидела иногда со мной и Джорджи. Он поднял руку, чтобы показать ей, что с ним все в порядке, а когда она в ответ подняла свою, он почувствовал внезапную волну облегчения и надежды.

                Он перевернулся и лег на проседающий тротуар, стараясь распределить вес своего тела как можно более равномерно, как будто на тонком льду; потом потянулся вниз за Бев. Она схватила его за кисти рук, и из последних сил он вытянул ее наверх. Солнце, которого до этого не было, вдруг выглянуло из облаков и осветило все вокруг. Беверли посмотрела удивленно вверх, поймала взгляд Билла и улыбнулась.

                - Я люблю тебя, Билл, - сказала она. - И я молюсь, чтобы с ней было все в порядке.

                - Ссспасибо тебе, Бевви, - сказал он, и его добрая улыбка заставила ее заплакать.

                Он крепко обнял ее, и маленькая толпа, собравшаяся за барьером, зааплодировала. Фотограф из "Дерри Ньюз" сфотографировал их. Фотография появилась в первом июльском выпуске газеты, который был отпечатан в Бангоре, так как вода разрушила типографию "Ньюз". Заголовок был прост и правдив, и Билл вырезал фотографию из газеты и хранил ее в своем бумажнике долгие годы. "Спасители" - таков был заголовок. Это было все, но этого было достаточно.

                Было без тести минут одиннадцать в Дерри, штат Мэн. Дерри. Позже в Тот же самый день

                Стеклянный коридор между детской и взрослой библиотекой взорвался в 10.30 утра. В 10.33 дождь прекратился. Он не ослабевал, а перестал сразу, будто кто-то наверху закрыл кран. И сразу же начал ослабевать ветер; он так быстро терял силу, что люди останавливались и смотрели друг на друга с подозрением и удивлением. Выглядело это так, как если бы 747 работающих моторов прекратили свою работу, припарковавшись у ворот. Солнце выглянуло в первый раз в 10.47. А к полудню облака полностью исчезли, и пришел день, ясный и жаркий.

                К 3.30 дня ртутный столбик на градуснике на входных дверях "Секондхэнд Роуз, Секондхэнд Клоуз" показывал 83 - самая высокая температура для этого времени года. Люди ходили по улицам, как зомби, почти не разговаривая. Выражение на их лицах было удивительно одинаковым: что-то типа тупого изумления, что было бы само по себе смешно, если бы не было так откровенно жалко. К вечеру в Дерри собрались репортеры из Эй-Би-Си и Си-Би-Эс, из Эн-Би-Си и Си-Эн-Эн, и скоро они выдадут какуюнибудь новую версию правды, донесут ее до большинства людей; они сделают ее реальной... хотя некоторые предполагают, что правдивости меньше всего можно доверять, она так же надежна, как кусок холста, разрисованный полосами, как паутиной...

                На следующее утро в Дерри прибудут Брайант Гамбл и Биллиард Скотт из "Сегодня". Во время программы Гамбл будет интервьюировать Эндрю Кина. Эндрю сказал: "Вся водонапорная башня развалилась на части и покатилась с горы. Это было - брррр! Вы понимаете, что я имею в виду? А я всегда думал, когда смотрел на вас по телевизору, что вы гораздо больше". Когда увидишь себя и своих соседей по телевизору - вот это сделает все реальным. Это даст им возможность осмыслить эту ужасную, непостижимую вещь. Это был СТРАННЫЙ УРАГАН. Число погибших, ЧИСЛО ПОГИБШИХ перейдет в ПРОБУЖДЕНИЕ УРАГАНА-УБИЙЦЫ.

                Это был, конечно, САМЫЙ СТРАШНЫЙ ВЕСЕННИЙ УРАГАН В ИСТОРИИ ШТАТА МЭН. Все эти заголовки, как бы они ни были ужасны, были и полезны - они помогали приглушить всю странность того, что произошло... наверное, все-таки странность слишком мягкое слово. Безумие было бы лучше. Глядя на себя в телевизоре, они увидят это более привычным, не таким безумным. Но прежде чем все это было показано по телевидению, люди из Дерри ходили по своим разрушенным, грязным улицам с выражением неверия на лицах. Почти не разговаривая, они ходили и подбирали какието вещи, а потом снова выбрасывали их, стараясь понять, что произошло за последние семь или восемь часов. Мужчины стояли на Канзас-стрит и курили, глядя на дома, поверженные, лежащие в Барренсе. Другие мужчины и женщины стояли у заградительного барьера, глядя на черную дыру, которая была окраиной их города еще до 10.00 утра. Шапка в воскресной газете гласила:

                "МЫ ВОССТАНОВИМ

                ДЕРРИ, КЛЯНУСЬ

                ВАМ". - ГОВОРИТ МЭР ДЕРРИ" - и, наверное, они так и сделают. Но в последующие недели, когда на заседаниях Городского совета решалось, как начать восстановительные работы, огромный кратер, который оказался на месте бывшей окраины Дерри, стал расширяться, невидимо, постепенно, но неуклонно. Через четыре дня после урагана главное здание Управления Бангорской Гидроэлектростанции провалилось в дыру. Три дня спустя Дом Летящей Собаки, где продавали лучшие в восточной части Мэна немецкие сосиски, упал туда же. Канализация в отдельных домах, в квартирах и деловых зданиях периодически засорялась. На Олд-Кейпе она так плохо работала, что люди постепенно начали съезжать. 10 июня были первые скачки в

                Бассейпарке. Первая скачка по расписанию была в 8.00 вечера, и, казалось, это немного подняло настроение у всех. Но когда рысаки уже возвращались в свои конюшни, несколько секций на открытой трибуне провалилось, и человек шесть пострадало. Одним из них был Фокси Фоксвос, который управлял кинотеатром "Аладдин" до 1973 года. Фокси провел в больнице две недели, страдая от боли в сломанной ноге. Когда его выписали, он решил переехать к своей сестре в Самерсвес, штат НьюГемпшир. Он был не одинок. Дерри стал разваливаться на части.

                Они посмотрели, как хлопали задние двери "скорой помощи", а потом пошли к пассажирскому сиденью. "Скорая помощь" двигалась в сторону больницы Дерри. Ричи с опасностью для жизни и конечностей остановил ее и настоял, чтобы разгневанный шофер разрешил положить Одру, хотя шофер уверял, что места нет вообще. Дело кончилось тем, что они положили Одру на полу.

                - Что теперь? - спросил Бен. У него под глазами были огромные коричневые круги и серое кольцо грязи вокруг шеи.

                - Я возвращаюсь в гостиницу, - сказал Билл. - Собираюсь поспать часов шестнадцать.

                - Я за тобой, - сказал Ричи. Он с надеждой посмотрел на Бев. - У вас не осталось сигарет, милая леди?

                - Нет, - сказала Беверли. - Я думаю, что опять брошу.

                - Очень заманчивая идея.

                Они начали медленно подниматься на холм, четверо - бок о бок.

                - Все пппозади, - сказал Билл.

                Бен кивнул.

                - Мы сделали это. Ты сделал это, Билл.

                - Мы все это сделали, - сказала Беверли. - Хорошо бы принести Эдди сюда. Я хочу этого больше всего на свете.

                Они дошли до угла Аппер-Мейн и Пойнт-стрит. Малыш в красном дождевике и зеленых резиновых сапожках пускал бумажную лодочку в ручье, которые сейчас текли везде. Он взглянул вверх, увидел, что они смотрят на него, и вежливо помахал. Билл вспомнил, что это был мальчик со скейтбордом - тот самый, чей друг видел в Канале Челюсти.

                Он улыбнулся и пошел к мальчику.

                - Сейчас все в порядке, - сказал он.

                Мальчик недоверчиво изучал его, потом улыбнулся. Улыбка была солнечной и излучала надежду.

                - Да, - сказал он. - Думаю, что так.

                - Клянусь твоей задницей.

                Мальчик засмеялся.

                - Тебе надо бббыть пппоосторожнее со скейтбордом.

                - Нет уж, - сказал мальчик, и на этот раз засмеялся Билл.

                Он сдержался, чтобы не взъерошить волосы мальчугана - это возможно обидело бы его, - и вернулся к остальным.

                - Кто это был? - спросил Ричи.

                - Друг, - сказал Билл. Он засунул руки в карманы.

                - Помните, как мы выбирались отсюда тогда?

                Беверли кивнула.

                - Эдди привел нас назад в Барренс. Только мы вылезли на другом конце Кендускеага. Со стороны Олд-Кейпа.

                - Ты и Соломенная Голова столкнули крышу люка с одной из этих насосных станций, - сказал Ричи Биллу, - потому что вы были самые тяжелые.

                - Да, - сказал Бен. - Это были мы. Солнце село, но было еще светло.

                - Да, - сказал Билл. - И мы все были там.

                - Ничто не длится вечно, - сказал Ричи. Он посмотрел вниз под гору, по которой они только что взошли, и вздохнул. - Посмотрите сюда, например.

                Он протянул свою руку. Тоненькие шрамы на ладони исчезли. Беверли посмотрела на свою руку, Бен сделал то же самое, Билл - на свою. Все руки были грязные, но отметины исчезли.

                - Ничего не длится вечно, - повторил Ричи. Он посмотрел на Билла, и Билл увидел дорожки слез на грязных щеках Ричи.

                - За исключением, может быть, любви, - сказал Бен.

                - И желания, - сказала Беверли.

                - А что вы скажете о друзьях? - спросил Билл и улыбнулся. - Что ты думаешь, Трепач?

                - Хорошо, - сказал Ричи, улыбаясь и вытирая глаза. - Я хочу сказать: спасибо вам за это, мальчики; я говорю, я хочу сказать - спасибо за это.

                Билл протянул руку, и они положили свои руки на его и постояли так какое-то время, семеро, которые уменьшились до четьфех, но все равно смогли образовать кружок. Они посмотрели друг на друга. Бен сейчас тоже плакал, слезы прямо лились из его глаз, но он улыбался.

                - Я так люблю вас, ребята, - сказал он и сжал руки Бев и Ричи сильносильно, а потом отпустил. - А сейчас надо посмотреть, нет ли в этом местечке чего-нибудь похожего на завтрак? И нам надо позвонить Майку. Сказать, что у нас все в порядке.

                - Хорошая идея, сеньор, - сказал Ричи. - Ты всегда можешь сделать все хорошо, я думаю. А ты что думаешь, Большой Билл?

                - Я думаю, шел бы ты подальше, - сказал Билл.

                И они пошли к гостинице, смеясь, и когда Билл толкнул стеклянную дверь, Беверли поймала взглядом что-то такой, чего она никогда не забудет, но о чем никому не скажет. На один момент она увидела их отражения в стекле - только их было шесть, не четыре, потому что Эдди стоял позади Ричи, а Стэн - позади Билла, слегка улыбаясь. Выход, Сумерки, 10 августа 1958 года

                Солнце аккуратно садится за горизонт, как немного приплюснутый красный мяч, и бросает лихорадочные лучи света на Барренс. Железный люк на одной из насосных станций немного поднимается, потом опять опускается, снова поднимается и начинает скользить.

                - Тгтолкай ее, Бен, а то у меня ппплечо сссломается.

                Крышка скользит дальше, поднимается и падает в кустарник, который растет вокруг бетонного цилиндра. Семеро детей вылезают один за другим и оглядываются, моргая от молчаливого изумления. Они похожи на детей, которые никогда прежде не видели дневного света.

                - Здесь так спокойно, - тихо говорит Беверли.

                Единственные звуки - это щум воды и торжественное пение насекомых. Ураган прошел, но Кендускеат по-прежнему очень высок. Ближе к городу, недалеко от того места, где река одевается в бетон и начинает называться Каналом, она выходит из берегов, хотя наводнение, несомненно, очень серьезное; самое страшное - несколько затопленных подвалов. На этот раз.

                Стэн уходит от них, лицо его смущенное и задумчивое. Билл оглядывается и сначала думает, что Стэн увидел маленький костер на берегу реки, костер это его первое впечатление; красные языки пламени - слишком яркие, чтобы смотреть на них. Но когда Стэн подбирает это правой рукой, угол освещенности меняется и Билл видит, что это всего лишь бутылка из-под "кокаколы", которую кто-то бросил в реку.

                Он видит, как Стэн поднимает ее, держит за горлышко и бьет о выступ скалы, на берегу. Бутылка разбивается, и Билл чувствует, что все смотрят, как Стэн достает что-то из остатков бутылки со спокойным и сосредоточенным видом.

                Наконец он поднимает узкий кусок стекла. Уходящее на запад солнце отбрасывает красный луч и отражается в нем, и Билл опять думает: "Как огонь".

                Стэн глядит на него, и Билл вдруг понимает, ему все совершенно ясно и понятно. Он идет навстречу Стэну и протягивает ему руки, ладонями вверх. Стэн отступает назад прямо в воду. Маленькие жучки мелькают над ее поверхностью, и Билл видит переливчатую стрекозу в траве у дальнего берега, как маленькую летящую радугу. Лягушка заводит свою заунывную песнь, и, когда Стэн берет его левую руку и разрезает осколком стекла ладонь и кровь начинает капать, Билл думает в каком-то экстазе: "Сколько здесь жизни! "

                - Билл!

                - Конечно. Обе.

                Стэн разрезает другую его руку. Больно, но не очень. Жалобно начинает звать кого-то козодой - холодный, мирный звук. Билл думает: "Козодой поднимает луну".

                Он смотрит на свои руки, на обе, кровоточащие, а потом вокруг. А вот и остальные

                - Эдди со своим ингалятором, зажатым в одной руке; Бен с его огромным животом, выпирающим из разорванных остатков рубашки; Ричи, его лицо странно беззащитно без очков; Майк, молчаливый и торжественный, его обычно полные губы сжаты в одну тонкую линию. И Беверли - голова поднята, глаза широко открыты и ясны, волосы все еще красивые, несмотря на грязь.

                Все мы. Все мы здесь.

                И он видит их, по-настоящему видит их, в последний раз, потому что каким-то образом он понимает, что они никогда не будут вместе опять, всемером - так, как сейчас. Никто ничего не говорит. Беверли поднимает руки, через некоторое время - Ричи и Бен поднимают руки тоже. Майк и Эдди делают то же самое. Стэн разрезает им руки одному за другим, а солнце начинает падать за горизонт, охлаждая красный свой жар до сумеречного бледнорозового цвета. Козодой снова начинает кричать. Билл видит первые слабые завитки тумана на воде и чувствует, что суАмовится частью всего этого

                - острый экстаз, о котором он никогда не будет говорить, как Беверли позже никогда щ скажет об отражении, которое она видела, об этих двух пешвых мужчинах, с которыми она дружила, когда была ребенком.

                Ветерок шевелит деревья и кусты, заставляя их вздыхать, а он думает: "Это прелестное местечко, и я никогда не забуду его. Как здесь красиво, и какие они красивые; каждый из них прекрасен". Козодой снова кричит, мелодично и плавно, и на миг Билл чувствует, что и он может петь, а потом растаять во мраке - как будто улетая, храбро паря в воздухе.

                Он смотрит на Беверли, а она улыбается ему. Она закрывает глаза и разводит руки. Билл берет ее левую руку, Бон - правую. Билл чувствует тепло ее крови, смешивающейся с его собственной. Другие присоединяются, и они стоят кружком, их руки соединены в этом совершенно сокровенном единении.

                Стан смотрит на Билла настойчиво и даже со страхом.

                - Ппппоклянемся, чччто мммы ввернемся, - говорит Билл. - Поклянитесь ммне, ччто если Оно не ммертво, мы вввсе вернемся домок

                - Клянусь, - говорит Бен.

                - Клянусь, - Ричи.

                - Да, клянусь, - Бев.

                - Клянусь, - бормочет Майк Хэнлон.

                - Да, клянусь, - Эдди, его голос тонок и тих.

                - Я тоже клянусь, - шепчет Стан, но его голос срывается, и он смотрит вниз, когда говорит эти слова.

                - Я кккклянусь.

                Так это было, вот и все. Но они постояли там еще, обретая силу в этом кружке, в защищенном со всех сторон теле, которое они создали. Свет окрашивает их лица в бледные слабеющие цвета; солнце уже зашло, и закат умирает. Они стоят вместе в кружке, когда темнота опускается на Барренс, наполняя все тропинки, по которым они гуляли в это лето, полянки, где они играли в салки и в войну, потайные местечки, где они сидели и обсуждали важные детские вопросы или курили сигареты Беверли, или где они просто молчали, наблюдая за отражением облаков в воде. Глаза дня закрывались.

                Наконец Бен опустил руки. Он что-то сказал, кивнул головой и ушел. Ричи идет за ним, потом Беверли и Майк идут вместе. Все молчат. Они карабкаются на набережную Канзас-стрит и просто расходятся. И когда Билл вспоминает все это двадцать семь лет спустя, он понимает, что они больше никогда не собирались все вместе. Вчетвером - довольно часто, иногда впятером, вшестером однажды или дважды. Но никогда все семеро.

                Он уходит последним. Он долго стоит, облокотившись на чахлый забор, глядя вниз на Барренс, пока впереди не загорается первая звезда на летнем небе. Он стоит под голубым и над черным и смотрит, как Барренс наполняется темнотой.

                Мне никогда не захочется играть там, внизу, - неожиданно понимает он и удивляется, что.мысль эта не ужасает его и не печалит, а, наоборот, освобождает.

                Он стоит там еще немного, потом отворачивается от Барренса и направляется домой, проходя по темным улицам, держа руки в карманах, глядя время от времени на дома Дерри, тепло освещенные ночным светом.

                Через квартал или два он начинает идти быстрее, думая об ужине... а еще через пару кварталов он начинает насвистывать.

                ДЕРРИ ПОСЛЕДНЯЯ ИНТЕРЛЮДИЯ

                Океан в это время - это сплошная флотилия кораблей; и вряд ли нам удастся не столкнуться с какимнибудь из них, переплывая его. Мы просто пересекаем его, - сказал мистер Микобер, поигрывая своими очками, - просто пересекаем. Движение - это иллюзия. Чарльз Диккенс "Давид Копперфильд" 4 июня 1985 года.

                Билл пришел минут двадцать назад и принес мне эту книгу - Кэрол нашла ее на одном из столов в библиотеке и отдала ему, когда он попросил. Я думал, что ее мог бы взять шеф полиции Рэдмахер, но, очевидно, он не хотел с ней ничего делать.

                Заикание Билла опять исчезает, но бедняга постарел за эти четыре дня года на четыре. Он сказал мне, что Одра выпишется из больницы Дерри (где я и сам сейчас лежу) завтра, и только нужно будет пройти частное обследование в Институте Мозга в Бангоре. Физически она чувствует себя превосходно небольшие царапины и синяки уже проходят. Но психически...

                - Ты поднимаешь ей руку, а она остается в таком же положении, - сказал Билл. Он сидел у окна, вертя в руках стакан с содовой. - Она так и будет там болтаться, пока кто-нибудь не положит ее на место. Она реагирует, но очень заторможенно. Они сделали снимок мозга, он показывает сильное поражение альфаволны. Она в кккататоническом шоке, Майк.

                Я сказал:

                - У меня есть идея. Может быть, и не очень хорошая. Если тебе не понравится, просто скажи.

                - Какая?

                - Мне здесь торчать еще целую неделю, - сказал я. - Вместо того, чтобы посылать Одру в Бангор, почему бы тебе не поехать ко мне вместе с ней, Билл? Побудь с ней недельку. Разговаривай, даже если она не отвечает. Она... она в сознании?

                - Нет, - сказал Билл угрюмо.

                - А ты сможешь - я имею в виду - ты будешь...

                - Попробую ли я сделать что-нибудь?- Он улыбнулся, и это была такая страдальческая улыбка, что мне пришлось отвести глаза. Так улыбался мой отец, когда рассказывал мне о Батче Бауэрсе и цыплятах. - Да. Я думаю, что мы так и сделаем.

                - Не буду уговаривать тебя не обращать на это внимания, ты не сделаешь этого, это очевидно, - сказал я, - но, пожалуйста, помни, ты сам высказался, что многое из того, что произошло, было безусловно предопределено. Это может включать и Одру.

                - Я ннничего не скажу о том, куда я ездил.

                Иногда лучше вообще ничего не отвечать, что я и сделал.

                - Хорошо, - сказал он. - Если ты действительно предлагаешь мне...

                - Да, именно предлагаю. Ключи возьмешь в больничной камере хранения. У меня там в морозилке парочка бифштексов "Дельмонико". Может быть, и это было предопределено.

                - Она ест только мягкую и жидкую пищу.

                - Ну ладно, - сказал я, продолжая улыбаться, - может быть, появится причина отпраздновать что-нибудь. Там есть очень хорошая бутылка вина в шкафу в кладовке. "Мондави". Местное, но очень хорошее.

                Он подошел и пожал мне руку.

                - Спасибо, Майк.

                - В любое время. Большой Билл.

                Он отпустил мою руку.

                - Ричи улетел в Калифорнию сегодня утром?

                Я кивнул.

                - Ты думаешь поддерживать с ним связь?

                - Ммможет быть. Некоторое время в любом случае. Но... - он посмотрел на меня ровно. - Это снова произойдет, я думаю.

                - Забывание?

                - Да. Фактически, я думаю, что это ужи началось. Так, небольшие фрагменты. Детали. Но, думаю, это будет усиливаться.

                - Может быть, это и к лучшему.

                - Может быть, - он выглянул из окна, все еще вертя в руке стакан с содовой, почти наверняка думая о своей жене, такой большеглазой, молчаливой, красивой и восковой. Кататония. Похоже на звук захлопывающейся двери. Он вздохнул: - Может быть, так и есть.

                - Что с Беном и Беверли?

                Он посмотрел на меня и улыбнулся:

                - Бен пригласил ее с собой в Небраску, и она согласилась, по крайней мере, на время. А ты знаешь о ее плане насчет Чикаго?

                Я кивнул. Беверли рассказала Вену, а Бен рассказал мне вчера. Насколько я понимаю (абсурдность положения), последнее описание Беверли ее мужа, замечательного, фантастического Тома, было гораздо более правдивым, чем первое. Замечательный, фантастический Тот держал Бев в эмоциональных, душевных, а иногда и физических тисках последние четыре года, а то и больше. Замечательный, фантастический Том приехал сюда, выбив информацию о Бев из ее единственной близкой подруги.

                - Она сказала, что собирается поехать к подруге в Чикаго через неделю и подать заявление о пропаже Тома.

                - Очень сомнительно, - сказал я. - Никто никогда не будет искать его там.

                Эдди тоже, - подумал я, но ничего не сказал.

                - Нет, думаю, нет, - сказал Билл. - Когда она приедет, бьюсь об заклад, Бен тоже с ней приедет. А ты знаешь кое-что еще? Что-то по-настоящему странное?

                - Что?

                - Я думаю, что она действительно помнит, что случилось с Томом.

                Я уставился на него.

                - Она забыла или забывает, - сказал Билл. - А я не могу вспомнить, как выглядела дверь в то место, где было Оно. Я стараюсь думать об этом, вспоминать, и случается странная вещь: я начинаю представлять кккозлов, гуляющих по мосту, из этого рассказа "Три козленка Билли". Ничего себе?

                - След приведет в конце концов в Дерри, след Тома Рогана, - сказал я. Он оставил после себя кучу бумаг. Арендовал машину, авиабилеты.

                - Не уверен, - сказал Билл, зажигая сигарету. - Я думаю, что он оплатил билеты наличными и назвал вымышленное имя. Может быть, купил здесь дешевый автомобиль или украл какой-нибудь.

                - Почему? - Давай посмотрим, - сказал Билл. - Неужели он проделал такой путь только ради того, "ггобы отшлепать ее?

                Наши взгляды встретились, и мы немного помолчали, глядя друг на друга, потом он встал.

                - Слушай, Майк...

                - Все будет хорошо, сплюнь три раза, - сказал я. - Я в этом разбираюсь.

                Он рассмеялся. Смеялся он долго, а когда всхлипнул в последнем приступе смеха, он сказал:

                - Спасибо, что выручил с квартирой, Майк.

                - Я не могу поклясться, что это приведет к какому-нибудь результату. Там нет какихлибо лечебных свойств, насколько я могу судить.

                - Хорошо... Увидимся. - И тут он сделал странную вещь, странную, но довольно приятную: он поцеловал меня в щеку. - Благослови тебя Господи, Майк. Я буду поблизости.

                - Все еще будет в порядке, Билл, - сказал я. - Не оставляй надежду. Все может быть в порядке.

                Он улыбнулся и кивнул головой, но думаю, что одно и то же слово было у нас на уме: Кататония. 5 июня 1985 года

                Сегодня приходили попрощаться Бен и Беверли. Они не летят. Бен арендовал автомобиль - огромный "кадиллак" у Герца, и они собираются ехать в автомобиле, не спеша. В их глазах было что-то такое, что позволяло им медлить сейчас и, ставлю свою пенсию, они будут делать это до самой Небраски.

                Беверли обняла меня, пожелала мне поправляться побыстрее, а потом заплакала.

                Бен тоже обнял и в третий или четвертый раз попросил меня писать. Я сказал ему, что буду писать, и так я и сделаю... некоторое время, по крайней мере... Потому что в этот раз со мной происходит то же самое.

                Я забываю.

                Как только что сказал Билл, пока это только мелочи, детали. Но мне кажется, что это будет усиливаться. Произойдет ли это через месяц или год, но только эта книга будет напоминать о том, что произошло здесь, в Дерри. Я даже думаю, что сами слова могут начать исчезать, оставляя пустые страницы, как тогда, когда я купил эту записную книжку в канцелярском отделе универмага Фриза. Это ужасная мысль, и при дневном свете она мне кажется совершенно параноидальной... но знаете ли вы, что в ночные часы она кажется совершенно логичной?

                Это забывание... его перспектива повергла меня в панику, но и дала мне некоторое облегчение. Это означает, что на этот раз они действительно убили Его, так как уже нет нужды в дежурном, который должен стоять на часах в ожидании, когда начнется новый цикл. Печальная тревога и неизъяснимое облегчение. И все-таки я склоняюсь в сторону облегчения, необъяснимого или объяснимого, не имеет значения.

                Билл пришел сказать, что они с Одрой въехали ко мне. В ней никаких изменений.

                - Я всегда буду помнить тебя, - это сказала мне Беверли, когда они с Беном уезжали.

                И я прочел в ее глазах, что она действительно не забудет.

                6 июня 1985 года

                Интересное место в сегодняшней "Дерри Ньюз" на первой странице. Под заголовком: "Ураган заставил Хэнли отказаться от планов дальнейшей застройки". Хэнли - это предположительно Тим Хэнли, мультимиллионер, который ворвался в Дерри как вихрь в конце 60-х. Именно Хэнли и Зигнер организовали консорциум, ответственный за строительство Городского Центра (который в соответствии с другой статьей на странице один, возможно, будет объявлен полным банкротом). Тим Хэнли мечтал увидеть, как растет и процветает Дерри. Были, конечно, здесь и мотивы прибыли, но было и что-то большее. Хэнли искренне хотел увидеть, как это случится. То, что он неожиданно оставил намерения о дальнейшей застройке, дало мне некоторую пищу для размышления. Совершенно очевидно, конечно, что Хэнли больше не питает добрых чувств к Дерри. Я считаю, что также возможно, что он скоро потеряет свою последнюю рубашку из-за разрушения Центра.

                Но статья также утверждает, что Хэнли не одинок - другие вкладчики и предполагаемые вкладчики денег в Дерри могут передумать. Конечно, не будем тревожить Эла Зитнера - Бог прибрал его, когда все рушилось на окраину Дерри. Что касается других, то они думают, как и Хэнли, и стоят перед трудной проблемой - как восстановить гсь родскую зону, если вы знаете, что больше 50 процентов ее лежит под водой?

                Я думаю, что после долгого призрачноживого существования Дерри умирает... как ночная фиалка, чье время цветения пришло и ушло.

                Сегодня днем звонил Биллу Денбро. У Одры никаких изменений.

                Час тому назад звонил Ричи в Калифорнию. Его автоответчик сопровождал вопросы музыкой из третьего альбома "Криденс", которая звучала на заднем плане. Эти чертовы машины всегда выбивали меня из колеи. Я оставил свое имя и номер телефона, потом, поколебавшись, добавил, надеюсь, что он снова будет носить свои контактные линзы. Я хотел было уже повесить трубку, как Ричи сам поднял трубку и сказал:

                - Майки! Как ты там?

                Голос его был дружелюбным и теплым... но в нем слышалось явное замешательство, как будто его схватили за руку.

                - Хэлло, Ричи! - сказал я. - У меня все нормально.

                - Хорошо. Больше не болит?

                - Немного. Но скоро все пройдет. Только чешется сильно. Буду чертовски рад, когда снимут гипс с ребер. Кстати, я люблю "Криденс".

                Ричи засмеялся:

                - Фи, это не "Криденс", это "Рокнрояльные девчонки" из последнего альбома Фогерти "Сентерфильд". Слышал что-нибудь из этого альбома?

                - Нет.

                - Купи, это великолепно. Это как... - он подыскивал слова некоторое время, а потом сказал: - Это как раньше.

                - Обязательно куплю, - сказал я и, возможно, сделаю это. Мне всегда нравился Джон Фогерти. А "Грин Ривер" - это моя самая любимая песня из "Криденс". Там поется: "Возвращайся домой перед самым закатом", да, именно так.

                - А как там Билл?

                - Они с Одрой присматривают за моим домом, пока я здесь.

                - Хорошо. Это хорошо, - он немного помолчал. - Хочешь услышать что-нибудь странное, старина Майки?

                - Конечно, - сказал я. Я прекрасно знал, что он собирается сказать.

                - Ну ладно... Я сижу здесь в моей студии, слушаю последние новинки, делаю коекакие копии, читаю какието мемуары... у меня тут горы всякого барахла, и я просматриваю их уже целый месяц по двадцать пять часов в сутки. Поэтому я включил автоответчик, но звук убавил почти до предела, чтобы отвечать на звонки, на которые я хочу отвечать. А всяких кретинов я могу прослушать и в записи. А тебя я заставил так долго говорить по автоответчику только потому, что...

                - ...потому что сначала ты не сообразил, кто я такой.

                - Господи, правильно. Как ты узнал?

                - Потому что мы все опять начали забывать. На этот раз все.

                - Майки, ты уверен?

                - Как была фамилия Стена? - спросил я его.

                На другом конце провода замолчали. И надолго замолчали. Во время этой паузы я слышал какую-то женщину, разговаривавшую в Омахе... или, может быть, она была в Рутвене или в Аризоне, или во Флинте, Мичиган. Я слышал ее так же ясно, как если бы это был голос космонавта, покидающего солнечную систему в капсуле сгоревшей ракеты и благодарящего кого-то за печенье.

                Потом Ричи сказал нерешительно:

                - Я думаю, Андервуд, но это не еврейская фамилия, правда?

                - Его фамилия была Урис.

                - Урис! - закричал Ричи, в голосе слышалось одновременно облегчение и потрясение.

                - Господи, я ненавижу, когда что-то вертится у меня на кончике языка, а я не могу вспомнить. Когда кто-нибудь приносит игру "Тривиал Персьюг", я говорю: "Извините, но я думаю, у меня опять начинается понос, поэтому я сейчас собираюсь домой, о'кей?" Но тыто помнишь. Майки, как и прежде?

                - Нет. Я посмотрел в моей записной книжке.

                Снова долгое молчание. Затем:

                - И ты не помнишь?

                - Неа.

                - Ни черта?

                - Ни черта.

                - Тогда на этот раз действительно все кончено, - сказал он, и облегчение в его голосе казалось неподдельным.

                - Думаю, да.

                На всем этом длинном расстоянии - от штата Мэн до Калифорнии - не было слышно ни звука. Мне кажется, мы думали об одном и том же: все кончено, да, и через шесть недель или через шесть месяцев - какое это имеет значение? мы все забудем друг о друге. Все кончено, и все, что имело значение, тоже наша дружба и жизнь Стэна и Эдди. Я почти забыл о них, понимаете? Это страшно звучит, но почти забыл и о Стэне, и об Эдди. Чем болел Эдди, астмой или у него была хроническая мигрень? Черт меня побери, если я помню точно, хотя я думаю, что это была мигрень. Спрошу Билла. Он будет звонить.

                - Ладно, передавай привет Биллу и его прелестной жене, - сказал Ричи с наигранной легкостью.

                - Хорошо, Ричи, - сказал я, закрывая глаза и потирая лоб.

                Он помнил, что жена Билла была в Дерри... но не помнит ее имени или того, что с ней случилось.

                - А если будешь в Лос-Анджелесе, позвони. Мы встретимся и поболтаем.

                - Конечно, - я почувствовал, как горячие слезы подступают к глазам.

                - А если ты вздумаешь вернуться, сделай то же самое. -Майки! -Я здесь.

                - Я люблю тебя, парень! -Я тоже.

                - О'кей. Подними свой большой палец... -Биби, Ричи. Он засмеялся.

                - Да, да, да. Теперь засунь его себе в ухо, Майк. Я сказал в твое ухо, парень. Он повесил трубку, я тоже. Потом я откинулся на подушки с закрытыми глазами и не открывал их еще долго.

                7 июня 1985 года

                Еще раз говорил с Биллом по телефону. Одра уже ест твердую пищу, сказал он, но больше никаких изменений. Я спросил, что было у Эдди, - астма или мигрень.

                - Астма - сказал он уверенно. - Помнишь его ингалятор?

                - Да, конечно, - сказал я и вспомнил. Но только, когда Билл сказал.

                - Майк?

                - Да.

                - Как была его фамилия?

                Я посмотрел в записную книжку, лежащую на ночном столике, но не взял ее.

                - Не могу точно вспомнить.

                - Что-то вроде Коркорана, - сказал Билл с недоумением, - но это не точно. У тебя же все записано. Правда?

                - Правда, - сказал я.

                - Слава Богу.

                - У тебя есть какие-нибудь идеи насчет Одры?

                - Одна, - сказал он, - но слишком безумная. Я не хочу о ней говорить.

                - Ты уверен?

                - Да.

                - Хорошо.

                - Майк, это ужасно, не правда ли? Что мы все забываем?

                - Да, - сказал я.

                Так оно и было.

                8 июня 1985 года

                Рэйтон, который должен был разбить площадку на заводе в Дерри и начать строительство в июле, в последнюю минуту отказался и решил строить в Вотвилле. Редакция на первой странице "Ньюз" выразила свое недоумение... и, если я могу читать между строчек, была немного испугана.

                Я думаю, что догадался, в чем заключалась идея Билла относительно Одры. Но ему нужно было действовать быстрее, пока последнее волшебство не ушло из этих мест. Если оно уже не исчезло.

                Но вероятно то, что я думал прежде, не было таким безумным. Имена и адреса друзей в моей маленькой записной книжке исчезают. Цвет и качество чернил выглядят таким образом, будто они были написаны пятьдесят, а то и все семьдесят пять лет назад. Это произошло четыре или пять дней тому назад. Я подозреваю, что к сентябрю их имена полностью исчезнут.

                Я думаю, я мог бы сохранить их; я мог бы снова и снова переписывать их. Но я также подозреваю, что и они в свою очередь начнут исчезать и что очень скоро это превратится в тщетное упражнение. Типа того, как написать "Я больше никогда не буду играть в мяч в классе" пятьдесят раз. Я стал бы писать и переписывать имена, которые бы ничего для меня не значили, потому что я их забыл.

                Пусть будет как будет.

                Билл, действуй быстрее... но будь осторожен!

                9 июня 1985 года.

                Проснулся среди ночи от жуткого ночного кошмара, который не могу вспомнить, впал в панику, дыхание останавливалось. Дотянулся до кнопки вызова, но не смог нажать на нее. Было ужасное видение Марка Ламоники, отвечающего на звонок с гипо... или Генри Бауэрса с лезвием бритвы.

                Я схватил записную книжку и набрал номер Вена Хэнскома в Небраске... адрес и имя еще больше стерлись, но пока еще можно прочесть. Вот такто, Джо! Ответил автоответчик телефонной компании: этот номер.телефона не обслуживается, аннулирован.

                Был ли Бен толстым, или он носил что-то вроде спортивных тапок?

                Лежал без сна до рассвета.

                10 июня 1985 года.

                Сказали, что я могу идти домой завтра.

                Я позвонил Биллу и сказал ему это - я думаю, я хотел предупредить, что у него в запасе очень мало времени. Билл единственный, кого я ясно помню, и я подозреваю, что я - единственный, кого он помнит. Наверное, потому, что мы еще в Дерри.

                - Хорошо, - сказал он. - К завтрашнему дню мы уедем.

                - У тебя все еще есть идея?

                - Да. Похоже, как раз время ее использовагь.

                - Будь осторожен.

                Он засмеялся и сказал что-то, что я и понял, и нет: "Нельзя быть осторожным на доске, дядя".

                - Я узнаю, как все прошло, Билл?

                - Узнаешь, - сказал он и повесил трубку.

                Мое сердце с тобой, Билл, независимо от того, как все обернется. Мое сердце со всеми вами, и я думаю, что даже если мы забываем друг друга, мы будем вспоминать во сне.

                Я почти закончил с моим дневником, думаю, что дневник - это все, что осталось, и что рассказ о старых тайнах и странностях, которые происходили в Дерри, будет только на страницах этого дневника. Со мной все прекрасно, я думаю, завтра, когда они позволят мне уйти отсюда, наконец настанет время подумать о том, как начать новую жизнь... хотя какой она будет, мне до сих пор не ясно.

                Я люблю вас, парни, вы знаете. Я очень люблю вас.

                Эпилог БИЛЛ ДЕНБРО ПОБЕЖДАЕТ ДЬЯВОЛА

                Я знаю Я знаю, Я знаю Я знаю невесту, невесту, невесту, невесту, когда она ездит на пони, когда она ходит на мол, когда она хочет напиться, танцует она рок-н-ролл.

                Ник Лоув Нельзя быть осторожным на доске, дядя.

                Один мальчик

                Полдень летнего дня.

                Билл стоит раздетый в спальной комнате Майка Хэнлоиа, глядя на свое длинное тело в дверное зеркало. Его лысая голова блестит на свету, который падает через окно и отбрасывает тень на пол и стену. Грудь его совершенно безволосая, бедра и ноги костлявые, хотя покрыты узлами мускулов. Да, думает он, - это тело взрослого человека, нет вопросов. Вот вам живот, который поглотил столько хороших бифштексов и так много бутылок пива, и столько плотных завтраков с рубленым мясом и острыми французскими соусами вместо диетических блюд. И зад у тебя отвислый, Билл, старый чувак. Ты, конечно, можешь устроить небольшую пробежку, если ты не слишком пьяный, и можешь видеть что-нибудь, но ты уж не можешь мчаться за старым "Данлопом", как когда-то, когда тебе было семнадцать лет. У тебя были любовные приключения, и твои причиндалы выглядят как раз на твой возраст. У тебя морщины на лице, которых не было в семнадцать... Черт возьми, их не было даже на твоем первом авторском портрете, на том самом, где ты так старался выглядеть, будто знаешь что-то... что-нибудь... Ты слишком стар для того, что ты думаешь сделать. Биллибои. Ты убьешь и себя, и ее.

                Он надел штаны.

                Если бы мы не верили, мы никогда не смогли... сделать то, что мы сделали.

                Потому что он действительно ие мог вспомнить, что они такое сделали и что привело Одру в состояние кататонического шока. Он знал только то, что он собирается сделать сейчас, и он знал, что если он не сделает этого сейчас, он тоже забудет это. Одра сидела внизу, в легком кресле Майка, ее волосы прямо свисали по плечам. Она сосредоточенно смотрела телевизор, где показывали "Охотников за долларами".

                Она не могла говорить и двигалась, если только ее вести.

                Это другое. Ты слишком стар, дядя. Поверь.

                Я не верю.

                Тогда помирай здесь, в Дерри. Большое дело!

                Он надел носки, джинсы и футболку, которую купил в "Магазине Рубашек" в Бангоре вчера. Футболка была яркооранжевая. Поперек груди написано: "КУДА К ЧЕРТУ ДЕЛСЯ

                ДЕРРИ, ШТАТ МЭН?" Он сел на кровать Майка, которую делил последнюю неделю со своей теплой, но ничего не чувствующей женой. Он стал надевать кроссовки... кеды, которые он тоже купил вчера в Бангоре.

                Он встал и посмотрел на себя в зеркало снова. Он увидел мужчину среднего возраста, одетого в одежду ребенка.

                Ты выглядишь смешно.

                А какой ребенок не выглядит смешно?

                Но ты не ребенок. Оставь это!

                - Давайте потанцуем немного рок-н-ролл, - мягко сказал Билл и вышел из комнаты.

                В снах, которые он видел последние несколько лет, он всегда покидает Дерри один на закате. Город пуст, все уехали. Теологическая семинария и дома викторианского стиля на Западном Бродвее мрачно чернеют под синим небом. А когда-то на закатном солнце ты всегда приезжал в один из них.

                Он может слышать звуки футбольных мячей, стучащих по бетону. Еще один звук - это вода, гудящая в канализационных трубах.

                Он покатил Сильвера по дороге, поставил его на стоянку и снова проверил шины. Передняя была в норме, но задняя немного спустила. Он достал велосипедный насос, который купил Майк, и подкачал немного заднее колесо. Когда он положил насос назад, он проверил игральные карты и зажимы. Колеса на велосипеде опять производили тот звук автоматической очереди, которым Билл наслаждался, когда был ребенком. Отлично.

                Ты сошел с ума.

                Может быть. Посмотрим.

                Он снова зашел в гараж Майка, взял масленку и промазал цепь и зубчатое колесо. Потом встал, посмотрел на Сильвера и нажал на грушу сигнальной трубы; она негромко загудела. Звук был хорошим. Он кивнул и пошел в дом.

                И он снова видел все эти места нетронутыми, какими они были в те дни: неуклюжий кирпичный блок начальной школы Дарри, Мост Поцелуев, исписанный инициалами старшеклассников, готовых взорвать мир своей страстью, которые, повзрослев, становились страховыми агентами и продавцами автомобилей, и официантками, и парикмахерами; он видел статую Поля Баньяна на фоне кровавого заката и поникший белый забор, отделяющий Канзас-стрит от Барренса. Он видел их такими, какими они были и будут в какой-то части его мозга... и сердце его разрывалось от любви и печали.

                Уходим, уходим из Дерри, - думал он. - Мы покидаем Дерри, и если это рассказ, то это будут последние шесть страниц; готовься пролистнуть их, поставить на полку и забыть.

                Солнце садится, и слышны только звуки футбольного мяча да льющейся воды в канализации. Пора.

                "Охотники за долларами" сменились "Колесом фортуны". Одра пассивно сидела перед телевизором, глаза ее не отрывались от экрана. Ее поведение не изменилось, когда Билл выключил телевизор.

                - Одра, - сказал он, подходя к ней и беря за руку. - Пошли.

                Она не шелохнулась. Ее рука лежала в его. Теплый воск. Билл поднял ее вторую руку с подлокотника кресла Майка и опустил на ее колено. Он одевал ее в это утро дольше, чем одевался сам, - на ней были джинсы "Левис" и голубая кофточка. Она бы выглядела очень хорошо, если бы не бессмысленный взгляд ее широко открытых глаз.

                - Пошли, - повторил он и провел ее через дверь кухни Майка.

                Она шла сама... хотя, наверное, упала бы с верхней ступеньки крыльца прямо в грязь, если бы Билл не обнял ее рукой за талию и не свел вниз со ступенек. Он повел ее к тому месту, где стоял на тормозе Сильвер. Стоял яркий солнечный день. Одра остановилась около велосипеда, безразлично глядя на стену гаража Майка.

                - Пойдем, Одра.

                Она не двигалась. Билл терпеливо поднял ее длинные цоги и поставил на ободья багажника Сильвера. Наконец она встала, багажник был у нее между ног, но она не садилась на него. Билл нажал слегка ей на голову, и Одра села.

                Он сел на седло и отпустил тормоз. Приготовился взять руки Одры и обнять ими себя за талию, но прежде чем он успел сделать это, они обхватили его по собственной инициативе, как маленькие испуганные мышки.

                Он посмотрел вниз на руки, и сердце его забилось быстрее. Это было первое независимое действие, которое Одра сделала за целую неделю, насколько он знал, конечно... первое независимое движение с тех пор, как Это случилось... что бы это ни было.

                - Одра?

                Нет ответа. Он хотел повернуть голову и посмотреть на нее, но не смог сделать это. Были только руки вокруг его талии, на ногтях еще остались следы от старого маникюра, следы красного лака, который был нанесен яркой, живой, талантливой женщиной в маленьком английском городке.

                - Мы собираемся покататься, - сказал Билл и начал нажимать на педали, двигаясь в сторону ПалмерЛейна, прислушиваясь к шуршанию гравия под колесами. - Я хочу, чтобы ты держалась хорошенько, Одра. Я думаю... Я думаю, что смогу поехать побыстрее.

                Если не потеряю штаны.

                Он думал о мальчике, которого он встретил раньше, когда был в Дерри, когда Это все еще происходило.

                "Нельзя быть осторожным на доске", - сказал тогда мальчик. Более правильных слов нельзя придумать, парень.

                - Одра, ты готова?

                Нет ответа. Не стала ли она крепче держаться за талию? Возможно просто желаемое принимается за действительное.

                Он доехал до конца дороги и посмотрел направо. ПалмерЛейн упиралась в Аппер-Мейн-стрит, где левый поворот направит его на гору, ведущую на окраину города. Вниз по горе. Набрать скорость. Он почувствовал дрожь, когда представил себе эту дорогу (старые кости ломаются, легче, Биллибои), как он летит по ней, - мысль промелькнула очень быстро и исчезла. Но... Но она пугала, не правда ли? Нет. Это было также и желание... то самое чувство, что охватило его, когда он увидел мальчика со скейтбордом под мышкой. Желание быстро мчаться, чувствовать ветер гонки за спиной, если даже не знаешь, гонишься ты или убегаешь, - просто двигаться, лететь.

                Тревога и желание. Вся разница между тревогой и желанием - разница между взрослым, считающим деньги, и ребенком, который просто берет их и идет, например, в кино. А между этим весь мир. Не такая уж большая разница. Ведь есть же и другие дети. Так чувствуешь себя, когда сопровождающий автомобиль приближается к отметке первого участка, откуда действительно начинается гонка.

                Тревога и желание. То, что ты хочешь, и то, что ты боишься попробовать. Место, где ты был и куда хочешь попасть. Что-то из рок-н-ролла, из песен о том, что ты хочешь: девушку, автомобиль, место, где ты хочешь остановиться и жить. О Господи, помоги вынести это! На мгновение Билл закрыл глаза, чувствуя мягкий мертвый вес своей жены за собой, чувствуя, что гора где-то впереди, чувствуя свое собственное сердце внутри.

                Будь смелым, будь честным, надо выстоять.

                Он начал нажимать на педали сильнее.

                - Не хочешь немного потанцевать рок-н-ролл. Одра?

                Нет ответа. Но так и должно быть. Он был готов.

                - Тогда держись!

                Он заработал ногами. Сначала было трудно. Сильвер раскачивался взад и вперед, вес Одры мешал сохранять равновесие... хотя она должна была пытаться сохранить равновесие даже бессознательно, или они разобьются здесь же. Билл привстал на педалях, руки вцепились в руль с безумной силой, голова тянется к небу, глаза горят, жилы на шее напряглись.

                Сейчас упадем, прямо сейчас, на улице, разобьем головы, и она, и я-не будет этого, Билл, езжай, езжай, сукин сын.

                Он, стоя, жал на педали, чувствуя; каждую сигарету, которую выкурил за последние двадцать лет, в повышенном кровяном давлении и в каждом ударе сердца. Черт с ним, со всем этим. - думал он, и нарастание безумной скорости заставило его улыбнуться. Карты, которые издавали отрывистые звуки, сейчас начали клацать быстрее и быстрее. Это были новые, прекрасные новые велосипедные карты, и они давали хороший звук. Билл почувствовал первое дуновение ветра на своей лысине, и улыбка стала шире. Я создал этот ветерок, - подумал он. - Я сделал его, нажимая на эти проклятые педали.

                Приближался указатель "СТОП" в конце аллеи, куда он подъезжал. Билл начал тормозить... а потом (улыбка становилась все шире и шире, показывая его зубы), потом он стал нажимать на педали опять.

                Не обращая внимания на указатель, Билл Денбро повернул налево, на АпперМейн-стрит над Бассейпарком. Снова вес Одры подвел его: они почти потеряли равновесие и начали накреняться. Велосипед закачался, завилял, но потом выровнялся. Ветерок становился сильнее, осушая пот на лбу, испаряя его, уши заложило низким пьянящим звуком, похожим на шум океана в ракушке и не похожим ни на что в мире. Билл думал, что этот звук знаком мальчику, несущемуся на скейтборде. Яо этот звук ты можешь забыть, мальчик, - подумал он. - Предметы имеют обыкновение изменяться. Это грязная шутка, но будь готов к ней.

                Он нажимал на педали еще сильнее, стараясь сохранить равновесие на скорости. Руины Поля Баньяна остались слева - поверженный колосс. Билл закричал:

                - Хеййо, Сильвер! Аоаоаоао!

                Руки Одры крепко держали его за талию; он чувствовал, как она прислоняется к его спине. Но невозможно было повернуться и посмотреть на нее сейчас... никакой возможности, никакой необходимости. Он еще сильнее жал на педали, громко смеясь, - длинный, тощий, лысый человек на велосипеде, вцепившийся в руль, чтобы уменьшить давление ветра. Люди оборачивались, чтобы посмотреть, как он несется по Бассейпарку.

                Здесь АпперМейн-стрит уходила к центру города под более острым углом, и голос внутри начал шептать, что если он сейчас не затормозит, то уже не сможет сделать этого, он просто влетит в остатки того, что было когда-то пересечением трех улиц, как летучая мышь в ад, и убьет и себя, и ее.

                Но вместо того, чтобы нажать на тормоза, он снова стал вращать педали, заставляя велосипед двигаться еще быстрее. Сейчас он летел вниз по Мейн-стрит, и мог еще видеть оранжевобелые заградительные барьеры, дымовые сигналы, с газом, отмечающие границу резкого поворота, и верхушки зданий, осевших вниз на улице, как плод сумасшедшего воображения.

                - Хейо, Сильвер! Аоаоаоаоао! - кричал Билл в исступлении и мчался вниз по горе к неизбежному, что бы там ни произошло, осознавая на этот раз, что Дерри - это его город, осознавая, что он живой под этим настоящим небом, и что все было - желание, желание, желание.

                Он несся вниз с горы на Сильвере: он несся, чтобы победить дьявола.

                ...покидаем.

                Итак, ты уезжаешь, и есть желание взглянуть еще разок назад, еще раз посмотреть на закат, увидеть это суровое небо Новой Англии - еще один последний раз - холмы, водонапорная башня, Поль с топором на плече. Но это, наверное, не такая уж хорошая затея - оглядываться назад, все книги об этом говорят. Посмотри, что произошло с женой Лота. Лучше не оглядываться. Лучше верить, что ты будешь счастливее там, впереди, где бы то ни было - и так может быть; кто осмелится сказать, что не может быть таких концов? Не все корабли, которые уплывают во тьму, пропадают, не увидев рассвета; если жизнь и учит чемунибудь, то она учит, что существует очень много счастливых концов, но человек, который верит в то, что Господь не требует от него разума, сталкивается с серьезными проблемами.

                Уезжаешь и уезжай скорее, пока солнце не начало садиться, думает он во сне. Вот, что ты делаешь. И все, что у тебя остается, это призраки призраки тех детей, которые стояли в воде на закате солнца, стояли в кругу, стояли, соединив руки, лица их были юными, но упрямыми... достаточно упрямыми, чтобы стать теми людьми, которыми они станут, и достаточно упрямыми, чтобы понять, может быть, что те люди, которыми они станут, обязательно должны стать теми людьми, которыми они были прежде. Круг замыкается, колесо крутится, и это все, что осталось.

                Не нужно оглядываться, чтобы увидеть тех детей, часть твоего разума будет видеть их всегда, жить вместе с ними, любить их, но они - вместилище всего, чем ты можешь стать,

                Ребята, я люблю вас. Я люблю вас так сильно.

                Быстрее уезжай, уезжай быстрее, пока не погас свет, уезжай из Дерри, уезжай от своей памяти... но не от желания. Это останется, средоточие всего, что мы есть и того, во что мы верили детьми, всего, что сияло в наших глазах, даже когда мы заблудились и ветер дул в ночи.

                Уезжай и старайся улыбаться. Послушай немного рок-н-ролл по радио и иди вперед по жизни со всей храбростью, на которую способен, и со всей верой, которую можешь наскрести. Будь честным, будь смелым, выдержи.

                Все остальное - темнота.

                - Эй!

                - Эй! Мистер, вы..., - Смотри!

                Слова проносились по ветру как ручейки, как бессмысленные звуки или как отвязанные воздушные шарики. Вот приближаются заградительные барьеры; он мог вдохнуть горячий запах газа из дымовых сигналов. Он видел сонную темноту там, где были когда-то улицы, слышал звук ревущей воды, несущейся вниз во тьму, и смеялся над этим звуком.

                Он повернул Сильвера налево так сильно, что чуть не задел заградительные барьеры, зацепив ногой в джинсах за один из них. Колесо Сильвера прошло меньше, чем в трех дюймах от того места, где был обрыв, и он ехал сбоку от дорожки, где можно было еще маневрировать. Прямо впереди вода размыла тротуар и половину улицы перед ювелирным магазином. Барьеры прикрывали то, что оставалось от улицы; все это было сильно повреждено.

                - Билл? - это был голос Одры, удивленный и немного глухой. Он звучал так, как если бы она только что проснулась от глубокого сна. - Билл, где мы? Что мы делаем?

                - Хейо, Сильвер! - кричал Билл, наезжая на сигнал, стоящий прямо перед Сильвером у заградительного барьера, вдающегося под прямым углом в открытое окно ювелирного магазина.

                - Хейо, Сильвер, давай!!!

                Сильвер ударился о барьер на скорости больше 40 миль в час, и барьер полетел: центральная доска - в одном направлении, опоры в форме буквы "А" в двух других. Одра кричала и сжимала Билла так сильно, что ему трудно стало дышать. По всем улицам и сверху, и снизу Мейн-стрит. Канал-стрит и Канзас-стрит люди стояли в дверях и на обочинах дороги и наблюдали.

                Сильвер влетел на обочину. Билл почувствовал, как его левое бедро и калено проскребло по стене ювелирного магазина. Он чувствовал, как переднее колесо Сильвера задрожало, и понял, что сейчас упадет...

                ...но потом инерционный рывок Сильвера вывез их обратно на дорогу. Билл свернул, чтобы обогнуть перевернутый бак, и снова выехал на улицу. Взвизгнули тормоза. Он увидел большой грузовик, летящий прямо на них, и не мог прекратить смеяться. Он проехал по месту, где грузовик прогромыхал секунду спустя. Рассчитывай время, мудак!

                С криками, с льющимися и глаз слезами, Билл нажимал на гудок Сильвера, вслушиваясь, как каждый хриплый резкий звук вонзается в яркий дневной свет.

                - Билл, ты убьешь нас обоих! - кричала Одра, и хотя в голосе ее слышался ужас, она тоже смеялась.

                Билл снова повернул Сильвера и на этот раз почувствовал, как Одра наклоняется вместе с ним, что позволяло легче управлять велосипедом, помогая им двоим жить с ним, хотя бы в этот короткий промежуток времени, сливая три живых существа в одно.

                - Ты так думаешь? - крикнул он в ответ.

                - Я знаю! - прокричала она, а потом обняла его за то место, где не прекращалась стойкая и приятная эрекция. - Но не останавливайся!

                Но он не мог ничего поделать. Скорость Сильвера стала спадать на Ап-Майл-Хилле; громыхание карт снова становилось отдельными выстрелами. Билл остановился и повернулся к ней. Она была бледна, глаза широко открыты, явно испуганные и смущенные... но разбуженные, живые и смеющиеся.

                - Одра, - сказал он, смеясь вместе с ней.

                Он помог ей слезть с велосипеда, прислонил Сильвера к кирпичной стене и обнял ее. Он целовал ее лоб, глаза, щеки, рот, шею, грудь. Она Прижимала его к себе.

                - Билл, что со мной было? Я помню, как сошла с самолета в Бангоре, а больше не могу вспомнить ничего. С тобой все в порядке?

                - Да.

                - А со мной?

                - Да. Уже все.

                Она оттолкнула его, чтобы посмотреть на него.

                - Билл, ты что, не заикаешься?

                - Нет, - сказал Билл и поцеловал ее. - Заикание прошло.

                - Навсегда?

                - Да, на этот раз, я думаю, навсегда.

                - Ты что-нибудь говорил про рок-н-ролл?

                - Не знаю, а разве говорил?

                - Я люблю тебя, - сказала она.

                Он кивнул и улыбнулся. Когда он улыбался, он выглядел очень молодым, несмотря на лысину.

                - Я тоже люблю тебя, - сказал он. - А что еще надо?

                Он просыпается от сна, не помня точно, что это было; помня лишь, что он видел сон, как будто был снова ребенком.

                Он дотрагивается до гладкой спины своей жены, а она спит, тихонько дыша, и видит свои собственные сны. Он думает о том, как хорошо быть ребенком, но также хорошо быть взрослым и уметь разбираться в детских тайнах... в детской вере и детских желаниях. "Когда-нибудь я напишу обо всем этом", - думает он, и знает, что это только предрассветные мысли, мыслипослесна. Но так приятно думать об этом в утренней чистой тишине; думать, что детство имеет свои собственные приятные секреты и правила и что соблюдение этих правил требует всей храбрости и любви. Думать о том, что смотреть вперед можно, лишь оглядываясь назад, и что жизнь каждого человека имеет свою собственную имитацию вечности: колесо.

                Что-то подобное Билл Денбро иногда думает, когда просыпается рано утром, после сна, когда он почти вспоминает свое детство и друзей, с которыми он разделял его.