Мир литературы. Коллекция произведений лучших авторов: Стивен Кинг
Главная

 

 

Стивен Кинг

 

Тёмная половина

 

ПРОЛОГ

 

 

"Зарежь его, - сказал Мэшин. - Зарежь его,

пока я стою здесь и смотрю. Я хочу увидеть поток

крови. Не заставляй меня повторять это дважды".

Джордж Старк "Путь Мэшина"

 

                Человеческие жизни - их действительные жизни, а не простое физическое существование - начинаются по разному. Настоящая жизнь Тада Бомонта, мальчугана, родившегося и выросшего в районе Риджуэя в Бергенфилде, штат Нью-Джерси, началась в 1960 году. Два события произошли с ним в том году. Первое изменило его жизнь, второе почти оборвало ее. Тогда Таду Бомонту было одиннадцать лет.

                В январе он представил короткий рассказ на литературный конкурс, организованный журналом "Америкэн тин". В июне он получил письмо от редактора журнала с извещением, что его талант отмечен почетной наградой по разделу беллетристики. В послании сообщалось, что члены жюри присудили бы ему второй приз, если бы соискатель был на два года старше, чтобы полностью соответствовать возрастным критериям "Америкэн тин". Тем не менее, по оценке редактора, рассказ Бомонта "Снаружи дома Марти" был необычайно зрелым творением, и его автора следовало горячо поздравить с успехом.

                Через две недели "Америкэн тин" прислал почетный диплом. Он пришел заказным письмом. В дипломе было напечатано его имя типографским шрифтом столь староанглийского образца, что Бомонт с трудом различал буквы, а внизу листа стояла позолоченная печать, оттиснутая вместе с эмблемой "Америкэн тин".

                Мать бросилась и обняла Тада, осыпая поцелуями этого спокойного и честного малого, который, казалось, никогда не обращал никакого внимания на окружающие его вещи и часто спотыкался об них своими большими ножищами.

                Отец был, однако, менее взволнован.

                - Если все было так здорово, почему же они не выслали ему хотя бы какие-нибудь деньги? - пробурчал он.

                Мать ничего не сказала, но бережно хранила письмо и диплом, который был помещен в рамку и повешен в комнате мальчика над кроватью. Когда родственники или просто знакомые приходили в гости, она непременно и с гордостью демонстрировала эти реликвии. Тад, говаривала она собравшейся компании, в один прекрасный день собирается стать великим писателем. Она всегда чувствовала, что он предназначен для чего-то большого и великого, а этот диплом был первым доказательством ее правоты. Все это сильно смущало Тада, но он слишком любил свою мать, чтобы спорить с ней.

                Однако, как бы он не смущался, Тад все же решил, что мать хотя бы частично, но права. Он не знал, есть ли у него что-то, необходимое для великого писателя, но он твердо решил стать писателем вообще, не важно каким. Почему бы и нет? Он быстро рос в мастерстве, и искал нужные и правильные слова на широкой и просторной дороге, а не в узких закоулках. Что касается денег, то издатели не смогут лишить его заслуженного заработка по чисто формальным мотивам. Ему же не всегда будет одиннадцать.

                Второе важное событие того же 1960 года началось в августе. Это были головные боли. Сперва они не были слишком сильными, но с началом занятий в школе, редкие боли в висках и в затылке стали прогрессировать и сменились ужасающе длинными марафонами почти предсмертной агонии. Он ничего не мог делать во время таких приступов и просто лежал в своей затемненной комнате, ожидая смерти.

                Приближение этих ужасных приступов отмечалось обычно каким-то призрачным звуком, который слышал только он сам - это звучало, как отдаленное попискивание тысячи маленьких птичек. Иногда ему казалось, что он почти видит этих птичек, которые представлялись ему полевыми воробьями, облеплявшими целыми дюжинами телефонные провода и крыши во времена своих весенних и осенних перелетов.

                Мать повела его на осмотр к доктору Сьюуорду.

                Доктор исследовал зрачки Тада офтальмоскопом и покачал головой. Затем, опустив занавески и выключив верхнее освещение, врач попросил Тада смотреть на белый участок стены в кабинете. Используя фонарик, он быстро направлял яркие вспышки света на стену, пока Тад смотрел на нее.

                - Это не заставляет тебя развеселиться, сынок?

                Тад покачал головой.

                - Ты не чувствуешь облегчения? Может быть, тебе стало хуже?

                Тад снова покачал головой.

                - Ты чувствуешь какой-нибудь запах? Типа гнилых фруктов или горящих тряпок?

                - Нет.

                - А как насчет твоих птиц? Ты их слышал, пока смотрел за мигающим светом?

                - Нет, - сказал озадаченный Тад.

                - Это нервы, - заявил отец после того, как Тад был отправлен в комнату для ожидающих. - Чертов малый просто комок нервов.

                - Я думаю, что это мигрень, - сообщил доктор Сьюуорд. - Необычная для столь юного человека, но не столь уж и редкая. А он кажется очень... впечатлительным.

                - Он таковым и является, - сказала Шейла Бомонт не без некоторой гордости.

                - Наверное, когда-то будет изобретено лекарство от этой болезни. Но сейчас я боюсь, что ему просто придется перемучиться всем этим.

                - Да, и нам вместе с ним, - сказал Глен Бомонт.

                Но это не были нервы, это не была мигрень, и это не проходило.

                За четыре дня до праздника "Всех святых" (1 ноября) Шейла Бомонт услышала вопли одного из мальчуганов, с которыми Тад каждое утро ждал на остановке школьный автобус. Она выглянула из кухонного окна и увидела своего сына, бившегося в конвульсиях на проезжей части дороги. Шейла выскочила на улицу и велела детям отойти от сына, а после этого остановилась около него в полной беспомощности, боясь даже прикоснуться к Таду.

                Если бы большой желтый автобус, ведомый мистером Ридом, появился чуть позже, Тад, наверное, отдал бы концы прямо на мостовой. Но Рид служил в медчасти в Корее. Он сумел запрокинуть голову Таду и сделать ему искусственное дыхание в тот самый момент, когда мальчик уже почти задохнулся. Тада доставили на скорой в госпиталь графства Бергенфилд, но на его счастье как раз в это время доктор Хью Притчард пил кофе в приемном покое. Здесь надо отметить, что как раз в это время Хью Притчард являлся лучшим нейрологом в штате Нью-Джерси.

                Притчард тут же потребовал себе рентгеновские снимки и начал их расшифровку. Он показал снимки Бомонтам, указав на неясную тень, которую он отметил кружком своего желтого стеклографа.

                - Это... - сказал Притчард. - Что это?

                - Какого черта мы можем знать? - задал, в свою очередь, вопрос Глен Бомонт. - Не я, а вы являетесь здесь, черт побери, доктором.

                - Правильно, - сухо ответил Притчард.

                - Жена говорит, что это похоже на синяк, - добавил затем Глен.

                Доктор после некоторого раздумья сказал: "Если вы подразумеваете здесь припадок, то здесь нет сомнений. Но если вы полагаете, что припадок был связан с эпилепсией, я почти уверен, что это не так. Если бы этот страшный припадок был связан с эпилепсией, то она должна была бы достичь последней критической стадии, и Тад никак не смог бы не реагировать на световые тесты Литтона. Вам бы даже не понадобился доктор, чтобы установить такое заболевание у сына, поскольку он начинал бы биться в судорогах на коврике в гостиной каждый раз, как менялось изображение на экране вашего телевизора".

                - Тогда что же это? - робко спросила Шейла.

                Притчард обернулся к снимкам, укрепленным на экране с подсветкой. "Что это?" - повторил он и прикоснулся к своему желтому кружку. "Внезапные приступы головных болей в сочетании с предыдущими припадками заставляют меня предполагать мозговую опухоль у вашего сына, возможно еще небольшую и, надеюсь, не злокачественную.

                Глен Бомонт окаменело уставился на доктора, в то время как его жена стояла позади него, утирая слезы платком. Она плакала беззвучно. Этот плач был результатом годов жестоких тренировок. Удары Глена были всегда очень быстры и болезненны, но почти никогда не оставляли следов. После двенадцати лет своих молчаливых страданий, она, вероятно, даже при всем желании не смогла бы закричать во весь голос.

                - Не значит ли это, что вы хотите вырезать ему мозги? - спросил Глен со своей обычной деликатностью и тактом.

                - Я не собираюсь действовать подобным образом, мистер Бомонт, но полагаю, что хирургия здесь была бы своевременна. И он подумал: "Если Бог действительно существует, и он действительно создал нас по образу и подобию своему, мне бы не хотелось выяснять, почему чертовски много людей типа этого субъекта распоряжаются судьбами столь многих и причем намного лучше их".

                Глен молчал несколько долгих мгновений, опустив голову и наморщив лоб в тяжелом раздумьи. Наконец он поднял голову и задал тот вопрос, который беспокоил его больше всего на свете.

                - Скажите мне правду, док, - сколько будет стоить вся эта канитель?

 

 

                Ассистирующая операционная сестра первой увидела это.

                Ее вопль казался еще более пронзительным и неожиданным в операционном зале, поскольку последние пятнадцать минут там слышались лишь команды Притчарда, отдаваемые им шепотом, да жужжание систем жизнеобеспечения пациента, перемежаемое коротким шуршанием хирургических пилок.

                Она отшатнулась назад, ударилась о поднос с разложенными двумя дюжинами инструментов и опрокинула его. Поднос ударился с громким лязгом о кафельный пол, вызвав продолжительное эхо, сопровождаемое грохотом от падения более мелких, но тоже очень громогласно заявивших о себе хирургических принадлежностей.

                - Хилари, - закричала старшая сестра. Ее возглас был проникнут ужасом и изумлением. Она настолько потеряла самообладание, что сделала полшага вслед за своей убегающей подругой в зеленом хирургическом комбинезоне.

                Доктор Альбертсон, ассистировавший Притчарду, просто оттолкнул старшую медсестру назад как непослушного теленка, пробурчав:

                - Помните, где вы находитесь, пожалуйста.

                - Да, доктор. - Она тотчас встала на свое место, не взглянув даже на открытую дверь операционной, откуда продолжая вопить пулей вылетела Хилари.

                - Положите инструменты в стерилизатор, - сказал Альбертсон. Немедленно. Быстро-быстро.

                - Да, доктор.

                Она начала собирать инструменты, тяжело дыша и готовая разрыдаться, но уже приходя в себя.

                Доктор Притчард, казалось, ничего не заметил. Он с неослабевающим вниманием рассматривал экран, надетый на череп Тада Бомонта.

                - Невероятно, - шептал он. - Просто невероятно. Это просто для учебников. Если бы я не видел этого своими глазами...

                Шипение стерилизатора, казалось, заставило его оглянуться, и Притчард взглянул на доктора Альбертсона.

                - Я хочу провести всасывание, - сказал он твердо. Притчард взглянул на сестру. - Чем вы занимаетесь? Живо шевелитесь!

                Она подошла с инструментами в новом поддоне.

                - Сделайте всасывание, Лестер, - обратился Притчард к Альбертсону. Прямо сейчас. И я покажу вам нечто, чего вы никогда не увидите на ярмарочных шоу уродцев.

                Альбертсон запустил операционную всасывающую помпу, не обращая внимания на старшую медсестру, которая пронеслась с инструментами прямо перед ним, словно глухая и безучастная машина.

                Притчард взглянул на анестезиолога.

                - Обеспечь мне хорошее давление крови, дружище. Давление - это все, что я прошу.

                - У него сто пять на шестьдесят восемь, доктор. Стабильно, как скала.

                - Хорошо, его мать говорит, что перед нами здесь лежит новый Уильям Шекспир, а потому держи давление на этом уровне. Очищайте его, Лестер, не щекочите его этой чертовой штукой!

                Альбертсон наложил отсос для очистки крови. Пульт управления работал ритмично и монотонно, гудя где-то в глубине операционной. Затем Альбертсон услышал свой собственный глубокий вздох. Он вдруг ощутил себя вздернутым на крюке в животе.

                - О, мой Бог. Иисусе. Иисус Христос.

                Он на мгновение в ужасе отшатнулся. Затем наклонился ближе. Над хирургической маской и за стеклами очков в роговой оправе его глаза вдруг выразили живое любопытство и изумление. - Что это?

                - Я думаю, вы видите, что это, - сказал Притчард. - Я читал об этом, но никогда не ожидал увидеть это наяву.

                Мозг Тада Бомонта был цвета наружной поверхности раковины улитки умеренно серый с розоватым оттенком.

                Сквозь гладкую поверхность коры мозга выступал слепой и уродливый человеческий глаз. Мозг слабо пульсировал. Глаз пульсировал вместе с ним. Это выглядело так, словно он пытался им подмигнуть. Именно это подмигивание глаза - заставило ассистирующую медсестру удрать из операционной.

                - Святой Боже, что это? - снова воскликнул Альбертсон.

                - Это ничто. - сказал Притчард. - Когда-то это могло стать частью жизни, человеческой жизни. Сейчас это - ничто. Кроме беспокойства. А это беспокойство мы попробуем устранить.

                Доктор Лоринг, анестезиолог, сказал:

                - Можно и мне взглянуть, Притчард?

                - Он в порядке?

                - Да.

                - Тогда валяй. Об этом ты сможешь рассказывать внукам. Но поспеши.

                Пока Лоринг все это рассматривал, Притчард обернулся к Альбертсону.

                - Мне нужен аппарат Негли. Я собираюсь приоткрыть его чуть-чуть пошире. Тогда мы попробуем. Я не знаю, смогу ли я добраться до этого, но я сделаю все, что смогу.

                Лестер Альбертсон, заменивший старшую медсестру, вложил свежестерилизованный зонд в руку Притчарда. Притчард, мурлыкая про себя песенку "Бонанза", обработал разрез быстро и почти без нажима, лишь иногда посматривая на зеркальце, закрепленное на конце зонда. Он работал, полагаясь в основном на ощущения при прикосновениях. Альбертсон затем утверждал, что никогда в жизни не встречал такой изощренной хирургии действительно на кончиках пальцев.

                В добавление к глазу, они нашли часть ноздрей, три ногтя и два зуба. Глаз продолжал пульсировать и пытался подмигнуть даже в ту секунду, когда Притчард начал его пунктуру с последующим вырезом. Вся операция, от начального зондирования до конечной ампутации, заняла всего двадцать семь минут. Пять кусочков ткани шлепнулись на поднос из нержавеющей стали позади раскроенной головы Тада.

                - Я думаю, мы все прочистили, - наконец произнес Притчард. - Все посторонние включения тканей были, по-моему, присоединены рудиментарным ганглием. Даже если остались другие включения, у нас, я полагаю, были хорошие шансы убить их.

                - Но... как объяснить, что мальчишка все еще жив? Я подразумеваю, что они были частью его самого, не так ли? - спросил в изумлении Лоринг.

                Притчард указал на поднос.

                - Мы обнаружили глаз, несколько зубов и ногтей в башке этого малого, и вы считаете их частью его организма? Вы видели недостающие ногти на его пальцах? Хотите проверить?

                - Но даже рак есть лишь часть собственно пациента...

                - Это не был рак, - терпеливо сказал Притчард. Его руки делали свое дело, пока он ораторствовал. - В очень многих случаях, когда мать рожает единственного ребенка, этот младенец фактически начинает существование в ее чреве как двойня, друг мой. Пропорция достигает соотношения два к десяти. Что происходит с другим утробным плодом? Сильнейший поглощает слабейшего.

                - Поглощает его? Вы подразумеваете, что он съедает двойника? спросил Лоринг. Он выглядел немного бледным. - Мы говорим о внутриутробном каннибализме?

                - Называйте это как хотите, но происходит оно весьма часто. Если им удастся разработать сонаграмное устройство, о котором столько болтают на всех медицинских конференциях, мы действительно сможем узнать, как часто это случается. Но сейчас не важно, сколь часто или редко это происходит; то, что мы увидели сегодня - это куда большая редкость. Часть двойника этого мальчика осталась непоглощенной. Так случилось, что эти части проступили в передней доле лба. Столь же легко они могли оказаться в его кишечнике, селезенке, позвоночнике, еще где-либо. Обычно единственными врачами, встречающимися с чем-то аналогичным, являются патологоанатомы это происходит при вскрытиях, - но я никогда еще не слыхал о случае, когда посторонние включения послужили бы причиной смерти пациента.

                - Так что же произошло здесь? - спросил Альбертсон.

                - Что-то заставило эту массу ткани, которая была, наверное, микроскопических размеров еще год назад, начать снова расти и развиваться. Часы развития поглощенного двойника, которые остановились по крайней мере за месяц до родов у миссис Бомонт, были снова каким-то образом заведены... и проклятая штуковина действительно начала расти. Нет никаких секретов во всем последующем, поскольку одного внутричерепного давления было вполне достаточно для жестоких головных болей и конвульсий у мальчика.

                - Да, - сказал Лоринг очень мягко, - но почему это случилось?

                Притчард лишь покачал головой.

                - Если мне удастся попрактиковаться не только в гольфе в ближайшие тридцать лет, вы можете тогда задать мне этот же вопрос. Возможно, к тому времени у меня будет ответ. Все, что я знаю сейчас, это то, что я вырезал очень необычный и очень редкий вид опухоли. Доброкачественной опухоли. И во избежание сложностей, я полагаю, это все, что нужно знать родителям. Отец малого мало чем отличается от китайского болвана. Я не представляю, как мне удалось бы объяснить ему, что я сделал аборт его 11-летнему сынишке. Лес, не дадим ему никаких поводов для раздумий.

                И после некоторого размышления, он обратился ласково к старшей медсестре:

                - Я хочу уволить эту глупую телку, которая удрала отсюда. Сделайте пометку, пожалуйста.

                - Да, доктор.

                Тад Бомонт покинул госпиталь через девять дней после операции. Левая половина его тела была очень слаба еще целых шесть месяцев, и иногда, когда Тад особенно уставал, он видел странные редкие мигающие вспышки света перед глазами.

                Мать купила в подарок Таду старую 32-клавишную пишущую машинку "Ремингтон", и эти вспышки появлялись у него незадолго до сна, при попытках наилучшим образом выразить какую-то мысль или наметить развитие сюжета рассказа, над которым он трудился. Со временем эти явления также исчезли.

                Тот ужасный и ни на что не похожий звук - писк целой эскадрильи воробьев - больше никогда не напоминал ему о себе после операции.

                Он продолжал писать, приобретая уверенность и оттачивая стиль, и продал свой первый рассказ журналу "Америкэн тин" через шесть лет после начала своей настоящей жизни.

                Родители, да и сам Тад, знали, что осенью у него была вырезана незлокачественная опухоль из верхней доли лба. Когда он вспоминал об этом, он думал только о том, что чрезвычайно счастливо отделался.

 

 

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ДУРАЦКАЯ ФАРШИРОВКА

 

 

Мэшин медленно и тщательно расправил ножницы

своими длинными и сильными пальцами.

- Держи его голову, Джек, - сказал он

человеку позади Холстеда. - Держи ее крепче,

пожалуйста.

Холстед увидел, что собирается делать Мэшин и

начал вопить, в то время как Джек Рэнгли сжал свои

сильные руки вокруг его головы, сделав ее

неподвижной. Вопли заполняли заброшенный склад и

отдавались в нем гулким эхом. Пустое пространство

служило естественным усилителем звука. Холстед

звучал как оперный певец-премьер на вечернем

представлении.

- Я вернулся, - сказал Мэшин. Холстед крепко

зажмурил свои глаза, но это не помогло. Маленькое

стальное лезвие без особых усилий вспороло веко

его левого глаза и прорезало глазное яблоко с

омерзительным треском. Кровавая вязкая жидкость

начала быстро сочиться.

- Я вернулся от мертвых, и ты, кажется,

совсем не рад меня видеть, ты, неблагодарный сукин

сын.

 

Джордж Старк "Прогулка к Вавилону".

 

 1. ЛЮДИ БУДУТ ГОВОРИТЬ

 

 

                Номер журнала "Пипл" от 23 мая был самым обычным.

                Обложка была посвящена только что умершей знаменитости, звезде рок-н-ролла, который повесился в тюремной камере после начала судебного расследования в связи с хранением кокаина и других наркотиков. Внутри, под обложкой, читателям было предложено традиционное меню: девять нераскрытых убийств на сексуальной почве в малодоступной западной части штата Небраска; пышущий здоровьем и святостью гуру, который был уличен в совращении малолетних; домохозяйка из Мэриленда, вырастившая гигантскую тыкву; развод голливудской кинозвезды; свадьба в высшем свете Нью-Йорка; борец, выздоравливающий после сердечного приступа; комик, защищающий свое право носить индийский национальный костюм.

                В журнале также был напечатан очерк о некоем антрепренере из Юты, который рекламировал новейший боевик - куклу под именем "Да, мама! Да, мама! ", которая, по его мнению, выглядела точь-в-точь как "всеми любимая теща". Кукла была снабжена встроенным кассетным проигрывателем, выдававшим на гора диалоги типа "Обед никогда не остывал в моем доме, пока он рос, милочка" или "твой брат никогда не рычал по-собачьи, когда я приезжала к нему погостить пару неделек". Для того, чтобы заставить куклу реветь или подвывать, вам следовало не просто нажимать на закрепленную в ее спине клавишу - в этом случае она начинала свою болтовню, - а ударить эту проклятую штуковину ногой изо всех сил.

                - "Да, мама! " отлично сконструирована, ее набивочный материал гарантирует прочность, а также полную безопасность для стен и мебели, заявил гордый изобретатель, мистер Гаспар Уилмот (который, как говорилось в очерке, был однажды привлечен к суду за уклонение от уплаты налогов, но сумел выйти сухим из воды).

                А на странице тридцать третьей этого самого занимательного и наиболее информативного номера самого занимательного и информативного американского журнала была помещена традиционная для "Пипл" заставка - "Забавно, сильно и остро - БИОграфии".

                - "Пипл", - сказал Тад Бомонт своей жене Лиз, когда они сидели бок о бок за кухонным столом, перечитывая еще раз статью в журнале, - попадает прямо в точку. "БИО". Если вам не хочется "БИО", ПЕРЕЛИСТАЙТЕ СТРАНИЦЫ ДО РАЗДЕЛА "В БЕДЕ" и читайте о девушках, которых разделывают в дебрях Небраски.

                - Это не столь смешно, когда действительно всерьез подумаешь обо всем написанном, - ответила Лиз Бомонт, но тут же испортила все впечатление, хихикнув в своей маленький кулачок.

                - Не "ха-ха", а несомненно очень точно, - сказал Тад и снова начал пролистывать статью. Он машинально потер небольшой белый шрам на лбу, как это не раз случалось с Тадом, когда он находился в задумчивой рассеянности.

                В отличие от большинства реклам в "Пипле", страница для "БИО" была единственной, где слова занимали больше места, чем картинки.

                - Ты сожалеешь, что сделал это? - спросила Лиз. Она прислушалась, не разбудили ли они с Тадом своих близнецов, мирно спавших в соседней комнате.

                - Во-первых, - ответил Тад, - я не делал этого. Мы это сделали. Оба для одного, и один для обоих, помнишь?

                Он похлопал по картинке на второй странице статьи, изображающей его жену, демонстрирующую пару игрушечных гномов около Тада, восседающего за пишущей машинкой у стола, с которого свешивался закрученный лист бумаги. Было невозможно сказать, что именно, и было ли вообще что-либо написано на этой бумаге. Тад вышел в точности таким, каким он выглядел во время работы. Написание текста всегда было для него тяжелым занятием и не тем делом, которым он мог бы вполне полноценно заниматься на людях, особенно, если одним из наблюдателей выступал фотограф "Пипл". Это происходило вполне легко для Джорджа Старка, но не для Тада Бомонта. Лиз никогда не пыталась подойти к нему в те моменты, когда Тад старался - и иногда действительно с явным успехом - добиться чего-то за письменным столом.

                - Да, но...

                - Во-вторых...

                Он взглянул на фото Лиз с гномами и самого себя, взирающего на нее снизу вверх. Оба они старательно улыбались. Это выглядело особо привлекательно на лицах тех людей, которые, несмотря на их симпатичную внешность, весьма скупо тратят время даже на столь обычное дело как зубоскальство. Он вспомнил прошлые времена, когда служил железнодорожным проводником на Аппалачской линии в штатах Мэн, Нью-Гемпшир и Вермонт. В те дни у него был прелестный енот по имени Джон Уэсли Хардинг. Не то, чтобы он пытался как-то приручить Джона, но енот сам по себе привязался к Таду. Правда, старина Джон любил слегка кусаться, особенно когда ему давали отхлебнуть из бутылки, и это поведение енота вызывало у хозяина улыбку, похожую на нынешнюю.

                - Во-вторых, что?

                - Во-вторых, есть что-то забавное в одновременном оскале кандидата на Национальную книжную премию и его жены, глазеющих друг на друга, как два подвыпивших енота.

                - Тад, ты разбудишь двойняшек!

                Он попытался, но без особого успеха, приглушить взрыв гнева.

                - Во-вторых, мы выглядим как пара идиотов, хотя и я не возражаю быть чуточку таковым, - сказал он и, крепко обхватив жену, поцеловал ее в шею.

                В другой комнате сперва Уильям, а затем и Уэнди начали плач.

                Лиз попыталась строго посмотреть на мужа, но не смогла. Было слишком приятно слышать его смех. Это случалось совсем не часто. Звуки его смеха были полны экзотического шарма для нее. Тад Бомонт никак не соответствовал типу весельчака.

                - Моя вина, - произнес он. - Пойду успокою ребят.

                Он приподнялся, задел стол и чуть не опрокинул его. Он был воспитанным, но странно неуклюжим человеком, что сохранилось в нем с раннего детства.

                Лиз успела подхватить горшок с цветами, водруженный в самом центре стола, как раз в тот момент, когда он собирался съехать с края и грохнуться на пол.

                - Это точно, Тад, - сказала она и не смогла удержаться от смеха.

                Он присел снова за стол. Он не взял ее руку, а просто ласково погладил.

                - Слушай, детка, ты не жалеешь?

                - Нет, - ответила она. И короткая мысль пришла ей тут же в голову. Мне все же это причиняет неудобство. Не потому, что мы выглядим слегка глуповато, а потому... ну, я просто не знаю, почему. Это просто слегка неудобно для меня, это все.

                Мысль пришла, но осталась невысказанной. Было слишком приятно видеть его смеющимся. Она поймала его руку и слегка сжала ее.

                - Нет, - сказала она. - Я не жалею. Я думаю, это отлично. И если паблисити поможет "Золотой собаке", когда ты наконец решишься закончить эту проклятую штуковину, это будет еще лучше.

                Она встала и прижала его плечи к креслу, когда он попытался встать тоже, чтобы сопровождать Лиз в детскую.

                - Ты увидишь их в следующий раз, - объяснила она. - Я хочу, чтобы ты оставался здесь, пока твои подсознательные порывы разбить мой цветочный горшок окончательно не исчезнут.

                - О'кей, Лиз, - сказал он, улыбаясь. - Я люблю тебя.

                - Я тоже очень люблю тебя. - Она пошла в детскую, а Тад Бомонт снова начал листать страницы со своей рекламной "БИО".

                В отличие от большинства статей в "Пипл" "БИО" Тадеуша Бомонта начиналась не с полнополосной фотографии, а с весьма небольшой, занимающей менее четверти страницы журнала. Она невольно обращала на себя внимание, поскольку умелый оформитель журнала окантовал бордюром ту картинку с Тадом и Лиз, где они были сфотографированы на кладбище, в трауре. Шрифтовые линии под фото казались почти грубым контрастом с изображением наверху.

                На этом фото Тад стоял с лопатой, а Лиз с киркой. С одной стороны от них стояла тачка с другими кладбищенскими инструментами. На самой могиле были размещены несколько букетов, но это не мешало прочитать надпись на могильной плите:

 

ДЖОРДЖ СТАРК

1975-1988

Не самый приятный парень

 

                В почти чудовищном контрасте с этим местом и тем, что там произошло (а недавнее погребение было очевидно из самих дат, как и то, что скончавшемуся мальчику было отпущено совсем немного жизни), эти два могильщика пожимали друг другу свободные от инструментов руки поверх свежезасыпанного могильного дерна и радостно смеялись.

                Это позирование было, конечно, хорошо придумано. Все фотографии, иллюстрирующие статью - погребение тела, демонстрация гномов и еще одна с Тадом, одиноко бредущим по лесной тропинке, вероятно, "в поисках идей", были всесторонне обдуманы. Это было весело. Лиз покупала "Пипл" в супермаркете последние пять лет или около этого, но они оба проглядывали журнал лишь за ужином или, когда не было подходящей карманной книжки, в ванне. Тад время от времени изумлялся успеху журнала, обдумывая, послужило ли этому стремление "Пипл" показывать жизнь знаменитостей, всегда притягательную для массового читателя, либо просто удачная подача материалов со всеми этими огромными черно-белыми фотографиями и броским текстом, состоящим в основном из простых и банальных сентенций. Но ему никогда не приходило в голову поинтересоваться, не инсценированы ли все эти картинки.

                Фотографом оказалась женщина по имени Филлис Майерс. Она сообщила Таду и Лиз, что захватила с собой фото игрушечных медвежат в детских гробах, причем медвежата одеты в детские костюмы. Она надеялась продать свои шедевры ведущему нью-йоркскому издателю. Не позднее второго дня с начала их знакомства для взятия интервью Тад сообразил, что женщина прощупывает его насчет написания текста. "Смерть и игрушечные медвежата, сказала она, - будет окончательным и лучшим комментарием к американскому образу смерти, не так ли, Тад?"

                Он предположил, что ее весьма мрачные интересы не ограничатся только этим проектом и поэтому мало удивился, когда Майерс раздобыла надгробную плиту Джорджа Старка и привезла ее из Нью-Йорка. Это было папье-маше.

                - Вы не возражаете пожать руки перед ней, не так ли? - спросила она с улыбкой, которая была сразу и льстивой, и самодовольной. - Это произведет чудесный шок.

                Лиз посмотрела на Тада вопросительно и с некоторым ужасом. Затем они оба взглянули на эту треклятую плиту, привезенную из Нью-Йорка (штаб-квартира журнала "Пипл") в Кастл Рок, штат Мэн (летний дом Тада и Лиз), со смешанным чувством изумления и тревоги. На плите была надпись, привлекшая внимание Тада: "Не самый приятный парень".

                Если просуммировать все то, что хотел поведать журнал "Пипл" своим затаившим дыхание американским читателям о новой литературной знаменитости, то суть повествования оказалась бы чрезвычайно простой. Тад Бомонт был хорошо известным писателем, чей первый роман "Неожиданные танцоры" был выдвинут на Национальную книжную премию в 1972 году. Это, конечно, придавало вес автору среди литературных критиков, но ничуть не интересовало затаивших дыхание поклонников американских знаменитостей, для которых имя Тада Бомонта гроша ломаного не стоило. Все это произошло потому, что Бомонт опубликовал еще лишь один роман под своим подлинным именем. Тот человек, который действительно привлекал всеобщий интерес, не существовал как реальная личность. Тад написал один гигантский бестселлер и еще три имевших чрезвычайно большой успех романа под другим именем. И этим именем был Джордж Старк.

                Джерри Харкуэй, который являлся полномочным и единственным корреспондентом "Ассошиэйтед пресс" в Уотервилле, оказался первым распространителем истории о Джордже Старке после того, как литературный агент Тада, Рик Коули передал Луизе Букер из журнала "Паблишерс уикли" ту же сжатую информацию с одобрения Тада. Ни Харкуэй, ни Букер не смогли заполучить полного отчета по одной причине. Тад был непреклонен в своем желании уделять не слишком много внимания прилизанному льстивому коротышке из "Пипл" - Фредерику Клоусону, но и этого было вполне достаточно, чтобы поднять расходимость романа до той степени, которую в обычных условиях не смогли бы обеспечить ни "Ассошиэйтед пресс", ни профессиональный журнал книгоиздателей. Клоусон, как объяснял Тад Луизе и Рику, был просто тем осликом, который вытащил информацию на публику.

                По ходу того первого интервью Джерри задал вопрос, что за парень был Джордж Старк. "Джордж, - отвечал Тад, - был не самый приятный парень". Эта цитата выпрыгнула в заголовок интервью и вдохновила Майерс на всю эту комедию с могильной плитой, украшенной как раз той же надписью. Странный мир. Очень странный мир.

                Совсем неожиданно Тад опять разразился смехом.

                На черном фоне пониже фото Тада и Лиз на одной из прекрасных лужаек в Кастл Роке были оставлены две белые полоски с текстом.

                "ДОРОГОЙ УМЕРШИЙ БЫЛ ОСОБЕННО БЛИЗОК ЭТИМ ДВУМ ЛЮДЯМ", - гласила первая из них.

                "ТАК ПОЧЕМУ ОНИ СМЕЮТСЯ?" - вопрошала вторая.

                - Потому что мир - чертовски странное место, - сказал Тад и фыркнул в кулак.

                Лиз Бомонт оказалась не единственной, кто испытывал некоторые неудобства от столь странного паблисити. Тад и сам чувствовал себя неловко. И все же ему было трудно удерживаться от смеха. Он потерпел несколько секунд, а затем разразился хохотом, когда его глаза снова остановились на знаменитой строчке - НЕ САМЫЙ ПРИЯТНЫЙ ПАРЕНЬ. Попытки замолчать были столь же успешны, как затыкание дыр в плохо сделанной дамбе: как только вам удается ликвидировать течь в одном месте, она неизбежно появляется в другом.

                Тад подозревал нечто не совсем естественное в столь бессмысленном смехе - это была форма истерии. Он понимал, что юмор очень редко, если это вообще возможно, сопровождает подобные вещи. На самом деле, весь случай располагал к прямо противоположной веселью реакции.

                Нужно чего-то опасаться, может быть.

                Ты опасаешься этой чертовой статьи в журнале? Это то, что ты все время вспоминаешь? Глупо. Бояться быть осмеянным своими коллегами по факультету английской литературы, разглядывающими эти картинки и думающими, что ты, бедняга, видимо, немного тронулся.

                Нет. Ему нечего опасаться своих коллег и даже тех из них, которые жили на Земле, когда на ней еще разгуливали динозавры. Он, в конце концов, имеет кое-что, а также достаточно денег для того, чтобы начать жизнь пусть и не всегда под звуки праздничных труб - профессионального писателя, если только он того пожелает (Тад не был в этом полностью уверен, поскольку, хотя всегда не очень вникал в бюрократические и административные стороны университетской жизни, он чрезвычайно увлекался чисто преподавательской деятельностью). Нет, поскольку он уже однажды прошел через пересуды коллег, нимало этим не озаботясь, несколько лет тому назад.

                По-настоящему его заботило лишь то, что думают его друзья, а они, как и приятели Лиз, в некоторых случаях были и его коллегами по работе. Однако он был склонен надеяться, что именно близкие им люди легче всего догадаются, что это была лишь шутка, розыгрыш.

                Если чего и следовало бояться, то...

                - Остановись, - приказал его мозг тем сухим и жестким тоном, который сразу ставил на место его самых непослушных и самоуверенных студентов-старшекурсников, заставляя их бледнеть и умолкать после замечания Тада. Прекрати эту глупость немедленно.

                Нехорошо. Этот голос был безотказным оружием против зарвавшихся студентов, но не имел никакого воздействия на самого Тада.

                Он снова глянул на фото, в этот раз не обращая никакого внимания на выражение лиц жены и самого себя, исполнявших роль пары клоунов, которые разыгрывают хорошо отрепетированный трюк.

 

ДЖОРДЖ СТАРК

1975-1988

Не самый приятный парень

 

                Это было причиной его опасений.

                Эта могильная плита. Это имя. Эти даты. Эта мрачная эпитафия, которая, хотя и заставила его мычать от смеха, заложила еще кое-что под изнанку этого смеха.

                Это имя. Эта эпитафия.

                - В конце концов, неважно, - пробормотал Тад. - Сукин сын ныне мертв.

                Но беспокойство оставалось.

                Когда Лиз вернулась с умытыми и переодетыми близнецами, по одному на каждой руке, Тад снова перечитывал текст.

 

"Убил ли я его?"

                Тадеуш Бомонт, один из самых многообещающих и талантливых американских романистов. Выдвиженец на Национальную книжную премию 1972 года за "Неожиданных танцоров", задумчиво повторил вопрос. Он выглядел чуть-чуть смущенным. "Убийство", - заговорил он снова очень тихо и мягко, как будто само это слово никогда не приходило ранее ему на ум... хотя именно убийство было почти тем единственным делом, которым был действительно заполнен мозг второй, "темной половины" писателя, как называл Бомонт Джорджа Старка.

                Из своего широкогорлого кувшина, стоящего позади старомодной пишущей машинки "Ремингтон", он вытягивает карандаш фирмы "Бэрол блэк бьюти" (которым и только которым мог писать Старк согласно Таду Бомонту) и начинает его слегка покусывать. Если приглядеться к доброй дюжине других карандашей в кувшине, легко убедиться, что их обкусывание - милая привычка хозяина.

                "Нет, - наконец говорит он, ставя карандаш на место. - Я не убивал его". - Он улыбается. Бомонту тридцать девять, а когда он улыбается, его легко принять за одного из его же собственных студентов. - "Джордж умер естественной смертью".

                Бомонт утверждает, что Джордж Старк был идеей его жены. Элизабет Стефенс Бомонт, спокойная и милая блондинка, отказывается от чести быть единственной изобретательницей. "Все, что я сделала, - объясняет она, было предложение написать роман под вымышленным именем и посмотреть, что из этого получится. Тад испытывал серьезное противодействие со стороны коллег-писателей, и ему был нужен стартовый скачок. И на самом деле, смеется она, - Джордж Старк сильно помогал Таду все это время. Следы его присутствия нередко попадались мне в доме, особенно, когда Тад не успевал их выкинуть до моего появления. Однажды он попался мне на глаза, выходя из туалета".

                Как и у большинства своих сверстников, проблемы Бомонта несколько сложнее и глубже, чем просто зависть и помехи со стороны писательского цеха. По крайней мере два популярных писателя, которые отказали нам в праве прямо их цитировать и называть, заявили, что их беспокоило психическое состояние Бомонта во время его творческого кризиса между первой и второй книгами. Один из них утверждает, что подозревал возможность самоубийства Бомонта после публикации "Неожиданных танцоров", которая вызвала куда больше критики, чем денежных поступлений.

                На вопрос, думал ли он о самоубийстве, Бомонт только качает головой и говорит: "Это идея для глупца. Настоящая трудность связана не с приемом у читателя, а с противодействием уже сформировавшегося блока писателей. И даже мертвые писатели продолжают цепляться за живых, мешая им двигаться дальше".

                Тем временем Лиз Бомонт проводила "обработку" - слово Бомонта - идеи псевдонима. "Она сказала, что я могу прихлопнуть все мои проблемы одним ударом, если только сам того пожелаю. Я могу написать любую понравившуюся мне штуковину без "Нью-Йорк таймс бук ревью", подглядывающего через мое плечо, чем именно я сейчас занимаюсь за письменным столом. Она сказала, что я, если только захочу, могу выдать вестерн, детектив, научно-фантастический роман. Или написать криминальный роман".

                Тад Бомонт усмехается.

                "Я думаю, что последнее предложение не было чисто случайным. Она догадывалась, что я вынашивал идею такого романа, но никак не мог найти нужной зацепки.

                Идея псевдонима была своего рода путеводной для меня. Она обеспечивала свободу подобно секретному трюку исчезновения через люк, если вы понимаете, что я подразумеваю.

                Но было и еще кое-что. То, что очень трудно объяснить".

                Бомонт протягивает руку к тонко заточенным карандашам в кувшине, но затем передумывает. Он смотрит в окно кабинета на зеленеющие весенние деревья.

                "Мысль о писательстве под псевдонимом была подобна идее стать невидимкой, - наконец произносит он, почти запинаясь на каждом слове. Чем больше я обыгрывал эту идею, тем больше я ощущал, что я буду... ну... возрождать самого себя".

                Снова его рука протягивается к кувшину, и на этот раз она захватывает карандаш, в то время как его мысли уже далеко отсюда.

                Тад перевернул страницу и глянул на двойняшек, сидящих в их сдвоенном высоком кресле. Двойня "брат-сестра" всегда имеет чисто братские или братско-сестринские (если вы боитесь упреков в мужском шовинизме) черты сходства. Уэнди и Уильям были, однако, настолько похожи, что казались абсолютно одинаковыми, не будучи таковыми.

                Уильям улыбался Таду, глядя из-за своей бутылочки.

                Уэнди также улыбалась отцу, глядя из-за своей бутылочки, но ее отличала одна принадлежность, которой не успел обзавестись ее братец единственный передний зуб, который прорезался без всякой боли, появившись во рту столь же бесшумно, как перископ подводной лодки на поверхности океана.

                Уэнди сняла руку с бутылочки. Открыла ладонь, показывая какая она чистая и розовая. Сжала снова. Разжала. Это ее любимое занятие.

                Не глядя на нее, Уильям снял одну из своих рук со своей бутылочки и проделал все то же самое. Это его любимое занятие.

                Тад молча поднял руку со стола и сделал все в точности, как дети.

                Двойняшки радостно заулыбались.

                Он глянул на журнал снова.

                - "Ах, "Пипл", - подумал он, - где бы мы были и чем бы мы были без вас? Это американское звездное время, кроме шуток".

                Писатель, конечно, вылил на читателей всю свою горечь, которая особенно в нем накопилась за долгое четырехлетие после провала попытки получить Национальную книжную премию за "Неожиданных танцоров", - но этого следовало ожидать, и он не очень беспокоился своим интеллектуальным стриптизом. С одной стороны, не все было так уж и грязно, а, с другой, ему всегда было легче жить с правдой, чем с ложью. По крайней мере, на длинной дистанции.

                Конечно, возникает вопрос, имеют ли что-нибудь общее журнал "Пипл" и "длинная дистанция".

                Ну хорошо. Сейчас уже слишком поздно.

                Имя парня, написавшего про него текст, было Майк - он это хорошо помнил, но как фамилия этого Майка? Если только вы не граф, рассуждающий о наследстве, или кинозвезда, сплетничающая о других кинозвездах, ваша фамилия всегда будет помещена в самом низу статьи для "Пипл". Тад перелистал четыре страницы (две из которых были заняты полностью рекламой) чтобы найти, наконец, фамилию корреспондента. Майк Дональдсон. Когда Тад спросил его, неужто кто-нибудь в мире всерьез интересуется и озабочен тем фактом, что Бомонт написал несколько книг под другим именем, Дональдсон ответил так, что сильно рассмешил Тада: "Отчеты свидетельствуют, что большинство читателей "Пипл" имеют чрезвычайно узкие носы. Потому в них очень трудно ковырять, и они вынуждены лезть в чужие дела и души. Они прямо-таки жаждут узнать все, что можно, о вашем приятеле Джордже".

                - Он не мой приятель, - отвечал Тад, все еще смеясь.

 

                Лиз подошла к столу.

                - Тебе нужна моя помощь? - спросил Тад.

                - Все в порядке, - ответила она. - Я собираюсь приготовить немного смеси для детей. Ты еще не устал от самолюбования?

                - Не совсем, - бесстыдно заявил Тад и вернулся к статье.

 

                "Труднее всего было с именем, - продолжает Бомонт, слегка трогая карандаш. - Оно очень важно. Я знал, что оно должно работать. Я знал, что оно может разбить тот самый писательский блок, с которым я сражался... если я буду иметь двойника. Настоящего двойника, то есть абсолютно независимого от меня самого".

                Как он выбрал Джорджа Старка?

                "Ну, был такой автор криминальных романов по имени Дональд Уэстлейк, - объясняет Бомонт. - И под своим настоящим именем он написал много забавных юморесок об американской жизни и правах.

                Но начиная с ранних шестидесятых и до середины семидесятых годов, он написал серию романов под псевдонимом Ричард Старк, и эти книги очень отличаются от вышедших под настоящим именем автора. Серия посвящена профессиональному грабителю по имени Паркер. У него нет прошлого, нет и будущего, и нет других интересов, кроме краж и грабежей.

                По каким-то причинам, которые знает только сам Уэстлейк, он прекратил в конце концов писать романы о Паркере. Но я никогда не забуду сказанное Уэстлейком уже после раскрытия тайны своего псевдонима. Он заявил, что он сам писал свои книги в солнечные дни, а Старк творил только в дождливое ненастье. Мне это очень понравилось, поскольку именно тогда для меня были сплошные дождливые дни, между 1973 и 1975 годами.

                В лучших книгах той серии Паркер куда больше напоминает робота-убийцу, чем человека. Тема ограбления грабителей является практически неизменной в этих книгах. И Паркер проходит сквозь негодяев других негодяев, хочу я сказать - в точности как робот, запрограммированный лишь на одну цель. "Я хочу мои деньги", - говорит он, и это все, что он говорит. "Я хочу мои деньги, я хочу мои деньги". Вам это не напоминает любого из нас?"

                Интервьюер кивает. Бомонт описывает Алексиса Мэшина, главного героя первого и последнего романа Джорджа Старка.

                "Если бы "Путь Мэшина" заканчивался на той же ноте, что и его начало, я бы навсегда упрятал роман в письменный стол, - говорит Бомонт. Издавать его было бы чистым плагиатом. Но примерно через четверть этого пути роман обрел свою собственную жизнь, и все встало на свои места".

                Интервьюер спрашивает, правда ли, что Бомонт после долгой работы над книгой узрел ожившего Джорджа Старка и даже беседовал с ним.

                "Да, - отвечает Бомонт. - Но хватит об этом".

 

                Тад перестает читать и почти готов разразиться новым приступом хохота помимо своей воли. Близнецы, видя улыбку отца, также приходят в состояние еще большего восторга. Тад, наконец, произносит:

                - Боже, как же это мелодраматично! Ты заставил это прозвучать, как финальную сцену из "Франкенштейна", когда молния бьет в самую высокую башню замка и испепеляет чудовище!

                - Я, видимо, не смогу сегодня покормить ребят, если ты не остановишься, - заметила Лиз таким тоном, что Тад понял всю несвоевременность своей попытки поцеловать ее.

                - Остановиться?

                - Ты улыбаешься, они улыбаются. Я не могу кормить все время улыбающегося ребенка, Тад.

                - Извини, - сказал он виновато и взглянул на двойняшек. На их лицах сияли как две капли воды похожие улыбки.

                Он опустил глаза и продолжил чтение.

 

                "Я начал "Путь Мэшина" одной из ночей 1975 года, когда выдумал это имя. Но была еще одна вещь. Я заложил лист бумаги в машинку, собираясь печатать текст... но затем мне пришлось вынуть эту бумагу. Я-то печатал все свои произведения на машинке, но Джордж Старк, видимо, этого никогда не делал".

                По лицу Бомонта снова скользнула улыбка.

                "Может быть, это потому, что ему не пришлось пройти курсы машинописи в тех каменных отелях, где он проводил большую часть своей жизни".

                Бомонт имеет в виду краткую биографию Джорджа Старка, напечатанную на суперобложке боевика, где говорится, что автору книги тридцать девять лет, и что Старк побывал в трех тюрьмах, отбывая сроки за поджог, хранение оружия и покушение на убийство. Суперобложка, однако, далеко не единственный источник информации об авторе скандального бестселлера. Бомонт также подразумевает автобиографический очерк для "Дарвин пресс", в котором он подробно и столь натурально описывает детали жизненного пути своего литературного двойника, что можно позавидовать воображению выдающегося романиста. В этом жизнеописании указаны все вехи и этапы пути к славе Джорджа Старка, от его рождения в Манчестере, штат Нью-Гемпшир до последнего местожительства в Оксфорде, штат Миссисипи. Не указано лишь то, что Старк погребен шесть недель тому назад на кладбище Хоумленд в Кастл Роке, штат Мэн.

                "Я нашел старую тетрадь для записей в одном из ящиков моего письменного стола, а также пользуюсь этим", - он показывает на кувшин с карандашами и кажется несколько удивленным, обнаружив один из них в своей руке. - "Я начал писать и все, что помню - это то, что Лиз в середине ночи спросила меня, собираюсь ли я, наконец, ложиться спать".

                Лиз Бомонт имеет собственные воспоминания о той ночи. Она говорит: "Я проснулась без четверти двенадцать и заметила, что он еще не ложился. Я подумала: "Значит, он работает". Но я не услышала звуков машинки, что меня немного удивило".

                По ее лицу видно, что удивление ее тогда было куда сильнее.

                "Когда я спустилась из спальни в кабинет мужа и увидела его царапающим что-то в этой тетрадке, я прямо-таки остолбенела, - смеется она. - Его нос почти касался бумаги".

                Интервьюер спрашивает, почувствовала ли она облегчение, увидев эту картину.

                Своими мягким и спокойным голосом Лиз отвечает: "Очень, сильное облегчение".

                "Я захлопнул тетрадь и увидел, что написал шестнадцать листов без каких-либо помарок и исправлений, - говорит Бомонт. - 3а это время я исписал карандаш почти на три четверти, пользуясь точилкой". Он смотрит на кувшин с выражением, которое можно одновременно принять и за меланхолию и за скрытый юмор. - "Я предполагаю, что мне нужно теперь убрать эти карандаши после смерти Джорджа Старка. Я сам не умею ими работать. Я пытался. Но ничего не выходит. Что до меня, то я не могу обойтись без машинки. Моя рука иначе тут же устает, а мозг тупеет".

                Он бросает на собеседника быстрый взгляд и загадочно подмигивает.

 

                - Милая, - он взглянул на жену, которая вся была поглощена нелегкой работой по запихиванию в рот Уильяма последних ложек смеси. Ребенок с не меньшим усердием стремился отправить подношение себе на нагрудник.

                - Что?

                - Глянь на меня, всего секунду.

                Она обернулась.

                - Это очень загадочно?

                - Нет, дорогой.

                - Я тоже думаю, что не так уж.

 

                Конец очерка - это еще одна ироническая глава в длинной истории, которую Тад Бомонт называет не иначе как то, что только "чудаки именуют романом".

 

                "Путь Мэшина" был опубликован в июне 1976 года в небольшом издательстве "Дарвин пресс" ("сам" Бомонт печатается в куда более престижном "Даттоне") и произвел подлинную литературную сенсацию, выйдя в списке бестселлеров на первое место на обоих побережьях Америки. Роман был экранизирован как сногсшибательный кинобоевик.

                "Долгое время я ожидал, что кто-нибудь обнаружит, что я был Джорджем, а Джордж был мною, - говорит Бомонт. - Копирайт был зарегистрирован на имя Джорджа Старка, но мой литературный агент, как и его жена (она теперь уже экс-жена, но по-прежнему сотрудничает с ним), да и вся верхушка, и даже контролер-бухгалтер "Дарвин пресс" знали правду. Он должен был знать ее хотя бы потому, что Джордж умел писать длиннейшие романы, но никак не мог научиться самостоятельно подписывать банковские чеки. И, конечно, налоговое управление тоже должно было быть в курсе дел. Поэтому Лиз и я ждали примерно года полтора, что найдется некто, который разрушит всю эту комедию. Но этого не случилось. Я думаю, что мне здесь просто очень сильно и глупо повезло.

                Все это доказывает, что когда ты уверен в невозможности скрыть что-либо от болтунов, они все почему-то придерживают языки".

                Вернемся к тем следующим десяти годам, когда блистательный мистер Старк, куда более плодовитый, чем его вторая половина, опубликовал еще три романа. Ни один из них не смог повторить небывалый успех "Пути Мэшина", но все они занимали места вверху в списках бестселлеров.

                После длительной паузы, вызванной раздумьем, Бомонт начинает рассуждать о причинах своего решения прекратить столь выгодную ему мистификацию публики: "Вы должны помнить, что Джордж Старк был всего лишь выдумкой, не более того. Я с удовольствием вел эту игру долгое время... и, черт побери, парень делал мне деньги. Я их называл "мои-твои деньги". Одно только сознание того, что я в любой момент могу бросить преподавание н заняться только писательской работой, производило для меня гигантский эффект освобождения от всех этих комплексов.

                Но мне хотелось писать и свои собственные книги, и Старк начинал выпадать из игры. Он мешал мне. Все было очень просто. Я знал это, Лиз знала, мой агент тоже знал... Я думаю, что даже редактор Джорджа в "Дарвин пресс" понимал это. Если бы я продолжал сохранять сей секрет, соблазн написать еще один роман Джорджа Старка в конце концов одолел бы меня. Я столь же подвержен завлекающему зову денег, как и любой другой человек. Решение поэтому нужно было принимать окончательно и бесповоротно.

                Другими словами, нужно было раскрыться перед публикой. То, что я и делаю. И как раз сейчас".

 

                Тад оторвался от статьи с грустной усмешкой. Сразу же вдруг ощутилась некоторая искусственность и натянутость его веселья по поводу фото в "Пипл". Потому что не только фотографы журнала умели подавать свой материал так, как это хотели и ожидали неискушенные в литературе читатели. Он понял, что и большинство интервьюеров умеют это, в большей или меньшей степени. Но он считал, что он мог бы быть несколько поискуснее простого литератора в подаче материалов этого типа; он все же романист... а романист оказался просто парнем, которому платят за его вранье. Чем больше вранья, тем больше денег.

                Старк, можно сказать, выходил за грань обычного. В этом была вся штука.

                Как прямолинейно.

                Как успешно.

                Как все это отдает дерьмом.

                - Милая?

                - Мм?

                Она пыталась привести лицо Уэнди в относительный порядок. Уэнди была не в восторге от этой идеи. Она энергично мотала из стороны в сторону своей маленькой заляпанной нашей головкой, а Лиз старалась стереть следы пиршества влажной салфеткой. Тад подумал, что в конце концов жена схватит негодницу, если только не устанет до этого в бесплодной борьбе. Уэнди, судя по всему, также учитывала эту спасительную для нее возможность.

                - Не зря ли мы лгали по поводу участия Клоусона во всем этом?

                - Мы не лгали, Тад. Мы просто не называли его имя.

                - И он был пустяковым мужиком, правда?

                - Нет, дорогой.

                - Нет?

                - Нет, - ответила Лиз суровым тоном. Она только что занялась лицом Уильяма. - Он был грязным маленьким пресмыкающимся.

                Тад фыркнул:

                - Пресмыкающимся?

                - Точно. Пресмыкающимся.

                - По-моему, я впервые в жизни слышу этот научный термин.

                - Я увидела его на коробке с видеокассетой, когда ходила в угловой магазин. Фильм ужасов назывался "Пресмыкающиеся". И я подумала: "Чудесно. Кто-то догадался снять фильм о Фредерике Клоусоне и его семейке. Не забыть бы рассказать об этом Таду". Но забывала сделать это раньше.

                - Так ты считаешь, что здесь все о'кей?

                - В самом деле, все о'кей, - ответила она.

                Она указала рукой с мокрой салфеткой сперва на Тада, затем на открытый журнал.

                - Тад, ты урвал свой кусок мяса с этого. Люди получили свой кусок тоже. А Фредерик Клоусон получил кусок дерьма... но это единственное, что он заслужил.

                - Спасибо, - произнес он.

                Она пожала плечами.

                - Будь уверен. Ты иногда слишком терзаешь себя, Тад.

                - Это беспокоит тебя?

                - Да, все беспокоит... Уильям, ты сейчас у меня доиграешься! Тад, если бы ты помог мне сейчас немножко...

                Тад закрыл журнал и понес Уильяма в детскую следом за Лиз, которая несла Уэнди. Засыпающий ребенок был теплым и приятно отяжелевшим, его руки обвились вокруг шеи Тада, а сам Уильям еще пытался таращиться на мир со своим обычным интересом ко всему вокруг себя. Лиз уложила Уэнди на одну половину стола для пеленания младенцев, Тад сделал то же самое с Уильямом на другой стороне. Лиз успела чуть раньше управиться с Уэнди.

                - Значит, - сказал Тад, - мы должны закончить всю эту историю с "Пипл"? Верно?

                - Да, - ответила она и улыбнулась. Что-то в этой улыбке показалось Таду не совсем искренним, но он помнил свой собственный ненормальный смех и решил ничего не уточнять. Иногда он был совсем не уверен в правильности некоторых мыслей и поступков - это было своего рода умственным аналогом его физической неуклюжести - и тогда полагался во всем на Лиз. Она редко упрекала его в нерешительности, но он видел печать усталости в ее глазах, когда заходил слишком далеко в самокопании. Что она могла сказать? Ты слишком терзаешь себя, Тад.

                Он тщательно запеленал Уилла и закрепил страховочную лямку на животе ребенка, поскольку еще во время этих операций Уилл делал все возможное чтобы скатиться со стола и покончить жизнь самоубийством.

                - Буггууа! - завопил Уилл.

                - Да, - согласился Тад.

                - Диввии, - провозгласила Уэнди.

                Тад согласно кивнул:

                - Это тоже очень верно.

                - Хорошо, что он умер, - вдруг сказала Лиз.

                Тад взглянул на нее. Он задумался на секунду, затем кивнул. Не было необходимости уточнять, кто был он, они оба это знали.

                - Да.

                - Мне он никогда не нравился.

                - Это ведь почти относится к твоему мужу, - готов был ответить Тад, но не стал. Здесь ведь нет ничего странного и обидного, поскольку Лиз говорит не о нем. Не только методы письма Джорджа Старка существенно отличали его от Тада.

                - Мне тоже, дорогая, - сказал он. - Что у нас на ужин?

 

 

 3. НАРУШАЯ ВЕДЕНИЕ ДОМАШНЕГО ХОЗЯЙСТВА

 

 

                Этой ночью Тад увидел кошмарный сон. Он проснулся почти в слезах и дрожа, как щенок, застигнутый грозой. Он повстречался во сне с Джорджем Старком, причем последний был теперь агентом по продаже недвижимости, а не писателем, который всегда стоял позади Тада, воплощаясь лишь в голос и в тень.

                Автобиография Старка для "Дарвин пресс", которую Тад написал незадолго до написания "Голубых из Оксфорда", второго по счету шедевра Джорджа Старка, утверждала, что Старк управлял грузовым пикапом марки "Дженерал моторс" 1967 года выпуска. Этот грузовичок должен был быть выкрашенным в весенние светлые цвета. Во сне, однако, они неслись в мрачно-черном "Торнадо", и Тад понимал, что пикапом здесь и не пахнет. Это был турбореактивный катафалк.

                "Торнадо" был окрашен целиком в черное и никак не напоминал автомобиль агента по продаже недвижимости. Тад все смотрел на него через плечо, пока они шли к дому Старка, который почему-то хотел показать его Бомонту. Он подумал, что ему придется увидеть Старка в доме, и какой-то ужас заполнил сердце Тада. Но сейчас Старк стоял как раз за плечом Тада (хотя он никак не мог взять в толк, откуда Старк прошмыгнул туда столь быстро и бесшумно). Тад мог видеть только автомобиль, этого черного тарантула, ослепительно сверкающего в солнечном свете. На заднем бампере была наклейка. "МОДНЫЙ СУКИН СЫН" - гласила она. Слова были окаймлены слева и справа черепом и двумя скрещенными когтями.

                Дом, в который Старк привел Тада, был на самом деле его домом - не тем главным, зимним домом в Ладлоу, неподалеку от университета, а летним домиком в Кастл Роке. Позади здания открывался пейзаж зимнего озера, и Тад отчетливо слышал потрескивание ледяных волн, набегающих на берег. За входной калиткой висела небольшая табличка с объявлением "ПРОДАЕТСЯ".

                - Отличный домик, не так ли? - Старк почти прошептал это из-за спины Тада. Его голос был столь ласков, что напоминал урчание избалованного домашнего кота.

                - Это мой дом, - ответил Тад.

                - Ты не прав. Хозяин этого дома мертв. Он убил жену и детей, а затем и самого себя. Он вытащил затычку. Только и всего - и привет родителям. Он имел эту затычку в самом себе. Но тебе не следует столь тяжело все это переживать. Ты мог бы сказать, что это было чертовски приятно.

                - Разве это смешно? - собирался Тад спросить Старка, и ему казалось особенно важным показать собеседнику, что он ничуть не боится его. Причина была в том, что Тад был объят ужасом. Но еще до того, как он сумел найти слова для вопроса, огромная рука, которая, казалось, была лишена ясных очертаний (хотя это было и трудно наверняка утверждать из-за тени от большой пальмы, падавшей на собеседников), протянулась через плечо Тада и покачала связкой ключей перед его носом.

                Ключи не позванивали. Если бы это было так, он бы что-нибудь вымолвил, может быть, даже отодвинул бы эти проклятые ключи от лица, чтобы показать, как мало на него действует этот страшный человек, упорно держащийся за его спиной. Но рука придвигала ключи вплотную к его лицу. Тад был вынужден схватить связку, грозившую разбить его нос.

                Он вставил один из ключей в замок наружной двери из гладко отполированного дуба, снабженной крохотным медным дверным молотком, очень похожим на маленькую птичку. Ключ повернулся легко, и это было странно, поскольку он был вовсе не дверным ключом, а ключом от пишущей машинки на длинном стальном пруте. Все прочие ключи в связке оказались отмычками, которыми пользуются взломщики.

                Он взялся за ручку двери и повернул ее. Как только он это сделал, обрамленная металлом древесина на двери сморщилась и растрескалась сама собой, что сопровождалось серией хлопков, столь же громких, как при пожаре. Между досками двери вспыхнул огонь. Повалил дым. На двери были декоративные щеколды из металла с чеканкой, одна из них грохнулась на лестницу прямо под ноги Таду.

                Он вошел внутрь.

                Он не хотел этого; ему хотелось остаться на крыльце и спорить со Старком. И не только! Убеждать того, спросить, зачем, во имя Господа, Старк сделал это, поскольку войти внутрь дома было еще ужаснее и страшнее, чем впечатление от встречи с самим Старком. Но это был сон, кошмарный сон, и ему казалось, что причина всех кошмаров - отсутствие самообладания. Это напоминало ощущение от катания на американских горах, когда кажется, что ты в любую секунду после наклона или толчка можешь врезаться в кирпичную стену и погибнуть так же легко и просто, как насекомое под ударом хлопушки для мух.

                Знакомая до мелочей прихожая показалась ему сейчас совершенно чужой, почти мрачной. Бросалось в глаза отсутствие выгоревшей ярко-красной ковровой дорожки, которую Лиз давно уже угрожала заменить, но никак не осуществляла сие намерение... и хотя это казалось слишком незначительной деталью во время кошмара, это было тем, к чему он не раз возвращался позднее, поскольку именно это наиболее полно и точно отражало его ужас ужас независимо от содержания самого сна. Можно ли считать безопасной чью-то жизнь, если даже такая пустяковая вещица, как ковровая дорожка в прихожей, может вызывать столь сильные чувства разрыва, дезориентации, печали и страха?

                Ему не понравились звуки, напоминающие эхо, сопровождавшие его шаги по деревянному полу. Они не только производили впечатление, что убеждают Тада в правоте слов негодяя, который неотступно следовал за ним. Они доказывали полную пустоту и отсутствие жизни в доме. Но ему еще больше не нравились эти звуки, поскольку шаги Тада и шуршание его собственных подошв звучали как-то потерянно и безнадежно несчастливо.

                Ему хотелось повернуться и уйти, но он никак не мог сделать этого. Потому что Старк был сзади него, и почему-то он знал, что Старк сейчас держит в руках те самые страшные ножницы Алексиса Мэшина, которыми их хозяин изуродовал в конце романа "Путь Мэшина" лицо другого ублюдка.

                Если он обернется, Джордж Старк может слегка обкорнать его.

                Хотя дом был и пуст, но за исключением дорожек и ковров (в том числе и ковра, закрывавшего весь пол в гостиной) вся мебель и обстановка были на месте.

                Ваза с цветами стояла на маленьком столике в конце прихожей, откуда можно было пройти либо прямо в гостиную с круглым потолком и окном во всю стену, открывающим вид на озеро, либо повернуть направо в кухню. Тад коснулся вазы, и она разлетелась на кусочки, выпустив облако едкого керамического порошка. Застоявшаяся вода испарилась, и полдюжины садовых роз, стоявших в вазе, увяли и почернели в центре столика. Он потрогал сам стол. Поверхность издала сухой треск разрыва, и стол раскололся пополам, но не упал на пол, а остался стоять.

                - Что ты сделал с моим домом? - воскликнул Тад, обращаясь к стоящему за ним человеку, не решаясь повернуть к нему голову. У него не было нужды проверять наличие этих ужасных ножниц, которыми еще до того, как Нони Гриффитс разукрасила щеки Мэшина красно-белыми бороздами и выколола ему глаз, сам Мэшин любил освежевывать носы своих "конкурентов по бизнесу".

                - Ничего, - отвечал Старк. Таду не надо было проверять, улыбается ли этот негодяй, поскольку эта улыбка явно слышалась в голосе собеседника. Ты сделал это, старина.

                Затем они оказались на кухне.

                Тад зацепил печь, и она раскололась пополам, как забитый грязью старый колокол. Нагревательные спирали вытянулись вверх и покривились. Омерзительное зловоние исходило из темной расщелины посередине печи, и, наклонившись, он увидел индейку. Она загнила, и темная жидкость с какой-то начинкой вытекала из живота птицы.

                - В местечке пониже, чем здешнее, мы называли это дурацкой фаршировкой, - заметил Старк из-за его плеча.

                - Что ты имеешь в виду? - спросил Тад. - Где, по-твоему, находится местечко пониже?

                - Эндсвилл, - спокойно ответил Старк. - Это то местечко, где сходятся все железнодорожные пути, Тад.

                Он еще что-то добавил, но Тад пропустил дальнейшее мимо ушей. На полу лежал кошелек Лиз, и Тад перепрыгнул через него. Когда он ухватился, чтобы не упасть, за кухонный стол, то раскололся на мелкие щепки и обсыпал линолеум древесными опилками.

                - Прекрати немедленно! - закричал Тад. - Я хочу проснуться! Я ненавижу ломать вещи!

                - Ты всегда был неуклюжим, старина, - сказал Старк.

                - Я не должен, - взволнованно ответил Тад. - Я не должен быть неуклюжим. Я не должен ломать вещи. Когда я осторожен, все в полном порядке.

                - Да... очень плохо, что ты перестал быть столь осторожным, - сказал Старк, с той самой наполнявшей его голос гнусной улыбочкой. И они оказались в заднем чулане.

                Там была Лиз, сидевшая поджав ноги в углу у двери, ведущей в сарай для дров. Один чулок был надет, другой спущен с ноги. Она носила нейлоновые чулки, и Тад мог видеть спустившуюся петлю на одном из них. Ее голова была опущена, ее медово-светлые волосы закрывали лицо. Он не хотел смотреть на ее лицо. Как ему не хотелось видеть ни лезвие, ни усмешку Старка, поскольку он и так знал, что они присутствуют здесь, так ему совсем не нужно было видеть лицо Лиз, чтобы убедиться, что она не спит и не в обмороке, а просто мертва.

                - Включи свет, и тебе будет лучше видно, - посоветовал Старк все тем же улыбающимся голосом человека, просто-проводящего-время-со-своим-лучшимприятелем. Он положил руку Таду на плечо, указывая на лампы, которые сам Тад устанавливал здесь. Они были электрические и выглядели одинаково: два фонаря "молнии", закрепленные на деревянном шпинделе и управляемые реостатом на стене.

                - Я не хочу видеть!

                Он пытался сказать это твердым и уверенным тоном, но все происходило помимо его волн. Он смог услышать какую-то запинку в своем ответе, что показывало его скрытую готовность разрыдаться. А то, что он сказал, видимо, не имело никакого значения, поскольку он приблизился к реостату на стене. Когда он щелкнул переключателем, из-под его пальцев брызнули голубые, не причинявшие боли искры от электродуги. Ручка реостата потемнела, сорвалась со стены и пролетела по комнате подобно миниатюрной комете. Она разбила небольшое окно и скрылась в полумраке начинающегося дня.

                Электрические фонари светились неестественно ярко, а шпиндель начал поворачиваться и закручиваться спиралью, посылая движущиеся по комнате тени, которые кружились в каком-то лунатическом танце. Сперва у одной, а затем и у другой лампы лопнул стеклянный колпак, осыпав Тада осколками.

                Почти ни о чем не думая, он наклонился и обхватил тело своей жены, желая вытащить его до того, как на нее обрушится тяжелый деревянный шпиндель. Этот импульс был столь силен, что заглушил все прочие, включая и осознание того, что в сущности данный поступок не имеет смысла, она мертва. Старк мог обрушить на нее небоскреб "Эмпайр Стейт Билдинг", и даже это ей уже никак не могло бы повредить. Ей уже ничто более не могло повредить, в любом случае.

                Когда он просунул свои руки под нее и соединил ладони на ее лопатках, тело Лиз подалось вперед, а голова запрокинулась. Кожа на лице потрескалась, как поверхность китайской вазы эпохи Мин. Ее глаза внезапно раскрылись. Ядовитая зеленая жижа, еще тепловатая, хлынула на его лицо. Ее рост открылся, и зубы блеснули. Он ощутил их прикус на своих щеках. Ее язык вывалился изо рта и свесился на воротник ее сорочки, как кровавая змея.

                Тад начал истерически хохотать - слава богу, во сне, а не наяву, поскольку тогда бы он напугал Лиз на всю жизнь.

                - Я не сделаю тебе куриного обрезания, - мягко сказал Джордж Старк. Его голос теперь не был улыбчивым. Он был холоден как ноябрьское озеро в Кастл Роке. - Запомни это. Ты не хочешь иметь дело со мной, поскольку когда ты со мной...

                Тад проснулся, судорожно вздрагивая. Его лицо было влажно, подушка, в которую он конвульсивно спрятал лицо, была тоже влажной. Этой влагой могли быть либо испарина, либо слезы.

                "... Когда ты со мной, ты трахаешь наилучшего", - вспомнил он и договорил в подушку, затем лег на нее, прижав колени к груди и подрагивая всем телом.

                - Тад? - пробормотала Лиз в своем, очень далеком от него сне. Близнецы о'кей?

                - О'кей, - успокоил он. - Я... ничего. Спи дальше.

                - Да, что-то... - Она сказала еще что-то, но Тад уже не улавливал смысл ее слов. Он был занят воспоминанием о фразе Старка насчет Эндсвилла... места, где заканчиваются все железнодорожные пути.

                Тад лежал на простыне. Он потер лицо и ожидал исчезновения всех кошмарных ощущений. И они отступали, но удивительно медленно. По крайней мере, ему удалось не разбудить Лиз.

                Он безумно уставился в темноту, не пытаясь уловить смысл сна, только желая избавиться от него. Через некоторое время в соседней комнате проснулась Уэнди и начала плакать, требуя перемены белья. Уильям, конечно, проснулся через несколько секунд и решил, что и ему необходима та же процедура (хотя, когда Тад снял с него пеленки, они были абсолютно сухими).

                Лиз тотчас пробудилась и еще сонная двинулась в детскую. Тад сопровождал ее, почти радостный от осознания необходимости возни с детьми посреди ночи. Посреди этой ночи, во всяком случае. Он перепеленал Уильяма, пока Лиз проделывала то же самое с Уэнди. Никто из них не говорил много, и когда они возвращались в спальню, Тад был рад почувствовать, что теперь он действительно хочет спать. До этого он боялся, что образ разрушающегося у него на глазах тела Лиз никогда более не даст ему возможности спокойно спать по ночам.

                Все уйдет утром, так всегда бывает с кошмарными сновидениями.

                Это было его последней мыслью перед погружением в сон. Но когда он встал на следующее утро, он помнил сон во всех подробностях (хотя одинокое и печальное эхо от его шагов в мрачном коридоре было тем единственным впечатлением, которое полностью сохранило в душе Тада эмоциональный заряд). Это воспоминание о кошмаре не могло быть стертым последующими днями.

                Оно было не менее ясным и четким, чем самые реальные события, отложившиеся в памяти Тада. Ключ, который оказался ключом от машинки, бесформенная пальма, сухой и почти безучастный голос Джорджа Старка, вещавший из-за плеча, что он не будет трогать Тада, а также по поводу траханья с наилучшими.

 

 

 3. КЛАДБИЩЕНСКИЕ УБЛЮДКИ

 

 

                Главу команды садовников Кастл Рока из трех человек звали Стивен Холт, хотя, конечно, каждый в городке называл его просто копателем. Таково обычное прозвище тысяч садовников в тысячах небольших городков и поселков Новой Англии. Как и у большинства коллег, у Холта было немало работы, учитывая размер его бригады. Город владел двумя лужайками для малышей-дошкольников, одна находилась около железнодорожной эстакады между Кастл Роком и Харлоу, другая - в Кастл Вью. Обе они требовали постоянного ухода, поскольку весной нужно было вскопать почву для засева, летом подрезать посадки, а осенью удалить все осыпавшиеся листья (не говоря уже о деревьях, которые нужно было удобрять и подрезать, а также о столиках и скамейках). Кроме того, в городе было два парка в Кастл Стрим и Кастл Фоллс, в которых всегда было полно народу, особенно ребятишек, а потому всегда была работа для садовников.

                Одного этого перечня вполне достаточно, чтобы убедить нас в том, что старина Стив Холт не мог скучать в своей повседневной суете до самого смертного часа. Но Кастл Рок имел еще и три кладбища, за которые также отвечала бригада садовников. Уход за зелеными насаждениями был здесь самой легкой и простой обязанностью. Были еще и операции по уборке и обкладыванию могил дерном. Существовал патруль дозора. После праздников всегда оставалось множество увядших цветов и сломанных флажков - День Поминовения здесь был вне конкуренции по горам мусора, но Праздник независимости (4 июля), День Матери и День Отца также доставляли немало хлопот. А существовали еще и бесстыдные надписи на памятниках и могильных плитах, которые оставляли ничего не уважающие дети и которые нужно было немедленно счистить.

                Город всем этим не занимался, конечно. Это было делом тех парней, которых называли копателями, к примеру, Стивена Холта. Правда, этим христианским именем его называла только мама, а для всех сограждан он был Копатель Холт с тех пор, как принялся за свою работу в 19б4 году, и таковым останется до самой смерти, даже если и займется другой работой, что, конечно, маловероятно в его возрасте - 61 год.

                В семь утра, в среду, которая пришлась на первое июня, прекрасным летним деньком Копатель подогнал свой автомобиль к кладбищу Хоумленд и вышел из машины открыть ворота. На них висел замок, но им пользовались дважды в год - на выпускной вечер в школе и в День всех святых (1 ноября). Открыв ворота, он медленно поехал по центральной аллее.

                Это утро было отдано разведыванию. У него с собой была схема кладбища, на которую он наносил пометки об участках, где нужно вести работы между нынешним днем и Днем Отца. Закончив с осмотром Хоумленда, он должен направиться на другое кладбище - Грейс через весь город, а уже оттуда на кладбище Стэкпоул, которое находится на пересечении дороги Стэкпоул с городской дорогой N_3. С этого утра он и его ребята начнут действовать там, где это потребуется. Будет не слишком тяжело; самая трудная работа проделана в конце апреля, когда пришлось вести весеннюю уборку.

                Те две недели он, Дейв Филипс и Дек Брэдфорд, который возглавлял городской отдел общественных работ, трудились по 10 часов в день, как и каждую весну, прочищая засоренные дренажные трубы, восстанавливая смытое весенними ручьями дерновое покрытие, выпрямляя наклонившиеся от паводка памятники и плиты. Весной всегда были тысячи дел, крупных и малых, и Копатель приходил домой едва не закрыв глаза, еле успевая приготовить себе небольшой ужин и перехватить стаканчик пива перед тем, как рухнуть в кровать. Весенняя уборка всегда кончалась в один день: в тот самый, когда он чувствовал, что боли в пояснице способны свести его с ума.

                Июльская страда была совсем не так изнурительна, но весьма важна. В конце июня в город начинали прибывать отпускники, а вместе с ними приезжали и старожилы (с детьми), которые в свое время покинули Кастл Рок, поменяв местожительство на более теплые или денежные края в Штатах, но по-прежнему владели недвижимостью в этом городке. Это были люди, которых Копатель считал настоящими двуногими ослами, способные поднять шум по поводу поломки лопасти водяного колеса на старой лесопилке. Или если бы могильный камень дядюшки Реджинальда слегка опрокинулся под воздействием времени.

                "Ничего, зима тоже придет", - подумал он. Это было время отдыха от всех прочих сезонов года, включая и нынешний, когда зима казалась столь же далекой, как мечта.

                Хоумленд был самым большим и красивым из всех городских кладбищ. Его центральная аллея была почти столь же прямой и широкой, как обычное шоссе, а ее пересекали четыре более узкие дорожки, чуточку шире, чем те полоски свежескошенного газона, которые захватывает косилка у колесного трактора. Копатель проехал всю центральную аллею, затем первую и вторую поперечную дорожку, повернул на третью... и нажал на тормоза.

                - Ох, моча в дерьме! - воскликнул он, выключая мотор и вылезая из грузовика. Он пошел вниз по дорожке по направлению к вырытой яме в траве справа от пересечения дорожки с аллеей. Бурые комки земли и куча грязи лежали вокруг ямы, как шрапнель после взрыва гранаты. - Сукины дети!

                Он стоял около ямы, его большие загрубелые руки были в недоумении опущены. В мыслях царил кавардак. Не раз и не два ему и его товарищам приходилось засыпать ямы на кладбище, вырытые за ночь ватагой пьяных или идиотски веселящихся юнцов. Это были обычно молокососы, опьяневшие часто не столько от спиртного, сколько от лунного света и собственной смелости. Насколько знал Копатель Холт, никому из хулиганов не приходилось действительно выкапывать гроб или, прости Господи, покойника. Как бы пьяны или наглы не были эти молодчики, они обычно ограничивались ямой глубиной два или три фута, после чего уставали или им надоедала эта игра. И хотя такая игра на городских кладбищах вряд ли говорила о хорошем воспитании и вкусе (поскольку ею должны заниматься только профессионалы типа Копателя, за что им и платят клиенты), она все же была не столь уж необычной. Как правило.

                Но здесь, однако, ничего обычного не наблюдалось.

                Яма не имела четких очертаний, это была просто воронка. Она, несомненно, не выглядела как могила вытянутой прямоугольной формы с аккуратными углами. Она была намного глубже, чем могли вырыть пьяные выпускники школы, но глубина ее была не одинакова, яма суживалась к концу, и когда Копатель сообразил, что именно напоминают очертания ямы, он почувствовал холодок в спине.

                Это выглядело так, словно кто-то действительно был закопан еще живым в землю, но очнулся и вырыл себе путь наверх, пользуясь только своими руками.

                - Ах, чтоб их... - прошептал он. - Сволочная проделка. Сучьи дети.

                Должно быть, дети. Нигде внизу не было видно гроба и никаких следов от могильного камня. Это убеждало, что никакого тела здесь никогда не погребали. Ему не надо было возвращаться к машине, где в багажнике хранилась подробная схема кладбища, для того чтобы узнать это. Шестиместный участок кладбища был собственностью семьи первого почетного гражданина города Дэнфорда "Бастера" Китона. И пока только два места были заняты могилами отца и дяди Бастера. Они находились справа от ямы и не имели никаких повреждений или перекосов могильных плит и надгробных камней.

                Копатель хорошо помнил этот участок по другой причине. Именно здесь эти кретины из Нью-Йорка установили свою поддельную могильную плиту, когда готовили материал о Таде Бомонте. Бомонт с женой имели летний дом в городе, на озере. Дейв Филипс присматривал за этим кладбищенским участком, и сам Копатель помогал Дейву наводить здесь порядок прошлой осенью, еще до того, как начали опадать листья и наступила горячая пора. А этой весной Бомонт попросил его самым вежливым и любезным образом о разрешении некоему фотографу установить здесь поддельный могильный камень для того, что он называл "шок-трюком".

                "Если вам что-то не по душе, только скажите слово, - сказал тогда Бомонт еще вежливее, чем он это делал обычно. - Вообще-то это не Бог весть какая важная затея".

                "Действуйте смело, - ответил Копатель. - Говорите - журнал "Пипл"?"

                Тад кивнул.

                "Скажите! Здесь что-то есть, правда? Кто-то из журнала "Пипл" в нашем городке! Я бы хотел заполучить этот номер! "

                "Не уверен, что я тоже, - сказал Бомонт. - Большое спасибо, мистер Холт".

                Копателю нравился Бомонт, хотя тот и был писателем. Сам он дошел только до восьмого класса и должен был дважды попытаться пройти этот барьер, пока ему не удалось добиться успеха - и в городке еще никто и никогда не называл его "мистер".

                "Проклятые журналисты, вероятно, с удовольствием раздели бы вас на этом кладбище и сфотографировали вместе с каким-нибудь свиноподобным датским догом, не так ли?"

                Бомонт разразился редким для него смехом.

                "Да, это как раз то, что они должны любить, я думаю", - сказал он и похлопал Копателя по плечу.

                Фотографом оказалась женщина из породы тех, кого Копатель называл "суками первого класса из города". Городом здесь был, конечно, Нью-Йорк. У нее была такая походка, словно верхняя и нижняя части ее тела были на шарнирах, а потому обе эти части могли поворачиваться во все стороны, куда будет угодно. Она раздобыла целый прицеп-вагон в одном из бюро по сдаче внаем автомобилей в Портленде, и этот вагон был так набит всяким фотооборудованием, что маленькая комната в нем для нее и ее помощницы казалась просто чудом. Если бы места в вагоне стало не хватать для всех этих идиотских фотоштучек, у Копателя не было ни тени сомнения, что выбор между помощницей и оборудованием был бы, конечно, сделан не в пользу первой.

                Бомонты, которые приехали вслед за фотографами, на своей машине и припарковали ее рядом с вагончиком, казались несколько смущенными. Поскольку они сопровождали первоклассную суку из города явно по собственной воле и желанию, Копатель догадался, что дело здесь в предначертании свыше. Пока же он раздумывал над всем этим, полностью игнорируя нетерпеливый взгляд первоклассной суки. "Все в порядке, мистер Бомонт?" - наконец произнес он.

                Бог его знает, но, надеюсь, все пройдет, как надо", - ответил Бомонт и подмигнул Копателю. Копатель тоже подмигнул в ответ правым глазом.

                Как только он догадался, что Бомонты согласились участвовать в этом дурацком шоу, Копатель решил обязательно досмотреть все до конца - ему не так часто удавалось полюбоваться бесплатным зрелищем. Женщина привезла в вагоне эту треклятую поддельную могильную плиту с имитацией старинной работы. Она куда больше походила на картонки Чарльза Адамса, чем на любую настоящую, из тех, которые Копатель совсем недавно устанавливал, и в немалом количестве. Она суетилась вокруг своей дурацкой плиты, заставляя помощницу крутить и перетаскивать плиту с места на место. Копатель предложил ей свою помощь, но эта стерва даже не сказала "спасибо", по своей обычной хамской нью-йоркской манере, а потому Копатель больше и не высовывался.

                Наконец она нашла, что так долго искала, и заставила теперь помощницу метаться вокруг нее с освещением. На это ушло еще никак не меньше получаса. Все это время мистер Бомонт стоял поблизости и наблюдал за фотографом, машинально потирая иногда свой небольшой белый шрам на лбу. Его глаза привлекли внимание Копателя.

                Малый, видно, сам хочет сделать ее фото, - подумал он. - Уж, наверное, Это фото будет куда лучше, чем у этой девки, да и послужит оно подольше и для большего числа людей. Бомонт опишет эту потаскуху в одной из своих книг, а она даже не подозревает об этом".

                Наконец женщина была полностью готова сделать несколько фотографий. Она заставила Бомонтов не меньше дюжины раз пожимать друг другу руки над могильной плитой, поскольку день был весьма пасмурный и освещение все время менялось. Она отдавала команды визгливым голосом, окончательно сбивая с толку свою помощницу. Между этими непрекращающимися покрикиваниями на помощницу и командами Бомонтам повернуть головы то вправо, то влево, поскольку то дневной свет, то ее проклятое освещение никак не могли полностью выхватить их лица, Копатель все ожидал, что мистер Бомонт - совсем не самый терпеливый мужчина в городе, как он не раз слышал - наконец взорвется и выйдет из себя. Но мистер Бомонт - и его жена также - казались скорее смущенными, чем обозлившимися, и они все это долгое время старательно выполняли то, что приказывала им эта первоклассная сука из города, хотя денек был весьма морозный. Копатель подумал, что если бы он был на их месте, давно бы послал эту леди куда следует. Наверное, через первые пятнадцать секунд их знакомства.

                И вот он здесь, как раз там, где была установлена эта дурацкая поддельная могильная плита, и где разыгрывался дешевый балаган. А если ему нужны еще какие-то доказательства, то вот на влажном дерне те самые следы высоких каблуков первоклассной суки из города, которыми она протоптала почти целую дорожку, суетясь вокруг могилы со своими фотоштуковинами. Если это ее следы, то...

                Вдруг он замер, и чувство холодного ужаса снова возникло где-то в спине. Он посмотрел на следы женских сапожек на высоких каблуках и, когда он разглядывал их получше, эти следы, его взгляд наткнулся и на другие, более свежие.

 

 

                Гусеницы? Может быть, это от гусениц трактора?

                "Конечно, нет; это следы тех же кретинов, которые выкопали эту яму, немного более глубокую, чем те предыдущие, которые вырывали их предшественники. Вот и все.

                Но это было не все, Копатель Холт знал, что это совсем не все. Еще до того, как он приблизился к первому комку грязи на траве, он увидел глубокий отпечаток обуви на самом краю ямы.

                Чьи же это ноги, чьи? Уж не думаешь ли ты, что эти следы оставил некий бестелесный ангел, летающий поблизости с лопатой в руке наподобие святого Каспара?

                В мире немало людей, которые любят и умеют лгать самим себе, но Копатель Холт был не из их числа. Голос его взволнованного разума никак не мог заставить Холта не верить своим глазам. Всю свою жизнь он сталкивался со смертью, и ее отпечатки были слишком хорошо известны ему. Он бы не пожелал такого самому Господу.

                Здесь, на куче грязи около могилы, были не только отпечатки чьей-то ноги, но и округлый след размером почти с блюдце. Этот отпечаток находился слева от ноги. А с другой стороны отпечатка и несколько сзади были оставлены борозды, в которых явно просматривались следы пальцев, причем эти пальцы слегка размазали землю до того, как крепко ухватились за край могилы.

                За первым отпечатком ноги он увидел второй, а затем и третий. С обуви, видимо, осыпались пыль и грязь, которые лежали кучками на траве. Если бы он не приехал так рано, пока еще трава была влажная, солнце наверняка бы высушило все эти следы, и на них никто бы не обратил внимания.

                Он пожелал бы сам придти сюда попозже, он ведь мог сперва поехать на кладбище Грейс, что он и планировал, уходя сегодня из дому.

                Но он передумал, и дело было сделано.

                Следы ног терялись примерно в двенадцати футах от (могильной?) ямы. Возможно, их можно было обнаружить при более внимательном и тщательном осмотре, но у него не было особого желания заниматься этим. А сейчас он решил все же заняться более явными отпечатками у самого края ямы.

                Это были борозды, оставленные пальцами. Перед ними было круглое углубление, а отпечаток ноги находился несколько позади него. Что же все это означало?

                Не успел Копатель задать себе этот вопрос, как в голове у него тут же промелькнул и ответ, сказанный тем таинственным шепотом, которым сообщал всякие новости старина Гручо Маркс в шоу "Выставите на пари вашу жизнь". Он вдруг увидел все так ясно и четко, словно сам наблюдал, как все происходило, хотя этого он вовсе не желал наблюдать. От этого зрелища бросало в дрожь.

                Потому что было ясно, что здесь стоял мужчина в свежевырытой могиле.

                Да, но как он там оказался?

                И он ли вырыл яму или кто-то еще сделал это?

                Как же получилось, что он видит теперь перекрученные корни и разбросанные растения, которые были явно целиком выдавлены снизу, а не сорваны сверху могилы?

                Не нужно думать о мелочах. Не нужно вообще ни о чем думать. Так будет намного проще и лучше. Либо думать только о том человеке, который стоял в яме, глубина которой была слишком велика, чтобы из нее можно было просто выпрыгнуть. Тогда что же он делает? Он ухватывается пальцами за край могилы и вытягивает себя оттуда. Не Бог весть какой трюк для крепкого мужчины, а не какого-нибудь сопливого мальчишки. Копатель еще раз взглянул на отпечатки ног на земле и подумал: "Для мальчишки это чертовски большие ноги. Не меньше двенадцатого размера , если не еще больше".

                Руки наружу. Подтянул тело вверх. Во время этого упражнения пальцы слегка поехали по влажной земле, поэтому в ней до сих пор остались четкие бороздки. Наконец, ты вылез наружу, опираясь на одно колено. Вот откуда этот округлый отпечаток. Наконец, ты вытащил и вторую ногу, поставил ее рядом с коленом, встал во весь рост и ушел отсюда. Все так же ясно и просто, как божий день.

                То есть какой-то чудак выбрался из этой могилы и отправился погулять, не так ли? Может быть, он просто проголодался и решил заскочить в забегаловку Нэн перехватить чизбургер с пивом?

                "Черт меня побери, но это же не могила, а сучья яма в земле! " громко произнес он и чуть-чуть подскочил, почти как воробей перед ним.

                Да, ничего кроме этой ямы - не говорил ли он этого самому себе? Но почему же он не увидел никаких следов работы лопатой? Почему он видит только следы, уходящие из могилы, но нет ничего вокруг нее, доказывающего, что кто-то до того подходил к ней, чтобы закопать того самого парня, который потом вылез.

                Ему ничего не могло прийти в голову, что же делать со всем увиденным. Копатель предположил чисто теоретически, что здесь могло произойти преступление, но как вы можете обвинить кого-то в грабеже могилы, в которой ничего похожего на тело не могло лежать изначально. Худшее, что могло прийти на ум, был вандализм, но неясно, каким образом и для чего он был здесь совершен. Копатель Холт был совсем не уверен, что ему хочется дальше углубляться в эту проблему.

                Лучшее, что можно было сделать на его месте, это побыстрее засыпать яму, разровнять дерн, убрать грязь и забыть обо всем этом как можно скорее.

                В конце концов, здесь же никто не был похоронен на самом деле", - в третий раз напомнил он сам себе.

                Тот дождливый весенний день помнился ему лишь отдельными эпизодами. Да, могильная плита была похожа на настоящую! Когда ты увидел ее в руках помощницы фотографа, она выглядела как бутафорская, это точно. Но после того, как ее установили и украсили цветами, все, и ты сам, ощутили почти полную ее реальность и подлинность, словно под ней действительно покоился кто-то.

                Его руки слегка вспотели от напряжения.

                "Ты просто помешаешься на этом, старина", - строго сказал Копатель самому себе и, когда воробей подскочил снова, Копатель приветствовал его весьма нелюбезными, но абсолютно земными словами. "Убирайся чирикать к... матери", - сказал он и подошел к последнему отпечатку ноги.

                За ним, как он этого и ожидал, он увидел другие следы, размазанные по траве. Они были на большом расстоянии друг от друга. Глядя на них, Копатель никак не мог подумать, что парень побежал, но было ясно, что неизвестный не терял времени даром. Через сорок ярдов он заметил следы присутствия этого малого по отброшенной корзинке с цветами. Хотя он не мог обнаружить дальнейшие следы, корзинка явно была в стороне от первоначального направления движения, которое он мог видеть. Человек мог легко обойти корзинку, но не пожелал этого. Вместо этого он отбросил ее и продолжил шествие.

                Люди, поступающие так, не были, по мнению Копателя, теми парнями, с которыми нужно знакомиться поближе, если только у тебя нет для этого чертовски хорошего повода.

                Двигаясь по диагонали через кладбище, он оказался перед небольшой стеной между кладбищем и шоссе. Парень вел себя как человек, у которого есть места и дела для дальнейших занятий.

                Хотя Копатель и не был сильнее в сфере воображения, чем в повседневных делах (эти две вещи, впрочем, часто идут рука об руку), он на мгновение представил себе этого человека, буквально увидел его: здорового парня с крупными ногами, пробирающегося через тишину пригородного кладбища во мраке, двигаясь уверенно и прямо, глубоко утаптывая землю своими ножищами, отбрасывающего корзину одним пинком! Он ничего не боялся - этот человек. Поскольку такие вещи еще происходят, в это верят некоторые люди, они будут бояться его. Идущего большими шагами, и Бог, пощади мужчину или женщину, попавшихся на его пути.

                Птица подскочила.

                Копатель вздрогнул.

                "Забудь это, дружище", - сказал он себе еще раз. - Загони эту проклятую штуковину поглубже, и никогда не вспоминай о ней! "

                Загнать ее внутрь он сумел и постарался забыть, но позже в этот же день Дек Брэдфорд нашел Холта на Стэкпоул Роуд и рассказал ему новости о Хомере Гамаше, которого нашли сегодня утром чуть менее чем в миле вверх от кладбища Хоумленд на дороге N_ 35. Весь город был полон ужасных слухов об этом убийстве.

                Поэтому, хотя и очень неохотно, Копатель Холт решил сходить к шерифу Пэнборну. Он не знал, имеют ли яма и следы какое-то отношение к убийству Хомера Гамаша, но подумал, что лучше всего рассказать об увиденном тем людям, которым платят деньги, чтобы они разбирались во всякой чертовщине.

 

 

 4. СМЕРТЬ В МАЛЕНЬКОМ ГОРОДЕ

 

 

                Кастл Рок был, по крайней мере последние годы, очень несчастливым городком.

                Для доказательства этого утверждения можно было бы вспомнить, сколько раз в нем отмечались удары молний, и как часто это происходило в одном и том же месте. И вообще если перечислить все несчастья в городке за последние восемьдесят лет, можно было бы только ими заполнить выпуск национальных новостей. В эти годы местным шерифом служил Джордж Бэннерман, но Большой Джордж, как его часто именовали в знак особого уважения, не мог заниматься делом Хомера Гамаша, поскольку сам уже был на том свете. Он пережил немало скверных происшествий, в том числе и целую серию изнасилований с удушением, совершенных одним из его же подчиненных, но не смог пережить рандеву с бешеной собакой на городской дороге N_ 3, когда он был не просто убит, а буквально разорван на клочья. Оба эти случая были чрезвычайно необычными, но ведь и сам мир - весьма странное место. И, иногда, несчастливое место.

                Новый шериф (он служил здесь уже восемь лет, но Алан Пэнборн решил именоваться "новым шерифом" по меньшей мере до 2000-ного года, чтобы, как он говорил жене, объяснять избирателям все свои ошибки небольшим стажем и опытом работы в здешних местах) тогда еще не жил в Кастл Роке. До 1980 года он занимался службой дорожного движения в маленьком, но быстро растущем городке-спутнике Нью-Йорка, неподалеку от Сиракуз.

                Глядя на изуродованное тело Хомера Гамаша, лежащее в канаве позади дороги N_ 35, он думал, что лучше бы ему не менять место службы. Было ясно, что далеко не все несчастья Кастл Рока умерли вместе с Большим Джорджем Бэннерманом.

                Ох, успокойся - ты же не хочешь на самом деле очутиться где-то еще на созданной Господом нашей земле. Не говори так, или несчастье действительно обрушится на тебя и придавит твои плечи. Это ведь чертовски хорошее место и для Энни, и для мальчиков, и оно было вполне подходящим до сих пор и для тебя, не так ли? Почему же ты захотел убраться отсюда?

                Ведь он уже когда-то занимался чем-то похожим на это, не так ли? За время службы шерифом ему пришлось иметь дело никак не меньше чем с сорока трупами. Люди гибли на дорогах и при пожарах, и он встречал не менее сотни случаев поножовщины и драк между супругами или детьми - и это были лишь те случаи, о которых заявляли в полицию. Но нынешнее дело было из ряда вон выходящим, особенно для городка, где за все время его службы произошло всего четыре убийства. Всего четыре, и только одному из преступников удалось сбежать с места происшествия - Джо Родвею, после того как он размозжил голову своей жене. Имея некоторое представление об этой даме, Пэнборн был почти опечален, получив телекс из полиции в Кингстоне, штат Род-Айленд с сообщением о поимке Родвея.

                Один из случаев был связан с непредумышленным убийством, а два других были простыми случаями разбирательства: в одном деле фигурировал нож, а в другом - кастет. Кастет использовала жена старого пьяницы, у которой истощилось терпение через двадцать лет его художеств. Забулдыга был забит до смерти, когда он находился в обычном пьяном сне. На несчастной убийце виднелась немалая порция синяков, еще очень крупных и свежих, оставленных ей накануне на память убитым, когда он еще мог стоять на ногах. Пэнборн не очень сожалел о чрезвычайно мягком наказании, вынесенном судьей Пендером: шесть месяцев заключения в женской колонии и последующий шестилетний испытательный срок. Судья охотно дал бы убийце медаль, которую эта женщина действительно заслужила, но это было невозможно с политической и юридической точек зрения.

                Убийство в реальной жизни маленьких городков, как он знал, очень редкое явление; в этом отличие реальности от романов Агаты Кристи, в которых запросто может погибнуть целых семь человек, один за другим, в каком-нибудь отрезанном от мира загородном доме некоего полковника во время зимних заносов. В повседневной жизни, Пэнборн был в этом уверен, вы почти всегда прибываете на место, где еще находится кретин, тупо взирающий на дело рук своих и начинающий соображать, какого дьявола он это натворил, и почему все произошло так быстро и без всякого его намерения. Даже если парень удирал, он никогда не успевал уйти далеко, да и всегда находились два-три свидетеля, которые могли в точности описать все происшедшее, объяснить кто и где сделал это. Ответом на последний вопрос служило обычно указание на ближайший бар. Обычно убийство в маленьком городе было очень простой, грубой и глупой штукой.

                Но у всех правил есть исключения. Молния иногда действительно бьет дважды в одно и то же место, а время от времени убийства в таких маленьких городках невозможно раскрыть немедленно...

                Пэнборну оставалось только ждать.

 

 

                Полисмен Норрис Риджуик вышел из своей патрульной машины, припарковав ее позади машины Пэнборна. Позывные из радиопередатчиков потрескивали в теплом весеннем воздухе.

                - Едет ли Рэй? - спросил Пэнборн. Рэй ван Аллен был медицинским экспертом и следователем по делам о насильственной смерти графства Кастл.

                - Да, - ответил Норрис.

                - Как насчет жены Хомера? Кто-нибудь уже сказал ей?

                Пэнборн старался не смотреть на изуродованное лицо Хомера. На нем почти ничего не было видно, кроме расплющенного носа. Если бы не протез левой руки и золотые зубы, которые ранее блестели во рту Гамаша, а ныне были вдавлены в его шею, Пэнборн сомневался, сумела ли бы даже родная мать узнать сына.

                Норрис Риджуик, который обладал некоторым сходством с депутатом Бэрни Файфом из "Энди Гриффин Шоу", потоптался на месте и уставился на свои ботинки, которые почему-то стали чрезвычайно интересными для него.

                - Это... Джон на патрулировании во Вью, а Энди Клаттербук в Обурне, в окружном суде...

                Пэнборн вздохнул и выпрямился. Гамашу было - должно было быть шестьдесят семь лет. Он жил с женой в небольшом уютном домике около старого железнодорожного депо менее чем в двух милях отсюда. Их дети выросли и разъехались. Сама миссис Гамаш позвонила в офис шерифа сегодня рано утром и сообщила, почти плача, что в семь часов проснулась и обнаружила, что в доме нет Хомера, который иногда ложился спать в одной из детских комнат из-за ее храпа. Он не приходил домой с вечера. Он ушел из дома на игру в шары в семь вечера, как обычно, и должен был вернуться к полуночи, не позднее половины первого в самом крайнем случае, но все постели пусты, а в гараже нет его автомобиля.

                Шейла Бригхем, диспетчер дневной смены, переключила этот вызов на номер шерифа, и Пэнборн включился в разговор из заправочной станции Сонни Джеккета.

                Она дала ему нужные сведения об автомобиле - пикап "Шевроле" 1971 года выпуска бело-каштанового цвета, лицензия штата Мэн номер 9б529Q. Шериф передал эти сведения по рации всем своим патрульным машинам (всего трем, считая и Клата, дающего сейчас показания в окружном суде) и сообщил миссис Гамаш, что свяжется с ней, как только получит какую-либо информацию о ее муже. Он не особенно волновался. Гамаш любил пиво, особенно в клубе боулинга, но он не был полным идиотом. Если бы он сильно перебрал, он ни за что не сел бы за руль, а лег бы поспать на кушетке в доме одного из приятелей по клубу.

                Правда, возникал один вопрос. Если Хомер мог остаться в доме у кого-то, почему он не позвонил жене, чтобы сообщить об этом? Разве он не знал, что она будет тревожиться? Понятно, что было уже поздно и, возможно, он не хотел беспокоить ее. Это была одна возможность. Но наилучшей, подумал Пэнборн, была бы возможность, что он все же позвонил ей, но она уже спала в комнате с закрытой дверью и не слышала телефонного звонка. Если добавить к тому же возможность нередкого для нее громоподобного храпа, то все становилось на свои места.

                Пэнборн распрощался с потерявшей не только мужа, но и себя женщиной, почти уверенный, что Гамаш появится дома не позднее одиннадцати утра и будет предан позору и кое-какому еще более суровому наказанию. Эллен давала старику знатную острастку, когда он шкодил. Пэнборн поэтому решил при случае даже похвалить Хомера - только тихо и незаметно - за то, что у него хватило ума не ехать тридцать миль между Сауз Пэрисом и Кастл Роком, когда он был под градусом.

                Примерно через час после звонка Эллен Гамаш, ему стало ясно, что он в чем-то сильно ошибался при первоначальном анализе ситуации. Если Гамаш и ночевал у кого-то из приятелей по клубу, это было первым случаем в его жизни. Иначе бы жена не стала так беспокоиться и подождала бы куда дольше звонка от него перед тем, как самой звонить в полицию. И Хомер Гамаш был слишком стар, чтобы так круто менять свои привычки. Если бы он где-то ночевал вне дома, это должно было быть далеко не в первый раз, а звонок жены никак не свидетельствовал о правильности такого предположения. Даже если дома его ждала бы нерадостная встреча, он все равно бы отправился туда по наезженной колее, и он, видимо, так и собирался поступить прошлой ночью... но не смог.

                "Значит, старая псина выучила новый трюк, - подумал он. - Это возможно. А может быть, он просто набрался больше обычного. Да черт побери, он мог выпить примерно столько же, как всегда, но окосеть более обычного. Говорят, такое нередко случается".

                Он попытался забыть о Хомере Гамаше хотя бы на время. В кабинете его ждал годовой отчет, и сидя в кресле, он вертел карандаш и так, и сяк, не в силах отвязаться от мысли об этом вывалившемся где-то из машины старикашке с механической рукой вместо потерянной им в местечке под названием Пуссан в необъявленной войне во Вьетнаме. Это произошло, еще когда нынешние бравые ветераны вьетнамской войны какали в свои штанишки... Однако, все эти мудрые рассуждения никак не помогали ни отчету, ни поискам Гамаша.

                Ладно, ему надо будет зайти в кабинку Шейлы Бригхем и попросить ее связаться с Норрисом Риджуиком, поскольку он надеялся, что только Норрис может найти что-нибудь или выяснить судьбу Гамаша. То, что сообщил Норрис, обдало Алана ледяным ужасом. Это чувство волной пронизало все тело шерифа.

                Он всегда презирал людей, болтающих о телепатии и предопределении свыше в своих радиопрограммах в прямом эфире. Эти люди, ищущие каких-то знаков и сигналов, в конце концов вели себя в жизни, как слепые котята. Но если бы кто-то спросил, что он предполагал услышать о Хомере Гамаше в тот самый момент, Алан наверняка бы ответил: "Когда Норрис откликнулся... да, уже тогда я знал, что старик тяжело ранен или мертв. Возможность номер два?"

 

 

                Норрис остановился у фермы Арсено на дороге N_ 35 примерно в миле на юг от кладбища Хоумленд. Он даже не думал о Хомере Гамаше, хотя между фермой Арсено и домом Хомера было меньше трех миль, и если бы старик прошлой ночью возвращался из Сауз Пэриса обычным маршрутом, он должен был бы проехать здесь. Норрису не очень верилось, что кто-то на ферме заметил Хомера той ночью, поскольку в этом случае сам Хомер находился бы дома через десять минут или чуть позже.

                Норрис остановился тут только потому, что здесь была лучшая кухня во всей округе. А он был одним из тех редких знатоков кулинарии, которые любили готовить сами. В этот день он был обуреваем желанием заполучить сахарные рожки. Он надеялся выяснить, когда их начнут продавать у Арсено. А уже после этого он мимоходом спросил Долли Арсено, не случалось ли ей видеть машину Хомера Гамаша прошлой ночью.

                - Как здорово, - сказала миссис Арсено, - что вы спрашиваете об этом, потому что я видела. Вчера поздно ночью. Нет... теперь я думаю, это было ранним утром уже сегодняшнего дня, потому что Джонни Карсон еще выступал по телевизору, но дело шло уже к концу передачи. Я собиралась приготовить еще одну форму мороженого и посмотреть чуточку шоу Дэвида Леттермана, а потом лечь спать. Я плохо сплю в последнее время, а тот мужчина на другой стороне дороги еще более взвинтил мне нервы.

                - Что за мужчина, миссис Арсено? - спросил Норрис, внезапно заинтересовавшись.

                - Я не знаю, просто какой-то мужчина. Мне не понравился его вид. Даже как следует не рассмотрела его, а тем не менее мне он почему-то очень не понравился. Звучит странно, я понимаю, но этот дом умалишенных на Джунипер Хилл совсем не так уж далеко отсюда, и когда ты видишь на сельской дороге одинокого мужчину, это уже заставляет тебя нервничать, даже если бы он и носил костюм.

                - А что за костюм был на нем... - начал Норрис, но его слова были бесполезны. Миссис Арсено принадлежала к той породе сельских болтушек, которые никогда не обращают внимания на реплики собеседников. Норрис Риджуик решил просто выслушать весь поток ее красноречия и затем выудить из него нужную для себя информацию. Он вынул записную книжку из кармана.

                - Между прочим, - продолжала она, - этот костюм заставил меня еще больше волноваться. Мне не казалось нормальным, что человек был одет в костюм в этот час, если только вы понимаете, о чем идет речь. Может быть, вы и не понимаете, может быть, вы думаете, что я просто глупая старуха, а может я и действительно просто глупая старая женщина, но за минуту или две до появления Хомера я испугалась, не собирается ли этот мужчина подойти к моему дому, и я встала, чтобы проверить запор на двери. Он все время глядел сюда, знаете, я заметила это. Я сообразила, что, может быть, он смотрит потому, что окно еще освещено, хотя уже довольно поздно. Возможно, он мог также видеть и меня, потому что занавески совсем прозрачные. Я не смогла разглядеть его лицо - луны почти не было видно прошлой ночью, и не верю, что доживу когда-нибудь до уличного освещения около дома, спасибо, что провели хотя бы кабельное телевидение, как в городе - но я смогла увидеть, как он поворачивает голову. Затем он начал пересекать дорогу, по крайней мере, я думаю, что он это делал или собирался сделать. Если вы понимаете, что я имею в виду. Я подумала, что сейчас он подойдет к моему дому, постучит в дверь и скажет, что его машина сломалась в дороге и можно ли ему позвонить от меня по телефону, и я не знала, что бы я ответила на эти слова, если бы он сделал все так. Может быть, я вообще бы ничего и не сказала за дверью. Я предполагаю, что я просто глупая старуха, но я начала тут же вспоминать фильм из серии "Альфред Хичкок представляет", где какой-то сумасшедший убил кого-то и разрубил на куски, а затем запрятал их в багажник своей машины, и они смогли его поймать только потому, что задний фонарь был разбит или еще что-то в этом роде, но на другой стороне было...

                - Миссис Арсено, могу ли я спросить...

                - ...было то, что я не хочу называть. Это ведь был филистимлянин, или гоморрец, или еще кто-то, перешедший на другую сторону дороги, - миссис Арсено продолжала со все большим вдохновением. - Вы знаете историю о добром самаритянине. Поэтому я была в некотором затруднении насчет того, как мне действовать. Но я сказала себе...

                И здесь Норрис позабыл обо всех сахарных рожках. Он даже сумел на секунду прервать миссис Арсено и сообщить ей, что тот человек, которого она видела прошлой ночью, может быть "находящейся ныне в розыске" личностью. Он вернул ее к началу рассказа и попросил описать ему все увиденное без участия Альфреда Хичкока, а также доброго самаритянина, если только это возможно.

                История, переданная им по рации шерифу была такова: она смотрела "Ночное шоу" в одиночестве, ее муж и сыновья уже спали. Ее кресло находилось у окна, откуда была видна дорога N_ 35. Ставни были открыты. Около двенадцати тридцати или двенадцати сорока она выглянула в окно и увидела человека, стоявшего на противоположной стороне дороги... со стороны кладбища Хоумленд.

                Пришел ли этот мужчина оттуда или с другой стороны?

                Миссис Арсено не может здесь ничего утверждать наверняка. Она предполагает, что он мог прийти со стороны Хоумленд, что означало бы стремление незнакомца удалиться от города, но она никак не может привести каких-либо доводов в пользу этого впечатления, потому что, когда она выглянула из окна первый раз, она там ничего не увидела, а затем выглянула через некоторое время, перед тем как встать за формой с мороженым, и он уже стоял на дороге. Просто стоял и смотрел на освещенное окно и, может быть, на нее. Она подумала, что он собирается перейти дорогу, или он начал пересекать ее (наверное, стоял там же, где и был раньше - это просто нервы у нее разыгрались, решил Алан), когда на верхушке холма появились огоньки фар. Когда человек в костюме заметил приближающийся свет, он поднял большой палец, как это делают все путешествующие бесплатно на попутных машинах.

                - Это был автомобиль Хомера, и сам старикан сидел за рулем, - сказала Норрису Риджуику миссис Арсено. - Сперва я подумала, что он просто поедет дальше, не обращая внимания на этого малого, как и любой нормальный человек, встречающий незнакомца посреди ночи. Но этот дуралей затормозил, включил задние фары, подъехал назад к пассажиру и впустил его в кабину своего пикапа.

                Миссис Арсено, которой было всего сорок шесть, но выглядела она лет на двадцать старше, покачала своей седой головой.

                - Хомер должен был крепко набраться, чтобы допускать к себе в машину всякого бродягу, - сказала она. - Набраться или свихнуться, а я ведь знаю его почти тридцать пять лет. Он не такой простак. - Она помолчала в раздумье.

                - Да... Не такой простак.

                Норрис попытался получить еще какую-либо информацию от миссис Арсено по поводу костюма этого человека, но здесь ему не повезло. Он подумал, что действительно очень жаль, что уличные фонари оканчиваются на площадках кладбища Хоумленд, но у таких маленьких городков, как Кастл Рок, хватает денег лишь на это.

                То, что это был костюм, она была полностью уверена. Не спортивный плащ и не мужская куртка, и он не был черным, но оставалась еще вся гамма цветов, из которых она не могла ничего точно указать. Миссис Арсено не думала, что костюм был чисто-белым, но и не продвигалась далее утверждения, что он не мог быть черным, она готова поклясться в этом.

                - Я не прошу вас клясться, миссис Арсено, - сказал Норрис.

                - Когда кто-то разговаривает с полисменом по делам официальным, перебила она, втягивая руки внутрь рукавов свитера, - это почти то же самое.

                Поэтому вкратце суть ее показаний была такова: она видела, как Хомер Гамаш забрал с собой попутчика примерно в четверть первого этой ночью. Ничего такого, о чем следовало бы звонить в ФБР. Было только очень странно, что Хомер подобрал пассажира в трех милях от своего дома... но так и не доехал туда.

                Миссис Арсено также абсолютно права и насчет костюма. Глядеть на этого малого, столь далекого во мраке ночи, было уже достаточно странно в четверть первого все обитатели фермы уже полностью отключаются от дневных забот - а если добавить к тому костюму еще и галстук (какого-то темного цвета, но ради Бога, не спрашивайте какого именно, потому что я не могу и не хочу говорить об этом), это действительно заставит нервничать наблюдателя.

                - Что я должен теперь делать? - спросил Норрис по рации, передав свой доклад шерифу.

                - Стой там, где сейчас находишься, - сказал Алан. - Можешь обсудить с миссис Арсено фильмы серии "Альфред Хичкок представляет", пока я не приеду туда. Мне и самому они всегда нравились.

                Но не успел он проехать и полмили, как место их встречи пришлось срочно перенести с фермы Арсено на участок на милю западнее ее. Мальчик по имени Фрэнк Гавино, возвращаясь домой с утренней рыбалки у Стриммер Брук, увидел пару ног, торчащих из высокой травы на южной стороне дороги N_ 35. Он побежал домой и сказал об этом матери. Она позвонила в офис шерифа. Шейла Бригхем передала сообщение Алану Пэнборну и Норрису Риджуику. Шейла соблюдала протокол и не упомянула никаких имен в открытом эфире (вместо чего всегда использовались всевозможные названия из мира животных), но Алан по ее опечаленному голосу сразу понял, что даже она догадалась, чьи это ноги.

                Единственным приятным событием этого утра было то, что Норрис закончил опустошение своего желудка до прибытия Алана и остановился на северной стороне дороги, подальше от тела и любых возможно имевшихся следов вокруг него.

                - Что теперь? - спросил Норрис, прерывая раздумье шерифа.

                Алан тяжело вздохнул, и от этого вздоха взлетели насекомые, привлеченные тем, что осталось от Хомера. Это было проигрышным делом.

                - Теперь я должен идти к Эллен Гамаш и сообщить ей, что она стала вдовой с этого утра. Ты останешься здесь у тела. Постарайся не подпускать к нему мух.

                - Но почему, шериф? Их здесь полным-полно. А он...

                - Мертв, да, я это вижу. Я не знаю почему. Потому что мне кажется, что это будет правильно. Мы не сможем его оживить, но, по крайней мере, защитим от загаживания мухами то место, где раньше был его нос.

                - О'кей, - сказал Норрис мрачно. - О'кей, шериф.

                - Норрис, как ты думаешь, сможешь ли ты звать меня "Алан" если потренируешься? Если ты постараешься?

                - Конечно, шериф, я смогу это сделать.

                Алан хрюкнул и бросил последний взгляд на участок, который, когда он вернется сюда, по всей вероятности, уже будет огорожен ярко-желтыми лентами с надписью "МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ. НЕ ХОДИТЬ". Медицинский эксперт будет здесь. Генри Пейтон из Оксфордского управления полиции штата тоже будет здесь. Фотограф и техники из находящегося в столице штата департамента уголовных дел министерства юстиции вряд ли успеют появиться если только парочка из них не находится в этом районе по другому делу - но они также вскоре появятся. К часу пополудни здесь появится передвижная лаборатория полиции штата, набитая судебными экспертами и парнями, чьей работой было перемешивание гипса и снятие муляжных отливок со всех отпечатков, если только Норрис был достаточно умен или счастлив, чтобы не забить их шинами своего автомобиля (Алан склонялся здесь в пользу счастья).

                И к чему же все это приведет? Да примерно к следующему. Полупьяный старикан остановился, чтобы помочь страннику ("Полезай сюда, малый, - Алан почти слышал эти слова, - я еще проеду всего пару миль до дома, но это все же сократит тебе время на дорогу."), а попутчик отблагодарил водителя, забив его до смерти и забрав автомобиль.

                Он догадывался, как потом человек в костюме попросил Хомера немного притормозить - чаще всего они говорят, что им нужно отлить, и, как только пикап остановился, он схватил старика, вышвырнул из машины и...

                Да, но дальше все складывается очень плохо. Просто чертовски плохо.

                Алан все еще смотрел на то место, где Норрис Риджуик стерег кровавое месиво, которое еще недавно было живым человеком, и терпеливо отгонял мух от того, что называлось лицом Хомера, и почувствовал, что его начинает мутить.

                Он был просто стариком, сукин ты сын - стариком, стоящим у края могилы и всего с одной рукой, стариком, чья единственная радость была игра в вечернем клубе в боулинг. Так почему ты просто не вытолкнул его из пикапа и не оставил его после этого? Ночь была теплая, да даже если бы было и холоднее, он бы, наверняка, остался жив-здоров. Я готов прозакладывать свои часы, что мы найдем изрядную долю антифриза в теле Гамаша. А дорожный номер машины в любом случае уже пошел по проводам во все концы штата. Так для чего же все это? Парень, я надеюсь, что у меня будет возможность спросить тебя об этом!

                Но разве дело в причине? Ясно, что не Хомер Гамаш был здесь причиной. Нет ничего, ради чего нужно было связываться с Хомером. Потому что, оглушив его, попутчик вышвырнул Гамаша из машины и оттащил его в канаву, видимо, держа беспомощное тело за подмышки. Алану не нужны были мальчики из департамента уголовных дел, чтобы прочитать следы, оставленные каблуками ботинок Гамаша. По ходу дела преступник убедился в полной беззащитности жертвы. И уже в канаве, оторвав протез от тела, забил им старика насмерть с неимоверной жестокостью.

 

 

 5. 96529Q

 

 

                - Посмотрим, посмотрим, - провозгласил патрульный штата Коннектикут Уоррен Хэмильтон, хотя он и был один в машине. Это было вечером 2 июня, через 35 часов после обнаружения трупа Хомера Гамаша в городке штата Мэн, названия которого Хэмильтон никогда не слыхивал ранее.

                Он был в районе Вестпорт 1-95 у закусочной "Макдональдс". У него вошло в привычку сновать около стоянок для бензозаправки и закусочных во время патрулирования внутри штата. Если вы подъезжаете к последнему ряду паркуемых машин ночью, потушив свои фары, вы иногда можете получить хороший улов. Лучше, чем хороший. Но иногда. Когда он чувствовал, что эта возможность вдруг появляется, он очень часто беседовал сам с собой. Эти рассуждения начинались с "посмотрим, посмотрим", затем переходили в нечто типа давай-ка попросим этого пылесоса выйти наружу" или "спроси-ка свою маму, верит ли она в это". Патрульный Хэмильтон задавал вопрос насчет мамы в тех случаях, когда чувствовал что-то неладное.

                - Что мы имеем здесь? - проворковал он на этот раз и запустил машину на медленный задний ход. - Проезжаем "Камаро". Теперь "Тойоту", которая напоминает стареющую облезлую лошадь своей обшарпанной поверхностью. А теперь... та-та-та! Старый пикап "Шевроле", который выглядит оранжевым под светом фар, это означает, что он белого или светло-серого цвета.

                Он включил свою подвижную фару и направил ее на лицензионную пластину. Эти пластины, по мнению Хэмильтона, стали в последнее время выглядеть куда лучше. Один за другим, каждый штат вводил на них мелкие рисованные изображения. Это упрощало определение хозяина номера ночью, когда быстро и сильно изменяющиеся условия освещения трансформировали естественные цвета окраски в самые невообразимые оттенки. И худшим освещением для пластин с идентификационным номером были эти чертовы оранжевые лампы высокого напряжения. Он не знал, способны ли они ослепить преследуемого преступника, как это предусматривалось при их проектировании, но был абсолютно уверен, что они заставляют полицейских делать тяжелую лишнюю работу, которой он сам теперь вынужден заниматься, для проверки идентификационных пластин на украденных или просто угнанных из озорства машинах без номеров.

                Маленькие картинки медленно сменяли друг друга, пока не появилась вот эта. Статуя свободы была Статуей свободы и при ярком солнечном свете, и при идиотском медно-оранжевом луче этих недоносков. Не важно, какой цвет, дама Свободы всегда означает штат Нью-Йорк.

                А вот этот трахнутый отец семейства, которого он высветил на пикапе, означает штат Мэн. Теперь уже вам не надо таращить глаза для поиска следов принадлежности автомобиля этой ЗЕМЛЕ ОТПУСКНИКОВ и стараться понять, какого же цвета окраска. Вам просто надо взглянуть на трахнутого отца семейства. На самом деле на картинке был изображен рак, и Хэмильтон знал это, но трахнутый отец семейства, как его не называй по-другому, все равно остается тем, кто он есть. Сам он никогда и не стал бы класть себе в рот эту гадость. Но сейчас он был просто рад встретится с кем-нибудь. Особенно, когда у него столь острое желание подержать эту лицензионную пластину в своих руках.

                - Спроси-ка маму, верит ли она в это, - прошептал он, сворачивая на стоянку. Он взял свой талмуд с перечнем находящихся в розыске автомобильных номеров, включил освещение внутри машины и начал листать здоровенную книгу, водя пальцем по строчкам сверху вниз.

                А вот и он. 96529Q. Штат Мэн, родина всех трахнутых отцов семейства.

                Предварительный объезд пикапа вроде бы говорил о том, что в кабине никого нет. В кабине была установлена подставка для винтовки, но она пустовала. Возможно, хотя и маловероятно, что кто-то ночует в кузове пикапа. И тоже вполне вероятной была возможность, что этот кто-то, ночующий в кузове, держит при себе ту самую винтовку с подставки. А всего вероятнее было то, что водитель давно ушел из машины. Все равно...

                Старые полицейские, смелые полицейские, но не старые смелые полицейские, - сказал сам себе Хэмильтон приглушенным голосом. Он отключил мощную фару и медленно объезжал ряд автомашин. Дважды он тормозил и снова включал фару, хотя на этот раз даже и не глядел на освещаемые автомобили. Всегда есть возможность, что мистер 96529Q, выходя из ресторана, уже увидел Хэмильтона, когда тот освещал украденный им автомобиль, а теперь, когда он видит, что Хэмильтон продолжает объезд и время от времени проверяет другие машины, вор может успокоиться и не обращать особого внимания на патрульного.

                - Если сам о себе не позаботишься, может быть, всем другим уже будет не о ком волноваться, - воскликнул патрульный Хэмильтон. Это была еще одна его присказка, но не столь частая, как насчет мамы.

                Он нырнул в темный угол, откуда можно было наблюдать за пикапом. Вызвал базу, которая находилась всего в четырех милях вверх по дороге, и сообщил о находке разыскиваемого по делу об убийстве пикапа из штата Мэн. Он запросил отряд поддержки и сказал, что ждет его прибытия как можно скорее.

                Хэмильтон никого не замечал поблизости от пикапа и потому решил, что с его стороны не будет слишком смелым, если он приблизится к машине со всеми предосторожностями. Он будет выглядеть смешным, если его товарищи, прибыв на место, узреют Хэмильтона все еще сидящим в далекой засаде в темноте кустов.

                Он вылез из машины, подтянул ремень с кобурой, но не расстегнул ее. Он вообще за все свои дежурства всего дважды расстегивал кобуру и ни разу не палил из пушки. Не хотелось ему этого делать и сейчас. Он подходил к пикапу под таким углом, чтобы можно было видеть и сам автомобиль, особенно его кузов, и возможное появление мистера из этого чудного семейства ракообразных. Он подождал, пока мужчина и женщина, вышедшие из ресторана, подошли к своему "Форду-Седану", и начал снова двигаться лишь после их отъезда.

                Держа правую руку около кобуры, Хэмильтон опустил левую на свой ремень. Эти ремни также стали в последние годы намного лучше и красивее, по его мнению. Он был еще мальчишкой, а затем и взрослым, страстным поклонником Бэтмана, известного также как Крестоносец с накидкой, и этот Бэтман, как он подозревал, послужил главной причиной того, что Хэмильтон стал полицейским. Из всех аксессуаров Бэтмана Хэмильтона привлекало более всего не оружие и не реактивный двигатель, а ремень славного крестоносца. Это чудное произведение одежного искусства напоминало хороший магазин подарков. Оно всегда имело в себе все на все случаи жизни, будь то канат, или пара очков для ночного видения, или несколько ампул парализующего газа. Конечно, его служебный ремень был не столь хорош, но на левой его стороне имелось три кармашка, в которых хранились три очень полезных вещицы. Одной из них был баллончик на батарейке, выпускаемый под фирменным названием "Лежать, собака! " Стоило вам нажать на красную кнопку, "Лежать, собака! " начинал испускать ультразвуковой свист, который превращал даже бешеных быков в клубок слипшихся спагетти. Другая штучка была баллоном Мэка (версии парализующего газа Бэтмана в исполнении полиции штата Коннектикут). Третьим сокровищем был четырехэлементный фонарик.

                Хэмильтон извлек фонарик и включил его одной левой рукой. Правая по-прежнему лежала на кобуре. Старые полицейские, смелые полицейские, но не старые смелые полицейские.

                Он пустил луч света вдоль кузова пикапа. В нем находился лишь свернутый брезент и ничего более. Кузов был столь же пуст, как и кабина.

                Хэмильтон сохранял все же некоторую дистанцию до этого дурацкого пикапа со смешными картинками. Если бы его спросили "почему", он вряд ли сумел бы дать ответ, поскольку делал все не задумываясь. Теперь он наклонился и осветил фонариком днище пикапа, последнее из тех мест, где кто-то, могущий причинить ему вред, возможно, спрятался. Маловероятно, но все же надо до конца быть во всем уверенным. Он вовсе не хотел, чтобы шеф начинал рабочее собрание следующим утром словами: "Дорогие друзья, сегодня мы прощаемся с патрульным Уорреном Хэмильтоном. Невероятно, но он покинул наш мир". Это было бы чертовски обидно.

                Он направил луч быстро слева направо под пикап и ничего не обнаружил, кроме заржавевшего муфеля, который собирался отвалиться уже в ближайшее время - это было ясно с первого взгляда на зияющие в нем трещины.

                - Я думаю, мы здесь одни, дорогой, - сказал патрульный Хэмильтон. Он осмотрел еще раз всю площадку вокруг пикапа, особенно внимательно следя за выходящими из ресторана. Он не заметил никого, кто наблюдал бы за ним самим, и решил напоследок подняться на ступеньку к дверце кабины, чтобы осветить все ее закоулки фонариком.

                - Святое дерьмо, - в изумлении пробормотал Хэмильтон. - Спроси маму, верит ли она в эту дрянь.

                Он был даже рад оранжевому цвету пущенного им луча света, поскольку знал, что это болото внутри кабины на самом деле почти черное, поскольку кровь похожа на чернила.

                - И он управлял машиной во всем этом? Иисус Христос, всю дорогу из Мэна он ехал вот так? Спроси маму...

                Он обшарил лучом фонарика днище в кабине. Сидение и пол были свиным хлевом. Он увидел опорожненные банки пива, пустые и полупустые пакеты с чипсами и копченой свининой, короб с гамбургерами. Это месиво, похожее на жевательную резинку, залепило весь щиток машины. Пепельница была забита окурками сигарет без фильтра.

                Больше всего здесь было крови. Она виднелась везде: на руле, сиденье, обшивке двери. Ею была почти полностью залеплена эмблема "Шевроле" и зеркальце. Хэмильтон подумал, неужели мистеру 96529Q показалось, что здесь так мало крови, и ее нужно было размазывать еще на зеркале? На ящике с большими гамбургерами "Макдональдс" также виднелся сгусток крови. Хэмильтону показалось, что он видит в нем и несколько волосков.

                - Что он сказал бы знакомой девушке? - пробормотал Хэмильтон. - Что он слегка порезался во время бритья?

                Позади него раздался шуршащий звук. Хэмильтон вздрогнул, чувствуя, что он, несмотря на все обычные предосторожности, был слишком смел, чтобы стать старым, потому что здесь уже не было ничего обычного, нет, сэр. Тот парень, который вырос сзади него, добавит крови в кабине старого пикапа, и это будет его кровь, потому что парень, доехавший в портативной скотобойне из Мэна почти до Нью-Йорка, несомненно был психом, а эти люди могут убить патрульного столь же легко, как купить кварту молока в пакете.

                Хэмильтон в третий раз в жизни выхватил револьвер из кобуры, взвел курок и почти выстрелил (а, может быть, и два, а то и три раза) в темную пустоту. Он был взвинчен до предела. Но никого поблизости не было.

                Он медленно опустил револьвер, кровь стучала в его висках.

                Небольшое дуновение ветра всколыхнуло ночной воздух. Шуршащий звук опять повторился. На тротуаре он заметил ящик от рыбного филе - из этой самой закусочной Макдональдс, несомненно.

                - Как умны вы, Холмс - не обращайте на это внимания, Ватсон, это столь элементарно - именно этот ящик полз с шуршанием при порывах ветра, а затем снова надолго останавливался.

                Хэмильтон глубоко и прерывисто вздохнул и бережно опустил револьвер в кобуру.

                - Здесь почти свихнешься, Холмс, - сказал он совсем неуверенным голосом. - Еле удержишься от сR-14 (сR-14 означало "беглый огонь" по уставу).

                Он подумал, не стоит ли ему опять застегнуть кобуру, поскольку сейчас уже было абсолютно ясно, что стрелять не в кого, кроме пустого ящика от рыбного филе, но все же решил не застегивать ее до появления группы поддержки. Намного лучше чувствовать рукоять револьвера в своей руке. Удобнее и спокойнее. Потому что его напугала не кровь и не тот факт, что разыскиваемый полицейскими Мэна по делу об убийстве мужчина проехал 400 миль в этом месиве. Вокруг пикапа стояло какое-то зловоние. Этот запах иногда встречается на сельских дорогах, если автомобиль переедет зазевавшегося скунса. Он не знал, обратят ли прибывшие сюда следователи на это внимание, или это чувствует только он сам, не это его волновало. Это не было запахом крови, или загнивших продуктов, или похоронного бюро. Это, подумал он, просто запах беды. Чего-то очень и очень плохого. Достаточно плохого, чтобы он раздумал застегивать кобуру, хотя был почти уверен, что носитель этого запаха отсюда давно удалился, наверное, много часов тому назад - не было слышно никаких потрескиваний или вздохов мотора, что было бы неизбежно, оставайся он еще теплым. Не в этом дело. Он твердо знал: некоторое время пикап был логовом какого-то ужасного существа, и он ни за что на свете не встретится с этим существом, не будучи готовым к бою. И пусть мама скажет, что он не прав.

                Он стоял с пушкой в руке, его волосы на затылке встали дыбом и прошла, казалось, целая вечность, пока наконец он не увидел своих парней из группы поддержки.

 

 

 6. СМЕРТЬ В БОЛЬШОМ ГОРОДЕ

 

 

                Доди Эберхарт была разъярена, а когда она бывала такой, в столице Штатов появлялась столь стервозная баба, с которой бы вы ни за что не захотели иметь дело. Она карабкалась по лестнице своего многоквартирного дома на Эл-стрит с флегматичностью (и почти с той же грацией) носорога, пересекающего открытую зеленую лужайку. Ее голубое платье скрипело и почти разрывалось на груди, которую из-за ее необъятности было бы слишком скромно назвать крупногабаритной. Руки, больше смахивающие на окорока, размахивали вперед и назад, как маятники.

                Много лет тому назад эта женщина была одной из самых дорогостоящих девушек по вызову. В те дни ее рост - шесть футов и три дюйма - как и ее пышущий здоровьем облик делал ее более привлекательной для мужчин, чем куда более красивых ее товарок. Она сама открыла, что ночь с ней являлась своего рода спортивным трофеем для многих вашингтонских джентльменов, и если бы кто-нибудь внимательно изучил фотографии участников всяческих вечеров и приемов в столице США во времена второго президентского срока Линдона Джонсона и первого срока пребывания на этом посту президента Ричарда Никсона, он наверняка бы обнаружил на многих из этих снимков Доди Эберхарт. Как правило, рядом с ней красовался один из тех мужчин, чьи имена часто появлялись в политических статьях или экономических обзорах самых авторитетных изданий. Один ее рост делал трудной, если не невозможной, всякую попытку не обратить на нее внимания.

                Доди была потаскухой с сердцем скряги и с душой таракана. Два самых постоянных ее клиента, один - сенатор-демократ, другой - конгрессмен республиканец, с немалым чувством отцовства обеспечили ее достаточными деньгами, чтобы она могла с чистой совестью уйти в отставку от занятий своей древнейшей профессией. Они связались с этой благотворительностью не совсем, если быть точным, по своей воли. Доди была уверена, что риск подцепить что-нибудь не обязательно уменьшится (высокопоставленные правительственные чиновники и законодатели столь же подвержены СПИДу и может быть чуть меньше - венерическим заболеваниям, как и рядовые клиенты). Возраст у нее еще был самый что ни на есть цветущий. И она не очень-то верила этим джентльменам, что они оставят ей что-нибудь по завещаниям, как они оба не раз ей обещали. Извините, сказала она им, я уже не верю в Санта-Клауса или еще во что-то в этом роде. Маленькой Доди нужны наличные сейчас, а не потом.

                Маленькая Доди приобрела три многоквартирных дома. Годы шли. Те 177 фунтов, которые заставляли здоровых мужиков ползать перед ней на коленях, когда она красовалась перед ними в костюме Евы, теперь превратились в 280. Вложения в недвижимость которые давали хорошую прибыль в середине 70-х годов, стили быстро таять в 80-х. Она слишком поздно сообразила, что плохо разбирается в биржевых делах, и ей надо было бы пораньше вспомнить о тех двух превосходных брокерах, с которыми она провела немало времени совсем незадолго до выхода из игры.

                Один ее дом был продан в 1984, второй - в 1986 году, под надзором бесстрастного представителя налогового управления. Она держалась за третий дом на Эл-стрит столь же упрямо, как проигрывающий все в рулетку игрок за последнюю свою фишку. Она надеялась, что где-то совсем рядом стоит удача, еще немного - и что-то Случится. Но ничего такого не Случилось до сего времени, и она не думала уже, что может Случиться на следующий год или в два последующих года... Если бы это произошло, она упаковала бы чемоданы и отправилась в Аруба. А пока она должна просто держаться изо всех сил.

                Что она всегда делала и что собиралась делать и дальше.

                И спаси Бог того, кто попадется ей на дороге.

                Например, такой как Фредерик Клоусон, этот "мистер Большой кадр".

                Она долезла до площадки второго этажа. Из квартиры Шульмана неслись завывания "Ганз-н-Роузес". "Заглуши свой... ПЛЕЕР! " - завизжала она на самых верхних нотах... а когда Доди Эберхарт подымала крик до максимального децибельного уровня, начинали трескаться стекла, глохли малые дети и собаки падали замертво.

                Музыка сразу перешла с воплей на шепот. Доди могла представить себе чету Шульманов, замерших друг против друга, как перепуганная пара котят во время грозового шквала, и надеющихся от всей души, что это не их собирается инспектировать самая страшная ведьма Эл-Стрит. Они боялись ее. Это было не столь уж неразумно. Шульман был юрисконсультом весьма солидной фирмы, но ему не хватало еще двух заработанных язв, чтобы стать достаточно независимым и иметь право утихомирить Доди. Если бы они повстречались на более позднем этапе его жизни снова, ей бы выпало на долю выносить за ним помои, он знал это - и это его утешало.

                Доди повернула за угол и начала взбираться на третий этаж, где обитал Фредерик "Мистер Большой кадр" Клоусон в своем изысканном великолепии. Она шла все той же равномерной походкой носорога, пересекающего вельд, с задранной вверх головой, и лестница подрагивала от мощи и значительности всего здесь происходящего.

                Она искала глазами нечто впереди себя.

                Клоусон не находился даже на том жалком лестничном уровне юрисконсульта. Он вообще сейчас не имел какого-нибудь уровня. Как и все студенты, изучающие юриспруденцию, которых Доди встречала когда-либо (в основном, как арендаторов комнат или квартир, поскольку она никогда не имела желания сходиться с ними даже, как она говорила, в той ее "другой жизни"), он отличался горячими желаниями и жалкими доходами. Доди почти никогда не смешивала эти два компонента. Если у тебя нет денег, то и нечего переть по этой жизни подобно тупому быку, увидевшему где-то вдали смазливую телку. Если ты не покончишь с таким поведением, то вполне возможно, тебя повесят за задницу за то, что ты не платишь в срок.

                Конечно, фигурально выражаясь.

                До сих пор Фредерику Клоусону как-то удавалось увертываться от ее нападок и упреков. Он уже задолжал за четыре месяца, и она терпела это потому, что он сумел ее убедить, что в его случае даже старое священное писание свидетельствует об истине его утверждений (или может засвидетельствовать): он действительно должен получить деньги, переведенные на его счет.

                Ему бы не удалось наобещать ей что-либо, если бы он перепутал Сиднея Шелдона с Робертом Ладлэмом или Викторию Хольт с Розмари Роджерс, поскольку она бы тогда не дала этому человеку ломаного гроша. Но она увлекалась криминальными романами, и чем они были ближе к документальным, тем больше она их ценила. Она предполагала, что в мире немало людей, которые побегут за книгой, только если в воскресном выпуске "Пост" ее авторы будут перечислены в списках бестселлеров по разряду романтических саг или шпионских романов. Что же касается ее, то она прочитала почти всего Элмора Леонарда задолго до тех лет, когда он стал возглавлять книжные хиты, а также отлично знала книги таких парней, как Джим Томпсон, Дэвид Гудис, Хорас Маккой, Чарльз Уиллефорд, да и других. Если говорить коротко, то Доди Эберхарт особо любила романы, где мужчины грабили банки, стреляли друг в друга и демонстрировали любовь к женщинам, главным образом, вышибая из них дерьмо.

                Джордж Старк, по ее мнению, был - или должен был быть - самым лучшим из всех писателей. Ей чрезвычайно нравились все его вещи от "Пути Мэшина" и "Оксфордских голубых" до "Дороги на Вавилон", которая была последним из его шедевров.

                "Большой кадр" был окружен записями и романами Старка во время ее первого визита к нему по поводу задолженности по арендной плате (тогда просрочка составляла всего три дня, но если им дать хотя бы дюйм, они возьмут и целую милю), и после проявленного ею законного беспокойства о своих доходах и его обещаниях выдать ей чек завтра пополудни, она поинтересовалась, являются ли все эти издания романов Старка необходимыми для его карьеры в юриспруденции.

                "Нет, - отвечал Клоусон с лучезарной и хищной улыбкой, - но они могут как раз финансировать одну такую карьеру".

                Именно улыбка более всего прочего сразила тогда ее. Это заставило Доди несколько поменять линию своего поведения в его случае, тогда как со всеми прочими должниками она оставалась столь же грубой и жесткой, какой все привыкли ее видеть. Эту улыбку она много раз видала раньше в своем зеркале. Она тогда верила, что такая улыбка не может быть притворной, и верила в это и поныне. Клоусон действительно имел виды на Тадеуша Бомонта; его ошибка заключалась лишь в слишком большой вере в то, что Бомонт будет всегда шагать бок о бок с мистером "Большой кадр" типа Фредерика Клоусона. А это было и ее ошибкой.

                Она прочла одну вещь Бомонта "Мгла бездны", пользуясь объяснениями Клоусона о том, что он открыл в этом романе, и решила, что это исключительно глупая книга. Несмотря на все письма и фотокопии, которые мистер "Большой кадр" показал ей, она считала очень трудной или почти невозможной для себя мысль о том, что двумя этими писателями был один и тот же человек. За исключением... когда она одолела три четверти писанины Бомонта и собиралась уже забросить эту дерьмовую книжонку в угол, чтобы забыть о ней навсегда, ей вдруг попалась на глаза сцена, где фермер пристреливает лошадь. Лошадь сломала две ноги и, конечно, ее следовало пристрелить. Но вся штука была в том, что фермер Джон наслаждался этим. Он ведь спустил курок, лишь насладившись мучениями несчастной лошади.

                Это выглядело так, словно Бомонт вышел на кухню за чашечкой кофе, дойдя до этого места... а Джордж Старк вошел и написал эту сцену, ожив, как сказочный Щелкунчик. Конечно, это единственный золотник в этой куче навоза.

                Ну, да ладно, теперь все это не играет никакой роли. Это лишь доказывает, что никто не может всегда устоять перед мужским напором. "Большой кадр" сумел подурить ей голову, но эта канитель, по крайней мере, была весьма короткой. И с ней давно покончено.

                Доди Эберхарт достигла площадки третьего этажа, ее ладонь сжалась в некое подобие кулака, которым она собиралась воспользоваться вместо дверного молотка - времена вежливых постукиваний давно закончились. И тут она заметила, что ее дверной молоток сейчас не понадобится. Дверь была незаперта.

                - Иисус оплаканный, - пробормотала Доди, округлив губы. Здесь не было поблизости гнезда наркоманов, но если им хотелось очистить какую-нибудь из квартир, наркоманы охотнее всего пошли бы в незапертую. Парень оказался даже глупее, чем она предполагала.

                Она налегла на дверь, и та легко отворилась.

                - Клоусон! - проорала она тоном, обещающим гром и молнии.

                Ответа не было. Взглянув в короткий коридор, она увидела опущенные занавески в гостиной и включенный верхний свет. Тихо играло радио.

                - Клоусон, я хочу поговорить с тобой! Она прошла короткий коридор... и остановилась. Одна из подушек софы валялась на полу.

                Это было все. Нет никаких следов, что квартирку обчистил голодный наркоман, но ее инстинкт был еще слишком силен, и весь ее гнев испарился за одну секунду. Она чуяла что-то. Это что-то было очень слабым запахом, и оно было здесь. Чуточку напоминает испорченную, но еще не прогнившую еду. Это был не тот в точности запах, но самый похожий из тех, что шли на ум. Приходилось ли ей ощущать его раньше? Она подумала, что да.

                А кроме того, здесь пахло еще чем-то, хотя она не была уверена, что это улавливает именно ее нос, а не что-то другое в ней. Здесь она легко согласилась бы с патрульным Хэмильтоном из Коннектикута в его предположении, что это запах беды.

                Она стояла, все еще глядя на скомканную подушку и слыша радио. То, что не смогли вызвать три лестничных пролета, запросто вызвала эта самая невинная подушка - ее сердце громко колотилось в груди, а дыхание сделалось трудным и прерывистым. Что-то здесь было не в порядке. И даже еще хуже. Вопросом оставалось, стоит ли ей вмешиваться в это или нет.

                Здравый смысл советовал ей уйти, уйти, пока еще есть путь назад, н этот здравый смысл всегда был очень силен в ней. Любопытство толкало ее оставаться здесь и поглядеть... и оно было еще сильнее.

                Она повертела головой у входа в гостиную и сперва посмотрела направо, где стоял этот дурацкий камин и находились два окна, открывавшие обзор на Эл-стрит. Там не было больше ничего. Затем она посмотрела налево, и ее голова внезапно застыла. Казалось, ее закрепили в этом положении. Глаза Доди вытаращились.

                Это оцепенение длилось секунды три, не более, но показалось ей намного дольше. И она увидела все, вплоть до мельчайших деталей; ее мозг сделал собственную фотографию того, что увидели глаза, с той же ясностью и четкостью, которую затем вскоре пытался обеспечить следственный фотограф.

                Она увидела две бутылки пива "Эмстел" на кофейном столике, одну пустую, другую наполовину полную с кружочком пены, еще оставшимся на ее горлышке. Она увидела поднос с надписью "ЗЕМЛЯ ЧИКАГО" на изогнутой поверхности. Она увидела два окурка сигарет без фильтра, вдавленных посередине кристально белого подноса, хотя, как она знала, "Большой кадр" и не курил - по крайней мере сигареты. Она увидела небольшую пластиковую коробку с кнопками, лежащую между бутылками и подносом. Большинство кнопок, которыми Клоусон прикреплял на доске в кухне всякие вырезки, были рассыпаны по стеклянной поверхности кофейного столика. Она также заметила, что некоторые кнопки застряли в журнале "Пипл", том самом номере, где рассказывалась история о Таде Бомонте и Джордже Старке. Она могла увидеть мистера и миссис Бомонт, пожимающих на фотографии руки другу другу через могилу Старка, хотя с ее места они казались стоящими где-то ниже могилы. Эту историю, как говорил Фредерик Клоусон, не должны никогда напечатать. Поэтому он и надеялся стать сравнительно богатым человеком. Но он ошибался. Вообще, как выяснялось, он ошибался во всем.

                Она могла видеть Фредерика Клоусона, сидящего в одном из двух кресел гостиной. Он был привязан. Он был раздет, и вся его одежда была заброшена комком под кофейный столик. Она увидела кровавую дыру в его паху. Во рту мистера "Большой кадр" торчал его же член. Убийца также вырезал язык Клоусона, прибив его на стену теми же самыми кнопками. Вся эта ужасная картина молниеносно отпечаталась в мозгу Доди. Кровь растеклась по обоям причудливыми волнами.

                Убийца использовал еще одну кнопку с ярко зеленой шляпкой, чтобы приколоть вторую страницу статьи из журнала "Пипл" к груди бывшего "Большого кадра". Она не могла рассмотреть лицо Лиз Бомонт - оно было залито кровью Клоусона, не смогла увидеть женскую руку, высовывающую парочку гномов для демонстрации их улыбающемуся Таду. Она вспомнила, что это фото особенно раздражало Клоусона. - "Какая чушь! - воскликнул тогда он. - Она ненавидит домашнее хозяйство - я помню, как она заявляла об этом в интервью сразу после публикации первого романа Бомонта".

                На стене поверх прибитого языка были написаны кровью при помощи пальца следующие слова:

                ВОРОБЬИ ЛЕТАЮТ СНОВА

                - Иисус Христос, - подумалось вдруг ей. - Ведь это же совсем как роман Джорджа Старка... то, что обычно проделывает Алексис Мэшин.

                Сзади нее послышался мягкий звук, как от легкого удара.

                Доди Эберхарт вскрикнула и круто обернулась. Мэшин шел к ней со своими ужасными ножницами, обагренными кровью Фредерика Клоусона. Его лицо представляло собой лишь сетку шрамов, которыми разукрасила его Нони Гриффитс в самом конце романа "Путь Мэшина" и...

                Но на самом деле здесь никого не было. Просто захлопнулась дверь, и все, а это нередко случается с дверьми.

                "Что же это? - снова спросили самые потаенные закоулки ее мозга, все более громким и испуганным голосом. - Надо было остаться там, на лестнице, в стороне, не открывать эту проклятую дверь - и у тебя не было бы никаких проблем. Тебе же вполне хватило бы небольшой щели у двери, чтобы позвать его, даже без крика".

                Теперь ее глаза снова обратились на пивные бутылки, стоявшие на кофейном столике. Одна пустая. Другая полупустая, с еще не осевшим колечком пены внутри горлышка.

                Убийца был за дверью, когда она вошла. Если бы она повернула к нему голову, она бы тотчас увидела его... и, конечно, уже была бы на том свете, как и Клоусон.

                И пока она стояла там, потрясенная столь красочным зрелищем, убийца просто вышел из квартиры, закрыв дверь.

                Ноги не выдержали этого напряжения, она рухнула на колени с грацией слонихи, и в такой позе очень напоминала девушку, принимающую причастие в церкви. Ее мозг исступленно прокручивал одну и ту же мысль, подобно белке, бегущей в своем колесе: "Ох, я не должна кричать, он ведь вернется, ох, я не должна кричать, он ведь вернется, я не должна кричать..."

                А потом она услышала его тяжелые шаги по паркету коридора. Позднее она убедилась, что эти придурочные Шульманы снова запустили свое стерео, и она попросту приняла тяжелый звук бас-гитары за шаги убийцы, но в тот момент она готова была поклясться, что это был Алексис Мэшин и он вернулся... человек столь целеустремленный и убийственный, что даже смерть не смогла бы остановить его.

                Впервые в жизни Доди Эберхарт упала в обморок.

                Она очнулась минуты через три, не ранее. Ноги по-прежнему не держали ее, и потому она поползла по коридору к выходу, а волосы закрывали ее лицо. Она подумала, стоит ли открывать дверь на лестничную площадку, чтобы выглянуть туда, но не решилась сделать это. Вместо этого, она закрыла замок не все обороты, вытащила щеколду и вставила дверную цепочку в металлический паз. Проделав все это, она уселась против двери, замерев и затаившись. Она ясно сознавала, что забаррикадировалась здесь вместе с окровавленным трупом, но это было еще не так уж и плохо. Это было даже совсем не плохо, если учесть все другие альтернативы.

                Мало-помалу ее силы восстанавливались, и она уже смогла твердо стоять на ногах. Она проскользнула по коридору в самый его конец и добралась до кухни, где стоял телефон. Она старалась не смотреть на гостиную, где находилось то, что осталось от мистера Большой кадр, хотя это и было ненужным занятием: она надолго запомнила до мельчайших подробностей всю эту жуткую картину. Она вызвала полицию и, когда она прибыла, никого не впустила до тех пор, пока не было просунуто под дверь служебное удостоверение одного из полисменов.

                - Как зовут вашу жену? - спросила она копа, чье имя на ламинированном картоне было обозначено как Чарльз Ф. Туми-младший. Ее голос звучал визгливо и трепетно, совсем не так, как обычно. Близкие друзья (если бы они имелись у нее) ни за что не узнали бы этот голос.

                - Стефани, мэм, - терпеливо ответил из-за двери допрашиваемый полисмен.

                - Я могу позвонить и проверить это в вашем участке, вы это знаете! почти истерически провизжала она.

                - Я знаю это, миссис Эберхарт, - согласился голос, - но не будет ли вам чуточку спокойнее, если вы просто впустите нас, как вы полагаете?

                А поскольку она еще столь же легко узнавала голос копа, как легко почуяла Запах Беды, она не колеблясь открыла дверь и позволила войти Туми с коллегой. Когда они присоединились к ней, Доди сделала то, чего с ней никогда ранее не случалось: она истерично разрыдалась.

 

 

 7. ДЕЛО ПОЛИЦИИ

 

 

                Тад сидел наверху в кабинете и писал, когда появилась полиция.

                Лиз читала книгу в гостиной, а Уильям и Уэнди возились в детском манеже, каждый на выбранной им стороне. Она подошла к двери и выглянула в одно из узких декоративных окон рядом с дверью, перед тем как открыть ее. Эта привычка появилась у нее после того, что было шутливо названо "дебютом" Тада в журнале "Пипл". Слишком много визитеров - любопытствующих зевак, как из соседних мест, так и из самого этого городка и даже несколько человек совсем издалека (это были ярые поклонники Старка) требовали этой меры предосторожности, чтобы не превратить их дом в проходной двор. Тад называл это "синдромом глазения на живых крокодилов" и сказал, что синдром должен исчезнуть через неделю-другую. Лиз надеялась, что он будет прав. Она все время опасалась, как бы кто из визитеров не оказался сумасшедшим охотником на крокодилов, того самого сорта, что и убийца Джона Леннона, а потому сперва рассматривала всех посетителей через боковое окошко. Она не была уверена, что распознает настоящего сумасшедшего, если увидит его, но она, по крайней мере, обеспечит Таду покой в те два часа по утрам, когда он работал. После этого утреннего бдения он сам ходил открывать дверь, обычно глядя на нее, как виноватый мальчуган, и она не знала, как реагировать на этот взгляд.

                Три человека на крыльце этим субботним утром не были поклонниками таланта ни Бомонта, ни Старка, она это сразу определила, да и никак не смахивали на сумасшедших... скорее это были патрульные полицейские из полиции штата. Она открыла дверь, чувствуя то невольное замешательство, которое испытывают даже ни в чем не повинные люди, когда у них без какого-либо приглашения появляется полиция. Она подумала, что если бы ее дети были постарше и могли бы играть этим утром где-то снаружи, она бы очень удивилась, узнав, что они ничего там не натворили.

                - Да?

                - Вы миссис Элизабет Бомонт? - спросил один из визитеров.

                - Да, я. Чем могу служить?

                - Ваш муж дома, миссис Бомонт? - задал вопрос второй полисмен. Оба эти человека были одеты в одинаковые серые дождевики и носили фуражки полиции штата.

                - Нет, вы слышите машинку привидения Эрнеста Хэмингуэя, - собиралась она ответить, но конечно же, не сделала этого. Сперва мелькнула мысль, не сделал ли кто-то из них чего-то незаконного, затем кто-то неизвестный дал ей саркастический совет на ухо сказать полицейским, неважно какими словами: Подите прочь. Вас здесь не ждут. Мы ничего плохого не сделали. Идите и поищите настоящих преступников.

                - Могу ли я спросить, зачем он вам нужен?

                Третьим полицейским был Алан Пэнборн.

                - Это дело полиции, миссис Бомонт, - заявил он. - Так можно нам поговорить с ним?

 

 

                Тад Бомонт не вел постоянный дневник, но он иногда делал записи о событиях в его жизни, которые оказались самыми интересными, забавными или опасными. Он вносил эти отчеты в переплетенную амбарную книгу, и жена никогда особо не интересовалась ими. На самом деле они приводили ее в содрогание, но она никогда не говорила Таду об этом. Большинство записей были странно бесчувственны, словно какая-то часть его самого отошла в сторону и безучастно сообщала о жизни Тада, увиденной своими собственными, всегда безразличными ко всему глазами. После визита полиции утром 4 июня, он записал длинный отчет об этом событии с сильным и очень необычным волнением, явно проступавшим в тексте.

                "Я понимаю "Процесс" Кафки и "1984" Оруэлла теперь немного лучше (писал Тад). Если расценивать их как политические романы и не более того, вы сделаете серьезную ошибку. Я полагал, что нет ничего страшнее депрессии, пережитой мной по окончании "Танцоров", и открытия, что мне нечего ожидать после них, - исключая выкидыш у Лиз, поскольку это - самое тяжелое событие в нашей семейной жизни, - но то, что произошло сегодня, кажется мне еще хуже. Я пытаюсь доказать себе, что это из-за того, что впечатления слишком свежи, но подозреваю, что здесь есть нечто, намного более опасное. Я считаю, что мрачный период моей жизни и потеря первых близнецов в конце концов были исцелены временем, оставившим только шрамы в моей душе, и эта новая рана будет также исцелена... но я не верю, что время полностью сотрет все это. Конечно, останется след, может быть короче, но и глубже, как от внезапного удара острым ножом.

                Я уверен, что полиция действует согласно принимаемой присяге (если только они как и раньше приносят ее, хотя я догадываюсь, что там вряд ли что могло сильно измениться). По-прежнему меня преследует ощущение, что я в любой момент могу попасть в лапы бездушной бюрократической машины, не людей, а именно машины, которая методично сделает свое дело, разжевав меня до мелких кусочков... поскольку именно это разжевывание людей является главным занятием машины. И все мои вопли и мольбы не помешают и не отсрочат эту машинную операцию.

                Я могу сказать, что Лиз была взволнована, когда поднялась ко мне в кабинет и сообщила, что полиция хочет видеть меня по какому-то делу, но не пожелала говорить с ней по этому поводу. Она сказала, что один из пришедших - Алан Пэнборн, местный шериф. Я мог ранее встречать его раз или два, но я узнал его лишь потому, что время от времени его физиономия появляется в программе "Вызов" здешнего кабельного телевидения.

                Я был заинтересован всем случившимся и даже благодарен за перерыв в машинописи, поскольку я совсем не хотел ею заниматься всю эту неделю и делал это только по настоянию жены. Если я что и думал по поводу полиции, то только то, что визит, видимо, как-то связан либо с Фредериком Клоусоном, или со статьей в журнале "Пипл".

                Я не уверен, что смогу правильно передать тон и атмосферу нашей встречи. Я не помню даже некоторых вещей, о которых шла речь, поскольку именно тон был здесь намного важнее. Они стояли у подножия лестницы в холле, трое крупных мужчин (неудивительно, что народ зовет их быками), и вода струйками стекала с них на паркет.

                - Вы Тадеуш Бомонт? - один из них (это был шериф Пэнборн) задал мне вопрос, и с этого момента начались те самые эмоциональные изменения, которые я хочу описать (или хотя бы как-то обозначить). С несчастного машинописца очень быстро слетело все его оживление, сочетавшееся с любопытством и даже некоторым удовольствием от внимания к себе. Сразу же возникло некое беспокойство. Называется мое полное имя, но без слова "мистер". Подобно судье, обращающемуся к подсудимому, которому он вынес приговор.

                - Да, правильно, - сказал я, - а вы шериф Пэнборн. Я это знаю, потому что у нас есть домик у озера Кастл.

                Затем я протянул ему руку, старым автоматическим жестом хорошо воспитанного американца.

                Он только взглянул на нее, и на его лице появилось такое выражение, словно он только что открыл дверцу холодильника и обнаружил, что купленная им к ужину рыба вдруг протухла.

                - У меня нет желания пожимать вашу руку, - ответил он, - поэтому лучше уберите ее и избавьте нас обоих от ненужных затруднений.

                Это было чертовски странно слышать, слишком грубы были эти слова, но не столько они обескуражили меня, сколько тон, которым они были произнесены. Этот тон вполне соответствовал бы тому, что он считал меня свихнувшимся психопатом.

                И почувствовав это, я ужаснулся. Даже сейчас я с трудом могу поверить, как быстро, как чертовски быстро, мои чувства перешли от обычного любопытства и некоторого тщеславия к голому страху и ничему более. Я мгновенно осознал, что они не собираются разговаривать со мной о чем-то, они здесь лишь потому, что уверены в том, что я действительно что-то сделал, и в самую первую секунду охватившего меня ужаса - "я не собираюсь пожимать вашу руку" - я был сам уверен, что я что-то сделал.

                - Это то, что я должен объяснить.

                В ту секунду наступившей мертвой тишины после отказа Пэнборна пожать мне руку я осознал, что в действительности я сделал уже все... и будет слишком бессмысленно не признавать своей вины.

 

 

                Тад медленно опустил руку. Уголком глаза он мог заметить Лиз, сжавшую побелевшие ладони на груди, и вдруг ему захотелось разъяриться на полицейского, которого дружески пригласили в дом, а он в ответ отказался пожимать руку хозяину. Этому копу платили жалованье, хотя и в очень малой степени, из налогов, вносимых Бомонтами за владение домиком в Кастл Роке. Этот коп напугал Лиз. Этот коп напугал его.

                - Очень хорошо, - ровным голосом произнес Тад. - Если вы не желаете здороваться за руку, то, может, будете любезны объяснить мне, почему вы оказались в моем доме.

                В отличие от полисменов штата Алан Пэнборн носил не дождевик, а водонепроницаемую накидку, которая доходила ему только до пояса. Он полез в задний карман, вынул карточку и начал читать по ней. В какой-то миг Таду показалось, что он слышит фрагмент уже прочитанного им когда-то романа сюрреалистического толка.

                - Как вы сказали, меня зовут Алан Пэнборн, мистер Бомонт. Я шериф графства Кастл. Я здесь, поскольку должен допросить вас в связи с уголовным преступлением. Я буду задавать вопросы в полицейской казарме штата в Ороно. Вы имеете право не отвечать...

                - О милостивый Боже, что здесь происходит? - спросила Лиз н остановилась на полуслове, услышав голос Тада: "Минутку, обожди, черт побери, минутку". Он собирался прореветь это во весь голос, но даже его мозг не смог заставить язык и легкие набрать достаточно воздуха и ярости, и все, что он смог, было очень мягким возражением жене, которое Пэнборн даже и не заметил.

                - И вы имеете право на консультанта-защитника. Если вы сами не в состоянии нанять адвоката, он будет предоставлен в ваше распоряжение.

                Он убрал карточку обратно в задний карман.

                - Тад? - Лиз замерла перед ним подобно маленькому ребенку, испуганному громом. Ее глаза с ужасом смотрели на Пэнборна. До этого она иногда поглядывала и на патрульных полицейских, которые выглядели достаточно крупными, чтобы с успехом играть на месте защитников в профессиональной футбольной команде, но больше всего она следила за Пэнборном.

                - Я не собираюсь ехать куда-либо с вами, - сказал Тад. Его голос дрожал, прыгая то вверх, то вниз, меняя тональность, как у подростков переходного возраста. Он все еще пытался разозлиться. - Я не думаю, что вы сможете принудить меня сделать это.

                Один из патрульных прочистил глотку.

                - Другим вариантом, - сказал он, - будет наше возвращение для оформления ордера на ваш арест, мистер Бомонт. Опираясь на ту информацию, которая у нас есть, это будет весьма легко сделать.

                Патрульный взглянул на шерифа Пэнборна.

                - Я думаю, можно сказать о том, что шериф с самого начала просил нас взять такой ордер. Он очень нас убеждал, и я думаю, что мы бы и не стали спорить об этом, если бы вы не были... чем-то вроде общественной фигуры.

                Пэнборн взглянул недовольно, возможно, потому что ему не понравилось это определение, возможно, потому что полисмен доложил о нем Таду, а скорее всего, по обеим этим причинам.

                Полисмен заметил этот взгляд, слегка потоптался на месте, как будто обувь начала ему тереть ногу, но тем не менее продолжал.

                - В ситуации типа этой я не вижу оснований скрывать что-либо от вас. - Он вопросительно взглянул на своего коллегу, и тот согласно кивнул. Пэнборн по-прежнему выглядел не очень довольным. И даже сердитым. "Он выглядит так, - подумал Тад, - словно жаждет разодрать меня пальцами и намотать мне кишки вокруг головы."

                - Это звучит очень профессионально, - сказал Тад. Он ощутил, что к нему вернулась, по меньшей мере, часть самообладания, и его голос зазвучал на более низких нотах. Он хотел бы разозлиться, поскольку злость изгоняет страх, но выглядел сильно смущенным и недоуменным. Он чувствовал, как у него сосет под ложечкой. - Не учитывается, что я по-прежнему не имею никакого представления, в чем же суть этой идиотской ситуации.

                - Если бы мы верили в это утверждение, нас бы здесь не было, мистер Бомонт, - сообщил Пэнборн. Выражение нескрываемого отвращения на его лице неожиданно сменилось испугом. Тад, наконец, разъярился.

                - Меня не волнует, что вы думаете! - проорал Тад. - Я говорил уже вам, что знаю вас, шериф Пэнборн. Моя жена и я приобрели летний дом в Кастл Роке в 1973 году - задолго до того, как вы услышали даже о существовании такого места. Я не знаю, чем вы занимаетесь здесь, в 160 милях с лишним от вашего участка, и почему вы таращитесь на меня с выражением гадливости, словно я птичий помет на новенькой машине, но я могу сказать вам, что не собираюсь отправляться с вами куда-либо, пока не выясню, в чем же дело. Если для ареста нужен ордер, вы достанете его. Но мне хотелось бы, чтобы вы оказались по горло в кипящем дерьме, а я был бы тем внизу, кто разводит огонь. Потому что я ничего не сделал. Это просто возмутительно. Просто... чертовски... возмутительно!

                Теперь его голос звучал во всю мощь, и оба патрульных выглядели слегка ошарашенными. Пэнборн - нет. Он продолжал смотреть на Тада с тем же гадливым выражением.

                В соседней комнате кто-то из близнецов начал плакать.

                - О Боже! - простонала Лиз, - что же это? Объясни нам!

                - Пойди пригляди за детьми, крошка, - сказал Тад, не отводя взгляда от шерифа.

                - Но...

                - Прошу, - сказал он, и оба ребенка уже начали плакать. - Все будет в порядке.

                Она посмотрела на него прощальным взглядом, ее глаза спрашивали "Ты обещаешь это?" и, наконец, ушла в детскую.

                - Мы хотим допросить вас в связи с убийством Хомера Гамаша, - заявил второй полисмен.

                Тад бросил тяжелый взгляд на Пэнборна и повернулся к патрульному.

                - Кого?

                - Хомера Гамаша, - повторил Пэнборн.

                - Не собираетесь ли вы заявить, что это имя ничего не значит для вас, мистер Бомонт?

                - Конечно же, нет, - ответил изумленный Тад. - Хомер отвозил наш мусор на свалку, когда мы уезжали отсюда в город. Делал мелкий ремонт на участке вокруг дома. Он потерял руку в Корее. Он получил Серебряную звезду...

                - Бронзовую, - сурово сказал шериф.

                - Хомер мертв? Кто убил его?

                Патрульные взглянули друг на друга в большом изумлении. После печали удивление, наверное, то человеческое чувство, которое труднее всего скрывать.

                Первый полисмен ответил удивительно вежливым голосом:

                - У нас есть все основания полагать, что это были вы, мистер Бомонт. Поэтому мы и здесь.

                Тад взглянул на него в полном изумлении, а через мгновение рассмеялся.

                - Иисус Христос. Это сумасшествие.

                - Вы хотите взять плащ, мистер Бомонт? - спросил другой полисмен. Там здорово моросит.

                - Я не собираюсь идти с вами куда-либо, - ответил Тад с отсутствующим видом, полностью игнорируя появившееся у Пэнборна выражение крайнего нетерпения на лице. Тад напряженно думал.

                - Я боюсь, что вы все же были здесь так или иначе замешаны, - сказал шериф.

                - Но должен быть другой, - сказал Тад и наконец вышел из себя. Когда это случилось?

                - Мистер Бомонт, - сказал Пэнборн, говоря необычайно медленным и очень заботливым голосом, как будто он говорил с четырехлетним малышом, страстно желая внушить ему что-то. - Мы здесь совсем не для того, чтобы давать вам информацию.

                Лиз появилась в дверях с обоими детьми. Лицо ее страшно побледнело, ее лоб горел как раскаленная лампа.

                - Это безумие, - сказала она, глядя то на шерифа, то на патрульных, то снова на шерифа. - Безумие. Разве вы не понимаете этого?

                - Слушайте, - заявил Тад, подойдя к Лиз и обняв ее одной рукой. - Я не убивал Хомера, шериф Пэнборн, но я понимаю теперь, почему вы так разъярены. Поднимитесь со мной в кабинет. Давайте сядем и посмотрим, не сможем ли мы все это выяснить здесь...

                - Мне бы хотелось, чтобы вы взяли свой плащ, - сказал на это шериф. Он посмотрел на Лиз. - Извините меня за эту накидку, но мне пришлось промотаться сегодня все утро под этим проливным дождем. Мы наследили здесь.

                Тад взглянул на старшего из полисменов.

                - Вы не смогли бы немного вразумить этого человека? Объясните ему, что он избежит многих неприятностей и беспокойств, просто рассказав мне, когда был убит Хомер. - И затем добавил после некоторого раздумья: - И где. Если это было здесь, в Роке, я не представляю, что мог бы тут делать Хомер... и, да, я не выезжал из Ладлоу, кроме как в университет, за последние два с половиной месяца. - Он посмотрел на Лиз, и она кивнула.

                Полисмен обдумал эти слова и затем заявил:

                - Позвольте нам недолго посоветоваться.

                Все трое спустились вниз, причем полисмены почти вели шерифа. Они вышли за дверь на улицу. Как только дверь закрылась за ними, Лиз разразилась градом вопросов. Тад слишком хорошо знал ее, чтобы предполагать возможность проявления ее ужаса в нарастающем озлоблении, даже ярости - хотя бы на полисменов, если уж не на известие о смерти Хомера Гамаша. На самом деле, она готова была разрыдаться.

                - Все идет нормально, - сказал он и поцеловал ее в щеку. После раздумья он решил поцеловать Уильяма и Уэнди, которые выглядели все более обеспокоенными.

                - Я думаю, что патрульные уже поняли, что я говорю правду. Пэнборн... ну он же знал Хомера. Ты тоже. Он просто дьявольски разъярился. "К тому же, судя по его виду и тону, у него должны быть какие-то неопровержимые доказательства моего участия в этом убийстве", - подумал Тад, но не высказал эту мысль.

                Он подошел к двери прихожей и выглянул в боковое узкое окошко, как это делала Лиз. Если бы не сложившаяся ситуация, то, что он увидел, показалось бы ему очень забавным. Все трое стояли на одной ступеньке, почти защищенные от дождя навесом, но все же не целиком, и проводили там своего рода конференцию. Тад мог уловить звуки их голосов, но не смысл сказанного. Он подумал, что они напоминают членов бейсбольной команды, обсуждающих тактику игры во время решающего розыгрыша. Оба полисмена что-то внушали Пэнборну, который качал головой и горячо возражал.

                Тад вернулся в прихожую.

                - Что они там делают? - спросила Лиз.

                - Я не знаю, - сказал Тад, - но думаю, что патрульные из полиции штата пытаются убедить шерифа рассказать мне, почему он так уверен, что именно я убил Хомера Гамаша. Или хотя бы что-нибудь из той информации, что он имеет по этому делу.

                - Бедный Хомер, - прошептала она. - Это напоминает кошмарный сон.

                Тад забрал у нее Уильяма и еще раз попросил ее не волноваться.

 

 

                Полисмены вернулись через две минуты. Лицо Пэнборна было очень мрачно. Тад предположил, что полисмены объяснили шерифу то, что Пэнборн уже и сам знал, но никак не хотел принять во внимание: писатель не проявил в своем поведении никаких признаков совершенного преступления.

                - Хорошо, - сказал шериф. "Он пытается избежать скандала, - подумал Тад, - и хорошо делает. Он играет роль не совсем последовательно, но тем не менее очень хорошо, с большим чувством, особенно если учесть, что она исполняется перед лицом подозреваемого номер один в совершенном убийстве однорукого старика". - Эти господа просили меня задать вам здесь хотя бы один вопрос, мистер Бомонт, и я сделаю это. Можете ли вы дать нам отчет, чем и где вы занимались в период с одиннадцати вечера 31 мая до четырех утра 1 июня?

                Бомонты переглянулись. Тад почувствовал, что сердце его похолодело. Оно не выскочило из его груди, нет, но он почувствовал себя так, словно все канаты, поддерживающие сердце, вдруг оказались обрубленными. И сейчас его сердце готово обрушиться вниз.

                - Ты помнишь? - обратился он к жене. Он подумал, что тоже хорошо помнит, но это было бы слишком большой удачей, чтобы быть правдой.

                - Я уверена, что помню, - откликнулась Лиз. - Тридцать первое, говорите вы? - Она смотрела на Пэнборна со все крепнущей надеждой.

                Шериф обернулся, глядя подозрительно.

                - Да, мэм. Но я боюсь, что вашего необдуманного слова будет достаточно...

                Она не обращала уже на него внимания, ведя обратный отсчет дней на пальцах. Вдруг она вскрикнула, как школьница.

                - Вторник! Вторник был тридцать первое! - восклицала она, обращаясь к мужу. - Это был вторник. Слава Богу!

                Пэнборн смотрел на них с еще большим изумлением и подозрением. Патрульные переглянулись, а затем посмотрели на Лиз.

                - Вы позволите и нам быть в курсе дела, миссис Бомонт? - спросил один из полисменов.

                - У нас была вечеринка в тот вечер во вторник тридцать первого, ответила она и подарила Пэнборну торжествующий нелюбезный взгляд. - Было полным-полно народу! Ведь так, Тад?

                - Я уверен, что так.

                - В случае типа этого хорошее алиби само по себе вызывает подозрение, - сказал шериф, но выглядел он неловко.

                - Ох, вы глупый и самонадеянный человек! - взорвалась Лиз. На ее щеках теперь заиграл румянец. Страх прошел, злость нарастала. Она посмотрела на патрульных. - Если мой муж не имеет алиби по делу об этом убийстве, к которому, как вы заявляете, он причастен, вы забираете его в полицейский участок! Если же алиби есть, этот человек заявляет, что это, скорее всего, означает, что Тад все равно как-то сделал это! Что же, вы побаиваетесь немного честно поработать? Почему вы здесь?

                - Теперь успокойся, Лиз, - спокойно проговорил Тад. - У них были веские основания находиться здесь. Если бы шериф Пэнборн отправился охотиться на диких гусей или гоняться за зайцами, я уверен, что он пошел бы один.

                Пэнборн взглянул весьма мрачно на Тада и испустил короткий вздох.

                - Расскажите нам об этой вечеринке, мистер Бомонт.

                - Она была организована в честь Тома Кэрролла, - ответил Тад. - Том провел на факультете английского языка девятнадцать лет, и последние пять был у нас деканом. Он ушел в отставку 27 мая, когда заканчивается официально учебный год. Он всегда был любимцем на факультете и все мы, старые его товарищи, звали его Гонзо Том, потому что он сильно увлекался рассказами Хантера Томпсона. Поэтому мы и решили организовать эту вечеринку для него и его жены.

                - В котором часу окончилась эта встреча?

                Тад усмехнулся.

                - Ну, было немного меньше четырех утра, но скажу точно, что вечер затянулся допоздна. Когда вы собираете преподавателей с английского факультета с почти неограниченной выпивкой, вы можете не заметить, как пролетит весь уик-энд. Гости начали приезжать что-то около восьми... кто был последним, детка?

                - Роули Делессепс и эта беспардонная женщина с факультета истории. Из тех, которые с ходу представляются: "Зовите меня просто Билли, как все мои знакомые", - ответила Лиз.

                - Верно, - сказал Тад. Теперь он улыбался. - Великая Колдунья Востока.

                Глаза Пэнборна ясно говорили "вы-лжете-и-мы-оба-это-знаем".

                - А в какое время ушли все эти друзья?

                Тад пожал плечами.

                - Друзья? Роули, да. Та женщина - очевидно, совсем нет.

                - В два часа, - сказала Лиз.

                Тад кивнул.

                - Мы увидели их уходящими, когда было, по меньшей мере, два часа. После этого мы уехали из этого клуба поклонников Вильгельмины Беркс, и я думаю, что было много позже двух. Никого в это время, ночью со вторника на среду, на дороге мы не встретили к сожалению - но это так. Исключая, быть может, нескольких оленей на лужайках. - Он закрыл рот весьма резко. В своей надежде оправдаться он почти перешел на болтовню.

                На мгновение воцарилась тишина. Оба полисмена теперь рассматривали пол. На лице Пэнборна появилось выражение, которое Тад не мог прочитать он даже не верил, что встречал его раньше когда-либо. Не то чтобы чистая досада, хотя и досада была здесь одной из составных частей.

                Что за бардак здесь происходит?

                - Так, это очень удобно, мистер Бомонт, - наконец произнес шериф, но и очень далеко от твердой почвы доказательств. Мы выслушали ваши слова и слова вашей жены относительно того времени, когда увидели последнюю пару, уходящую с вечеринки. Если все они были так сильно на взводе, как вы утверждаете, то они вряд ли смогут поддержать ваши утверждения. А если этот Делессепс действительно ваш друг, он может сказать... Ну кто его знает?

                И все же Алан Пэнборн терял свои позиции. Тад видел это и надеялся нет, знал, что патрульные тоже видят это. И все же шериф не собирался еще отступать. Тот страх, который Тад испытал в самом начале встречи, и та злость, которая пришла на смену страху, теперь сменились у него серьезностью и любопытством. Он подумал, что никогда не встречал, даже на войне во Вьетнаме, столь равномерно представленные в одном и том же человеке недоумение и уверенность. Факт проведения вечеринки - а это явный факт, который слишком легко и просто проверить любому, - потряс доводы шерифа, но не убедил его. И патрульные, как он заметил, не были полностью убеждены. Единственным различием было то, что полисмены не столь горячо переживали все это дело. Они не знали Хомера Гамаша лично и поэтому никак не могли проявить особую ревностность и заинтересованность. Алан Пэнборн знал и проявлял.

                "Я знал его тоже, - подумал Тад. - Поэтому, может быть, я тоже в этом участвую. Помимо своей воли."

                - Послушайте, - терпеливо сказал он, не сводя глаз с шерифа и стараясь не отвечать на враждебность враждебностью, - давайте спустимся на землю, как любят говорить мои студенты. Вы спрашиваете, не можем ли мы эффективно доказать все эти наши "где-то что-то"...

                - Ваши "где-то что-то", мистер Бомонт, - поправил его Пэнборн.

                - О'кей, мои. Пять чертовски трудных часов. Часов, когда большинство людей уже в постели. По чистой и счастливой случайности, мы - я, то есть, раз вы предпочитаете такую формулировку, могу отчитаться за три часа из этих пяти. Может быть, Роули и его одиозная леди уехали в два, а может быть, в час тридцать или в два пятнадцать. Как бы то ни было, было уже поздно. Они подтвердят это, и вряд ли эта женщина, Билли Беркс, будет сочинять мне алиби, даже если бы Роули стал это делать из дружбы ко мне.

                Лиз посмотрела на Тада со страшной беглой улыбкой, забирая у него Уильяма, который начал почему-то корчиться на руках у отца. Сперва он не понял этой улыбки, и только потом до него дошел ее смысл. Эта фраза, конечно - сочинять мне алиби. Эту фразу Алексис Мэшин, архизлодей из романов Джорджа Старка, произносил нередко. Это было странно, между тем, Тад не мог вспомнить, чтобы ранее он когда-либо использовал старкизмы в своей речи. С другой стороны, его никогда ранее не обвиняли в убийстве, а убийство было излюбленной ситуацией для Джорджа Старка.

                - Даже предположив, что мы ушли в час, и все гости к этому времени уже разошлись, - продолжил Тад, - и предположив далее, что я вскочил в машину за минуту - нет, секунду - когда они все скрылись за холмом, и понесся как сумасшедший недоносок в Кастл Рок, я бы попал туда никак на ранее четырех тридцати или пяти часов утра. На запад не ведет ни одна магистраль, вы же знаете.

                Один из полисменов начал:

                - А эта женщина Арсено утверждает, что было около четверти первого, когда она увидела...

                - Нам не надо сейчас это обсуждать, - быстро перебил его шериф.

                Лиз издала не очень вежливый, предостерегающий звук, и Уэнди воззрилась на мать с комическим недоумением. На другой руке Лиз Уильям прекратил свои извивающиеся упражнения и замер в восхищении от собственных пальцев на руке. Она сказала Таду:

                - Там было полно еще народу в час. Полно.

                Затем она накинулась на шерифа Алана Пэнборна - действительно и всерьез взялась за него.

                - Что здесь не так, шериф? Почему вы с бычьей настойчивой тупостью пытаетесь повесить все это на моего мужа? Разве вы настолько глупы? Или ленивы? Или вы настолько плохой человек? Вы никогда не были раньше похожи на таких людей, но нынешнее ваше поведение заставляет меня сильно удивляться. Очень и очень сильно. Может быть, вы играли в лотерею. Не так ли? И вы вытащили номер с его именем из... шляпы?

                Алан возразил не очень уверенно и в явном смущении от ее напора:

                - Миссис Бомонт...

                - Боюсь, что у меня здесь есть преимущество, шериф, - сказал Тад. Вы думаете, что я убил Хомера Гамаша.

                - Мистер Бомонт, вас не обвиняют в этом...

                - Нет. Но вы так думаете, ведь так?

                Щеки Пэнборна покраснели, и лицо его налилось кровью, однако он не обнаруживал ни тени замешательства или неуверенности, заметил про себя Тад.

                - Да, сэр, - сказал шериф. - Я так действительно думаю. Несмотря на все то, что сказали вы и ваша жена.

                Этот ответ озадачил Тада. Что же, во имя Бога, могло произойти с этим человеком (который, как сказала уже Лиз, никак не был безнадежно тупым), чтобы быть столь уверенным в своем предположении? Так чертовски уверенным?

                Тад ощутил холодок, бегущий по его спине... и затем случилась странная вещь. Призрачный звук заполнил его мозг - не голову, а именно мозг - на какую-то секунду. Это был тот самый звук, который почти свел его с ума около тридцати лет тому назад, и с тех пор он не слышал его. Это был писк сотен, может быть, тысяч мелких птиц.

                Он положил руку на голову, коснулся маленького шрама на лбу, и дрожь снова охватила его, на этот раз сильнее, заставляя его нервы вибрировать как проволоку. "Сочини мне алиби, Джордж, - подумал он. - Меня здесь затягивают все туже, поэтому сочини мне алиби."

                - Тад? - спросила Лиз. - Ты в порядке?

                - Хмм? - он огляделся кругом и посмотрел на нее.

                - Ты бледен.

                - Все нормально, - ответил он, и сказал правду. Звук ушел. Если вообще он был здесь.

                Он повернулся к Пэнборну.

                - Как я уже заметил, шериф, у меня есть некоторое преимущество в этом деле. Вы думаете, это я убил Хомера. Я, однако, знаю, что это был не я. Кроме как в книгах, я никогда никого не убивал.

                - Мистер Бомонт...

                - Я понимаю ваше рвение. Он был симпатичным стариком с заботливой женой, хорошим чувством юмора и с одной только рукой. Я также потрясен этим. Я сделаю все, чтобы помочь вам, но вам пора бросить эти полицейские тайны и сказать мне, почему вы находитесь именно здесь, что же, в конце концов, привело вас ко мне, а не куда-нибудь еще. Я просто недоумеваю.

                Алан смотрел на Тада очень долго и, наконец, сказал:

                - Все во мне говорит, что я слышу правду.

                - Слава Богу, - сказала Лиз. - Наконец-то, этот человек нам поверил.

                - Если все это так, - продолжал Алан, глядя только на Тада, - я лично отыщу в A. S. R. и I. этого человека, который выкрутил это удостоверение личности из металлической пластины и содрал с него всю оболочку.

                - А что такое "A. S." и как там дальше? - спросила Лиз.

                "Записи и идентификация преступлений с оружием", - пояснил один из полисменов. - В Вашингтоне.

                - Я никогда не слыхивал, чтобы кто-то выкручивал удостоверение личности, - продолжал Алан тем же медленным голосом.

                - Они тоже говорят, что впервые с этим сталкиваются, но... если ваша вечеринка подтверждается, то я действительно оказываюсь в чертовски неловком положении.

                - Не смогли бы вы сказать нам, что же все-таки случилось? - спросил Тад.

                Алан вздохнул.

                - Мы и так далеко зашли, почему бы и нет? По правде говоря, не столь уж важно, когда точно ушли последние гости с этой вечеринки. Если вы там находились в полночь и есть свидетели, подтверждающие этот факт...

                - Их будет, по крайней мере, двадцать пять, - сказала Лиз.

                - ... Тогда вы вне подозрений. Соединив показания дамы с фермы, которые она уже дала нашему патрульному, и медицинское заключение экспертов, мы почти можем быть уверены, что Хомера убили между часом и тремя в ночь на первое июня. Его забили насмерть его же протезом.

                - Святой Боже, - прошептала Лиз. - И вы думали, что Тад...

                - Пикап Хомера был найден через двое суток на парковочной стоянке около закусочной на участке I-95 в Коннектикуте, совсем близко от границы штата Нью-Йорк.

                Алан сделал паузу.

                - Там было полным-полно отпечатком пальцев, мистер Бомонт. Большинство относились к Хомеру, но были и отпечатки преступника. Некоторые просто отличные для идентификации личности. А один прямо-таки как слепок с пальца поскольку этот негодяй вытащил жвачку изо рта и придавил ее к приборной доске автомобиля. Она там и присохла. Но самый лучший отпечаток был на зеркальце заднего обзора. Он смотрелся прямо как цветной оттиск в картотеке уголовного розыска. Только вместо краски здесь была кровь.

                - Тогда почему же все-таки Тад? - Требование объясниться звучало в голосе Лиз все более настойчиво. - Была ли эта вечеринка или нет, как вы могли подумать, что Тад...

                Шериф посмотрел на нее и сказал:

                - Когда служащие A. S. R. и I. ввели эти отпечатки в их компьютеры, машины выдали информацию о вашем муже. Если быть точным, они выдали отпечатки пальцев вашего мужа.

                Какой-то момент Тад и Лиз могли только молча смотреть друг на друга, оцепенев от неожиданности. Затем Лиз сказала:

                - Это была ошибка. Несомненно, люди, работающие с этими вещами, могут совершать ошибки, время от времени.

                - Да, но они редко ошибаются столь сильно. Конечно же, есть свои трудности и неточности в сфере идентификации людей по отпечаткам пальцев. согласен. Любитель детективов, выросший на чтении и просмотре фильмов типа "Барнаби Джонс" думает, что дактилоскопия - это точная наука, но это не так. Однако компьютеризация позволяет восстанавливать и сопоставлять огромные массивы информации при сопоставлении отпечатков, и в этом случае мы имели чрезвычайно четкие оттиски пальцев. Когда я говорю, что это были следы пальцев вашего мужа, я отвечаю за свои слова. Я видел оттиски с компьютера и эти отпечатки. Эта пара не просто очень схожа.

                Он повернулся к Таду и пристально посмотрел на него своими голубыми холодными глазами.

                - Эта пара абсолютно идентична.

                Лиз застыла с открытым ртом, а сидящий на руках матери Уильям начал плакать, и вскоре к нему присоединилась Уэнди.

 

 

 8. ПЭНБОРН НАНОСИТ ВИЗИТ

 

 

                Когда дверной колокольчик зазвонил в четверть восьмого в тот же вечер, дверь снова пошла открывать Лиз. Она уже успела уложить Уильяма в постель, а Тад все еще занимался этой тяжелой работой с Уэнди. Все книги утверждают, что родительское искусство не имеет какой-то зависимости от пола родителя, но Лиз сильно сомневалась в истинности этих утверждений. Тад очень старался, делая все тщательно и ревностно, но был слишком медлителен. Когда он ухаживал за ней и даже в церкви во время их свадебной церемонии, Тад не производил такого впечатления, но когда пришло время ежедневного укладывания близнецов в постель...

                Уильям был вымыт, переодет во все чистое, упакован в зеленый спальный мешок и восседал в кровати. Тад тем временем пытался завернуть Уэнди в пеленки (и Лиз заметила, что ему не удалось смыть все мыло с волос Уэнди, но после недолгих сомнений она решила, что день уже кончается, и она это сможет лучше сделать завтра, ничего не говоря мужу).

                Лиз прошла через гостиную к наружной двери и выглянула в боковое окошко. Она увидела шерифа Пэнборна. На этот раз он был один, но это мало ее успокоило.

                Она повернула голову назад и позвала мужа:

                - Он вернулся! - В ее голосе ясно слышались ноты тревоги.

                Последовала долгая пауза, и наконец Тад появился у двери проема из дальнего конца дома. Он был босиком, в джинсах и в белой тенниске.

                - Кто? - спросил он странно тихим голосом.

                - Пэнборн, - сказала она. - Тад, ты в порядке? - На руках у него сидела Уэнди, закутанная в пеленку, но ее руки были свободны, и девчушка водила ими по лицу Тада... За то короткое время, когда Лиз оглядывала мужа, она вдруг ощутила, что далеко не все у него в порядке.

                - Я о'кей. Впустим его. Я сейчас одену ее. - И прежде чем Лиз ответила, он быстро вышел с ребенком на руках.

                Между тем шериф Алан Пэнборн по-прежнему терпеливо стоял на ступеньках снаружи дома. Он заметил, как выглядывала Лиз из окошка и не стал больше звонить. У него был вид человека, любящего носить шляпу для того, чтобы можно было ее подержать в руках и даже иногда помять немного.

                Медленно и совсем без приветственной улыбки она сняла дверную цепочку и впустила шерифа в дом.

                Уэнди была возбуждена и полна веселья, что делало ее трудноуправляемой. Таду удалось, наконец, засунуть ее ноги в спальный мешок, после чего он перешел к рукам. Она старательно отбивалась и ухитрилась схватить его за нос, весьма больно и очень крепко. Он взвыл от боли вместо обычного смеха, что вызвало огромное изумление Уэнди, вытаращившейся на отца со столика для пеленания. Он взялся, наконец, за молнию, шедшую с низа левой ноги до самой горловины спального костюма, затем вдруг остановился и вытянул свои руки. Они дрожали. Это было мелкое подрагивание, но оно было.

                На что ты уставился? Или ты опять ощущаешь вину?

                Нет, не вину. Он почти желал бы ее чувствовать. Дело было в другом, он получил еще один удар сегодня, в день, когда этих ударов было слишком много для него.

                Первый нанесла полиция со своим странным предположением и еще более странной уверенностью. Затем этот странный пронзительный свистящий звук. Он не знал, что это такое, но был уверен, что уже был знаком с этими звуками ранее.

                После ужина это снова повторилось.

                Он поднялся в тот вечер в кабинет проверить свои записи для новой книги "Золотая собака". И вдруг, когда он склонился над листом рукописи, чтобы внести небольшие исправления, звук заполнил его голову. Тысячи птиц, пищащие и чирикающие одновременно, и у него возникло четкое представление о тех, кто именно этим занимается.

                Воробьи.

                Тысячи и тысячи воробьев, облепившие крыши и телефонные провода, как это делают полевые воробьи ранней весной, в марте, пока еще лежит последний снег на земле в грязных маленьких желобках и канавках.

                - Ох, снова пришла эта проклятая головная боль, - подумал он в отчаянии, и тот голос, которым была произнесена эта мысль, голос испуганного до смерти мальчика, был тем отпечатком, который давно хранился в памяти Тада. Ужас сдавил его горло и, казалось, медленно сжимал его виски ледяными руками.

                - Это опухоль? Она снова появилась? Вдруг она на этот раз злокачественная?

                Призрачные звуки - голоса птиц - вдруг стали затихать, почти угасли. К ним примешивались тонкие звуки взмахов крыльев. Теперь он смог увидеть их взлетающими, всех сразу. Тысячи мелких птиц, закрывающих белое весеннее небо.

                "Хотят лететь назад на север", - услышал он свои же собственные слова, произнесенные медленным, гортанным голосом, голосом, совсем ему не принадлежащим.

                И вдруг, совсем неожиданно, видение и звуки этих птиц ушли из его головы. Был снова 1988, а не 1960 год, и он находился в кабинете. Он был взрослым мужчиной, с женой, двумя детьми и пишущей машинкой "Ремингтон".

                Он глубоко вздохнул. Не было этой страшной головной боли. Ни тогда, ни сейчас. Он чувствовал себя превосходно. Исключая...

                Исключая лишь то, что взглянув на лист рукописи снова, он заметил, что успел написать там кое-что. Оно было выведено поперек машинописного текста крупными прописными буквами.

                "ВОРОБЬИ ЛЕТАЮТ СНОВА", - написал он.

                Это было написано не его рукой "Скрипто", а одним из карандашей "Бэрол блэк бьюти", хотя он не помнил, как и когда он мог заменить им свою обычную ручку. Он ведь никогда сам не пользовался карандашами. "Бэрол" принадлежали ушедшему времени... темному времени. Он поставил карандаш обратно в кувшин, связал затем все эти карандаши вместе и убрал эту связку в выдвижной ящик стола. Руки Тада при этом не были абсолютно твердыми.

                Затем Лиз позвала его помочь уложить детей в постель, и он спустился к ней. Он хотел рассказать о том, что произошло, но обнаружил, что этот ужас - ужас, навсегда отпечатавшийся в его душе с детских лет, ужас от воспоминаний об опухоли, которая на этот раз может быть злокачественной сковывает его губы. Возможно, он чуть позднее сказал бы ей и об этом... но как раз зазвонил дверной колокольчик. Лиз пошла выяснять, в чем дело, и она сказала как раз ту опасную фразу и тем опасным тоном, которых он больше всего сейчас не хотел бы слышать.

                "Он вернулся! " - Лиз прокричала это в абсолютном недоумении и отчаянии, и ужас пронзил его насквозь, заставив похолодеть, как при резком порыве зимнего ветра. Ужас и одно только слово: Старк. В какой-то миг, пока он не осознал всего происходящего, он был уверен, что именно он был тот человек, которого она так испугалась. Воробьи снова летали, а Старк возвращался. Но он был мертв, мертв и публично похоронен, правда, он никогда и не существовал в действительности, дело даже не в том, реальный или нет, но он вернулся, все такой же.

                - Успокойся, - приказал Тад самому себе. - Ты же не неврастеник, и не надо сходить с ума из-за этой дурацкой выдумки. Услышанный тобой звук писк птиц - простое психологическое явление, называемое "остаточной памятью". Оно вызвано стрессом и всеми этими неприятностями. Поэтому просто возьми себя в руки.

                Но какая-то часть ужаса никак не уходила из его души. Писк птиц не только вызвал воспоминания о кошмарном прошлом, но и свидетельствовал о каких-то предвидениях.

                Предвидение: ощущение воспоминания о чем-то, что еще не произошло, но несомненно произойдет. Не предсказание, конечно, а именно перемещенная память.

                Перемещенное во времени дерьмо, вот что это означает.

                Он вытянул руки и внимательно посмотрел на них. Дрожание понемногу затихало, а затем совсем прекратилось. Когда он удостоверился в этом, он упаковал Уэнди в ее спальный костюм, тщательно застегнул молнию и положил девочку в постель рядом с ее братом. После этого Тад вышел в прихожую, где еще стояли Лиз с Аланом Пэнборном.

                Если бы шериф на этот раз не был один, можно было бы подумать, что утренняя сцена повторяется снова.

                "Сейчас здесь как раз для меня законное время и место, чтобы немного поразвлечься", - подумал Тад, но не было ничего смешного во всем происходящем. То странное ощущение было по-прежнему еще очень сильно в его душе... и звук воробьев.

                - Чем могу служить, шериф? - спросил он без улыбки.

                Ах! Еще что-то, чего раньше не было. Пэнборн держал пивную упаковку из полдюжины банок в одной руке.

                - Мне, кажется, мы могли бы распить это, пока пиво холодное, - сказал он, - а заодно и обсудить кое-что.

 

 

                Лиз и Алан Пэнборн пили пиво, Тад предпочитал пепси из холодильника. Пока они разговаривали, они также могли наблюдать и за близнецами в этой же комнате.

                - У меня нет поводов находиться здесь по службе, - заявил шериф. - Я теперь ищу человека, подозреваемого в совершении уже не одного, а двух убийств.

                - Двух, - воскликнула Лиз.

                - Я разберусь в этом. Я разберусь во всем. Я надеюсь расколоть этот орешек. Кстати, я абсолютно уверен, что ваш муж имеет и второе алиби на этот случай. Полисмены штата также в этом не сомневаются. Они просто бегают по одному и тому же кругу.

                - Кто убит? - спросил Тад.

                - Молодой человек по имени Фредерик Клоусон, в Вашингтоне, округ Колумбия. - Он заметил, что Лиз вздрогнула в кресле и пролила немного пива на тыльную сторону ладони. - Я вижу, вам знакомо это имя, миссис Бомонт, произнес шериф без особой иронии.

                - Что происходит? - спросила она безжизненным шепотом.

                - У меня нет на этот счет ни малейшего представления. Я почти схожу с ума, пытаясь что-то понять в этом. Я здесь не для того, чтобы арестовать или как-то досадить вам, мистер Бомонт, хотя будь я проклят, если могу понять, кто еще, кроме вас, мог совершить эти преступления. Я здесь потому, что хочу от вас получить помощь.

                - Почему вы не называете меня Тадом?

                Алан почувствовал себя не очень уютно в кресле.

                - Я думаю, в нынешней ситуации мне будет более удобно называть вас "мистер Бомонт".

                Тад кивнул:

                - Как вам больше нравится. Итак, Клоусон мертв. - Тад задумчиво помолчал некоторое время, затем обратился к шерифу. - И опять повсюду были отпечатки моих пальцев, ведь верно?

                - Да, даже на самых неожиданных предметах и при непонятных обстоятельствах. Журнал "Пипл" писал о вас недавно, не так ли, мистер Бомонт?

                - Две недели тому назад, - согласился Тад.

                - Статья была найдена в квартире Клоусона. Одна страница, судя по всему, послужила своего рода символом этого преступного дела, которое более всего смахивает на ритуальное убийство.

                - Христос, - проговорила Лиз. Голос ее был усталым и пропитан ужасом.

                - Вы не хотите сказать мне, кем он был для вас? - спросил Алан.

                Тад кивнул.

                - Нет никаких оснований что-то здесь утаивать. Вам приходилось читать эту статью, шериф?

                - Жена принесла журнал из супермаркета, - ответил Алан, - но, сказать по правде, я только посмотрел картинки. Я как раз собираюсь, когда вернусь домой, прочитать этот текст, как можно скорее.

                - Вы не очень много потеряли, но Фредерик Клоусон был причиной, почему вообще эта статья появилась на свет. Видите ли...

                Алан поднял руку.

                - Мы еще вернемся к нему, но давайте сперва поговорим о Хомере Гамаше. Мы еще раз все проверили с отпечатками в его пикапе. Они, как и те, что в квартире Клоусона, поразительно идентичны с вашими. Значит, если это проделали не вы, то мы имеем дело с двумя людьми, имеющими одни и те же отпечатки, и это должно быть внесено в книгу рекордов Гиннесса.

                Он взглянул на Уильяма и Уэнди. Они, казалось, больше всего любили таращиться друг на друга, ожидая, кто же первым мигнет глазом.

                - Они близнецы? - спросил шериф.

                - Нет, - ответила Лиз. - Они действительно очень похожи друг на друга, но это брат и сестра. А разнополые двойняшки никогда не бывают близнецами.

                Алан кивнул.

                - Даже двойняшки-близнецы не имеют одинаковых отпечатков пальцев, сказал шериф. Он подождал немного, а затем самым обычным тоном задал еще один вопрос, который, как был абсолютно уверен Тад, был давно продуман: Вам не случалось иметь брата-близнеца, мистер Бомонт?

                Тад медленно покачал головой.

                - Нет, - сказал он. - У меня вообще нет родственников, все они умерли. Уильям и Уэнди мои единственные кровные родные. - Он улыбнулся, взглянув на детей, затем снова обратился к Пэнборну. - У Лиз был выкидыш в 1974 году. Те... те первые двое - они тоже были двойняшками, и мне трудно сказать, были бы они близнецами или нет, поскольку несчастье произошло на третьем месяце беременности. Да и кому, в сущности, до этого сейчас дело?

                Алан пожал плечами, выглядя немного смущенным.

                - Лиз делала покупки в "Филене". В Бостоне. Кто-то толкнул ее. Она пролетела вниз почти по всему эскалатору, поранила сильно руку, и если бы не человек из службы безопасности, который вовремя оказался на месте, все могло бы кончиться еще хуже, чем потерей двойняшек.

                - Это напечатано в статье в "Пипл"? - задал вопрос Пэнборн.

                Лиз улыбнулась печально и покачала головой.

                - Мы обусловили для себя право редактировать наши жизнеописания, когда заключали договор на публикации этой статьи, шериф. Мы не говорили об этом Майку Дональдсону, человеку, интервьюировавшему нас, но мы, конечно, проверили и исправили все то, что хотели о нас напечатать.

                - Был ли тот толчок умышленным?

                - Вряд ли стоит сейчас об этом говорить, - ответила Лиз. Ее глаза остановились на детях... затем погрустнели. - Если это было случайно, то это был чертовски сильный толчок в спину. Я пролетела половину эскалатора даже ничего не касаясь и лишь затем очень сильно ударилась. Все же я всегда стараюсь убедить себя, что это было не нарочно. Так намного легче жить. Мысль, что кто-то сталкивает женщину вниз по эскалатору просто для того, чтобы посмотреть, чем все это закончится... эта мысль почти наверняка сделает ваши ночи бессонными.

                Алан кивнул.

                - Доктора, наблюдавшие Лиз, говорили, что, возможно, у нее никогда больше не будет детей, - произнес Тад. - Когда она забеременела, они говорили, что Лиз вряд ли сумеет выносить Уильяма и Уэнди до положенного срока. Но она все сумела. И, после перерыва, длившегося десять лет, я наконец стал работать над новой книгой под своим собственным именем. Это будет мой третий роман. Итак, вы сами понимаете, пока все складывается для нас хорошо.

                - Другим именем, под которым вы печатались, было Джордж Старк?

                Тад кивнул.

                - Но с ним покончено. Я решил прекратить это, когда Лиз была на восьмом месяце, и все шло как надо. Я решил, что раз я буду отцом, то я должен снова стать самим собой.

                Затем в разговоре наступил довольно продолжительный перерыв. Наконец Тад сказал:

                - Признайтесь, шериф Пэнборн.

                Алан удивленно вскинул глаза.

                - Извините?

                Улыбка тронула уголки рта Тада.

                - Я не хочу сказать, что вы продумали сценарий всех ваших действий от начала и до конца, но вы, конечно же, наметили свои узловые и главные цели и задачи. Если бы у меня был абсолютно схожий со мной брат-близнец, может быть, это он посещал ту вечеринку. Таким образом, я смог бы оказаться в Кастл Роке, убить Хомера Гамаша и отпечатать свои пальцы повсюду в его машине. Но ведь ему самому где-то надо было находиться, правильно? Мой двойник спит с моей женой и живет в моем доме, пока я еду в пикапе Хомера до стоянки в Коннектикуте, краду там другой автомобиль и отправляюсь в Нью-Йорк, спускаю эту машину в какой-нибудь овраг, а затем на поезде или самолете добираюсь до Вашингтона. Попав туда, я кончаю с Клоусоном и спешу назад в Ладлоу, меняюсь местами со своим двойником, и мы оба опять возвращаемся к нашей обычной, повседневной жизни. Или даже все мы трое, если вы предполагаете, что Лиз также была нашей соучастницей.

                Лиз изумленно помолчала секунду, а затем начала хохотать. Она смеялась не так уж и долго, но от всей души. В этом смехе не было ничего деланного - это был просто смех женщины, изумленной до крайности услышанной забавной шуткой.

                Алан смотрел на Тада с очевидным и большим удивлением.

                - Тад, это просто ужасно, - сказала Лиз, наконец успокоившись.

                - Может быть и так, - ответил он. - Если да, то прошу меня извинить.

                - Это... здорово завязано, - заметил шериф.

                Тад усмехнулся ему.

                - Вы не поклонник творчества позднего Джорджа Старка, как я вижу.

                - Честно говоря, нет. Но мой помощник, Норрис Риджуик, очень любит его читать. Он должен будет разъяснить мне всякие там сюжеты этого романиста.

                - Ну, Старк кормится вместе с другими пишущими в жанре мистического детективного романа. Ничего похожего на сценарии Агаты Кристи я здесь вам не предложил, но это вовсе не значит, что мой вариант в принципе невозможно осуществить, ведь так? Продолжим, шериф, не приходила ли и вам в голову та же идея? Если нет, я действительно обязан принести извинения своей жене.

                Алан помолчал, неуверенно улыбнулся, и было видно, что он напряженно думает. Наконец он ответил:

                - Может быть, я обдумывал эти варианты. Не очень серьезно и не совсем так, как представляете это вы, но у вас нет повода извиняться перед нашей доброй хозяйкой. С сегодняшнего утра я оказался склонным рассматривать даже еще более невероятные возможности.

                - В данной ситуации.

                - В данной ситуации, да, именно так.

                Улыбаясь самому себе, Тад заметил:

                - Я родился в Бергенфилде, штат Нью-Джерси, шериф. У Вас нет оснований верить мне на слово, а потому нам будет легче всего проверить сведения о моих близнецах, уже имея эту информацию.

                Алан покачал головой и выпил еще пива.

                - Это была слишком дикая идея, и я чувствовал, что этот путь поиска вовсе не столь уж абсолютно новый. Я в этом удостоверился, когда вы оглушили нас своей вечеринкой. Между прочим, мы уже сверили имена. Все подтвердилось.

                - Конечно, так и должно было быть, - заявила удовлетворенным тоном Лиз.

                - И поскольку у вас нет брата-двойника, это очень здорово сужает поле нашей фантазии.

                - Предположим на секунду, - сказал Тад, - просто для большей ясности, что это действительно произошло именно таким путем, как я обрисовал. Это будет вершиной фантастических небылиц... из-за одного пункта.

                - Что это за пункт? - спросил шериф.

                - Отпечатки пальцев. Почему же я иду на все эти сложности с обеспечением алиби здесь с этим парнем, выглядящим точь-в-точь как я сам... а затем всюду оставляю эти чертовы отпечатки на местах преступления?

                Лиз сказала:

                - Мне все же кажется, что вы будете проверять наши метрики, ведь так, шериф?

                Пэнборн ответил весьма флегматично:

                - Основой полицейской процедуры служит проверка всех и всего. Но я уже знаю, что я найду, когда займусь этим. - Он поколебался, а затем продолжил: - Меня убедила не столько вечеринка. Вы вели себя как человек, говорящий правду, мистер Бомонт. У меня есть в этой области некоторый опыт, чтобы ощущать разницу. Когда я еще служил в дорожной полиции, мне очень редко попадались талантливые лжецы. Они иногда встречаются еще в тех мистических романах, о которых вы говорили, но в жизни они чрезвычайно редки.

                - И все же почему всюду эти отпечатки? - спросил Тад. - Вот что интересует меня. Может быть, это просто любитель-непрофессионал трудился над моими отпечатками? Я сомневаюсь в его квалификации. Не приходило ли вам в голову, что именно само качество отпечатков нужно проверить тщательнее всего? Он не говорил ни о каких серых участках. Я чуть-чуть тоже в этом разбираюсь, поскольку мне пришлось в это вникать для романов Старка, но не уверен, что там все столь просто и понятно, как то, что я привираю о дактилоскопии, сидя за машинкой. Было ли у них достаточно участков для сопоставления при идентификации этих отпечатков?

                - У нас их шесть, - ответил Пэнборн. - Шесть превосходных снимков для сопоставления и идентификации.

                - Но разве не правда, что в подавляющем большинстве случаев отпечатывается не вся поверхность пальца, а только ее половинка, или даже четверть, или вообще ничтожная полоска, всего с несколькими линиями и кольцами в них?

                - Да. В реальной жизни преступника очень трудно засадить в тюрьму на основе только идентификации отпечатков его пальцев.

                - Но вы здесь упомянули зеркало заднего обзора, которое было снабжено просто образцово четким оттиском пальца, словно те выполненные типографским способом оттиски после ретуши и всяких доводок, которые рассылаются по полицейским участкам для поимки преступника. И еще один оттиск, вдавленный пальцем в жевательную резинку. Кто-то действительно всячески хочет достать меня. Как будто он нарочно оставляет вам следы для того, чтобы вы отыскали именно меня.

                - Именно это постоянно и приходит нам в голову. На самом деле, мы столкнулись с еще более странными вещами. И самый сложный аспект всего этого преступления связан с убийством Клоусона. Там все проделано как в классических боевиках ужасов: вырезан язык, половой член во рту жертвы, море крови, море боли и все же никто в здании ничего не слышал. Но если это работал профессионал, почему он всюду оставлял отпечатки пальцев Бомонта. Может ли что-нибудь, столь похожее на скелет, не быть скелетом? Не иначе, как кто-то орудует с заново выжженной пятерней. А между тем, старая максима по-прежнему учит Алана Пэнборна: если это ходит, как утка, крякает, как утка, и плавает, как утка, то это, скорее всего, и есть утка.

                - Можно ли имитировать отпечатки пальцев? - спросил Тад.

                - Вы читаете в головах столь же хорошо, как пишете книги, мистер Бомонт.

                - Читаю мысли, пишу книги, но я не делаю вдов.

                Рот Алана был полон пива, и смех был слишком неожиданным испытанием, шериф чуть было не забрызгал пивом паркет. Он, тем не менее, удержался от этого, хотя часть пива попала не в то горло, и Пэнборн начал кашлять. Лиз встала и несколько раз похлопала шерифа по спине. Это было, возможно, чуть-чуть странно, но не для нее: жизнь с двумя младенцами приучила ее смотреть на многие вещи проще, чем раньше.

                По этой ли причине, но Алан стал смеяться еще громче.

                Тад присоединился к нему. И продолжавшая постукивать по спине шерифа Лиз также искренне рассмеялась.

                - Я о'кей, - заявил наконец Алан, все еще откашливаясь и смеясь. - В самом деле.

                Лиз наградила его еще одним шлепком напоследок. В это время пиво поднялось до самого горлышка почти полной и открытой уже давно банки шерифа, после чего с шипением, как у гейзера, вылилось через край и расплескалось по брюкам Пэнборна.

                - Вот так шерифское о'кей, - сказал Тад. - У нас есть пеленки.

                Они все снова расхохотались, и за время между началом кашля Пэнборна и окончанием его смеха, все трое стали, по крайней мере, временно, настоящими друзьями.

 

 

                - Насколько я знаю или сумел выяснить, отпечатки пальцев невозможно имитировать, - сказал Алан, возобновляя разговор, прерванный эпизодом с пивом. Теперь они уже вступили во второй раунд, и расплывшееся пятно на брюках начало подсыхать. Близнецы давно уснули в своем манеже, а Лиз ушла в ванную. - Конечно, мы все еще проверяем и перепроверяем, поскольку до сегодняшнего утра у нас не было оснований даже предполагать, что кто-то будет делать такие трюки с отпечатками пальцев. Я знаю, что вообще это уже пытались проделывать; много лет тому назад один похититель-вымогатель присвоил себе отпечатки пальцев своего бывшего сокамерника, тайком убив его и сняв кожу с подушек его пальцев, которую он - я думаю, что вы об этом слышали - вставил в очень тонкий пластик. Эти тонкие пластиковые пленки он надел на подушки своих собственных пальцев и стал смело оставлять дактилоскопические автографы с тем, чтобы убедить полицию, что тот парень все еще жив и орудует на свободе.

                - И это срабатывало?

                - Полицейские получили несколько любопытных дактилоскопических отпечатков, - сказал Алан. - Настоящего преступника. Натуральные жировые выделения на его пальцах слегка пропитывали камуфляжную пленку, а поскольку пластик был очень тонким и чувствительным к самым небольшим шероховатостям, он и передал отпечатки собственных пальцев преступника.

                - Может быть, другой материал...

                - Конечно, возможно. Это происходило в середине 50-х годов, и я понимаю, сколько сотен новых полимеров были изобретены с тех пор. Мы знаем на сегодня, что никто из экспертов и следователей ничего не слышал о таких попытках, и я думаю, что здесь пока нужно поставить точку.

                Лиз вернулась в комнату и села, поджав под себя ноги, как кошка, укрывшись юбкой. Таду понравился этот поступок, который показался ему каким-то вневременным и очень грациозным.

                - Между тем, есть и другие предположения, Тад.

                Тад и Лиз обменялись быстрым взглядом при первом упоминании шерифом имени, а не фамилии Бомонта, но Алан не обратил на это особого внимания. Он извлек глухую записную книжку из своего верхнего кармана и рассматривал одну из ее страниц.

                - Вы курите? - спросил он.

                - Нет.

                - Он бросил еще семь лет тому назад, - сказала Лиз. - Это было очень трудно, но он завязал с курением.

                - Некоторые критики считают, что мир станет лучше, если я поскорее загнусь, но я предпочитаю, чтобы раньше меня на тот свет отправились они сами - сказал Тад. - Но почему вы спрашиваете?

                - Вы все же курили.

                - Да.

                - "Пэлл-Мэлл"?

                Тад собирался выпить стаканчик содовой. Он задержал его всего в шести дюймах ото рта:

                - Как вы это узнали?

                - Ваша кровь типа А, резус отрицательный?

                - Я начинаю понимать, почему вы шли прямиком сюда, чтобы арестовать меня утром, - произнес Тад. - Если бы не столь надежное алиби, я бы уже сидел в тюрьме, верно?

                - Точно угадано.

                - Вы могли выяснить сведения о крови из записей в архивах Национальной системы вневойсковой подготовки офицеров резерва, - сказала Лиз. - Думаю, что и отпечатки пальцев Тада там тоже снял в первый раз за всю его жизнь.

                - Но они не могли знать, что я курил сигареты "Пэлл-Мэлл" в течение пятнадцати лет, - заявил Тад. - Насколько мне известно, армия не хранит подобного рода информацию.

                - Ее дал нам материал, обнаруженный сегодня утром, - объяснил им Алан. - Пепельница в кабине пикапа Гамаша была полным полна окурков сигарет "Пэлл-Мэлл". Старик курил только трубку, да и то очень редко. Также пара окурков "Пэлл-Мэлл" была обнаружена и в квартире Фредерика Клоусона, в пепельнице на столике. А он дома совсем не курил, может быть, лишь изредка за компанию. Так говорит его домовладелица. Мы определили там кровь преступника по анализу слюны на окурках. Отчет серологиста также дает много информации. Лучшей, чем отпечатки пальцев.

                Тад более не улыбался.

                - Я ничего не понимаю в этом. Я совсем ничего не могу понять.

                - Есть одна вещь, которая никак не соответствует вам, - сказал шериф. - Светлые волосы. Мы обнаружили примерно дюжину волосков в машине Хомера, а также нашли аналогичные волосы на спинке кресла, на котором сидел убийца в комнате Клоусона. Ваши волосы черные. Я почему-то не верю, что вы носите парик.

                - Нет, Тад не носит, но, может быть, это делает убийца, - слабо возразила Лиз.

                - Может быть, - согласился шериф. - Если так, то он сделан из человеческих волос. И спрашивается, зачем же нужен парик, если вы стремитесь оставить свои отпечатки и окурки где только возможно? Либо малый необычайно туп, либо он желает выдать себя за вас. Светлые волосы в любом случае никак не подходят.

                - Может быть, он просто не хочет быть узнанным - сказала Лиз. Помните, материал о Таде оказался напечатанным в журнале "Пипл" две недели тому назад. А журнал распространяют от побережья до побережья, по всей Америке.

                - Да, это вполне возможно. Хотя если это парень выглядит, как ваш муж, миссис Бомонт...

                - Лиз.

                - О'кей, Лиз. Если он смахивает на вашего мужа, он будет похож на Тада Бомонта со светлыми волосами, ведь так?

                Лиз внимательно осмотрела Тада и затем начала смеяться.

                - Что же здесь столь забавного? - спросила Тад.

                - Я пытаюсь представить тебя блондином, - ответила она, все еще смеясь. - Я думаю, ты бы выглядел, как очень развращенный Дэвид Боуи.

                - Разве это смешно? - спросил Тад Алана. - Я не думаю, что это смешно.

                - Ну... - ответил, улыбаясь, Алан.

                - Ладно. Парень мог носить солнцезащитные очки, накладные усы, а не только светлый парик, о котором мы делаем предположение.

                - Нет, если убийца - тот самый парень, которого видела миссис Арсено забирающимся в пикап Хомера в четверть первого ночью на первое июня, заявил шериф.

                Тад подался вперед.

                - Он действительно выглядел как я? - спросил он.

                - Она не смогла рассказать нам что-нибудь определенное кроме того, что он носит костюм. Но что важно, я велел своему помощнику Норрису Риджуику показать ей сегодня ваше фото. Она заявил, что не думает, что тот парень был похож на вас, хотя и не уверена полностью. Она сказала, что тот человек был крупнее ростом. Он сухо продолжал: - Эта та леди, которая верит в необходимость, прежде всего, предосторожности во всем.

                - Она смогла определить разницу в росте по картинке? - в сомнении спросила Лиз.

                - Она видала летом Тада за городом, - ответил Алан. - И она говорит, что не может быть уверена полностью в этом своем показании.

                Лиз согласно кивнула.

                - Конечно, она знает Тада. Она встречала нас обоих, и не раз. Мы часто покупали продукты в их овощной лавке. Я просто сглупила. Извините.

                - Не за что извиняться, - сказал шериф. Он закончил пить пиво и проверил, как смотрятся его брюки. Сухие. Отлично. Правда, небольшое пятно осталось, но его сможет обязательно заметить только жена Алана, а остальные - вряд ли. - Как бы то ни было, мне пора перейти к последнему вопросу... или аспекту... или как только вам, черт возьми, это угодно будет называть. Я сомневаюсь, имеет ли это вообще какое-либо отношение к данному делу, но тем не менее всегда лучше все проверять досконально. Какой у вас размер обуви, мистер Бомонт?

                Тад посмотрел на Лиз, а та пожала плечами.

                - У меня довольно мелкие лапы для парня ростом 6 футов 1 дюйм, так я полагаю. Размер обуви - десять, но иногда лучше подходит десять с половиной...

                - Нам сообщили об отпечатках подошв с явно большим размером обуви, заявил Алан. - Я, вообще-то, не думаю, что это следы преступника, а если бы и так, то их можно легко подделать, надев чужую обувь. Подложите газету в обувь на два-три размера больше вашей - и все в порядке.

                - Как выглядели эти отпечатки ног? - заинтересовался Тад.

                - Какая разница, - ответил Алан, покачав головой. - Мы даже не стали их фотографировать. Я думаю, мы получили все улики со столика убитого, Тад. Ваши отпечатки пальцев, тип крови, марку сигарет...

                - Но он не... - начала было Лиз.

                Алан протянул успокаивающую руку.

                - Бывшую марку сигарет. Я подозревал, что мог сильно сглупить, посвятив вас во все эти подробности, что-то внутри меня протестует против этой болтливости, но, тем не менее, мы уже зашли слишком далеко, а потому нет смысла не замечать леса, пока мы рассматриваем несколько деревьев. Вы завязаны также и в другом. Кастл Рок - ваше официальное местожительство, как и Ладлоу, поскольку вы платите налоги в обоих этих местах. Хомер Гамаш был ведь не просто вашим знакомым, он был... ведь он хорошо справлялся с работой здесь?

                - Да, - ответила Лиз. - Он, правда, уже перестал работать сторожем на полную смену в тот год, когда мы купили этот дом - Дейв Филипс и Чарли Фортин стали его преемниками - но он любил поработать по уборке мусора и вообще по хозяйству.

                - Если мы предположим, что тот голосовавший на дороге парень, которого видела миссис Арсено, убил Хомера - а это предположение, видимо, реально - возникает вопрос. Убили ли Хомера просто потому, что он подвернулся первым под руку и был достаточно глуп - или пьян - чтобы пускать к себе в кабину ночью незнакомца, или его убили потому, что это был Хомер Гамаш, знакомый Тада Бомонта?

                - Но как он мог знать, что Хомер должен был ехать там в такое время? - спросила Лиз.

                - Потому что это был вечер игры в боулинг, а игра в шары есть - была - заядлая привычка Хомера. Он был, как старая лошадь, Лиз: он всегда возвращался в конюшню тем же путем, что и многие годы ранее.

                - Ваше первое допущение, - заметил Тад, - было связано с тем, что Хомер остановился вовсе не потому, что был пьян, а из-за того, что узнал просящего его подвезти. Незнакомец, который хотел убить Хомера, вряд ли вообще попытался бы останавливать его машину или сделал бы это в качестве самого последнего средства. Ведь ему ничего не стоило застрелить Хомера издалека, было бы желание.

                - Да.

                - Тад, - сказала Лиз голосом, который прерывался от волнения. Полиция считает, что он остановился, узнав тебя... ведь так?

                - Да, - ответил Тад. Он пересек комнату и взял ее за руку. - Они полагают, что только некто, похожий на меня, некто, знавший и его, мог действовать именно таким образом. Я даже согласен со всеми этими предположениями насчет костюма. Как еще мог быть одет планирующий или совершающий убийство в час ночи преуспевающий писатель? В хороший твидовый костюм... с замшевыми нашивками на рукавах пиджака. Во всех британских детективных романах это является абсолютно необходимым атрибутом.

                Он взглянул на шерифа.

                - Все это чертовски странно, ведь так? Все это дело.

                Алан кивнул.

                - Странно необычайно. Миссис Арсено полагает, что он начал переходить дорогу или, по меньшей мере, собирался это сделать, когда Хомер появился на своем пикапе. Но случай с Клоусоном в Вашингтоне подтверждает предположение, что Хомера, очевидно, убили вовсе не случайно, из-за того, что он был пьян, а именно потому, что его выбрали жертвой заранее. Поэтому давайте поговорим о Фредерике Клоусоне, Тад. Расскажите мне о нем.

                Тад и Лиз переглянулись.

                - Я думаю, что моя жена, - сказал Тад, - сделает это быстрее и точнее, чем я. Она, кстати, будет произносить и меньше ругательств по сравнению со мной.

                - Ты действительно так считаешь? - задала Лиз вопрос мужу.

                Тад кивнул. Лиз начала рассказывать, сперва медленно, потом все быстрее. Тад прерывал ее в начале, один или два раза, а затем уселся и внимательно слушал. За следующие полчаса он не проронил почти ни слова. Алан Пэнборн вытащил свою записную книжку и что-то черкал в ней. После первых нескольких вопросов шериф также прекратил попытки вмешиваться в рассказ Лиз.

 

 

 9. ВТОРЖЕНИЕ ПРЕСМЫКАЮЩЕГОСЯ

 

 

                - Я называла его "пресмыкающимся", - начала Лиз. - Мне жаль, что он мертв... Но то, чем он был, трудно назвать другим словом. Я не знаю, становятся или рождаются люди подобными пресмыкающимися, но они как-то достигают этого состояния, поэтому не будем долго рассуждать по данному вопросу. Фредерик Клоусон оказался в Вашингтоне. Он прибыл в этот самый большой в мире змеюшник изучать юриспруденцию.

                Она прервала рассказ и обратилась к мужу:

                - Тад, дети шевелятся - ты не дашь им ночное питание? А мне еще пива, пожалуйста.

                Он передал ей банку пива и отправился на кухню разогреть бутылки с детской смесью. Он оставил дверь на кухню открытой, чтобы было лучше слышно... и ударился об нее коленом. Это было то, что происходило с Тадом столь часто, что он едва ли обращал внимание на такие происшествия.

                - "Воробьи летают снова", - подумал он и потер шрам на лбу одной рукой, в то время как другой он наполнил кастрюлю теплой водой и поставил ее на электропечь. - Если бы я понимал, что означает эта дребедень.

                - Мы в конце концов выудили большую часть этой информации из самого Клоусона, - продолжала Лиз, - но у него перспектива была немного перекошена, что вполне естественно (Тад не зря любит повторять, что все мы - герои своих жизней), и как считал сам Клоусон, он был куда ближе к Босуэллу , чем к пресмыкающемуся... Но мы смогли получить о нем более объективное представление, добавив информацию от людей из "Дарвин пресс", где печатались романы Тада под именем Старка, а также те сведения, которыми располагал Рик Коули.

                - Кто такой Рик Коули? - спросил шериф.

                - Литературный агент, который занимался издательскими делами с романами Тада под обоими его именами.

                - А что хотел Клоусон - ваш пресмыкающийся?

                - Денег, - сухо ответила Лиз.

                На кухне Тад взял две бутылки со смесью (только наполовину заполненные и хранящиеся в холодильнике на непредвиденные ночные трапезы) н поставил их на водяную баню. То, что сказала Лиз, было правильно... но также было и неправдой. Клоусон хотел намного больше, чем просто денег.

                Лиз, видимо, прочитала его мысли.

                - Он хотел не только денег. Я даже не уверена, что они были главной его целью. Он также хотел быть человеком, который прославился, впервые установив подлинную личность Джорджа Старка.

                - Это что-то наподобие тех героев в комиксах, которые стремятся в конце концов разоблачить неуловимого человека-паука?

                - Совершенно верно.

                Тад опустил палец в кастрюлю, чтобы определить температуру воды, затем прислонился к плите, скрестив руки и слушая. Он заметил, что хочет закурить сигарету - впервые за очень долгие годы.

                Тад вздрогнул.

 

 

                - Клоусон оказывался в слишком многих нужных местах и в слишком подходящие моменты, - продолжала Лиз. - Он был не только студентом-юристом, он еще работал в книжном магазине на неполной ставке. Он был не просто книготорговцем, а ярым фанатиком романов Джорджа Старка. И, возможно, это был единственный поклонник Старка во всей нашей стране, который также прочитал два романа Тада Бомонта.

                Тад усмехнулся в кухне - не без некоторой горечи - и снова попробовал воду в кастрюле.

                - Я думаю, он собирался создать нечто вроде пьесы на основе своих подозрений, - произнесла Лиз. - Он переходил постепенно от мысли позабавиться к мысли возвыситься над всеми прочими двуногими. Однажды, когда он решил, что Старк - это Бомонт, и наоборот, Клоусон позвонил в "Дарвин пресс".

                - Издательство романов Старка?

                - Именно так. Он вышел на Элли Голден, редактора романов Старка. Он задал ей вопрос прямо в лоб - пожалуйста, скажите мне, является ли Джорджем Старком на самом деле писатель Тад Бомонт. Элли ответила, что это нелепая идея. Клоусон тогда спросил насчет фотографии автора, напечатанной на задней стороне обложки романов Старка. Он заявил, что хочет получить адрес человека на картинке. Элли ответила, что не имеет права раздавать адреса авторов ее издательской фирмы.

                Клоусон сказал, что ему не нужен адрес Старка, он хочет получить адрес человека на фотографии. Тот человек позировал вместо Старка. Элли заявила, что это нелепое заблуждение, что человек на фотографии - автор романов, и это - Джордж Старк.

                - До всего описанного издатель никогда и нигде не раскрывал тот факт, что имя Старка - всего лишь выдумка? - спросил Алан. Он был очень заинтересован. - Они поддерживали мнение, что это реальный живой человек?

                - О, да. Тад настаивал на этом.

                "Да, - подумал Тад, вытаскивая бутылки из бани в кастрюле и пробуя их температуру своим запястьем. - Тад настаивал. Если оглянуться в прошлое, Тад даже и не знает, почему он так настаивал, не только не знает, но и не имеет ни малейшего представления об этом, но Тад действительно настаивал".

                Он взял бутылки в гостиную, счастливо избежав по пути столкновения с кухонным столиком. Он вручил по бутылке каждому из малышей. Они приняли их, будучи весьма сонными, но начали сосать без уговоров. Тад снова присел. Он слушал Лиз и сказал самому себе, что мысль о сигарете была весьма неожиданной, пришедшей из глубин его мозга.

                - Как бы то ни было, - продолжала Лиз, - Клоусону хотелось задавать все больше вопросов - у него их был целый вагон, я думаю - но Элли не хотелось принимать участия в этой игре. Она посоветовала Клоусону позвонить Рику Коули и переговорить с ним по всем интересующим вопросам. Клоусон позвонил и попал на Мириам. Это бывшая жена Рика. И также его партнер в делах агентства. Такое сочетание несколько странно, но они уживались совсем неплохо.

                Клоусон начал ее спрашивать о том же - является ли Джордж Старк придуманный писателем Тадом Бомонтом. По словам Мириам, она ответила ему утвердительно на этот вопрос. А также, что ее зовут Долли Мэдисон, и что она только что развелась с Джеймсом. Тад должен развестись с Лиз, и тогда они с Тадом поженятся весной. После этого Мириам повесила трубку. Затем отправилась в кабинет Рика и сообщила о странном желании какого-то малого из Вашингтона раскрыть все литературные секреты Тада Бомонта. После этого все звонки Клоусона в агентство Коули заканчивались там лишь снятием телефонной трубки и отбоем.

                Лиз отпила изрядный глоток пива.

                - Но он не сдавался. Я думаю, что настоящее пресмыкающееся так бы не вело себя. Он понял, что "спасибо-пожалуйста" здесь не будет срабатывать.

                - А он не позвонил Таду? - спросил Алан.

                - Нет, ни разу.

                - Ваш номер, наверное, не был включен в телефонные справочники из-за известности Тада Бомонта.

                Тад сделал один из своих небольших вкладов в эту беседу:

                - Мы, действительно, не были включены в указатель телефонных номеров для широкой публики, Алан. Но здешний телефонный номер в Ладлоу указан в справочнике телефонов преподавателей факультета. Этого нельзя было избежать. Я преподаватель и должен давать советы.

                - Но парень так и не подошел прямо к лошадиной морде, - удивился шериф.

                - Он вошел с нами в контакт позднее... письмом, - сообщила Лиз. - Но это будет забеганием вперед. Мне можно продолжить?

                - Да, пожалуйста, - сказал Пэнборн. - Это в своем роде очень захватывающая история.

                - Итак, - продолжала Лиз, - у нашего пресмыкающегося ушло около трех недель и, вероятно, чуть менее пяти сотен долларов для того, чтобы окончательно убедиться в правоте своих предположений о том, что Тад и Джордж Старк - одно и то же лицо.

                - Он начал с просмотра справочника Литерэри маркет плейс", который все издатели называют просто "ЛМП". Это сокращенный перечень имен, адресов и служебных телефонов всех людей, которые участвуют в книжном бизнесе писателей, редакторов, издателей, литературных агентов. Используя "ЛМП", а также колонку "Люди" в журнале "Паблишерс уикли", ему достаточно легко удалось выявить примерно с полдюжины бывших сотрудников "Дарвин пресс", которые ушли из издательства между летом 1986 и летом 1987 года.

                Один из них был в курсе дела и был готов поделиться информацией. Элли Голден почти абсолютно уверена, что виновником здесь оказалась секретарша главного бухгалтера издательства, проработавшая восемь месяцев в 1985-1986 годах. Элли называла ее сукой из Вассара с гнусавыми манерами.

                Алан засмеялся.

                - Тад также полагает, что это была именно она, - продолжала Лиз, поскольку в подтверждение угрозы шантажа были представлены фотостаты поступлений роялти для Джорджа Старка. Они пришли из конторы Роланда Барретса.

                - Это главный бухгалтер издательства, - пояснил Тад. Он наблюдал за детьми, продолжая слушать Лиз. Они теперь лежали на спинах, ноги в спальных костюмах тесно прижались друг к другу, а горлышки бутылок направлены к потолку. Их глаза были бездумны и очень далеки от всего здесь происходящего. Скоро, он знал, они уснут вместе... "Они все делают вместе, - подумал Тад. - Дети спят, а воробьи летают".

                Он снова потер шрам.

                - Имя Тада не фигурировало на фотостатах, - сказала Лиз. Перечисления роялти иногда переходят в чековую форму, но сами они не являются чеками, а потому имя Тада не должно было фигурировать в них. Вы понимаете меня, надеюсь?

                Алан согласно кивнул.

                - Но адрес сказал ему все, что он так жаждал выяснить. Он гласил: мистер Джордж Старк, почтовое отделение, ящик 1642, Бревер, штат Мэн 04412. Это далеко от Миссисипи, где Старк должен был бы находиться. Если взглянуть на карту штата Мэн, то увидишь, что сразу почти за Бревером, чуть южнее, находится Ладлоу, а он знал, что там живет всеми уважаемый, но не столь уж известный писатель. Тадеуш Бомонт. Такое совпадение слишком очевидно.

                - Ни Тад, ни я никогда лично с ним не сталкивались, но он видел Тада. Он знал, когда "Дарвин пресс" рассылает свои сводные чеки по роялти за квартал из тех фотостатов, которые он уже получил. Большинство таких чеков сперва идет к литературному агенту писателя. Агент сводит их воедино и высылает писателю один чек, в котором вычитает из общей суммы роялти свои комиссионные. Но в случае со Старком главный бухгалтер посылал эти чеки сразу в почтовое отделение Бревера.

                - А как же насчет комиссионных агенту? - задал вопрос шериф.

                - Они подсчитывались в "Дарвин пресс" и высылались Рику отдельным чеком, - ответила Лиз. - Это послужило еще одним ясным подтверждением Клоусону правильности его догадок насчет Джорджа Старка... и после этого Клоусону уже более не хотелось получать косвенных свидетельств. Он хотел теперь только прямых доказательств. И придумал, как это сделать.

                - Когда настал срок оформления чека по роялти, Клоусон приполз сюда. Ночи он проводил в палаточном лагере "Холидей инн", а днем дежурил, подпирая стены почтового отделения в Бревере. То, как Клоусон вложил свое послание в письмо на имя Тада, очень смахивало на кинофильм. Он провел, однако, очень кропотливое расследование. Если бы "Старк" не показался на почте на четвертый день дежурства там Клоусона, наш сыщик должен был бы свернуть свою палатку и уползти восвояси. Но я не думаю, что все это вообще могло так закончиться. Когда природный пресмыкающийся вонзает в вас свои зубы, он вряд ли уползет добровольно, если только не будет отброшен сильным пинком.

                - Или если вы вышибете ему зубы, - подтвердил Тад. Он заметил, как шериф повернул к нему голову, подняв брови, и поморщился. Плохо подобранные слова. Кто-то ведь только что уже на самом деле проделал это с тем пресмыкающимся субъектом, о котором идет сейчас речь... и что-то еще намного худшее.

                - В любом случае, мы можем только гадать, как бы Клоусон поступил дальше, - подытожила Лиз, и шериф снова повернулся к ней. - У него ушло не столь уж много времени на ожидание Тада. На третий день ожидания на скамейке в парке напротив почты пресмыкающийся узрел "Субурбан" Тада Бомонта, въезжающий на одно из мест в парковочной зоне около почты.

                Лиз отхлебнула еще пива и стряхнула пену с верхней губы. Убрав руку, она улыбнулась.

                - Теперь перейдем к самой забавной части рассказа. Это просто п-п-прелестно, как говаривал один голубой в "Повторном визите к отцу невесты". У Клоусона была фотокамера. Портативная, такого размера, что вы легко спрячете ее, сжав в кулаке. Когда вам нужен снимок, вы просто слегка раздвигаете пальцы, чтобы открыть объектив, и готово! Все в порядке.

                Она усмехнулась, покачав головой от нахлынувших воспоминаний.

                - Он заявил в своем письме к Таду, что раздобыл ее по каталогу шпионского оборудования - телефонных жучков для подслушивания, химических реактивов для превращения конвертов с корреспонденцией в прозрачное состояние на десять-пятнадцать минут, саморазрушающихся портфелей и так далее. Секретный агент Х-9 Клоусон, одним словом. Я думаю, он бы раздобыл себе и зуб, заполненный цианистым калием, если бы была разрешена легальная продажа этого деликатеса. Он был целиком в образе, созданном его гнусным воображением.

                Как бы то ни было, он сделал полдюжины вполне четких и неопровержимых фотографий. Не очень искусная работа, но вы сами понимаете, кем был этот субъект и чем он занимался. У Клоусона были фотографии Тада, подходящего к почтовым ящикам внутри зала, Тада, вставляющего ключ в свой ящик 1б42, и еще одна, запечатлевшая Тада, вынимающего конверт.

                - Он послал вам копии этих фотографий? - спросил Пэнборн. Он помнил, что Лиз говорила о желании Клоусона раздобыть денег, а вся история не только попахивала шантажом, но прямо-таки была насквозь им пропитана.

                - О, да. И кое-что поважнее. Вы могли прочитать часть обратного адреса - буквы "ДАРВ", что ясно говорило о названии - "Дарвин пресс".

                - Х-9 снова ударил изо всех сил, - согласился Алан.

                - Да. Он ударил. Он заполучил фотографии и уполз назад в Вашингтон. Мы получили его письмо с вложенными фотографиями только несколькими днями позже. Письмо было просто восхитительным. Он ползал по самому краешку угрозы, но не переходил границы.

                - Он был студент юриспруденции, - сказал Тад.

                - Да, - согласилась Лиз. - Он точно знал, насколько далеко он может заходить. Тад может дать вам это послание, но я могу пересказать его. Он начал с того, как он восхищается обеими половинами "разделенного сознания" - это его слова - Тада Бомонта. Он отчитался нам в том, что именно он выяснил и каким конкретно образом. Затем перешел к делу. Он очень старательно пытался скрыть от нас крючок, но крючок тем не менее был приготовлен. Он заявил, что сам является возвышенным писателем, но у него нет времени для этого занятия - почти все оно уходит на студенческие занятия юридическими дисциплинами. Но проблема не только в этом. Настоящая его беда в том, что он вынужден служить в книжном магазине, иначе ему нечем платить за обучение и по прочим счетам. Он заявил, что ему бы хотелось показать Таду некоторые свои творения и, если Тад посчитает его таланты достойными внимания, то, может быть, перешлет вместе с литературными советами и небольшую пачку банкнот для поддержки одинокого и нищего гения Клоусона.

                - Пачку банкнот для поддержки, - повторил смущенный Алан. - Так это... теперь называют грамотные шантажисты?

                Тад откинул голову и расхохотался.

                - Так называл это Клоусон, во всяком случае. Я думаю, что смогу повторить последний пассаж из письма наизусть: "Я знаю, что это должно при первом чтении показаться вам очень самонадеянной просьбой, написал он, но я уверен, что если вы изучите мои сочинения, вы быстро поймете, что подобное решение может иметь выгоду для нас обоих".

                Тад и я неистовствовали по этому поводу, затем смеялись, а потом, я думаю, мы еще долго негодовали.

                - Да, - подтвердил Тад. - Я не помню смеха, но мы негодовали очень сильно.

                - Наконец мы решили обсудить все это спокойно. Мы проговорили почти до середины ночи. Мы оба сразу раскусили смысл письма и фотографий Клоусона, и хотя Тад очень разозлился...

                - Я до сих пор не очень разозлен, - перебил Тад, - а парень мертв.

                - Хорошо, раз крик и визг по поводу Старка уже поднялись, Тад был почти воскрешен. Он и сам хотел выбросить Старка за борт, хотя бы на время, поскольку Тад уже работал над длинной и серьезной собственной книгой. Чем он и теперь занимается. Она называется "Золотая собака". Я читала первые две сотни страниц, и они великолепны. Намного лучше пары вещей, написанных им под именем Джорджа Старка. Поэтому Тад решил...

                - Мы решили, - сказал Тад.

                - О'кей, мы решили, что Клоусона следует лишь благословить за то, что он ускорил события, которые начались и происходили и без его участия. Единственным опасением Тада было то, что Рику Коули не понравится эта идея, потому что Джордж Старк зарабатывал для агентства намного больше денег, чем это до сих пор удавалось Таду. Но Коули даже обрадовался этому. На самом деле, мы сможем обеспечить отличную рекламу этим шагом, что поможет в ряде сфер: портфель изданий Старка, портфель изданий Тада...

                - Всего пока две книги, - вставил Тад с улыбкой.

                - ...и новая книга, когда она будет окончена.

                - Извините меня, но что такое "портфель изданий?" - спросил Алан.

                Усмехнувшись, Тад объяснил:

                - Это те старые книги, которые уже не выкладывают на самых бойких местах в торговой сети.

                - Итак, вы вышли на публику.

                - Да, - сказала Лиз. - Сперва в "Ассошиэйтед пресс" здесь в Мэне и в журнале "Паблишерс уикли". Затем эта история попала в программу национального радиовещании - Старк был автором бестселлеров, как-никак, и тот факт, что он никогда реально не существовал в этом мире, позволял заполнять особо интересной информацией последние стороны переплетов н обложек его изданий. И, наконец, с нами вошел в контакт журнал "Пипл".

                - Мы получили еще одно скуляще-злобное письмо от Фредерика Клоусона, которое объясняло нам, сколь низко и неблагородно наше поведение. Он, видимо, считал, что у нас нет права обходиться без его участия в наших делах, поскольку он проделал гигантскую работу, а все, что сделал Тад, было писание нескольких книжонок. После этого он замолчал.

                - И слава Богу, что он замолчал, - сказал Тад.

                - Нет, - возразил шериф. - Кто-то заставил его замолчать... и в этом есть большое отличие.

                И снова воцарилось молчание. Оно длилось недолго... но было очень, очень ТЯЖЕЛЫМ.

 

 

 10. ПОЗЖЕ ТОЙ ЖЕ НОЧЬЮ

 

 

                Они отнесли спящих близнецов в кровати наверху и начали готовить постели себе. Тад разделся до шортов и майки с рукавами - своего рода пижамы для него - и отправился в ванную. Он чистил там зубы, когда ему вдруг стало очень нехорошо. Он кинул зубную щетку, выплюнул белую пену и бросился в туалет на ногах, которые он ощущал скорее деревянными ходулями, чем живыми ногами.

                Он кашлянул - жалкий сухой звук - но ничего не появилось. Его желудок начал успокаиваться... по крайней мере, на какой-то испытательный срок.

                Когда он вернулся, Лиз стояла в черном проеме в голубой нейлоновой ночной рубашке, не доходившей на несколько дюймов до ее колен. Она пристально посмотрела на Тада.

                - Ты что-то скрываешь, Тад. Это нехорошо. И никогда ранее такого у нас не было.

                Он прерывисто вздохнул и вытянул вперед руки со сплетенными пальцами. Они все еще дрожали.

                - Давно ли ты узнала об этом?

                - Что-то в тебе было неладно, еще когда вернулся шериф сегодня вечером. А когда он задал свой последний вопрос... насчет надписи на стене у Клоусона... ты горел, как будто у тебя светился неоновый знак на лбу.

                - Пэнборн не заметил никакого неона.

                - Шериф не может знать тебя столь же хорошо, как я... но если ты не заметил его сомнений в самом конце, то ты просто не смотрел на него. Даже он увидел что-то неладное. Именно так он взглянул на тебя.

                Ее рот слегка дрогнул. Это подчеркнуло морщинки на ее лице, морщинки, которые он впервые увидел после несчастного случая в Бостоне и выкидыша, и которые затем появлялись и углублялись, когда она наблюдала его все более и более тяжелые и безуспешные попытки зачерпнуть воду из колодца, который, казалось, уже давно высох.

                Именно в это время его пьянство начало выходить из-под контроля. Все это - несчастный случай с Лиз, выкидыш, критические отзывы и финансовый неуспех "Мглы бездны" вслед за диким успехом "Пути Мэшина", неожиданное запойное пьянство - в сочетании оказывало глубокое подавляющее влияние на его психику. Он чувствовал это той самосохраняющей и повернутой внутрь себя частью своего сознания, но это мало помогало. В конце концов он запил полную пригоршню снотворных таблеток полбутылкой "Джек Даниэлс". Это, конечно, была далеко не самая удачная попытка... но все же это была попытка самоубийства. Все это происходило в течение трех лет. Но тогда время, казалось, тянулось намного дольше, чем обычно. Иногда оно казалось вечным.

                И, конечно, очень мало или совсем ничего о нем не было рассказано на страницах журнала "Пипл".

                Теперь он увидел именно тот взгляд Лиз, каким она смотрела на него в то проклятое время. Он ненавидел этот взгляд. Беспокойство - это плохо; недоверие - намного хуже. Он подумал, что ему легче было бы вынести выражение неприкрытой ненависти, чем этот странный, осторожный взгляд.

                - Я ненавижу, когда ты лжешь мне, - просто сказала она.

                - Я не лгал, Лиз! Упаси Господи!

                - Иногда люди лгут, чтобы только остаться в спокойствии.

                - Я собирался все тебе рассказать, - сказал он. - Я только пытаюсь найти, как это лучше сделать.

                Но было ли это правдой? Так ли? Он не знал. Это было какое-то дерьмо, сумасшествие, но не это служило причиной, по которой он пытался молчаливо лгать. Он чувствовал потребность в молчании подобно человеку, обнаружившему кровь в своем стуле или опухоль в паху. Молчание в таких случаях иррационально... но страх тоже иррационален.

                А было и еще кое-что другое: он был писателем, воображателем. Ему никогда не случалось встречать кого-нибудь еще, кроме себя самого, кто имел бы более чем неясную идею, почему он или она делают что-нибудь. Он иногда верил, что желание писать беллетристическую книгу было не более чем защитой от смятения, может быть, даже безумия. Это была отчаянная попытка человека, способного понять, что точность и порядок могут существовать только в сознании людей... но никогда в их сердцах.

                Некий голос внутри него шептал в первое время: "Кто ты такой, когда пишешь, Тад? Кто ты тогда?"

                И он не находил ответа на данный вопрос.

                - Ну? - спросила Лиз. Ее голос был резким, балансирующим на краю обозленности.

                Он очнулся от собственных невеселых дум.

                - Извини?

                - Ты нашел свой способ объясниться? Что же это могло быть?

                - Погоди, - сказал он, - я не понимаю, почему ты так визжишь, Лиз!

                - Потому что я перепугана! - сердито выкрикнула она... и он увидел слезы в ее глазах. - Потому что ты морочил голову шерифу, и я все еще удивляюсь, почему ты теперь морочишь голову мне! Если бы я не видела выражения твоего лица...

                - Да? - Теперь и он разозлился. - И что же это было за выражение? На что оно оказалось так похоже?

                - Ты выглядел виновным, - сказала она резко. - Ты выглядел так, будто ты, как это было уже раньше, заверяешь людей, что ты бросил пить, но не сделал этого на самом деле. Когда... - она вдруг остановилась. Он не знал, что она вдруг рассмотрела на его лице - да и не был уверен, что ему хочется знать, но это что-то вдруг впитало всю ее озлобленность. Вместо нее на лице у Лиз появилось виноватое выражение. - Извини. Это несправедливо.

                - Почему же? - сказал он глухо. - Это правда. На данное время.

                Он вернулся в ванную и взялся за полоскательницу, чтобы смыть остатки зубной пасты. В полоскательнице был безалкогольный состав. Типа лекарства от кашля. И ванильного концентрата в кухонном буфете. Он не пил спиртного с того дня, как закончил последний роман Старка.

                Ее рука легко коснулась плеча Тада.

                - Тад, мы оба рассердились. Это лишь вредит нам обоим и никак не сможет ничему помочь. Ты сказал, что там мог оказаться человек-психопат, который представляет себе, что он и есть Джордж Старк. Он умертвил двух людей, мы помним об этом. Один из них частично виновен в раскрытии псевдонима Старка. Тогда ты сам должен был бы оказаться в самом верху списка заклятых врагов этого фанатика. Но несмотря на это, ты что-то утаиваешь. Что означала эта фраза?

                - Воробьи летают снова, - сказал Тад. Он взглянул на свое отражение в зеркале, освещенном белым отсветом флюоресцентной лампы в ванной. То же самое знакомое лицо. Небольшие тени под глазами, может быть, но лицо все то же самое. Он был счастлив. Конечно, это не лицо кинозвезды, но это его, любимое лицо.

                - Да. Это что-то значило для тебя. Что же именно?

                Он выключил свет в ванной и положил руки ей на плечи. Они подошли к постели и улеглись спать.

                - Когда мне было одиннадцать, - объяснил он, - мне сделали операцию. Удалили небольшую опухоль в мозгу на участке верхней части лба. - Я так думаю. Ты уже знала об этом и раньше.

                - Да? - она смотрела на него, озадаченная.

                - Я уже говорил тебе, что у меня были ужасные приступы головной боли до того, как обнаружили опухоль, верно ведь?

                - Верно.

                Он начал машинально постукивать по ее бедру. У нее были удивительно длинные и красивые ноги, а ночная рубашка была весьма короткой.

                - Помнишь насчет звуков?

                - Звуков? - удивленно повторила Лиз.

                - Я не думал... и, видишь ли, это никогда не казалось мне очень важным. Все это происходило так много лет тому назад. У людей с подобными заболеваниями часто случаются приступы головной боли, иногда какие-то миражи, а иногда - и то и другое вместе. Очень часто на приближение подобных симптомов указывают свои собственные признаки. Их называют сенсорными предвестниками. Чаще всего это запахи: карандашные стружки, свежесрезанные луковицы, заплесневелые фрукты. Мой сенсорный предвестник был звуковым. Это были птицы.

                Он посмотрел ей прямо в глаза, их носы почти касались друг друга. Тад почувствовал щекотание ее волос, касающихся его лба.

                - Воробьи, если говорить более точно.

                Он встал, не желая видеть выражение ужаса, появившееся на лице Лиз. Тад взял ее руку.

                - Пойдем.

                - Куда... Тад?

                - В кабинет, - ответил он. - Я хочу тебе кое-что показать.

 

 

                В кабинете Тада главное место занимал стол, где господствовала огромная дубовая доска. Она была не антикварной редкостью, но и не очень современной. Этот стол был просто чрезвычайно большим и очень удобным изделием из древесины. Стол стоял как динозавр под тремя подвешенными светильниками; их общее освещение рабочей поверхности можно было посчитать почти свирепым. Сейчас, однако, можно было рассмотреть лишь очень небольшую часть поверхности письменного стола. Тад включил свет. Рукописи, стопки корреспонденции, книги и присланные ему из редакции гранки были сложены где попало. На белой стене позади стола висел плакат с самым любимым для Тада сооружением во всем мире - "Флатирон билдинг" в Нью-Йорке. Его четкая клиновидная форма не переставала радовать и восхищать Тада.

                Позади пишущей машинки лежала рукопись его нового романа - "Золотая собака". А поверх машинки была оставлена дневная выработка Тада. Шесть страниц. Это была обычная его норма... если писал он сам. Если писал Старк, то он обычно выдавал за день восемь, а то и десять страниц.

                - Вот то, что меня огорошило еще до появления Пэнборна, - сказал Тад, взяв маленькую стопку листов с машинки и протягивая их Лиз. - Тогда появился этот звук, звук воробьев. Второй раз за сегодня, только на этот раз намного громче. Ты видишь, что написано поперек верхнего листа?

                Она смотрела очень долго, и он мог видеть только ее волосы и макушку. Когда она обернулась к Таду, ее лицо было смертельно бледным. Ее губы сжались в узкую скорбную щель.

                - Это все то же, - прошептала Лиз. - Это все то же самое. Ох, Тад, что же это? Что...

                Она пошатнулась, и он наклонился вперед, опасаясь ее возможного обморока. Он подхватил ее за плечи, ноги его зацепились за Х-образные ножки кресла в кабинете, что почти привело к падению обоих супругов на стол.

                - Все нормально с тобой?

                - Нет, - ответила она тонким голоском. - А как ты?

                - Не совсем, - сказал он. - Извини. Все тот же неуклюжий Бомонт. Я вызываю здесь большие разрушения и беспорядки, словно рыцарь в сверкающих доспехах.

                - Ты написал это даже до того, как Пэнборн появился у нас, - сказала она. Она, казалось, никак не могла поверить в этот факт. - Перед его появлением.

                - Это так.

                - Что же это означает? - она смотрела на него с напряженным ожиданием, зрачки ее глаз были большими и темными несмотря на яркое освещение.

                - Я не знаю. Я думал, что у тебя есть какие-то догадки, - ответил Тад.

                Она покачала головой и положила листы обратно на стол. Затем отдернула руку от бедра около края ночной сорочки, словно коснулась чего-то неприятного. Тад не был уверен, что она полностью сознает сейчас свои поступки, но ничего не сказал ей насчет этих сомнений.

                - Теперь ты понимаешь, почему я не стал обо всем этом распространяться? - спросил он.

                - Да... Я думаю, что понимаю.

                - Что бы он мог сказать? Наш практичный шериф из самого маленького графства штата Мэн, который черпает свои сведения из компьютеров армейских служб и свидетельских показаний? Наш шериф, который скорее поверит в версию, что я мог бы скрывать своего брата-двойника, чем в то, что кто-то нашел способ дублировать дактилоскопические отпечатки? Что он сказал бы, услышав об этом?

                - Я... я не знаю. - Она отчаянно боролась за возвращение самообладания, за то, чтобы выплыть из захлестнувшей ее шоковой волны. Тад это не раз наблюдал и раньше, и ее мужество всегда восхищало его. - Я не знаю, что он заявил бы насчет этого, Тад.

                - И я тоже. Я думаю, что в худшем случае он предположил бы некоторое предвидение преступления. А более вероятно, он решил бы, что на самом деле я поднялся сюда в кабинет и написал эти слова уже после его ухода сегодня вечером.

                - Но почему ты так думаешь? Почему?

                - Я думаю, что первым предположением шерифа было бы мое помешательство, - сухо ответил Тад. - Я думаю, что у любого копа типа Пэнборна всегда существует склонность объяснять любые происшествия, не поддающиеся его разумению, просто ненормальными проявлениями человеческой психики. Но если ты считаешь, что я здесь ошибаюсь, скажи прямо об этом. Мы можем позвонить в офис шерифа в Кастл Роке и передать все, что требуется по этому поводу.

                Она покачала головой.

                - Я не знаю. Я слышала - когда передавали какую-то беседу по телевидению, по-моему - насчет психических связей...

                - Ты веришь в это?

                - У меня не возникало необходимости обдумывать эту гипотезу, ответила она. - Теперь я, видимо, верю. - Она поднялась к столу и снова взяла лист с надписью. - Ты написал это одним из карандашей Джорджа Старка, - сказала Лиз.

                - Он оказался ближе всего к руке, я так полагаю, в этом вся и штука, - сказал он уверенным тоном. Он вдруг вспомнил о ручке "Скрипто", но быстро выкинул это из головы. - И это не карандаши Джорджа. И никогда таковыми не были. Они - мои. Я чертовски устал от мыслей о нем как об отдельном человеке. Теперь уже в этом нет никакой необходимости, если она когда-то и существовала.

                - Но все же именно сегодня ты применил одну из его фраз - "сочините мне алиби". Ты никогда сам не говорил ничего подобного, только в книгах. Это тоже просто совпадение?

                Он начал было объяснять ей, что, конечно, да, именно так, но вдруг остановился. Возможно, он и прав, но в свете того, что он написал на листе рукописи, как он мог быть во всем столь уверен?

                - Я не знаю.

                - Ты был в трансе, Тад? Ты, наверное, был в трансе, когда написал эти слова?

                Медленно и неохотно он подтвердил:

                - Да. Думаю, что так.

                - Это все, что тогда случилось? Или еще что-нибудь?

                - Я не могу вспомнить, - сказал он и добавил еще более неохотно. - Я думаю, что я, может быть, что-то сказал, но я, действительно, не помню.

                Она долго смотрела на мужа и наконец произнесла:

                - Идем спать.

                - Ты думаешь, мы заснем, Лиз?

                Она рассмеялась - безнадежно.

 

 

                Но двадцатью минутами позже он уже почти погрузился в сон, когда голос Лиз вернул его в действительность.

                - Тебе надо обратиться к доктору, - сказала она. - В понедельник.

                - Но у меня же нет на этот раз головных болей, - запротестовал он. Только птичьи звуки. И эта идиотская фраза, которую я написал. - Он подождал немного и продолжил с надеждой в голосе: - Ты не думаешь, что это могло быть просто совпадением?

                - Я не знаю, что это, - ответила Лиз, - но мне уже приходилось говорить тебе, Тад, совпадения очень мало стоят в моей жизни.

                По какой-то причине это их очень развеселило, и они лежали в постели, зажимая рты, чтобы не смеяться слишком громко и не разбудить детей, и успокаивая друг друга нежными словами. Между ними все было снова в полном порядке, во всяком случае Тад чувствовал, что сейчас для него существует только одна эта самая важная вещь на свете, в чем он должен быть уверен до конца. И все было в порядке. Буря прошла. Печальные старые воспоминания были снова похоронены, по крайней мере, на нынешнее время.

                - Я запишу тебя на прием, - сказала она, когда смех ушел от них.

                - Нет, - возразил он. - Лучше я сам.

                - А ты не позабудешь в творческом порыве об этой вещи?

                - Нет. Я займусь этим в первую же очередь утром в понедельник. Честно.

                - Ладно, тогда все в порядке. - Она вздохнула. - Это будет просто чудо, если я засну.

                Но пятью минутами позже она уже ровно дышала, а еще позже, далеко не через пять минут, уснул и Тад.

 

 

                И снова увидел сон.

                Он был почти прежним (или казался таковым), словно продолжающим предыдущий, прямо от начала и до конца: Старк вел его через брошенный дом, оставаясь все время позади и уверяя, что он ошибается, когда Тад пытался дрожащим и непослушным голосом утверждать, что это его собственный дом. "Ты абсолютно неправ", - сказал ему Старк из-за правого плеча (а, может быть, левого, но в этом ли дело?). "Хозяин этого дома, - втолковывал он Таду, - мертв. Хозяин этого дома находится в том единственном месте, где оканчиваются все железнодорожные линии, в том месте, которое все, находящиеся под землей (где бы то ни было), называют Эндсвилл." Все было тем же, что и в первом сне. До той сцены, когда они пришли к черному входу, где Лиз уже находилась не одна. К ней присоединился Фредерик Клоусон. Он был нагим, но в каком-то абсурдном кожаном пальто. И он был так же мертв, как и Лиз.

                Из-за плеча Тада Старк произнес значительным голосом:

                - Отправление под землю, вот что происходит с визгливыми болтунами. Их превращают в дурацкую начинку. Сейчас о нем позаботились. Я хочу позаботиться обо всех них, одним за другим. Но будь спокоен, я не буду заботиться о тебе. Воробьи летают.

                А затем, снаружи дома, Тад услыхал их: не тысячи, а миллионы, а может быть, миллиарды, и день превратился в ночь, когда гигантские тучи птиц закрыли солнце.

                - Я ничего не вижу... - простонал он, а из-за плеча Тада Джордж Старк продолжал шептать:

                - Они снова летают, старина. Не забывай. И не попадайся на моем пути.

                Тад проснулся, дрожа и похолодев всем телом, и долго не мог снова заснуть. Он лежал в темноте, думая, как абсурдно все это, и как абсурдна сама идея этого кошмарного сна, которая была такой же, что и в первом сне, но намного более ясной для понимания. Как все это абсурдно. Фактом было то, что он всегда представлял в своем воображении Старка и Алексиса Мэшина очень схожими (а почему бы и нет, поскольку фактически они оба родились в одно и то же время с появлением романа "Путь Мэшина"), оба высокие и широкоплечие, как будто люди не выросшие из детства, а слепленные из каких-то крепких блочных материалов, и оба блондины... этот факт не меняет всю абсурдность ситуации. Литературные герои не могут оживать и убивать людей. Он расскажет об этом Лиз за завтраком, и они посмеются над этим... ну, возможно, и не будут действительно смеяться, учитывая все обстоятельства, но уж, конечно, не удержатся от улыбок.

                - Я должен позвонить в медицинский комплекс Уильяма Уилсона, подумал он, наконец погружаясь в сон. Но когда настало утро, сон показался ему не столь уж стоящим обсуждения - во всяком случае, не с самого начала дня. Поэтому он и промолчал... но по мере ухода этого дня из его жизни, Тад замечал, что его мозг снова и снова возвращается к приснившемуся сну, испытывая его таинственное влияние, какое оказывает темный драгоценный камень.

 

 

 11. ЭНДСВИЛЛ

 

 

                Ранним утром в понедельник, еще до того, как Лиз напомнила бы об обещании Тада, он посетил доктора Хьюма. Удаление опухоли в 1960 году было внесено в медицинскую карту Тада. Он рассказал врачу о том, что недавно дважды ощутил в своем сознании возвращение звуков птиц, что предшествовало его ужасным приступам головной боли во время долгих месяцев до установления диагноза и удаления этого образования. Доктор Хьюм пожелал выяснить, не возвратились ли и головные боли. Тад сказал, что нет.

                Он не рассказал о своем состоянии транса, о том, что он написал, будучи в таком состоянии, о том, что было выведено на стене квартиры в Вашингтоне, где убийца прикончил жертву. Это уже казалось слишком далеким от вчерашнего сна. Он находил самого себя весьма смешным во всей этой истории.

                Однако доктор Хьюм отнесся ко всему серьезно. Он велел Таду в тот же день отправиться в Медицинский центр Восточного Мэна. Он хотел иметь рентгеновские снимки черепа Тада и компьютеризированную осевую томографию... так называемую "КОТ-развертку".

                Тад поехал. Он сделал нужные снимки, а затем положил свою голову внутрь машины, выглядевшей очень похоже на промышленную сушку для одежды. Она вздрагивала и трещала в течение добрых пятнадцати минут, а затем, наконец, его вызволили из плена... хотя бы на нынешнее время. Он позвонил Лиз, сообщил ей, что результаты будут готовы не раньше конца недели и сказал, что собирается ненадолго поехать в университет.

                - Ты не подумываешь о звонке шерифу Пэнборну? - спросила она.

                - Давай подождем результатов обследования, - ответил Тад. - Узнав их, мы сможем лучше решить, что нам делать дальше.

 

 

                Он был в своей университетской рабочей комнате, очищая свой стол и полки от накопившейся за целый семестр всякой макулатуры и пыли, когда птицы снова начали пищать в его голове. Сперва прочирикало несколько запевал, к ним стали присоединяться другие, и очень скоро птичье пение превратилось в мощный оглушающий хор.

                Белое небо - он увидал белое небо, испещренное кое-где силуэтами домов и телефонными столбами. И повсюду там сидели воробьи. Они облепили каждую крышу, усеяли каждый столб, ожидая только команды, исходящей из группового птичьего сознания. Тогда они взорвут тишину неба писком и шелестом как бы тысяч листов бумаги, колышущихся в воздухе при сильных порывах ветра.

                Тад, почти ничего не видя, двинулся к письменному столу, ища кресло, нашел и забрался в него, сжавшись в комок.

                Воробьи.

                Воробьи и белое небо поздней весной.

                Звук заполнял его голову, дикая какофония, и, когда он вытянул к себе лист бумаги и начал на нем писать, он был не в состоянии сознавать, чем именно он занимается. Его голова запрокинулась назад, глаза бессмысленно уставились в потолок. Ручка двигалась вперед и назад, вверх и вниз, делая все это по какой-то собственной программе.

                В голове Тада родилось видение того, как все птицы взлетели при порыве ветра и образовали темное облако, которое закрыло белое небо в марте, в районе Риджуэй города Бергенфилд, штат Нью-Джерси.

 

 

                Он пришел в себя менее чем через пять минут после начала писка одиночных солистов из племени пернатых в его мозгу. Он тяжело дышал, левое запястье усиленно пульсировало, но головной боли не было. Он посмотрел вниз и увидел бумагу на столе - это был оборот формы заказа одобренных при экспертизе учебников американской литературы - и тупо уставился на то, что он написал на ней.

 

                СЕСТРЕНКА ДУРАКИ ЛЕТАЮТ ОПЯТЬ

                КОШКИ

                СЕСТРЕНКА МИР ТЕПЕРЬ СЕСТРЕНКА СЕСТРЕНКА ЭНДСВИЛЛ СЕСТРЕНКА

                ОКАНЧИВАЕТСЯ КОШКИ ЗВОНИТЬ СЕСТРЕНКА

                НИЖЕ

                ПОРЕЗЫ БРИТВА СЕСТРЕНКА СЕСТРЕНКА

                ВОРОБЬИ МИР СЕСТРЕНКА БРИТВА

                И НАВСЕГДА

                СЕСТРЕНКА ТЕПЕРЬ И НАВСЕГДА

                МИР КОШКИ НАЧИНКА СЕСТРЕНКА ВОРОБЕЙ

 

                - Это ничего не означает, - прошептал Тад. Он тер свои виски кончиками пальцев. Он ожидал, что начнется головная боль, или что написанные каракулями слова на бумаге соединятся и приобретут какой-нибудь смысл.

                Он желал, чтобы ни то, ни другое не произошло с ним... и ничего, действительно, не случилось. Слова были просто словами, повторенными многократно. Некоторые были явно вызваны его сном о Старке, другие были совсем невразумительным бредом.

                И его голове стало намного лучше.

                - На этот раз я ничего не собираюсь рассказывать Лиз, - подумал он. Будь я проклят, если я скажу. И не потому, что я боюсь или... Хотя я действительно боюсь. Это же очень просто - не все секреты обязательно плохие. Некоторые бывают хорошими. Некоторые бывают необходимыми. А мой это оба последних секрета.

                Он не знал, правда это или нет, но он открыл нечто, что сняло груз с его плеч и освободило от переживаний: ему было все равно. Он очень устал от бесконечных раздумий и по-прежнему полного незнания. Он также устал от постоянного испуга подобно человеку, вошедшему в пещеру ради шутки, и потом вдруг начавшего подозревать, что он потерял дорогу назад.

                Прекрати думать об этом, наконец. Это и есть выход.

                Он предполагал, что именно здесь была истина. Он не знал, сможет ли сделать это или нет... Но собирался выкинуть всю эту дрянь в старый мусоросборник университета. Очень медленно он встал, взял бланк заказа в обе руки и начал в клочья его рвать. Полоски написанных слов стали исчезать. Он взял ленты, получившиеся из обрывков бумаги и порвал их на мелкие кусочки, которые кинул в корзинку для мусора, где они усыпали дно, как конфетти. Он сидел, уставившись на них добрые две минуты, почти ожидая, что они взлетят вверх, чтобы прирасти друг к другу и снова лечь целым листом на его столе, подобно прокручиваемым назад кадрам из кинофильма.

                Наконец он поднял корзинку и понес ее вниз в холл к вмонтированному в стене рядом с лифтом панельному агрегату из нержавеющей стали. Надпись внизу гласила "Мусоросжигатель".

                Он открыл панель и вышвырнул мусор в почерневший желоб.

                - Туда, - произнес он в странной летней тишине здания английского и математического факультетов. - Все туда.

                Там, внизу, это называют дурацкой начинкой.

                - А здесь наверху мы называем это конскими каштанами, - пробормотал Тад и отправился назад в свою комнату, держа пустую корзинку.

                Все ушло. По желобу в забвение. И до тех пор, пока результаты его обследования не вернутся из госпиталя - или до следующего затемнения, или транса, или птичьей фуги, или еще черт знает какой штуки - он не собирался больше ничего рассказывать. Совсем ничего. Более чем вероятно, что слова, которые он написал на том листе бумаги, целиком и полностью оказались плодом его сознания, подобно сну о Старке и пустом доме, и потому не имеют никакого отношения к убийствам Хомера Гамаша или Фредерика Клоусона.

                Там, в Эндсвилле, где оканчиваются все железнодорожные пути.

                - Это вообще ничего не значит, - сказал Тад вялым и безучастным голосом... Но когда он уходил в тот день из университета, то почти спасался бегством.

 

 

 12. СЕСТРЕНКА

 

 

                Она знала, что здесь что-то не в порядке - когда она вставила ключ в большой замок Крейга в двери своей квартиры, ей не пришлось его проворачивать, а вместо привычных пощелкиваний он просто нажал из дверь и открыл ее. Не было повода подумать, как глупо с ее стороны уходить на работу и оставлять дверь незакрытой. Почему бы тебе, Мириам, тогда не оставлять на двери записку типа "ХЭЛЛОУ, ГРАБИТЕЛИ, Я ХРАНЮ НАЛИЧНЫЕ В БАНКЕ НА ВЕРХНЕЙ КУХОННОЙ ПОЛКЕ! " Не было повода подумать так, потому что если ты уже живешь в Нью-Йорке шесть месяцев или даже четыре, ты не забыла бы это сделать. Может быть, ты бы только захлопнула наружную дверь, когда собралась бы поехать на каникулы домой и оставляла здесь какую-нибудь жалкую конуру; либо ты могла бы забыть о замке, уходя на работу, если ты прибыла сюда из какого-нибудь городишка типа Фарго, штат Северная Дакота или Эймс, штат Айова. Но после того, как вы прожили некоторое время в этом червивом Большом Яблоке, вы будете закрывать дверь на ключ, даже если относите чашку чая с сахаром соседке напротив своей квартиры. Забывчивость здесь будет напоминать забывчивость человека, сделавшего выдох, но никак не вспоминающего о необходимости сделать следующий вдох. Город полон музеев и галерей, но он также полон наркоманов и психопатов, и вам не стоит испытывать судьбу. Если только вы не родились идиоткой, а Мириам не таковой появилась на свет. Может быть, немного простовата, но не тупица.

                Поэтому она уже знала, что-то здесь неладно, и хотя Мириам была уверена, что воры, очистившие ее квартиру, вероятно, убрались отсюда три-четыре часа тому назад, забрав с собой все, что можно было бы спустить потом хотя бы за полцены (не говоря уж о тех восьмидесяти или девяноста долларах в банке, а может быть, и саму эту банку, почему она о ней вспомнила, как будто это самое главное?), но все же они еще могли оставаться там. Это было наподобие тех мыслей, какие стараются внушить мальчикам, получившим первые настоящие ружья, когда доказывают идею, что с ними надо очень осторожно обращаться, словно эти ружья всегда заряжены, даже когда вы вынимаете их из фабричной коробки в первый раз.

                Она начала отступать от двери. Она это сделала почти мгновенно, даже еще до того, как дверь остановили свой поворот внутрь прихожей, но все равно было уже слишком поздно. Из темноты с быстротой пули выскочила рука. Она схватила руку Мириам. Ключи упали на паркет прихожей.

                Мириам Коули открыла рот, чтобы закричать. Большой светловолосый мужчина стоял как раз за дверью, терпеливо поджидая ее четыре часа, не прикасаясь к кофе и не куря сигарет. Ему хотелось курить и он, конечно, закурит, как только дело будет сделано, но до этого он был чрезвычайно осторожен, поскольку запах мог вспугнуть ее. Нью-йоркцы очень похожи на мелких зверьков, кишащих в подлеске, чувства которых обострены ожиданием опасности, даже когда они, казалось бы, беззаботно веселятся.

                Еще до того, как она что-то сообразила, он уже схватил ее запястье своей правой рукой. Сейчас же он схватил левой рукой дверь и швырнул изо всех сил женщину прямо на нее. Дверь выглядела как деревянная, но на самом деле она, конечно, была из металла, как и во всех мало-мальски приличных квартирах в червивом и старом Большом Яблоке. Два ее зуба вылетели изо рта, порезав его. Губы были разбиты и безжизненно раздвинуты, кровь сильно сочилась, и капли ее усеяли всю дверь. На щеке горел рубец, как от сильного удара хлыстом.

                Она осела, почти потеряв сознание. Блондин уже не держал ее. Она рухнула на паркет холла. Это произошло очень стремительно. В соответствии с фольклором Нью-Йорка, можно было бы сказать, что никто из живущих в червивом Большом Яблоке не поинтересовался бы спущенным дерьмом до тех пор, пока оно не вылилось на него самого. Тот же легендарный фольклор утверждает, что любой псих мог бы ударить ножом двадцать или сорок раз какую-нибудь женщину около 20-местной парикмахерской при ясной луне на Седьмой Авеню, и никто из клиенток не проронил бы ни слова, исключая, может быть, фразу типа "Не могли бы вы укоротить здесь чуть-чуть повыше ушей" или "Я думаю, этот одеколон подойдет, Джо". Светловолосый мужчина знал, что этот фольклор - сплошной вздор. Для мелких и вечно обеспокоенных зверьков любопытство является одним из условий выживания. Названием этой игры, конечно, было "защищай свою шкурку", здесь не надо и спорить, но нелюбопытное существо быстрее покидает этот мир. Поэтому скорость всегда главнее всего. Он схватил Мириам за волосы и втащил ее внутрь квартиры, но дверь оставил чуть приоткрытой. Через короткий промежуток времени он услышал скрежет засова в другой стороне холла, после чего раздался треск открываемой двери квартиры напротив. Он даже не посмотрел на лицо, которое высунулось из двери другой квартиры, маленькое безволосое кроличье лицо, а нос почти всегда подергивается.

                - Ты не разбила его, Мириам? - спросил светловолосый громким голосом. Затем он перешел на высокий регистр, почти совсем фальцет, сложив ладони чашечкой в каких-то двух дюймах от своего рта, чтобы имитировать голос женщины.

                - Я так не думаю. Ты не поможешь мне поднять его? - Теперь руки убраны, а голос - обычный мужской.

                - Конечно. Секунду.

                Он прикрыл дверь и посмотрел через глазок. Это был глазок типа рыбьего глаза, дававший сильно искаженную перспективу холла, и он увидел именно то, что и ожидал: белое лицо, смотрящее в сторону квартиры Мириам, выглядевшее точь-в-точь, как мордочка кролика, высунувшегося из своей норки.

                Затем лицо исчезло.

                Дверь захлопнулась.

                Это не шум от падения тела, это просто что-то хлопнулось на пол. Глупышка Мириам что-то опять уронила. Мужчина с ней - может быть, ее любовник, а может быть, и ее бывший муж - помогает ей что-то поднять. Нечего беспокоиться. Все в порядке, братцы-кролики, где бы вы ни были.

                Мириам застонала, приходя в себя.

                Светловолосый залез в карман, достал складную бритву и открыл ее. Лезвие сверкнуло в полумраке, поскольку он оставил свет лишь на столе, включив настольную лампу.

                Ее глаза открылись. Сна увидела, как он наклонился над ней. Ее рот был ярко-красным, словно она наелась спелых вишен.

                Он показал ей бритву. Ее глаза, которые были почти ослеплены и затуманены, стали проясняться и раскрылись шире. Ее рот приоткрылся.

                - Только пикни, и я прирежу тебя, сестренка, - проговорил он, и рот Мириам закрылся.

                Он снова схватил ее за волосы и втащил в гостиную. Ее юбка шуршала по полу. За голову зацепился шарфик, который волочился за ней. Она застонала от боли.

                - Не делай этого, - сказал он, - я тебя уже предупреждал.

                Они были в гостиной. Это была маленькая, но прелестная комната. Уютная. Гравюры французских импрессионистов висели на стенах. Окантованный плакат, рекламировавший мюзикл "Кошки". ТЕПЕРЬ и НАВСЕГДА, говорил он. Засушенные цветы. Небольшая секционная софа, застеленная какой-то грубоватой, пшеничного цвета материей. Книжный шкаф. В нем он мог увидеть обе книги Бомонта на одной полке и все четыре книги Старка - на другой. Книги Бомонта стояли на полке повыше. Это было, конечно, неправильно, но он решил, что эта сучка просто плохо разбирается в литературе.

                Он отпустил ее волосы.

                - Садись на кушетку, сестренка. На тот конец. - Он указал на тот край кушетки, с которым соседствовал угловой столик, где были водружены телефон и автоответчик с памятью для записей.

                - Пожалуйста, - прошептала она, не пытаясь встать. Ее рот и щека начали сильно распухать, и слово получилось невнятно-шипящим: "Пожашуй". Берите все. Все. Деньги в банке: "Денни вааннке".

                - Сядь на кушетку. На тот конец. - На этот раз он одной рукой указал ей место, другой рукой помахав бритвой перед лицом Мириам.

                Она залезла на кушетку и сжалась в подушках, насколько это было возможно, ее темные глаза были широко открыты. Она обтерла рот рукой и, словно не веря, смотрела на кровь, появившуюся после этого у нее на тыльной стороне ладони, а затем взглянула снова на светловолосого.

                - Что вам нужно? "Што ваа нуж?" - Это звучало, словно кто-то говорил со ртом, набитым пищей.

                - Я хочу, чтобы ты позвонила по телефону, сестрица. Это все. - Он взял со стола телефон и, используя протянутую бритву, нажал кнопку на панели управления телефона. Затем он передал аппарат ей. Это было старомодное устройство с трубкой, напоминающей гантели. Намного тяжелее, чем аппарат "Принцесс". Он знал это и увидел по ее внезапно напрягшемуся телу, когда она заполучила телефон, что она тоже думает об этом. Легкая усмешка тронула губы мужчины. Она, правда, более нигде не проявилась, только на губах. Эта улыбка никак не была светлой.

                - Ты думаешь, не размозжить ли мне голову этой штуковиной, сестрица? - спросил он Мириам. - Я тебе скажу прямо, это не очень удачная мысль. А ты ведь знаешь, что делают с людьми, которые теряют удачные мысли, ведь правда? - Она ничего не ответила, и он продолжал: - Они исчезают с небосклона. Это точно. Я как-то увидел это на карикатуре. Поэтому крепче держи этот телефон на коленях и постарайся сконцентрироваться, чтобы к тебе вернулись удачные и счастливые мысли.

                Она смотрела на него во все глаза. Кровь медленно стекала вниз по ее подбородку. Капля упала на кайму ее платья.

                - Ее никогда не смоешь, сестренка, - подумал светловолосый. Говорят, что это легко сделать, если только быстро замыть пятно холодной водой, но это не так. У них ведь есть приборы. Спектроскопы. Газовые хроматографы. Ультрафиолетовое облучение. Леди Макбет была права.

                - Если тебя опять посетят эти плохие мысли, я ведь увижу по твоим глазам, сестренка. Они у тебя такие большие и темные. Ты же не хочешь, чтобы один из них вдруг скатился по твоей щеке, ведь так?

                Она покачала головой так быстро и сильно, что волосы буквально создали маленькую бурю вокруг лица. И в то же время она не спускала с него молящих о пощаде глаз, черных и прекрасных. Сэр, я готова сделать все, что вам будет угодно.

                На этот раз улыбка коснулась не только его рта, но и глаз, и он подумал, что она пресмыкается, как самая настоящая дешевка.

                - Я хочу, чтобы ты набрала номер Тада Бомонта.

                Она только смотрела на него, ее глаза блестели с оттенком ужаса.

                - Бомонт, - терпеливо повторил он. - Писатель. Сделай это, сестрица. Время течет только вперед и с быстротой крылатых ног Меркурия.

                - Моя книжка, - сказала она. Ее рот сейчас слишком распух, чтобы можно было сразу понять, что она произносит. "Оя ниж" - вот как это звучало.

                - "Оя ниж"? - спросил он. - Что ты бормочешь? Я ничего не понимаю. Объясни, сестренка.

                Тщательно преодолевая боль и по буквам - "Моя книжка. Книжка. Моя адресная книжка. Я не помню номер".

                Прямое лезвие прошелестело по воздуху в ее направлении. Оно произвело звук, похожий на человеческий шепот. Это было, возможно, только воображение, но, однако, этот шепот услышали они оба. Она еще дальше забилась в подушки, разбитые губы искривились в гримасе. Он повернул бритву так, чтобы лезвие поймало слабый и мягкий отсвет настольной лампы. Он легко наклонил бритву, позволив свету пробежать по лезвию, как стекающей вниз воде, и посмотрел на нее взглядом, словно говорящим, что они были бы просто сумасшедшими или кретинами, если не восхитились столь прекрасной вещью.

                - Не нагадь мне, сестрица. - Теперь в его голосе слышался мягкий южный акцент. - Это то самое, что тебе не надо бы делать, когда ты работаешь на парня вроде меня. А теперь набери его... номер.

                Она могла даже не записать номер Бомонта в телефонную память, поскольку имела с ним совсем не много дел, но ей следовало бы это сделать для Старка. В книжном бизнесе Старк был козырной картой для нее, а ведь номер телефона обоих этих писателей один и тот же.

                Слезы полились у нее из глаз.

                - Я не помню, - простонала она. "Я нее ооммю".

                Светловолосый готов был прирезать ее не из-за того, что он рассердился, но потому, что когда вы позволяете леди типа этой пользоваться одной ложью, это всегда приводит к другой - но затем передумал. Вполне возможно, что она действительно могла на время позабыть даже телефонные номера столь важных клиентов как фирма Бомонт/Старк. Она ведь в шоке. Если он попросит набрать номер телефона ее же собственного агентства, она тоже может не вспомнить его.

                Но поскольку речь идет о Таде Бомонте, а не о Рике Коули, он решил помочь.

                - О'кей, - сказал светловолосый. - Ты расстроена. Я понимаю. Я не знаю, поверишь ли ты, но я даже сочувствую. Тебе везет, поскольку я, как ни странно, знаю этот номер сам. Помню его, словно это мой собственный, можно сказать. И знаешь что? Я даже не собираюсь заставлять тебя набирать его, частично потому, что не хочу сидеть здесь до холодов, ожидая пока ты наконец наберешь его правильно, но также потому, что я действительно тебе сочувствую. Я собираюсь сам наклониться и набрать номер. Ты знаешь, что это означает?

                Мириам Коули покачала головой. Ее темные глаза, казалось, собирались занять вскоре все ее лицо.

                - Это значит, что я собираюсь поверить тебе. Но только до этих пор; только в этом и не дальше, милая. Ты меня слушаешь? Ты все усекла?

                Мириам усердно закивала, ее волосы снова рассыпались. Видит Бог, ему нравились женщины с длинными волосами.

                - Хорошо. Это хорошо. Пока я набираю номер, сестричка, тебе очень хочется посмотреть на это лезвие. Это очень помогает хранить твои счастливые мысли в полном порядке.

                Он наклонился и начал набирать номер на старинном вращающемся диске циферблата. Усиленные записывающим устройством звуки вызова абонента послышались после набора номера. Они раздавались как при вращении карнавального колеса фортуны. Мириам Коули сидела с аппаратом на коленях, посматривая то на бритву, то на бесстрастные и грубые черты лица ужасного незнакомца.

                - Говори с ним, - приказал светловолосый. - Если ответит его жена, скажи ей, что звонит Мириам из Нью-Йорка, и что ты хочешь переговорить с ним. Я знаю, что рот у тебя распух, но сделай так, чтобы ответивший узнал тебя. Сделай это ради меня, сестрица. Если ты не хочешь, чтобы тебе располосовали лицо, как на портрете Пикассо, ты это отлично сделаешь для меня. - Последние два слова прозвучали невнятно, почти как у нее.

                - Что... Что я должна сказать?

                Светловолосый ухмыльнулся. Она обработана, все идет как надо. Все эти нежности. Все эти волосы. Он почувствовал некое оживление в зоне пониже ременной пряжки. Там что-то ожило.

                Телефон звонил. Они оба хорошо это слышали через усилительное устройство.

                - Ты будешь говорить нужные вещи, сестрица.

                Послышался звук снимаемой на другом конце провода телефонной трубки. Светловолосый дождался "Хэллоу", сказанного голосом Бомонта, а затем со скоростью жалящей змеи наклонился вперед и полоснул лезвием бритвы левую щеку Мириам Коули, содрав с нее полоску кожи. Кровь хлынула из раны. Мириам пронзительно завизжала.

                - Хэллоу! - крикнул Бомонт. - Хэллоу, кто там? Черт побери, кто вы?

                "Да, это я, все в порядке, ты, сукин сын, - подумал светловолосый. Это я, и ты знаешь, что это я, ведь так?"

                - Скажи ему, кто ты и что происходит, - прорычал он Мириам. - Сделай это! Не заставляй меня повторять дважды!

                - Кто это? - кричал Бомонт. - Что происходит? Что там?

                Мириам снова вскрикнула. Кровь забрызгала подушки кушетки. Это уже не были отдельные капли; ее платье было насквозь пропитано кровью.

                - Делай, что я говорю, или я перережу тебе глотку этой штукой!

                - Тад, здесь мужчина! - простонала она в телефон. Боль и ужас позволили ей говорить четко и ясно. - Здесь преступник! Тад, Здесь ГОЛОВОРЕЗ...

                - НАЗОВИ СЕБЯ! - рявкнул светловолосый и блеснул лезвием в каком-то дюйме перед ее глазами. Она отшатнулась с воплем.

                - Кто это? Кто...

                - МИРИАМ! - прокричала она. - О, ТАД, НЕ ДАЙ ЕМУ СНОВА ПОЛОСНУТЬ МЕНЯ НЕ ДАЙ ЭТОМУ ГОЛОВОРЕЗУ СНОВА ПОЛОСНУТЬ МЕНЯ НЕ ДАЙ...

                Джордж Старк перерезал телефонный шнур. Усилительное устройство издало один негодующий хлопок и замерло в молчании.

                Все было хорошо. Могло быть и еще лучше; он хотел заделать ее, действительно хотел трахнуть ее. Уже давно он не хотел проделать это с женщиной, но эта вызвала у него желание, но он не собирался удовлетворять его. Будет слишком много крика. Кролики снова повылезают из своих нор, принюхиваясь к воздуху, чтобы не проворонить большого хищника, кружащего где-то поблизости в джунглях, за пределами зоны в их лагере, освещенной жалкими небольшими фонарями.

                Она по-прежнему кричала.

                Было ясно, что она уже потеряла все счастливые мысли.

                Поэтому Старк снова схватил ее за волосы, закинул голову назад, чтобы она полюбовалась потолком и перерезал ей глотку.

                В комнате воцарилась тишина.

                - Вот и все, сестренка, - сказал он нежно. Он сложил бритву, аккуратно убрал ее в футляр и переправил его обратно себе в карман. Затем он протянул свою окровавленную левую руку и закрыл ей глаза. Манжета его рубашки тут же пропиталась теплой кровью, которая все еще хлестала из ее глотки, но нужную вещь всегда необходимо сделать. Если это женщина, ты должен закрыть ей глаза. Неважно, насколько она была дрянью, даже если бы она была наркоманкой, продавшей собственных детей ради очередной дозы, ты должен закрыть ей глаза.

                А она вообще была лишь пешкой. Рик Коули был совсем другое дело.

                И человек, написавший в журнале тот материал.

                И та сука, которая делала фотографии, особенно ту, у могильной плиты. Сука, да, настоящая сука, но он и ей обязательно закроет глаза.

                А когда он о них всех позаботится, настанет время поговорить и с самим Тадом. Без посредников, как мужчина с мужчиной. Пора бы Таду понять причину. После того, как он закончит со всеми, он ожидает, что Тад будет готов понять эту причину. Если же нет, есть много способов заставить Тада сделать это.

                Он ведь, кроме всего прочего, женатый человек - с очень красивой женой, настоящей королевой.

                И он имеет детей.

                Он окунул палец в кровь Мириам и быстро начал писать на стене. Ему пришлось дважды обмакивать палец, и наконец короткое послание красовалось там, где нужно, над запрокинутой головой мертвой женщины. Она бы сама смогла прочитать его, не будь ее глаза закрыты.

                И, конечно, если бы она была жива.

                Он наклонился и поцеловал Мириам в щеку.

                - Доброй ночи, сестричка, - сказал он и вышел из квартиры.

                Мужчина из квартиры напротив снова выглянул из своей двери.

                Когда он заметил высокого, перепачканного кровью светловолосого человека, появившегося из квартиры Мириам, он захлопнул дверь и наглухо закрыл ее на все засовы.

                "Мудро, - подумал Джордж Старк, спускаясь из холла к лифту. Чертовски мудро".

                Между тем ему надо поторапливаться. У него еще есть дела.

                Есть еще кое-кто, о ком надо позаботиться этим вечером.

 

 

 13. ПОЛНАЯ ПАНИКА

 

 

                Несколько секунд - он не представлял, сколько это длилось - Тад был объят паникой, столь сильной и полной, что был буквально неспособен как-то функционировать. Он искренне удивился, что оказался способен хотя бы дышать в это время. Позднее он подумал, что лишь однажды в жизни ему уже пришлось испытывать нечто очень похожее, когда ему было десять лет, и он с парой друзей решил пойти поплавать в середине мая. Это было по меньшей мере на три недели раньше того срока, когда любой из мальчишек начинал плавать, но все равно казалось прекрасной идеей. Дни стояли ясные и очень жаркие для мая в Нью-Джерси, температура достигала восьмидесяти с лишним градусов . Все трое спустились к озеру Дэвиса, как они издевательски именовали небольшой пруд в миле от дома Бомонтов в Бергенфилде. Он первым разделся и надел плавки, и поэтому первым полез в воду. Он просто нырнул туда с берега, и Тад до сих пор удивлялся, что не отдал тогда концы - насколько он был близок к смерти, ему никогда впоследствии не хотелось точно определять. Воздух в тот день действительно был раскален, как в середине лета, но вода была точь-в-точь такой же, как ранней зимой, незадолго до появления льда на поверхности пруда. Его нервная система мгновенно дала короткое замыкание. Дыхание прекратилось, сердце остановилось, и когда он вынырнул на поверхность, он напоминал автомобиль с севшим аккумулятором, автомобиль, который срочно нужно завести, но неизвестно, что же нужно для этого сделать. Он помнил, каким ярким было солнце, отражавшееся десятью тысячами золотых пятнышек на сине-черной поверхности воды, он помнил Гарри Блэка и Рэнди Уистера, стоявших на берегу. Гарри, снимающего свои знаменитые спортивные брюки, и Рэнди, уже нагишом, с плавками в руке и вопрошающего "Как вода, Тад?". Все, что был способен сознавать Тад, когда всплыл, было: "Я умираю, прямо здесь под солнцем, перед двумя лучшими друзьями, и это происходит после школьных занятий, и нам не задавали домашнего задания, и мистер "Давайте построим свой собственный дом мечты" должен сегодня идти в раннем ночном шоу по телевизору, и ма сказала, что мне будет разрешено поужинать, сидя прямо перед телевизором, но я никогда не увижу эту передачу, потому что собираюсь умереть". То, что было всегда так легко - дышать - теперь почти не удавалось. Словно какой-то гигантский комок застрял в горле, что-то, что нельзя было никак вытолкнуть или всосать внутрь. Сердце в груди напоминало маленький холодный камень. Затем что-то лопнуло, Тад сделал жадный вдох, его тело покрылось миллиардом гусиных пупырышков, и он ответил Рэнди тем бездумным ликующим голосом, который является привилегией только маленьких ребят: Вода отличная! Не очень холодная! Только через несколько лет до него дошло, что он мог запросто убить кого-нибудь из тех двоих или даже обоих, точно так же, как только что он чуть было не отправил себя самого на тот свет.

                То, что происходило сейчас, очень походило на тогдашнее состояние Тад был полностью отключен от мира. В армии подобное состояние называли "групповое трахание". Да. Хороший термин. Вообще, когда дело касается терминологии, армия всегда и по-настоящему на высоте. Он здесь сидел в самом центре огромного и великого группового трахания. Он сидел на кресле, не в кресле, а именно на нем, подавшись вперед с телефоном в руке, уставившись мертвыми глазами на телевизор. Он был уверен, что Лиз вошла в дверной проем, она спрашивает, кто это, и что случилось. И все это напоминало тот день на озере Дэвиса, в точности, как тогда, грязный носок из хлопка в его глотке, тот самый, который не идет ни туда ни сюда, все линии связи между мозгом и сердцем внезапно заблокированы, "мы просим извинения за эту непредвиденную помеху, рабочий режим будет восстановлен как можно скорее, а может быть, он вообще никогда не будет восстановлен, но в любом случае радуйтесь своему пребыванию в прекрасном нижнем городе Эндсвилл, месте, где оканчиваются все железнодорожные пути".

                Затем это сразу лопнуло, точно так же, как и тогда, и он сделал глубокий вдох. Сердце тут же откликнулось двумя быстрыми галопирующими ударами в его груди, а затем восстановило регулярный ритм... хотя темп был еще убыстрен, слишком убыстрен.

                Этот крик. Боже милостивый, этот крик.

                Лиз сейчас бежала через комнату, и он осознал, что она выхватила телефонный аппарат из его руки, только когда услышал ее возгласы "Хэллоу?" и "Кто это?", повторяющиеся раз за разом. Затем она услышала гудки прерванной связи и поставила телефон на место.

                - Мириам, - наконец удалось вымолвить Таду, когда Лиз повернулась к нему. - Это была Мириам, и она кричала.

                За исключением своих книг, я нигде и никого не убивал.

                Воробьи летают снова.

                Мы называем это дурацкой начинкой.

                Мы называем это Эндсвилл.

                Хочу смыться назад на север, босс. Вы сочините мне алиби, потому что я хочу смыться на север. Отрежьте-ка мне кусок мяса.

                - Мириам? Кричала? Мириам Коули? Тад, что происходит?

                - Это он, - ответил Тад. - Я знаю, это он. Я думаю, что знал об этом почти с самого начала, а затем сегодня... днем... я ощутил еще одно...

                - Еще что? - Пальцы Лиз уперлись в ее шею, тяжело надавливая. - Еще одно затемнение сознания? Еще один транс?

                - И то, и другое, - сказал Тад. - Воробьи летают снова. Я написал много сумасшедшего бреда на листе бумаги, когда я был выключен. Я выбросил это, но ее имя было на листе, Лиз. Имя Мириам было частью того, что я написал в то время, когда я был отключен... и...

                Он остановился. Его глаза открывались все шире и шире.

                - Тад? Тад, что с тобой? - Она схватила его за руку, потрясла ее. Что это такое?

                - В ее гостиной был плакат, - сказал он. Он слышал свой голос, словно это был голос совершенно постороннего человека, голос, пришедший издалека. Внеземной, быть может. - Плакат бродвейского мюзикла. "Кошки". Я видел его, когда в последний раз был у нее в квартире. "Кошки". ТЕПЕРЬ И НАВСЕГДА. Я это тоже написал. Я написал это потому, что он был там, и поэтому я тоже был там, часть меня, часть меня самого смотрела его глазами...

                Он взглянул на нее. Он смотрел на Лиз широко открытыми глазами.

                - Это не опухоль, Лиз. По крайней мере, не та, что внутри моего тела.

                - Я не понимаю, о чем ты говоришь! - почти прокричала Лиз.

                - Я должен позвонить Рику, - пробормотал Тад. - Часть его мозга, казалось, оторвалась от общего массива и двинулась куда-то, блестя и разговаривая сама с собой при помощи изображений и грубых ярких символов. Это было подобно состоянию, когда он писал, но он в первый раз столкнулся с этим явлением в реальной жизни, по крайней мере, он ранее ничего похожего на это не мог вспомнить. - В реальной жизни - а не писал ли он реальную жизнь? - задал вдруг он себе вопрос. Он так не думает. Более вероятно другое.

                - Тад, пожалуйста!

                - Я должен предупредить Рика. Он может быть в опасности.

                - Тад, ты ничего не объясняешь!

                Нет, конечно, нет. И если он начнет объяснять, он вряд ли внесет какую-то ясность, скорее наоборот... и пока он будет терять время, унимая слезы жены, ничем почти и не вызванные, Джордж Старк может пересечь те девять жилых блоков в Манхэттене, отделяющих квартиры Рика и его бывшей жены друг от друга. Сидя на заднем сиденье в такси или за рулем черного "Торнадо" из сна Тада - а почему бы и нет, если уж вы пошли по дороге безумия, то почему бы не пройти по этой дороге до самого конца? Сидя там, куря сигареты и готовый прикончить Рика, так же просто, как было с Мириам...

                Убил ли он ее?

                Может быть, он только припугнул Мириам, оставив ее рыдать в шоке. Или он только поранил ее - только лишь; при этой, второй мысли это кажется вероятным. Что она сказала? Не дай ему снова полоснуть меня, не дай этому головорезу снова полоснуть меня". И на бумаге было сказано "порезы". И не написал ли он также "оканчивается"?

                Да. Да, это было. Но это же относится ко сну. Что делать с Эндсвиллом, местом, где оканчиваются все железнодорожные пути? Что это значит? Может, она еще жива?

                Он молился, чтобы это было так.

                Он должен помочь ей, по крайней мере, попытаться это сделать, и он должен предупредить Рика. Но если он просто позвонит Рику и выведет его из беззаботного состояния, сказав, что надо быть настороже, Рик захочет выяснить, почему.

                Что с тобою, Тад? Что случилось?

                А если он только упомянет имя Мириам, Рик вскочит и пулей понесется к ней на квартиру, потому что он по-прежнему заботится о ней. Он чертовски много заботится. И он окажется первым, кто обнаружит Мириам... может быть, разрезанную на куски (часть мозга Тада попыталась уйти от этого предположения, этого образа, но большая часть мозга заставила его представить тело красивой Мириам, разделанное наподобие туши у мясника на продажу.

                И, может быть, это как раз то, на что и рассчитывает Старк. Тупой Тад, посылающий Рика в пасть убийцы. Тупой Тад, делающий за Старка всю работу.

                Но не делал ли я его работу все это время? Не является ли он тем, что было выдумано под его литературным именем, во имя всех святых?

                Он мог в любой момент почувствовать, что его сознание опять затуманивается, плавно отключаясь и завязываясь в узел, в групповое трахание, а он не мог допустить этого, именно сейчас он не мог допустить этого всего.

                - Тад... пожалуйста! Скажи, что происходит?

                Он глубоко вздохнул и схватил ее похолодевшие руки своими ничуть не менее холодными руками.

                - Это был тот же человек, который убил Хомера Гамаша и Клоусона. Он был с Мириам. Он... угрожал ей. Я надеюсь, это все, что он сделал. Я не знаю. Она кричала. Линия отключилась.

                - О, Тад. Иисус Христос!

                - У нас нет времени для истерик, - сказал он и подумал: Бог знает, как часть меня хочет этого". - Иди наверх. Возьми твою адресную книгу. Я не помню ни телефона, ни адреса Мириам. Я думаю, ты их найдешь.

                - Что ты подразумевал, говоря что "знал об этом почти с самого начала"?

                - Сейчас нет на это времени, Лиз. Принеси адресную книгу. Принеси побыстрее. О'кей?

                Лиз все еще колебалась.

                - Она может быть ранена. Иди!

                Она повернулась и выбежала из комнаты. Он услыхал ее быстрые детские шаги по лестнице вверх и попытался заставить свои размышления двигаться дальше.

                Не звони Рику. Если это ловушка, звонок Рику будет очень плохой услугой.

                О'кей, мы это учтем. Это не много, но это лишь начало. Что дальше?

                Полицейское управление Нью-Йорка? Нет, они засыпят тебя кучей вопросов, на это уйдет много времени, да и как объяснить, что парень из Мэна сообщает о преступлении в Нью-Йорке. Полиция - тоже неудачная идея.

                Пэнборн.

                Его сознание остановилось на этой мысли. Он сперва позвонит Пэнборну. Он будет осторожен в разговоре, по крайней мере, сейчас. То, что он скажет позднее, а, может быть, и не захочет сказать - о затемнениях сознания, о писке воробьев, о Старке - пусть пока его не волнует. Сейчас Мириам была важнее всего. Если она ранена, но еще жива, не нужно ничего говорить лишнего, что могло бы только замедлить действия Пэнборна. Он был тем единственным человеком, кто должен позвонить в Нью-Йорк, полицейским коллегам. Они будут действовать быстрее и задавать куда меньше вопросов, Они услышат сигнал тревоги от своего, хотя бы и очень удаленного от них собрата из штата Мэн.

                Прежде всего Мириам. Дай Бог, чтобы она ответила на его звонок.

                Лиз влетела обратно с адресной книгой. Ее лицо было столь же бледно, как в то время, когда она произвела на свет Уильяма и Уэнди.

                - Вот она, - сказала Лиз. Она дышала быстро, почти задыхаясь.

                "Все идет нормально", - подумал он и хотел сказать это Лиз, но затем придержал язык. Он не хотел произносить того, что так легко могло оказаться ложью... и звуки воплей Мириам заставляли предполагать, что дела шли хорошо в прошлом и, видимо, миновали эту благоприятную стадию. И что касается Мириам, возможно, они уже никогда не вернутся к тем благоприятным временам.

                Здесь находится преступник, здесь головорез.

                Тад подумал о Джордже Старке и содрогнулся. Он был очень опасным преступником, это верно. Тад знал истинность этого мнения куда лучше, чем кто-либо еще в мире. Это он, Тад, создал Джорджа Старка, поднял его из земли... не так ли?

                - Все о'кей, - сказал он Лиз, и это, в основном, было правдой. - Пока что, - его сознание настаивало на этом дополнении требовательным шепотом. - Возьми себя в руки и держись, малышка. Долгая болтовня и падение в обморок никак не помогут сейчас Мириам".

                Она села, неестественно прямо, и ее зубы непроизвольно закусили нижнюю губу. Она не сводила глаз с Тада. Тот начал набирать номер Мириам. Пальцы Тада слегка дрожали и соскальзывали дважды с одной из кнопок. Ты великолепен, когда говоришь окружающим, чтобы они держали себя в руках. Он сделал длинный и глубокий вдох, потом подождал немного. И нажал кнопку разъединения на аппарате. После этого он снова, но уже тщательно, набрал на кнопочном циферблате все нужные цифры, стараясь действовать как можно четче и медленнее. Тад услышал прерывистые гудки, говорящие, что ему не удастся соединиться с абонентом.

                Пусть у нее все будет в порядке, Господи, и если даже у нее не все в полном порядке, если ты можешь, позволь ей хотя бы ответить на мой телефонный звонок.

                Но телефон не мог зазвонить. Вместо этого шел лишь назойливый сигнал "да-да-да", говоривший о том, что номер занят. Может быть, он действительно был занят, она могла звонить Рику или в больницу. А может быть, телефон был просто выключен из сети.

                Еще одна возможность пришла ему в голову, когда он снова начал набирать номер. Может быть, Старк выдернул телефонный шнур из стены. Или, может быть,

                 (не позволь этому головорезу полоснуть меня еще раз) он перерезал этот шнур. Как он перерезал глотку Мириам.

                - "Бритва", - подумал Тад, и ужас прокатился волной по его спине. Это было еще одно слово, которое он в забытьи написал сегодня днем. Бритва.

 

 

                Следующие полчаса или что-то около этого были возвращением Тада в тот сюрреалистический мир, в котором он уже побывал и хорошо его ощутил, когда шериф Пэнборн и два патрульных полисмена поднялись по лестнице, чтобы арестовать Тада за убийство, о котором он даже и не подозревал. Он не ощущал личной угрозы себе, непосредственной угрозы, по крайней мере, - но то же самое чувство возникает, когда вы идете по заброшенной темной комнате, затянутой свисающей вниз паутиной, которая касается вашего лица тонкими волокнами, сперва только щекоча, а затем почти сводя вас с ума. Нити, которые не прилипают к вам, а исчезают в воздухе еще до того, как вам удается схватить их.

                Он снова и снова вызывал номер Мириам. Наконец он нажал кнопку разъединения, поколебался какой-то момент, выбирая, звонить ли сразу шерифу или сперва оператору нью-йоркской телефонной станции, чтобы проверить телефон Мириам. Ведь должны же у них быть какие-то устройства, чтобы определить, занят ли номер Мириам Коули, потому что идет разговор, отключен ли телефон, или он бездействует после того, как телефонный шнур оказался перерезанным? Он был уверен, что они это смогут сделать, но самым главным было то, что разговор Мириам с ним был прерван внезапно, и до нее потом нельзя уже было дозвониться. Да и они сами могли бы выяснить в чем дело - Лиз могла это сделать - если бы у них в доме было два номера вместо одного. Почему они не завели две телефонные линии. Это было просто глупо не иметь две линии.

                Хотя эти мысли занимали в его сознании, может быть, не более двух секунд, ему показалось, что он излишне долго думает не о том, что действительно важно, и Тад выбранил себя за разыгрывание роли Гамлета в то время, когда Мириам Коули может истекать кровью в своей квартире. Персонажи в его книгах - по крайней мере, в книгах Старка - никогда не делали такого рода паузы, никогда не мучили себя пустыми раздумьями, почему у них нет второй телефонной линии, столь полезной для тех случаев, когда в другом штате некая женщина, возможно, отправляется на тот свет. Эти персонажи из романов никогда не останавливаются в своих действиях, и их кишки потому на месте, что они никогда и ни перед чем не останавливаются.

                Мир стал бы намного более эффективной машиной, если бы все персонажи популярных романов вдруг ожили, подумал Тад. Эти герои всегда управляют своими чувствами и мыслями, плавно переходя из одной главы книги в другую.

                Он вызвал справочную штата Мэн и, когда оператор сказал "Назовите город, пожалуйста?", Тад на миг заколебался, что ответить, поскольку Кастл Рок был скорее местечком, чем городом, небольшим поселком, известным лишь в своем графстве, но затем он подумал: это паника, Тад. Просто паника. Ты должен взять себя в руки. Ты не должен позволить Мириам умереть только потому что ты запаниковал". И он даже имел время, как ему показалось, чтобы удивиться, почему он не должен допустить этого, и ответить на вопрос: он сам ведь и был единственным действительным персонажем, над которым Тад мог осуществлять какой-то контроль, а паника просто никак не гармонировала с образом этого персонажа. По крайней мере, так он видел этот образ.

                Там мы называем это бычьим дерьмом, Тад. Мы зовем это дурацкой...

                - Сэр? - оператор был настойчив. - Ваш город, пожалуйста?

                О'кей. Пусть проверяет.

                Он глубоко вздохнул, успокоился и ответил:

                - Кастл-сити. - Боже милостивый. Закрыл глаза. А затем со все еще закрытыми глазами медленно поправился: - Я прошу прощения, оператор, Кастл Рок. Мне нужен номер офиса шерифа.

                Последовала пауза, а затем автомат начал диктовать номер. Тад сообразил, что не взял ручки или карандаша. Автомат повторил номер еще раз. Тад мысленно повторил вслед за автоматом комбинацию цифр, и этот номер прошел сквозь его мозг в какую-то темную пустоту, даже не оставив в нем и следа.

                - Если вам нужна дальнейшая помощь, - продолжал автомат, пожалуйста, оставайтесь на связи, и оператор...

                - Лиз? - попросил он испуганно. - Ручку. Что-нибудь, чем можно записать...

                К адресной книжке была прикреплена ручка "Бик", и Лиз быстро протянула ее Таду. Оператор - уже человек, а не автомат - снова появилась на связи. Тад сказал ей, что ему не удалось записать продиктованный только что номер. Оператор вернула запись назад, и автомат все тем же бездушным металлическим голосом повторил этот номер. Тад записал его прямо на обложке адресной книги, почти не задумываясь, но затем решил проверить самого себя при запрограммированном повторном ответе автомата. Этот повтор показал, что Тад перепутал местами две цифры. Ох, он уже на пике своей паники, это же ясно как божий день.

                Он нажал кнопку отбоя на телефоне. Легкая дрожь била все его тело.

                - Успокойся, Тад.

                - Ты не слышала ее, - мрачно ответил он и набрал номер шерифа.

                Телефон прозвонил четыре раза, прежде чем разбуженный недовольный голос ответил:

                - Офис шерифа в графстве Кастл. Помощник шерифа Риджуик у телефона. Чем могу служить?

                - Это Тад Бомонт. Я звоню из Ладлоу.

                - Да? - Нет и признаков, что тебя узнали. Ни малейших. Что означает дальнейшие объяснения. Больше паутины. Имя "Риджуик" звучит, как громкий колокол. Ну конечно же - это тот полисмен, который допрашивал миссис Арсено и нашел изуродованное тело Гамаша. Иисус Христос, как же он мог найти старика, в убийстве которого подозревали Тада, и не знать, кто такой Тад Бомонт?

                - Шериф Пэнборн приходил ко мне... обсудить дело об убийстве Хомера Гамаша, Риджуик. У меня есть срочная и важная информация, и я должен немедленно связаться с ним.

                - Но шерифа здесь нет, - ответил Риджуик, и в его голосе звучали монументальные ноты, ничуть не изменившиеся под влиянием настойчивости Тада.

                - Ладно, но где же он?

                - Мм... дома.

                - Дайте его номер, пожалуйста...

                А в ответ весьма недоверчиво.

                - О, я не уверен, что должен это делать, мистер Боуман. Шериф - Алан, то есть - почти не отдыхал в последнее время, да и жена его заболела. У нее головные боли.

                - Я должен говорить с ним!

                - Однако, - важно заявил Риджуик, - мне довольно забавна ваша уверенность, что вы обязательно должны это сделать. Может быть, вы это даже и сделаете. Действительно сделаете, вот что я подразумеваю. Скажите мне, что вы хотите передать, мистер Боуман. Почему бы вам просто не рассказать все это мне и перезвонить мне...

                - Он приезжал ко мне, чтобы арестовать по делу об убийстве Хомера Гамаша, вы слышите меня, помощник шерифа, и кое-что еще случилось, и если вы не дадите мне его телефон прямо СЕЙЧАС...

                - О, святая ворона! - завопил Риджуик. Тад услышал тяжелый удар и смог представить себе, как ноги Риджуика слетели со стола - или, что более вероятно, со стола Пэнборна - и приземлились на полу, когда Риджуик выпрямился во весь рост, - Бомонт, а не Боуман!

                - Да, и...

                - Ох, кретин! Еврейский пастор! Шериф - Алан - сказал, что если вы позвоните, я должен немедленно доложить ему об этом!

                - Хорошо. Сейчас...

                - Еврейский пастор. Я чертова дубина!

                Тад, который мог бы и не согласиться с этой самокритикой, просто сказал:

                - Дайте мне его номер, пожалуйста. - Неизвестно как, но тот остаток самообладания, о котором он и не подозревал, помешал Таду перейти на крик.

                - Конечно. Одну секунду. Ух... - Началась невыносимая пауза. Конечно, всего несколько секунд, но Таду показалось, что за это время можно было построить уже египетские пирамиды. Построить, а затем и сломать. И все это время жизнь Мириам могла потихоньку уходить из ее гостиной в пяти сотнях миль отсюда. Может быть, я виновен в ее смерти, решив звонить сперва Пэнборну и заполучив в собеседники этого прирожденного идиота, вместо того, чтобы в первую очередь позвонить в полицейское управление Нью-Йорка. А, может быть, вместо звонка в полицию Нью-Йорка мне надо просто набрать код полиции - это, возможно, то, что мне и следует сделать - набрать номер телефона вызова дежурной службы полиции и швырнуть свою информацию им на колени.

                Хотя подобный вариант вряд ли был осуществимым, даже в нынешней ситуации. Это просто транс, и все эти слова он написал во время транса. Он не мог предвидеть покушение на Мириам... но он видел, каким-то очень странным образом, подготовку Старка к этому делу. Истошные крики тысяч птиц, казалось, превращали это сумасшествие в его личную ответственность.

                Но если Мириам умерла, просто потому, что он слишком паниковал, чтобы набрать 911, как же он сможет посмотреть в лицо Рику?

                Да черт с этим, как он сможет посмотреть на самого себя в зеркало?

                Риджуик, этот идиот из дома для умственно отсталых янки, вернулся. Он дал Таду номер телефона шерифа, называя каждую цифру достаточно медленно, чтобы даже самый медлительный, заторможенный субъект мог уразуметь этот номер... но Тад заставил его снова все повторить, несмотря на всю свою горячую и всепоглощающую жажду спешить. Тад все еще был потрясен открытием той бездны бесполезности работы, которую пришлось проделать, чтобы заполучить этот проклятый номер, а потому решил перестраховаться.

                - О'кей, - сказал Тад. - Спасибо.

                - Мистер Бомонт? Я буду вам очень признателен, если вы немного смягчите свой рассказ о том, как я...

                Тад оборвал его без малейших угрызений совести и набрал номер шерифа. Пэнборн, конечно же, не подойдет к телефону; это было бы слишком просто и слишком хорошо в этот Вечер Паутины. А тот, кто подойдет, обязательно сообщит Таду (причем нужно будет трезвонить, по меньшей мере, несколько минут), что шериф уехал за караваем хлеба и галлоном молока. В Лаконию, штат Нью-Гэмпшир, хотя и Феникс может здесь вполне подойти.

                Он подавил мрачный смешок, и Лиз удивленно взглянула на него.

                - Тад? Что с тобой?

                Он начал было отвечать, потом просто махнул ей рукой, показывая, что кто-то на том конце поднял трубку. Это был не Пэнборн, здесь Тад, конечно же, угадал точно. Это был мальчуган, судя по голосу, лет десяти.

                - Хэллоу, дом Пэнборна, - пропищал он. - Говорит Тодд Пэнборн.

                - Хэллоу, - сказал Тад. Он был уверен, что держит телефонную трубку излишне крепко, и попытался чуть ослабить хватку впившихся в нее пальцев. Они хрустнули, но остались намертво прицепленными к трубке. - Мое имя Тад... "Пэнборн", - чуть было не произнес он, о Господи, это было бы прекрасно, ты уже почти совсем тронулся, все в порядке. Тад, ты не угадал своего призвания, тебе бы следовало быть авиадиспетчером. - Бомонт, закончил он после корректировки заданного курса. - Шериф дома?

                "Нет, он уехал в Лоди, штат Калифорния, за пивом и сигаретами".

                Вместо этого Тад услышал отдалившийся от телефонной трубки мальчишеский голос, провозгласивший: "Паап! Телефон! " Это сопровождалось тяжелым шлепанием трубки на стол, которое отозвалось эхом в ухе Тада.

                Через какие-то секунды - благословенный Господь и вся его небесная рать - голос Алана Пэнборна отозвался:

                - Хэлло?

                При звуке этого голоса вся буря в мозгу Тада почти улеглась.

                - Это Тад Бомонт, шериф. В Нью-Йорке находится леди, которой, видимо, очень нужна самая срочная помощь, прямо сейчас. Это связано с тем делом, которое мы обсуждали в субботу вечером.

                - Заткнись, - резко и весомо сказал Алан, обращаясь к расшумевшемуся поблизости сыну. Тад почувствовал, как картинка на экране его сознания становится все более четкой и ясной.

                - Женщина по имени Мириам Коули, бывшая жена моего литературного агента.

                Тад ясно ощутил, что всего минуту назад он, несомненно, называл бы Мириам "агентом моей бывшей жены".

                - Она звонила мне сюда. Она кричала, просто обезумев. Я сперва даже не понял, кто это звонит. Он приказал ей назвать себя в разговоре со мной и сообщить, что там происходит. Она прокричала, что в ее квартире находится мужчина, угрожающий убить ее. За... - Тад глотнул воздуха, зарезать ее. Я узнал потом ее голос, но тот человек крикнул ей, что, если она немедленно не назовет мне своего имени, он просто отрежет ее куриную голову. Таковы были его слова: "Делай, что я говорю, или я перережу тебе глотку этой штукой". Тогда она сказала мне, что звонит Мириам, и умоляла меня... - Он снова глотнул. В его горле раздался какой-то клекот, столь же ясный, как буква Е, отстукиваемая ключом по азбуке Морзе. - Она умоляла меня не позволить этому головорезу сделать это. Полоснуть ее снова.

                Лиз рядом с ним бледнела все больше и больше. "Не дай ей упасть в обморок, - желал или молился про себя Тад. - Пожалуйста, не дай ей упасть сейчас в обморок."

                - Она вопила. Затем линия отключилась. Я думаю, что он перерезал провод или просто выдернул его со стены. - Кроме этого оставалось еще бычье дерьмо. Он не думал. Он знал. Телефонный шнур был перерезан, совершенно точно. Складной бритвой. - Я пытался дозвониться ей снова, но...

                - Какой ее адрес?

                Голос Пэнборна по-прежнему был твердым, приятным и спокойным. Но в нем мелькнули ярким огоньком спешка и командные нотки. Это было словно дуновение свежего ветра от старого друга.

                "Решение позвонить ему было правильным", - подумал Тад. - Слава Богу, есть люди, которые знают, что они делают, или хотя бы верят в то, что они это твердо знают. Слава Богу, есть люди, ведущие себя точь-в-точь как герои популярных романов. Если бы мне сейчас пришлось столкнуться с персонажами Сола Беллоу, я бы наверняка сошел с ума.

                Тад посмотрел на запись адреса Мириам в книге Лиз.

                - Милая, это три или восемь?

                - Восемь, - ответила она чужим голосом.

                - Хорошо. Сядь снова в кресло. Положи голову на колени.

                - Мистер Бомонт? Тад?

                - Извините. Моя жена очень расстроена. Она выглядит так, словно сейчас потеряет сознание.

                - Я не удивлен. Вы оба очень расстроены. Это очень печальная ситуация. Но вы действуете правильно. Держитесь оба и вместе, Тад.

                - Да. - Он в отчаянии представил себе, что, если Лиз упадет в обморок, он оставит ее лежать на полу до тех пор, пока Пэнборн не получит всей необходимой информации, чтобы действовать. - Пожалуйста, не падай в обморок, - снова подумал он и посмотрел еще раз в адресную книгу Лиз. - Ее адрес: 109 Вест, 84-ая улица.

                - Телефонный номер?

                - Я уже говорил вам, ее телефон не...

                - Мне все равно нужно знать ее номер, Тад.

                - Да. Конечно, вы правы. - Хотя он и не понимал, почему. - Извините. - Он продиктовал номер Мириам.

                - Когда она звонила вам?

                - Несколько часов тому назад, - подумал он и взглянул на часы, висевшие над каминной полкой. Сперва он решил, что они остановились. Должны были остановиться.

                - Тад?

                - Я здесь, - сказал он спокойным голосом, который, казалось, принадлежал вовсе не ему, Таду Бомонту. - Это было примерно шесть минут тому назад. Именно тогда моя связь с нею была прервана. Точнее, перерезана.

                - О'кей, потеряно не так уж много времени. Если бы вы звонили в полицейское управление Нью-Йорка, вы бы потеряли втрое больше времени. Я позвоню вам опять, как только смогу, Тад.

                - Рик, - сказал Тад. - Скажите полицейским, когда будете с ними связываться, что ее бывший муж еще ничего не знает. Если тот парень... вы знаете, сделал что-то с Мириам, Рик будет следующим в его списке.

                - Вы абсолютно уверены, что это тот же парень, что и в случаях с Хомером и с Клоусоном, так?

                - Я не сомневаюсь. - А затем с его губ слетели слова, которые Тад даже и не собирался произносить еще секундой ранее. - Я думаю, что знаю, кто он.

                После короткой паузы и замешательства Пэнборн сказал:

                - О'кей. Будьте у телефона. Я хочу переговорить насчет этого, как только будет время. - Он отключился.

                Тад взглянул на Лиз и увидел, что она свесилась набок в кресле. Ее глаза были большими и почти стеклянными. Он вскочил и побежал к ней, потряс ее и слегка похлопал по щекам.

                - Который из них? - спросила она его тусклым голосом, словно из серого мира уже неземного сознания. - Это Старк или Алексис Мэшин? Кто из них, Тад?

                После очень долгого раздумья он ответил:

                - Я не думаю, что здесь есть какая-то разница. Я приготовлю чай, Лиз.

 

 

                Он был уверен, что им придется говорить об этом. Как им избежать такого разговора? Но они не говорили. Долгое время они только сидели, глядя друг на друга поверх своих кружек и ожидая звонка от Алана. И по мере того, как шли эти бесконечные минуты, Таду даже начало казаться, что они абсолютно правы, не разговаривая друг с другом - до тех пор, пока шериф не позвонит им снова и не скажет, жива еще или мертва Мириам.

                - Предположим, - подумал он, наблюдая как она держит обеими ладонями кружку с чаем и глотая свой собственный чай, - предположим, что мы сидим здесь однажды вечером с книгами в руках (так бы мы выглядели для постороннего наблюдателя, будто мы действительно читаем, но на самом деле мы стремимся сохранять молчание, так, словно у нас есть особенно приятное старое вино, которое родители очень маленьких детей могут иметь в небольшом количестве, а потому пьют в молчании, и далее предположим, что, пока мы занимаемся этим, крышу и потолок пробивает метеорит, который приземляется, шипя и дымя, на пол в нашей гостиной. Пойдет ли кто-нибудь из нас на кухню, чтобы набрать в мусорное ведро воды и залить ею метеорит, пока он еще не прожег ковер, а потом продолжит чтение? Нет - мы будем говорить об этом. Мы обязательно будем говорить. У нас есть привычка говорить об этом.

                Возможно, они начнут разговор после звонка шерифа. Может быть, разговор начнется во время этой телефонной беседы с Аланом Пэнборном. Лиз будет внимательно слушать, как Алан задает вопросы, а Тад отвечает на них. Да - вполне возможно, это будет начало их разговора. Потому что Таду кажется, что Алан здесь послужит катализатором. Иногда даже Таду мерещится, что именно Алан заставил крутиться весь этот идиотский балаган, хотя, на самом деле, шериф лишь реагирует на то, что проделывает Старк.

                А тем временем они продолжали сидеть и ждать.

                Тад почувствовал желание снова набрать номер Мириам, но не осмелился - Алан как раз в этот момент вполне мог звонить ему и обнаружить телефон занятым. Тад снова пожалел, хотя это было поздно делать, что у них дома нет второй телефонной линии. "Да, - подумал он, - желание в одной руке, а плевок - в другой."

                Разум и рациональное отношение ко всему окружающему говорили Таду, что невозможно появление Старка, словно ожившего чудовища в человеческом образе для убийства людей. Это ведь абсолютно "без возможности", как говаривала неотесанная деревенщина у Оливера Гольдсмита.

                Однако он существовал. Тад знал, что он есть, и Лиз тоже знала. Тад спрашивал себя, поверит ли в это Алан, когда услышит слова Тада. Можно подумать, что нет, можно ожидать, что этот парень просто отправит тебя к тем приятным молодым людям в чистых белых халатах. Потому что не существовало Джорджа Старка, как и Алексиса Мэшина, этого вымысла, пораженного вымыслом. Никто из них не мог ожить и существовать независимо от своего создателя. Ничуть не в большей степени, чем Джордж Эллиот, или Марк Твен, или Льюис Кэрролл, или Такер Ко, или Эдгар Бокс. Все эти люди лишь литературные псевдонимы писателей, настоящие имена которых намного менее известны в книжном мире.

                И все же Таду казалось почти невозможным поверить в то, что шерифа Пэнборна не убедят его слова, даже если сперва он и не захочет этого слышать. Тад и сам не хотел, но обнаружил, что бесполезно придумывать что-то еще. Это было бы попыткой извиниться за безжалостную правду.

                - Почему он не звонит, - напряженно произнесла Лиз.

                - Всего только пять минут прошло, крошка.

                - Ближе к десяти.

                Он с трудом подавил желание накричать на нее - это ведь не телевизионная игра-шоу, Алану не дадут добавочных очков и ценных призов за звонок до девяти часов с правильным ответом.

                - Это не был Старк, - продолжала все настаивать и настаивать какая-то часть его мозга. Голос был рассудительным и странно беспомощным, казалось, повторяющим эту сентенцию не из-за действительной убежденности в своей правоте, а только по привычке, как попугай, прирученный выкрикивать "Хороший мальчик! " или "Полли хочет крекер! " И все же это правда, разве не так? Предполагал ли Тад, что Старк придет НАЗАД ИЗ МОГИЛЫ подобно монстру в фильме ужасов. Ведь это либо искусный трюк, поскольку никакого человека - или нечеловека - никогда не хоронили, его могильная плита с надписью всего лишь папье-маше, укрепленное на поверхности пустой и даже не вырытой могилы, столь же выдуманной, как и все остальное...

                В таком случае, это заставляет меня перейти к последнему пункту... или аспекту... или, черт побери, как вам самому нравится это называть... Каков размер вашей обуви, мистер Бомонт?

                Тад медленно оседал при этих раздумьях в своем кресле, почти готовый задремать, несмотря ни на что. Теперь он выпрямился столь неожиданно, что чуть не выплеснул чай. Отпечатки ног. Пэнборн что-то говорил о них...

                Что это за отпечатки ног?

                Неважно. Мы даже не делали их фото. Мы раздобыли почти все, что искали, на столике...

                - Тад? Что это? - спросила Лиз.

                Чьи отпечатки ног? Где? В Кастл Роке, иначе шериф даже не знал бы о них. Может быть, они оказались на кладбище Хоумленд, где та неврастеничная дама-фотограф щелкнула картинку, которую он и Лиз находили столь забавной?

                - Не самый приятный парень, - пробормотал он.

                - Тад?

                Тут зазвонил телефон, и они оба пролили свой чай.

 

 

                Рука Тада протянулась к трубке... затем на мгновение замерла, слегка подрагивая над самим телефоном.

                А что, если это он?

                Я не буду тобой заниматься, Тад. Ты не хочешь трахаться со мной, потому что, когда ты это делаешь, ты трахаешься с наилучшим.

                Он заставил свою руку опуститься, взять трубку и поднести ее к уху.

                - Хэллоу?

                - Тад? - это был голос шерифа Алана Пэнборна. Вдруг Таду стало очень легко и свободно, словно его тело ранее окутывала острая проволока, которую только что сняли.

                - Да, - ответил он. Слово вышло каким-то безучастным, словно вздох. Он сделал вдох. - Мириам в порядке?

                - Я не знаю, - сказал шериф. - Я передал в полицейское управление ее адрес. Мы вскоре должны все узнать, хотя должен предупредить, что ожидание в течение пятнадцати минут или получаса вряд ли покажется вам и вашей жене столь уж коротким в этот вечер.

                - Нет. Оно не покажется таким.

                - У нее все в порядке? - спрашивала Лиз, и Тад, прикрыв микрофон трубки, сообщил ей, что Пэнборн еще не в курсе. Лиз кивнула и откинулась назад, все еще слишком бледная, но казавшаяся более спокойной и имеющей больше возможностей для самоконтроля, чем совсем недавно. По крайней мере, люди занимаются сейчас этими делами, и теперь уже не только они с Тадом отвечают за все.

                - Они также получили адрес мистера Коули от телефонной компании...

                - Как! Они не...

                - Тад, они не хотят что-либо предпринимать, пока не выяснят состояние его бывшей жены. Я сообщил им, что у нас сложилась ситуация, когда психически ненормальный человек может охотиться за кем-то из людей, названных в статье журнала "Пипл" в связи с литературным псевдонимом "Старк", а также объяснил те дела и связи, которые Коули имели с вами. Я надеюсь, что сделал все точно и правильно. Я не очень много знаю о писателях и еще меньше об их литературных агентах. Но они точно уяснили, что бывшему мужу миссис Коули совсем не нужно мчаться туда до их прибытия.

                - Спасибо. Спасибо за все, Алан.

                Тад, нью-йоркская полиция сейчас, конечно, слишком занята, чтобы потребовать дальнейших объяснений, но затем они захотят все же их получить. Я тоже. Кто, по вашему мнению, этот парень?

                - Я не хотел бы обсуждать это по телефону. Я должен приехать к вам, Алан, но не хочу прямо сейчас покидать свою жену и детей. Я думаю, вы сможете меня понять. Поэтому вы должны приехать сюда.

                - Я не могу сделать это, - терпеливо ответил Алан. - У меня здесь свои обязанности и...

                - Ваша жена все еще больна, Алан?

                - Сегодня вечером она кажется вполне в норме. Но один из моих помощников вызван в суд, и я должен заменять его. Обычное дело в маленьких городках. Я как раз уже собирался уезжать. Я хочу сказать, что сейчас не самое лучшее время для вас проявлять какую-то застенчивость, Тад. Скажите мне.

                Тад думал об этом. Он почувствовал странную уверенность, что Пэнборн примет его предположения, когда услышит их. Но, только, не по телефону.

                - Вы сможете приехать ко мне завтра?

                - Мы, конечно же, увидимся завтра, - сказал Пэнборн. Его голос был одновременно и ровным, и все более настойчивым. - Но мне нужно знать то, что вы знаете, сегодня вечером. То, что ребята из Нью-Йорка попросят разъяснений - дело вторичное по сравнению с тем, о чем я беспокоюсь. У меня есть свой сад, чтобы его охранять. В городе полно людей, жаждущих увидеть схваченным убийцу Хомера Гамаша, и как можно скорее. Я, кстати, один из них. Поэтому не заставляйте меня снова просить о том же. Еще не так поздно, чтобы я не смог позвонить прокурору федерального судебного округа в графстве Пенобскоп и попросить его арестовать вас как свидетеля по делу об убийстве в графстве Кастл. Он уже знает от полиции штата, что вы - подозреваемый, независимо от наличия алиби.

                - Вы хотите это сделать? - спросил Тад, ошеломленный и потрясенный.

                - Я сделаю это, если вы меня к этому принудите, но я не думаю, что вы себя так поведете.

                Голова Тада, казалось, заработала четче и яснее; его мысли действительно ушли куда-то далеко. В конце концов, не столь уж важно ни для шерифа, ни для его коллег из Нью-Йорка, является ли человек, которого они разыскивают, психопатом, считающим себя Старком, или самим Старком... ведь это так? Тад сам так не думал до тех пор, пока они не стали угрожать схватить его.

                - Я почти убежден, это психопат, как сказала моя жена, - наконец сказал Тад шерифу. Он взглянул на Лиз, стараясь передать ей мысленное сообщение. И, видимо, преуспел в этом, потому что она слабо кивнула. - Это кое-что объясняет во всей этой нелепице. Вы помните, что упоминали об отпечатках ног?

                - Да.

                - Они были в Хоумленд?

                Глаза Лиз расширились от удивления.

                - Как вы узнали это? - впервые голос шерифа зазвучал недоуменно. Я ведь не говорил вам.

                - Вы прочли уже ту статью? В журнале "Пипл"?

                - Да.

                - Они там, где женщина-фотограф устанавливала эту поддельную могильную плиту. То есть там, где был похоронен Джордж Старк.

                На другом конце долгое молчание. Затем:

                - Ох, дерьмо.

                - Вы поняли?

                - Думаю, что да, - ответил Алан Пэнборн. - Если этот парень мнит себя Старком, и если он чокнутый, сама идея начать свой поход из могилы Старка имеет некоторый смысл, конечно же. А эта фотограф в Нью-Йорке?

                Тад вздрогнул.

                - Да.

                - Тогда она также может быть в опасности?

                - Да, я... конечно, я не думал об этом, но предполагаю, что да.

                - Имя? Адрес?

                - У меня нет ее адреса. - Она давала ему свою визитную карточку, он это помнил - видимо, надеясь на сотрудничество с ним в выпуске ее книги но Тад выбросил эту карточку. Дерьмо. Все, что он мог сообщить Алану, было ее имя. - Филлис Майерс.

                - А парень, написавший этот материал?

                - Майк Дональдсон.

                - Он также в Нью-Йорке?

                Тад вдруг почувствовал себя виноватым, что точно не знает этого. Он немного замялся:

                - Ну, я догадываюсь, я только предполагаю, что оба они...

                Это достаточно разумное предположение. Если офисы журнала расположены в Нью-Йорке, они должны жить поблизости, верно?

                - Вероятно, но если один из них или оба работают по договорам, а не в штате...

                - Давайте вернемся к этому трюку с фотографией. Кладбище не было специально обозначено, ни на подписи к фотографии, ни в самом тексте название Хоумленд не появлялось. Я в этом абсолютно убежден. Мне удалось его узнать только по почве, и для этого мне пришлось сконцентрироваться на деталях фотографии.

                - Нет, - сказал Тад. - Думаю, что нет.

                - Наш первый член городского управления, Дэн Китон, обязательно бы настоял, чтобы Хоумленд никак не был потом определен - это бы вызвало ненужные сложности и трудности. Он очень осторожный малый. И очень неприятный, если уж честно. Я могу представить себе, как он дает разрешение фотографировать, но я думаю, что он бы настоял на полной безымянности такого кладбища для того, чтобы избежать возможности актов вандализма... прибытия людей для глазения на эту могильную плиту и всего прочего.

                Тад только кивал. Все было очень разумно.

                - Поэтому ваш псих либо знает вас либо прибыл оттуда.

                Тад всегда считал, о чем он сейчас со стыдом вспомнил, что шерифом маленького городка в графстве штата Мэн, где деревьев больше, чем людей, обязательно должно быть полное ничтожество. Но этот человек никак не подходил под такую категорию, он несомненно развешивал колокольчики вокруг романиста с мировой славой Тадеуша Бомонта.

                - Мы должны допустить это предположение, по крайней мере на данном этапе, поскольку, мне кажется, тот парень обладал скрытой информацией.

                - Так все-таки следы, о которых вы тогда говорили, были в Хоумленде?

                - Да, конечно, - сказал Пэнборн почти рассеянно. - Что вы там скрываете, Тад?

                - О чем вы? - спросил он осторожно.

                - Давайте не будем танцевать вокруг да около, о'кей? Я сейчас сообщу в Нью-Йорк эти два других имени, а вы поройтесь в своей памяти и посмотрите, нет ли там еще и других имен. Издатели... редакторы... я не знаю. А между прочим, вы сказали мне, что разыскиваемый нами парень думает, что он и есть Джордж Старк. Мы рассуждали об этом на чисто теоретическом уровне в субботу вечером, а сегодня вечером вы уже рассказываете мне об этом как о твердом факте. В подтверждение ваших новейших идей вы подбросили мне отпечатки ног. Либо вы имеете неиссякаемый запас дедукции, которым мы все не располагаем, либо вы знаете нечто, чего не знаю я. Естественно, мне больше нравится последнее предположение. Так что поделитесь со мной.

                Но что мог сказать Тад? Трансы и затемнения, которым предшествовал крик в унисон тысяч воробьев. Слова, которые он мог написать на рукописи после того, как их сообщил ему шериф, эти слова были написаны на стене гостиной в квартире Фредерика Клоусона? Еще больше слов, написанных на бумаге, порванной и отправленной в мусоросжигатель в здании английского и математического факультетов? Сны, в которых ужасный и невидимый человек ведет его через дом Тада в Кастл Роке, и все, к чему не прикоснется Тад, включая и жену, саморазрушается? Я могу утверждать лишь, что я верю в свое сердце вместо разума, подумал Тад, но это ведь еще не доказательство? Отпечатки пальцев и слюна заставляют предполагать что-то очень странное конечно! - но что именно здесь странного?

                Тад так не думал.

                - Алан, - сказал он медленно, - вы будете смеяться. Нет, я беру эти слова обратно, я знаю вас лучше, чем тогда. Вы не будете смеяться, но я сильно сомневаюсь, что вы поверите мне. Я думал об этом и так и сяк, но все равно выходит одно и то же: я действительно не думаю, что вы мне поверите.

                Голос Алана ответил сразу же, нетерпеливо, повелительно и протестующе.

                - Попробуйте все же мне сказать.

                Тад колебался, взглянул на Лиз, затем покачал головой.

                - Завтра. Когда мы сможем смотреть друг другу в глаза. Тогда я смогу. Сегодня я вам просто даю слово, что это не имеет особого значения, поскольку я все рассказал вам из области практической ценности для расследования, что я мог рассказать.

                - Тад, то, что я говорил о возможности задержать вас как свидетеля...

                - Если вам это надо, делайте это. С моей стороны не будет особых переживаний. Но я не скажу больше, чем уже сказал до тех пор, пока вас не увижу, независимо от вашего решения.

                Со стороны Пэнборна долгое молчание. Затем вздох.

                - О'кей.

                - Я хочу дать схематичное описание облика человека, разыскиваемого полицией. Я не могу быть полностью уверенным в его правильности, но думаю, что оно будет весьма близким и точным. Достаточно точным, чтобы передать его полиции в Нью-Йорке. У вас есть карандаш?

                - Да. Передавайте мне.

                Тад закрыл глаза, дарованные ему Господом и помещенные на лице, и открыл тот глаз, который Господь поместил в его мозгу, глаз, ухитрившийся разглядывать вещи, которые Таду совсем и не хотелось бы видеть. Когда люди, прочитавшие его книги, впервые встречались с Тадом, они были явно разочарованы. Они всегда стремились скрыть это от него, но не могли. Он не сердился на них, потому что понимал, что они могли почувствовать... во всяком случае, частично он мог увидеть себя их глазами. Если им нравились его книги (а некоторые были от них даже без ума), они заочно считали его сверхчеловеком, по меньшей мере, кузеном самого Господа. Вместо же Господа они сталкивались с мужчиной ростом шесть футов один дюйм, носившим очки, явно начинавшим лысеть и имеющим дурную привычку натыкаться на окружающие предметы. Они видели человека с весьма облезлой шевелюрой и носом, имеющим два отверстия, совершенно таким же, как и у них самих.

                То, что они не могли видеть, было третьим глазом внутри его головы. Этот глаз, сиявший в его темной половине, той его части, которая всегда была затенена... Именно он делал Тада подобным Господу, и Тад был даже рад, что они не могут увидеть его. Если бы они увидели его сокровище, он был уверен, что многие попытались бы украсть этот чудо-глаз. Да, даже если бы для этого и понадобилось выдалбливать сокровище тупым ножом из головы Тада.

                Глядя в темноту, он обдумывал свои представления о Джордже Старке настоящем Джордже Старке, который выглядел совсем не так, как манекенщик, позировавший для фото автора на супер-обложках романов. Тад искал в своем сознании того человека-тень, который бесшумно рос в течение многих лет, наконец обнаружил его и начал описывать Алану Пэнборну.

                - Он очень высок, - начал Тад. - Выше меня ростом, во всяком случае. Шесть футов три дюйма, а может, и все четыре дюйма, когда он в сапогах. У него светлые волосы, остриженные коротко и аккуратно. Голубые глаза. Превосходно видит вдаль. Около пяти лет назад ему приходилось надевать очки для работы вблизи. Для чтения и письма, в основном.

                Его отличает не столько рост, сколько ширина. Он совсем не толстый, но чрезвычайно широкоплеч. Размер воротничка рубашки восемнадцать с половиной, а может быть, и все девятнадцать! Он моего возраста, Алан, но он не идет по моим следам, столь же быстро, как я, толстея. Он силен. Выглядит совсем как Шварцнеггер, тот нынешний Шварцнеггер, который чуть сдал и осел за последнее время. Он работает с весами. Он сможет напрячь свой бицепс до такой степени, что лопается рукав его рубашки, но он не так перекачан, чтобы его мускулатура выпирала отовсюду.

                Он родился в Нью-Гэмпшире, но после развода родителей, поехал с матерью в Оксфорд, Миссисипи, где она в свое время росла. Он прожил там большую часть своей жизни. Когда он был помоложе, то имел столь глухое произношение, что его голос звучал, словно исходящий из собачьей конуры. Многие веселились и насмехались над ним по этому поводу в колледже - не в его присутствии, правда, поскольку это было бы слишком опасной шуткой над парнем этого типа - и он затратил много усилий, чтобы избавиться от своего недостатка. Теперь, как я полагаю, вы сможете услышать этот треск и шум в его голосе только когда он разъярится, но я думаю, что люди, заставившие его разъяриться, вряд ли смогут позднее выступать живыми свидетелями. У него слишком короткий предохранитель. Он неистов. Он опасен. Он, в сущности, отлично тренированный психопат.

                - Что... - начал говорить Пэнборн, но Тад перебил его.

                - Он имеет очень загорелую кожу, и поскольку блондины обычно совсем не загорают, этот признак может сильно помочь при идентификации. Большие ноги, большие руки, толстая шея, широченные плечи. Его лицо выглядит так, словно кто-то из очень талантливых скульпторов вырубил его из твердого камня, но в очень большой спешке. И наконец последнее: он может управлять черным "Торнадо". Я не знаю года выпуска. Одна из старых моделей, у которых всегда под капотом полным-полно жженого порошка. Черного цвета. На нем могут быть номера штата Миссисипи, но, скорее всего, он их часто меняет. - Тад помолчал и добавил: - Ах да, на заднем бампере есть наклейка. Она гласит: "МОДНЫЙ СУКИН СЫН".

                Тад открыл глаза.

                Лиз внимательно и молча смотрела на него. Ее лицо побледнело еще больше.

                На другом конце линии была долгая пауза.

                - Алан? Вы...

                - Одну секунду. Я записываю. - Потом наступила еще одна, но более короткая пауза. - О'кей, - наконец произнес шериф. - Я все записал. Вы рассказали мне почти все об этом, но не сказали все же, кто такой этот парень, или какова связь между ним и вами, или как вы вообще узнали о нем?

                - Я не знаю, но попробую. Завтра. Знание его имени, во всяком случае, никому не поможет сегодня вечером, потому что он пользуется другим.

                - Джордж Старк.

                - Возможно, что он будет достаточно сумасшедшим и назовет себя Алексисом Мэшином, но я сомневаюсь в этом. Видимо, тот человек, о котором мы сейчас говорили, называет себя Старком. - Тад попытался подмигнуть Лиз. Он никак не рассчитывал, что подобная попытка сможет улучшить его настроение, как и вообще что-либо другое, но, во всяком случае, решил попробовать. Таду, однако, удалось лишь прищурить оба глаза наподобие дремлющей совы.

                - У меня нет возможности убедить вас, Тад, продолжить нашу беседу сегодня?

                - Нет. Сегодня никак нет. Я сожалею, но ничего не смогу больше сказать.

                - Хорошо. Я заеду к вам как можно скорее. - И шериф повесил трубку, без "спасибо - до свидания".

                Подумав на эту тему, Тад решил, что шериф не очень-то ценит "спасибо".

                Он поставил телефон на место и подошел к Лиз, которая сидела и молча смотрела на Тада, словно превратившись в статую. Он взял ее за руки - они были холодными - и сказал:

                - Все пока идет нормально, Лиз. Я надеюсь.

                - Ты собираешься рассказать ему о тех трансах, когда вы будете беседовать завтра? О криках птиц? Как ты слышал их еще в детстве, и что тогда это означало? То, что ты написал в книгах?

                - Я собираюсь рассказать ему обо всем, - ответил Тад. - Что он посчитает нужным отобрать для передачи своим начальникам... - он пожал плечами. - Пусть сам решает.

                - Так много, - сказала она тихим, слабым голосом. Ее глаза по-прежнему пристально смотрели на Тада, казалось, они были не в силах оторваться от него. - Ты знаешь так много о нем, Тад... каким образом?

                Он мог только встать перед ней на колени, держа ее холодные руки. Как он мог узнать столько много? Это спрашивали многие и все это время. Они пользовались разными словами для того, чтобы сформулировать свой вопрос, но он был фактически один и тот же - как вам удалось все это раскопать? Как вам удалось сложить все это в слова? Как вы это сумели запомнить? Как вы поняли это? - все эти фразы сводились к единственному вопросу: как вам удалось это узнать?

                Он и сам не знал этого.

                Он только пытался.

                - Так много, - повторила она, и ее голос звучал, как у спящего человека, разговаривающего с самим собой в середине глубокого, но невеселого сна. Затем они оба замолчали. Тад ожидал, что близнецы, почувствовав печаль родителей, проснутся и начнут плакать, но в комнате слышалось лишь мерное тиканье часов. Он принял более удобную позу на полу у ее кресла, продолжая держать Лиз за руки, надеясь согреть их. Они были холодными и пятнадцатью минутами позже, когда снова зазвонил телефон.

 

 

                Алан Пэнборн был грустен и лаконичен. Рик Коули находится в безопасности в своей квартире под охраной полиции. Вскоре он отправится к своей бывшей жене, которая теперь уже навсегда сохранит это звание; повторное соединение, о котором бывшие супруги временами говорили друг с другом, но через весьма длительные промежутки, теперь уже никогда не состоится. Мириам мертва. Рик должен провести формальную идентификацию трупа в бюро манхэттенского морга на Первой авеню. Таду же следует ожидать звонка от Рика Коули этим вечером или самому связаться с ним. Связь Тада с убийством Мириам Коули была утаена от Рика, учитывая его состояние. Филлис Майерс найдена, и она также под защитой полиции. Майкл Дональдсон оказался более крепким орешком, но полиция надеется определить его местожительство и прикрыть его от покушения к середине ночи.

                - Как она была убита? - спросил Тад, уже хорошо зная ответ. Но иногда следует все же задавать вопросы. Бог знает почему.

                - Ей перерезали горло, - ответил Алан таким голосом, что Таду почудилась намеренная грубость. Затем шериф попытался надавить еще раз. Вы по-прежнему уверены, что больше ничего не хотите рассказать мне?

                - Утром. Когда мы сможем увидеться.

                - О'кей.

                - Я не думаю, что как-то обидел вас вопросом.

                - Нет. Никакой обиды.

                - Нью-йоркская городская полиция получила оперативку на человека, называющего Джорджем Старком, в соответствии с вашим описанием.

                - Хорошо. - И Тад действительно так считал, хотя умом он понимал, что все это в сущности бесполезно. Они почти наверняка не смогут найти его, если только сам Старк не захочет этого, а если даже кому-то удастся обнаружить Старка, Тад подумал, что этому человеку можно будет только посочувствовать.

                - Я зайду к вам в девять часов, - сказал Пэнборн. - Будьте в это время дома.

                - Можете положиться на меня.

 

 

                Лиз приняла транквилизатор и наконец заснула. Тад то клевал носом, то просыпался и очнулся от этого полусна в четверть четвертого. Он пошел в ванную. Пока он мочился в унитаз, ему показалось, что он опять слышит воробьев. Он замер, прислушиваясь. Звук не усиливался и не затихал, и через несколько секунд Тад сообразил, что это всего лишь сверчки.

                Он выглянул в окно и увидел патрульную машину полиции штата, припаркованную через дорогу, темную и молчаливую. Он, возможно, решил бы, что она пустая, если бы не заметил тлеющий огонек сигареты внутри машины. Видимо, он, Лиз и дети также находятся под полицейской защитой.

                Или полицейским надзором, - подумал Тад и вернулся в постель.

                Как бы то ни было, это дало какое-то умиротворение его смятенному сознанию. Он заснул и проспал до восьми без каких-либо кошмаров. Но, конечно, настоящий кошмар был все еще в силе. Неясно только, где.

 

 

 14. ДУРАЦКАЯ НАЧИНКА

 

 

                Парень с глупыми усиками маленькой кошки-щекотуньи оказался куда шустрее, чем ожидал Старк.

                Старк поджидал Майкла Дональдсона в его доме на девятом этаже в коридоре-прихожей, как раз за углом от двери и квартиру Дональдсона. Все было бы куда проще и легче, если бы удалось забраться внутрь квартиры, как это уже было проделано с той сукой, но с одного взгляда на эту дверь, стало ясно, что ее замки и засовы совсем не те, что у Мириам, и их так просто не возьмешь припасенной "фомкой". Но все равно все шло как надо. Было поздно, и все кролики должны были уже крепко спать в своих норах и мечтать о клевере. Сам Дональдсон должен был быть уже крепко нагружен и одурманен - когда вы возвращаетесь домой в четверть первого, то наверняка не из публичной библиотеки.

                Дональдсон действительно оказался под градусом, но он вовсе не был медлительным.

                Старк вынырнул из-за угла с раскрытой бритвой. Пока Дональдсон разбирался со своими ключами и дверными замками, он надеялся ослепить жертву очень быстро и легко. А затем, когда тот только начнет орать, он перережет Дональдсону его поганую глотку.

                Старк не хотел двигаться тихо. Он как раз желал, чтобы Дональдсон услыхал его и повернул к нему лицо. Все тогда будет совсем просто.

                Дональдсон так и сделал. Старк полоснул бритвой короткую и глубокую дугу на лице Дональдсона. Но тот успел слегка наклониться, и Старку не удалось скорректировать удар. Вместо глаз, бритва вскрыла лоб Дональдсона. Полоса кожи свесилась на его брови, подобно полоске обоев.

                - ПОМОГИТЕ! - завопил Дональдсон блеющим, как у барана голосом, и здесь наступила невезуха.

                Старк двинулся вперед, держа бритву в вытянутой руке, лезвие было повернуто кверху, как у матадора, салютующего быку перед первой корридой. О'кей, не все коту масленица, не всегда же все должно идти по намеченному плану. Ему не удалось ослепить этого дешевого пижона, но кровь хлестала из его лба, и все, что еще видел этот маленький Дональдсон, было окрашено для него красной пеленой.

                Он нацелился на глотку Дональдсона, но недоносок успел откинуть ее назад почти так же быстро, как был нанесен этот удар. Просто удивительное проворство, подумал Старк, невольно восхитившись прытью этого человека с кошачьими усиками.

                Лезвие полоснуло только воздух в четверти дюйма от глотки Дональдсона и тот снова позвал на помощь. Кролики, которые никогда не спят крепко в этом червивом и старом Большом Яблоке, могут скоро проснуться. Старк поменял направление и выдвинул лезвие максимально вперед, приподнявшись в то же время на носки и выбросив свое мощное тело вперед. Это было грациозное балетное перемещение, и оно должно было привести к концу всей этой канители. Но Дональдсону как-то удалось защитить рукой свое горло; вместо того, чтобы убить его, Старку пришлось ограничиться нанесением целого ряда длинных и глубоких ран, которые полицейские врачи-патологоанатомы называют потом защитными порезами. Дональдсон держал ладонь кверху и бритва полоснула все его четыре пальца. На среднем пальце было надето массивное кольцо, которое издало только металлический звон бринк! - при соприкосновении с бритвой, безжалостно и почти без каких-либо видимых усилий сжавшей остальные пальцы, как серп - колосья.

                На этот раз Дональдсон открыл рот для настоящего воя, и Старк знал, что уже будет трудно рассчитывать, что никто не услышит и не заметит этот сигнал бедствия. Вскоре, если уже не сейчас, последуют телефонные вызовы полиции. Но нельзя было и оставлять Дональдсона живым. Если уж ты взялся за мокрое дело, ты не должен останавливаться на полпути.

                Старк собрался. Они сейчас уже передвинулись по коридору до двери в соседнюю квартиру. Он несколько раз заботливо взмахнул бритвой, чтобы очистить лезвие. Капли крови забрызгали стену кремового цвета.

                Еще дальше в холле открылась дверь, и мужчина в голубой пижаме и с растрепанными со сна волосами выглянул наружу.

                - Что здесь происходит? - проорал он таким голосом, что было ясно, ему наплевать хотя бы и на папу римского, окажись он здесь в этот час, когда вечеринка окончена.

                - Убийство, - просто сказал Старк и на секунду перевел глаза с окровавленного и кричащего человека, мечущегося перед ним, на человека в дверном проеме. Позже этот мужчина будет говорить полиции, что глаза преступника были голубые. Ярко-голубые. И явно безумные. - Вы что-то еще хотите?

                Дверь захлопнулась столь быстро, что можно было решить, будто она и не открывалась вовсе.

                Как бы он не паниковал, и несмотря на все полученные раны, Дональдсон все же увидел ту наилучшую возможность, которую ему предоставил Старк во время своего краткого развлечения беседой. И он использовал ее. Маленький недоносок действительно был очень быстр и ловок. Восхищение Старка возросло еще больше. Удивительная прыть и чувство самосохранения почти оправдывали ту чушь для трахнутых, которой занимался этот ублюдок.

                Если бы Дональдсон подался резко вперед и схватился бы со Старком, это создало бы куда более серьезные проблемы, чем весь этот детский сад, которым они занимались до сих пор. Но вместо этого Дональдсон повернулся, чтобы бежать.

                Вполне объяснимая, но большая ошибка.

                Старк рванулся следом, огромные ботинки шипели по паркету, и этот шум отдавался в затылок и в шею Дональдсона, подтверждая, что сейчас это действительно его конец.

                Но когда бритва уже должна была наконец сделать свое дело и вернуться домой, Дональдсон ухитрился одновременно с ударом Старка наклониться головой вперед и как-то убрать ее внутрь, подобно черепахе, прячущей голову в панцирь. Старк начал думать, не телепат ли Дональдсон. На этот раз вместо смертельного удара бритва просто сняла кусок скальпа с затылка Дональдсона и порезала его шею сзади. Это вызвало еще больше крови, но не было смертельным.

                Все было какой-то смесью ошибок, ужаса и нелепостей.

                Дональдсон несся по коридору, мечась из стороны в сторону, иногда даже отлетая от стен, как мячик от пинг-понга после коронного удара прославленного игрока, набравшего более ста тысяч очков этим самым ударом. Он не переставал вопить. Кровавый след тянулся за Дональдсоном на всей дистанции. Он стучал в двери, отмечая их кровавыми отпечатками. И он все еще не умер.

                Но никакие двери пока не открывались, хотя Старк знал, что не менее чем в полудюжине квартир сейчас полудюжина пальцев набирает (или уже набрали) 911 на циферблатах и дисках СВОИХ телефонов. Дональдсон, шатаясь, из последних сил, рванулся к лифтам. Ничуть не рассердившись и не испугавшись, а только ужасно раздраженный Старк преследовал его. Вдруг Старк прогремел:

                - Ох, почему бы тебе не остановиться и не ВЕСТИ СЕБЯ КАК СЛЕДУЕТ!

                Крики Дональдсона о помощи превратились в истошный визг. Он пытался оглядеться вокруг. Его ноги заплелись одна за другую, и он рухнул в десяти футах от маленькой лифтовой площадки. Даже самые проворные из парней, подумал Старк, в конце концов убегают от своих счастливых мыслей, если ты их достаточно порежешь. Дональдсон поднялся на колени. Он, видимо, хотел доползти до лифта, раз ноги отказывались его держать. Он пытался оглядеться, поворачивая свое окровавленное лицо в поисках преследователя. Старк нанес ногой нокаутирующий удар по носу Дональдсона по всем правилам футбольного искусства. Любой поклонник футбола наверняка бы оценил силу и точность этого удара.

                Голова Дональдсона запрокинулась назад и ударилась о стену сзади с такой силой, что череп должен был как минимум треснуть на этом участке.

                - В конце концов, я вытащил твои батарейки, так ведь? - пробормотал Старк и услышал шум открываемой позади двери. Он обернулся и увидел женщину с очень черными волосами и столь же черными глазами, оглядывающими весь коридор. - УБИРАЙСЯ ОБРАТНО, СУКА! - проорал Старк. Дверь захлопнулась, словно она была на пружине.

                Он наклонился, схватил Дональдсона за его редеющие и кое-где уже поседевшие волосы, отвернул его голову назад и полоснул глотку. Он подумал, что Дональдсон, очевидно, отдал концы даже до того момента, как ударился головой о стену, и уж почти наверняка после этого, но всегда лучше быть полностью уверенным. А кроме того, раз ты начал мокрое дело, ты должен закончить его лезвием. Он быстро и уверенно отскочил от Дональдсона, но тот не фонтанировал в отличие от женщины. Старк направился к лифтам, складывая бритву и опуская ее в карман.

                Приближающийся к площадке лифт тихо прошуршал. Это может быть домовладелица, а может быть, просто квартирант, поскольку возвращаться домой в час ночи совсем не так уж и поздно для большого города, даже если это происходит в понедельник, а не в уик-энд. Неважно, кто это. Старк быстро подошел к углу лифтовой площадки, где находилась большая кадка с пальмой и абсолютно бесполезная, сколь и непрезентабельная картина. Он укрылся за пальмовой кадкой. Все его чувства резко обострились. Это мог быть кто-то, возвращающийся из дискотеки или после здорово затянувшегося делового обеда, но Старк в это не очень-то верил. Он чувствовал, что это может быть полиция. Он даже знал это.

                Возможно, патрульная машина оказалась ненароком поблизости от этого здания, когда один из жильцов звонил в полицию, сообщая о происходящем в холле убийстве? Вполне вероятно, но Старк сомневался в этом. Куда вероятнее, что у Бомонта поехала крыша, сестренку обнаружили, и прибыла полиция для охраны Дональдсона. Лучше поздно, чем никогда.

                Он медленно скользнул вниз по стене, касаясь ее спиной, и запачканный кровью спортивный плащ Старка издал легкий шелестящий звук. Он не мог сползти очень низко, как подлодка, у которой на поверхности торчит только перископ, да и укрытие за кадкой было весьма условным. Если они оглядятся вокруг, то наверняка заметят его. Однако Старк был почти уверен, что все их внимание будет привлечено экспонатом А, лежащим посередине площадки. Хотя бы на несколько секунд, а их ему будет вполне достаточно. Листья пальмы были широкими и отбрасывали причудливые тени на лицо Старка, который выглядывал, как голубоглазый тигр из зарослей. Двери лифта раскрылись. Последовал дружный возглас типа "помилуй меня, Господи" или другой, и на площадку выскочили два полисмена в форме.

                Вслед за ними появился чернокожий парень в джинсах в обтяжку и в больших старых теннисных туфлях. На негре была также тенниска с короткими рукавами. Спереди красовалась надпись "СОБСТВЕННОСТЬ НЬЮ-ЙОРКСКИХ ЯНКИ". Он также носил затемненные очки, и если он не был детективом, Старк был бы просто Джорджем из... джунглей. Когда они шли на раскрытие, они всегда сперва заходили слишком далеко... а затем начинали действовать слишком застенчиво. Это выглядело так, если бы они что-то знали, они обязательно помогли бы, но им никак не удавалось узнать вовремя. Это была - или должна была быть - охрана Дональдсона. Они, конечно, не будут держать детектива в передвижном сыскном автомобиле. Это было слишком маловероятно. Этот парень прибыл с охранниками, чтобы сперва допросить Дональдсона, а затем понянчить его.

                "Извините, друзья, - подумал Старк. - Я думаю, что эти дни ребячьей болтовни уже кончились".

                Он вскочил на ноги и обошел кадку. Ни один лист пальмы не дрогнул. Ноги бесшумно двигались по паркету. Он проскользнул менее чем в трех футах от детектива, наклонившегося над убитым и вытаскивающего револьвер из кармана на голенище. Старк мог бы дать по его заду хорошего пинка, если бы только пожелал.

                Он втиснулся в еще открытый лифт в самый последний момент перед тем, как двери полностью закрылись. Один из полисменов уловил уголком глаза какое-то движение, может - двери, может - самого Старка, и поднял голову от тела Дональдсона.

                - Эй...

                Старк поднял руку и показал полисмену кукиш. Всего-навсего. Затем двери окончательно закрылись.

                Площадка на первом этаже была пуста, лишь швейцар, казалось, почивал за столом, полностью отключившись от земных забот после полученного нокаута. Старк вышел, повернул за угол, залез в украденную машину и укатил.

 

 

                Филлис Майерс жила в одном из новых многоквартирных домов на Вест-сайд в Манхэттене. Ее полицейская охрана (в сопровождении детектива, носившего кроссовки "Найк", хоккейный свитер "Нью-Йорк Айлендерс" с закатанными рукавами и те же неизменные темные очки) прибыла в половине одиннадцатого шестого июня и нашла ее целиком погруженной в творческую работу. Сперва она была малоразговорчивой и даже угрюмой, но значительно оттаяла, услыхав, что кто-то, кого считают Джорджем Старком, может стремиться убить ее. Она ответила на все вопросы детектива об интервью Тада Бомонта, которое она называла "съемкой Тада Бомонта", заправляя свои три камеры новой пленкой и колдуя над двумя дюжинами объективов. Когда детектив поинтересовался, чем она занимается, она ему подмигнула и заявила: "Я верю в девиз бойскаутов. Кто знает - может действительно что-то произойдет".

                После допроса, уже за дверью квартиры, один из полисменов спросил детектива:

                - Она верит в это?

                - Конечно, - ответил тот. - Ее трудности в том, что она вообще ничто не считает реальным, кроме своих фотографий. Для нее весь мир - это фото, ожидающее происшествий. Это просто глупая сучка, которая действительно верит, что она всегда стоит там, где надо, со своим объективом.

                Ныне, к половине четвертого утра седьмого июня, когда детектив давно уже удалился, прошло уже более двух часов после сообщения охранникам Филлис Майерс об убийстве Дональдсона. Это сообщение пришло по рации, закрепленной на их поясах. Им советовали быть особенно осторожными и чрезвычайно бдительными, поскольку психопат, с которым сейчас они могли столкнуться, оказался в высшей степени кровожадным и изворотливым.

                - "Осторожный" - это мое второе имя, - сказал коп номер один.

                - Какое совпадение, - вторил ему коп номер два. - А мое второе имя "Чрезвычайный".

                Они работали вместе более года и хорошо ладили. Сейчас они подшучивали друг над другом, почему бы и нет? Они были вооруженными членами червивого и старого, но самого прекрасного Большого Яблока, стоявшими в холле на двадцать шестом этаже многоквартирного дома. Кондиционеры работали отлично, и пока еще никто не прыгал с потолка с направленным на них автоматом "Узи", который никогда не дает осечек. Это была реальная жизнь, а не восемьдесят седьмой роман в серии о полицейских подвигах или фильм о Рэмбо. А то, что реальная жизнь включает в себя бессонную ночь здесь, могло быть даже чуть лучше, чем патрулирование в полицейской машине для прекращения пьяных драк в барах или семейных ссор между не менее пьяными мужьями и женами в их квартирах. Реальная жизнь должна всегда предполагать их осторожность и чрезвычайность действий в кондиционируемых холлах жаркими ночами в городе. Так они твердо считали.

                Они бы продвинулись еще дальше в своих размышлениях на эту тему, но двери лифта отворились, и из него вышел раненый слепой человек, неуверенно зашагавший внутрь коридора.

                Он был высок и очень широкоплеч. Ему вряд ли было больше сорока. Он был одет в спортивный плащ и брюки, которые не совсем подходили к плащу, но и не очень портили общее впечатление. Первый полисмен - "Осторожный" имел время подумать, что человек, который подбирал одежду слепому, должен иметь неплохой вкус. На слепом были также большие черные очки, которые съезжали ему на нос из-за сломанной дужки. Это были не затемненные очки, а самые темные солнцезащитные, типа тех, что носил Человек-невидимка изо романа Уэллса.

                Слепой держал обе руки протянутыми вперед. Левая была пустой, а в правой он держал грязную белую палку с резиновым набалдашником. Обе руки были покрыты засохшей кровью. Брызги крови были видны на плаще и на рубашке слепого. Если бы оба охранника Филлис Майерс действительно были чрезвычайно осторожными, одна вещь непременно показалась бы им странной. Слепой человек вел себя так, словно с ним только что случилось какое-то несчастье, что-то обязательно случилось не очень приятное, но кровь уже побурела и засохла. Это заставляло предполагать давность происшествия, факт, который должен был бы насторожить полисменов, как не соответствующий всему сценарию. Он должен был послужить для них красным сигналом тревоги.

                Хотя этого, вероятно, и нельзя было требовать. Все произошло слишком быстро, а когда такие вещи происходят достаточно быстро, они не дают возможности их обдумать и оценить даже при особой бдительности и чрезвычайной осторожности. Вы просто плывете по течению.

                Какое-то мгновение они еще стояли около дверей Филлис Майерс, счастливые, как школьники, у которых отменили сегодня занятия из-за поломки в бойлерной, а в следующий миг окровавленный слепой мужчина уже оказался перед самым их носом, размахивая своей грязной белой палкой в поисках нужного пути. Не было времени для размышлений, можно было только действовать.

                - По-лиииция, - выкрикивал слепой еще даже до того, как двери лифта открылись полностью, чтобы выпустить его. - Швейцар сказал, что полисмены где-то здесь, на двадцать шестом! По-лиииция! Вы здесь?

                Теперь он нашаривал путь в холле, палка постукивала из стороны в сторону, и - "хук"! - он коснулся стены слева и повернулся в другую сторону, затем снова - "хук"! - стена оказалась и справа, и если еще кто-то не проснулся на этаже от этого грохота, то ему предстояла эта радостная перспектива уже в очень недалеком будущем.

                Чрезвычайный и Осторожный подались вперед, даже не переглянувшись.

                - По-лиииция! По...

                - Сэр! - поспешил Чрезвычайный.

                - Держитесь! Вы собираетесь упасть на...

                Слепой дернул головой в направлении голоса Чрезвычайного, но не остановился. Он отклонился назад, размахивая свободной рукой и палкой, напоминая при этом самого Леонарда Бернстайна, пытающегося дирижировать Нью-Йоркским филармоническим оркестром после того, как выкурил порцию или две крэка.

                - По-лиииция! Они убили мою собаку-поводыря! Они убили Дейси! ПО-ЛИИИЦИЯ!

                - Сэр...

                Осторожный подошел к несчастному слепому. Шатающийся из стороны в сторону безутешный человек опустил свободную руку в карман плаща, но вынул оттуда вовсе не два билета на гала-концерт, организуемый Обществом слепых, а револьвер сорок пятого калибра. Он направил его на Осторожного и дважды нажал курок. Выстрелы были приглушены и неясны в этом тесном и почти закрытом со всех сторон холле. Зато было много голубого дыма. Осторожный получил пули почти в упор. Он осел на пол с продырявленной грудью, а его китель был обожжен и продолжал тлеть.

                Чрезвычайный замер перед нацеленным на него дулом в руках слепого.

                - Ради Бога, пожалуйста, не делайте этого, - сказал Чрезвычайный очень тонким голосом. Он звучал словно голос маленького ребенка. Но слепой выпалил еще дважды. Стало еще больше голубого дыма. Выстрелы были чрезвычайно точными для незрячего человека. Чрезвычайный упал навзничь на паркет холла, дернулся в конвульсии и затих.

 

 

                В Ладлоу, в пятистах милях от Нью-Йорка, Тад Бомонт беспокойно повернулся во сне.

                - Голубой дым, - пробормотал он. - Голубой дым.

                За окном спальни девять воробьев сидели на телефонном проводе. К ним присоединилось еще добрых полдюжины. Птицы сидели, тихие и незаметные, над наблюдателями в патрульной полицейской машине.

                - Мне они больше не понадобятся, - сказал во сне Тад. Он неуклюже потянулся одной рукой к своему лицу, а другую руку вскинул вверх.

                - Тад, - сказала Лиз, садясь в кровати. - Тад, ты слышишь?

                Тад ответил что-то невнятное, продолжая спать.

                Лиз посмотрела на свои руки. Они покрылись гусиной кожей.

                - Тад? Опять эти птицы? Ты опять слышишь их?

                Тад ничего не сказал. За окном воробьи дружно взлетели и скрылись во мгле, хотя время для их полета было совсем неподходящим.

                Ни Лиз, ни оба полицейских в машине не заметили их.

 

 

                Старк отшвырнул черные очки и палку в сторону. Холл был наполнен едким дымом. Кольт Старка был заряжен разрывными пулями. Две из них прошили полисменов навылет и сильно разнесли стену коридора. Он подошел к двери квартиры Филлис Майерс. Он был готов вызвать ее наружу, но она оказалась как раз за дверью, и Старк смог коротко сказать ей то, что должно было успокоить леди в наибольшей степени.

                - Что тут происходит? - прокричала она испуганно. - Что случилось?

                - Мы взяли его, мисс Майерс, - ласково ответил Старк. - Если вам хочется сделать фотографию, делайте это чертовски быстро и запомните, что я никогда ничего вам не разрешал специально.

                Она держала дверь на цепочке, когда приоткрыла ее, но все было о'кей. Когда она приложила свой большой карий глаз к объективу, Старк послал в него пулю.

                Закрывание ее глаз - вернее, того одного, что еще существовал - здесь было не обязательным ритуалом, поэтому Старк повернулся и кинулся к лифтам. Он не медлил, но и не бежал. Одна из квартирных дверей приоткрылась - казалось, все только и занимались таким развлечением этим вечером - и Старк погрозил револьвером кроличьей морде с выпученными глазами, когда увидел ее. Дверь квартиры тут же захлопнулась. Он нажал кнопку вызова лифта. Дверь открылась тут же, чего можно было ожидать в ночное время, когда одновременно работают три лифта. Старк швырнул револьвер через плечо на пол. Спустившись на первый этаж, Старк прошел мимо уже второго отключенного им за этот вечер швейцара (которого он нокаутировал тростью, украденной у слепого на Шестидесятой улице) и вышел из подъезда.

 

 

                Солнце всходило в гостиной Рика Коули, когда зазвонил телефон. Рику было пятьдесят, и он был красноглазым, осунувшимся и полупьяным. Он снял трубку сильно дрожащей рукой. Он еле сознавал, где он находится, и его усталый, отключившийся мозг пытался внушить ему, что вообще все это происходит во сне. Не был ли он всего три часа назад в бюро морга на Первой авеню, опознавая там израненное тело своей бывшей жены, всего в каком-то квартале от шикарного маленького французского ресторана, где обслуживали не просто клиентов, а только друзей? Была ли за его наружной дверью полиция, потому что человек, убивший Мириам, мог также попытаться проделать это с ним? Неужели все это правда? Конечно же, нет. Несомненно, сон... и, может быть, звонок вовсе не телефонный, это всего лишь автоматический будильник у постели. Как правило, он ненавидел эту треклятую штуковину... неоднократно швырял ее подальше от себя. Но в это утро он бы расцеловал ее, даже по-французски.

                Рик, однако, еще так и не проснулся до конца. Наконец, он пробормотал в трубку:

                - Хэллоу?

                - Это человек, перерезавший глотку вашей жене, - произнес бесстрастный голос, и Рик вдруг сразу очнулся. Все его робкие мечты о сновидениях вместо реальных событий молниеносно исчезли. Это был тот голос, который вам лучше слышать только во сне... но никогда - в обычной своей жизни.

                - Кто вы? - услышал Рик свой слабый испуганный голосок.

                - Спроси Тада Бомонта, кто я, - сказал мужчина. - Он все знает про это. Передай ему, что я сказал: "Ты разгуливаешь вокруг мертвых". И скажи ему, что я еще не приготовил дурацкой начинки.

                Рику послышался клик опускаемой незнакомцем трубки, секундная тишина и сигналы, что линия освободилась.

                Рик тоже опустил трубку, посмотрел на телефон и вдруг разрыдался.

 

 

                В девять часов утра Рик позвонил в контору и сообщил Фриде, что она и Джон могут идти домой - у них сегодня и до конца недели выходные дни. Фрида захотела узнать, почему, и сам Рик удивился тому, что не смог сказать ей какую-нибудь ложь или полуправду. Что-нибудь типа того, что Рик был замешан в раскрытии запутанного и серьезного преступления - скажем, воровства или растления детей. Но не не в силах и рассказывать все подробно, пока не пройдет первый шок.

                - Мириам мертва, - ответил он Фриде. - Ее убили в ее же квартире этой ночью.

                Фрида коротко вздохнула и в ужасе воскликнула:

                - Иисус Христос, Рик? Не шути так! Когда ты так шутишь, эти вещи действительно происходят!

                - Это правда, Фрида, - сказал он и снова чуть было не расплакался. И эти слезы - и те, которые он пролил в морге, и те, которые были в машине на обратном пути оттуда, и те, которые вызвал этот безумец своим звонком, и те, которые он пытался сейчас удержать - все они были только первыми. Мысли о слезах в будущем заставили его особенно остро почувствовать все свое несчастье. Мириам была шлюхой, но она была также, по-своему, сладкой шлюхой, и он любил ее. Рик закрыл глаза. Когда он открыл их, то увидел человека, глядящего на него через окно, хотя оно находилось на четырнадцатом этаже. Рик вскочил, но увидел рабочую форму на этом человеке. Мойщик стекол. Рабочий помахал рукой в своей люльке. Рик поднял руку в ответном приветствии. Казалось, его рука вдруг стала весить добрых восемь сотен фунтов, и он уронил ее на бедро почти мгновенно.

                Фрида вновь посоветовала ему не шутить, и это вызвало у него еще большую печаль. Слезы, понимал он, это только начало. Он сказал:

                - Минутку, Фрида, - и поставил телефон на пол. Он подошел к окну, чтобы задернуть занавески. Ему вполне достаточно разговаривать с Фридой на другом конце провода, не хватало еще, чтобы чертов мойщик наблюдал за ним в эту минуту, столь тягостную и неприятную. Когда он подошел к окну, человек в люльке полез в карман комбинезона, чтобы извлечь оттуда что-то. Рик вдруг почувствовал смятение. Передай ему, что я сказал... Ты разгуливаешь вокруг мертвых.

                 (Иисус Христос...)

                Мойщик развернул маленький плакат. На желтом фоне красовались черные буквы. Послание было окаймлено широко улыбающимися лицами. "НАСЛАЖДАЙСЯ ПРЕКРАСНЫМ ДНЕМ! " - гласило оно.

                Рик грустно кивнул. Наслаждайся прекрасным днем. Конечно. Он задернул занавески и вернулся к телефону.

 

 

                Когда, наконец, Рику удалось убедить Фриду, что он совсем не шутит, она сперва разразилась криками и стонами, а затем совершенно искренними рыданиями - все в конторе, да и все клиенты, даже этот тупица Оллинджер, который писал чертовски скверные научно-фантастические романы и который, очевидно, предназначил себя делу разбивания бра во всем Западном полушарии, любили Мир. И, конечно же, сам Рик вторил ее стенаниям и плачу, пока, наконец, не разъединился с Фридой. "Хорошо, по крайней мере, что я закрыл занавески, - подумал Рик.

                Через пятнадцать минут, когда Рик готовил себе кофе, он вновь вспомнил звонок того сумасшедшего. Ведь снаружи квартиры у ее дверей находятся два полицейских охранника. Какого же черта он не сказал им об этом. Почему он стал таким слабоумным?

                "Да, - подумал он, - моя жена умерла и, когда я увидел ее в морге, она выглядела, словно у нее вырос еще один рот двумя дюймами ниже подбородка. Что-то надо делать со всем этим".

                Спроси Тада Бомонта, кто я. Он все знает про это.

                Он, конечно, имел в виду телефонный звонок Таду. Однако сознание Рика все еще находилось в свободном падении, вещи приобретали новые пропорции, которые он не мог, по крайней мере сейчас, никак уловить. Да, он, конечно, позвонит Таду. Ему следует это сделать сразу же после того, как он сообщит о звонке того психопата своим охранникам.

                Он действительно все это рассказал им, чем чрезвычайно заинтересовал полицейских. Один из охранников по своей переговорной рации тут же связался с полицейским управлением и передал всю полученную информацию. Закончив разговор, он сообщил Рику, что шеф детективов приглашает его в полицию для дачи показаний по поводу этого необычного звонка. Пока Рик будет это делать, в его квартире будет сидеть их парень и подключит к телефону Рика записывающее устройство и оборудование для пеленгования его собеседников. Если, конечно, будут еще другие звонки.

                - Это вполне вероятно, - сказал второй коп Рику. - Эти психопаты просто влюблены в собственные голоса.

                - Я должен сперва позвонить Таду, - заметил Рик. - Он может быть в беде тоже. Именно так все прозвучало.

                - Мистер Бомонт находится под охраной полиции в Мэне, мистер Коули. Лучше пойдемте, ладно?

                - Однако, мне кажется...

                - Вы вполне сможете позвонить ему и из полиции. А сейчас, вы возьмете плащ?

                Поэтому Рик, смущенный и вовсе не уверенный, что все это происходит с ним наяву, позволил им увести себя.

 

 

                Когда они вернулись к квартире Рика через пару часов, один из охранников Рика, увидев дверь, внезапно нахмурился и сказал:

                - Здесь никого нет.

                - И что же? - устало спросил Рик. Он чувствовал полное изнурение и разбитость. Ему задавали великое множество вопросов, и он отвечал, как только мог, - сложная задача, поскольку лишь немногие из этих вопросов казались ему имеющими какой-то смысл.

                - Если бы ребята из связи закончили до нашего прихода, они должны были бы подождать нас.

                - Может быть, они внутри? - спросил Рик.

                - Один из них возможно, но второй должен быть здесь снаружи. Это стандартная процедура.

                Рик вынул ключи, поискал нужный и вставил его в замочную скважину. Его не волновали все эти проблемы полицейских процедур. Слава Богу, ему осталось выполнить только одно дело, оставшееся с утра.

                - Я должен перво-наперво позвонить Таду, - сказал он самому себе. Он вздохнул и чуть улыбнулся. - Еще даже не полдень, а я чувствую себя так, словно этот день никак не кончится...

                - Не делайте этого! - вдруг воскликнул один из полисменов и кинулся вперед.

                - Делайте чего... - начал было Рик, поворачивая ключ, и дверь с грохотом взорвалась облаком огня и дыма. Полисмен, чьи навыки и инстинкты сработали слишком поздно, был опознан своими близкими, а Рик Коули почти испарился. Другой полисмен, который стоял немного позади и успел нагнуться во время возгласа товарища, подвергся последующему лечению от ожогов и сотрясения мозга, а также долгому внутреннему расследованию всего этого дела. По счастливой случайности - почти волшебной - вся шрапнель от двери и стены пролетела вокруг него густым облаком, не коснувшись его тела. Он уже никогда снова не смог работать в полиции, взрыв мгновенно сделал его глухим на всю оставшуюся жизнь.

                В квартире Рика, в гостиной, лежали два трупа техников из отдела связи, которые должны были поработать с телефоном. Ко лбу одного из них кнопкой была прикреплена записка: "ВОРОБЬИ ЛЕТАЮТ СНОВА".

                Ко лбу другого было прикреплено другое послание:

                "БОЛЬШЕ ДУРАЦКОЙ НАЧИНКИ. ПЕРЕДАТЬ ТАДУ".

 

 

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СТАРК ПРИНИМАЕТ КОМАНДОВАНИЕ 

 

 

- Любой дурак с быстрыми руками может

схватить тигра за яйца, - сказал Мэшин Джеку

Холстеду. - Ты не знал этого?

Джек начал смеяться. Взгляд, которым наградил

его Мэшин, заставил его, однако, призадуматься.

- Сотри эту идиотскую ухмылку со своей рожи и

слушай меня, - сказал Мэшин. - Я сейчас даю тебе

здесь урок. Ты внимательно слушаешь?

- Да, мистер Мэшин.

- Тогда слушай и никогда не забывай об этом.

Любой дурак с быстрыми руками может схватить тигра

за яйца, но только герой сможет сжать их. Я скажу

тебе кое-что еще по этому поводу, Джек: только

герои и трусы ходят по земле. Никто больше. И я не

трус.

Джордж Старк "Путь Мэшина"

 

 

 15. НЕВЕРИЕ СТАРКА

 

 

                Тад и Лиз сидели в столь глубоком шоке, что их подавленность, казалось, была сродни ледяному испугу, от которого уже почти невозможно избавиться. Алан Пэнборн рассказывал о том, как прошли ночные и ранние утренние часы в Нью-Йорке. Майкл Дональдсон зарезан и забит до смерти в холле около своей квартиры; Филлис Майерс и два полисмена-охранника застрелены в ее доме на Вест-сайде. Ночной швейцар в доме Майерс получил удар по голове чем-то очень тяжелым, и теперь ему пытаются лечить трещину в черепе. Доктора не могут дать никаких гарантий, что он не окажется в любой миг на небесах. Швейцар того здания, где жил Дональдсон, уже мертв. Все эти убийства осуществлены самым простым бандитским способом, когда преступник просто приближается к жертвам и приканчивает их.

                Пока Алан говорил, он не раз называл убийцу Старком.

                "Он называет его правильным именем, не задумываясь об этом", подумал Тад.

                Затем он покачал головой, недовольный своей же собственной поспешностью. Ты можешь звать его как-то по-другому, но "Старк" все же намного лучше, чем "преступник" или "Мистер Х". Видимо, будет ошибкой думать по этому поводу, что шериф использует это имя по каким-то особым причинам, кроме как для удобства и ясности в этой беседе.

                - А как Рик? - спросил Тад после окончания длинного сообщения Алана Пэнборна, когда тот переводил дух.

                - Мистер Коули жив и здоров, он находится под полицейской охраной. Было только четверть десятого утра, и взрыв, убивший Рика и одного из полисменов, должен был произойти еще почти через два часа.

                - Филлис Майерс тоже была под охраной, - заметила Лиз. В большом детском манеже Уэнди уже спит, а Уильям пока еще только клюет носом. Его голова то опускается на грудь, то снова поднимается, глаза уже закрыты. Алану смешно наблюдать за этой сценой, которая напоминает поведение караульного, старающегося не заснуть на дежурстве. Но каждый подъем головы был все слабее и слабее. Наблюдая за близнецами и убрав записную книжку в карман, шериф отметил интересный факт: всякий раз, когда Уильям дергает головой, боясь бодрствовать, Уэнди ворочается во сне.

                "Заметили ли это родители? - подумал Пэнборн, а затем решил. Конечно, да".

                - Ваша правда, Лиз. Он удивил их. Полицию ведь можно удивить точно так же, как и любого человека, вы знаете это; просто предполагается, что они должны лучше реагировать на всякие неожиданности. На том этаже, где жила Филлис Майерс, несколько жильцов открывали двери квартир и выглядывали из них после выстрелов, и мы получили достаточно четкое и ясное представление о происшедшем из их показаний и осмотра места преступления. Старк притворился слепым. Он не переоделся после убийств Мириам Коули и Майкла Дональдсона, которые были... вы простите меня, но они были грязными. Он вышел из лифта, надев черные очки, купленные, наверное, в Таймс-сквере им у уличного торговца, и держа белую трость, забрызганную кровью. Бог знает, где он раздобыл эту трость для слепых, но полиция считает, что именно ею он оглушил швейцара.

                - Несомненно, он украл или отнял ее у настоящего слепого, - сказал Тад спокойным голосом. - Это не рыцарь короля Артура, Алан.

                - Явно нет. Он, видимо, прокричал, что был ограблен или, может быть, подвергся бандитскому нападению в своей квартире. В любом случае, он подобрался к ним столь быстро, что они не успели отреагировать. Это ведь была пара полицейских из патрульной автомашины, которые поснимали с себя свои ремни и торчали у двери Майерс без особой осторожности.

                - Но ведь они, несомненно, уже знали, что Дональдсон был убит, запротестовала Лиз. - Неужели даже это не смогло обеспокоить их и дать понять, что этот человек очень опасен...

                - Они также уже были в курсе того, что охрана прибыла слишком поздно, после убийства Дональдсона, - сказал Тад. - Они были слишком уверены в себе.

                - Возможно, они были слишком самоуверены, - согласился Алан. - У меня нет способов выяснить это точно. Но парни у Коули уже знают, что этот человек чрезвычайно целеустремлен, абсолютно разумен и в то же время одержим мыслью об убийстве. Их глаза открыты, а уши чутки. Нет, Тад, ваш агент в безопасности. Здесь вы можете быть спокойны.

                - Вы сказали, там были свидетели, - напомнил Тад.

                - О, да. Множество свидетелей И у квартиры Мириам Коули, и у Дональдсона, и у Майерс. Он нигде не наложил в штаны от страха. - Алан посмотрел на Лиз. - Извините.

                Она усмехнулась.

                - Я уже слыхала это раз или два ранее, Алан.

                Шериф кивнул с легкой улыбкой и снова повернулся к Таду.

                - Мое описание совпадает со свидетельскими?

                - Все в точности сходится, - сказал шериф. - Он большой, светловолосый, сильно загорелый. Поэтому назовите мне его, Тад. Дайте мне его имя. У меня теперь куда больше беспокойств, чем по одному делу Хомера Гамаша. Чертов комиссар полиции Нью-Йорка давит на меня, а Шейла Бригхем, это мой дежурный диспетчер, полагает, что я превращаюсь в звезду телеэкрана из-за столь явно возросшего ко мне внимания и интереса со всех сторон, но все же меня по-прежнему больше всего волнует Хомер. Поэтому дайте имя.

                - Я уже это сделал, - сказал Тад.

                Последовало долгое молчание; возможно, не менее десяти минут. Затем, очень тихо, Алан спросил:

                - Что?

                - Его имя - Джордж Старк, - сам Тад удивился спокойствию своего голоса, а еще более тому, что он чувствовал себя спокойным... если только спокойствие и глубокий шок не заставляют ощущать одно и то же. Но сразу убедить в истинности этого высказывания: "Вы уже знаете его имя, это Джордж Старк", было не слишком легким и благодарным делом.

                - Я не уверен, что понимаю вас, - сказал Алан после долгой паузы.

                - Конечно, понимаете, Алан, - вмешалась Лиз. Тад взглянул на нее, изумленный столь безучастным голосом. - Мой муж сказал, что его литературный псевдоним ухитрился каким-то способом ожить. Могильная плита на фотографии... что там говорилось на ней, где по идее должна была бы красоваться цитата из писания или какие-то краткие стихи, но Тад сказал репортеру: "НЕ САМЫЙ ПРИЯТНЫЙ ПАРЕНЬ". Вы помните?

                - Да, но, Лиз... - шериф посмотрел на них обоих с выражением беспомощного удивления, как будто он впервые осознал, что разговаривает с людьми, потерявшими рассудок.

                - Приберегите свои насмешки, - сказала она все тем же колючим тоном. - У вас еще будет для них достаточно времени. У вас и всех прочих. А пока же послушайте меня. Тад совсем не преувеличивал и не шутил, говоря, что Джордж Старк - не самый приятный парень. Тад, может быть, и думал, что он дурачится, но это не было просто шуткой. Я это знаю, даже если Тад этого сам еще не понял. Джордж Старк не просто не самый приятный парень, на самом деле - он ужасный парень. Он заставлял меня все более волноваться и страдать из-за каждой из четырех написанных им книг, и когда Тад наконец решил убить Старка, я поднялась в нашу спальню и расплакалась от чувства облегчения. - Она посмотрела на Тада, который не сводил с нее взгляда. Она ответила ему глазами перед тем, как продолжить. - Это правда. Я плакала. Я действительно плакала. Мистер Клоусон из Вашингтона был омерзительным мелким пресмыкающимся, но он принес нам большую пользу, может быть, самую большую за все годы нашей семейной жизни, и потому мне жаль, что он мертв, намного больше, чем жаль других.

                - Лиз, я не думаю, что вы действительно хотите сказать...

                - Не говорите мне, что я хочу или не хочу сказать, - ответила она.

                Алан вздохнул. Ее голос оставался ровным и достаточно негромким, чтобы не разбудить Уэнди или вызвать более энергичные подъемы головы Уильяма перед тем, как он уляжется на своей половине манежа и заснет вслед за сестрой. Алан почувствовал, что если бы не дети, он обязательно услышал бы более громкий голос. Может быть, даже голос, повернутый на всю катушку.

                - Таду есть что сказать вам. Вам следует очень внимательно выслушать его, Алан, и попробовать хотя бы проверить или поверить его словам. Потому что иначе этот человек - кто бы он ни был - будет продолжать убивать, пока не дойдет до последней строчки в своем списке мясника. У меня есть некоторые сугубо личные причины не желать продолжения этого кошмара. Видите ли, я думаю, что и Тад, и я, и наши дети тоже могут находиться в таком списке.

                - Хорошо. - Голос Алана звучал спокойно, хотя его мысли скакали в сумасшедшем темпе. Он делал большие усилия, чтобы подавить в себе раздражение от несбывшихся ожиданий, даже злость, а может и удивление, и попытаться рассмотреть эту сумасшедшую идею возможно более четко и объективно, насколько это было возможно. Не было, конечно, вопроса, истинна или ошибочна вся эта гипотеза - она, несомненно, была за пределами разумной мысли - но удивляло, почему они столь сильно беспокоились насчет целесообразности этого рассказа. Было ли это вызвано стремлением скрыть какие-то вымышленные сложности при осуществлении убийств? А может, что-то еще? Возможно ли, что они верили во все это? Казалось настолько диким, что пара хорошо образованных и рационально мыслящих людей - во всяком случае, до нынешнего разговора - могла бы поверить в это, но от них по-прежнему не исходил тот самый аромат, по которому шериф безошибочно мог уловить лгущих ему людей. Этого не было ни в первый его визит сюда, ни во все последующие. "Сознательно лгущих", - поправил себя шериф. - Продолжайте, Тад.

                - Ладно, - сказал Тад. Он нервно прокашлялся и встал. Его рука потянулась к карману на груди, и Тад с изумлением понял, что машинальный жест был связан с давно изжитой им привычкой: достать сигареты, которые он не курил уже многие годы. Он засунул руки в карманы брюк и взглянул на Алана Пэнборна с тем выражением, каковое должно было бы у него появиться на лице, узрей Тад в своем кабинете неожиданного визитера.

                - Здесь происходит что-то очень странное. Нет, более чем странное. Это ужасно и необъяснимо, но это действительно происходит. И оно началось, как я полагаю, когда мне было всего одиннадцать лет.

 

 

                Тад рассказал обо всем: о головных болях в детстве, о пронзительных криках и о сводящих с ума видениях стай воробьев, служивших предвестниками приступов, и о возвращении в его сознание этих воробьев совсем недавно. Он показал Алану страницу рукописи с надписью поперек ее черным карандашом: "ВОРОБЬИ ЛЕТАЮТ СНОВА". Он рассказал о том ужасном приступе, который перенес в своей рабочей комнате в университете, и что он смог записать тогда (насколько это сейчас помнилось) на обороте заказного бланка. Он объяснил, что он потом сделал с этим бланком, и попытался описать свой страх и ужас, вызвавшие его стремление как можно скорее уничтожить написанное.

                Лицо Алана оставалось бесстрастным.

                - Помимо всего, - закончил Тад, - я знаю, что это Старк. Здесь. - Он сжал кулак и постучал по груди.

                Алан Пэнборн ничего не говорил несколько секунд. Он начал крутить свое обручальное кольцо на среднем пальце левой руки, и эта процедура, казалось, целиком увлекла его.

                - Вы потеряли в весе после женитьбы, - спокойно сказала Лиз. - Если вы не подгоните кольцо по размеру, то однажды потеряете его, Алан.

                - Да, думаю, что это так. - Он поднял голову и взглянул на Лиз. Пока он говорил, случилось так, что Тад на несколько минут вышел из комнаты в поисках чего-то, и только они двое остались там. - Ваш муж позвал вас в кабинет и показал вам то первое послание из мира духов, сразу же как я уехал... верно?

                - Единственное привидение , которое я наверняка знаю и много раз видела - это склад ликера в миле ниже по дороге, - спокойно сказала Лиз, - но он действительно показал мне эту запись после того, как вы уехали, это верно.

                - Сразу после моего ухода?

                - Нет, мы укладывали детей спать, а потом, когда уже сами собирались ложиться, я спросила Тада о том, что он скрывает от меня.

                - Между тем моментом, когда я уехал, и временем, когда он рассказал вам о затемнениях сознания и звуках птичьих голосов, были ли какие-нибудь периоды, когда он находился вне поля вашего зрения? То есть, было ли у него время, чтобы он мог подняться в кабинет и написать эту фразу, вот что я подразумеваю.

                - Я не могу быть здесь уверенной в чем-либо, - ответила Лиз. - Мне думается, что мы были все время вместе, но я не могу этого утверждать с полной уверенностью. Да и вряд ли это будет решающим, если даже я скажу, что он никогда не выпадал из поля моего зрения, так ведь?

                - Что вы подразумеваете, Лиз?

                - Я подразумеваю, вы тогда решите, что я также лгу, верно?

                Алан глубоко вздохнул. Это был единственный ответ, если таковой и вообще требовался.

                - Тад не лжет здесь ни в чем.

                Алан кивнул.

                - Я ценю вашу прямоту, и поскольку вы не можете с уверенностью утверждать, что Тад не покидал вас хотя бы на пару минут, я не могу обвинить вас во лжи. Я рад этому. Вы все же допускаете такую возможность, и, я думаю, вы также допустите, что альтернатива подобной возможности выглядит просто дикой.

                Тад прислонился к камину, его глаза переходили справа налево и обратно, словно у зрителя на теннисном матче. Шериф не сказал чего-то нового, из того, чего сам Тад не предвидел уже заранее, напротив, Алан Пэнборн действовал очень деликатно, пытаясь обнаружить несообразности в его рассказе. И все же Тад ощущал горькое разочарование... почти сердечную боль. Надежда, что Алан все же поверит - может быть, чисто инстинктивно, но поверит - оправдалась в той же степени, как возможные чудодейственные препараты от всех болезней в аптечных пузырьках и бутылочках.

                - Да, я допускаю такую возможность, - спокойно сказала Лиз.

                - А что касается происшедшего с Тадом в его факультетской служебной комнате... ведь нет никаких свидетелей ни его приступа, ни того, что он записал тогда. Ведь он даже не рассказал вам о нем, пока не позвонила миссис Коули, верно?

                - Нет. Он не рассказал.

                - А потому... - Шериф пожал плечами.

                - У меня есть к вам вопрос, Алан.

                - Да, я слушаю.

                - Зачем лгать Таду? Что он может выиграть этим?

                - Я не знаю. - Алан взглянул на нее с полной искренностью. - Он может и сам не знать этого. - Он бегло взглянул на Тада, затем снова посмотрел на Лиз. - Он может даже и не знать, что он сейчас лжет. Это очень просто: я не могу принять все услышанное на веру, любому офицеру полиции нужны, прежде всего, сильные доказательства. А здесь их нет.

                - Тад рассказывал правду обо всем этом. Я понимаю, все сказанное вами имеет веские основания, но все же мне очень хочется, чтобы вы поверили также в истинность всего услышанного здесь. Я отчаянно желаю этого. Видите ли, я ведь жила с Джорджем Старком. И я знаю, как Тад почти превратился в него, пока время шло. Я расскажу вам нечто, не попавшее в журнал "Пипл". Тад начал говорить о том, что хочет избавиться от написания следующих двух книг Старка еще перед предпоследним романом...

                - Трех, - спокойно поправил Тад со своего места у камина. Его жажда закурить превратилась прямо-таки в какое-то наваждение. - Я начал говорить об этом уже после первого романа Старка.

                - О'кей, трех. В журнальной статье говорится так, словно эта идея пришла совсем недавно, но это неправильно. Об этом я и хочу сейчас вам рассказать. Если бы не появился Фредерик Клоусон и не заставил моего мужа действовать решительно, я думаю, что Тад и поныне только все еще собирался избавиться от своего литературного двойника. Это напоминает обещания алкоголика или наркомана, которые он дает семье и друзьям, что с завтрашнего дня прекращает пить или принимать наркотики... или с послезавтрашнего... или еще через день.

                - Нет, - запротестовал Тад. - Не совсем так. Церковь - та, но не та церковная скамья.

                Он подождал немного, нахмурившись и занимаясь не просто обдумыванием. Он концентрировался. Алан окончательно расстался с подозрениями, что они пытаются его обмануть или как-то использовать в нечестных целях. Они не пытались взять его измором в попытке убедить его, или даже самих себя, но только старались разъяснить, как все это произошло... точно так же, как люди пытаются описать пожар уже много позже того, как он погас.

                - Слушайте, - наконец произнес Тад. - Давайте забудем на некоторое время все эти затемнения сознания, воробьев и предвидение событий - были они или нет. Если это понадобится, вы можете поговорить с моим доктором, Джорджем Хьюмом обо всех симптомах. Может быть, результаты вчерашнего обследования моей головы покажут что-то странное и необычное, но даже если и нет, вполне возможно, что врач, оперировавший меня в далеком детстве, все еще жив и способен вспомнить об этом случае в его практике. Вполне возможно, он знает нечто, могущее пролить хотя бы немного света на всю нашу историю. Я не помню его имени, но я уверен, что оно записано в моей медицинской карте. Но сейчас все это медицинское дерьмо побоку.

                Эти слова почти окончательно сбили с толку Алана... если бы Тад хотел лгать, то никогда бы не стал так действовать. Некоторые сумасшедшие делают подобные вещи, но они достаточно сумасшедшие, чтобы тут же забыть о том, что сами сперва выдумали, поскольку сами действительно начинают верить в физическое существование своих фантазий и потом могут говорить только об этих вещах. А как же Тад? Голова шерифа начала трещать.

                - Ладно, - сказал Алан Пэнборн, - если в