Флетчера привели в комнату смерти. Он это понял, как только открылась дверь. Серый линолеум, белые стены, с темными пятнами, возможно, крови, потому что кровь, безусловно, лилась в этой комнате. Лампы под потолком, забранные в проволочные клетки. Посреди - длинный деревянный стол, за которым сидели три человека. Перед столом - стул, ожидающий Флетчера. Рядом со стулом небольшой столик на колесиках. На нем какой-то предмет, под наброшенным куском материи. Так скульптор может закрывать свою незавершенную работу.

      Флетчера то ли подвели, то ли подтащили к приготовленному для него стулу. Его шатало в цепких руках охранника, и он позволял себе шататься. Если он выглядел более изумленным, более потрясенным случившимся, чем на самом деле, его это вполне устраивало. Он полагал, что его шансы покинуть подвал министерства информации один или два к тридцати, причем этот прогноз следовало назвать оптимистичным. Но, какими бы они ни были, Флетчер не собирался уменьшать их, показав, что паника не застилает туманом мозг и он способен адекватно оценивать ситуацию. Заплывший глаз, раздувшийся нос, разбитая нижняя губа помогали создавать видимость охватившего его безумного страха. Как и корочка крови, темно-красная бородка, запекшаяся на подбородке. Одно Флетчер знал точно: если он покинет эту комнату, остальные, охранник и трибунальная тройка, сидящая за столом, умрут. Газетный репортер, ранее он никого не убивал, кроме ос и комаров, но отдавал себе отчет: ради того, чтобы выйти отсюда, убьет не задумываясь. Он думал о своей сестре, прогуливающейся по католической миссии. Он думал о своей сестре, тело которой плыло по реке с испанским названием. Он думал о том, как в полдень солнечные лучи играли на поверхности воды, как ярко сверкала она под этими лучами. Они подошли к стулу. Охранник с такой силой усадил на него Флетчера, что тот едва не свалился вместе со стулом на пол.

      - Эй, осторожнее, несчастные случаи нам не нужны, - подал голос один из мужчин, сидевших за столом. Эскобар. К охраннику он обращался на испанском. Слева от Эскобара сидел мужчина. Справа - женщина. Оба худощавые. В отличие от жирного и лоснящегося, как дешевая свеча, Эскобара. Прямо таки киношного мексиканца. Он занимал пост министра информации и иногда в вечернем выпуске новостей сообщал на английском прогноз погоды. Если он появлялся на экранах телевизоров, то обязательно получал письма поклонниц. В костюме он не выглядел сальным. Просто упитанным. Флетчер все это знал. Он написал об Эскобаре три или четыре статьи. Колоритная личность. И при этом, судя по слухам, палач, обожавший пытать людей. "Центрально-Американский Гиммлер", - подумал Флетчер, с удивлением открыв для себя, что чувство юмора не покидает человека и в состоянии ужаса.

      - Наручники? - спросил охранник, тоже на испанском, поднял пару пластмассовых наручников. Флетчер изо всех сил пытался сохранить на лице полную безучастность. Если они надели на него наручники, он мог бы забыть об одном шансе из тридцати. Даже об одном из трехсот.

      Эскобар повернулся к женщине справа. Очень темная кожа, в черных волосах седые пряди. Зачесанные назад, волосы широкими волнами уходили от лба на затылок. Волосы напомнили Флетчеру Эльзу Ланкестер из "Невесты Франкенштейна". Он ухватился за это сходство с неистовством, близком к панике, как раньше хватался за яркий свет, отражавшийся от поверхности реки, за образ смеющейся сестры, идущей с подругами к воде. Он жаждал образов - не идей. Образы становились здесь роскошью. А идеи тут не требовались. В таком месте в голову могли прийти только ошибочные идеи.

      Женщина коротко кивнула Эскобару. Флетчер видел ее в здании министерства, всегда в бесформенных платьях, вроде того, в котором она сейчас сидела за столом. Обычно, рядом с Эскобаром, из чего Флетчер сделал вывод, что она - его секретарь, личный помощник, может, даже биограф... видит Бог, у таких людей, как Эскобар, самомнение достаточно велико, чтобы завести биографа. Теперь же Флетчер задался вопросом, а не все ли с точностью наоборот? Уж не она ли его босс?

      В любом случае, кивок определил позицию Эскобара. Поворачиваясь обратно к Флетчеру, он улыбался. Заговорил на английском.

      - Что за глупость, убери их. Мистер Флетчер пришел сюда лишь для того, чтобы помочь нам кое в чем разобраться. В самом скором времени он вернется в свою страну, но... - Эскобар глубоко вздохнул, чтобы показать, как он сожалеет об этом, - ...пока он - наш почетный гость.

      "Нам совершенно не нужны эти вонючие наручники", - подумал Флетчер.

      Женщина, выглядевшая, как сильно загоревшая невеста Франкенштейна, наклонилась к Эскобару и что-то ему зашептала, прикрыв рот рукой. Эскобар кивал, продолжая улыбаться.

      - Разумеется, Рамон, если наш гость попытается выкинуть какой-нибудь фортель или поведет себя агрессивно, тебе придется умерить его прыть, - он загоготал, картинный, телевизионный смех, потом повторил все по-испански, чтобы Рамон понял его так же хорошо, как и Флетчер. Рамон с серьезным видом кивнул, повесил наручники на ремень и отступил назад, за пределы периферийного зрения Флетчера.

      Эскобар сосредоточил все внимание на Флетчере. Из кармана яркой красно-зеленой гуайаверы достал красно-белую пачку: "Мальборо", сигареты, которым отдает предпочтение население стран Третьего мира.

      - Закурите, мистер Флетчер?

      Флетчер потянулся к пачке, которую Эскобар положил на край стола, потом отдернул руку. Он бросил курить три года тому назад, и полагал, что вновь вернется к этой дурной привычке, если ему удастся выбраться отсюда, а также наляжет на виски, но в данный момент он вполне мог обойтись без сигареты. Он лишь хотел, чтобы они увидели, как трясутся его пальцы.

      - Может, позже. Сейчас сигарета может...

      Может что? Эскобара сие не интересовало. Он понимающе кивнул и оставил красно-белую пачку на том же месте, краю стола. А Флетчер внезапно увидел себя, остановившегося у газетного киоска на Сорок третьей улице и покупающего пачку "Мальборо". Свободный человек, покупающий сладкую отраву на улице Нью-Йорка. Он сказал себе, что обязательно это проделает, если выберется отсюда. Проделает точно так же, как некоторые люди совершают паломничество в Рим или Иерусалим после излечения от рака или восстановления зрения.

      - Люди, которые вот так обошлись с вами, - не слишком чистая рука указала на лицо Флетчера, - получили дисциплинарное взыскание. Не слишком строгое, да и я не собираюсь извиняться перед вами. Эти люди - патриоты, как и мы все. Как и вы, мистер Флетчер, не так ли?

      - Полагаю, что да, - его дело - казаться испуганным, жаждущим угодить, готовым на все, лишь бы выбраться отсюда живым. А дело Эскобара успокоить сидящего на стуле мужчину, убедить его, что заплывший глаз, распухший нос, разбитая губа, шатающийся зуб ничего не значат; недоразумение, которое вскоре будет исправлено, после чего журналист обретет свободу. Они не жалели сил, пытаясь провести друг друга, даже здесь, в комнате смерти.

      Эскобар перевел взгляд на охранника Рамона, что-то быстро протараторил на испанском. Флетчер недостаточно хорошо знал язык, всего не понял, но почти пять лет, проведенные в этой говняной столицы значительно обогатили его лексикон. Испанский не относился к числу самых сложных языков, о чем, несомненно знали и Эскобар, и его соседка, Невеста Франкенштейна.

      Эскобар спросил, запакованы ли вещи Флетчера и выписан ли он из отеля "Великолепный". "Si". Эскобар хотел знать, стоит или у здания министерства информации автомобиль, чтобы отвезти мистера Флетчера в аэропорт после окончания допроса. "Si", - за углом, на улице Пятого мая.

      Эскобар глянул на Флетчера.

      - Вы понимаете, о чем я его спрашиваю? - понимаете прозвучало у Эскобара как помимаете, и Флетчер опять подумал о появлении Эскобара на телеэкране. "Низкое павление? Какое низкое павление? На хрен нам не нужно низкое павление".

      - Я спрашивал, выписались ли вы из вашего номера, хотя по прошествии стольких лет вы, скорее, считаете его своей квартирой, так? И ждет ли автомобиль, чтобы отвезти вас в аэропорт после того, как мы закончим наш разговор, - только на испанском слова "разговор" он не произносил.

      - Д-да? - голос такой, будто он не может поверить своему счастью. Во всяком случае, Флетчер надеялся, что именно так будет истолкован его ответ.

      - Вы улетите первым же рейсом "Дельты" в Майами, - пояснила ему Невеста Франкенштейна. Говорила она без малейшего испанского акцента. - Паспорт отдадут вам, как только самолет приземлится в Америке. Вам не причинят здесь вреда, мистер Флетчер, не задержат ни на одну лишнюю минуту, если, конечно, вы ответите на наши вопросы, но все равно депортируют, это однозначно. Вышибут. Пинком под зад.

      А ведь она хитрее и умнее Эскобара. Флетчеру оставалось только удивляться, как он мог держать ее за секретаря министра информации. "И ты еще называешь себя репортером", - укорил он себя. Разумеется, будь он просто репортером, корреспондентом "Таймс" в Центральной Америке, не сидел бы сейчас в подвале министерства информации, где пятна на стенах подозрительно напоминали засохшую кровь. Он перестал быть репортером примерно шестнадцать месяцев тому назад, когда впервые встретился с Нунесом.

      - Я понимаю.

      Эскобар достал из пачки сигарету. Прикурил от золотой зажигалки "Зиппо". В боковой поверхности зажигалки поблескивал искусственный рубин.

      - Вы готовы помочь нам в нашем расследовании, мистер Флетчер?

      - А разве у меня есть выбор?

      - Выбор есть всегда, но я думаю, что ваше пребывание в нашей стране слишком уж затянулось, да? Вы живете у нас пять лет?

      - Около того, - ответил Флетчер, подумав: "Чего я должен бояться, так это своего желания поверить им. Это же естественно, взять и поверить, и, наверное, также естественно сказать правду... особенно после того, как мужчины, от которых пахло пережаренными бобами, схватили тебя около любимого кафе и разукрасили физиономию... да только если ты сообщишь им все, что они хотят знать, тебе это не поможет. За это соломинку хвататься нельзя, от этой идеи в комнате смерти толку нет. Их слова ничего не значат. Что значит, так это агрегат на столике на колесах, агрегат под тряпкой. Что значит, так это человек, который до сих пор не произнес ни слова. И, разумеется, пятна на стенах".

      Эскобар наклонился вперед, лицо стало серьезным.

      - Вы не станете отрицать, что последние четырнадцать месяцев передавали некую информацию некому Томасу Эррере, от которого она, в свою очередь, поступала к коммунисту-мятежнику Педро Нунесу?

      - Нет, - ответил Флетчер, - я не стану этого отрицать, - чтобы адекватно играть свою роль в этом спектакле, спектакле, определяемом разницей между значениями слов разговор и допрос, сейчас ему следует вилять хвостом, пытаться все объяснить. Как будто кому-то в истории человечества удавалось выиграть политический спор в такой вот комнате. Но он и не собирался спорить, отнюдь. - Хотя продолжалось это чуть дольше. Я думаю, года полтора.

      - Возьмите сигарету, мистер Флетчер, - Эскобар выдвинул ящик и достал папку.

      - Пока не хочу. Благодарю.

      - Хорошо, - у Эскобара получилось, естественно, корошо. Когда он выступал в выпуске новостей, парни в пультовой иной раз проецировали женщину в бикини на карту погоды. Увидев ее, Эскобар смеялся, махал руками, хлопал себя по груди. Телезрителям это нравилось. Смешно. Совсем, как корошо.

      Эскобар открыл папку, зажав сигарету губами точно по центру рта, так что дым поднимался ему в глаза. Именно так, Флетчер видел, курили на уличных углах старики, в соломенных шляпах, сандалиях, мешковатых белых штанах. Теперь Эскобар улыбался, не разжимая губ, чтобы сигарета не упала на стол, но все равно улыбался. Он достал из папки глянцевую черно-белую фотографию, пододвинул к Флетчеру.

      - Вот ваш друг Томас. Выглядит не очень, не так ли?

      Лицо взяли крупным планом. Глядя на него, Флетчер вспомнил фотографии знаменитого фотокора сороковых и пятидесятых годов, который называл себя Виджи. Ему предложили взглянуть на портрет мертвеца. Вспышка отразилась в широко раскрытых глазах, вдохнула в них жизнь. Крови не было, только отметина от удара и никакой крови, но одного взгляда хватало, чтобы понять: человек мертв. Волосы причесаны, даже видны следы от зубьев расчески, в глазах огоньки, но огоньки отраженные. Так что ясно, человек мертв.

      Отметина располагалась на левом виске, закругленная с одной стороны, как комета, напоминающая пороховой ожог, но пулевое отверстие отсутствовало, как и кровь, и череп не изменил форму. Пуля, выпущенная из пистолета малого калибра, даже двадцать второго, при выстреле в упор, когда остается пороховой ожог, деформировала бы череп.

      Эскобар взял фотографию, положил в папку, закрыл ее и пожал плечами, как бы говоря: "Видите? Видите, как бывает?" Когда он пожимал плечами, пепел с сигареты упал на стол. Пухлой рукой Эскобар небрежно смахнул его на серый линолеум.

      - В принципе, мы не хотели тревожить вас, - продолжил Эскобар. - Зачем? Страна у нас маленькая. Мы - маленькие люди в маленькой стране. "Нью-Йорк таймс" - большая газета в большой стране. У нас, разумеется, есть гордость, но есть и... - Эскобар постучал пальцем по виску. - Понимаете?

      Флетчер кивнул. Перед его глазами стояло лицо Томаса, Даже после того, как Эскобар убрал фотографию в папку, он мог видеть Томаса, его расчесанные черные волосы. Он ел еду, приготовленную женой Томаса, сидел на полу и смотрел мультфильмы с самым маленьким ребенком Томаса, девочкой лет пяти. Мультфильмы про Тома и Джерри, с текстом на испанском.

      - Мы не хотели тревожить вас, - повторил Эскобар. Сигаретный дым разделялся на фоне его лица и клубился вокруг ушей, - но долго наблюдали за вами. Вы нас не видели, возможно, потому, что вы такой большой, а мы такие маленькие, но мы наблюдали. Мы поняли, что Томас знает то, что известно вам, поэтому занялись им. Старались заставить его поделиться своими знаниями, чтобы не тревожить вас, но он отказался. Наконец, мы попросили Хайнца разговорить его. Хайнц, покажи мистеру Флетчеру, как ты пытался разговорить Томаса, когда Томас сидел на том месте, где сейчас сидит мистер Флетчер.

      - Я могу это сделать, - по-английски Хайнц говорил с гнусавым нью-йоркским акцентом. Огромную лысину обрамлял венчик волос. Он носил маленькие очки. Если Эскобар выглядел как киношный мексиканец, женщина - как Эльза Ланкестер в "Невесте Франкенштейна", то Хайнц - как актер в рекламном ролике, который объяснял, почему "Экседрин" лучшее средство от головной боли. Он вышел из-за стола, подошел к столику на колесах, заговорчески посмотрел на Флетчера и сдернул накидку.

      Под ней стоял какой-то прибор, с дисками и лампочками, ни одна из них не горела. Флетчер поначалу подумал, что это детектор лжи, логичное предположение, но перед очень уж простым пультом управления лежал какой-то предмет с резиновой рукояткой, соединенный с боковой поверхностью прибора толстым черным проводом. Предмет этот напоминал стило или перьевую ручку. Перо, правда, отсутствовало. Заканчивался предмет тупым стальным наконечником.

      На полке под прибором стоял автомобильный аккумулятор фирмы "DELCO". От клемм аккумулятора провода тянулись к заднему торцу прибора. Нет, не детектор лжи. Хотя эти люди могли считать его таковым.

      Хайнц говорил энергично, чувствовалось, что ему нравиться рассказывать о том, чем он тут занимается.

      - В действительности все очень просто. Это модификация устройства, которое используют неврологи при лечении электрошоком пациентов, страдающих униполярным неврозом. Только у этого прибора разряд гораздо сильнее. Я обнаружил, что боль второстепенна. Большинство людей даже не помнят боли. Что заставляет их говорить, так это отвращение к процессу. Наверное, это можно назвать атавизмом. Со временем я надеюсь написать об этом статью.

      Хайнц поднял стило за изолированную резиновую рукоятку, подержал на уровне глаз.

      - Этим можно прикоснуться к конечностям, к торсу, к половым органам... но можно вставить в то место... уж простите за грубость... куда не заглядывает солнце. Человек, внутри которого электризовали говно, никогда этого не забывает, мистер Флетчер.

      - Вы проделали это с Томасом?

      - Нет, - Хайнц осторожно положил стило перед генератором. - Он получил разряд половинной мощности в руку, чтобы понял, с чем имеет дело, а поскольку он все равно отказался говорить об Эль Кондоре...

      - Это лишнее, - вмешалась Невеста Франкенштейна.

      - Извините. Поскольку он все равно отказывался отвечать на интересующие нас вопросы, я приставил эту волшебную палочку к его виску и он получил еще один разряд. Половинной мощности, ни на йоту больше, прибор очень точный. Но у него начался припадок и он умер. Я думаю, он был эпилептиком. Он страдал эпилепсией, мистер Флетчер? Вы не знаете?

      Флетчер покачал головой.

      - Тем нее менее, я думаю, причина в этом. Вскрытие показало, что сердце у него здоровое, - Хайнц сложил руки с тонкими, длинными пальцами на груди и повернулся к Эскобару.

      Эскобар вытащил сигарету изо рта, глянул на нее, бросил на серый линолеум, растоптал. Потом посмотрел на Флетчера и улыбнулся.

      - Все это, разумеется, очень грустно. Теперь я задам вопросы вам, мистер Флетчер. Многие из них, скажу об этом честно и откровенно, из тех, на которые отказался ответить Томас Эррера. Надеюсь, вы не откажетесь, мистер Флетчер. Вы мне нравитесь. Держитесь с достоинством, не плачете, не молите о пощаде, не надули в штаны. Вы мне нравитесь. Я знаю, вы делаете только то, во что верите. Это патриотизм. Вот я и говорю вам, друг мой, будет лучше, если вы быстро и честно ответите на мои вопросы. Мы же не хотите испытать на себе действие машины Хайнца.

      - Я же сказал, что помогу вам, - ответил Флетчер, понимая, что смерть ближе, чем лампы под потолком, за проволочным ограждением. А боль, к сожалению, еще ближе. А как близко Нунес, Эль Кондор? Ближе, чем думали эти трое, но недостаточно близко, чтобы спасти его. Если бы Эскобар и Невеста Франкенштейна подождали еще два дня, может, двадцать четыре часа... но не подождали, и вот он здесь, в комнате смерти. Пришла пора посмотреть, из какого материала он сделан.

      - Вы сказали, и хотелось бы, чтобы ваши слова не разошлись с делом, - отчеканила женщина. - Мы здесь не для того, чтобы валять дурака, gringo.

      - Я знаю, - дрожащим голосом ответил Флетчер.

      - Я думаю, вам пора закурить, - заметил Эскобар, а когда Флетчер помотал головой, взял сигарету, закурил, о чем-то задумался. Наконец, вскинул глаза на Флетчера. Сигарета, как и в прошлый раз, находилась по центру рта. - Нунес появится скоро? - спросил он. - Как Зорро в том фильме?

      Флетчер кивнул.

      - Как скоро?

      - Я не знаю, - Флетчер помнил о том, что Хайнц стоит рядом с его адской машиной, скрестив руки на груди, готовый в любой момент продолжить разговор об особенностях боли. Помнил он и о Рамоне, стоявшем справа, на границе периферийного зрения. Он не видел, но догадывался, что рука Рамона лежит на рукоятке револьвера. И тут последовал второй вопрос.

      - Когда это случится, он нападет на гарнизон Эль Кандидо в горах, на гарнизон в Сан-Терезе или сразу войдет в столицу?

      - На гарнизон в Сан-Терезе, - ответил Флетчер.

      "Он сразу пойдет на столицу, - сказал ему Томас, пока его жена и младшая дочь, сидели на полу, смотрели мультфильмы и ели попкорп из белой миски с синей полосой на ободке. Флетчер помнил синюю полосы. И сейчас отчетливо ее видел. Флетчер помнил все. - Он ударит в самое сердце. Нечего размениваться по мелочам. Он ударит в самое сердце, как человек, который хочет убить вампира".

      - Он не попытается захватить телецентр? - спросил Эскобар. - Или государственную радиостанцию?

      "Прежде всего радиостанцию на Сивил-Хилл, - говорил Томас под музыку мультфильма. Теперь показывали Роудраннера, черепашку, которая в облачке пыли в последний момент всегда убегала от Койота, к каким бы хитростям не прибегал тот, чтобы ее поймать.

      - Нет, - ответил Флетчер. - Мне передавали, что Эль Кондор сказал: "Пусть балаболят".

      - У него есть ракеты? Земля-воздух? Противовертолетные?

      - Да, - тут он говорил правду.

      - Много?

      - Не очень, - уже не вся правда. У Нунеса больше шестидесяти ракет. А вертолетов у правительства - только двенадцать. Старые русские вертолеты, на которых много не налетаешь.

      Невеста Франкенштейна похлопала Эскобара по плечу. Эскобар наклонился к ней. Она зашептала, не прикрывая рта. Могла не прикрывать, потому что губы едва шевелились. У Флетчера такое ассоциировалось с тюрьмами. Сам он в тюрьме никогда не сидел, но фильмы о ней видел. Когда Эскобар зашептал в ответ, он поднял пухлую руку, чтобы прикрыть рот.

      Флетчер наблюдал за ним и ждал, зная, что женщина обличает его во лжи. Скоро у Хайнца появится новый материал для его статьи "Некоторые предварительные наблюдения об использовании и последствиях электризации говна субъектов, упорствующих на допросах". Флетчер осознал, что ужас создал внутри него две новые личности, по меньшей мере, две, суб-Флетчеров, которые очень настойчиво пытались навязать ему свое, далекое от реальности мнение в части дальнейшего развития событий и его поведения. Одну личность Флетчер классифицировал как печального оптимиста, вторая могла предложить только печаль. Печальный оптимист, мистер Может-Они-Пойдут-На-Это, убеждал Флетчера, что они, возможно, собираются его отпустить, что за углом, на улице Пятого мая, возможно, стоит автомобиль, что завтра утром, возможно, он приземлится в Майами, испуганный, но живой, и происходящее сейчас будет вспоминаться, как дурной сон.

      Вторую личность, предающуюся печали, звали мистер Даже-Если-Я-Это-Сделаю. Флетчер мог бы удивить их, обострив ситуацию. Его бы избили, зато они бы заткнулись, так что да, он мог их удивить.

      "Но Рамон застрелит меня, даже если я успею схватить Эскобара за горло".

      А если ему наброситься на Рамона? Попытаться завладеть револьвером? Сложно, но реально. Охранник толстый, толще Эскобара как минимум на тридцать фунтов, дышит со свистом.

      "Эскобар и Хайнц набросятся на меня до того, как я выстрелю".

      И женщина, скорее всего, тоже. Она говорила, не шевеля губами. Возможно, владела приемами дзюдо, карате или тэквандо. А если он застрелит их всех и выберется из комнаты?

      "Даже если выберусь, везде охранники. Они услышат выстрелы и сбегутся в подвал".

      Разумеется, в таких комнатах хорошая звукоизоляция, по понятным причинам, но даже если он поднимется лестнице из подвала, выйдет из здания на улицу, это будет только начало. И Мистер Даже-Если-Я-Это-Сделаю будет все время бежать вместе с ним, каким бы длинным ни был этот забег.

      Но главное заключалось в том, что ни мистер Может-Они-Пойдут-На-Это, ни мистер Даже-Если-Я-Это-Сделаю не могли ему помочь. Они только отвлекали, являли собой иллюзии, созданные его мечущимся в поисках выхода разумом. С тем же успехом он мог придумать и третьего суб-Флетчера, мистера Может-Я-Сумею, и узнать его мнение. Все равно терять нечего. От него сейчас требовалось только одно: убедить своих палачей в том, что он об этом не подозревает.

      Эскобар и Невеста Франкенштейна наговорились. Эскобар сунул сигарету в рот и грустно улыбнулся Флетчеру.

      - Amigo, вы лжете.

      - Нет, - ответил Флетчер. - Зачем мне лгать? Или вы думаете, что я не хочу выбраться отсюда?

      - Мы понятия не имеем, почему вы лжете, - женщина пристально смотрела на него. - Мы понятия не имеем, почему вы вообще взялись помогать Нунесу. Некоторые говорили об американской наивности, я не сомневаюсь, она сыграла свою роль, но дело не только в этом. Впрочем, теперь это не важно. Я думаю, пора продемонстрировать нашу машину в действии. Хайнц?

      Улыбаясь, Хайнц повернулся к своему агрегату и повернул рубильник. Раздалось мерное гудение, словно прогревался старый ламповый радиоприемник, вспыхнули три зеленых лампочки.

      - Нет, - Флетчер попытался вскочить, думая, что он хорошо имитирует панику. А почему нет? Он же запаниковал, или почти запаниковал. Конечно же, мысль о том, что Хайнц прикоснется к нему эти стальным дилдо вызывала ужас. Но другая его часть, хладнокровная и расчетливая, знала, что ему придется выдержать хотя бы один электрический разряд. Конечно же, цельного плана у него еще не было, но для его реализации предстояло выдержать хотя бы один электрический разряд. Мистер Может-Я-Сумею на этом настаивал.

      Эскобар кивнул Рамону.

      - Вы не можете этого сделать, я - американский гражданин и корреспондент "Нью-Йорк таймс", люди знают, где я.

      Тяжелая рука опустилась на его левое плечо, усаживая на стул. В тот же самый момент ствол револьвера глубоко вошел в его правое ухо. От боли перед глазами Флетчера появились яркие точки, яростно заплясали. Он закричал, но как-то приглушенно. Потому что ему заткнули одно ухо. Да, да, заткнули одно ухо.

      - Вытяните руку, мистер Флетчер, - приказал Эскобар. Он улыбался, не вынимая сигарету изо рта.

      - Правую руку, - уточнил Хайнц. Стило он держал за резиновую рукоятку, как карандаш, его машина гудела.

      Флетчер ухватился за край сидения стула правой рукой. Он уже не знал, играл он свою роль или нет: грань, разделяющая игру и панику, исчезла.

      - Делайте, что вам говорят, - руки женщины лежали на столе, она наклонилась вперед, глаза горели мрачным огнем. - Делайте, или я не отвечаю за последствия.

      Флетчер начал разжимать пальцы, но, прежде чем успел поднять и вытянуть руку, Хайнц шагнул к нему и ткнул тупом наконечником стило в тыльную сторону ладони левой руки. Должно быть, он сразу нацелился на левую руку: она находилась с его стороны.

      Что-то треснуло, негромко, как сломанная сухая ветка, и пальцы левой руки Флетчера сжались в кулак, так крепко, что ногти впились в ладонь. А потом пляшущая боль побежала вверх по руке, от запястья к предплечью, отставленному локтю, плечу, и дальше, к шее, деснам. Он ее почувствовал зубами, пломбами. Стон сорвался с его губ. Он прикусил язык и начал заваливаться набок. Ствол револьвера покинул ухо, Рамон подхватил его. Если б не подхватил, лежать бы Флетчеру на сером линолеуме.

      Стило вернулся на столик на колесиках. В месте прикосновения, на третьей фаланге среднего пальца осталась красная горячая точка. Болело только там, но руку кололо, как иголками, а все мышцы продолжали подергиваться. Ужасные, крайне неприятные ощущения. Флетчер вполне серьезно думал о том, что, пожалуй, застрелил бы собственную мать, лишь бы избежать еще одного касания стального дилдо. Атавизм, по разумению Хайнца. Он еще хотел написать об этом научную статью.

      Хайнц наклонился к нему, губы разошлись в идиотской улыбке, обнажив зубы, глаза сверкали.

      - Как вы можете описать ваши ощущения? - воскликнул он. - Прямо сейчас, по свежим следам, как вы можете описать ваши ощущения?

      - Я умирал, - ответил Флетчер и не узнал собственного голоса.

      Хайнц просиял, разве что не захлопал в ладоши.

      - Да! И вы видите, он обмочился. Немного, чуть-чуть, но обмочился... и, мистер Флетчер...

      - Хватит, - осекла его Невеста Франкенштейна. - Оставь его в покое. Дай нам поговорить о деле.

      - И это была только четверть мощности, - в голосе Хайнца слышался благоговейный трепет. Он отступил на шаг, вновь сложил руки на груди.

      - Мистер Флетчер, вы плохо себя вели, - упрекнул его Эскобар, взял окурок, оглядел его, бросил на пол.

      "Сигарету, - думал Флетчер. - Сигарету, как хочется покурить". Разряд серьезно повредил руку, мышцы продолжали дергаться, на ладони он видел кровь, но при этом прочистился мозг, в него словно влилась дополнительная энергия. А чего удивляться, для того электрошоковая терапия и предназначалась.

      - Нет... я хочу помочь...

      Но Эскобар качал головой.

      - Мы знаем, что Нунес придет в столицу. Мы знаем, что по пути он захватит радиостанцию, если сможет... а он, скорее всего, сможет.

      - На время, - вставила Невеста Франкенштейна. - Только на время.

      Эскобар покивал.

      - Только на время. Вопрос дней, может, даже часов. Дело в том, что мы бросили вам кусок веревки, чтобы посмотреть, завяжете вы ее петлей или нет... и вы завязали.

      Флетчер вновь сел прямо. Рамон отошел. Флетчер взглянул на тыльную сторону левой ладони и увидел отметину, похожую, но поменьше той, что он видел на виске мертвого Томаса на фотографии. А рядом с ним стоял Хайнц, который убил его друга, стоял у своей машины, скрестив руки на груди, улыбаясь, возможно, думая о статье, которую собирался написать, с графиками и иллюстрациями, обозначенными фиг.1 и фиг.2, а может, кто знает, и фиг.994.

      - Мистер Флетчер?

      Флетчер посмотрел на Эскобара и распрямил пальцы левой руки. Мышцы все подергивались, но интенсивность подергивания спадала. Он подумал, что сможет воспользоваться рукой, когда придет время. А если Рамон и застрелит его, что с того? Пусть Хайнц смотрит, способна ли его машина оживлять мертвых.

      - Вы нас слушаете, мистер Флетчер?

      Флетчер кивнул.

      - Почему вам хочется защищать этого Нунеса? - спросил Эскобар. - Почему вы готовы страдать ради этого человека? Он нюхает кокаин. Если его революция победит, он объявит себя пожизненным президентом и будет продавать кокаин вашей стране. Он будет ходить к мессе по воскресеньям, и всю неделю трахать нанюхавшихся кокаина шлюх. А кто в итоге победит? Может, коммунисты. Может, "Юнайтед фрут". Только не народ, - говорил Эскобар тихо. В глазах стояла грусть. - Помогите нам, мистер Флетчер. По доброй воле. Не заставляйте нас выбивать из вас эту помощь. Не заставляйте нас вытягивать ее клещами, - он смотрел на Флетчера из-под сросшихся бровей. Добрыми глазами кокер-спаниеля. - Вы все еще успеваете на рейс в Майами. В машине, если захотите, вам дадут выпить.

      - Да, - кивнул Флетчер. - Я вам помогу.

      - У него есть ракеты? - спросила она.

      - Да.

      - Много?

      - Как минимум, шестьдесят.

      - Русские?

      - Некоторые да. Другие поступали в ящиках с израильской маркировкой, но, судя по надписям на самих ракетах, они японские.

      Она кивнула, довольная услышанным. Эскобар улыбался во все тридцать два зуба.

      - Где они?

      - Везде. Вы не сможете захватить их в одном месте. Должно быть, с десяток в Ортисе, - Флетчер знал, что это не так.

      - А Нунес? - спросила она. - Эль Кондор в Ортисе?

      Она, разумеется, знала правильный ответ.

      - Он в джунглях. Насколько мне известно, в провинции Белен, - снова ложь. Нунес находился в Кристобале, пригороде столицы, где Флетчер виделся с ним в последний раз. Возможно, он и сейчас там. Но, если бы Эскобар и женщина знали об этом, они бы сейчас его не допрашивали. Да и с чего им верить, что Нунес будет сообщать Флетчеру о своем местонахождении? В такой стране, где Эскобар, Невеста Франкенштейна и Хайнц - лишь трое из твоих врагов, станешь ли ты доверять свой истинный адрес корреспонденту-янки? Только если ты - loco! И каким образом корреспондент-янки вообще влез в эту историю? Но на данный момент ответ на этот вопрос их не интересовал.

      - Кто его сообщники в столице? - спросила женщина. - Кого он трахает, мне без разницы. Я хочу знать, с кем он говорит?

      Если он решится действовать, то этот момент настал. Продолжать говорить правду небезопасно, а ложь они могли распознать.

      - Есть один мужчина... - начал он, запнулся. - Я могу закурить?

      - Мистер Флетчер! Ну, разумеется! - Эскобар на мгновение превратился в радушного хозяина вечеринки. Флетчер полагал, что это не показуха. Эскобар подхватил со стола красно-белую пачку, такую же пачку каждый свободный человек, мужчина или женщина, мог купить в любом газетном киоске, вроде того, что находился на Сорок третьей улице, и вытряс из нее сигарету. Флетчер взял ее, зная, что может умереть, стать частью другого мира, до того, как она догорит до фильтра. Он ничего не чувствовал, кроме легкого подергивания мышц левой руки. Да и пломбы в зубах на левой стороне словно продолжали вибрировать.

      Он зажал сигарету зубами. Эскобар наклонился к нему, отбросил крышку золотой зажигалки. Вертанул колесико. Вспыхнул огонек. Флетчер ни на секунду не забывал о гудении адской машина Хайнца. Гудела она, точь-в-точь как старый ламповый радиоприемник. Ни на секунду не забывал он и о женщине, которую прозвал, безо всякого намека на шутку, Невестой Франкенштейна. Она смотрела на него, как Койот в мультфильмах - на Роудраннера. Он чувствовал, как бьется его сердце, ощущал прикосновение губ к сигареты, этой "трубочке несравненного счастья", как охарактеризовал ее в своей пьесе кто-то из драматургов... и сердце его билось на удивление медленно. В прошлом месяце его пригласили выступить с речью в "Интернациональном клубе", где собирались корреспонденты зарубежных газет, так тогда его сердце билось быстрее.

      Наступил момент истины, и что? Даже слепой найдет туда свой путь; даже его сестра нашла, на реке.

      Флетчер наклонился к огоньку зажигалки. Кончик сигареты нагрелся, раскалился докрасна. Флетчер глубоко затянулся, без труда закашлялся. Еще бы, он три года не курил, куда сложнее было бы не закашляться. Он откинулся на спинку стула, к кашлю добавились горловые хрипы. Тело начало сотрясаться, он широко расставил локти, вывернул голову налево, засучил ногами. А главное, вспомнил отработанные в детстве навыки и закатил глаза так, что между веками виднелись только белки. И при этом не выпускал сигарету.

      Флетчер никогда не видел настоящего эпилептического припадка, хотя смутно помнил, как Пэтти Дьюк имитировала такой в "Сотворившей чудо". Он не мог знать, правильно ли он изображает эпилептика, но надеялся, что неожиданная смерть Томаса Эрреры поможет им оставить без внимания фальшивые нотки разыгрываемого им спектакля.

      - Дерьмо, только не это! - пронзительно воскликнул Хайнц. В фильме его вскрик мог даже вызвать смех в зале.

      - Хватай его, Рамон! - на испанском крикнул Эскобар. Попытался встать и с такой силой ударился жирными бедрами от стол, что тот подпрыгнул и ножки со стуком ударились об пол. Только женщина не шевельнулась и Флетчер подумал: "Она что-то заподозрила. Не думаю, что она знает, как будут развиваться события, но она на порядок умнее Эскобара и чует неладное".

      Не ошибся ли он в отношении женщины? С закатившимися под веки зрачками видел только ее смутную тень, поэтому не мог утверждать наверняка, что она не верит в истинность припадка... но интуиция подсказывала, что скорее да, чем нет. Впрочем, никакого значения это не имело. Процесс пошел, и никто, даже он сам, не знал, что произойдет через одну, две, пять минут. Теперь все зависело только от него.

      - Рамон! - кричал Эскобар. - Не дай ему свалиться на пол, идиот. Не дай проглотить свой я...

      Рамон наклонился на Флетчером, схватился за его ходящие ходуном плечи, может, с тем, чтоб отклонить голову Флетчера назад, может, с тем, чтобы убедиться, что Флетчер еще не проглотил язык (человек не мог проглотить собственный язык, если только его предварительно не отрезали; Рамон определенно этого не знал, должно быть, не смотрел сериал "Скорая помощь"). Короче, никто так и не узнал, ради чего он наклонился над Флетчером. Потому что, как только лицо охранника оказалось в пределах досягаемости, Флетчер вонзил горячий конец "мальборо" ему в глаз.

      Рамон взревел и отшатнулся. Правая рука поднялась к лицу, где все еще дымящаяся сигарета торчала из глазницы, но левая осталась на плече Флетчера. Сжимала его, как клещами, поэтому, когда Рамон подался назад, он потянул за собой стул, перевернул. Флетчер вывалился из него, перекатился по полу, вскочил.

      Хайнц вопил, возможно, выкрикивал какие-то слова, но Флетчеру его вопли напоминали восторженный визг десятилетней девочки, увидевшей своего музыкального идола, может, одного из Хансонов. Эскобар ничем не проявлял себя и это не сулило ничего хорошего.

      На стол Флетчер не оглядывался. И не оглядываясь, он знал, что Эскобар уже спешит к нему. Он вытянул руки, схватился за рукоятку револьвера Рамона, рывком вытащил его из кобуры. Флетчер полагал, что охранник даже не понял, что лишился оружия. Он что-то орал на испанском и правой рукой елозил по лицу. Ударил по сигарете, но она, вместо того, чтобы отлететь в сторону, разломилась пополам и горящий конец так и остался в глазу.

      Флетчер повернулся. Эскобар приближался, он уже обогнул длинный стол, выставил перед собой пухлые ручонки. Эскобар более не напоминал человека, который иногда сообщает телезрителям прогноз погоды и сокрушается из-за низкого павления.

      - Хватай этого сукиного сына! - выплюнула женщина.

      Пинком Флетчер швырнул перевернутый стул под ноги Эскобару. Тот споткнулся и упал. А Флетчер выставил перед собой револьвер, по-прежнему держа его обеими руками, и выстрелил министру в затылок. Волосы подпрыгнули. Кровь хлынула изо рта, носа, из-под подбородка, где вышла пуля. Окровавленным лицом Эскобар ткнулся в пол. Ноги дернулись на сером линолеуме. От умирающего тела завоняло говном.

      Женщина более не сидела за столом, но и не проявила желания схлестнуться с Флетчером. Она бежала к двери, легкая, как лань, в черном бесформенном платье. Рамон, он все орал, как резаный, оказался между Флетчером и женщиной. И тянулся руками к Флетчеру, чтобы схватить его за шею и задушить.

      Флетчер выстрелил в него дважды, в грудь и лицо. Выстрел в лицо снес большую часть носа и правую щеку Рамона, но здоровяк в коричневой форме продолжал надвигаться, ревя, с торчащей из глаза сигаретой, а его большие пальцы-сосиски, с серебряным перстнем на одном, сжимались и разжимались.

      Рамон споткнулся о Эскобара, точно так же, как чуть раньше Эскобар споткнулся о перевернутый стул. Флетчер успел подумать о знаменитой карикатуре, на которой в ряд выстроились несколько рыбок разного размера, и большая разевала рот, чтобы проглотить меньшую. Называлась карикатура "Продовольственная цепочка".

      Рамон, лежащий на полу и с двумя пулями в теле, протянул руку и схватил Флетчера за лодыжку. Флетчер вырвался, пошатнулся, взмахнул руками и непроизвольно нажал на спусковой крючок. Четвертая пуля вонзилась в потолок. Посыпалась побелка. В комнате уже стоял сильный запах порохового дыма. Флетчер посмотрел на дверь. Женщина одной рукой дергала за ручку, второй никак не могла справиться с замком. Вроде бы открыла его, но дверь не распахивалась. Если б распахнулась, Невеста Франкенштейна уже бежала бы по коридору, сзывая подмогу.

      - Эй, - Флетчера охватила эйфория, те же чувства испытывает самый обычный парень, который случайно забрел на турнир по боулингу и выиграл его. - Эй, сука, посмотри на меня.

      Она повернулась, прижала ладони к двери, словно держала ее, не давала открыться. Глаза по-прежнему горели мрачным огнем. Начала говорить, что он не должен причинять ей вреда. Сначала на испанском, потом запнулась, повторила все на английском.

      - Вы не должны причинить мне вреда, мистер Флетчер. Я - единственная, кто может гарантировать вам безопасное возвращение домой, и я клянусь, что гарантирую, если только вы меня не тронете.

      За его спиной верещал Хайнц. Флетчер приблизился к женщине, которая все стояла, прижавшись спиной и ладонями к двери комнаты смерти. До его ноздрей долетел горьковато-сладкий запах ее духов. Глаза женщины напоминали миндалины. Волосы волнами уходили со лба к затылку. "Мы здесь не для того, чтобы валять дурака", - сказала она ему. Флетчер подумал: "Я тоже".

      Женщина прочитала в его глазах смертный приговор и затараторила еще быстрее, вжимаясь в дверь спиной, ягодицами, ладонями. Словно верила, если надавит с достаточной силой, то каким=то образом просочится сквозь металл и окажется по другую сторону. У нее есть документы, говорила она, документы на его имя, и она отдаст их ему. У нее также есть деньги, много денег, и золото. Счет в швейцарском банке, к которому он может получить доступ, узнав у нее пароль. Флетчеру пришло в голову, что, возможно, это единственный способ отличить убийц от патриотов. Видя, что смерть неминуема, патриоты произносили речи. Убийцы в аналогичной ситуации называли номер своего счета в швейцарском банке и предлагали связаться с ним по интернету.

      - Заткнись, - бросил Флетчер.

      Она заткнулась, прижимаясь к двери. Никуда не делся и темный огонь в глазах. "Сколько ей лет? - задался вопросом Флетчер. - Шестьдесят пять? Скольких она убила в этой комнате, таких же, как эта? Скольких приказала убить?"

      - Слушай меня, - продолжил Флетчер. - Ты слушаешь?

      Но она прислушивалась к звукам приближающихся шагов, надеялась на подмогу. "Мечтать не вредно", - подумал Флетчер.

      - Наш специалист по погоде сказал, что Эль Кондор нюхает кокаин, лижет задницу коммунистам, прислуживает "Юнайтед фрут" и его Бог знает кому. Может, все это правда, может, и нет. Я этого не знаю и мне без разницы. Но я точно знаю, что он не командовал солдатами, которые патрулировали реку Кайя летом 1994 года. Нунес тогда был в Нью-Йорке. Учился в университете. Он не был среди тех, кто нашел монахинь, которые убежали из Ла Кайи. Солдаты отрезали трем монахиням головы и выставили их на пиках у кромки воды. Средней была голова моей сестры.

      Флетчер дважды выстрелил в нее, а потом раздался сухой щелчок: патроны в револьвере Рамона закончились. Двух пуль хватило. Женщина соскальзывала по двери, взгляд ее горящих мрачным огнем глаз не отрывался от Флетчера. "Ведь это тебя ждала смерть, - говорили эти глаза. - Я не понимаю. Умереть должен был ты". Ее рука поднялась к шее, опустилась. Глаза еще мгновение не отрывались от его глаз, потом голова упала.

      Флетчер развернулся и с револьвером Рамона в руке направился к Хайнцу. На ходу понял, что остался без правого ботинка. Глянул на Рамона, который лицом вниз лежал в расширяющейся луже крови. Рамон крепко держал ботинок. Как умирающая ласка, отказывающаяся разжать зубы на шее задушенной курицы. Флетчер остановился, чтобы обуться.

      Хайнц повернулся, чтобы бежать, но Флетчер навел на него револьвер. Да, патронов в нем не осталось, но Хайнц, похоже, этого не знал. А может, вспомнил, что бежать все равно некуда, из комнаты смерти не убежишь. Остановился и только смотрел на приближающийся револьвер, и приближающегося мужчину, который держал этот револьвер в руке. По лицу Хайнца покатились слезы.

      - Шаг назад, - приказал Флетчер, и Хайнц, плача, отступил на шаг.

      Флетчер остановился перед машиной Хайнца. Какое там слово ввернул Хайнц? Атавизм, не так ли?

      Прибор на столике на колесах оказался очень уж простым для человека с интеллектом Хайнца: три диска, рубильник с двумя позициями "Включено" и "Выключено", сейчас он стоял на последней, верньер реостата, в данный момент белая полоска чуть не доходила до вертикали, будь это циферблат, указывала бы на одиннадцать часов. Стрелки на дисках приборов стояли на нулях.

      Флетчер поднял стило, протянул Хайнцу. В горле у того что-то булькнуло, он отступил еще на шаг. Лицо посерело, на лбу выступил пот, щеки блестели от слез. После второго шага он оказался аккурат под одной из ламп, и тень Хайнца лужей расплылась у его ног.

      - Бери, а не то я тебя убью, - процедил Флетчер. - Отойдешь еще на шаг, тоже убью, - он понимал, что теряет время, понимал, что берет на себя функции правосудия, но ничего не мог с собой поделать. Перед его мысленным взором стояла фотография Томаса, с открытыми глазами, с отметиной на виске, напоминающей пороховой ожог.

      Всхлипывая, Хайнц взял стило со тупым стальным наконечником вместо пера, осторожно, за резиновую рукоятку.

      - Вставь в рот, - приказал Флетчер. - Соси, словно это леденец на палочке.

      - Нет! - воскликнул Хайнц. Замотал головой и брызги пота и слез полетели в разные стороны. Лицо начало дергаться. Зеленая сопля вылезла из одной ноздри. Расширялась и опадала, в такт быстрого дыхания Хайнца, но не лопалась. Ничего подобного Флетчер никогда не видел. - Нет, вы не сможете меня не заставить!

      Но Хайнц верил, что Флетчер сможет. Невеста Франкенштейна, возможно, в это не верила, у Эскобара просто не было времени, чтобы поверить, но Хайнц видел, что права на отказ у него нет. Он находился в положении Томаса Эрреры, в положении Флетчера. С одной стороны они как бы поменялись местами, с другой - нет. Знать - это из разряда идей. Идеи здесь не проходили. Здесь верилось только тому, что человек видел собственными глазами.

      - Вставь в рот, а не то я разнесу тебе голову, - Флетчер направил разряженный револьвер в лицо Хайнцу. Тот издал вопль ужаса. И тут Флетчер услышал собственный голос, тихий, внушающий доверие, искренний. Интонациями напоминающий голос Эскобара. "Мы оказались в зоне низкого павления, - подумал он. - Нас ждут чертовы ливневые дожди".

      - Я не собираюсь бить вас электротоком, если вы не будете тянуть время и быстренько сделаете то, о чем вас просят. Я просто хочу, чтобы вы знали, каковы эти ощущения.

      Хайнц вытаращился на Флетчера. Его синие, с покрасневшими белками глаза струились слезами. Он понимал, что Флетчер лжет, само собой, сказанное Флетчером не соответствовало логике момента, но Хайнцу очень хотелось, чтобы журналист говорил правду, тут не до логики, а именно Флетчер мог сохранить или оборвать его жизнь. И для того, чтобы Хайнц решился, не хватало лишь маленького толчка.

      Флетчер улыбнулся.

      - Сделайте это ради ваших исследований.

      И эта фразу убедила Хайнца, пусть не до конца, но в значительной степени, и он поверил, что Флетчер, в конце концов, мистер Может-Он-Так-И-Сделает. Он вставил стальной наконечник в рот. Его выпущенные глаза не отрывались от лица Флетчера. Под ними и повыше стило, который больше напоминал не леденец на палочке, а старый ртутный термометр, раздувалась и опадала зеленая сопля, раздувалась и опадала. Все еще держа Хайнца на мушке, Флетчер перевел рычажок рубильника в положение "Включено" и резко крутанул верньер реостата. Белая полоска с одиннадцати утра переместилась на пять вечера.

      У Хайнца возможно, было время выплюнуть стило, но электрический разряд заставил губы сжать стальной наконечник. На этот раз треснуло сильнее, словно сломалась не ветка, а сук. Губы Хайнца сжались еще плотнее. Торчащая из носа зеленая сопля лопнула. Как и один глаз. Тело Хайнца завибрировало под одеждой. Руки согнулись в кистях, пальцы растопырились. Щеки из бледных стали пепельно-серыми, потом темно-лиловыми. Из ноздрей пошел дым. Второй глаз выплеснулся на щеку. Поверх расплескавшихся глаз на Флетчера удивленно смотрели две пустые глазницы. Одну из щек Хайнца разорвало. Дым и сильный запах горелого мяса вырвался из рваной раны, внутри Флетчер увидел оранжево-синие языки пламени. Во рту Хайнца полыхал огонь. Язык горел, как тряпка.

      Пальцы Флетчера еще сжимали верньер реостата. Он крутанул его назад, влево до упора, выключил рубильник. Стрелки, дошедшие до отметки +50, упали к нулям. Как только электричество отключили, Хайнц рухнул на серый линолеум, пустая ртом дым. Стило вывалился изо рта и Флетчер видел, что к нему прилипли куски губ Хайнца. К горлу Флетчера подкатила тошнота, но он плотно сжал губы. Не было у него времени блевать на то, что его стараниями осталось от Хайнца. Однако, он еще на секунду задержал взгляд на дымящемся рте и выплеснувшихся на щеки глазах.

      - Как вы можете описать ваши ощущения? - спросил он у трупа. - Прямо сейчас, по свежим следам, как вы можете описать ваши ощущения?

      Флетчер повернулся и поспешил к двери, по широкой дуге обходя еще живого Рамона, который громко стонал. Он напоминал человека, которому снится кошмарный сон.

      Он вспомнил, что дверь заперта на второй замок. Ее запер Рамон, а ключ висел на кольце, закрепленном на поясном ремне. Флетчер вернулся к охраннику, присел рядом с ним, сдернул с ремня кольцо. В этот самый момент Рамон протянул руку и опять схватил Флетчера за лодыжку. Флетчер держал в левой руке револьвер. С силой опустил рукоятку на затылок Рамона. На мгновение пальцы охранника сжали лодыжку сильнее, потом отпустили.

      Флетчер начал подниматься, потом подумал: "Патроны. У него должны быть запасные патроны. Револьвер разряжен". Но тут же в голову пришла следующая мысль: не нужны ему эти вонючие патроны, револьвер Рамона сделал для него все, что мог. На первый же выстрел вне стен этой комнаты со всех сторон сбегутся солдаты.

      Тем не менее, Флетчер ощупал кожаные подсумки, висевшие на ремне Рамона, нашел патроны, зарядил револьвер. Он не знал, сможет ли заставить себя стрелять по солдатам, таким же обыкновенным людям, как Томас, отцам семейств, которых следовало кормить, но не сомневался, что при стрельбе в офицеров рука его не дрогнет, а последнюю пулю решил приберечь для себя. Он не очень-то верил, что сможет выбраться из здания министерства информации (случайно подряд два турнира по боулингу не выигрывают), но дал себе слово, что живым его в эту комнату больше не приведут и не усадят рядом с машиной Хайнца.

      Ногой он оттолкнул от двери Невесту Франкенштейна. Ее глаза тупо смотрели в потолок. Флетчер все отчетливее осознавал, что выжил, а остальные - нет. Из тела уже остывали. На коже начали умирать миллиарды бактерий. Об этом не следовало думать в подвале министерства информации, такие мысли могли только помешать человеку, который стал, может, на короткое время, вероятнее - навсегда, desaparecido. Однако, он не мог отделаться от них.

      Третий ключ открыл дверь. Флетчер высунулся в коридор. Стены из шлакобетонных блоков, нижняя половина зеленая, верхняя - грязно-кремовая, прямо-таки как в старой школе. Выцветший красный линолеум на полу. В коридоре никого. В тридцати футах по левую руку у стены спала маленькая коричневая собачонка. Ее хвост чуть подергивался. Флетчер не знал, что ей снилось, толи она кого-то преследовала, то ли кто-то преследовал ее, но полагал, что не смог бы спать со всеми этими выстрелами и криками Хайнца, которые должны были гулким эхом отдаваться от стен коридора. "Если я вернусь домой, - думал он, - обязательно напишу статью о том, что звукоизоляция - величайший триумф диктатуры. Расскажу об этом всему миру. Разумеется, скорее всего, не вернусь, лестница станет моим последним шагом на пути к Сорок третьей улице, но..."

      Но в нем по-прежнему жил мистер Может-Я-Сумею.

      Флетчер вышел в коридор, плотно закрыл за собой дверь в комнату смерти. Маленькая коричневая собачка приподняла голову, посмотрела на Флетчера, один раз даже не гавкнула, скорее, выдохнула: "Уф", - положила голову на лапы и вроде бы вновь заснула.

      Флетчер опустился на колени, положил руки, правая держала револьвер Рамона, наклонился и поцеловал линолеум. При этом подумал о своей сестре, вспомнил, как она выглядела, уезжая в колледж за восемь лет до смерти у реки. Тогда она была в юбке из шотландки, и красные клетки на юбке оттенком не сильно отличались от цвета линолеума. Отличались, конечно, но не сильно.

      Флетчер встал. Направился по коридору к лестнице, холлу первого этажа, к улице, автостраде 4, патрулям, блокпостам на дорогах, границе, контрольно-пропускным пунктам, морю. Китайцы говорили, что тысячемильное путешествие начинается с одного шага.

      "Посмотрим, как далеко мне удастся дойти, - подумал Флетчер, ступив на первую ступеньку. - Возможно, я еще себя удивлю". Но он уже удивил, тем, что еще жил. С легкой улыбкой, выставив перед собой револьвер Рамона, Флетчер двинулся по лестнице.

      Месяцем позже мужчина подошел к газетному киоску Карло Аркуцци на Сорок третьей улице. У Карло екнуло сердце, он практически не сомневался, что мужчина собирается наставить на него пистолет и забрать выручку. Часы показывали восемь вечера, еще не стемнело, людей на улице хватало, но разве такие мелочи могли остановить человека, если он - pazzo? А этот мужчина более всего напоминал pazzo, такой тощим, что белая рубашка и серые брюки болтались на нем, как на вешалке, с глазами, горящими безумным огнем в глубине больших, круглых глазниц. Выглядел он так, словно его только что освободили из концентрационного лагеря или (по ужасной ошибке), выпустили из психиатрической лечебницы. И когда рука мужчины нырнула в карман, Карло Аркуцци уже точно знал, что через мгновение увидит направленный на него пистолет.

      Но вместо пистолета на свет божий появился затертый "Лорд Бакстон", а из бумажника - купюра в десять долларов. Затем, совершенно благоразумным тоном мужчина в белой рубашке и серых брюках попросил пачку "Мальборо". Карло положил пачку на прилавок, на пачку - спички, подтолкнул их к покупателю. Пока мужчина открывал пачку, Карло отсчитывал сдачу.

      - Нет, - качнул головой мужчина, увидев сдачу. Сунул сигарету в рот.

      - Нет? Что значит, нет?

      - Оставьте сдачу себе, - мужчина предложил пачку Карло. - Вы курите? Если хотите, возьмите сигарету.

      Карло подозрительно посмотрел на мужчину в белой рубашке и серых брюках.

      - Я не курю. Это плохая привычка.

      - Очень плохая, - согласился мужчина, закурил и с удовольствием затянулся. Постоял, покуривая и наблюдая за людьми, идущими по противоположной стороне улицы. По противоположной стороне улицы шли девушки. Мужчинам нравится смотреть на девушек в летних платьях, такова уж природа человека. Карло более не думал, что этот его покупатель - сумасшедший, хотя он и оставил на узком прилавке киоска сдачу с десяти долларов.

      Тощий мужчина докурил сигарету до самого фильтра. Повернулся к Карло, чуть покачиваясь, словно не привык курить и от одной сигареты у него закружилась голова.

      - Хороший вечер, - сказал мужчина.

      Карло кивнул. Все так. Хороший вечер.

      - Мы счастливчики, потому что живем, - ответил Карло.

      Мужчина с ним согласился.

      - Все мы. И все время.

      Он направился к краю тротуара, где стояла урна. Бросил в нее пачку сигарет, практически полную, без той, что выкурил.

      - Все мы, - повторил он. - Все время.

      Мужчина ушел. Карло проводил его взглядом, думая, что мужчина, скорее всего, все-таки pazzo. А может, и нет. Не так-то легко определить, безумен ли человек.