|
Акунин Борис
НИКОЛАС ФАНДОРИН
АЛТЫН-ТОЛЫБАС
Глава двенадцатая Подземная Москва. Что-то есть! Острей, чем у волка. В Константино-Еленинской башне. Последняя воля христолюбивого государя. Поймите, - уже в который раз повторял Вальзер, виновато глядя на капитана поверх очков. - Я должен был вас испытать. Да, всё это время я знал, где спрятана Либерея, но проникнуть туда всё равно было невозможно, а я хотел присмотреться к вам получше. За этот месяц я убедился, что вы человек честный и неболтливый. Я сделал правильный выбор. - Послушайте, герр Вальзер, я уже сказал, что не сержусь на вас, хотя выходит, я зря обстучал полы во всех дворцовых подвалах. - Терпение Корнелиуса было на исходе. - Довольно оправданий! Рассказывайте скорей, где находится тайник. Как вы его нашли? Когда? Они быстро шагали по темнеющей предвечерней улице, что вела к скоро домским воротам. - Сначала я расскажу вам, как определил место. Тут ведь главное работа мысли, сопоставление и правильное истолкование сведений. Остальное - ерунда: немного ловкости и напряжение мышц. Основную работу исполнил разум. Я говорил вам про запись от 1564 года в письмохранилище Государевых мастерских палат о водовзводных дел мастере Семене Рыжове, помните? Но я утаил от вас, что в столбцах о строительстве царева Опричного двора, возводившегося в то же самое время, тоже упоминается Рыжов, а с ним и некие неназванные "подземных дел мастера". Из исторических хроник известно, что из царского терема на Опричный двор, куда Иван перебрался в 1565 году, вел подземный ход, прокопанный под кремлевской стеной и рекой Неглинкой. Понимаете, к чему я веду? - Вы хотите сказать, что под этим, как его, Опричным двором мастер Рыжов соорудил еще один водонепроницаемый тайник? Фон Дорн наморщил лоб, пытаясь угадать, к чему клонит аптекарь. - Если б это был еще один тайник, то в росписи был бы дополнительный заказ на свинцовые доски или какие-то другие материалы, а ничего подобного для Опричного дворца не понадобилось. Нет, речь идет о том же самом хранилище, я сразу это понял! Свинцовые доски привезли в Кремль, а работы производились в Опричном дворце, под землей, понимаете? - То есть... - Корнелиус остановился, хлопнул себя рукой по ляжке. То есть, из-под дворца прорыли ход к Опричному двору и перенесли свинец под землей? Но зачем? Для секретности, да? - Конечно, для чего ж еще! - Вальзер возбужденно засмеялся, щурясь от снежной пороши, задувавшей спутникам ? лицо. - Известно, что Боровицкий холм, на котором стоит великокняжеский замок, с давних пор весь изрыт подземными лазами. Мне рассказывали сведущие люди, что прямо посередине холма в древности проходил овраг, впоследствии засыпанный землей. Засыпать-то его засыпали, но галереи остались. А уж в более поздние века кто только под Кремлем не копал! Тот лаз, что вы нашли в подвале Каменного Терема, недавнего происхождения. Может, Алексеев воспитатель и соправитель боярин Морозов велел проложить - он, говорят, был охоч до чужих тайн. А с Опричным двором царя Ивана вышло вот как. Во время нападения крымских татар на Москву сей деревянный дворец выгорел до головешек. Разумней было бы отстроить его на ином месте, чтоб не разбирать обгорелые бревна. Однако царь велел возвести новые хоромы на том же пепелище. Почему, спросите вы? - Из-за подземного свинцового тайника! - воскликнул капитан. - Он-то ведь в пожаре сгореть не мог! - Правильно, мой славный друг. Я тоже так подумал. А потом, когда царь снова перенес резиденцию в Кремль, он не стал переводить Либерею в другое место - не за чем было. От государева терема до тайника подземным ходом добираться было не больше пяти минут, хватало и одной малой свечки. - Где же располагался Опричный двор? Лицо Вальзера сморщилось в улыбке. - На Моховой улице - по-нынешнему как раз посередине между Земским приказом и Нарышкинскими палатами... У фон Дорна отвисла челюсть - в рот сразу сыпануло мелкой снежной трухой. - Так... Так это ж усадьба митрополита Антиохийского! Аптекарь засмеялся. - То-то и оно. А теперь я расскажу вам, мой храбрый капитан, почему меня не жалует высокопреосвященный Таисий. Вычислив, где должен находиться свинцовый тайник, я нанялся к митрополиту домашним библиотекарем. В ту пору я еще не знал об истинной цели приезда Таисия в Россию. А когда обнаружил среди его бумаг целую тетрадь, сплошь заполненную сведениями о Либерее, стал вдвойне осторожен... К счастью, грек пустился по ложному следу. Он уверен, что царь Иван вывез книжные сокровища в Александрову Слободу, и год за годом ищет тайник там - перекопал все развалины, а местами зарылся под землю чуть не на тридцать локтей. - Вальзер зашелся в приступе благодушного смеха - злорадничать этот добряк, кажется, не умел вовсе. - Разве не смешно? Сидит прямо над сокровищем, а сам роет землю за тридцать лье от этого места. Библиотеку митрополит собрал хорошую, тоже большущих денег стоит, но до Либереи ей, конечно, далеко. Моя работа состояла в том, чтобы переписать все тома на малые листки с кратким описанием, а после разложить эти карточки по темам и дисциплинам. Придумано очень даже неглупо - Таисий назвал эту методику "картотека". Когда книг очень много, бывает нелегко найти нужную, а тут берешь ящик с листочками, и сразу всё видно. К примеру, вам нужно найти некоторые сведения по космографии... - Герр Вальзер, - вернул увлекшегося книжника к главному капитан. Про картотеку вы мне как-нибудь после расскажете. Давайте про Либерею. - Да-да, простите, - виновато закивал аптекарь. - У Таисия я проработал несколько месяцев. Дело с картотекой двигалось медленно, потому что, как вы понимаете, занимался я в основном совсем другим. Свою драгоценную библиотеку митрополит, проявив разумную предусмотрительность, разместил не в верхней, бревенчатой части дворца, а в каменном подвале, глубоко уходящем под землю. Там удобное место для рытья - естественная ложбинка. Я подумал, что и сто лет назад, во время строительства Опричного терема, мастера должны были рассуждать так же. Если тайник действительно здесь, то искать нужно прямо под митрополитовой библиотекой. Днем я был занят службой в Аптечном приказе и своей врачебной практикой, на Моховую приходил вечером, а работал по ночам. Так было лучше для моих целей - и слуги, и Таисий спали. Я разобрал небольшой участок пола - расковырял дубовые плашки, чтобы их было легко вынимать и ставить на место. Паркет оказался положен на доски. Я выпилил в них квадратное отверстие и сцепил обрезки клеем собственного изготовления. Получилось подобие люка. Под досками была зола и горелая земля - следы татарского пепелища. Тут началась самая трудоемкая часть работы. Я копал яму, вынося землю в маленьких мешочках. Дело шло медленно. Месяц за месяцем я почти не спал, ел что придется, на бегу - и ничего: не заболел, не ослабел. Наоборот, развил мышечную силу и укрепил здоровье. Вот вам лишнее доказательство того, что телом руководит разум. Возможности человеческого организма поистине безграничны! Надо только уметь правильно использовать арсенал, предоставленный нам благодетельной физиологией! Если б люди сами не связывали себе руки пустыми суевериями, не унижали бы собственный разум, они были бы подобны античным богам. "Что за чудо природы человек! Как благороден рассудком, как безграничен в способностях!" - сказал великий Шекспир. - Кто? - переспросил Корнелиус. - Впрочем, неважно. Ради Христа, герр Вальзер, не отвлекайтесь на пустяки. Объясните лучше, как вам удалось в течение нескольких месяцев вести свои раскопки незамеченным? - О, я отлично всё продумал, - с гордостью заявил аптекарь. - Я разработал превосходную систему. Позвольте вашу шпагу. Вот, смотрите. - Он сел на корточки и стал рисовать ножнами по снегу. - В подвал, где библиотека, можно попасть только по лестнице, которая ведет из спальни Таисия. На ночь грек от меня запирался, и до самого утра выйти я не мог, что меня отлично устраивало. Мне ставили кувшин меда, еду, нужное ведро, выдавали соломенный тюфяк. Именно тюфяк и подал мне идею. Я принес из дому еще несколько таких же, потихоньку набил их Шерстью и стал класть под выемку в полу - чтобы паркет не производил резонанса. Под одной из верхних ступенек лестницы я пристроил пружину, соединенную с колокольчиком, который находился подле меня, в яме. Если б Таисию вдруг взбрело в голову ночью спуститься в библиотеку, я сразу же получил бы предупредительный аларм. Лестница там довольно высокая и крутая, а у грека подагра, поэтому мне хватило бы времени выбраться из своей ямы и положить на место вынутые плашки. Один раз митрополит и в самом деле спустился в подвал далеко за полночь, ему понадобился некий манускрипт. Услышав звон колокольчика, я ужасно испугался и от волнения никак не мог вставить один из дубовых квадратов в паз - пришлось положить сверху развернутую книгу. Таисий только сказал мне: "Что же вы, доктор Вальзер, читаете на четвереньках? За столом вам было бы удобнее". Я промямлил что-то неразборчивое - очень уж трясся. Ничего, обошлось. За семь месяцев еженощного труда я углубился в землю на семь футов. Утрамбовал ступеньки, чтоб удобней спускаться и подниматься. Иногда, конечно, мучился сомнениями - не ошибся ли я в своих выводах? А второго декабря минувшего 1675 года (я навсегда запомню этот день, главный день всей моей жизни!) тесак, которым я рыхлил землю, ударился о камень. Стал расчищать - каменная кладка! Аккуратные кубы известняка, скрепленные строительным раствором. Приложил ухо, стучу явственный металлический отзвук. - Да что вы! - Корнелиус схватил аптекаря за плечо. - Вы делаете мне больно, герр капитан... Да, глухой звон! Это было, как волшебный сон. Не буду утомлять вас подробностями того, как я вынимал и выносил камни, как выпиливал дыру в свинцовой оболочке. Пришлось трудненько, потому что пользоваться долотом я не мог - поднялся бы грохот на весь дом. Шестнадцатого декабря работа завершилась. Я осторожно вынул тяжелый квадрат свинца и спустил в отверстие фонарь на веревке... - Ну? - Сердце у фон Дорна сжалось в тугой кулачок - ни вдохнуть, ни выдохнуть. - Что там оказалось? - Она! Либерея! - зашептал Вальзер, хотя на темной улице кроме них двоих не было ни души. - Спуститься вниз мне не удалось, но я видел сундуки, много старинных сундуков! Две или три дюжины! - А вдруг там не книги? - перешел на шепот и Корнелиус. - Вдруг там золото? - Какое еще золото? - испугался Вальзер. - Что вы такое несете! Там не может быть золото, это Иванова Либерея! Аптекарь так разволновался, что пришлось его успокаивать - ну разумеется, в сундуках могут быть только книги. А думалось: хоть бы и не Либерея, черт с нею. Старинные сундуки! Уж верно в них хранится что-нибудь очень ценное. Но здесь на память Корнелиусу пришел дворцовый тайник с гнилыми соболями, и возбуждение несколько поугасло. Второго такого разочарования мне не пережить, сказал себе фон Дорн. - А почему вам не удалось спуститься? Вальзер вздохнул. - Той ночью у меня не было с собой веревочной лестницы, и я отложил спуск на завтра. А наутро меня с позором изгнали из митрополитовых палат... Увы, друг мой, я виноват сам. Когда меня выпустили из подвала, я был словно не в себе непочтительно поздоровался с высокопреосвященным и чуть ли не фыркнул ему в лицо. Смешно показалось: спит прямо на Либерее, а самому невдомек. Таисий чванлив, дерзости от низших не терпит. Велел челяди вытолкать меня взашей и более не пускать. Заодно уж и жалованья не выплатил... Но жалованье - ерунда. Хуже другое. Когда монахи меня через двор пинками гнали, я выронил свою памятную книжку, сам не заметил как. А в той книжке, среди разных мыслей философского рода, еще скопирован список Либереи, обнаруженный мною в Дерптском университете. - Какая неосторожность! - воскликнул фон Дорн. - Мог ли я предположить, что листок попадет в руки Таисия, единственного человека во всей Московии, способного понять смысл этого перечня... - Откуда вы знаете, что митрополит прочел ваши записи? Вальзер уныло ответил: - Да уж знаю... На следующий же день вечером, когда шел из Аптекарского приказа, меня схватили за руки двое чернецов, поволокли по улице. Я кричал, отбивался - никто не помог. Один - он еще меня в ухо кулаком ударил, очень больно - сказал: "Владыка тебя видеть желает". Зачем бы Таисию меня, жалкого червя, видеть, если не из-за Либереи? Нет, прочел злокозненный грек мой список, обязательно прочел. И, верно, вообразил, что я прислан кем-то за ним шпионить. Кем-то, кто ведает про митрополитов интерес к Либерее... Тогда мне повезло. Близ Троицкого моста что на Неглинной увидал я моего начальника дьяка Голосова со стрельцами - он вез царю снадобья из Немецкой аптеки. Я закричал, забился. Монахи и убежали. После того случая я нанял двух крепких слуг и никуда без них не выходил. Ломал голову, как же мне до тайника добраться. Решил, что во всей Москве только у канцлера Матфеева хватит влияния одолеть митрополита. Ну, а про дальнейшее вы знаете - это уж при вас было... Весь месяц январь я ждал, не уедет ли куда Таисий - на богомолье в Троицу или хоть в Александрову Слободу, канавы копать. Тогда мы с вами попробовали бы в его палаты проникнуть и до Либереи добраться. А мерзкий грек все сидит сиднем, каждую ночь дома ночует. К старости Таисий стал на холод чувствителен. Видно, теперь уж до тепла с места не стронется. И вдруг такая удача с царевой апоплексией! Нынче митрополита всю ночь не будет, нельзя ему от смертного одра отлучаться. Сегодня нам выпал редчайший, возможно, неповторимый шанс!
***
К ночной экспедиции подготовились основательно - у Адама Вальзера всё было продумано заранее. Оделись в черное, облегающее. Сверху, для тепла, натянули ватные татарские куцавейки. Шпагу фон Дорн не взял - длинна, неудобна. Вместо нее вооружился тесаком, кистенем на ременной петле, сзади, за воротом, приладил стилет в особых потайных ножнах. Это один португалец во время Фландрской кампании научил; незаменимая вещь, когда нужно нанести молниеносный, неожиданный удар - вытягиваешь из-за спины и можешь метнуть или полоснуть врага по физиономии, это уж как удобней. Пистолеты брать не стал, шуметь всё равно было нельзя. Вместо веревочной лестницы захватил веревку с узлами и крюком на конце - по такой можно не только спускаться вниз, но и подняться на стену либо в окно. Вальзеру досталось нести масляный фонарь и запас свечей. Еще у него был с собой пустой рогожный мешок. - Для книг, - пояснил аптекарь. - Много, конечно, не унесем - больно тяжелы, через ограду не перекинем. Мешка будет в самый раз. Замолея берем непременно, остальное по вашему выбору. Рогожная ткань нам подходит лучше всего. Устанем нести, можно на снег поставить, книги не промокнут. До Моховой добрались без приключений - у капитана был ночной ярлык, по которому уличные сторожа без разговоров отпирали запертые на ночь решетки. Стена вкруг митрополитского подворья была каменная, высотой футов десять. Корнелиус выбрал угол потемней, закинул крюк и враз оказался наверху. Вальзер карабкался долго, с пыхтением, а напоследок пришлось тащить его за воротник. Фонарь пока потушили. Усевшись наверху, осмотрели двор. Тихо. Огни в палатах потушены. Из-за конюшни набежали два огромных брехливых кобеля, загавкали, молотя когтистыми лапами по стене. Вальзер предусмотрел и это. Вынул из мешка (выходит, не совсем пустого) два куска мяса, бросил псам. Они накинулись, проглотили мигом, а через полминуты оба зашатались, повалились набок. - Мертвы? - спросил фон Дорн. Аптекарь ужаснулся: - Что вы! Зачем без крайней необходимости лишать кого-то драгоценного дара жизни? Это сонное снадобье, я изготовил его для княгини Трубецкой, она бессонницей мучается. Если уж на ее сиятельство, в которой десять пудов веса, действует, то на митрополитских собак тем более. Спрыгнули в сугроб, быстро пробежали двором к терему. - Вон туда, - показал Вальзер. - Там черный ход, чтоб келейникам на двор, в отхожее место бегать. У грека-то теплый чуланчик близ спальни, с водосливом. Капитан удивился: - А водослив зачем? - После объясню, - шепнул аптекарь. - Ну же, вперед! За углом и в самом деле была низенькая дверь, вовсе незапертая. Проскользнули в темные, душные сени, оттуда по двум ступенькам в узкую галерею. - ъ Тсс! - едва слышно прошелестел Вальзер. - Вон там Юсупова келья. Не дай бог разбудим. А нам дальше, в Таисиевы покои. Корнелиус опасливо покосился на обиталище страшного человека, прокрался мимо на цыпочках. - Теперь налево, - подтолкнул сзади аптекарь. - Там, в Крестовой палате, перед спальней владыки, всегда келейник сидит. Капитан чуть высунулся из-за угла. Увидел просторную комнату с расписными стенами, одна - сплошь из икон. У малого стола со свечой сидел детина в рясе, грыз ноготь. Зевнет, перекрестит рот ц снова грызет. - Если можно, - в самое ухо выдохнул Вальзер, - обойдитесь без смертоубийства. Сколько лишних трудностей из-за этого человеколюба, подумал фон Дорн. Но все же натянул на железное яблоко рукавицу. Не спеша, вразвалку, пошел через залу. Монах захлопал глазами, прищурился со света в полумрак: - Якимка, ты? Последние пять шагов Корнелиус преодолел прыжками и с разлету ударил привставшего часового - не в висок, как следовало бы, а в крепкий, задубевший от земных поклонов лоб. Пускай живет, благодарит мягкосердечие герра Вальзера. Хотя надежней было бы проломить чернецу голову. Детина упал ничком, даже не охнул. - Скорей! - поторопил аптекарь - Погодите. Капитан связал оглушенному руки и ноги его же вервием, сунул в рот кляп из скуфьи. Можно было двигаться дальше. Через митрополитову спальню пробежали рысцой, толкнули высокую дверь, за ней открылась длинная лестница вниз. Снова зажгли фонарь. - Вот и библиотека, - объявил Вальзер, когда спустились в небольшое квадратное помещение, всё в полках с книгами. - До трех тысяч фолиантов, ни у кого в Московии столько нет. Теперь он говорил громко, в голос, уже не боялся, что услышат. Посреди комнаты опустился на колени, поддел ножиком дубовую пластину, потом другую, третью, четвертую, вынул дощатый квадрат, за ним - плотно набитый тюфяк, и фон Дорн увидел темную яму с грубыми ступенями из утоптанной земли. Нетерпеливо отодвинул Вальзера, полез в яму первым. Аптекарь сопел сзади. В черную дырку с белыми металлическими краями спустили веревку, закрепили крюк. - Ну, с Богом, - перекрестился Корнелиус. Взял фонарь в зубы за медное кольцо, стал перебирать руками. Вот и пол. Сундуки, большущие! Три, еще шесть, в углу четыре, и потом у дальней стены. Всего двадцать восемь. Толкнул один - тяжеленный, не сдвинешь. - Подержите веревку! - крикнул сверху Вальзер. - Я тоже хочу! Не дождался, полез сам, потешно суча короткими ногами. Капитан подергал замок на ближайшем сундуке (ох, крепок) и нежничать не стал - сбил кистенем, с одного хорошего удара. Под крышкой переливчато отсвечивала малиновым бархатная тряпица. Отдернул. Там, шириной во весь сундук лежал томище в толстом кожаном переплете. Фон Дорн приподнял его, увидел еще книги, много. Поневоле вздохнул. Все-таки надеялся, что в тайнике окажется не Либерея, а что-нибудь ненадежней - золотые монеты, или яхонты, или смарагды, или зернь. - Я вам говорил, я говорил! - всхлипывал Вальзер, любовно гладя рыжую телячью кожу. Он схватил кистень, забегал среди сундуков, будто исполняя какой-то диковинный танец. Собьет замок, откинет крышку и давай бормотать чудные слова - должно быть, названия книг. - О, Гефестион! О, Коммодиан! А это кто? Неужто Либаний? Невероятно! Но... но где же Замолей? Корнелиус тоже времени даром не терял. Оставшись без кистеня, вскрывал сундуки тесаком. Книги в кожаных переплетах бросал на пол, в драгоценных откладывал. Некоторые были просто заглядение: с жемчугом, яшмой, изумрудами. Самые богатые оклады совал в мешок, и скоро стало некуда. Пришлось кое-какие попроще вынимать обратно, заменять более ценными. Сокровищ было столько - не счесть! По матово посверкивающему свинцовому своду метались тени, блики от самоцветов. Безумное бормотание Вальзера сливалось в неразборчивый сип. Мешок получился тяжеленек, а еще на стену лезть да потом через всю Москву волочь. - Скорей! - поторопил фон Дорн, оглядываясь на разбросанные книги не забыл ли чего ценного. - Найдут связанного келейника, поднимут шум. - Не найдут, - уверенно ответил аптекарь. - Если б митрополит ночевал в опочивальне, тогда монаха сменили бы в три часа ночи, а так не станут. - И все же поторопитесь. Ответом были скрип отпираемой крышки, сосредоточенное сопение. Лениво раскрыв первую попавшуюся книгу, Корнелиус увидел греческие письмена. Закрыл. Понравился небольшой манускрипт с разноцветными картинками и затейными буквицами. Заколебался - может, прихватить? Нет, больно оклад прост - медный, с серебряной насечкой. - Есть!!! - истошно взвыл Вальзер. - Есть! Вот она! Вот! И камни огненные! Заскакал меж сундуков, прижимая к груди книгу - обложка была выложена красноватыми, с чудесным отблеском кругляшками. Так вот они какие, огненные лалы страны Вуф. Их сотни. То-то, поди, деньжищ стоят! Накатило ревнивое чувство - оклад по уговору принадлежал Корнелиусу. Что ж так чужое-то тискать? - Дайте, положу в мешок и идем, пора. - Ничего, не беспокойтесь, - пробормотал аптекарь, еще крепче сжимая Замолея. - Я сам понесу, сам. И по сумасшедшему блеску в глазах было видно - умрет, но не отдаст. - Как будем уходить? - спросил капитан, вздохнув. - Как пришли или через кремлевский ход? Ход, надо думать, начинался за полукруглой, тоже облицованной свинцом дверью в дальней стене. Вальзер только хлопал глазами, советоваться с ним сейчас было бессмысленно - не в себе человек. - Подземным ходом опасно, - рассудил сам с собой фон Дорн. - Может, за сто лет галерея где-нибудь осыпалась. Да еще неизвестно где вылезешь... Нет уж, лучше обратно через дом. Уходим, герр Вальзер. Аптекарь сунул капитану какие-то хрусткие листки, вовсе без переплета: - Прихватите еще вот это. Если не ошибаюсь, это собственноручные записи великого Аристотеля - притом, книга, о которой я никогда не слыхивал. Если так, то этому папирусу поистине нет цены! Корнелиус скептически посмотрел на убогий манускрипт, пожал плечами, сунул в мешок. Тратить время на препирательства не хотелось. Вверх по веревке лезть было куда труднее, чем вниз. То есть сам фон Дорн выбрался из тайника довольно быстро и мешок тоже вытянул без особенных затруднений, но вот Вальзера пришлось обвязать вокруг пояса и тащить, словно куль. Наконец, выбрались. Поставили на место свинцовую заплату, поверх нее камни, потом еще набросали земли - вряд ли доведется вернуться сюда в скором времени. Яма так и осталась ямой, но выпиленные доски, ватный тюфяк и дубовый паркет уложили самым аккуратным образом. Теперь обнаружить подземелье, не зная о его существовании, было бы невозможно. Поднялись по лестнице, прошли через опочивальню в Крестовую залу. Монах очнулся - ворочался и мычал, извиваясь на полу. Пришлось хорошенько стукнуть его кулаком по затылку, чтоб полежал еще. Мимо двери Юсупа снова прошли на цыпочках: Вальзер прижимал к груди заветный том, фон Дорн держал обеими руками свою ношу, еще более драгоценную. Миновали опасное место благополучно - без стука, без скрипа. Повернув за угол, откуда до черной двери было уже рукой подать, облегченно выдохнули. Зря. Дверь вдруг тихонько взвизгнула петлями, и из облака морозного пара на низкие ступеньки шагнула высокая, плечистая фигура. Длинная всклокоченная борода, костистый нос, мятое со сна лицо. Юсуп! На плечи, поверх серой власяницы наброшен дерюжный половик - видно, для тепла. Оказывается, и аскеты по ночам на двор ходят. Черные глаза хашишина сверкнули молниями. Длинные руки растопырились, закрывая проход. Вальзер тоненько ойкнул, вжался в стену и закрылся огненно-переливчатой книгой, как щитом. Рассчитывать на помощь аптекаря не приходилось. Только б Юсуп не закричал, не позвал остальных - вот о чем думал сейчас Корнелиус. Уронив мешок на пол, он кинулся вперед с кистенем и ударил, метя в голову - да не в лоб, как давеча, а в висок. Монах шатнулся в сторону, увернулся от свистящего удара и перехватил капитанову руку, с хрустом заломил ее за спину. Кистень брякнулся на дощатый пол. Левой рукой Корнелиус кое-как вытянул из ножен тесак, ткнул клинком вслепую позади себя, попал в мягкое. Юсуп с силой толкнул мушкетера. Отлетев на несколько шагов, капитан стремительно развернулся и сделал выпад - увы, в пустоту. Ловкий чернец опять успел отскочить. Пятясь от широкого, выставленного вперед лезвия, сдернул с плеч дерюгу и кинул в капитана. Тот шарахнулся назад, ударился спиной о стену. Хашишин времени не терял: качнулся книзу, подобрал кистень и с размаху рассек воздух. Корнелиус отступал от сверкающей мельницы, выбирая момент для атаки. Странно, но на помощь монах не звал, только улыбался, скалил свои вурдалачьи заточенные зубы. Жаль, в руке была не шпага, а короткий клинок, не то фон Дорн показал бы чернобородому парочку фехтовальных приемов. Но имелся один трюк, пригодный и для тесака - так называемый couple. Капитан сделал обманный выпад, перекинул оружие из одной руки в другую и нанес рубящий удар сбоку. Гибкий хашишин закрылся железной палкой - и клинок со звоном переломился. Опешив, фон Дорн уставился на торчащие из рукояти полдюйма стали. А Юсуп отшвырнул кистень, вытянул вперед мосластые руки и просто схватил Корнелиуса за шиворот, будто нашкодившего котенка. Приподнял, да и бросил об пол - у капитана дух перехватило. Он сунул было руку назад, за ворот, где в узких кожаных ножнах таился стилет, последняя надежда, но монах беркутом рухнул сверху. Уселся мушкетеру на грудь, крепко вцепился в запястья и растянул крестом. Нагибаясь, рыкнул: - Горрло перегрызу. Не грозил - извещал. Корнелиус в ужасе забился, глядя на приближающуюся ощеренную пасть с острыми, волчьими зубами. Вервольф! Самый настоящий, каким няня в детстве пугала! Краем глаза заметил движение. Это аптекарь наконец шагнул от стены, обеими руками поднял тяжелого Замолея в серебряном окладе с камнями и что было силы ударил оборотня сбоку по голове. Несколько камешков выскочили из гнезд, запрыгали по доскам. Юсупа качнуло в сторону - на щеке и скуле чернеца от соприкосновения с огненными лалами проступили вмятинки. Зарычав, хашишин обернулся к Вальзеру, ухватил его за край куцавейки. Воспользовавшись тем, что одна рука свободна, Корнелиус выхватил-таки стилет и всадил монаху снизу вверх в основание подбородка - до самого упора, а потом выдернул и вторую руку, пихнул Юсупа в грудь. Тот опрокинулся навзничь. Хлопая маслянисто-черными глазами, стал хвататься за бороду - стилета под ней было не видно, только булькало что-то да посвистывало. Похоже, удар пришелся туда, куда надо. Фон Дорн вскочил на ноги и подобрал кистень, готовый, если понадобится, расколоть чудищу череп. Не понадобилось. Юсуп еще побился немного, похрипел и затих. Борода, пропитываясь алым, становилась похожа цветом на незабвенный колор "Лаура". - Благодарю вас, герр доктор, - с чувством произнес Корнелиус. - Вы спасли мне жизнь. Вальзер, хоть весь и трясся, церемонно ответил: - Рад хоть в чем-то оказаться полезным, герр капитан. На этом обмен любезностями завершился, потому что в доме захлопали двери, раздались мужские голоса - видно, схватка с Юсупом была слишком шумной. - Дайте! - Корнелиус вырвал у аптекаря Замолея, запихнул в мешок. Скорей во двор! Бежали по скрипучему снегу: Вальзер впереди, налегке, с одной только веревкой в руках; согнутый в три погибели капитан поспевал следом. Чертов мешок тянул пуда на два, а то и на три. Крюк на стену неловкий аптекарь закинул только с третьего раза. В окнах зажглись огни, и видно было, как внутри мечутся тени. - Лезьте! - приказал фон Дорн, подпихивая Вальзера в зад. - Примете мешок. Потом я. Аптекарь кое-как вскарабкался. Когда тянул мешок, чуть не сверзся обратно. Стукнула дверь. - Братие, вон он, душегуб! Вон, на стене! Стиснув зубы, Корнелиус лез по веревке. Сзади приближался топот. Хорошо хоть Вальзер исчез на той стороне, кажется, так и не замеченный монахами. Капитан вцепился руками в край стены, подтянулся. Но тут мушкетера снизу схватили за ноги, рванули, и он сорвался, а сверху уже навалились распаренные, сопящие - да не один или двое, а по меньшей мере полдюжины.
***
Корнелиусу фон Дорну было очень скверно. Он дрожал от холода в узком и тесном каменном мешке, куда его головой вперед запихнули тюремщики Константино-Еленинской башни. Башня была знаменитая, ее страшилась вся Москва, потому что здесь, за толстыми кирпичными стенами, располагался Разбойный Приказ, а под ним темница и дознанный застенок, из-за которого башню в народе называли не ее природным красивым именем, а попросту - Пытошной. По ночному времени схваченного на митрополитовом подворье разбойника дознавать не стали, а сунули до утра в "щель", выемку длиной в три аршина, высотой и шириной в один - не привстать, ни присесть, да и не перевернуться толком. Больше суток в такой мало кто выдерживал, а иные, которые сильно тесноты боятся, и ума лишались. Служители приказа, люди опытные и бывалые, знали: кто в "щели" ночку пролежит, утром на дознании как шелковый будет. И палачу возни меньше, и дьяку облегчение, и писцу казенную бумагу на пустые враки не переводить. Первые минут пять оцепеневший от ужаса капитан бился во тьме, стукаясь затылком о твердое, а локтями утыкаясь в камень. Дверцу - не дверцу даже, заслонку - за ним захлопнули, оставили малое окошко, чтоб не задохся. Потом фон Дорн стиснул зубы и велел себе успокоиться. Брат Андреас, до того как уехать в Гейдельбергский университет, а после в монастырь, часто говорил с Корнелиусом, тогда еще подростком, о природе страха. В ту пору Андреас почитал худшим врагом человеческим не десять смертных грехов и не Дьявола, а страх. "Страх - это и есть Дьявол, все наши несчастья от него", - повторял старший брат. И еще: "Никто не напугает тебя так, как ты сам. А ведь бояться-то нечего. Что уж, кажется, может быть страшнее смерти? Только и смерть вовсе не страшная. Она не только конец, но и начало. Это как в книге: нужно прочитать до конца одну главу, а на следующей странице начнется другая. И чем лучше твоя книга, тем вторая глава будет увлекательней". Как же еще-то он говорил? "Если тебе плохо, помни, что плохое когда-нибудь закончится, и не падай духом. Не бывает так, чтобы человеку совсем уж делалось невмоготу тогда милосердный Господь сжалится и заберет душу к себе. А пока не забрал, крепись". И Корнелиус стал крепиться. Ну и что ж, что каменный мешок и не приподняться, сказал он себе. А если б я в постель улегся, спать, к чему мне подниматься? Почивай себе до утра. Он попробовал представить, что над головой у него не каменная кладка, а бескрайний простор и высокое ночное небо. Если же он не встает, то не от невозможности - просто не желает. Ему и так славно. То волокли по улице, пинали и били, а теперь хорошо, спокойно, и лежать не так уж жестко, солома подстелена. Утром, когда на дознание поволокут, вздернут на дыбу и начнут кнутом кожу со спины сдирать, эта "щель" раем вспомнится... Нет, вот об этом думать не следовало - при мысли о застенке худщий враг рода человеческого набросился на Корнелиуса люто, скрутил и так закогтил сердце, что хоть вой. Только бы утро подольше не наступало! Повезло Адаму Вальзеру, вышел сухим из воды. Поди, еще затемно, как только ночные дозоры с дорог уйдут, кинется вон из Москвы. Захватит своего ненаглядного Замолея, прочие книги бросит. Ну, может, еще Аристотеля драного прихватит, тяжесть невелика. Язык он знает хорошо. Нацепит кафтанишко, валенки, шапчонку кошачьего меха - сойдет за русского. Глядишь, и до границы добежит, Бог слабым покровительствует. А там, в Европе, все аптекаревы мечты осуществятся. Переплавит он ртуть, сколько достанет, в золотые слитки и заживет себе вольным богачом. Так стало горько от этой несправедливости, что дрогнул капитан фон Дорн, заплакал. Что на пытке-то говорить? Называться, кто таков, или уж лучше терпеть, помалкивать? На канцлерову защиту всё одно надежды нет - за убийство в митрополитовом доме боярин Матфеев своего адъютанта сам палачу отдаст... Крикнуть "слово и дело"? Рассказать про тайник, про Либерею? Так всё равно выйдет, что Корней Фондорин вор. Украл царево имущество, и знал, чьё крадет. За это - Вальзер говорил - руку рубят и после на железный крюк подвешивают. Надо будет сначала узнать, как московиты карают за убийство монаха, и тогда уж выбирать, кричать "слово и дело" или помалкивать. На этой мысли Корнелиус и успокоился. Главное ведь - принять решение, а на остальное воля Божья. Поворочался немного (солома мало спасала), потрясся от каменного холода и сам не заметил, как уснул. Назавтра заслонка загрохотала лишь далеко за полдень. Одеревеневшего фон Дорна за ноги вытащили из "щели" и поволокли под мышки из одного подвала в другой, только не холодный, а жаркий, потому что в углу расспросной каморы пылал огонь и приземистый мужик с засученными рукавами, в кожаном переднике, шевелил там, на углях, какими-то железками. Корнелиус сначала посмотрел на раскаленные клещи, на свисавшую с потолка веревку (это и была дыба), и только потом повернулся к столу, за которым сидели двое: козлобородый дьяк с бледным тонкогубым лицом и молоденький писец, раззявившийся на арестанта с любопытством - видно, пытошная служба ему была внове. Страха нет, сказал себе фон Дорн, и стиснул зубы, чтоб не стучали. Есть боль, но боль - лишь простой зуд потревоженных нервов. Станут пытать - будем орать, больше всё равно делать нечего. - Что, вор, разулыбался? - криво усмехнулся дьяк. - Прознал про государеву милость? Я вот вам, длиннобрехам, брехалы-то поотрываю, - сказал он уже не Корнелиусу, а приведшим его тюремщикам. Те забожились было, что ни о чем таком вору не сказывали, но тонкогубый махнул рукой - заткнитесь. - По воле всемогущего Бога великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович, оставя земное царствие, отъиде в вечное блаженство небесного царствия, а перед тем, как Господу душу отдать (тут дьяк трижды перекрестился), великий государь повелел должникам недоимки простить, колодников и кандальников на волю выпустить и даже убивцев помиловать... Корнелиус встрепенулся. Значит, царь умер! А перед смертью, должно быть, пришел в сознание и, согласно, русскому обычаю, объявил долговую и уголовную амнистию - чтоб недоимщики и узники за грехи новопреставленного Алексея перед Всевышним поискренней ходатайствовали. Не так уж и дурны, выходит, московитские установления! - ...Только зря ты, тать, возрадовался. До того, как дух испустить, его царское величество особо наказал единственно не делать попущения тем лиходеям, кто людей Божьих до смерти умертвил, ибо се грех уже не перед царем земным, а перед Владыкой Небесным. И ныне ведено вас, извергов, кто попа или чернеца сгубил, казнить не милостиво, как прежде - колесованием, а беспощадно, сажением на кол, прежде того мучительно на дыбе изломав. Берите-ка его, голуби. Слыхали государеву последнюю волю? - Дьяк наставительно поднял палец. - Сказано "мучительно", значит, мучительно.
|
|
|
|
|
