|
Акунин Борис
ЭРАСТ ФАНДОРИН
ТУРЕЦКИЙ ГАМБИТ
Глава десятая,
в которой государю преподносят золотую саблю «Дейли пост» (Лондон),
9 декабря (27 ноября) 1877 г.
«Последние два месяца осадой Плевны фактически руководит старый
и опытный генерал Тотлебен, хорошо памятный британцам по
Севастопольской кампании. Будучи не столько полководцем, сколько
инженером, Тотлебен отказался от тактики лобовых атак и подверг
армию Османа-паши правильной блокаде. Русские потратили массу
драгоценного времени, за что Тотлебена подвергали резкой
критике, однако ныне приходится признать, что осторожный инженер
прав. С тех пор, как месяц назад турок окончательно отрезали от
Софии, в Плевне начался голод и нехватка боеприпасов. Тотлебена
все чаще называют вторым Кутузовым (русский фельдмаршал,
измотавший силы Наполеона бесконечным отступлением в 1812 году —
прим. редакции). Со дня на день ожидается капитуляция Османа со
всем его 50-тысячным войском».
Холодным, противным днем (серое небо, ледяная
морось, чавкающая грязь) Варя возвращалась на специально нанятом
извозчике в расположение армии. Целый месяц провалялась в
Тырновском эпидемическом госпитале на больничной койке и даже
вполне могла умереть, потому что от тифа умирали многие, но
ничего, обошлось. Потом еще два месяца изнывала от скуки,
дожидаясь, пока отрастут волосы — не ехать же стриженой под
татарина. Проклятые волосы отрастали медленно, они и теперь не
столько лежали, сколько стояли бобриком. Вид был жутко нелепый,
но терпение кончилось — еще неделя безделья, и Варя просто сошла
бы с ума от вида горбатых улочек опостылевшего городишки.
Один раз вырвался проведать Петя. Он все еще числился под
следствием, но уже не сидел на гауптвахте, а ходил на службу —
армия разрослась, и шифровальщиков не хватало. Петя сильно
изменился: оброс жидкой, ужасно ему не шедшей бороденкой, отощал
и через слово поминал то Бога, то служение народу. Больше всего
Варю потрясло то, что при встрече жених поцеловал ее в лоб. Что
это он, как покойницу в гробу? Неужто до такой степени
подурнела?
Тырновское шоссе было запружено обозами, и коляска еле ползла,
поэтому Варя на правах знатока здешних мест велела извозчику
свернуть на проселок, что вел к югу, в объезд лагеря. Так хоть и
дальше, но доедешь быстрей.
По пустой дороге лошадка затрусила живей, да и дождь почти
прекратился. Еще часок-другой и дома. Варя фыркнула. Ничего себе
«дома». Это в сырой-то палатке, под семью ветрами!
За Ловчей стали встречаться одиночные всадники — все больше
фуражиры да деловитые ординарцы, а вскоре Варя увидела и первого
знакомого.
Долговязая фигура в котелке и рединготе, нескладно сидевшая на
понурой рыжей кобыле, — обознаться невозможно. Маклафлин! У Вари
возникло ощущение deja-vu: во время третьей Плевны она точно так
же возвращалась к расположению армии, и точно так же на дороге
ей повстречался ирландец. Только тогда было жарко, а теперь
холодно, да и выглядела она, наверно, получше.
И очень даже удачно, что первым ее увидит именно Маклафлин. Он
человек прямой, бесхитростный, по его реакции сразу поймешь,
можно ли показываться в обществе с такими волосами или лучше
повернуть обратно. Да и новости опять же узнать…
Варя мужественно сдернула шляпку, обнажив свой постыдный бобрик.
Проверка так проверка.
— Мистер Маклафлин! — приподнявшись на сиденье, звонко крикнула
она, когда коляска догнала корреспондента. — а это я! Куда
направляетесь?
Ирландец оглянулся и приподнял котелок.
— О, мадемуазель Варя, очень рад видеть вас в добром здравии.
Это вас из гигиенических соображений так обстригли? Прямо не
узнать.
У Вари внутри все так и оборвалось.
— Что, ужасно? — упавшим голосом спросила она.
— Вовсе нет, — поспешил уверить ее Маклафлин. — но сейчас вы
гораздо больше похожи на мальчика, чем во время нашей первой
встречи.
— Нам по пути? — спросила она. — Так садитесь ко мне, поболтаем.
Лошадь-то у вас не очень.
— Ужасная кляча. Моя Бесси умудрилась нагулять брюхо от
драгунского жеребца, и ее разнесло, как бочку. А штабной конюх
Frolka меня не любит, потому что я никогда из принципиальных
соображений не даю ему взяток (то что у вас называется na chai),
и подсовывает таких одров! Где он их только берет! А ведь я
спешу по крайне важному, секретному делу.
Маклафлин многозначительно умолк, но было видно, что его всего
распирает от важности и секретности.
При всегдашней сдержанности альбионца это выглядело необычно —
похоже, журналист и в самом деле разузнал нечто из ряда вон
выходящее.
— Да присядьте на минутку, — вкрадчиво произнесла Варя. — Дайте
отдохнуть несчастному животному. У меня тут и пирожки с
вареньем, и термостатическая фляга. А в ней кофе с ромом…
Маклафлин достал из кармана часы на серебряной цепочке.
— Half past seven… Another forty minutes to get there… All right,
an hour. It’ll be half past eight…, — пробормотал он на своем
невразумительном наречии и вздохнул. — Ну хорошо, разве что на
минутку. Доеду с вами до развилки, а там сверну на Петырницы.
Привязав поводья к коляске, он уселся рядом с Варей, один
пирожок проглотил целиком, от второго откусил половину и с
удовольствием отхлебнул из крышечки горячего кофе.
— В Петырницу-то зачем? — небрежно спросила Варя. — Снова
встречаетесь со своим плевненским осведомителем, да?
Маклафлин испытующе посмотрел на нее, поправил запотевшие от
пара очки.
— Дайте слово, что никому не расскажете — по крайней мере до
десяти часов, — потребовал он.
— Честное слово, — сразу же сказала Варя. — да что за новость
такая?
Поколебленный легкостью, с которой было дано обещание, Маклафлин
запыхтел, но отступать было поздно, да и, похоже, очень уж
хотелось поделиться.
— Сегодня, 10 декабря, а по вашему стилю 28 ноября 1877 года —
исторический день, — торжественно начал он и перешел на шепот. —
но об этом во всем русском лагере пока знает только один человек
— ваш покорный слуга. О, Маклафлин не дает na chai за то, что
человек выполняет свои прямые служебные обязанности, но за
хорошую работу Маклафлин платит хорошо, можете мне поверить.
Всё-всё, об этом больше ни слова! — вскинул он ладонь,
предупреждая вопрос, уже готовый сорваться с Вариных губ. —
Источник информации я вам не назову. Скажу только, что он
неоднократно проверен и ни разу меня не подводил.
Варя вспомнила, как кто-то из журналистов с завистью говорил,
что сведениями о плевненской жизни корреспондента «Дейли пост»
снабжает не какой-нибудь там болгарин, а чуть ли даже не
турецкий офицер. Впрочем, в это мало кто верил. А вдруг правда?
— Ну говорите же, не томите.
— Помните, до десяти часов вечера никому ни слова. Вы дали
честное слово.
Варя нетерпеливо кивнула. Ох уж эти мужчины со своими дурацкими
ритуалами. Ну конечно, она никому не скажет.
Маклафлин наклонился к самому ее уху.
— Сегодня вечером Осман-паша сдастся.
— Да что вы! — вскричала Варя.
— Тише! Ровно в 10 часов вечера к командиру гренадерского
корпуса генерал-лейтенанту Ганецкому, чьи войска занимают
позицию по левому берегу Вида, явятся парламентеры. Я буду
единственным из журналистов, кто окажется свидетелем этого
великого события. А заодно предупрежу генерала — в половине
десятого, не ранее, — чтобы дозоры по ошибке не открыли по
парламентерам огонь. Представляете, какая получится статья?
— Представляю, — восхищенно кивнула Варя. — и что, никому-никому
нельзя рассказать?
— Вы меня погубите! — в панике воскликнул Маклафлин. — вы дали
слово!
— Хорошо-хорошо, — успокоила его она. — до десяти буду молчать,
как рыба.
— А вот и развилка. Стой! — корреспондент ткнул извозчика в
спину. — Вам направо, мадемуазель Варя, а мне налево. Предвкушаю
эффект. Сидим с генералом, пьем чай, болтаем о всякой ерунде, а
в половине десятого я достаю часы и как бы между прочим:
«Кстати, Ivan Stepanovich, через полчаса к вам приедут от
Осман-паши». А, каково?
Маклафлин возбужденно расхохотался и сунул ногу в стремя.
Через минуту Варя его уже не видела — скрылся за серым пологом
набиравшего силу дождя.
Лагерь за три месяца изменился до неузнаваемости. Палаток не
осталось — ровными шеренгами выстроились дощатые бараки. Повсюду
мощеные дороги, телеграфные столбы, аккуратные указатели.
Все-таки хорошо, когда армией командует инженер, подумала Варя.
В особой части, которая теперь занимала целых три дома, сказали,
что господину Фандорину выделен отдельный коттэдж (дежурный
произнес новое слово с явным удовольствием) и показали, как
пройти.
«Коттэдж» нумер 158 оказался сборной щитовой избушкой в одну
комнату и находился на самой окраине штабного городка. Хозяин
был дома, дверь открыл сам и посмотрел на Варю так, что внутри у
нее потеплело.
— Здравствуйте, Эраст Петрович, вот я и вернулась, — сказала
она, отчего-то ужасно волнуясь.
— Рад, — коротко произнес Фандорин и посторонился, давая пройти.
Комната была самая простая, но со шведской стенкой и целым
арсеналом гимнастических снарядов. На стене висела трехверстная
карта.
Варя объяснила:
— Вещи оставила у милосердных сестер. Петя занят на службе, так
я сразу к вам.
— Вижу, здоровы. — Эраст Петрович осмотрел ее с головы до ног,
кивнул. — П-прическа новая. Это теперь такая мода?
— Да. Очень практично. А что тут у вас?
— Ничего. Сидим, осаждаем турку. — в голосе титулярного
советника прозвучало ожесточение. — Месяц сидим, два сидим,
т-три сидим. Офицеры спиваются от скуки, интенданты воруют,
казна пустеет. В общем, все нормально. Война по-русски. Европа
вздохнула с облегчением, наблюдает, к-как из России уходят
жизненные соки. Если Осман-паша продержится еще две недели,
война будет п-проиграна.
Тон у Эраста Петровича был такой брюзгливый, что Варя сжалилась,
шепнула:
— Не продержится.
Фандорин встрепенулся, пытливо заглянул в глаза.
— Что-то знаете? Что? Откуда?
Ну, она и рассказала. Уж Эрасту Петровичу можно, этот не побежит
рассказывать всякому встречному-поперечному.
— К Ганецкому? П-почему к Ганецкому? — нахмурился титулярный
советник, дослушав до конца.
Он подошел к карте и забормотал под нос:
— Д-далеко к Ганецкому. Самый фланг. Почему не в ставку? Стоп.
Стоп.
С исказившимся лицом титулярный советник рванул с крючка шинель
и кинулся к двери.
— Что? Что такое? — истошно закричала Варя, бросаясь за ним.
— Провокация, — сквозь зубы, на ходу бросал Фандорин. — у
Ганецкого оборона тоньше. И за ним Софийское шоссе. Это не
капитуляция. Это прорыв. Ганецкому зубы заговорить. Чтоб не
стрелял.
— Ой! — поняла она. — а это будут никакие не парламентеры? Вы
куда? В штаб?
Эраст Петрович остановился.
— Без двадцати девять. В штабе долго. От начальника к
начальнику. Время уйдет. К Ганецкому не поспеть. К Соболеву!
Полчаса галопом. Соболев не станет командование запрашивать. Да,
он рискнет. Ударит первым. Завяжет бой. Не поможет Ганецкому,
так хоть во фланг зайдет. Трифон, коня!
Надо же, денщик у него, растерянно подумала Варя.
Всю ночь вдали громыхало, а к рассвету стало известно, что
раненый в бою Осман капитулировал со всей своей армией: десять
пашей и сорок две тысячи войска сложили оружие.
Всё, кончилось плевненское сидение.
Убитых было много, корпус Ганецкого, захваченный врасплох
нежданной атакой, полег чуть не целиком. И у всех на устах было
имя Белого Генерала, неуязвимого Ахиллеса — Соболева-второго,
который в решительный момент, на свой страх и риск, ударил через
оставленную турками Плевну, прямо Осману в неприкрытый бок.
Пять дней спустя, 3 декабря, государь, отбывавший с театра
военных действий, устроил в Парадиме прощальный смотр для
гвардии. На церемонию были приглашены доверенные лица и особо
отличившиеся герои последнего сражения. За Варей прислал свою
коляску сам генерал-лейтенант Соболев, чья звезда взмыла прямо к
зениту. Не забыл, оказывается, старую знакомую блистательный
Ахиллес.
Никогда еще Варя не оказывалась в столь изысканном обществе. От
сияния эполетов и орденов можно было просто ослепнуть. Честно
говоря, она и не подозревала, что в русской армии такое
количество генералов. В первом ряду, ожидая выхода высочайших
лиц, стояли старшие военачальники, и среди них неприлично
молодой Мишель в неизменном белом мундире и без шинели, невзирая
на то, что день выдался хоть и солнечным, но морозным. Все
взгляды были устремлены на спасителя отечества, который, как
показалось Варе, стал гораздо выше ростом, шире в плечах и
значительнее лицом, чем ранее. Видно, правду говорят французы,
лучшие дрожжи — слава.
Рядом вполголоса переговаривались два румяных флигель-адъютанта.
Один все косился черным, маслянистым глазом на Варю, и это было
приятно.
— …А государь ему: «В знак уважения к вашей доблести, мушир,
возвращаю вам вашу саблю, которую вы можете носить и у нас в
России, где, надеюсь, вы не будете иметь причины к какому-либо
недовольству». Такая сцена — жалко тебя не было.
— Зато я дежурил на совете 29-го, — ревниво откликнулся
собеседник. — Собственными ушами слышал, как государь сказал
Милютину: «Дмитрий Александрович, испрашиваю у вас как у
старшего из присутствующих георгиевских кавалеров разрешения
надеть георгиевский темляк на саблю. Кажется, я заслужил…»
«Испрашиваю»! Каково?
— Да, нехорошо, — согласился черноглазый. — Могли бы и сами
догадаться. Не министр, а фельдфебель какой-то. Уж государь
проявил такую щедрость! Тотлебену и Непокойчицкому — «георгия»
2-й степени, Ганецкому — «георгия» 3-й степени. А тут темляк.
— А что Соболеву? — живо спросила Варя, хотя с этими господами
была незнакома. Ну да ничего, военные условия, да и случай
особенный.
— Уж верно что-нибудь особенное получит наш Ак-паша, — охотно
ответил черноглазый. — Если уж его начальник штаба Перепелкин
сразу через звание скакнул! Оно и понятно — не может же
капитанишка на такой должности состоять. А перед Соболевым нынче
такие горизонты открываются, что дух захватывает. Везуч, ничего
не скажешь. Если б его не портили страсть к вульгару и дешевой
эффектности…
— Тсс! — прошипел второй. — Идут!
На крыльцо неказистого дома, гордо именуемого «походным
дворцом», вышли четверо военных: император, главнокомандующий,
цесаревич и румынский князь. Александр Николаевич был в зимнем
форменном пальто, на эфесе сабли Варя углядела яркое оранжевое
пятнышко — не иначе как пресловутый темляк.
Оркестр грянул торжественный Преображенский марш.
Вперед лихо выкатился гвардейский полковник, отсалютовал и
звонким, подрагивающим от волнения басом зачеканил:
— Ваше им-ператорское величчество! Па-азвольте от офицеров
вашего личчного конвоя пре-паднести зззалатую саблю с надписью
«За храбрость»! В оз-наменование са-авместной рратной службы!
Куплена на личные средства офицеров!
Один из флигель-адъютантов шепнул Варе:
— Вот это ловко. Молодцы!
Государь принял подарок, вытер перчаткой слезу.
— Благодарю, господа, благодарю. Тронут. Всем вышлю от себя по
сабле. Полгода, так сказать, из одного котелка…
Он не договорил, только махнул рукой.
Вокруг растроганно засморкались, кто-то даже всхлипнул, а Варя
внезапно увидела в чиновной толпе, стоявшей подле самого
крыльца, Фандорина. Этот-то как сюда попал? Невелика фигура —
титулярный советник. Однако тут же разглядела рядом с Эрастом
Петровичем шефа жандармов, и все разъяснилось. В конце концов,
истинный-то герой пленения турецкой армии — Фандорин. Если б не
он, здесь бы сейчас парадов не устраивали. Тоже, наверно,
награду получит.
Эраст Петрович поймал Варин взгляд и состроил ипохондрическую
гримасу. Всеобщего воодушевления он явно не разделял.
После парада, когда она весело отбивалась от черноглазого
флигель-адъютанта, все пытавшегося найти общих петербургских
знакомых, Фандорин подошел и, слегка поклонившись, сказал:
— Прошу извинить, господин п-полковник. Варвара Андреевна, нас с
вами хочет видеть император.
|
|
