|
Акунин Борис
НИКОЛАС ФАНДОРИН
АЛТЫН-ТОЛЫБАС
Глава десятая Дом в тринадцать окон. Волшебные свойства кости единорога. Корнелиус узнает новые слова. Тайна Философского Камня. Чужие разговоры. Иван Артамонович рассказывает сказку. Нехорошо получилось. Сержант Олафсон заслужил бочонок пива, мушкетеры Салтыков и Лютцен по штофу водки. За то, что быстро бегают - так объявил им капитан фон Дорн, немного отдышавшись и вернувшись от небесных забот к земным. За спасение от верной гибели можно бы дать и куда большую награду, но надо было блюсти командирскую честь. Когда из-за угла церкви с железным лязгом выбежали трое солдат, страшного татя в клобуке словно Божьим ветром сдуло. Только что был здесь, уж и кинжал занес, а в следующий миг растаял в темноте, даже снег не скрипнул. Солдаты разбойника и вовсе не разглядели - только ротного начальника, с кряхтением поднимавшегося с земли. Не разглядели - и отлично. Незачем им смотреть, как ночной бандит их капитана ногами топчет. Адам Вальзер - тот, конечно, всё видел, но языком болтать не стал. Да к нему от пережитого страха и речь-то вернулась не сразу, а лишь много позже, когда в караульной ему влили в рот стопку водки. - Я сердечно благодарен вам, господин капитан фон Дорн, за спасение. - Аптекарь схватил Корнелиуса за руку - пожать, но вместо этого, всхлипнув, сунулся с лобзанием, и раз-таки чмокнул в костяшки пальцев, прежде чем капитан отдернул кисть. - Я старый, слабый человек. Меня так легко убить! И все знания, все тайны, которыми я владею, навсегда исчезнут. Мой разум угаснет. О, какая это была бы потеря! Фон Дорн слушал вполуха, озабоченный совсем другой потерей. Из карманного зеркальца на безутешного капитана щерился дырявый рот. И это на всю жизнь! Не говоря уж о том, что единственное преимущество перед блестящим князем Галицким безвозвратно утрачено. Теперь никогда больше не улыбнешься дамам, не свистнешь в четыре пальца, не оторвешь с хрустом кусок от жареной бараньей ноги... Черт бы побрал этого лекаря-аптекаря с его излияниями, лучше б его тихо прирезали там, в переулке! - Я дам вам солдат. Проводят до дома, - буркнул Корнелиус и чуть не застонал: он еще и шепелявил! - Милый, драгоценный господин фон Дорн, - переполошился Вальзер. - А не могли бы вы проводить меня сами? У... у меня есть к вам один очень важный разговор. Интереснейший разговор, уверяю вас! При всем желании Корнелиус не мог себе представить, какой интересный разговор возможен у него с этим сморчком. О клистирных трубках? Об ученых трактатах? - Нет. Служба, - коротко, чтоб не шепелявить отрезал капитан. Черт! "Шлужба"! Вдруг тон аптекаря переменился, из молящего стал вкрадчивым. - Бросьте вы любоваться на осколки зубов. Я вставлю вам новые зубы, белее прежних! И совершенно бесплатно. У меня остался кусочек кости африканского единорога, берег для самых высоких особ, но для вас не пожалею. Капитан так и дернулся: - Зубы можно вставить? Вы не шутите? - Ну, конечно, можно! Я нажил здесь, в Московии неплохое состояние, делая замечательные искусственные зубы для зажиточных горожанок - из моржовой и слоновой кости, а особенным модницам даже из шлифованного жемчуга! От внезапно открывшихся горизонтов Корнелиус просветлел и лицом, и душой. - Из жемчуга это прекрасно! Я тоже хочу из жемчуга! Вальзер поморщился: - Единорог гораздо лучше. Что жемчуг? Через год-другой раскрошится, а рог риносероса будет служить вам до гроба. И не забывайте, что писали древние о магических свойствах единорога. Его кость приносит удачу, оберегает от болезни, а главное - привораживает женские сердца. Аптекарь хитро подмигнул, и капитан сразу же сдался: - Да, единорог - это то, что мне нужно. Ну, что вы сидите? Поднимайтесь, идем! Так и быть, я провожу вас. Когда вы изготовите мне новые зубы? - Если угодно, нынче же, во время разговора. Я удалю корни, сделаю слепок, выточу новые зубы и вставлю. Кусать ими антоновские яблоки вы, конечно, не сможете, но улыбаться девушкам - сколько угодно. Черт с ними, с антоновскими яблоками. Корнелиус пробовал - кислятина. Идти оказалось далеко - за стену Белого Города, за Скородомский земляной вал, но не на Кукуй, где проживали все иностранцы, а в обычную русскую слободу. - Не удивляйтесь, - сказал Вальзер, едва поспевая за широко шагающим капитаном. - Приехав в Московию, я первым делом перекрестился в местную веру, и потому могу селиться, где пожелаю. Там мне спокойней, никто из соотечественников не сует нос в мои дела. Корнелиус был потрясен. Ренегат! Вероотступник! А с виду такой славный, душевный старичок. - Покороблены? - усмехнулся Адам Вальзер. - Напрасно. Я этим глупостям значения не придаю. Бог у человека один - разум. Всё прочее пустое суеверие. - Любовь Христова суеверие? - не выдержал фон Дорн. - Божьи заповеди? Спасение души? Не стал бы ввязываться в богословские споры, но уж больно легко отмахнулся аптекарь от Иисусовой веры. Вальзер охотно ответил: - Суеверие - думать, что от того, как ты молишься или крестишься, зависит спасение души. Душу - а я понимаю под этим словом разум и нравственность - спасти можно, только делая добро другим людям. Вот вам и будет любовь, вот вам и будут Моисеевы заповеди. Что с того, если я в церковь не хожу и чертей не боюсь? Зато, мой храбрый господин фон Дорн, я бесплатно лечу бедных, и сиротам бездомным в куске хлеба не отказываю. У меня подле ворот всегда ящик с черствым хлебом выставлен. - Почему с черствым? - удивился Корнелиус. - Нарочно. Кто сытый, не возьмет, а кто по-настоящему голоден, тому и черствая краюшка в радость. Потом шли молча. Фон Дорн размышлял об услышанном. Суждения герра Вальзера при всей еретичности казались верными. В самом деле, что за радость Господу от человека, который тысячу раз на дню сотворяет крестное знамение, а ближних тиранит и мучает? Разве мало вокруг таких святош? Нет, ты будь добр и милосерден к людям, а что там между тобой и Богом - никого не касается. Так и старший брат Андреас говорил. Божий человек. Пожалуй, Корнелиус уже не жалел, что ввязался из-за маленького аптекаря в ненужную потасовку - тем более что место утраченных зубов вскоре должны были занять новые, волшебные. Посреди темной, состоявшей сплошь из глухих заборов улицы аптекарь остановился и показал: - Вон, видите крышу? Это и есть мой дом. - Хихикнул, поправил заиндевевшие очки. - Ничего особенного не примечаете? Фон Дорн посмотрел. Дощатый забор в полтора человеческих роста, над ним довольно большой бревенчатый сруб с покатой крышей. Темные окна. Ничего особенного, вокруг точно такие же дома. - Окна посчитайте. Посчитав узкие прямоугольники, Корнелиус непроизвольно перекрестился. Чертова дюжина! - Это зачем? - спросил он вполголоса. Вальзер открыл ключом хитрый замок на калитке, пропустил капитана вперед. - И на первом, каменном этаже тоже тринадцать. Отлично придумано! Я среди здешних жителей и без того колдуном слыву - как же, немец, лекарь, травник. А тринадцать окошек меня лучше любых сторожевых псов и караульщиков стерегут. Воры стороной обходят, боятся. Он довольно засмеялся, запер калитку на засов. - Слуг у меня теперь нет. Было двое парней, да остались там, на снегу лежать, - горестно вздохнул Вальзер. - Глупые были, только им жрать да спать, а все равно жалко. Один приблудный, а у второго мать-старушка на посаде. Дам ей денег, на похороны и на прожитье. Теперь новых охранников трудненько будет нанять. Вся надежда на вас, герр капитан. К чему он это сказал, Корнелиус не понял и расспрашивать не стал. Хотелось, чтоб аптекарь, он же лекарь, поскорей занялся зубами. Дом стоял на белом каменном подклете, до половины утопленном в землю и почти сливающемся с заснеженной землей. Спустившись на три ступеньки, Вальзер отворил кованую дверцу и на сей раз вошел первым. - Осторожней, герр капитан! - раздался из темноты его голос. - Не напугайтесь! Но было поздно. Корнелиус шагнул вперед, поднял фонарь и окоченел: из мрака на него пялился черными глазницами человеческий скелет. - Это для анатомических занятий, - пояснил Вальзер, уже успевший зажечь свечу. - Его, как и меня, зовут Адам. Я держу его в сенях для дополнительной защиты от воров - вдруг кто-нибудь из самых отчаянных не устрашится чертовой дюжины или, скажем, не умеет считать до тринадцати. Входите, милости прошу. Он зажег еще несколько свечей, и теперь можно было разглядеть просторную комнату, верно, занимавшую большую часть подклета. Диковин здесь имелось предостаточно, одна жутчей другой. На стене, над схемой человеческого чрева, висела большущая черепаха с полированным панцирем. Слева - огромная зубастая ящерица (крокодил, догадался Корнелиус). На полках стояли желтые людские черепа и склянки, где в прозрачной жидкости плавали куски требухи - надо думать, тоже человечьей. Повсюду на веревках были развешаны пучки сухой травы, низки грибов, какие-то корешки. Ни иконы, ни распятия Корнелиус не обнаружил, хотя нарочно осмотрел все углы. - Тут у меня и приемный покой, и аптека, - объяснял хозяин, устанавливая меж четырех канделябров чудной стул - с ремешками на подлокотниках. - Это зачем? - опасливо покосился фон Дорн на пытошного вида седалище. - Чтоб мои пациентки не бились и не дергались, - сказал Вальзер. - Но вас я, конечно, привязывать не стану. Для мужественного воина, как и для философа, боль - пустяк, не заслуживающий внимания. Простой зуд потревоженных нервов. Садитесь и откройте пошире рот. Отлично! Корнелиус приготовился терпеть, но пальцы лекаря были ловки и осторожны - не трогали, а скользили, не мучили, а щекотали. - Очень хорошо. Удар был так силен, что оба корня расшатаны. Я легко их выдерну... Какие превосходные, белые зубы - словно у молодого льва. О, вы настоящий храбрец! Знаете, я человек робкий, я не понимаю природы бесстрашия. Храбрые люди так легко и безрассудно рискуют своей жизнью, совершенно не думая о последствиях. Ведь малейшая ошибка - и всё. Чернота, небытие, всему конец. Девять месяцев в материнской утробе, долгое и трудное взросление, счастливое избавление от мириада болезней и опасностей - и всё это растоптано, перечеркнуто из-за одного неразумного шага. Гибнет целый мир, данный человеку в ощущениях и работе рассудка! Ведь умрешь - и не узнаешь, что будет завтра, через год, через десять лет. Никогда больше не увидишь весеннего утра, осеннего вечера, травяного луга, стелящегося под ветром! Как вы непростительно, преступно глупы, господа смельчаки! И все же я восхищаюсь вашей глупостью. Она великолепна, эта бесшабашность, с которой человек из-за прихоти, вздора, каприза отказывается от всех даров жизни и самого бытия! Воистину лишь царь вселенной способен на такое расточительство! Шире рот, шире! Корнелиус замычал, ибо лекарь вдруг ухватил его чем-то железным показалось, что прямо за челюсть - и потянул. - Один вынут. Р-раз! Вот и второй. Прополощите рот водкой и выплюньте в миску. Как следует погоняв меж щек изрядный глоток водки, выплевывать ее капитан, конечно, не стал - проглотил и сразу потянулся к бутылке выпить еще, но Вальзер не дал. - Довольно. Я хочу, чтобы вы внимали мне с ясным рассудком. Я собираюсь сообщить вам нечто такое, что изменит всю вашу жизнь. Аптекарь взволнованно поправил очки, испытующе посмотрел фон Дорну в глаза. - Надеюсь, изменит к лучшему? - пошутил тот. Вальзер задумался. - Прежде, чем я отвечу на этот вопрос, скажите, герр капитан, есть ли в вашей жизни какая-нибудь великая тайна, которую вы пытаетесь разгадать? - Великая? Слава богу, нет. - Корнелиус улыбнулся. - Разумеется, кроме самой жизни. - Тогда считайте, что до сих пор вы по-настоящему не жили, - очень серьезно, даже торжественно сказал Вальзер. - Человеческая жизнь обретает смысл, только когда в ней возникает Великая Тайна. Слушайте же. Вы первый, кому я решил открыться. Если б я верил в Бога, то счел бы, что вас послал мне Господь. Но Бога нет, есть только слепой случай, а стало быть, спасибо слепому случаю. Фон Дорн почувствовал, что ему передалось волнение собеседника, и шутить больше не пытался - весь обратился в слух. - Вы храбрый, сильный, великодушный рыцарь. У вас живые, умные глаза. Как редко соединяются в людях эти драгоценные качества: сила, великодушие и ум. Возможно, я совершаю непоправимую ошибку, доверяясь вам, но ведь если б вы не кинулись с такой самоотверженностью спасать меня, я все равно уже был бы мертв. - Вальзер содрогнулся. - Монахи выпотрошили бы меня заживо, выпытали мою тайну, а потом бросили бы на поклев воронам. - Монахи? А я думал, это обычные грабители, которые нацепили черные рясы, чтобы их было не видно в темноте. - Разве вы не узнали Юсупа? - удивился аптекарь. - Вы же были с ним лицом к лицу. - Какого Юсупа? Вы имеете в виду ту каналью, что вышибла мне зубы? Нет, лица я не разглядел - луна светила ему в спину. Разве он мне знаком? - Это же Иосиф, подручный митрополита Антиохийского! - Вы хотите сказать, что на вас напали люди Таисия? Корнелиус вспомнил, как высокопреосвященный шептался о чем-то с чернобородым аскетом, и тот сразу выскользнул за дверь. Нет, это было совершенно невозможно. - Не может быть, - затряс головой капитан. - Такой ученый муж, служитель Божий. Вы ошибаетесь! - Кто служитель Божий, Юсуп? - Вальзер рассмеялся. - Не хотел бы я встретиться с его богом. Юсуп - сириец, хашишин, главный доверенный Таисия, исполнитель всех его темных дел. - Хаши... Кто? - Хашишин. Есть на Востоке такой тайный орден. Его членов сызмальства готовят к ремеслу убийцы. Эти люди верят, что могут достичь райского блаженства, если будут убивать по велению своего имама. Все тайные убийства Леванта и Магриба совершаются хашишинами, они мастера своего кровавого дела. У них нет ни семьи, ни обычных человеческих чувств и пристрастий - только курение хашиша да верность имаму. - Да, я что-то слышал про этих фанатиков, - кивнул фон Дорн. - Их еще называют ассасинами. Но только при чем здесь его высокопреосвященство? - Много лет назад Таисий выкупил Юсупа у антиохийского паши, спас от мучительной казни - сдирания кожи заживо. С тех пор Юсуп считает его своим имамом и предан ему как пес. Знаете, как Таисий достиг своего нынешнего положения? Все его недоброжелатели и соперники чудесным образом отправлялись в мир иной. Стоило Таисию пожелать епископской кафедры в Салониках, и тут же освободилась вакансия - архиерей ни с того ни с сего свернул себе шею, упав ночью с кровати. Так же досталась греку архиепископская митра, а после и митрополитская. О, я многое знаю про их с Юсупом дела! Когда Таисий ставит перед собой цель, он не останавливается ни перед чем. Ради Либереи этот хищный зверь разорвет меня в клочья. А ведь он еще не знает про Замолея! - Либерея? Замолей? - нахмурился Корнелиус на новые слова. - Что это или кто это? Адам Вальзер сбился, потер пальцами лоб. - Простите меня, друг мой. Я перескакиваю с одного на другое и только путаю вас. Сейчас, сейчас я успокоюсь и расскажу всё по порядку. Знаете что? Я буду говорить и одновременно делать вам зубы - это поможет моему разуму выстроить последовательную цепочку изложения. В начале же скажу лишь одно: речь пойдет о величайшем сокровище из всех, ведомых человечеству. Это предуведомление мудрый аптекарь несомненно сделал для того, чтобы капитан выслушал рассказ с подобающим вниманием. Уловка подействовала - Корнелиус всем телом подался вперед.
***
- Величайшее сокровище? - спросил фон Дорн, не только пришепетывая, но еще и как-то вдруг осипнув. - Вы говорите о золоте? Вальзер рассмеялся - не весело, а скорее горько. - Вы полагаете, герр капитан, что на свете нет ничего ценнее золота? - Почему же, есть. Драгоценные камни, например. Алмазы, сапфиры, смарагды. - Что ж, - аптекарь взял какие-то костяные рогульки и загадочно усмехнулся, - есть там и драгоценные камни, а золота столько, сколько вы пожелаете. - Столько, сколько я пожелаю? - озадаченно переспросил Корнелиус, - Именно так. Сколько вам нужно для полного удовольствия - пуд, сто пудов, тысяча? Брови фон Дорна грозно сдвинулись. Кажется, герр Вальзер позволяет себе насмешничать? Аптекарь же, заметив, как изменилось лицо мушкетера, зашелся тихим смехом - пожалуй, все же не издевательским, а возбужденным. - Не вертите головой, мой молодой друг, вы мне мешаете. Сидите и терпеливо слушайте, я начну издалека. Он вставил Корнелиусу в рот костяные распорки, и на этом диалог естественным образом превратился в монолог. - Восемь лет назад я поступил профессором фармакологии и травоведения на медицинский факультет Гейдельбергского университета. Вы, конечно же, слышали об этом почтенном учебном заведении. Фон Дорн подтверждающе угукнул - в Гейдельберге, только на теологическом факультете, учился его брат Андреас. - Не трясите головой, сидите смирно... Условием моего договора с ректоратом было то, что в свободное от лекций и лабораторных опытов время мне будет дозволено свободно рыться в университетских архивах. В ту пору я был приверженцем галенистской терапии, изучал целебные свойства сурьмы и надеялся отыскать полезные сведения об этой удивительной субстанции в трактатах и записках знаменитых алхимиков прежних столетий. Попутно мне попадалось множество любопытнейших документов, не имеющих отношения к предмету моего научного интереса, однако человек с пытливым разумом всегда держит глаза широко открытыми - ведь никогда не знаешь, откуда забрезжит благословенный свет. И вот однажды я наткнулся на записи одного пастора, некоего доктора Савентуса, человека большой учености, знатока греческой и древнееврейской премудрости. Он жил сто лет назад. Фон Дорн замычал - больно. - Потерпите, здесь, в десне, застрял маленький осколок зуба. Вот так! Больше больно не будет... Этот богослов служил в Ливонии приходским священником и во время войны попал в московитский плен. После множества приключений, которые я вам сейчас пересказывать не буду, Савентус оказался в Кремле, где предстал перед очами царя Ивана - того самого, кого впоследствии прозвали Грозным. Пастор пишет, что царь обошелся с ним милостиво и сказал, что давно ищет ученого мужа, который помог бы ему разобрать старинную библиотеку, доставшуюся государю от предков. И далее автор записок подробно излагает историю этого книжного собрания, которое он именует Либереей. Царская библиотека... Прополощите рот водкой, но только, умоляю, не глотайте. Воспользовавшись тем, что снова может говорить, Корнелиус нетерпеливо воскликнул: - Послушайте, герр Вальзер, к дьяволу вашу библиотеку! Рассказывайте про сокровища. - Так библиотека и есть то самое сокровище! Капитана охватило глубокое разочарование. Он так и знал, что этот книжный червь вывернет на какую-нибудь тоскливую чушь. Нашел, кого слушать всерьез, развесил уши! Вальзер снова засмеялся. - У вас удивительно выразительная мимика, герр фон Дорн. Сейчас я изготовлю слепок из воска. Пошире рот и не вздумайте шевелиться. "Пусть болтает, - думал Корнелиус, пока лекарь залеплял ему десны вязким и горячим, - лишь бы сделал хорошие зубы". - Либерея - это та самая библиотека византийских императоров, в основу которой легло собрание великой Александрийской библиотеки и сочинения первых христианских вероучителей. Двести лет назад принцесса София, племянница последнего кесаря, привезла великому герцогу московитов это сокровище в приданое. Невежественные цари книгами интересовались мало, и до Ивана библиотека так и пролежала в сундуках почти нетронутой. За полвека до Савентуса к книгам допустили ученого афонского монаха Максимуса, но разобрать библиотеку до конца не дали. А между тем Савентус пишет, что в сундуках лежали редчайшие, а то и вовсе уникальные списки и рукописи, самая немудрящая из которых стоила бы не менее тысячи золотых дукатов. Это по ценам столетней давности, а в наш просвещенный век король французский заплатил бы за неведомую комедию Аристофана или собственноручные записки Тацита пятьдесят, нет, сто тысяч ливров! Корнелиусу уже не казалось, что Вальзер несет чушь. Кто бы мог подумать, что древняя писанина стоит такие сумасшедшие деньги? Сто тысяч ливров! - Но Аристофан, Тацит - это всё пустяки, мой храбрый капитан. Аптекарь наклонился вплотную к лицу Корнелиуса. В голубых глазках Вальзера восторженными огоньками горели отражения свечей. - В приданом принцессы Софьи находился сундук с тайными, запретными книгами, доступ к которому имели только сами порфироносцы. Что в том сундуке - царю Ивану было неведомо, ибо все книги и рукописи там были на древних языках. Именно с тайного сундука Савентусу и было ведено начать. Кроме некоторых первохристианских книг, почитавшихся в Византии еретическими, пастор обнаружил там греческий трактат по математике, написанный неким Замолеем, о котором Савентус при всей своей учености никогда не слыхивал. Капитан пожал плечами - мол, я-то тем более. - Ливонец стал изучать этот трактат и ахнул - книга оказалась ложной, вернее двойной: сверху греческий текст на пергаментных листах, а под ним . другой, еще более древний, написанный на папирусе. В прежние времена так иногда делали - прятали одну книгу внутри другой... Воск застыл. Дайте-ка выну. - А что там было, на этом секретном папирусе? - спросил фон Дорн, стирая с десен восковой налет. Адам Вальзер воздел палец и изрек: - Всё золото вселенной. - Посмотрел на отвисшую челюсть мушкетера, засмеялся. - Я не шучу. В этой арамейской рукописи подробнейшим образом излагался рецепт изготовления Красной Тинктуры. - Рецепт чего? - Красной Тинктуры или Магистериума - магического порошка, который иногда еще называют Философским Камнем. - Того самого Философского Камня, который пытаются добыть алхимики? Камнем, при помощи которого любой металл можно превращать в золото? А может быть, аптекарь сумасшедший, подумал капитан. Ну, конечно. И ведет себя странно, и говорит чудно. Но голос здравомыслия почти сразу умолк, заглушенный бешеным стуком сердца. Всё золото вселенной! - Ну, положим, не любой, - покачал головой Вальзер, - а лишь те, что ближе всего к золоту по субстантивной массе. Например, ртуть. Видите ли, мой славный друг, внутри каждой частицы материи дремлют мощные силы, которые лишь ждут мига, чтобы проснуться. От того, в каком положении застыли эти силы, и зависит, что это за вещество - железо, медь или, скажем, олово. Вещество, именуемое Философским Камнем, пробуждает эту потаенную силу, многократно умножает ее, так что силы материи приходят в движение и застывают, уже сцепившись иным образом. Вследствие этого процесса один элемент способен превращаться в другой. Разумеется, чем элементы родственней друг другу, тем меньше Философского Камня потребно для трансмутации. - И в этом самом Замолее содержался рецепт добывания золота? - Да, с подробнейшим описанием всех стадий этого процесса и даже с образцом золотых песчинок. Савентус видел их собственными глазами и испытал кислотой. Корнелиус схватился рукой за воротник - стало душно, жарко. - Значит, всё точно? И Философский Камень - не выдумка шарлатанов? - В своих записях пастор клянется Господом Иисусом, что золото настоящее и что рецепт достоверен. Савентусу случалось заниматься алхимией, так что он знал толк в подобных вещах. - Погодите, герр Вальзер, я ничего не понимаю... - Капитан схватился за виски. - А почему константинопольские императоры не воспользовались рецептом? С Философским Камнем они могли бы не только восстановить Великую римскую империю, но и завоевать весь мир! Аптекарь растерянно захлопал глазами. - В самом деле, почему? - пробормотал он. - А, я знаю. Базилевсы почитали алхимию бесовством, диавольской наукой. Восточная империя просуществовала тысячу лет, и за этот срок почти не изменилась. Она была похожа на муху, застывшую в янтаре. Византийцы не верили в науку, разум и прогресс, вот почему их обогнали западные и восточные варвары. В Константинополе не развивали знания, а лишь копили их без всякой пользы. Спасибо хоть, не уничтожали, а хранили - как тот запретный сундук с книгами. В этом греческие императоры были очень похожи на русских царей. - Что же, и царь Иван тоже побоялся бесовщины? - Не думаю. Когда Савентус сообщил ему о своей находке, царь велел выдрать пергаментные страницы лжетрактата, а папирус заковать в серебряный оклад, сплошь выложенный "огненными лалами страны Вуф" - так сказано в записках. Не знаю, что это за страна такая, но лалами в России называют рубины. - Обложка сплошь из рубинов? - дрогнув голосом, переспросил фон Дорн. Такое сокровище представить было легче, чем какой-то неведомый Философский Камень. - Да. Но увидев, каким алчным огнем загорелись глаза царя, пастор испугался - понял, что обладателя такой тайны Иван живым не выпустит. И, пользуясь тем, что держали его вольно, Савентус бежал из Москвы - сначала в Литву, оттуда в Польшу, а осел в Гейдельберге. Там он вскоре и умер, завещав свои записки факультету. На титульном листе рукописи осталась помета ученого секретаря: "Бред и нелепица, ибо господин доктор Савентус, как ведомо всем, был скорбен рассудком. Да и его россказни об обычаях московитов невероятны". Такой вот приговор. Неудивительно, что до меня в течение ста лет в рукопись никто не заглядывал. - А что если и вправду всё бред и нелепица? - встревожился капитан. Вы же не видели этого Савентуса, а ученый секретарь его хорошо знал. Выходит, всем в Гейдельберге было ведомо, что ваш пастор сумасшедший. - Очень возможно, что от перенесенных злоключений Савентус и в самом деле отчасти повредился в рассудке, - признал Вальзер. - Но его свидетельство отнюдь не бредни. Для гейдельбергских профессоров прошлого столетия Московия была сказочной страной, я же теперь знаю точно, что пастор писал про обычаи московитов правду. Нет никаких сомнений в том, что Савентус действительно жил в Кремле и встречался с грозным царем Иваном. А если пастор столь точен во второстепенных подробностях, зачем бы ему выдумывать небылицы о Философском Камне? Аптекарь взглянул на капитана поверх очков и взмахнул маленьким напильничком, которым обтачивал кусок белой кости - должно быть, того самого магического бивня единорога. - Так может быть, именно в этом и проявилось сумасшествие пастора? В фантазиях про Либерею? - Нет, не может. Прочитав записки, я стал собирать сведения о византийской императорской библиотеке и обнаружил, что и тут Савентус ничего не выдумывает. Либерея действительно попала в Москву. А позднее, когда по дороге в Россию я сделал остановку в Дерпте, я видел список Либереи, составленный неким пастором Веттерманом - еще одним ливонцем, которому царь Иван показывал свои книжные сокровища. "Математика" Замолея значится и в Веттермановом перечне. - Это меняет дело, - медленно проговорил Корнелиус. - Значит, сомнений нет? - Ни малейших. - Рука Вальзера мерно водила поверх верстачка, извлекая тонкие, скрежещущие звуки. - Я полагаю, что после бегства Савентуса русский царь не смог отыскать в Москве человека достаточно ученого и проницательного, чтобы не только прочесть, но и расшифровать арамейские письмена. Савентус пишет, что древний автор применил некую тайнопись, понять которую способен только опытный мастер алхимии. Известно, что в поздние годы царствования Иван любил беседовать с книжниками, и для некоторых из них это очень скверно кончалось. А потом тиран сошел с ума. Вел затворническую жизнь, прорыл под своими дворцами в Кремле и Александровой слободе множество подземных ходов, всё прятал сокровища от подлинных и вымышленных врагов. В одном из таких тайников спрятал он и Либерею никто не ведает, где именно. Царь скончался в одночасье, за игрой в шахматы. Свои тайны наследнику открыть не успел. - Так где же искать эти сундуки? - Здесь, в Москве, - уверенно заявил Вальзер, рассматривая выточенный двузубец. - Восьмой год я живу поисками Либереи. Завербовался в Россию, а потом изучил язык и принял православную веру, чтобы беспрепятственно читать столбцовые книги в царских архивах. У меня имеются знакомцы чуть не во всех приказах. Одних я лечил, других угощал, третьим делал подарки. И вот теперь я близок к разгадке, очень близок. Скоро книга Замолея будет моей! - В самом деле?! - вскричал Корнелиус. Аптекарь вновь склонился над верстачком. - Да. Недавно в старой писцовой книге приказа Государевых мастерских палат я наткнулся на запись от 7072 года о том, что водовзводных дел мастеру Семену Рыжову ведено изготовить свинцовые доски, дабы покрыть ими, а после запаять полы, стены и свод некоего подвала, "а какого, сказано в документе, то ведомо лишь великому государю". Представляете?! Фон Дорн подумал, пожал плечами. - Мало ли что это могло быть? - Нет, мой славный друг, запаянные свинцовые стены и своды нужны для бережения от влаги - чтоб не отсырели книги. И время совпадает: Савентус бежал из Москвы как раз осенью 1564 года - по московскому летоисчислению 7072-го! Это и был тайник для Либереи, я уверен. - А где он находится, этот тайник, вы знаете? Вальзер подошел к капитану. - Кажется, знаю. Осталось кое-что уточнить. Еще чуть-чуть, и разгадка будет у меня в руках... Пожалуйста, откройте рот. Но рот Корнелиус открыл не сразу. Посмотрел в прищуренные глаза аптекаря и задал такой вопрос: - Если чуть-чуть, то зачем я вам нужен? Почему вы решили посвятить меня в вашу тайну? Вы не боитесь, что я захочу завладеть всем золотом вселенной один, без вас? - Боюсь, - кротко вздохнул Адам Вальзер. Если откровенно, то очень боюсь. Но на свете так много страшного, что приходится выбирать - чего ты боишься больше, а чего меньше. Да и потом, к чему вам книга Замолея без меня? Вы не сможете ее прочесть, и сложнейших химических метаморфоз без меня вам не произвести. Мы с вами нужны друг другу, господин фон Дорн, а взаимная потребность - крепчайший из всех строительных растворов, на которых только может быть возведено здание любви и дружбы. Я не могу более обходиться без надежного защитника и помощника. Особенно теперь, когда Таисий увидел меня в доме у боярина Матфеева. Корнелиус, уже разинувший было рот во всю ширину, снова сомкнул губы. - Почему? - Грек умен, он наверняка догадался, зачем я проник в дом господина канцлера. Я упросил своего начальника по Аптекарскому приказу вице-министра Голосова раздобыть для меня приглашение к боярину. Матфеев самый могущественный человек во всей Московии и к тому же слывет любителем книжных редкостей. Я понял, что в одиночку Либерею не добуду, другое дело - с таким высоким покровителем. На этот шаг я решился после мучительных сомнений, но иного выхода, как мне казалось, не существует - ведь я еще не имел счастья встретиться с вами. Я рассуждал так: всем известно, что герр Артамон Сергеевич - человек просвещенный и честный. Он, конечно, заберет библиотеку себе, но, по крайней мере, щедро наградит меня. Скажем, если я попрошу из всей Либереи один-единственный трактат по математике, вряд ли добрый боярин откажет мне в такой малости... Вот зачем я явился на этот новогодний прием: присмотреться к Матфееву, составить о нем собственное суждение, а там, улучив момент, испросить у его превосходительства приватной аудиенции для некоего наиважнейшего дела. Мог ли я предвидеть, что встречу там этого проклятого Таисия? Митрополит отлично знает, что я не из числа лизоблюдов, что обивают пороги вельмож ради корыстолюбия или суетного тщеславия. Он несомненно догадался, что в лице канцлера я надеюсь обрести покровителя. Потому-то подлый грек и велел своему хашишину меня похитить, допросить, а затем, конечно же, и убить. Корнелиус нетерпеливо затряс рукой, давая понять, что у него есть множество вопросов. - Тихо, герр капитан, сейчас самый тонкий момент - я закрепляю ваши новые зубы... Но всё к лучшему. Теперь мне не нужен Матфеев. Вполне достаточно и капитана фон Дорна. Мы заранее договоримся с вами, как поделить Либерею. Вы ведь не станете забирать себе книгу Замолея? Зачем она вам? Если хотите, я отдам вам ее оклад из лалов. Там, в сундуках, много и других книг в драгоценных обложках - все они тоже ваши. С такой добычей вы станете одним из богатейших людей Европы. Мне же отдайте только папирус, ладно? Аптекарь чуть надавил, вставляя костяную дентуру на место, и посмотрел на Корнелиуса со страхом и мольбой. - Дадно, - великодушно ответил капитан, поцокал языком, приноравливаясь к искусственным зубам, и повторил уже уверенней. - Ладно. Пускай папирус будет ваш, а лалы страны Вуф и все прочие книжки с драгоценными обложками мои. Все золото вселенной - это, конечно, очень много, но еще неизвестно, сумеет ли Вальзер добыть по древнему рецепту свою тинктуру, а вот рубины штука верная, их всегда можно продать за хорошие деньги. - Да велика ли книга? - вдруг забеспокоился фон Дорн. Что если она размером с миниатюрный молитвенник, который он видел у Сашеньки Матфеевой - такой ладонью накроешь? - Велика, очень велика, - успокоил аптекарь. - Савентус пишет, что она размером in quarto. И лалы покрывают ее поверхность сплошь, с обеих сторон. Еще пастор упоминает о Юстиниановом кодексе в окладе из крупного жемчуга, о Гефестионовой "Географии" с обложкой из смарагдов и об античном списке "Энеиды" в шкатулке пергамской работы с инкрустацией из желтых и черных опалов. Друг мой, вы не останетесь в накладе! Дайте только честное слово дворянина, что Замолея отдадите мне! - Без обложки, - уточнил капитан и, положив руку на эфес шпаги, поклялся., - Клянусь честью рода фон Дорнов, что выполню условия нашего уговора. А теперь дайте-ка мне зеркало. Он широко улыбнулся своему отражению и остался вполне доволен: новые зубы оказались ничуть не хуже старых. А если еще и вспомнить о волшебных свойствах единорога, то выходило, что князю Галицкому, возможно, рановато торжествовать победу. - Да, - вспомнил фон Дорн. - А что за счеты у вас с митрополитом? И как он мог разгадать причину вашего появления в Артамоновском переулке? Что за сверхъестественная проницательность? - Ничего сверхъестественного. Таисий прибыл в Россию с той же целью, что и я - искать Либерею. Официальным поводом было посредничество в споре между царем и прежним патриархом Никоном. Но Никона давно нет, а Таисий уж который год всё медлит с отъездом в свою митрополию. Говорит, прирос душой к Москве и великому государю. Я-то знаю, к чему он прирос. Таисий такой же одержимый, как и я. Он был католиком, изучал в Италии богословие, ему сулили блестящую церковную карьеру, а грек вдруг взял и уехал на Восток, принял православие, втёрся в доверие к Константинопольскому патриарху. На самом деле Таисий втайне остался латинянином и служит Святейшему престолу, но есть у него и другая, своекорыстная цель. В годы учения он откуда-то прознал о приданом византийской принцессы и возжелал отыскать бесценные книжные сокровища. Сначала отправился в Константинополь, там убедился, что Либерея должна быть в Москве, и переместился в Россию. Первым делом, едва приехав, попросил царя Алексея Михайловича предоставить ему доступ к царскому книгохранилищу. Русский монарх очень удивился такой просьбе, ибо вся библиотека великого государя состояла из трех десятков новопечатных требников да наставлений по соколиной охоте. Тогда грек понял, что Либерея сокрыта в некоем тайном месте, и с тех пор ищет. Он упрям, от своего не отступится. А о том, как грек узнал, что я тоже разыскиваю пропавшую библиотеку, я расскажу вам как-нибудь в другой раз. Сейчас это несущественно. - Митрополит знает о Замолее? - нахмурился капитан. - Нет, даже не догадывается. - Зачем тогда он тратит столько лет на поиск каких-то там книг? Таисий ведь не нам с вами чета, он и без того богат. Я видел его палаты на Моховой улице - это настоящий дворец. - Ах, господин фон Дорн, вы некнижный человек, - сожалеюще вздохнул Вальзер. - Если б вы знали, какое наслаждение для истинного ценителя держать в руках древнее драгоценное сочинение, существующее в одном-единственном экземпляре.... Для людей вроде меня и Таисия это сильней любого вина. Ну и о деньгах тоже забывать не следует. Савентус насчитал в царских сундуках восемь сотен фолиантов, каждый из них сегодня стоит целую кучу золота. Тут речь идет о миллионах, а грек алчен. Здесь фон Дорн пристально взглянул на собеседника, пораженный внезапной мыслью. Пускай митрополит Антиохийский алчен и ради золота готов на что угодно, но аптекарь на корыстолюбца никак не похож. Зачем ему "всё золото вселенной"? Что герр Вальзер будет с ним делать? Вряд ли этому философу, этому певцу человеческого разума, нужны дворцы, роскошные выезды, парчовые камзолы и дорогие куртизанки. Тут было над чем подумать. Но заговорил Корнелиус о другом: - Эх, если бы знать, какой мерзавец этот Таисий, я не велел бы трупы чернецов в Убогий дом везти! Поди сыщи их там теперь, среди многих прочих, кого прикончили за ночь по Москве. Ярыжки наверняка раздели монахов догола, не опознаешь. Была бы отличная улика против Таисия ведь его слуги пытались вас похитить. - Милый господин фон Дорн, - пожал плечами аптекарь. - В Германии это, возможно, и было бы уликой, но только не в России. Здесь нет ни правильного следствия, ни правосудия. И уж тем более не сыскать управы на тех, кто в милости у его царского величества. Ничего, я теперь буду вдвойне осторожен, а с вами мне и вовсе ничего не страшно, правда? Вальзер доверчиво заглянул капитану в глаза. От сознания ответственности за этого беззащитного чудака Корнелиус приосанился. Покойный отец говорил: "Худшее из злодеяний - не воровство и даже не убийство, а предательство. Никогда не предавай человека, который тебе доверился. Обманывать можно лишь тех, кто тебе не верит; изменять позволительно лишь тем, кто на тебя не надеется". Герр Вальзер не пожалеет о том, что вверил свою судьбу Корнелиусу фон Дорну. - Для вашего сбережения могу предложить следующее, - деловито сказал капитан. - Если не пожалеете двух алтынов в день, подле вас все время будут находиться двое солдат моей прежней роты, сменяя друг друга. Я с ними уговорюсь. Только не покупайте им вина и расплачивайтесь не вперед, а в конце дня. Я же буду рядом с вами в свободные от службы часы. С чего начнем поиски Либереи? Немного подумав, аптекарь ответил: - Я продолжу искать в старых писцовых книгах. Должны были остаться еще какие-то следы тайных подземных работ. А вы, мой друг, поищите свинцовое хранилище прямо под царской резиденцией, Каменным Теремом. Вам нужно проникнуть в подвалы того крыла, что выходит к церкви Спаса на Бору. Именно там находился деревянный дворец царя Ивана, нынешние палаты выстроены на старом подклете. Мне туда проникнуть невозможно, а вы часто бываете там в карауле. Сможете ли вы попасть в подземный этаж, не подвергая себя слишком большой опасности? - Смогу, - уверенно заявил Корнелиус. - Мои мушкетеры несут караул вокруг всего дворца, а я хожу, как мне вздумается - проверяю, как они несут службу. В ближайшую среду снова наш черед. Со стороны Грановитой палаты есть дверца в подвал, заваленная дровами - похоже, что ею давно не пользуются. Но что мне там делать? Подвалы по большей части забиты всяким ненужным хламом, там нет ничего ценного. - Пройдите по всем подземным помещениям. Простучите полы ножнами вашей шпаги - не будет ли где гулкого звука, не отзовется ли свинцовый свод тайника звонким эхом. Справитесь? - Разумеется. Корнелиус представил сладостный миг: вот он бьет железом о каменную плиту и слышит, как откликается благословенная пустота. - Ну, хорошо, - сказал он. - Предположим, я найду Либерею и стану выносить оттуда по одной-две книги за раз. Где мы будем прятать добычу? Ведь это царское достояние. Знаете, что бывает за хищение государева имущества? - Знаю, - кивнул аптекарь. - Я нарочно справлялся в уголовном уложении. Сначала нам отрубят правую руку, прижгут смолой, дабы мы раньше времени не истекли кровью, а потом повесят за ребро на железный крюк, где мы с вами будем висеть, пока не издохнем. Не беспокойтесь, я всё продумал. У меня заготовлен тайник не хуже, чем у царя Ивана. Пойдемте, покажу. Он прошел в дальний угол, наклонился над одной из плит пола и с некоторым усилием приподнял ее, подцепив ножом. Плита была тонкая и не тяжелая - слабосильный Вальзер в одиночку смог отставить ее в сторону. - Видите, тут еще одна плита, с кольцом. Вытяните ее. Под второй плитой открылась черная дыра. Вальзер взял канделябр с тремя свечами и осветил приставную лесенку, ведущую вниз. - Давайте вы первый, я следом. Придерживая шпагу, Корнелиус полез в люк. Яма оказалась не слишком глубокой, не далее чем через десять футов каблуки капитана достигли земляного пола. Сверху, кряхтя, спускался аптекарь. - Здесь у меня приготовлена секретная лаборатория, - пояснил он, высоко подняв канделябр. - Некоторые опыты безопаснее производить подальше от свидетелей. Например, добывать Философский Камень. Высветился стол с какими-то склянками и трубками, грубый деревянный стул. - Смотрите сюда. Вальзер остановился ровно посередине небольшого склепа, присел на корточки и чуть разгреб землю. Обнажилась деревянная, окованная металлом крышка большого сундука. Аптекарь взялся обеими руками за ручку, откинул. Внутри было пусто. - Это так называемый "алтын-толобас", сундук, пропитанный особым составом, который не пропускает влагу. Во времена, когда Московией владели татары, в таких толобасах ханские наместники-баскаки перевозили собранную дань: золото, серебро, соболей. Манускрипты могут храниться здесь хоть тысячу лет, ничего с ними не случится. И никто их не найдет. Главное - не попадитесь, когда будете выносить книги из Кремля.
***
Проникнуть в дворцовые подвалы оказалось еще проще, чем предполагал Корнелиус. Когда мушкетеры заступили на караул (рано утром, еще до света), капитан переложил часть заснеженной поленницы, оставив за ней узкий лаз к ржавой железной дверце. Замок вскрыл кинжалом, петли смазал ружейным маслом. Потом, обойдя посты, вернулся на то же место и проскользнул внутрь. Там тоже хранились дрова - видно, не один год, ибо поверху поленья были затянуты паутиной. Очень по-русски, думал фон Дорн, пробираясь со свечой вдоль стенки: заготовить впрок больше необходимого, а потом бросить - пускай гниет. В дальнем конце обнаружилась еще одна дверца, в точности похожая на первую, только с замком возиться не пришлось - проржавел настолько, что от первого же поворота клинка открылся сам. В следующем подвале в нос шибануло тухлятиной - здесь хранились копченые окорока, заплесневелые и изгрызанные крысами. Поскорей миновал зловонное подземелье, перебрался в соседнее, пустое. Оттуда вели две двери: одна налево, в узкую галерею, другая направо, в целую анфиладу низких сводчатых погребов. Корнелиус заглянул в обе, но дальше двигаться не стал, ибо для первого раза было довольно. На часы в Кремль рота выходила через три дня на четвертый, посему продолжить поиски удалось лишь 9 января. В этот день Корнелиус двинулся по анфиладе, тщательно простукивая каждый аршин пола. До истечения караульного срока наведывался в подвалы четырежды. Прошел два зала и одну малую комнату. Впустую - полы отзывались глухо. Продолжил поиск 13-го - достиг конца анфилады, то есть северной оконечности подвала. Опять ничего, если не считать погреба, где в бочках хранилось вино. Корнелиус хотел отлить немного в флягу. Попробовал венгерское, прокисшее. Ох, сколько добра пропало зря! В промежутках между караулами состоял при Артамоне Сергеевиче, да еще бегал к Вальзеру в слободу. На сон времени почти не оставалось, но спать почему-то и не хотелось. Если Корнелиус ненадолго проваливался в забытье где-нибудь в углу, на лавке, а то и в санях - снились сияющие огнями лалы страны Вуф и сама страна Вуф: залитая ярким солнцем, с затейными башенками и благоуханными садами. Сашеньку капитан видел только мельком. Проверил на ней свои единорожьи зубы - улыбнулся чуть не до ушей. Кажется, подействовало. Боярышня посмотрела на скалящегося мушкетера удивленно и вроде бы с тревогой. Ничего, когда Либерея переместится в алтын-толобас, еще посмотрим, какой жених завидней - князь ли Галицкий, или кто другой. 17-го января фон Дорн двинулся из третьего погреба влево, в галерею. Теперь простукивал не только пол, но и стены. И что же? В первую же ходку стена справа отозвалась гулко. Корнелиус схватился за сердце. Неужели? Приложил ухо, постучал рукояткой кинжала уже как следует, в полную силу. Сомнений нет - пусто! Вышел обойти караулы, у поленницы прихватил лом. Вернулся к заветному месту. Прочитав молитву и поплевав на руки, ударил железной палкой в стену. С одного замаха пробил сквозную дыру, откуда пахнуло гнилью. Припал к отверстию глазом - темно, не разглядеть. Ничего, замахал ломом с таким пылом, что через минуту у ног валялась целая гора гипсовых крошек. Капитан согнулся в три погибели, протиснулся в образовавшийся лаз с огарком свечи. Сундуки! В три яруса, чуть не до потолка! Корнелиус сдержался, не кинулся к сокровищу сразу. Сначала, как подобает доброму католику, возблагодарил Святую Деву: "Будь благословенна, Матерь Божья, покровительница взыскующих" - и уж потом, трясясь от возбуждения, стал подцеплять разбухшую от сырости, неподатливую крышку. Пальцы нащупали что-то волглое, похожее на спутанные женские волосы. Фон Дорн поднес свечу и застонал от невыносимого разочарования. Внутри лежали связки меха, сгнившего от долгого и небрежного хранения. В других сундуках было то же - облезлые, никуда не годные соболиные шкурки. Кто-то спрятал их здесь лет двадцать, а то и тридцать тому назад, да вынуть забыл. Похоже было, что весь царский дворец стоит на куче без толку загубленных припасов, никому не нужного гнилья. Больше ничего примечательного в этот день обнаружено не было. Зато в следующий кремлевский караул, 21-го января, Корнелиус сделал удивительное открытие. Галерея вывела его к маленькой двери, взломать которую удалось не сразу - грохот разнесся на всё подземелье. По ту сторону ход продолжился, но из прямого сделался зигзагообразным, причем колена этого диковинного, неизвестно для какой цели проложенного лабиринта змеились без какого-либо внятного порядка и смысла. В конце каждого отрезка, на потолке была черная квадратная дыра. Поначалу капитан не придал значения этим отверстиям, решив, что они проложены для освежения воздуха, но после третьего или четвертого поворота сверху донеслись приглушенные, но вполне отчетливые голоса. - Я те харю набок сверну, сучий сын, - утробно рыкнула дыра. - Сейчас вот крикну "слово и дело", будешь знать, как государевы свечи воровать. Много наворовал-то? - Батюшка Ефрем Силыч, - жалобно откликнулся невидимый вор. - Всего две свечечки-то и взял, псалтирь священную почитать. Не выдавай, Христом-Богом молю! - Ладно. Завтра полтину принесешь, тогда доносить не стану. И гляди у меня, чтоб в последний раз. Хорош царев стольник. Подивившись прихотям эфира, способного передавать звуки по воздуховодам, Корнелиус двинулся дальше. В следующем зигзаге потолок тоже оказался говорящим. - "А ежели оный воевода мздоимство не прекратит, заковать его в железа и доставить в Москву, в Разбойный приказ..." Поспеваешь? Пиши далее: "Еще великий государь сказал и бояре приговорили..." Кто-то диктовал писцу официальную бумагу, а здесь, под дворцом, было слышно каждое слово. Не переставая простукивать шпагой пол, Корнелиус ускорил шаг. Некоторые закутки потайного хода молчали, другие переговаривались, смеялись, молились. Слышно было каждое слово, даже сказанное шепотом. Вот смысл лабиринта и разъяснился: проложен он был вовсе не произвольно, как Бог на душу положит, а с расчетом - чтоб каждую комнату царского дворца снизу можно было прослушивать. Кто придумал эту хитрую конструкцию, Корнелиусу было неведомо, однако так же, как с окороками, венгерским вином и соболями, предусмотрительность не пошла впрок. Судя по толстому слою пыли, скопившемуся на каменном полу, здесь давным-давно никто не лазил, теремных обитателей не подслушивал. За час блуждания по подземелью фон Дорн наслушался всякого, а в месте, где проход вдруг разделился надвое, сверху раздался голос, от которого мушкетер остановился, как вкопанный - даже стучать по плитам перестал. - Вон, снова стукнуло железным, - боязливо произнес сипловатый, жирный тенорок. - Слыхал, дурень? - Как не слыхать, царь-батюшка, ума палатушка, - рассыпал скороговоркой фальцет - таким во дворце говорил только любимый царский шут, горбатый Валтасар. - Это бабка-яга, железна кочерга. Прыг да скок с приступки на шесток. Ух-ух-ух, сейчас наскочит, бока защекочет! Сам великий государь! Его покои, стало быть, тоже оснащены тайным подслухом. Ну и ну! - Какая бабка-яга, что ты врешь! Мне верные люди сказывали, уже вторую неделю в тереме то оттуда, то отсюда железом постукивает: бряк да бряк. Так-то страшно! Знаю я кто это, знаю! Это за мной Железный Человек пришел, в сырую землю звать. К батюшке перед смертью тоже так вот приходил. - Господь с тобой, государь, - ответил шут уже без дурашливости. - Ты бы меньше мамок да шептунов слушал. Какой еще Железный Человек? - Да уж знаю какой. - Алексей Михайлович ответил шепотом (только всё равно было слышно каждое слово). - Тот самый. Это Воренок вырос и нас, Романовых, извести хочет, за свое погубленное малолетство посчитаться. Кто видел его, нечистого, говорят: лицом белее белого, а грудь вся железная. Страсть-то какая. Господи! Тут Корнелиус, повернувшись, задел ножнами за камень, и царь взвизгнул: - Вот, опять лязгнуло! Господи Боже, неужто мне в могилу пора? Пожить бы еще, а. Господи? Из опасного закута капитан ретировался на цыпочках, решил, что дальше двинется в следующий раз. Назавтра, когда был в слободе, спросил Адама Вальзера, что за Воренок такой и почему царь его боится. - Это трехлетний сын тушинского царя Лжедмитрия и польской красавицы Марины Мнишек, - объяснил ученый аптекарь. - Чтобы мальчик, когда вырастет, не претендовал на престол, Романовы его повесили. Палач донес малютку до виселицы завернутым в шубу, продел головкой в петлю и задушил. Многие говорили, что после такого злодеяния не будет новой династии счастья, мало кто из Романовых своей смертью умрет, а закончат они тем же, чем начали - с их малолетними чадами злодеи поступят так, как они обошлись с Воренком. Разумеется, суеверие и чушь, но советую вам воспользоваться этой легендой. Когда в следующий раз будете бродить по подземелью, нацепите маску из белой ткани. А грудь у вас благодаря кирасе и так железная. Если кто вас и увидит, решит, что вы Железный Человек. 25-го января попасть в подвалы не довелось, потому что государь отправился на богомолье в Новоспасский монастырь и молился там всю ночь. По этому случаю матфеевские мушкетеры сторожили не в Кремле, а жгли костры вокруг монастырских стен (ночь выдалась морозной) и после, когда царский поезд двигался обратно, стояли цепочкой вдоль Каменной слободы. За день до этого у Корнелиуса был короткий и не очень понятный разговор с Александрой Артамоновной. Он столкнулся с боярышней, когда выходил от боярина (ездили на Кукуй, к генералу Бауману на именины). Сашенька стояла в приемной горнице, будто дожидалась кого-то. Не Корнелиуса же? Увидев фон Дорна, вдруг спросила: - Ты что. Корней, никак прячешься от меня? Или обидела чем? В Сокольники давно не ездили. От ее прямого, совсем не девичьего взгляда в упор капитан растерялся и не нашелся, что ответить. Промямлил что-то про службу, про многие нужные дела. - Ну, смотри, упрашивать не стану, - отрезала Сашенька и, развернувшись, вышла. Корнелиус так и не понял, чем ее прогневил. При разговоре еще был Иван Артамонович - ничего не сказал, только головой покачал. 29-го января фон Дорн двинулся от места, где ход раздваивался, дальше. Время было позднее, ночное, и царского голоса, слава богу, было не слыхать. На всякий случай, для сбережения, капитан последовал совету аптекаря, прикрыл лицо белой тряпкой с дырками для глаз, хотя кого тут, под дворцом он мог повстречать? Разве какого воришку из челяди, кто шастает по заброшенным погребам, высматривая, чем поживиться. По ночному времени в комнатах молчали, лишь из некоторых под слухов, доносилось похрапывание. Тук-тук, тук-тук, стучали ножны по плитам, да всё глухо. После одного из поворотов сверху вдруг послышалось низкое, с придыханием: - Любушка мой, ненаглядный, да я для тебя что хочешь... Иди, иди сюда, ночь еще долгая. Любовная сцена! Такое в скучном царском тереме Корнелиус слышал впервые и навострил уши. Видно, тайные аманты, больше вроде бы некому. Кроме царя с царицей других супругов во дворце нет. - Погоди, царевна, - ответил мужской голос, знакомый. - Будет миловаться. Еще дело не решили. Галицкий! Кто еще говорит так переливчато, будто драгоценные камешки в бархатном кармане перекатывает. Царевна? Это которая же? - Матфеева не остановить, он вовсе царя подомнет, - продолжил голос. - Я у него много времени провожу, насквозь его, лиса старого, вижу. Он думает, я к дочке его худосочной свататься буду, меня уж почти за зятя держит, не таится. Хочет он царя улестить, чтоб не Федора и не Ивана, а Петра наследником сделал. Мол, сыновья от Милославской хворы и неспособны, а нарышкинский волчонок крепок и шустр. На Маслену, как катанье в Коломенском будет, хочет Артамошка с государем про это говорить. Ты своего отца знаешь - Матфеев из него веревки вьет. Не сумеем помешать, сама, Сонюшка, знаешь, что будет. Сонюшка? Так Галицкий в опочивальне у царевны Софьи! Ах, ловкач, ах, интриган! Канцлер у него, значит, "Артамошка", а Сашенька "худосочная"? Ну, князь, будет тебе за это. От возмущения (да и радости, что уж скрывать), фон Дорн задел железным налокотником о стену, от чего произошел лязг и грохот. - Что это? - вскинулась Софья. - Будто железо громыхает. Неужто и вправду Железный Человек, про которого девки болтают? Слыхал, Васенька? - Как не слыхать. - Голос Василия Васильевича сделался резок. - Нет никакого Железного Человека. Это кто-то нас с тобой подслушивает. Гремело вон оттуда, где решетка под потолком. Зачем она там? - Не знаю, Васенька. Во всех комнатах такие. Чтоб воздух не застаивался. - Сейчас поглядим. Раздался скрежет, словно по полу волокли скамью или стул, потом оглушительный лязг, и голос князя вдруг стал громче, как если бы Галицкий кричал Корнелиусу прямо в ухо. - Эге, да тут целый лаз. Труба каменная, вкось и вниз идет. Ну-ка, царевна, кликни жильцов. Пусть разведают, что за чудеса. В дыре заскрипело, посыпались крошки извести - видно, князь шарил рукой или скреб кинжалом. - Эй, кто там! Стражу сюда! - донесся издалека властный голос царевны. - Погоди, не отворяй, - шепнул Василий Васильевич. - Я через ту дверь уйду... Сапоги дай и пояс. Вон, под лавкой. Прощай, Сонюшка. Корнелиус медлил, ждал, что будет дальше. Жильцов, то есть дворян из внутренней кремлевской охраны, он не испугался - что они ему сделают со второго-то этажа, где царевнины покои? Загремели каблуки, в опочивальню к Софье вбежали человек пять, если не больше. - Что даром хлеб едите? - грозно крикнула им царевна. - Государеву дочь извести хотят, через трубу тайную подслушивают. Вот ты, рыжий, полезай туда, поймай мне вора! Скрип дерева, опасливый бас: - Царевна, узко тут, темно. И вниз обрывается. А ну как расшибусь? Софья сказала: - Выбирай, что тебе больше по нраву. Так то ли расшибешься, то ль нет. А не полезешь, скажу батюшке, чтоб тебя, холопа негодного, повесили за нерадение. Ну? - Лезу, царевна, лезу. - Шорох и лязг. - Эх, не выдавай. Владычица Небесная. В каменной трубе зашумело, завыло, и фон Дорн понял, что с потолка ему на голову сейчас свалится кремлевский жилец. Вот тебе и второй этаж! Едва метнулся за угол, как в подземелье загрохотало, и тут же раздался ликующий вопль: - Живой! Братцы, живой! Это известие капитана совсем не обрадовало, тем более что вслед за радостным воплем последовал другой, грозный. - А ну давай за мной! Не расшибетесь, тут покато! Забыв об осторожности, мушкетер со всех ног кинулся в обратном направлении. Пока бежал, еледуя всем зигзагам и поворотам, из проснувшихся подслухов долетали причитания и крики. Женский, визгливый: - Тати во дворце! Убивают!!! Детский, любопытственный: - Пожар, да? Пожар? Мы все сгорим? Басисто-начальственный: - Мушкетерам встать вдоль стен, за окнами смотреть, за подвальными дверьми! Ай, беда! Теперь из погребов не выберешься - собственные солдаты и схватят. Сзади гремели сапогами жильцы, совсем близко. Поймают - на дыбе подвесят, чтоб выведать, для кого шпионил. Хуже всего то, что ясно, для кого - матфеевский подручный. То-то враги Артамона Сергеевича, Милославские с Галицким обрадуются! Бежать в дровяной чулан было нельзя - там у дверцы наверняка уже стоят. Делать нечего - повернул от развилки в другую сторону, в узкий проход, куда прежде не забирался. Терять все равно было нечего. Сапоги жильцов простучали дальше - и то спасибо. Фон Дорн на цыпочках, придерживая шпагу, двигался в кромешной тьме. Свеча от бега погасла, а снова зажигать было боязно. Зацепился ногой за камень, с лязгом упал на какие-то ступеньки. Услышали сзади иль нет? - Ребята! Вон там зашумело! Давай туда! Услышали! Корнелиус быстро-быстро, перебирая руками и ногами, стал карабкаться вверх по темной лестнице. Ход стал еще уже, стены скрежетали по плечам с обеих сторон. Головой в железной каске капитан стукнулся о камень. Неужто тупик? Нет, просто следующий пролет, надо развернуться. Миновал еще четырнадцать ступеней - железная дверка. Заперта, а вышибать нет времени. Снова пролет, снова дверка. То же самое - не открыть. Выше, выше. Быстрей! Вот ступеньки и закончились. Карабкаться дальше было некуда. Жильцы до лестницы еще не добрались, но скоро доберутся. Всё, конец. Он заметался на тесной площадке, беспомощно зашарил руками по стенам. Пальцы задели малый, торчащий из стены штырь. Что-то скрежетнуло, крякнуло, и стена вдруг уехала вбок, а из открывшегося проема заструился мягкий лучистый свет. Не задумываясь о смысле и природе явленного чуда, Корнелиус ринулся вперед. Проскочил комнатку со стульчаком (никак нужник?), потом помещение побольше, с бархатным балдахином над преогромной кроватью, вылетел в молельню. Множество икон, на золоченых столбиках горят свечи, а перед узорчатым, инкрустированным самоцветами распятием стоит на коленях бородатый мужик в белой рубахе, жмется лбом в пол. Услыхал железный грохот, подавился обрывком молитвы. На капитана обернулось застывшее от ужаса лицо - пучеглазое, щекастое. - Воренок, - просипел великий государь Алексей Михайлович. - За мной пришел! Пухлой, в перстнях рукой царь ухватил себя за горло, зашлепал губами, а из толстых губ несся уже не сип - сдавленное хрипение. Надо же случиться такой незадаче - испугал неожиданным появлением его царское величество! Кто же мог подумать, что тайный ход выведет в государев апартамент? Корнелиус кинулся к монарху, от ужаса позабыв русские слова. - Majestat! Ich... <Ваше величество! Я... (нем.)> Алексей Михайлович икнул, глядя на завешенное белым лицо с двумя дырками, мягко завалился на бок. Беда! Лекаря нужно. Из молельни капитан выбежал в переднюю, срывая на ходу маску. В дверь торопливо застучали - Корнелиус шарахнулся за портьеру. Постучали еще, теперь настойчивей, и, не дождавшись ответа, вошли: трое в белых с серебром кафтанах - комнатные стольники, за ними еще дворяне, некоторые в одном исподнем. - Государь! - загудели разом. - В терем злодей пролез! Пришли оберегать твое царское величество! Оберегателей набилась полная передняя - многим хотелось перед государем отличиться. Когда капитан потихоньку вышел из-за портьеры, никто на него и не глянул. В вестибюле (по-русски - он назывался сени) на Корнелиуса налетел окольничий Берсенев, жилецкий начальник. - А ты тут что? И без тебя радетелей полно!. Иди к своим мушкетерам, капитан! Твое дело - снаружи дворец охранять! Гляди - чтоб мышь не проскользнула! Второй раз фон Дорну повторять не пришлось. Он поклонился окольничьему и деловитой рысцой побежал вниз - проверять караулы.
***
Едва дотерпел до смены - когда копейщики пришли и встали в караул вместо мушкетеров. Будет что рассказать Артамону Сергеевичу! Конечно, не про то, как по оплошности ввалился в царские покои, об этом боярину знать незачем - а про коварство Галицкого. Вот каких женишков вы приваживаете, экселенц! Но канцлера дома не оказалось - на рассвете прибежал дворцовый скороход звать Артамона Сергеевича по срочной надобности к государю. Что ж, рассказать о князе Василии Васильевиче можно было и арапу. Свои хождения по теремным подвалам Корнелиус объяснил служебным рвением. Мол, решил проверить, не могут ли злые люди пробраться в терем через старые погреба, да по случайности и набрел на слуховую галерею. Иван Артамонович слушал, смежив морщинистые коричневые веки, из-под которых нет-нет, да и посверкивал в капитана острым, проницательным взглядом. Не удивлялся, не возмущался, не гневался. Спокойно внимал всем ошеломительным известиям: и про амур князя с царевной Софьей, и про обидные васькины слова об Артамоне Сергеевиче, и про намерение любовников помешать матфеевским замыслам. Начинал Корнелиус возбужденно, но мало-помалу сник, не встретив в дворецком ожидаемого отклика. Дослушав до конца, Иван Артамонович сказал так: - Про царевнин блуд с Васькой Галицким давно известно. Понадобится Ваську из Кремля взашей - Артамон Сергеевич скажет государю, а пока пускай тешатся, дело небольшое. Помешать боярину Сонька с Галицким не смогут, руки коротки. А что князь про Александру Артамоновну худое говорил, так это пустяки. Боярин за него, паскудника, свою дочь выдавать и не думал никогда. Про князя мы знаем, что он Милославским служит. Артамон Сергеевич его нарочно к себе допускает; чтоб Васька думал, будто в доверие вошел. Получалось, что ничего нового Корнелиус арапу не сообщил. От этого капитану следовало бы расстроиться, но весть о том, что боярин Сашеньку за князя выдавать не думает, сполна искупила разочарование. Взглянув на залившегося румянцем фон Дорна, Иван Артамонович покряхтел, повздыхал и вдруг повернул разговор в неожиданную сторону. - Хочешь, Корней, я тебе притчу расскажу? Мушкетер подумал, что ослышался, но дворецкий продолжил как ни в чем не бывало - будто только и делал, что рассказывал кому ни попадя сказки. - Притча старинная, арапская. От бабушки слышал, когда мальцом был. Жил-был крокодил, ящер болотный. Сидел себе посреди топи, лягушек с жабами ел, горя не знал. А однажды ночью случилась с крокодилом беда. Поглядел он на воду, увидел, как в ней луна отражается, и потерял голову - захотелось ему, короткопалому, на луне жениться. Больно уж хороша, бела, круглолика. Только как до нее, в небе живущей, добраться? Думал зубастый, думал, да так ничего и не удумал. А ты, капитан, что крокодилу присоветовал бы? Корнелиус слушал притчу ни жив, ни мертв. Повесил голову, пробормотал: - Не знаю... - Тогда я тебе скажу. - Голос Ивана Артамоновича посуровел. - Или крокодилу на небо взлететь, или луне в болото свалиться. Иначе им никак не встретиться. Понял, к чему я это? Ну, иди, поспи после караула. А не заспится - так подумай о моей притче. Нравишься ты мне. Не хочу, чтоб ты с ума съехал. Но ни спать, ни думать о притче фон Дорну не довелось. Сначала, едва вышел от арапа, примчался нарочный из Кремля - и сразу к Ивану Артамоновичу. Ясно было: что-то случилось. Корнелиус затревожился, остался дожидаться в сенях. Дождался. Скоро оба вышли, и арап, и гонец. Застегивая парадный кафтан, Иван Артамонович - хмурый, напряженный - на ходу шепнул: - Плохо. Царя ночью удар расшиб, кончается. Теперь всякого жди. И ускакали. Потом фон Дорн весь день метался по комнате, терзаясь вопросом неужто великий государь того перепуга не снес? Как захрипел, так и не поднялся? Ай, как нехорошо вышло. Ай, как стыдно. Ближе к вечеру явился Адам Вальзер. Лицо в красных пятнах, глаза горят. Ворвался без стука и сразу: - Слышали? У его величества апоплексия. Вряд ли доживет до утра. Все бояре там, духовенство, и Таисий первый. Соборовать будут. Это значит, что нам с вами пора за Либереей. - Куда, в Кремль? - удивился фон Дорн. - До того ли сейчас? - Ах, при чем здесь Кремль! - досадливо воскликнул аптекарь. Библиотека совсем в другом месте! Корнелиус обмер. - Вы что, нашли ее?! - Да!
|
|
|
|
|
