|
Акунин Борис
НИКОЛАС ФАНДОРИН
АЛТЫН-ТОЛЫБАС
Глава тринадцатая Но её найти не легко Работать с начальником департамента безопасности "Евродебетбанка" Владимиром Ивановичем Сергеевым было одно удовольствие. Этот респектабельный, подтянутый господин в неизменном твиде, с щеточкой коротко подстриженных усов очень походил на английского джентльмена из той породы, что канула в Лету вместе с распадом британской империи. Сходство усугублялось тем, что при первой встрече Владимир Иванович легко перешел с Фандориным на английский, на котором изъяснялся почти без акцента, разве что несколько злоупотреблял американизмами. Потом, правда, беседовали на русском, но время от времени экс-полковник вставлял какой-нибудь иноязычный оборот позаковыристей. Разместили Николаса в доме неподалеку от Киевского вокзала, где жило много иностранцев и где не вполне туземный вид магистра меньше бросался в глаза. В двух небольших комнатах (кабинет и спальня) имелось всё необходимое для работы и отдыха. Еду постояльцу привозили из ресторана, а когда Фандорину нужно было выйти в город, он находился под постоянным прикрытием неприметных молодых людей в строгих костюмах: двое вышагивали чуть сзади, а вдоль обочины не спеша катил дежурный автомобиль непременно какой-нибудь огромный вездеход с затененными стеклами. Владимир Иванович заезжал каждое утро, ровно в девять, и еще непременно звонил вечером спрашивал, нет ли новых поручений. С теми, которые получал, справлялся быстро и чётко. Лишних вопросов не задавал, в суть поисков, которыми занимался Николас, не вникал. Если все офицеры Комитета госбезопасности были столь же эффективны, думал иногда Фандорин, просто удивительно, что советская империя так легко развалилась. Очевидно, полковник Сергеев всё же принадлежал к числу лучших. Один раз Николас побывал в офисе банка, в Среднем Гнездниковском переулке, выпил кофе (без коньяку) в превосходном кабинете Иосифа Гурамовича. Банкир пытался выведать, движется ли "дело", но Фандорин отвечал уклончиво, а от приглашения на ужин отказался, сославшись на крайнюю загруженность работой. "Понимаю, понимаю, - опечаленно вздохнул Габуния. - Даете понять, что у нас чисто деловые отношения. Ладно, больше тревожить не буду. Работайте". Рабочий день историка начинался так. В половине восьмого подъем. Зарядка, контрастный душ, стакан грейпфрутового сока. С алкогольными напитками после позорной ночи в клубе "Педигри" было раз и навсегда покончено. При одном воспоминании о том безобразии и последовавшем за ним тягостном похмелье Николас болезненно морщился. В баре стояла целая батарея бутылок; в том числе и приснопамятный двадцатилетний коньяк, но ко всей этой отраве магистр не притрагивался. В восемь двадцать - пробежка по Украинскому бульвару (в сопровождении неизменного черного джипа). В девять - визит Сергеева. Полковник привозил очередную порцию книг, спрашивал о предполагаемом распорядке дня, в течение десяти минут вел светский разговор о политике (по убеждениям он был патриот и непреклонный государственник) и удалялся, после чего Николасу доставляли завтрак. Потом - работа. В первые дни она заключалась в чтении исторических книг. Свой интерес к легендарной библиотеке Иоанна Четвертого магистр старался законспирировать, так что публикации на эту тему составляли лишь малую часть запрашиваемых им монографий, документов и мемуаров. Возможности Владимира Ивановича, кажется, и в самом деле были неограниченными. По вечерам на квартиру доставляли каталожные ящики из главных московских библиотек, а потом, уже ночью, увозили обратно. Никогда еще Фандорин не занимался исследовательской работой в таких завидных условиях. На третий день, штудируя труд профессора Белокурова "О библиотеке московских государей в XVI столетии", Николас сделал невероятное, фантастическое открытие. В знаменитом списке царской Либереи, обнаруженном сто семьдесят лет назад дерптским профессором Дабеловым, среди прочих латинских и греческих манускриптов, значилась книга некоего древнего автора, неизвестного современной науке: Zamolei sine Mathemat. - "Математика" Замолея. Наткнувшись на это имя, Фандорин вскочил, опрокинув стул, и пришел в такое волнение, что пришлось выпить два стакана минеральной воды (зубы выстукивали нервную дробь о край стакана). Неужели в письме Корнелиуса речь идет именно об этой книге?! Но если так (а как еще? как?), то, выходит, фон Дорн и в самом деле знал, где находится та самая Иванова Либерея! Значит, она действительно существовала! Фандорин изучил все имеющиеся сведения о таинственной библиотеке и ее многократных поисках, заканчивавшихся неизменным фиаско. Итак, что, собственно, известно о Либерее? В 1472 году вместе с приданым племянницы последнего византийского императора в Москву на многих повозках были доставлены ящики с книгами, которыми долгое время никто не интересовался. Сорок лет спустя Василий Иоаннович "отверзе царские сокровища древних великих князей прародителей своих и обрете в некоторых палатах бесчисленное множество греческих книг, словенским же людям отнюдь неразумны". С Афона был специально выписан ученый монах Максим Грек, который перевел часть книг на русский язык, после чего библиотека почему-то была сокрыта за семью запорами, а бедного переводчика на родину так и не отпустили. В 1565 году пленный ливонский пастор Веттерман (скорее всего, он-то впоследствии и составил Дерптский каталог) был вызван к царю Ивану и отведен в некое тайное подземелье, где государь показал ему обширное собрание старинных манускриптов и просил заняться их переводом. Устрашившись количества книг, которые придется переводить, пастор сослался на невежество и был с миром отпущен Иоанном, который в ту пору еще не стал Грозным - зловещая перемена свершилась с царем вскоре после этого. При Алексее Михайловиче некий заезжий митрополит, прослышавший о книжных сокровищах, просил царя о доступе к Либерее, но в то время местонахождение книгохранилища уже было неизвестно. Поскольку последним из царей, кто наверняка владел библиотекой, был Иоанн IV, она впоследствии и получила прозвание "библиотеки Ивана Грозного". Первая попытка отыскать тайное царское подземелье была предпринята еще при Петре Великом, когда пресненский звонарь Конон Осипов подал доношение в Канцелярию фискальных дел, где докладывал о неких двух подземных палатах "под Кремлем-городом", сплошь заставленных сундуками. "А те палаты за великою укрепою, у тех палат двери железные, попереч чепи в кольцах проемные, замки вислые, превеликие, печати на проволоке свинцовые, и у тех палат по одному окошку, а в них решетки без затворок". Про сей тайник, расположенный где-то близ Тайницкой башни, Осипов якобы слышал много лет назад от дьяка Большой Казны Макарьева, который обнаружил тот подвал, когда исследовал кремлевские подземелья по наказу царевны Софьи. В конце прошлого века начались фундаментальные поиски Либереи. В 1891 году страсбургский исследователь Эдуард Тремер, получив высочайшее соизволение, разыскивал тайник близ церкви Святого Лазаря и в восточной части бывших царских теремов, белокаменные подвалы которых благополучно пережили самые лютые из московских пожаров. Потом Боровицкий холм копали директор Оружейной палаты князь Щербатов и профессор Забелин - не слишком усердно, потому что в существование (и тем более сохранность) Либереи не верили. В тридцатые пропавшую библиотеку упорно разыскивал археолог Игнатий Стеллецкий, для которого эти поиски были делом всей жизни. Но Кремль в ту пору стал режимной зоной и особенно разгуляться энтузиасту не дали. Потом было еще два всплеска: в начале шестидесятых и совсем недавно, два-три года назад, когда при мэрии даже была создана специальная комиссия. Судя по газетным статьям (для конспирации Фандорин потребовал доставить подшивки сразу за несколько лет), во второй половине двадцатого столетия возникли новые гипотезы: что Иван Грозный мог спрятать бесценную коллекцию не в Кремле, а в Александровой Слободе или одном из своих любимых монастырей. Что из всего этого следовало? С научной точки зрения - почти ничего. Прямых доказательств существования Либереи не было, только косвенные (оригинал Дерптского списка, например, безвозвратно исчез). Серьезные исследователи предполагали, что библиотека сначала действительно существовала, а потом была раздарена по частям. Или сгорела при пожаре. Или сгнила в сыром подземелье. И только теперь, на исходе тысячелетия, появилось верное доказательство, и располагал им один-единственный человек - Николас А. Фандорин, безвестный магистр истории. Он твердо знал и мог доказать, что через сто лет после Ивана Грозного, в конце семнадцатого века, Либерея еще существовала и была спрятана где-то в тайном подвале дома, стоявшего в какой-то Черной Слободе, за какими-то Каменными воротами. Уже одно это было исторической сенсацией первой величины. Да и не только исторической - обнародование открытия наверняка вызвало бы очередную волну ажиотажа. Если попытаться представить, в какую сумму оценивалось бы сегодня Иванове собрание книг, то, вероятно, пришлось бы вести счет на миллиарды. Немедленно возникли бы новые комиссии, опять начались бы поиски, раскопки. А вместо этого (публичные доклады, пресс-конференции, телевидение, докторская степень, членство в Королевском обществе!) приходилось отсиживаться на нелегальном положении и гадать, кто до тебя доберется раньше - милиция или бандиты. На шестой день (да-да, уже на шестой, потому что работал Николас споро) вся сколько-нибудь причастная к теме литература, включая описание городского быта москвитян и мемуары обитателей Иноземной слободы, была изучена и частично законспектирована. Наступил период осмысления и анализа. Первый вывод не заставил себя ждать. Он, можно сказать, лежал на поверхности. С чего это Николас А. Фандорин взял, что он один осознает научную ценность письма Корнелиуса? Те, кто хочет найти Либерею, поняли смысл слова "Замолей" ничуть не хуже, чем он. А если учесть, что Николас, профессиональный историк (да к тому же, благодаря капитану фон Дорну, прочитавший немало книг по истории допетровской Руси), ни о каком Замолее раньше не слыхивал, то получалось совсем интересно: бандитов явно консультировал высококвалифицированный специалист. Кто еще читает архивные журналы и "Королевский исторический журнал"? Только серьезный историк. Он сопоставил две публикации о половинках невнятного документа и послал в Лондон таинственную бандероль. И мысли Фандорина естественным образом повернули в сторону архивного Моцарта, замечательного эрудита Максима Эдуардовича Болотникова. Кто обрабатывал находку из Кромешников? Болотников. Мог ли он не заинтересоваться упоминанием о "Замолее" и "Ивановой Либерее" из правой половины письма? Не мог. Тогда почему Максим Эдуардович так мало внимания - противоестественно, демонстративно мало - уделил британскому исследователю и второй половине документа? Ай да светило архивистики! Теннис ему, видите ли, важнее! Уж не тем ли объяснялось это показное безразличие, что Болотников твердо знал: скоро письмо будет у него в руках? И еще. Если у Шурика имелся сообщник из числа опытных сотрудников, становится понятно, как киллер попал на территорию архивного городка и как выбрался оттуда незамеченным. На следующее утро полковник Сергеев получил срочное задание: собрать все возможные сведения о главном специалисте отдела обработки Центрального архива старинных документов - образ жизни, контакты, подробности биографии. Сутки спустя расторопный Владимир Иванович явился с исчерпывающим докладом. - Не знаю, господин Фандорин, почему вы решили заинтересоваться этим архивистом, но субъект безусловно непростой, с фокусом, - сразу же перешел к делу Сергеев. В руках он держал электронную записную книжку, но почти в нее не заглядывал - память у полковника была отличная. - В чем фокус, пока неясно, но see for yourself <судите сами (англ.)> Зарплата у Болотникова на ваши деньги четырнадцать фунтов в месяц. К тому же выплачивают ее нерегулярно, задолжали за два месяца. При этом живет Болотников в квартире, купленной совсем недавно за восемьдесят три тысячи - опять же на ваши стерлинги. Одевается в дорогих бутиках, отдает предпочтение костюмам "Хуго Босс" и рубашкам "Ив Сен-Лоран". Ездит на новой недавно купленной спортивной "мазде". Холост, поддерживает отношения с одной замужней женщиной и двумя девицами. Их имена... - Не нужно, - поморщился Николас. - Это не имеет значения. Есть ли у Болотникова знакомства среди криминальных кругов? С Седым он связан? Сергеев чуть дернул усом, очевидно, потрясенный осведомленностью англичанина о московской преступной среде. Ответил сдержанно: - Пока ничего в этом направлении не обнаружено. Непохоже, что он связан с кем-нибудь из серьезных людей вроде названного вами лица. Не тот типаж. Но можно пощупать. Будем продолжать наблюдение? Жалко было терять время. Пожалуй, и так всё ясно. - Не нужно, - сказал Фандорин. - Можете устроить мне встречу с Болотниковым? Полковник слегка пожал плечами: - Нет проблем. Куда доставить? Магистр хотел было попросить, чтобы служба безопасности обошлась без насилия, похищения и прочих дикостей, но не решился - энглизированный начальник департамента, пожалуй, мог и обидеться. - Не сюда. Где-нибудь... - Николас неопределенно помахал рукой. - Понятно. Сделаем. В пять нормально будет?
***
Кажется, Николас все-таки переоценил степень европейскости бывшего гебиста. Доставленный к месту встречи главный специалист выглядел бледным и явно напуганным. Он сидел меж двух крепких, безукоризненно одетых молодцов, на заднем сиденье гигантского джипа, припаркованного напротив Парка культуры. Когда Фандорина привезли на стоянку, джип уже дожидался там. - Можете поговорить с ним прямо в машине, face to face <лицом к лицу (англ.)>, - сказал Владимир Иванович. - Ребята постоят снаружи. - Вы?! - разинул рот Максим Эдуардович, когда Фандорин сел на переднее сиденье и повернулся к нему. - Так вы не иностранец? Вы из ФСБ? За что меня задержали? В чем меня подозревают? Мне чуть не вывихнули руку! Это какое-то недо... - Недоразумение? - подхватил Николас, не испытывая ни малейшего раскаяния по поводу вывернутой руки коварного архивиста. - А то, что меня в вашем богоугодном заведении сбросили с крыши, это тоже недоразумение? Болотников несколько раз моргнул. - Да, я слышал про это. Но... но при чем здесь я? Меня в это время и в архиве-то не было. Вы же помните, я уехал играть в теннис. - И так торопились, что даже не заинтересовались левой половиной документа... - Магистр сделал паузу. - При том что в правой поминаются Иванова Либерея и Замолей. Конечно, откуда специалисту по русской медиевистике знать, что означают эти странные слова? Ирония подействовала. Архивист сделался еще бледнее, облизнул губы, сглотнул. - Так что скажете, коллега? - спросил Фандорин, уничижительно выделив последнее слово. Сейчас он этому Моцарту с удовольствием не то что руку голову бы свернул. Жаль, воспитание не позволяло. - Я... Клянусь, я не знаю, кто и зачем пытался вас убить, - тихо произнес Максим Эдуардович. - Я сам был в шоке, когда узнал. И испугался. То есть, у меня есть одно предположение, но... Он оглянулся на молодых людей, неподвижно стоявших с двух сторон от автомобиля. - Послушайте, кто вы? Ведь эти люди не из ФСБ? Фандорин вспомнил уместную фразу из одного старого советского фильма, который когда-то видел на ретроспективном кинопоказе в Челси. - Вопросы здесь задаю я. Сработало! Архивист втянул голову в плечи, два раза кивнул. - Хорошо-хорошо. Я всё вам объясню, с самого начала... Разумеется, вы правы: когда три года назад я получил кромешниковский фрагмент, я страшно заинтересовался этой находкой. Упоминание о "Математике" Замолея, книге из Дабеловского списка, которая ни в каких иных источниках не упоминается, в сочетании со словами "Так найдешь Иванову Либерею" меня потрясло. Я неделю не мог ни есть, ни спать! Вы сами историк, вы меня поймете... Но дело еще в том, что я усмотрел в этом событии перст судьбы, некое мистическое совпадение! ...Сейчас объясню. Извините, я волнуюсь, поэтому получается сбивчиво. Дело в том, что как раз в то время у нас тут начался очередной бум "либерейной лихорадки", как я ее называю. Журналисты снова откопали эту старую историю, опять нашлись энтузиасты, собрали какие-то частные средства, даже создали городскую комиссию. И я консультировал эту комиссию в качестве эксперта. Каково совпадение, а? Нет, то есть ничего сверхъестественного в том, что пригласили именно меня, нет - скажу без ложной скромности, что я ведущий специалист по архивным документам и книжному делу этого периода. И то, что интригующая половина грамотки попала именно ко мне, в отдел обработки, тоже естественно. Но меня поразило совпадение по времени! Понимаете, как раз незадолго до этого, устав от дилетантского усердия искателей Либереи, я сделал на комиссии разгромный доклад, в котором убедительно доказал, что никакой Библиотеки Ивана Грозного нет и не было. И вдруг - на тебе! Ко мне в руки попадает десомейшее доказательство того, что Либерея существовала и была спрятана где-то в Москве. Разве не чудо? Разве, прошу прощения, не промысел Божий? Всё это звучало вполне правдоподобно, однако сразу же возник вопрос. - Почему вы не сообщили о своей находке в комиссию? Болотников замялся. - Этому сборищу полоумных энтузиастов и невежественных хапуг? Нет, с ними я не желал иметь никаких дел. Я... Да что лукавить! Я усмотрел в этой находке Шанс. Тот самый, великий, о котором мечтает всякий историк. Сделать открытие, которое останется в веках. - Взгляд архивиста загорелся азартным блеском. - Доказать, что библиотека Ивана Грозного существовала! Убедительно, неоспоримо! Опровергнуть и Белокурова, и Забелина и всех прочих классиков! Но для этого требовалось время, много времени и много работы. Нужно было выстроить доказательную версию. И она у меня возникла! Максим Эдуардович возбужденно подался вперед. Он был уже не бледен и съежен, а совсем наоборот - раскраснелся, жестикулировал, на мальчиков за окном коситься перестал. - Артамон Матфеев, решил я. Это же яснее ясного. Книжник, ближайший наперсник Алексея Михайловича, посвященный во все дворцовые тайны. Кому как не ему было знать, где хранится книжная сокровищница. В 1676 году, предчувствуя неминуемую опалу и ссылку, перепрятал Либерею в некое место, известное ему одному. А в 1682 году, когда после смерти Федора Алексеевича боярин был возвращен в столицу, он не успел добраться до своего тайника, потому что 15 мая, через три дня после прибытия, был разорван мятежными стрельцами. Всё сходилось! Поиски доказательств этой версии стали главным делом моей жизни. Если угодно, обсессией. Какой к черту Стэнфорд! Да я не уехал бы из Москвы за все сокровища Форт-Нокса! Болотников коротко рассмеялся. - Я нашел три неизвестных ранее автографа боярина, получил за это малую золотую медаль Историко-архивного общества, но меня не интересовали "малые медали" - я должен был сравнить почерк. Увы" почерк был непохож! Я был на грани отчаяния. Стало ясно, что письмо написано кем-то из приближенных Матфеева, находившихся вместе с боярином в Кромешниках накануне снятия опалы. Но "кто-то из приближенных" - это не доказательство, для весомости мне нужно было имя. К сожалению, достоверных сведений о том, кто находился в этот период при Артамоне Сергеевиче, мне найти не удалось, сколько я ни искал. Я уже собирался сдаваться опубликовать то немногое, что сумел выяснить. Это всё равно была бы сенсация, хоть и не такого масштаба, о котором я мечтал. И вдруг ваша статья в английском журнале! Глаза архивиста горели огнем священного первооткрывательского сумасшествия - слишком хорошо знакомого и самому Николасу. Магистр поневоле заразился возбуждением Болотникова. Тайны Времени - сильный наркотик. Тот, кто приобщился к нему, становится немножко безумцем. - Имя автора письма было установлено! Мушкетерский капитан фон Дорн, про которого известно, что он состоял при особе Артамона Сергеевича и, вероятно, был посвящен в его секреты. Мало этого: наличие второй половины документа давало шанс, на который я и не смел надеяться. - Максим Эдуардович округлил глаза и перешел на шепот. - Найти Либерею! Что там Матфеев, что там мои доказательства! Найти саму библиотеку - в каком бы виде она ни была. Пусть полусгнившая, пусть безнадежно испорченная плесенью - всё равно! А может быть, она и цела, хотя бы частично. Ведь Матфеев разбирался в книжном деле и, покидая Москву бог весть на сколько лет - может, и навсегда - не стал бы прятать драгоценные манускрипты в сыром месте. Вы... вы представляете себе, что это была бы за находка? - задохнулся Максим Эдуардович. Николас сказал себе: нельзя поддаваться этой золотоискательской лихорадке. Речь сейчас идет не об исторических открытиях, а о вещах куда более грубых и неаппетитных - коварстве, подлости, убийстве. - Понятно, - холодно произнес магистр. - Вы выманили меня в Москву и обратились за помощью к Седому. - К кому? - переспросил Болотников, сбитый с восторженного тона" - К Седому? Скорее всего с архивистом имеет дело не сам магнат, а кто-нибудь из его подручных, подумал Фандорин. Что не меняет сути дела. - Какое у вас жалованье? - холодно осведомился он. - Что? - еще больше растерялся архивист. - Вы имеете в виду зарплату? Кажется, триста девяносто тысяч. Или двести девяносто? Точно не помню... А почему вы спрашиваете? - И на эти деньги вы одеваетесь в дорогих магазинах, купили новый апартамент и спортивный автомобиль? Болотников переменился в лице. Ага! В цель! - Так это вы выдали меня Вершинину! Ну конечно, кто же еще! То-то он так хитро на меня смотрел. Вызывает к себе, говорит: "Эврика, Максим Эдуардович. Я знаю, откуда мы возьмем средства. Не такой уж я недотепа, каким вы все меня считаете. Будем брать заказы у зарубежных исследователей, за хорошие денежки, и в валюте! Вот так". И чуть ли не подмигивает. А за день до этого у него были вы. Наябедничали? Откуда вы узнали, что я подрабатываю частными заказами? - Так вы берете заказы? - озадаченно спросил Фандорин. - Давно. Иначе на что бы я жил? На двести девяносто тысяч? Заказы, конечно, отнимали время и отвлекали меня от поисков, но я не аскет и не схимник. История историей, но жить тоже нужно. Я превосходный специалист, мои услуги стоят дорого. Николас нахмурился. Это неожиданное известие подсекало под корень всю стройную версию о связи архивиста с бандитами. Нет! Не всю! - Вы лжете! - вскипел магистр, вспомнив про другую важную улику. Если б вы до такой степени были увлечены поисками Либереи, вы не уехали бы на свой теннис! Нет, вы твердо знали, что меня убьют и текст в самом скором времени будет у вас! Вы убийца! Нет, еще подлее - вы хладнокровный сообщник убийцы! В глазах у Фандорина потемнело от ярости - он вспомнил про "птичку жалко", про свой полет с крыши - и, перегнувшись через спинку, схватил Болотникова за лацканы. Цивилизованный человек, убежденный сторонник политической корректности, и вдруг такой срыв. Вот оно - вредоносное воздействие дикого московского воздуха. В следующую же секунду Николас опомнился и разжал пальцы, но в салон с обеих сторон уже ворвались охранники, очевидно, умевшие пронизывать взглядом и тонированное стекло. Один запрокинул Болотникову голову, другой схватил его за руки. - Пустите! - прохрипел полузадушенный архивист. - Мне не нужно было ваше письмо! У меня фотографическая память! Я специально учился! Мне достаточно посмотреть на страницу в течение двадцати секунд, и я ее запоминаю. Хотите, прочту письмо по памяти? "Память сия для сынка Микиты егда в розумении будет а меня Господь приберет а пути на Москву не укажет а ежели умом не дойдешь как..." Фандорин махнул молодым людям - мол, всё в порядке, помощь не нужна, и стальная хватка была немедленно ослаблена. Хлопнули дверцы, коллеги опять остались вдвоем. - Так вы никому про меня не рассказывали? - тихо спросил Николас, снова перестав что-либо понимать. - Честное слово? - Кому?! - воскликнул Болотников, держась за горло. - А главное, зачем? По-моему, вы все-таки не осознаете до конца, что это такое: найти Либерею. Это открытие, равного которому не было в исторической науке! Это всемирная слава, не-во-о-бра-зи-мые деньги, вечная благодарность потомков! Зачем я стал бы делиться с кем-то всем этим? Да прежде чем отправить бандероль вам, я навел о вас справки, прочитал все ваши опубликованные работы и пришел к выводу, что как ученый вы для меня опасности не представляете. Вы занимались мелкими фактографическими изысканиями, я не обнаружил в ваших статьях ни размаха, ни концептуального масштаба. У Николаса опустились уголки губ. И этот туда же! Но Болотников не заметил, что разбередил в душе "малокалиберного" магистра незаживающую рану. - Вы никогда не занимались Либереей. Вероятнее всего, вы и знаете-то о ней только понаслышке. Вас интересует лишь история вашего драгоценного рода - и слава богу. Теперь я вижу, что недооценил вас. Вы всё отлично поняли и сумели заручиться серьезными союзниками. Я не спрашиваю вас, кто эти люди, скажите только - они имеют отношение к каким-нибудь научно-историческим институциям? - испуганно спросил архивист. Фандорин не смог сдержать улыбку. - Нет, эти господа совсем по другой части. - Слава богу! - возликовал Максим Эдуардович. - Значит, про Либерею из специалистов знаем только мы с вами? Тогда еще не всё потеряно! Послушайте, Фандорин, вы в России человек чужой, вы иностранец, вы, в конце концов, по сравнению со мной дилетант. - Николас снова поморщился, но возражать не стал. - Не отдавайте меня на растерзание вашим головорезам! Давайте искать Либерею вместе, а? Я отлично знаю топографию Москвы XVII века, знаю документы, у меня обширнейшие связи в музейных, архитектурных, даже диггерских кругах. Мы с вами обойдемся безо всяких комиссий! Если уж мы не найдем Либерею, то, значит, никто ее не найдет. Не жадничайте - почестей и денег хватит на двоих. Мы не допустим, - он снова перешел на шепот и оглянулся на охранников, - чтобы алчные деляги растащили библиотеку по томам и втихую пустили бы их на международные аукционы. Иванова Либерея ценна именно как единое собрание. Вы не думайте, все эти дни я не сидел сложа руки, я довольно далеко продвинулся. Вам без меня будет трудно. Умоляю, не отлучайте меня от поисков! Я просто умру! Трудно выдержать взгляд человека, который смотрит на тебя с таким страхом и с такой надеждой. Фандорин отвел глаза, вздохнул. - Хорошо, Максим Эдуардович. Тем более что я и не смог бы воспрепятствовать вашим изысканиям. Давайте поработаем вместе. Я и в самом деле вряд ли обойдусь без вашего опыта и знаний. Только учтите, что вы ввязываетесь в очень опасное дело. Кроме нас с вами о Либерее знает еще и некто третий. - А! Я так и знал! - простонал архивист. - Кто-то из историков? Блюмкин? Голованов? - Нет. Один мафиозный предприниматель по кличке Седой. Болотников сразу успокоился. - Ну, это пускай. Должно быть, услышал звон про Библиотеку Ивана Грозного, когда комиссия работала, и решил "заколотить крутые бабки". Вокруг меня одно время шились некие подозрительные личности, сулили "немеряно баксов", если возьмусь выполнить какой-то заказ. Я подумал, речь идет о краже архивных документов, и отшил их. Возможно, это и были эмиссары вашего Сивого. - Седого, - поправил магистр. - Ясно. Они что-то пронюхали про ваш интерес к Либерее и установили за вами слежку. - Черт с ними, - беспечно пожал плечами Максим Эдуардович. Просто поразительно, как быстро этот человек переходил от отчаяния к самоуверенности. - Я вижу, за нас с вами есть кому заступиться. Давайте-ка лучше, дорогой сэр, займемся делом. С какого пункта вы думаете начать? - С того, на котором остановились вы. Что дали ваши предварительные изыскания?
***
Болотников, оказывается, и в самом деле времени даром не терял. За неделю, в течение которой он располагал полным текстом письма, архивист разработал последовательный план действий - на удивление простой и логичный. - Во-первых, точное местонахождение тайника зашифровано. Во-вторых, никакого дома в сколько-то там окон, конечно, давно не существует. Подземное хранилище находится под несколькими метрами культурного слоя. Но Либерея всё еще там, в этом нет никакого сомнения - если бы она была найдена, то книги из Дабеловского списка обязательно всплыли бы в библиотеках или частных собраниях - слишком уж они ценны. Самая немудрящая из этих реликвий сегодня стоила бы десятки - нет, сотни тысяч долларов. А если учесть, что и у византийских кесарей, и у московских царей было принято переплетать старые манускрипты в драгоценные оклады, сплошь усыпанные лалами, яхонтами и зернью... - Максим Эдуардович выразительно потер большой и указательный пальцы. - Ну, в общем, вы себе представляете. Нет-нет, Фандорин, Либерея по-прежнему лежит под землей, в этом своем алтын-толобасе. Партнеры находились на Киевской, у Николаса. Они и не заметили, что окна в соседних домах сначала зажглись, потом погасли. Время проделало одну из своих излюбленнейших штук: вдруг взяло и остановилось. Вроде бы только что разложили на столе материалы, захваченные из квартиры Болотникова, только что распечатали с разным увеличением несколько экземпляров грамотки, а уж и рассвет не за горами. - Да, а что такое "алтын-толобас"? - спросил магистр у доктора. - Понятия не имею. Должно быть, какой-нибудь тип каменного подклета для хранения особо ценных предметов. Ведь "алтын" по-тюркски значит "золото". - Знаю-знаю, - кивнул Фандорин. - А что такое "толобас", неизвестно. Я облазил все словари - не нашел. Во времена татарского протектората на Руси ходило множество заимствованных слов, которые потом постепенно вымывались из обихода. Некоторые исчезли бесследно, в том числе и из тюркских языков. Неважно, смысл ведь в целом понятен. Понятна и наша задача. Я бы сформулировал ее так... Архивист сосредоточенно уставился в окно и удивленно заморгал глазами - кажется, только теперь заметил, что на улице давно ночь - но тут же забыл о чудесах природы и снова повернулся к собеседнику. - Мы с вами должны определить хотя бы примерно, с точностью до ста метров, какой участок описан в письме капитана фон Дорна. Только и всего. - Только и всего? - иронически переспросил Николас, которому эта задача вовсе не казалась такой уж пустяковой. - Да и что нам даст "точность до ста метров"? Это же целый гектар. - Ну и что? Если у нас будут убедительные доказательства, можно подключить к работе любые силы, любые инстанции! Они у нас в очередь выстроятся! Где возможно, раскопаем, где нельзя копать - пробурим, возьмем пробы грунта. Это ж не у президента под задницей, в Кремлевском холме рыться, а за Садовым кольцом! Совсем другое дело. - Почему вы уверены, что именно за Садовым кольцом? Максим Эдуардович страдальчески закатил глаза, что с его стороны было не слишком вежливо, и объяснил невеже-иностранцу: - Садовое кольцо повторяет контуры Скородома - так по-другому называли Земляной город, пределами которого ограничивалась Москва семнадцатого столетия. - Про Земляной город я знаю, - пробормотал устыженный Николас, - я просто не знал, что он еще и Скородом. Странное название... - Это из-за того, что за пределами городских стен дома строили кое-как, наскоро - все равно крымчаки или какие-нибудь ногаи спалят. Вот, смотрите... Оба историка склонились над подробной картой древней Москвы, скомпонованной многоумным Максимом Эдуардовичем из голландского плана 1663 года, схемы шведского дипломата Пальмерстона 1675 года и поуличных чертежей Приказа тайных дел. - Видите линию земляного вала и башни на нем? Есть башни глухие и есть башни с воротами. Последовательность поиска, Фандорин, должна быть такая. Сначала мы определяем, о каких воротах говорится в письме... Николас удивился: - Извините, но разве это не очевидно? Ведь в письме сказано: Каменные ворота и даже есть название идущей от них улицы - Черная Слобода. - О воротах мы еще поговорим, - сухо сказал Болотников, преодолевая раздражение. - Что же до улицы, то здесь мне придется вас разочаровать. Вы мне показывали ваш перевод письма на современный язык, и я сразу обратил внимание на одну существенную ошибку: вы произвольно, по собственному усмотрению расставили там заглавные буквы, которых в оригинале, разумеется, нет, потому что они в ту пору еще не вошли в употребление. Поэтому, в частности, определение улицы превратилось у вас в ее название. Не было никакой Черной Слободы, автор письма просто имел в виду одну из черных слобод, которых вокруг Скородома в ту пору насчитывалось по меньшей мере десятка полтора. Мы сегодня точно не знаем, сколько именно их было, потому что не все переписные книги того периода сохранились. Черная слобода - это поселение, в котором жили тягловые людишки, податное сословие: ремесленники, пахари, мелкие торговцы. Это известие привело Николаса в замешательство. Он видел на карте московского метрополитена станцию Новослободская и втайне лелеял надежду, что заветная Чернослободская, возможно, даже находится где-то неподалеку. Тут магистру в голову пришла новая, еще более огорчительная догадка. - Позвольте, - упавшим голосом произнес он, - но ведь в этом случае и ворота могли быть не Каменные, а просто каменными. Сколько, вы говорили, было ворот в Скородоме? - В разные времена по-разному. В 70-е годы семнадцатого века двенадцать основных, да еще могли быть сделаны проезды в некоторых глухих башнях. - И все ворота были каменные, - обреченно кивнул Фандорин. Болотников посмотрел на него со странной улыбкой, выдержал паузу и торжествующе объявил: - А вот и нет! Каменных ворот было только двое - Калужские и Серпуховские, построенные в конце царствования Михаила Федоровича. Остальные надвратные башни были бревенчатыми. Нам нужно определиться, какие из этих двух ворот наши, восстановить контур черной слободы, отмерить по ее главной улице от заставы 230 саженей, то есть 490 метров, и мы узнаем, где примерно стоял нужный нам дом. Потом я поработаю в Московском городском архиве, изучу историю этого земельного владения: какие постройки там стояли и когда, что с ними приключилось. Вдруг удастся найти сведения о застройке семнадцатого века - о некоем доме на "знатном" (то есть, вероятно, каменном, раз ему не страшен пожар) подклете. Даже если нужных сведений не обнаружится, все равно зона поиска будет ясна. - Но ведь это просто! - обрадовался было Фандорин, однако тут же насторожился. - Погодите, но получается, что вы вполне можете довести поиски до конца и без меня. Найдете участок, обратитесь к городским властям и получите от них полную поддержку. Архивист скорчил гримасу, угрюмо посмотрел на любовно нарисованную карту прежней Москвы. - Просто, да не просто. Придется ого-го сколько повозиться. Значит, так. - Он загнул большой палец. - С воротами все-таки стопроцентной уверенности нет. Да, Серпуховские и Калужские были построены из камня, но никаких сведений о том, что за ними находились черные слободы, я не нашел. А что если какие-то другие ворота были сложены частично из камня, а частично из дерева и ваш предок имел в виду именно их? И потом, меня смущает этот странный генеалогический шифр... Ну что за чушь с "оконницы в числе дщерей у предка нашего Гуго Сильного"? Бред! Сколько бы дочерей ни было у вашего чертова Гуго, вряд ли это может быть отличительной особенностью дома. - Еще как может, - возразил Фандорин. - У Гуго фон Дорна было тринадцать дочерей. Болотников так и осел в кресло. - Тринадцать? - внезапно охрипшим голосом повторил он. - Но... Но это очень важно! - Вскочил, подбежал к окну, вернулся обратно. - Это неслыханно! Никогда не встречал ничего подобного! Чертова дюжина - это попахивает ересью. Очень возможно, что мы найдем прямое упоминание о таком диковинном доме! Вот что, Фандорин, давайте поделим поле деятельности. Я сосредоточусь на архивных поисках некоего чернослободского дома, стоявшего на каменном фундаменте и имевшего по фасаду тринадцать окон. Вы же займетесь воротами. Кроме двух уже названных застав я отобрал еще две: Покровскую и Сретенскую. Неизвестно, стояли ли они на каменном основании, но зато все прочие приметы совпадают. За Покровскими воротами Земляного города располагалась Басманная слобода, которую можно было назвать и черной - часть ее населения составлял тяглый люд. Это первое. Второе: в непосредственной близости от этих ворот находилась Немецкая слобода, где почти наверняка проживал мушкетерский капитан. И третье: оттуда шла дорога на Преображенское - вот вам и княжий (или, точнее, великокняжий) двор. Магистр хотел возразить, но Максим Эдуардович нетерпеливо замахал на него: не перебивайте. - Что касается Сретенских ворот, то за ними начиналась Панкратьевская черная слобода, через которую проходила дорога к деревне Князь-Яковлевское, загородному владению князей Черкасских. Вот, видите? показал Болотников по карте. - Нет, Сретенские и Покровские ворота не подходят, - решительно заявил Николас, проследив за пальцем архивиста. - Под Княжьим Двором капитан наверняка имел в виду мызу Фюрстенхоф, расположенную неподалеку от родового замка фон Дорнов. Болотников весь задрожал - так потрясло его это известие. - Так, может быть... - он запнулся от волнения. - Так может быть, вы понимаете и смысл всего этого фрагмента "яко от скалы Тео предка нашего к Княжьему Двору?" Что это за направление? "Юго-восточное", - чуть было не ответил Фандорин, но передумал. Если открыть этот, последний секрет, то напарник шустрому Максиму Эдуардовичу станет не нужен. Учитывая непомерное честолюбие и некоторую этическую гуттаперчевость московского светила, проявившуюся в истории с бандеролью, лучше проявить сдержанность. Двое северных ворот - Покровские и Сретенские - безусловно исключались, так как никаких загородных улиц, ведущих в юго-восточном направлении, от них начинаться не могло. - Точно не знаю, - сказал он вслух. - Вы мне не доверяете, - пожаловался Болотников. - Что-то вы все-таки знаете, но не говорите. Это нечестно и к тому же затруднит поиски. - Полагаю, вы мне тоже говорите не все, - довольно резко ответил Николас. - Вы занимайтесь своими архивами, а я сосредоточусь на воротах. Максим Эдуардович пристально посмотрел на него, вздохнул. - - Ну, как хотите. Но вы абсолютно уверены, что Покровская и Сретенская заставы нам не нужны? - Абсолютно. - Так это просто отлично! Значит, у нас с вами остаются только двое ворот - Серпуховские и Калужские! Вот вам на карте контуры улиц и дорог, что вели от предвратных площадей во времена Корнелиуса фон Дорна: три от Калужских ворот, две от Серпуховских. Между прочим, современные трассы Ленинский проспект. Донская улица и Шаболовка в первом случае и две Серпуховские улицы, Большая и Малая, во втором случае - их прямые наследницы, проходят в точности по прежним, историческим руслам. Вам хватит дня на Калужский сектор и дня на Серпуховской: отмерите пять раз по четыреста девяносто (ладно, по пятьсот) метров, потом поднимем архитектурно-топографические данные по этим земельным участкам, и определим главного подозреваемого. Как говорят у вас на родине - a piece of cake <пара пустяков (англ.)>!
***
Ничего себе piece of cake. На пятый день вышагивания по одним и тем же опостылевшим тротуарам Фандорин почувствовал, что начинает впадать в отчаяние. А ведь поначалу задача представлялась ему еще более легкой, чем Максиму Эдуардовичу. Памятуя о юго-восточном векторе, он отсек магистрали, ведущие прямо на юг или на юго-запад, и в результате осталась всего одна улица, достойная шагомерного исследования - Большая Серпуховская. От Калужской площади, правда, тоже начиналась одна улица, текущая к юго-востоку - Мытная, но она была проложена через сто лет после Корнелиуса, а стало быть, внимания не заслуживала. Другое дело - Большая Серпуховская. По ней еще шестьсот лет назад проходил шлях на Серпухов, а как раз в последней четверти XVII века здесь образовалась вполне обжитая и населенная улица. В 500 метрах от места, где некогда стояла каменная надвратная башня, магистр обнаружил по левой стороне скучное стеклобетонное здание стиля семидесятых годов" двадцатого века. Институт хирургии имени Вишневского; на правой стороне стоял пятиэтажный жилой дом с вынесенными наружу синими лифтовыми шахтами. Институт хирургии располагался на месте купеческой богадельни, выстроенной на пепелище усадьбы, которая когда-то принадлежала стремянному конюху Букину. Фандорин обрадовался: вот он, царский след! Но Болотников порылся в документах и установил, что треклятый Букин выстроился там лишь в 1698 году, а что было на сем месте прежде того (и было ли что-то вообще) - неведомо. Жилому дому достался участок, сто лет назад принадлежавший товариществу дешевых квартир Московского общества приказчиков. Что находилось там раньше, выяснить никак не удавалось. Максим Эдуардович всё глубже зарывался в груды пыльных бумаг (при одной мысли об этом у Фандорина начинался аллергический насморк), а магистр теперь утюжил одну за другой все исторические улицы, что вели от былых ворот Скоро-дома на юго-восток. Надо же было чем-то себя занять. После завтрака выезжал на Садовое. Смотрел по плану, где находились ворота, и начинал отсчитывать пятьсот метров. Осматривался, записывал номера домов, чтобы вечером доложить Болотникову. Вдоль тротуара за Николасом медленно катил черный джип, в нем сидели и зевали два охранника. Пару раз появлялся Сергеев. Пройдется немного рядом с шевелящим губами англичанином, покачает головой и уезжает рапортовать начальству - только непонятно, о чем. Габуния держал слово и магистру больше не докучал, но ужасно мучила привязавшаяся песенка про Сулико, столь не любимая Иосифом Гурамовичем. Как зазвучит в ушах с самого утра в такт шагам: "Я-мо-ги-лу-ми-лой-ис-кал...", так и не отлипает, просто наваждение какое-то. Один раз, после долгих колебаний, Николас позвонил Алтын - вечером. Говорить, разумеется, ничего не стал, просто послушал ее голос. - Алло, алло. Кто это? - недовольно зазвучало в трубке, а потом вдруг резко так, пронзительно. - Ника, где ты? С тобой всё в по... Начал все-таки с Покровских ворот - не столько для практической пользы, сколько для того, чтобы приблизиться к Корнелиусу. Здесь когда-то находилась Иноземская слобода. Кукуй. По этой самой дороге капитан Фондорин ездил верхом, направляясь к месту службы - в караул, на учения или в арсенал. Помоги мне, Корнелиус, шептал магистр, идя по Новобасманной улице. Отзовись, протяни руку из темноты, мне так трудно. Мне бы только коснуться кончиков твоих пальцев, а дальше я сам. Почему ты разрезал грамотку пополам, половинку спрятал в Кромешниках, а половинку привез с собой? - спрашивал Николас далекого предка. Предок долго молчал, потом заговорил: сначала тихо, едва слышно, потом громче. "Я не знал, что меня ждет в Москве, - объяснял он, поглаживая завитой ус. Лица было не видно, только эти молодецкие усы да еще поблескивала золотая серьга в правом ухе. - И не знал, надежен ли тайник в Кромешниках. Я спрятал там самое дорогое, что у меня было, а письмо про Либерею целиком оставить все-таки не решился. Слишком велика сокрытая в нем тайна. Если б в Москве меня ждала плаха, то левая половина осталась бы среди моих бумаг. А про то, где искать правую, я шепнул бы верному человеку перед казнью пусть передаст сыну, когда тот подрастет. Кто же знал, что мне суждено погибнуть не по-христиански, после молитвы и отпущения грехов, а непокаянно, со шпагой в руке, от стрелецких бердышей?". Предок говорил на старом швабском диалекте, который Николас выучил специально для того, чтобы читать старинные документы по истории рода. Но говорил он лишь то, о чем магистр мог бы догадаться и сам, главной же своей тайны не выдавал. К вечеру пятого дня магистр добрался до Таганской площади, где некогда стояли Яузские ворота. От них на юго-восток тянулись целые четыре древние улицы: Таганская (ранее - Семеновская), Марксистская (ранее Пустая), Воронцовская и Большие Каменщики. Первой по порядку была Таганская. Николас уныло ("сре-ди-роз-цве-ту-щих-всаду") посматривал по сторонам, отсчитывая шаги их должно было получиться шестьсот тридцать, что более или менее точно соответствовало пятистам метрам. На четыреста сорок втором шагу магистр рассеянно взглянул на противоположную сторону улицы, где стоял разоренный одноэтажный особняк, затянутый зеленой строительной сеткой - наверное, будут реставрировать. Да нет, пожалуй, сносить. Дом как дом, ничего особенного. По виду - конец прошлого века, а может и постарше, но тогда сильно перестроенный и, значит, архитектурно-исторической ценности не представляющий. Внезапно до слуха Фандорина долетел некий тихий звук, будто кто-то позвал Николаса из дальнего-дальнего далека, без особой надежды, что будет услышан. Он взглянул на особняк повнимательней: выбитые стекла, проваленная крыша, сквозь облупившуюся штукатурку торчат черные бревна. Пожал плечами, двинулся дальше - оставалось еще сто девяносто шагов. Прошел положенное расстояние, записал номера домов справа и слева. Подумал - не вернуться ли до площади на машине, но не стал. Проходя мимо обреченного особняка, прислушался, не прозвучит ли зов снова. Нет, только обычные звуки города: шелест шин, урчание разгоняющегося троллейбуса, обрывки музыки из парка. И все же было в этом доме что-то странное, не сразу открывающееся глазу. Николас обвел взглядом мертвые, слепые окна, пытаясь понять, в чем дело. Охранники выскочили из джипа и, озираясь по сторонам, бросились к долговязому англичанину, который вдруг зашатался, стал хватать руками воздух. - Ранили? Куда? - крикнул один, поддерживая Николаса под локоть, а второй выхватил из-под пиджака пистолет и зашарил взглядом по соседним крышам. - Тринадцать, - пролепетал магистр, улыбаясь суровому молодому человеку идиотской улыбкой. - Тринадцать окон!
***
- Моя первая ошибка: название ворот все-таки было не определением, а именем собственным. В середине семнадцатого века возле Новоспасского монастыря - вот здесь - образовалась слобода, где жили казенные каменщики. Видите, Фандорин, тут даже и улицы так названы - Большие Каменщики и Малые Каменщики. Очевидно, из-за этого Яузские, они же Таганские ворота какое-то время именовались Каменными, а потом это прозвание не прижилось и было забыто. Историки находились на квартире у Николаса. Снова сидели у стола, заваленного картами, схемами и ксерокопиями старинных документов, однако между партнерами произошло психологическое перераспределение ролей, не слишком бросающееся в глаза, но в то же время очевидное обоим. Главным теперь стал магистр, а доктор оказался в роли докладчика, да к тому же еще и вынужденного оправдываться. - Вторая моя ошибка тем более непростительна. Я произвольно решил, что сажени, о которых говорится в грамотке, - это стандартная мера длины, известная со старинных времен и получившая повсеместное распространение с восемнадцатого века: так называемая косая сажень, размер которой в 1835 году был официально приравнен к 48 вершкам, то есть к 213 сантиметрам. Болотников встал, широко расставил ноги, поднял и развел руки. Получилось некое подобие буквы X. - Вот косая сажень: расстояние от кончика левой ноги до кончика правой руки. Поэтому я и решил, что 230 саженей - это 490 метров. А между тем - и мне стыдно, что я упустил это из виду - в семнадцатом веке чаще применяли так называемую прямую сажень: расстояние между пальцами рук, вытянутых горизонтально, вот так. - Максим Эдуардович встал в позу рыбака, хвастающегося рекордной добычей. - Это 34 вершка, то есть 152 сантиметра. Обнаруженный вами дом находится в 350 метрах от прежних Яузских ворот, то есть именно в 230 прямых саженях! Каждое новое подтверждение своей правоты вызывало у Николаса сладостное потепление в груди и блаженную улыбку, с которой триумфатор безуспешно пытался бороться - губы сами расползались самым недостойным образом, что, должно быть, усугубляло раны, нанесенные самолюбию докладчика. Впрочем, нет. Следовало отдать Максиму Эдуардовичу должное: он и сам до такой степени был возбужден и окрылен поразительной находкой, что, кажется, начисто забыл о гоноре и амбициях. - Далее, - улыбнулся он в ответ на улыбку Николаса. - Современная Таганская улица триста лет назад была главной улицей черной Семеновской слободы - вот вам и наша "черная слобода". Всё сходится, Фандорин, все указанные в письме приметы. А теперь самое главное - про дом. Я поднял документы по истории застройки на этом участке и обнаружил кое-что интересное. Вот, смотрите. Коллеги склонились над копией скучного, официального документа с прямоугольным штемпелем. - Дом ь 15, предназначенный на снос как ветхий и не представляющий культурной и исторической ценности, был выстроен в 1823 году купцом Мушниковым. В 1846-ом, 1865-ом и 1895-ом перестраивался. В 1852-ом и 1890-ом горел. Одним словом, обычная история обычного московского дома, зацепиться вроде бы не за что. Но... - Болотников положил поверх ксерокопии тетрадь со своими записями. - Смотрите-ка, какие факты мне удалось откопать. Во-первых, фамилия владельца. Неизвестно, кто именно из Мушниковых построил дом, но вообще-то Мушниковы - довольно известная в прошлом веке семья хлыстов, которые, должно быть, устраивали в интересующем нас доме молитвенные собрания и бдения. Число тринадцать у одного из хлыстовских течений имело особый, сакральный смысл, чем, очевидно, объясняется и диковинное количество окон. - Это все замечательно, - забеспокоился Николас. - Но при чем здесь фон Дорн? Он ведь жил на полтора века раньше! - Погодите, погодите. - Архивист подмигнул с видом Деда Мороза, который сейчас достанет из мешка свой лучший подарок. - Про дом Мушникова написано, что он "бревенчатого строения поверх белокаменного фундамента, единственно уцелевшего от бывшей на том месте ранее деревянной же дубовой постройки - колдуновского дома, что сгорел при пожаре 1812 года". Почти вся эта часть города при нашествии французов выгорела и отстраивалась постепенно, на протяжении полутора десятилетий. - Колдуновский дом - это по фамилии прежнего владельца? - осторожно, словно боясь спугнуть добычу, спросил Николас. - Или... Болотников улыбнулся: - Похоже, что "или". В одном из полицейских донесений Таганской части, датированном 1739 годом, мне попалось упоминание - единичное, мимоходом - о каком-то "колдуновском доме, он же валзеров". А в росписи окладных жалований Иноземского приказа за 1672 год и потом еще в деле о заготовке лекарственных трав Аптекарского приказа от 1674 года я дважды обнаружил имя "апотечных дел мастера немчина Адамки Валзера". Вам отлично известно, что москвичам той эпохи аптекарь, да еще из басурман, должен был представляться колдуном. - Немец! - вскричал Фандорин. - И Корнелиус был немец! - Так-то оно так, но на этом факты, которыми мы располагаем, исчерпываются и начинаются предположения. Каким образом вышло, что на фасадной стороне послепожарного дома оказалось столько же окон, сколько было в доме аптекаря? Случайное совпадение? Магистр затряс головой: - Конечно, нет! Мушников наверняка купил участок с развалинами Колдуновского дома именно потому, что хлысту такое неординарное количество окон должно было показаться доброй приметой. Возможно, дом выгорел не дотла и контур фасада еще просматривался. Или же просто сохранилось воспоминание о допожарной постройке с чертовой дюжиной окон. Ведь после нашествия Наполеона миновало каких-нибудь десять лет. - Вот и я так думаю. - Максим Эдуардович отодвинул бумаги в сторону, повернулся к Фандорину и сказал, чеканя слова. - А самое для нас существенное то, что Мушников отстроился на том же самом фундаменте. Вот вам "подклеть знатна" - и при Великом пожаре не сгорела. Надеюсь, вы понимаете, Фандорин, что это значит? И договорил громким шепотом. - Нам не нужны ни спонсоры, ни чиновники. Мы можем добыть Либерею сами!
***
На подготовку пришлось потратить целых три дня, хотя кладоискателей одолевало мучительное нетерпение. Николасу удавалось уснуть только перед рассветом - на два-три часа, не больше, а Болотников, судя по красным векам и кругам под глазами, кажется, и вовсе лишился сна. Время ушло не на заготовку необходимых инструментов - Фандорин просто передал Сергееву список, и в тот же день на Киевскую доставили две легких швейцарских лопаты какой-то особенной конструкции, две кирки, домкрат, два обычных дворницких лома, "фонари, веревочную лестницу и электрический бур - на случай, если придется делать шурфы. - Подземный ход копать будете? - спросил Владимир Иванович как бы в шутку, а сам так и впился своими серыми глазками в кипу бумаг, лежавшую на столе. - Да, надо кое-что поискать, - небрежно ответил Фандорин. - Ясно, - кивнул полковник. Из-за него и произошла проволочка. Три вечера ушли на отвлекающий маневр. Партнеры выезжали со всем инструментарием на какие-нибудь произвольно выбранные развалины (сначала на руины фабрики в Текстильщики, потом в Замоскворечье и в Марьину Рощу), начинали ворочать глыбы и копать землю. В первый раз явился сам Сергеев. Походил, посмотрел. Уехал. Во второй раз полковника уже не было, но из-за обломков то и дело выглядывали охранники. Когда сунулись совсем близко, Николас произвел мобилизацию: вручил молодым людям лопаты и велел перетащить с места на место огромную кучу мусора. Мальчики вспотели, перепачкали свои замечательные костюмчики, одному зашибло щиколотку упавшим кирпичом. В третий раз Фандорин и Болотников трудились в полном одиночестве охрана осталась снаружи и интереса к копательству полоумных историков больше не проявляла. Это означало, что пора, можно. План составился такой. Сергеевских красавцев поставить на углах дома номер 15, чтобы никто не совался - проблемные подростки, алкоголики, бесприютные любовники, да и с милицейским патрулем, который заинтересуется лучом света, мелькнувшим в подвальном окошке, охранники тоже без труда договорятся. Николас и Болотников вскроют гнилую дверь, спустятся вниз и будут следовать инструкциям Корнелиуса фон Дорна. Если (о если!) удастся что-то найти, попытаются сделать самую предварительную и приблизительную оценку клада, но наверх выносить ничего не будут. Более того - для конспирации поедут завтра и даже послезавтра еще на какие-нибудь развалины, а тем временем решат, как и в какой форме объявить городу и миру о грандиозной, умопомрачительной находке. Прибыли на Таганскую во втором часу ночи. На улице ни души, тихо. Фандорин посмотрел вправо, влево, вверх. Увидел, что луна пытается подглядеть за искателями сокровищ сквозь неплотные тучи, да всё никак не пробьется, и небо от этого черное и серое, похожее цветом на мраморное надгробье. Мальчиков расставили по постам. Через дыру в заборе пролезли во двор, а еще пять минут спустя уже пробирались через груды досок и щебня вниз, в подвал. Ржавую железную дверь пришлось высадить ломом. Скрежет и лязг нестройным эхом откликнулись меж темных стен, с которых свисали клочья отслоившейся краски. - Так, - почему-то шепотом сказал Фандорин, осветив потолок подвала. - Северо-восточный угол - вон тот. Архивист подошел к стене, поскреб ее ножом. - Известняк, исконный московский известняк, - тоже вполголоса сообщил он. - И кладка древняя. Так еще при Иоанне Третьем обтесывали. В Москве многие старые дома стоят на таких вот фундаментах. Раствор на яичных желтках с добавлением меда, пчелиного воска, куриного помета и бог знает чего еще. Держит лучше, чем любой современный. Николасу, которого колотил нервный озноб, показалось, что историко-архитектурная лекция Максима Эдуардовича сейчас не ко времени. Магистр добрался до дальнего, обращенного ко двору угла, поставил фонарь сбоку и взялся за лопату. Сначала нужно было расчистить пол от мусора. Песня про неуловимую Сулико оставила Фандорина в покое с того самого дня, когда он пересчитал окна на фасаде дома ь 15. Вместо грузинского фольклора к Николасу теперь привязалось стихотворение из книжки, вынутой из шкафа в кабинете. Очевидно, квартира на Киевской использовалась "Евродебетбанком" в качестве временного пристанища для деловых гостей, поэтому подбор литературы в шкафу был специфический: всевозможные бизнес-справочники, глянцевые журналы, целых пять экземпляров "Российской банковской энциклопедии" и почему-то еще сиротливый томик серии "Мастера советской поэзии". Его-то Фандорин и перелистывал по ночам, сражаясь с бессонницей. Стишок был прилипчивый, про предпубертатную любовь. "Хорошая девочка Лида на улице этой живет", бормотал теперь Николас с утра до вечера и видел перед собой не какую-то неведомую ему Лиду, а улицу Таганскую и дом ь 15, затянутый зеленой сеткой. Вот и сейчас магистр размахивал лопатой в такт амфибрахию - между прочим, трехстопному, с женской рифмой, что соответствовало размеру классического лимерика. "Он с именем этим ложится и с именем этим встает". Ритм был удобный, в самый раз для физического труда, и дело шло споро. Наконец из-под мусора показались полусгнившие доски. Очевидно, в подвале когда-то жили люди, раз настланы полы. Пришлось отложить лопаты и взяться за ломы. Вскрыли один слой досок, за ним обнаружился другой, обугленный. - Вот вам и пожар 1890-го, - заметил Болотников, вытирая вспотевший лоб. - Ну что вы всё бормочете? Вперед, Фандорин, мы близки к цели. Сняли и этот настил. - Ага! - азартно воскликнул Максим Эдуардович, когда железо ударилось о камень. - Каменные плиты! Я так боялся, что под досками окажется грунт. Ну-ка, ну-ка, расчищаем! Поставили фонари на края ямы, образовавшейся в углу. Докрошили доски, вычерпали труху и пыль лопатами. Угловая плита была размером примерно три фута на три. Болотников насупился. - Ай-я-яй. Хреново, Фандорин, здесь что-то не так. В письме сказано "в углу плита каменная да узкая", а эта квадратная. Да и, похоже, тяжеленная, вдвоем не выковырнешь - как же сынок Микита один-то справился бы? Ладно, давайте займемся швами. Толкаясь плечами, опустились на корточки, стали расчищать межплитный шов. Николас морщился от тошнотворного скрежета, а сердце сжималось от страха: неужто ошибка? - Достаточно, - решил Максим Эдуардович. - Подцепим в два лома, навалимся. Вдруг все-таки вывернем. На три-четыре. Фандорин уперся ногой в край проломленного деревянного настила, вцепился обеими руками в лом и по команде рванул рычаг кверху. Плита встала дыбом - с такой неожиданной легкостью, что Болотников едва удержался на ногах. - Вот что значит узкая! - Магистр придержал плиту и показывал на ее ребро. - Ширина не больше трех дюймов! Тяжело задышав. Болотников отпихнул коллегу и, подхватив плиту (оказывается, не такую уж тяжелую), отшвырнул ее в сторону. Она ударилась о брошенный лом и раскололась надвое. - Зачем? - воскликнул Николас. - Ведь это место потом станет музеем! Не отвечая, Максим Эдуардович упал на четвереньки и принялся голой ладонью выгребать из неглубокой выемки пыль. - Светите сюда! - прохрипел он. - Ну, живей! Тут посередине выемка. Да светите же! Я что-то нащупал! Фандорин направил луч фонаря вглубь темного квадрата, вытянул шею, но архивист уткнулся лицом в самый пол и разглядеть что-либо было невозможно. - Что там? - Выемка, а в ней скоба, - глухо ответил Болотников. - На таких в старину крепили дверные кольца.
Приложение: Политически некорректный лимерик, помогший Н.Фандорину разгребать мусор в подвале дома ь 15 ночью 3 июля
Хорошая девочка Лида В красавцев спортивного вида Всё время влюблялась, Но предохранялась, Чтоб не было клэпа и СПИДа
|
|
|
|
|
