Андерсен Ганс Христиан
Оборвыш на троне Французских королей
Когда я в 1833 году был в Париже,
мой друг, молодой парижанин, повел меня на выставку картин. Одна из них
чрезвычайно поразила нас. Там запечатлен был момент из июльских дней,
эпизод исторический, возвышенный и прекрасный. Мой провожатый описал
мне его в нескольких словах.
В дни Июльской революции, а именно в блистательный день победы,
когда каждый дом был крепостью, каждое окно— бойницей, штурмовали
Тюильри. В рядах осаждающих сражались даже женщины и дети; они ворвались
в парадные покои и залы дворца. Оборванный подросток храбро дрался рядом
со взрослыми и пал, насмерть израненный штыками. Случилось это в
тронной
зале, и истекающего кровью оборвыша уложили на французский трон,
перевязали бархатом его раны; пурпур королевского престола обагрился
кровью.
Этот момент и изобразил на своей картине художник — бледное,
просветленное лицо мальчика, устремленный ввысь взор, оцепеневшее тело.
Обнаженная грудь, убогое платье и роскошный пурпурный бархат производили
сильное впечатление.
Быть может, этому мальчику еще в колыбели предсказали: «Ты умрешь на
французском престоле!» Быть может, материнское сердце грезило тогда о
снежных укреплениях под Бриенном и о том, другом мальчике, что стал
потом императором Франции? Быть может, мать мечтала о такой же судьбе
для своего сына? Но никогда французские короли так глубоко не волновали
наши сердца, как этот умирающий мальчик в лохмотьях и царственном
пурпуре.
Прошло несколько дней с тех пор, как мы видели эту картину, настали
июльские торжества. Предстояло восстановление Наполеоновской статуи,
одно народное увеселение должно было сменять другое; но первый день
торжеств был посвящен памяти павших. В городе были воздвигнуты алтари,
задернутые траурным крепом и убранные трехцветными лентами и знаменами.
На улицах звучали хоралы, на домах развевались траурные полотнища и
флаги. Один такой алтарь воздвигли на маленьком кладбище подле Лувра;
прохожим здесь вручали букетики из желтых иммортелей, повитые черным
крепом,— их возлагали на могилы. Около одной могилы на коленях стояла
какая-то старушка с бледным выразительным лицом.
- Это его бабушка! — зашептали рядом со мной два француза, с
молчаливым уважением глядя на старушку.
Они ушли, потом и она поднялась с колен, а мне никак было не отвести от
нее взгляда. У меня из головы не шло, что старушка и есть бабушка того
самого мальчика. После я спросил одного из друзей, который тоже видел
картину и сам участвовал в июльских боях, где же погребено тело
мальчика.
- На площади у Лувра! — ответил он, и моя догадка превратилась в
уверенность. Вечером я вновь отправился на кладбище. Нескончаемый
людской поток двигался в удивительном молчании. На каждой могиле
теплился голубой огонек лампадки. Глубокая тишина брала за душу. Я
возложил букет на могилу, сохранив на память один цветок. Он напоминает
мне о юном сердце, отданном за родину и свободу.
|
|