Акунин Борис

НИКОЛАС ФАНДОРИН

 ЛЮБОВНИК СМЕРТИ

КАК СЕНЬКА ВИДЕЛ СОБАЧЬЮ СВАДЬБУ

         Не выдал Эраст Петрович, справедливый человек, сироту на произвол судьбы. Мало того - велел собирать вещички и увез к себе на квартиру, в тот самый Ащеулов переулок, где Сеньке на свою беду (а может, и не на беду, а совсем наоборот - как знать?) взбрело в голову стырить узелок у “китаезы”.

     Квартира была диковинная, не как у обыкновенных людей.

     В одной комнате вовсе никакой мебели не было, на полу полосатые матрасы и боле ничего. Там хозяин с Масой рэнсю делают, японскую гимнастику. Посмотреть - ужас что такое. Молотят друг дружку руками-ногами, как только до смерти не убьют. Маса стал и Сеньку звать - вместе метелиться, но тот напугался, на кухню убежал.

     Кухня тоже интересная, в ней начальник Маса. Плиты нет вовсе, бочки с капустой-огурцами тоже. Зато в углу большой железный шкаф под названием рефрижератор. В нем завсегда холодно, как в леднике, и на полках лежит сырая рыба. Они, квартирные жильцы, ее кусками режут, коричневым уксусом кропят и прямо так зрескают с рисом. Сеньке на завтрак тоже давали, но он не опоганился, одного рису пожевал немножко. И чаю пить не стал, потому что он был невзаправдошный - желтый какой-то и совсем несладкий.

     Спать Сеньке определили в комнате у сенсея, а там и кроватей-то нет, одни подстилки на полу, будто в Кула-Ковской ночлежке. Ладно, рассудил Скорик, лучше поспать На полу, чем в сырой земле с пером в боку. Потерпим.

     Чудней всего был хозяйский кабинет. Одно название, а так больше на механическую мастерскую смахивало. Там на полке книжки, по большей части технические, на чужестранных языках; стол завален листами бумаги с непонятными рисунками (называется “чертежи” - видно оттого, что в них черт ногу сломит); у стен - всякие железки, пружины, резиновые обода и много чего другого. Это потому что Эраст Петрович инженер, выучился в самой Америке. У него и фамилия нерусская: господин Неймлес. Сеньке очень хотелось расспросить, для какой надобности потребны все эти штуковины, но тогда, в первый день Ащеуловской жизни, не до того было.

     Спали допоздна, после этакой-то ночи. Как пробудились - господин Неймлес с Масой давай по матрасам прыгать, да кричать, да колошматить один другого, потом, значит, сырятины своей покушали, и повез Сенька Эраста Петровича знакомиться со Смертью.

     По дороге меж ними вышел спор про то, какая она, - Смерть, - хорошая или плохая.

     Эраст Петрович говорил, плохая.

     - Судя по тому, что вы мне рассказали, Скориков, эта женщина упивается своей способностью м-манипулировать людьми, да не просто людьми, а самыми жестокими, безжалостными преступниками. Она осведомлена об их злодействах, безбедно существует на награбленные деньги, однако сама вроде как ни в чем не повинна. Мне знакома эта порода, она встречается во всех странах и во всех слоях общества. Так называемые инфернальные женщины абсолютно безнравственны, они играют человеческими жизнями и судьбами, только эта игра и приносит им удовлетворение. Неужто вы не видите, что она и с вами поиграла, как к-кошка с мышкой?

     И так он сердито это говорил, на себя совсем непохоже, будто от тех инфернальных женщин ужасно настрадался, прямо всю жизнь они ему перепахали.

     Только Смерть никакая не инфернальная и не безнравственная, а несчастная. Ничего она не упивается, а просто потеряла себя, найти не может. Так Сенька ему и сказал. Даже не сказал - в голос выкрикнул.

     Эраст Петрович вздохнул, улыбнулся, но печально, без насмешки.

     - Ладно, - говорит, - Скориков. Я не хотел задеть ваши чувства, только, боюсь, вас ждет болезненное разочарование. Что, она, действительно, так уж хороша, эта хитровская К-Кармен?

     Кто такая Кармен, Сенька знал, ходили с Жоржем в Большой театр на нее смотреть. Испанка эта была толстая, крикастая, всё ножищами топала и рукой в жирный бок упиралась, будто крючит ее. Вроде умный человек Эраст Петрович, всё при нём, а ничего в женщинах не понимает. У слуги бы своего поучился, что ли.

     - Да Кармен ваша против Смерти жаба болотная, - сказал Скорик и еще сплюнул для убедительности.

     На повороте с Покровского бульвара на Яузский Сенька привстал в пролетке и тут же обратно нырнул, вжался в сиденье.

     - Вон ейный дом, - шепнул. - Только нельзя к ней сейчас. Трутся там двое, видите? Звать Дубина и Клюв, оба из Упыревой колоды. Увидят меня - беда.

     Эраст Петрович наклонился, тронул извозчика за плечо:

     - Проезжайте за угол, остановите на Солянке. - И Сеньке. - Кажется, происходит что-то интересное? Вот бы п-посмотреть.

     Когда упыревских проехали, Скорик снова распрямился.

     - Посмотреть - это навряд ли, а подслушать можно. И повел Эраста Петровича к потребному дому дворами. Бочка, какую Сенька к окну еще вон когда подкатил, так и стояла, никуда не делась.

     - Всунетесь? - показал Скорик на приоткрытую фортку ватер-клозета.

     Господин Неймлес прямо с места, без разбежки, впрыгнул на бочку, потом подпрыгнул еще раз, подтянулся на руках и легко, словно бы играючи, ввинтился в малый квадратик - только каблуки мелькнули. Сенька тоже полез, не так ловко, но все же через небольшое время оказался в нужнике и он.

     - Странный способ проникать к д-даме, - прошептал Эраст Петрович, помогая Скорику спуститься. - Что за дверью?

     - Горница, - выдохнул Сенька. - В смысле, гостиная. Можно тихонько щелочку приоткрыть, но только совсем чуть-чуть.

     - Хм. Я вижу, сей способ наблюдения вами уже з-запатентован.

     На этом разговоры закончились.

     Эраст Петрович чуточку, на волосок, шевельнул дверь и припал глазом к щелке. Скорик потыркался и так, и этак (тоже ведь интересно), и в конце концов приспособился: сел на корточки, прижался к бедру господина Неймлеса, лбом к косяку. Короче, занял место в партере.

     Увидал такое, что засомневался в зрении - не врет ли?

     Посреди комнаты стояли в обнимку Смерть с Упырем, и этот слизень сальноволосый гладил ее по плечу!

     Сенька не то всхлипнул, не то шмыгнул носом - сам толком не понял - и был немедленно шлепнут господином Неймлесом по затылку.

     - Кралечка моя, - промурлыкал Упырь жирным голосом. - Утешила, усластила. Я, конечно, не Князь, самоцветов тебе дарить не в возможности, но платочек шелковый принесу, индейский. Красоты неописуемой!

     - Марухе своей отдай, - сказала Смерть, отодвигаясь. Он оскалился:

     - Ревнуешь? А Манька моя неревнивая. Я вот у тебя, а она за углом на стреме стоит.

     - Вот и дай ей, за утружение. А мне твои подарки ни к чему. Не этим ты мне дорог.

     - А чем? - еще пуще заулыбался Упырь (Сенька скривился - зубы-то желтые, гнилые). - Вроде Князь ухарь ухарем, только я-то, выходит, лучше?

     Она коротко, неприятно хохотнула.

     - По мне лучше тебя никого нет. Этот на нее уставился, глаза прищурил.

     - Не пойму я тебя... Хотя баб понимать - понималки не хватит.

     Схватил ее за плечи и давай целовать. Сенька от горя лбом об деревяшку стукнулся - громко. Эраст Петрович его снова но маковке щелкнул, да поздно.

     Упырь рывком развернулся, револьвер выхватил.

     - Кто там у тебя?!

     - Экий ты дерганый, а еще деловой. - Смерть брезгливо вытирала губы рукавом. - Сквозняк по дому гуляет, двери хлопают.

     Тут свист. И близко - из прихожей, что ли? Чей-то голос просипел (не иначе Клюв, у него нос проваленный):

     - Манька шумнула - пристав с Подколокольного идет. С цветами. Не сюда ли?

     - По Хитровке, один? - удивился Упырь. - Без псов? Ишь, отчаянный.

     - Будочник с ним.

     Упыря из щели как ветром сдуло. Крикнул - верно, уже из сеней:

     - Ладно, зазноба, после договорим. Князьку, лосю рогатому, от меня поклонец!

     Хлопнула дверь, тихо стало.

     Смерть налила из графину коричневой воды (Сенька знал - это ямайский ром), отпила, но не сглотнула, а прополоскала рот и обратно в стакан выплюнула. Потом достала из кармана бумажку, развернула, поднесла к носу. И только когда вдохнула белый порошок, малость оттаяла, завздыхала.

     Ну а у Скорика марафета не было, поэтому он сидел весь окоченевший, словно льдом его сковало. Стало быть, честный юноша, с сахарными плечами и прической “мон-анж” ей нехорош, с ним нельзя. А с этим липкогубым, выходит, можно?

     Сенька шевельнулся - и снова инженеровы пальцы предостерегающе забарабанили по его макушке: тихо сиди, не время еще себя показывать.

     Что же это, Господи? Выходит, верно про нее, безнравственную лахудру, Эраст Петрович говорил...

     Но это было еще только начало Сенькиных потрясений.

     Минута прошла или, может, две - постучали в дверь.

     Смерть качнулась, запахнула на груди шаль. Звонко крикнула:

     - Открыто!

     Раздался звон шпор, и бравый офицерский голос сказал:

     - Мадемуазель Морг, вот и я. Обещал, что ровно в пять явлюсь за ответом, и как человек чести слово сдержал. Решайтесь: вот букет фиалок, а вот предписание о нашем аресте. Выбирайте сами.

     При чем тут фиалки, Скорик не понял, а пристав Солнцев - голос был его - дальше заговорил так:

     - Как я уже говорил, имеющиеся в моем распоряжении агентурные сведения достоверно подтверждают, что вы состоите в преступной связи с бандитом и убийцей Дроном Веселовым по кличке Князь.

     - И чего зря казенные деньги переводить, агентам платить? Про меня с Князем и так все знают, - небрежно, даже скучливо ответила Смерть.

     - То “знают”, а то неопровержимые, задокументированные свидетельские показания, плюс к тому фотографические снимки, осуществленные скрытно, по самой новейшей методе. Это, фрейляйн Тодт, сразу две статьи Уложения о наказаниях. Шесть лет ссылки. А хороший обвинитель пришпилит еще пособничество в разбое и убийстве. Тогда это каторга, семь лет-с. Что с вами, девицей простого звания, будут вытворять охранники и все, кому не лень, о том и помыслить страшно. Жалко вашей красоты. Выйдете на поселение совершенной руиной.

     Вот в щелке показался и сам полковник - молодцеватый, с блестящим пробором. В одной руке и вправду держал пармские фиалки (на цветочном языке “лукавство”), в другой какую-то бумагу.

     - Ну, и чего вы хотите? - спросила Смерть, подбоченясь, отчего в самом деле стала похожа на оперную испанку. - Чтоб я вам любовника своего выдала?

     - На кой черт мне твой Князь! - вскричал пристав. - Когда придет время, я и так его возьму! Ты отлично знаешь, что мне от тебя нужно. Раньше умолял, а теперь требую. Или будешь моей, или пойдешь на каторгу! Слово офицера!

     У Эраста Петровича на ноге - Сенька почувствовал щекой - дрогнула стальная мышца, да и у самого Скорика сжались кулаки. Вот ведь гнида какая этот пристав!

     А Смерть только рассмеялась:

     - Галантный кавалер, вы всех барышень так уговариваете?

     - Никого и никогда. - Голос Солнцева задрожал от страсти. - Сами за мной бегают. Но ты... ты свела меня с ума! Что тебе этот уголовник? Не сегодня так завтра будет валяться в канаве, продырявленный полицейскими пулями. А я дам тебе всё: полное содержание, защиту от прежних дружков, достойное положение. Жениться на тебе я не могу - лгать не стану, да ты все равно не поверила бы. Однако любовь и брак - материи разные. Когда мне придет время жениться, невесту я подберу не по красоте, но мое сердце все равно будет принадлежать тебе. О, у меня великие планы! Будь моей, и я вознесу тебя на небывалые высоты! Настанет день, когда ты станешь некоронованной царицей Москвы, а может быть, и того больше! Ну?

     Она молчала. Смотрела на него, склонив голову, словно видела перед собой нечто любопытное.

     - Скажи-ка еще что-нибудь, - попросила Смерть. - Не решусь никак.

     - Ах так! - Пристав швырнул букет на пол. - В любви и на войне все средства хороши. Я тебя мало что в тюрьму засажу, так еще богадельню эту сиротскую, что ты подкармливаешь, разгоню к чертовой матери. На ворованные деньги существует, новых воров растит! Так и знай, мое слово - сталь!

     - Вот теперь хорошо, - улыбнулась чему-то Смерть. - Вот теперь убедительно. Согласная я. Говори, Иннокентий Романыч, свои условия.

     Полковник от такой нежданной податливости, кажется, опешил, назад попятился, и его снова стало не видно.

     Однако оправился быстро. Скрипнули сапоги, к букету протянулась рука в белой перчатке, подняла.

     - Не понимаю я вас, сеньора Морте, но passons, неважно. Только учтите: я человек гордый и дурачить себя не позволю. Вздумаете финтить... - Кулак сжал фиалки так, что переломались стебельки. - Ясно?

     - Ясно, ясно. Ты о деле говори.

     - Хорошо-с. - Солнцев снова показался в щели. Хотел вручить букет, однако заметил, что цветки безжизненно обвисли и бросил их на стол. - Пока не взял Князя, жить будешь здесь же. Приходить буду тайно, по ночам. И чтоб была ласкова! Я в любви холодности не признаю!

     Перчатки снял, тоже швырнул на стол и протянул к ней руки.

     - А не побоишься ко мне ходить? - спросила Смерть. - Не страшно?

     Руки у пристава опустились.

     - Ничего. Буду брать с собой Будочника. Не посмеет Князь при нем сунуться.

     - Я не про Князя, - тихо молвила она, придвинувшись. - Со Смертью играться не боязно? Слыхал, что с моими любовниками бывает?

     Он хохотнул:

     - Чушь. Выдумки для невежественных болванов. Она тоже засмеялась, но так, что у Сеньки по коже побежали мураши.

     - Да вы, Иннокентий Романыч, матерьялист. Это хорошо, я матерьялистов люблю. Ну что ж, идемте в спальню, коли вы такой смелый. Приголублю вас, как умею.

     Сенька аж застонал от этих ее слов - про себя, конечно, тихо, но от этого стон еще больнее вышел. Правильно Жорж про баб говорил: “Все они, мон шер, в сущности, подстилки. Кто понапористей, под того и ложатся”.

     Думал, пристав от ее слов так и кинется в спальню, однако тот звякнул часами и вздохнул:

     - Пылаю от страсти, но утолить пламень сейчас не могу, к половине седьмого зван на доклад к полицмейстеру. Загляну поздно вечером. Смотри же: без фокусов.

     Потрепал, наглый псина, Смерть по щеке, да и зазвякал шпорами к выходу.

     Она же, оставшись одна, вынула платок, поднесла к лицу, будто хотела его вытереть, но не стала. Села к столу, опустила голову на скрещенные руки. Если б заплакала, Сенька все бы ей простил, но она не плакала - плечи не дрожали и всхлипов было не слыхать. Просто так сидела.

     Скорик запрокинул башку, уныло поглядел на господина Неймлеса. Ваша правда, Эраст Петрович. Дурак я последний.

     А тот задумчиво покачал головой, шевельнул губами, и Сенька не столько услыхал, сколько догадался:

     - Интересная особа...

     Потом Эраст Петрович вдруг подмигнул Сеньке - не вешай, мол, носа - и слегка рукой подвинул. Видно, пришло время ему в дело вступать.

     Но тут снова раздались шаги - не четкие, как у пристава, а тяжелые, с приволоком.

     - Так что извиняемся, - прогудел густой бас. Будочник! Сенька схватил господина Неймлеса за колено: стойте, нельзя!

     - Их высокоблагородие перчаточки забыли. Меня послали, сами не пожелали.

     Смерть подняла голову. Нет, никаких слез на лице у ней не было, только глаза горели ярче всегдашнего.

     - Еще бы, - усмехнулась она. - Иннокентий Романыч так важно уходили. А за перчатками возвращаться - весь эффект испортить. Берите, Иван Федотыч.

     Взяла со стола перчатки, бросила. Но Будочник ушел не сразу.

     - Эх, девка-девка, чего ты только над собой творишь? Дал тебе Господь этакую красотищу, а ты ее в грязи валяешь, над Божьим даром измываешься. Мой-то павлин от тебя вышел, сияет, как сапог начищенный. Значит, и ему ты не отказала. А ведь дрянь человечишко, не павлин даже - куренок мокрый. И Князь, хахаль твой, - прыщик гнойный. Надавить - лопнет. Разве такого тебе надо? У тебя в голове ночь, в душе туман. Тебе нужен человек ясный, крепкий, при огромадном богатстве, к какому прильнуть можно, дух перевести, ногами на землю встать.

     Смерть удивленно подняла брови:

     - Что это вы, Иван Федотыч? Сводником стали на старости лет? Кого же, интересно знать, вы мне сватаете? Что это за богач такой?

     Тут откуда-то, из сеней что Ли, донеслось сердитое:

     - Будников, бездельник, ты что там застрял? И договаривал Будочник скороговоркой:

     - Я тебе, дуре несчастной, одного добра желаю. Есть у меня на примете один человек, кто тебе будет и крепость, и защита, и спасение. После зайду, потолкуем.

     Протопали сапожищи, хлопнула дверь.

     Снова Смерть осталась в гостиной одна, но к столу больше садиться не стала. Отошла в дальний угол комнаты, где висело треснутое зеркало, встала перед ним и принялась себя разглядывать. Покачивала головой и вроде бы даже приговаривала что-то, но слов было не слышно.

     - М-да, Семен Скориков, - шепнул господин Неймлес. - Это, простите за вульгаризм, просто какая-то собачья свадьба. Нуте-с, и я присоединюсь, попытаю счастья. Держу пари, что мое появление будет еще эффектней, чем уход полковника Солнцева. - А вы лезьте обратно, вам тут делать нечего. Марш-марш в окошко. - И жестом показал.

     Сенька перечить не стал. Наступил на фарфоровую вазу (называется “унитаз”, в борделе такие же; еще другая ваза бывает, для женского полоскания, названием “биде”), сделал вид, что тянется к фортке, но когда Эраст Петрович постучал в дверь и шагнул в комнату, Скорик тут же кубарем слетел вниз. Так сказать, вернулся на обсервационную позицию.

Часть:  1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 Содержание