|
Первые герои
В 1960-е Астафьев публикует повести из сибирской жизни,
замеченные столичной критикой: «Перевал», «Стародуб» (обе
1959; последняя — о жизни сибирских старообрядцев-кержаков),
автобиограческую повесть «Кража» (1966), в центре которой
рождение души детдомовского подростка, отстаивающего основы
своей личности в суровых условиях физического выживания.
Выброшенность в такую среду чистого, мечтательного и
ранимого героя составляет сюжетную основу многих
произведений Астафьева, первой повести из военной жизни
«Звездопад» (1960), где поэзия первого чувства, возникшая на
фоне госпитального быта, пресекается жутким бытом
пересыльного пункта, самим ходом и логикой войны. В эти же
годы появляются рассказы и повесть («Где-то гремит война»,
1967), составившие автобиографическую книгу «Последний
поклон», написанную от первого лица, с поразительным
перевоплощением автора в душу и психологию ребенка,
подростка; над этой книгой Астафев работал с конца 1950-х
гг. (первое отд. изд. — 1968; кн.1-2, М., 1971, с новыми
главами — 1979), дописывая ее и после окончания, до начала
1990-х гг.
«Последний поклон», пов. «Пастух и пастушка. Современная
пастораль» (1971), «повествование в прозе» «Царь-рыба»
(1976; Гос. премия СССР, 1978) принесли писателю
известность, были переведены на многие языки мира.
Горькая правда
Основная особенность художественного реализма Астафьева —
изображение жизни в ее первоосновах, когда она не достигает
уровня рефлексии и сознания и как бы сама из себя порождает
крепящие бытие нравственные опоры: добра, бескорыстия,
сострадания, справедливости. Это астафьевское «оправдание
добра», ценности и осмысленности жизни подвергается
писателем самому жестокому испытанию, прежде всего
предельными условиями росскийского существования. В
«Последнем поклоне» — своеобразной летописи жизни сибирской
деревни — Астафьев воссоздает убогий уклад заброшенного
чалдонского села, с его нищетой, пьянством, доходящим до
дикого разгула, рисует галерею сиб. характеров (своей родни,
соседей, земляков и переселенцев) — непутевых, бесшабашных и
безалаберных, жестоких в «кураже», ломающих жизнь себе и
своим близким. Но эти же люди оказываются способны к добру и
участию, в «крайние» минуты спасают и поддерживают друг
друга, терпеливо перемалывают жизнь в непосильном труде,
часто связанном с опасностью и риском. В них, носителях
неписанной, «инстинктивной» морали видел Астафьев «становую
жилу» народа. Венцом его жизнестойкости, терпения и доброты
стал образ бабушки Катерины Петровны, примирявшей мальчика с
жестокостью жизни.
Военная тема
Другие неотъемлемые от Астафьева жизненные пласты воплощения
и одновременно формы испытания доброй и прочной основы мира
— война и отношение к природе. В повести «Пастух и пастушка»
с присущей Астафьеву поэтикой подробностей писатель
показывает войну как кромешный ад, страшный не только
степенью физического страдания и нравственного потрясения,
но непосильностью для человеческой души военного опыта. Ужас
войны, то, что называют «окопной правдой», для Астафьева —
единственно подлинная правда о войне. И хотя
самопожертвование и бескорыстие, нередко оплаченное
собственной жизнью, военное братство, неистребимость добра
проявляются и обнажаются в дни войны, и не менее — в военном
быту — ежедневной изматывающей «работе», Астафьев не видит
цены, которая могла бы оправдать человеческое «побоище».
Трагически подорванной оказалась душа юного лейтенанта:
чистоту и силу своей любви он не смог совместить с нормами
военной жизни. Несовместимость военного и мирного опыта,
память о войне станут, помимо «Звездопада», темой и отзвуком
мн. произведений Астафьева: рассказы «Сашка Лебедев» (1967),
«Ясным ли днем» (1967), «Пир после победы» (1974), «Жизнь
прожить» (1985) и др.
Природа и люди
Понятие жизни неотделимо в творчестве Астафьева от природы.
Каким бы ликом не оборачивалась природа к человеку — а она
может быть дарящей, утишающей, просветляющей, но также
опасной и чуждой в своем могуществе отдельного бытия — она
воплощает тайну органической жизни, которую писатель
понимает как мучительный процесс труда, выживания и роста. В
усилиях, употребленных на поддержание «живой жизни» (когда
умереть часто легче и проще, чем выжить), он видит не голую
борьбу за существование, а действие высшего, единого для
человеч. и природной жизни закона (новеллы «И прахом своим»,
«Травинка» из кн. «Затеси»); с особой силой этот закон
проявляется в эпизодах честного единоборства человека с
природой (в «Царь-рыбе» и др. соч.). «Царь-рыба»,
проникнутая пафосом защиты
природы, раскрывает нравственно-философское содержание
отношения человека к ней: гибель природы и утрата
нравственных опор в человеке показаны как взаимообратимые
(люди сами принимают участие в уничтожении природы,
браконьерство стало нормой современной советской
действительности), как обратима и ответственность человека
за природу, так или иначе воздающей ему.
Новые жанры
Параллельно Астафьев создает циклы малых полухудожественных
жанров, объединенных темой благодарной памяти (жизни, людям,
помогшим духовно укрепиться автору и герою, «малой родине»),
и просветленного, но не изжитого страдания: повесть-притча
«Ода русскому огороду» (1972), лирические миниатюры и
короткие рассказы- воспоминания «Затеси» (1-e отд. изд. —
М., 1972; печатаются с 1960-х до настоящего времени,
«Континент», 1993, № 75, «Новый мир», 1999, № 5, 2000, № 2 —
о Николае Рубцове), пов. «Зрячий посох» (1981; вторично
присуждена Государственная премия СССР, 1991), в основе
которой письма к Астафьеву его друга, критика
А. Н. Макарова.
«Печальный детектив»
Начиная с 1980-х гг. меняются акценты в осмыслении
Астафьевым современной русской жизни и русского характера,
жестче и непримереннее становится память (последние главы
«Последнего поклона» с картинами быта спецпереселенцев,
коллективизации). В романе «Печальный детектив» (1986),
вызвавшем острую дискуссию, распад, деградация, повсеместное
торжество зла утверждаются как доминирующие черты
современного советского общества, а в русском национальном
характере, хотя и остаются «необъяснимая русская жалость»,
«жажда сострадания», стремление к добру, преобладают
«безалаберность», попустительствующая злу, «покорность»,
нравственная пассивность (цит. по кн.: «Улыбка волчицы», М.,
1990, с. 213, 169). Тщательная фиксация героем, бывшим
оперуполномоченным, примеров патологической преступности,
экстремальных нарушений человеческих законов, морали
призвана показать хаос, социальную энтропию современной
жизни (налицо переоценка ценностей: маргинальное становится
центральным, запрет — нормой), однако написанная в стиле
жизнеподобия, «террористического реализма» (по определению
одного из критиков) жизнь люмпенов, бандитов, отбросов
общества не переплавилась в объемную худож. картину. Полюс
добра (в образе милицейского работника, искалеченного в
борьбе с преступниками) оказался невыразительным, стертым,
недоразвившимся типом современного Дон Кихота.
Природа зла
В русле тех же тенденций (по материалу и составу идей) —
один из лучших рассказов «Людочка» (1989): смерть того, кто
изнасиловал безропотную (и повесившуюся после этого) Людочку,
— в кипящей трубе-канаве городского отстойника, сам этот
отстойник, среда обитания и привычный пейзаж городской
окраины, предстают символом разложения, всеобщего одичания и
агонии: рассказ прочитывается как современная антиутопия (по
самой природе жанра не сводимого к сгущенному описательному
натурализму); только боль автора и острота неприятия зла как
бы восстанавливают нарушенную норму и снимают вопрос о его
тотальном торжестве. Разрастание зла в художественном мире
Астафьева во многом объясняется этической позицией писателя,
не признающего метафизическую природу зла, он не перестает
удивляться каждому злому поступку и низкому движению души.
Астафьев — редкий в 20 веке художник, избежавший прививки
«диалектики добра и зла» и отказавшийся принять его
неизбежность.
«Прокляты и убиты». Военный антиэпос
В романе «Прокляты и убиты» (кн.1-2, 1992-94, не окончен; в
марте 2000 Астафьев сказал о прекращении работы над романом)
писатель возвращается к теме испытания человека на войне.
Плотское, телесное переживание жизни — отличительное
свойство реалистической поэтики Астафьева — определяет
характер такого испытания: голодом, холодом, непомерным
трудом, физической усталостью, болью (см., напр., главу
«Темная-темная ночь» из «Последнего поклона»), и, наконец,
страхом смерти; способность достойно их перенести служит
знаком нравственной стойкости и внутренней состоятельности
героя. В романе «Прокляты и убиты», как и в повести «Так
хочется жить» (1995), телесная природа становится только
низом, вместилищем животных инстинктов, утробой,
дискредитацией «идеального» в человеке, и одновременно —
средством обличения антигуманного и безбожного
коммунистического режима, поставившего человека в
унизительные, нечеловеческие условия (сверхнатуралистическое
описание быта запасного стрелкового полка в кн.I; страшные
подробности форсирования Великой реки — Днепра в кн.2).
В этом романе писатель переписал и переосмыслил многие
страницы своей внутренней биографии, впервые в постсоветской
литературе создал образ десакрализованной народной войны
1941-45. Роман развел по разные стороны почитателей
Астафьева — см. например, ст. И. Дедкова «Объявление вины и
назначение казни» («Дружба народов», 1993, № 10).
Этическая и эмоциональная доминанта романа двойственна: с
одной стороны, оплакивает героев, переживших невыносимое и
оставшихся людьми, с другой, их поступки страдания — как
участников бессмысленной бойни, лишенной признаков и пафоса
войны Отечественной, священной, как бы обесцениваются,
остаются этически неоправданными. Ниспровергая
идеологические клише, Астафьев устраняет не только
героические, но и всякие внеличные высшие мотивации
поступков своих героев.
Двоится и образ самой войны: она ужасна сама по себе, но в
неменьшей степени — как именно эта война, обобщенный
результат действий бездарных генштабистов, тыловиков, ради
собственных наград обрекающих на гибель миллионы людей.
Роман «Прокляты и убиты» вместе с повестью «Так хочется
жить», «Веселый солдат» (1998) — своего рода антиэпос
военных и послевоенных лет. Темы правдоискательства, добра и
любви, «горького» праздника жизни становятся сопутствующими
или переключаются в публицистический план. Тоска по
справедливости и лучшей жизни заставляют писателя с гневом и
яростью обличать бездарных генштабистов, тыловиков, мелких и
средних начальников, преступно безучастных или коверкающих
судьбы простых людей. С какой-то самоистязательной
пристальностью запечатлевает Астафьев xaoc, рвачество,
волчьи законы, убогое прозябание, унаследованные
современностью: «И все злей, все неистовей, все вороватей
делаются российские люди» («Так хочется жить» // «Знамя»,
1995, № 4, с, 109). В публицистике 1990-х годов
социально-нравственное состояние общества также рисуется в
апокалиптических тонах как проявление общей деградации.
Согласно завещанию был похоронен в родном селе Овсянка.
Л. М. Щемелева |
